Как будто солнца не хватит для всех

Мир, спокойствие и благополучие воцарились на Земле и за ее пределами. Пакт о всеобщем разоружении и научно-технический прогресс покончили с голодом, болезнями и войнами. Человечество колонизовало Солнечную систему и готовится устремиться к звездам. Коммунизм, интернационализм, гуманизм и наслаждение творческим трудом победили не только на шестой части суши, но и почти во всех остальных ее частях. Почти — потому что кое-где всеобщая благодать натолкнулась на яростное или тихое сопротивление.

Яростных прогрессивное человечество разоружило и утихомирило, но добивать не стало, давая возможность образумиться. Особенно косные — судя по всему, мелкие и укорененные в староевропейских милитаристских, латиноамериканских партизанских или азиатских сатрапских традициях — страны придумали вместо этого прожигать жизнь в подковерных стычках либо бессмысленных кутежах.

ООН, выступающая в этой картине мира деликатным жандармом, гасило насилие, но терпело прочие безобразия, пока те не обернулись чередой подозрительных смертей. Тогда в европейский город-курорт, из которого растекалась непонятная напасть, и был командирован Иван Жилин, бывший космолетчик, педагог и доброволец, несколько лет назад подавлявший на этом побережье военный путч.

«Хищные вещи века» (далее «ХВВ», напечатаны в 1965 году) — десятая опубликованная повесть Аркадия и Бориса Стругацких. И десятая написанная — рассинхрон случился чуть позже, хотя анонсирован был именно юбилейным текстом.

К середине 1960-х Стругацкие уже приобрели культовый статус и считались неофициальными лидерами отечественной фантастики. Признать их официальными при жизни, с одной стороны, Ивана Ефремова, с другой — Александра Казанцева было, само собой, невозможно. Но именно за их книгами страстно охотились читатели, их новые вещи требовали издатели, их тексты все активнее переводили за рубежом. Каждый из братьев только что неимоверными усилиями перевез семью в отдельную квартиру — небольшую, но свою. В разгар работы над «ХВВ» обоих наконец-то приняли в Союз писателей, что давало право уйти со службы и сосредоточиться на книгах. Они и сосредоточились.

Повесть обозначила самую верхушку пика, Болдинской осени и золотого периода Стругацких. В предыдущие два года братья дописали «Попытку к бегству», «Далекую Радугу», «Трудно быть богом» и четыре последних совместных рассказа, в следующие два создали «Улитку на склоне», «Второе нашествие марсиан», «Сказку о Тройке» и «Гадких лебедей», а одновременно с «Хищными вещами» заканчивали «Понедельник начинается в субботу». Аркадий, старший из братьев, попутно успел перевести с японского повесть Санъютэя Энтё «Пионовый фонарь» и роман Кобо Абэ «Четвертый ледниковый период». Это не считая переводов помельче, с английского и японского, а также пачки статей и предисловий.

Рыбари любят повеселиться

Стругацкие, как известно, предсказали всё на свете, от интернета (в их книгах он называется «Большим Всепланетным Информаторием») и колец Урана и Нептуна до знаменитой гроссмейстерской пары («метод Каспаро-Карпова» упомянут в повести, опубликованной в 1962 году) и песенки про ракомакофон («Вот навязался на мою голову!.. Ракоматадор!» — восклицает герой в той же повести).

В «ХВВ» много такого рода пробоев текущего момента: от 5D-кино, перформансов Бэнкси и леваков, уничтожающих картины, или увлечения некротической мистикой до дискотеки со светомузыкой, танца с названием «фляг», подозрительно напоминающего появившийся через двадцать лет брейк-данс, и восточного (в черновике западного — кубинца) революционера, готового «во славу народа и торжества высоких принципов уморить свой народ», а также книг, за ненадобностью валяющихся на мостовой (в нашем случае, конечно, вынесенных в подъезд или к мусорке).

Важнейшее для сюжета слово «слег», образованное, похоже, из английского slag, «шлак» (примерно так же десять лет спустя из английского stalker, «преследователь», и немножко из киплинговского героя Сталки получился герой знаменитой повести, фильма и игры), оказалось созвучным аббревиатуре SLED (Sound-Light Entrainment Devices, звукосветовые устройства вовлечения, эксперименты с воздействием которых на человека начались примерно в то же время). Еще авторы умудрились ехидно описать феномен популярности сериалов, причем не только тогдашних мыльных опер, которых они не видели даже мельком, но и сегодняшних, а может, завтрашних стримингов, заточенных под сегментированную по возрастным, эстетическим и профессиональным критериям аудиторию.

«ХВВ», конечно, проигрывают в меметичности другим книжкам Стругацких, особенно писавшемуся одновременно «Понедельнику», однако отдельные фразы и словечки, придуманные для повести («чушики, фонит и не переливается», «интель», «смотреть, <как дерутся>, я тоже люблю»), надолго пополнили свод маркеров для читательской системы «свой-чужой», а иные («рыбарь», например) сравнительно недавно были апроприированы совсем негаданным образом.

Интересно, кстати, что выражение «остальное все моча», замененное советской редактурой на «остальное все зола», изначально звучало как «остальное все комариная плешь». Через несколько лет последний термин пригодился как название одной из ловушек Зоны в «Пикнике на обочине», а через несколько десятилетий едва не стал обозначением первой аномалии в видеоигре S.T.A.L.K.E.R. — но был вычищен и оттуда.

Над некоторыми анахронизмами текста принято посмеиваться — например, над категорическим отсутствием мобильной связи (Жилин ищет проводной телефон и диктует телеграммы) и кнопочного набора (шифр на двери вводится поворотами диска), над тем, что книжное изобилие в маленькой европейской стране по-прежнему ошеломляет посланца коммунистического мира, а особенно над тем, что баночное пиво герои открывают ножом или ударами о выступ на броне БТР, не подозревая, что нормальные люди вообще-то дергают вделанный в крышку ключ-кольцо. Однако ключ-кольцо был запатентован только в 1963 году, а распространение получил и того позднее. А до того заграничное пиво продавалось не в алюминиевых, а в жестяных банках, вскрывать которые приходилось так же, как, например, концентрированное молоко: пробивая две дырки в крышке консервным ножом — ну или выступом на броне.

Вы все, иностранцы, какие-то широкие

Иван Жилин — обаятельный атлет, остроумец и сквозной герой так называемого Предполуденного цикла Стругацких. Хронология цикла охватывает примерно тридцать лет. Действие «Страны багровых туч», написанной в 1956–1958 годах, стартует в начале 1990-х. Каждая следующая повесть начинается лет через десять после предыдущей. События «ХВВ», дописанных в конце 1964-го, происходят где-то через полвека — то есть примерно в наше время.

Впервые Жилин появляется в «Пути на Амальтею», второй книге цикла, в качестве юного бортинженера фотонного грузовика «Тахмасиб», везущего еду для колонии на спутнике Юпитера, которая оказалась вдруг на грани голодной смерти. Экипаж «Тахмасиба» составляют живые легенды бурной межпланетной экспансии. Жилин с энтузиазмом учится у них правильно жить и, коли придется, красиво умирать.

В следующей повести, «Стажеры», повзрослевший Жилин выступает ментором юного Юры, случайно попавшего на «Тахмасиб», который выполняет инспекционный рейс по Солнечной системе. Теперь уже Юра с энтузиазмом учится всему у совсем постаревших героев, а Жилин с тоской поглядывает вокруг, временами пытаясь пресечь стремление красиво умереть или соблюдать инструкцию вопреки здравому смыслу, и все острее мучается от того, что «каждый раз, когда он уходит в рейс, на Земле остается какое-то необычайно важное дело». В финале, когда понесший страшные потери экипаж возвращается домой, Жилин решает уйти из космолетчиков. «Главное — на Земле…» — этими словами завершается повесть.

«Есть лишь одна проблема — одна-единственная в мире — вернуть людям духовное содержание, духовные заботы…» — этим эпиграфом из неотправленного письма Антуана де Сент-Экзюпери начинаются «ХВВ». Это, значит, и есть то самое главное, ради которого Жилин остался на Земле, работал воспитателем в интернате, потом ушел подавлять фашистские путчи и стал агентом разведки ООН.

Очевидно, что такой герой был необходим этой истории.

Ей был необходим межпланетчик, который видит большое на предельном расстоянии и способен различить паршивые заразные пятна на прекрасном голубом лике.

Ей был необходим агент разведки, который умеет разматывать историю от конца к началу, а еще умеет вести изысканные беседы, эффективно драться, пить не пьянея и вообще всегда контролировать себя и ситуацию.

Ей был необходим доброволец-интернационалист, который когда-то вместе с товарищами бился насмерть за благополучие этого города — а теперь обнаружил, что благополучие живьем сожрало и этот город, и его товарищей.

Ей был необходим Иван Жилин, который, как известно постоянному читателю, не только огромен, красив и умен, но и добр, а еще сосредоточен на общем благе — всегда и совершенно искренне.

Сперва никакого межпланетчика-добровольца, тем более Ивана Жилина, в придуманной истории не было.

Придумалась она после отдыха старшего из братьев на латвийском острове Булли. Аркадию там категорически не понравилось. Он обсудил впечатления с Борисом — и оба загорелись идеей первой в своей практике повести на современном материале и практически без фантастики, в форме дневника «писателя, попавшего в соседство с новыми наркоманами — электронного типа».

Историю сочинения и публикации «ХВВ» Борис Стругацкий обстоятельно рассказал в соответствующей главе литературных мемуаров. Пересказывать их странно и бессмысленно, все равно получится хуже, поэтому всех, кому интересны подробности, мы отсылаем к «Комментариям к пройденному», а от себя обозначим основные тезисы.

В реалистическом сеттинге авторам сразу стало тесно и неуютно. Они попробовали перенести сюжет на «планету мещан», потом решили остаться на Земле — на не описанной до тех пор, но подразумевавшейся неблагополучной обочине раннекоммунистического мира. На которую и выпустили любимого Жилина.

Не без сомнений, конечно. Уже в июне 1964 года, пока вылеживался готовый черновик с рядом сцен, в которых межпланетное прошлое спасало и героя, и фабулу, Борис Стругацкий пометил в дневнике: «Думал о ХВВ: нужен ли образ Жилина. Нужен. Иначе голый детектив с потугами. Вообще-то Жилин — бедняга. Ему бы быть циником — но воспитание не то. Чувствует, что безнадежно, но считает, что обязан бороться, хотя и не знает как».

Елки-палки, неужели я до такой степени похож на гангстера?

Фраза про голый детектив, конечно, неслучайна. Фабульно «ХВВ», безусловно, классический нуар, он же hard-boiled детектив: брутальный сыщик прибывает в прогнившую местность и либо разбирается с местными злодеями, получая временами по морде, либо расшевеливает ураган, который сносит местную гниль до основания. Жанровый канон родился в США времен Великой депрессии и был доведен до литературного совершенства Дэшилом Хэмметом и Рэймондом Чандлером. На русский их романы были переведены только в разгар перестройки, но Аркадий Стругацкий, с юных лет жадно осваивавший любые книжки на английском и японском, к началу работу над «ХВВ» читал как минимум «Кровавую жатву» Хэммета — что характерно, без особого восторга. Дневниковая запись от 3 февраля 1959 года гласит: «Читал растрепанный английский детектив „Red Harvest“, автор неизвестен. Кошмар. Трупы и мордобой».

Через пару десятков лет герой повести Стругацких «Хромая судьба», откровенно списанный со старшего из братьев, указывал, что нежно любит и знает почти наизусть лучшие романы Хэммета, включая упомянутый.

В любом случае, оглядка на великого предшественника в «ХВВ» очевидна.

Герой «Кровавой жатвы», безымянный оперативник детективного агентства «Континентал», откомандирован в шахтерский город Персонвилл (местные называют его Poisonville, Отравилл), где обнаруживает, что клиент мертв, а город истерзан конкурирующими бандами гангстеров и алчной полицией. Герой, подумав, затевает сложную интригу, по ходу которой злодеи перебьют друг друга, — за что получает втык от начальства.

Герой «ХВВ», оперативник Совета безопасности ООН Иван Жилин, откомандирован в безымянный город-курорт (который принимается именовать Страной дураков), где обнаруживает, что старый друг сторчался, связной близок к этому, а город истерзан нескончаемым истерическим весельем, по ходу которого дискотеку могут расстрелять слезоточкой с легкомоторного самолета, а по утрам из подземелий и остывших ванн извлекают трупы. Герой, подумав, предлагает «столетний план восстановления и развития человеческого мировоззрения в этой стране», — за что получает втык от начальства.

Показательно, что именно «ХВВ», а не американские первоисточники, оказавшиеся общедоступными гораздо позднее, стали образцом, на который ориентировались первые поздне- и постсоветские боевики. Повествование в них велось, как правило, от первого лица, герой, прибывший к месту назначения, дабы разобраться с ним по-свойски, был ироничен, немногословен, крут и хорошо одет, страшно нравился женщинам, был не дурак выпить, подраться и вообще, — при этом совестлив и чадолюбив. В общем, нашего советского Филипа Марлоу звали Иваном Жилиным. Оно и неудивительно, учитывая, что авторы постсоветских боевиков едва ли не большей частью, от Бушкова до Корецкого и от Измайлова до Латыниной (внесена Минюстом РФ в список иноагентов) в анамнезе были молодыми фантастами. И почти наизусть они помнили не Хэммета, а Стругацких.

В середине 1960-х связь «ХВВ» с hard-boiled была вовсе малоочевидной. Большинство если и усматривало чье-то влияние, то неизбежного Хемингуэя, который к тому времени перепахал всех читателей и писателей допенсионного возраста — и который прямо упомянут в «ХВВ». Знатоки же указывали на сходство повести с «Возвращением со звезд» Станислава Лема, вышедшим на русском одновременно с «ХВВ».

Эти указания авторов огорчали: потому, что они очень любили и уважали Лема, потому, что писали совершенно без оглядки на него, и потому, что сходство некоторых моментов и деталей получилось почти буквальным. Главный герой-космонавт, выступающий также в роли рассказчика, оказывается в разительно непривычном ему обществе, в практиках которого заметную роль играют волновые воздействия на мозг, — угадайте книгу с двух раз. Правильно. И второй вариант тоже правильный.

«Но вообще всякая вещь о безнадежности попыток спасти об-во будет тогда лемовидной», уныло констатировал Аркадий Стругацкий в дневнике. Оговорки бета-ридеров типа «хотя написано в совершенно другой манере и гораздо лучше литературно» авторов не слишком утешали.

Впрочем, быстро подвалили заботы посерьезней.

Давить их надо, а не книжечки им развозить

«Предполуденный цикл» — условное название. Им четверка ранних повестей обязана циклу, собственно, «Полуденному», названному в честь книжки «Полдень. XXII век» и разворачивающемуся в мире коммунистического будущего, в первых текстах безупречно чистого и лучезарно счастливого, но чем далее, тем более непростого и тревожного.

В начале 1960-х грядущее коммунистическое солнце полыхнуло последним всесогревающим взрывом. Высматривать пятна в этом сиянии обнадеженным энтузиастам совершенно не хотелось. Соответственно, Стругацкие были всерьез озабочены выстраиванием перехода — логически непротиворечивого и важного не только для их литературной вселенной, но и для вселенной реальной — от разнообразного, скажем так, настоящего к упоительному грядущему.

Разнообразие настоящего потрясало.

В апреле 1961 года Юрий Гагарин полетел в космос. Через полгода глава государства Никита Хрущев объявил, что нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме, который «в основном» предстоит построить к 1980 году. Следующим летом по приказу Хрущева в Новочеркасске была расстреляна демонстрация рабочих, возмущенных подъемом цен. Осенью в ходе Карибского кризиса СССР и США едва не начали ядерную войну. Месяц спустя по личному разрешению Хрущева была опубликована «лагерная» повесть Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича» — стотысячным тиражом с немедленной допечаткой еще 25 тыс. для делегатов и гостей Пленума ЦК КПСС (через пару месяцев повесть вышла в «Роман-газете» 700-тысячным тиражом). Еще через месяц Хрущев приказал «выкорчевать и запретить» картины выставленных в московском Манеже авангардистов, у которых интересовался, не педерасты ли они проклятые, коли рисуют такое говно. Официальные органы и газеты принялись на всех уровнях топтать осмелевших авторов, от зэка Солженицына, голоса Москвы военных лет Ильи Эренбурга, создателя «окопной прозы» Виктора Некрасова и лидера «деревенской литературы» Федора Абрамова до молодежных суперзвезд Василия Аксенова, Булата Окуджавы и, конечно, «стадионных поэтов» Евгения Евтушенко, Андрея Вознесенского и Роберта Рождественского. Через пару месяцев Хрущев объявил им и всем, кто интересуется: «Можете сказать, что теперь уже не оттепель и не заморозки — а морозы». Цензура запрещала выпуск книг, в том числе за то, что «редко встречается слово „коммунизм“», не принимала спектакли и клала на полку фильмы.

В марте 1964 года, в разгар работы над черновиком «ХВВ», пять лет «принудительного труда в отдаленной местности» за тунеядство получил Иосиф Бродский.

Редактирование черновика до чистового уровня произошло в ноябре, через месяц после смещения Хрущева.

Слово «коммунизм» в «ХВВ» не встречалось ни разу, слово «коммунист» встречалось трижды (при этом дважды — в шутливом контексте).

До коммунизма оставалось шестнадцать лет. До сияющего Полдня всего человечества — полтораста. Как перепрыгнуть из пункта А в пункт Б, а потом и В, не понимал примерно никто. Но Стругацкие с самого начала считали своей задачей не прокладку маршрута, а декларацию того, что Б и В не только прекрасны, но и реальны, потому что живут там не боги-цари-герои, а примерно такие же хорошие ребята, какие встречаются сегодня: веселые, умелые и работящие. Просто там их гораздо больше, чем тут, а плохих нет совсем.

Категоричность этого подхода посыпалась почти сразу. Стругацкие росли и взрослели, желательное в их текстах выдавливалось действительным, конфликт хорошего с лучшим, стандартный для соцреализма, которого они поначалу честно пытались держаться (с поправкой на научную фантастичность, конечно), обнаруживал свою несостоятельность и малоинтересность.

Поддержать накал чувств некоторое время помогал общий враг.

Все будет для блага народа

Авторы, а потом и несколько поколений читателей воспринимали «ХВВ» как подчеркнуто антимещанский текст. Такое позиционирование было не только актуальным, но и общепримиряющим и поощряемым на всех уровнях.

Так получилось, что советская власть, говорящая от имени пролетариата, то есть городского сословия, непрестанно объявляла своим врагом сословие городское по определению: буржуазию (от старофранцузского borgeis или borjois, горожанин) и мещан (от польского mieszczanin — горожанин же). Вряд ли это определялось крестьянской сутью русской революции или аристократически-инородческим высокомерием ее вождей. Примечательно, однако, что мещанство в самом широком понимании с первых советских лет стало не только законной мишенью пропаганды, но и предметом искренней ненависти думающих авторов, в остальном находивших многочисленные поводы для эстетических разногласий с властью. Выпады против мещанского уюта, абажуров, слоников на комоде, тихоокеанских галифищ и прочего обуржуазивания охотно поощрялись начальством, покуда то не увлекалось более человекоемкими способами управления. Соответственно, самый оглушительный размах борьба с низменным желанием сограждан жить сыто, уютно и по возможности долго приобретала во времена раскручивания гаек, в нэповскую и оттепельную эпоху. При этом самые оголтелые антимещанские кампании не оборачивались душегубством — вопреки призыву Владимира Маяковского скорее свернуть голову канарейкам или порубанию шашкой дорогой мебели, предпринятому юным героем пьесы Виктора Розова «В поисках радости».

Братья Стругацкие, естественно, этот пафос разделяли полностью и страстно.

Антимещанский памфлет разоблачал не только готовность малограмотных эгоистов тонуть в жире бессмысленных и даже самоубийственных удовольствий, но и в целом блеск и нищету потребительского рая. Рая, который выжигал и делал несчастными красивых, лощеных и состоятельных иностранцев. Такой памфлет просто должен был стать очень нужным и своевременным подтверждением праведности господствующей идеологии.

Казалось бы, что могло пойти не так?

А демагоги-очернители, чуждые интересам народа, подлежат всемерному осуждению

Ввод Жилина оказался спасительным. История сразу заиграла и была выписана в два коротких захода, отлежалась, через полгода была доведена до необходимого блеска и немедленно поставлена в план заждавшимся издательством.

План рухнул немедленно. Рукопись раз за разом останавливали редакторы, старшие товарищи, цензоры и чиновники, усматривая в ней множество недостатков.

К главным относилась подчеркнутая ненашесть текста: живой классик Иван Ефремов, которого попросили написать предисловие, в приватном разговоре с Аркадием Стругацким особо попенял на «джойссовско-хэмовский стиль»: «это не советская фантастика, а западная, с горечью и ужасом перед будущим».

Редакторы, наоборот, указывали на то, что под видом антиутопии братья написали ослепительную и абсолютно подрывную утопию. Нормального советского читателя, который даже и не мечтает о сытом уютном изобилии, мир «хищных вещей» — с отдельной жилплощадью, футуристической аппаратурой, модной одеждой, дармовой едой, разнообразной выпивкой, четырехчасовым рабочим днем, бесконечными развлечениями и бесплатно раздаваемыми книгами, — не напугает, а либо покажет ему, о чем мечтать, либо взбесит как явная пропаганда бездуховных буржуазных ценностей.

А издательские цензоры и начальники с двух сторон обвинили Стругацких и в пропихивании троцкистского, а значит, вражеского призыва к «революции на штыках», и в том, что этот замечательный принцип, проверяемый ровно сейчас на фронтах борьбы с империализмом и колониализмом, прописан в повести вяло и беззубо.

Большой неожиданностью для авторов это не стало. «Не везет нам с ХВВ, но ведь на то и шли, — писал младший старшему в июне 1965 года. — Таков наш первый опыт сугубо сомнительного писания».

Да и бета-ридеры полугодом раньше указывали, что будет худо.

Из письма Аркадия Борису 8 декабря 1964-го: «ХВВ читали Ленка (супруга. — Ш. И.) и теща. Обе считают, что это самое лучшее и значительное из того, что мы когда-либо делали, а также — как обычно — предупреждают о возможных последствиях. Ленка после чтения ходила как убитая».

Из письма Бориса Аркадию 12 декабря 1964-го: «ХВВ я прочел ряду лиц <…>. Понравилось. Высказывались опасения. Как сказал Юлька: „Повесть будет иметь несомненный успех среди лиц, которые ее прочтут… разумеется, в списках“».

До списков на сей раз не дошло. Тем не менее известие о том, что ожидавшиеся неприятности все-таки начались, здорово ушибло авторов. «Вчера Бела (Клюева, редактор издательства. — Ш. И.) сообщила, что цензор зарубил ХВВ. Это была минуточка отчаяния. Странное ощущение — мало воздуха, скверная тяжесть в груди, а мысли все время отползают от ХВВ. Будто смотрю со стороны на возможный вариант судьбы в будущем и вместе с тем сознаю, что это уже не вариант будущего, а нечто свершившееся» (запись в дневнике Аркадия Стругацкого 22 июня 1965 года).

Свершившееся определило будущее.

Авторов заставили в несколько заходов резать и переделывать повесть, написать зубодробительное предисловие с упоминанием Маркса, Ленина, классовой борьбы и коммунистических духовных идеалов, а в основной текст вставить кусочек, в котором Жилин зримо видит, как зашуганные и поломанные дети Страны дураков под благотворным коммунистическим влиянием выросли в строителей некоей Магистрали в пустыне Гоби, цитирующих неизбежного Леонида Леонова (Стругацкие почему-то считали его эталоном великой литературы).

Некоторые правки, на которых настояла цензура, сегодня воспринимаются с веселым изумлением: например, «назначить свидание какой-нибудь киске» редакторы поменяли на «покидать мяч с ребятами», а «выпить с ним — он теперь, наверное, тоже пьет — почему бы и нет?» на «расположиться с ним в прохладной комнате на полу».

Зато повесть дошла до читателя. В 1965 году она была опубликована в одноименном сборнике, а в 1980-е переиздана — аж дважды, правда, экзотическим образом, в Баку и Кишиневе (обе книжки, полиграфически вполне чудовищные, лет на десять стали топчиком букинистического дефицита).

Но именно «ХВВ» закрепили в глазах начальства статус Стругацких как авторов опасных, подозрительных и с не всегда различимой, но непременной фигой в кармане. Бить их начали давно, но начиная с «ХВВ» били уже всерьез. С горы кувырком, все как положено.

Из четырех следующих книг три были, по сути, запрещены. До отечественного читателя они добрались четверть века спустя.

Но должно, по-моему, пугать сильнее

«ХВВ» — очень литературный текст, во всех смыслах. Он назван строкой из стихотворения Андрея Вознесенского «Монолог битника» («О хищные вещи века! На душу наложено вето»), открывается эпиграфом Экзюпери, а вдохновлен строкой из романа Клиффорда Саймака «Что может быть проще времени» («Тьма разума, мрачность мысли, мелочность цели. Такими были оборотни этого мира») и рассуждением крупного английского писателя Кингсли Эмиса по поводу научной статьи «Центры удовольствия в мозге». Статья была опубликована в журнале «Scientific American» в октябре 1956 года, год спустя процитирована фантастом Артуром Кларком в предисловии к сборнику рассказов «Сказки „Белого оленя“», где ее вычитал Эмис, включивший цитату вместе со своими комментариями в лекции о научной фантастике, пару лет спустя составившие книжку «Новые карты ада: обзор научной фантастики». Книжка, прилежно законспектированная Аркадием Стругацким в 1963 году, явно заставила братьев предпринять дополнительные изыскания. В «ХВВ» фрагмент про крысу, забывающую о реальности ради того, чтобы тысячи раз, пока не сдохнет от истощения, почесать центр наслаждения в мозгу, пересказан с подробностями, которых не было ни у Кларка, ни у Эмиса. Однако итоговое умозаключение авторы оформили как персональный поклон коллеге: «Кингсли Эмис, узнав об опытах с крысами, написал: „Не могу утверждать, что это пугает меня сильнее, нежели берлинский или тайваньский кризис, но должно, по-моему, пугать сильнее“. Он многого опасался в будущем, этот умный и ядовитый автор „Новых карт ада“, и, в частности, он предвидел возможности мозговой стимуляции для создания иллюзорного бытия, столь же или более яркого, нежели бытие реальное».

Еще в тексте упоминаются и цитируются Хемингуэй, Тургенев, Достоевский, Шекспир, Беляев, Киплинг, Гете, Шиллер, Алексей Н. Толстой, Уэллс, Гашек, Маяковский, Евангелие, Ницше и Фрейд — и это только из очевидного. По мнению «Люденов», группы исследователей творчества и жизни Стругацких, даже фраза «чтобы было весело и ни о чем не надо было думать», проходящая рефреном по тексту повести, восходит к реплике доктора Макниля из «Смерти Вазир-Мухтара» Юрия Тынянова: «Можно вам позавидовать, что вы здесь остаетесь. Здесь так весело! Думать некогда!».

В «ХВВ» и писавшемся параллельно «Понедельнике» Стругацкие впервые (если не считать одну главу в ранней повести и один поздний рассказ) вели повествование от первого лица, что также увеличивало глубину художественного погружения. Далее большинство повестей авторы писали полностью или частично именно так.

Литературности добавляет подчеркнутая жанровость и жесткость фабулы. До этого сюжетостроение у Стругацких стремилось к формуле, вынесенной в заголовок одной из ранних повестей, «С грузом прибыл» (в «Путь на Амальтею» она была переименована под нажимом издателей) — герои следуют из пункта А в пункт Б с полезной нагрузкой и/или исследовательской миссией, довольно быстро сводящейся к выживанию. В «ХВВ» незамысловатый квест впервые уступил логической задаче в нескольких действиях: герой, сразу оказавшийся в пункте Б, должен вычислить, почему все тут начинается именно на эту букву, и решить связанные с этим проблемы либо предложить способ решения.

Способ заведомо не удовлетворит тех, кто послал героя — как, впрочем, и тех, от кого зависит публикация повести. Стругацкие поняли это не сразу, но навсегда — и в дальнейшем предпочитали браться только за такие темы, печально и почти обреченно.

Возмущал издательских кураторов, помимо прочего, контраст между формой, содержанием и позиционированием повести. Фантастика про моральные победы коммунистического мировоззрения над капиталистическим оказалась мрачноватым шпионским детективом, переходящим в соц