автордың кітабын онлайн тегін оқу Шумихины
Сергей Смирнов

Кітап туралы Қазір оқып жатыр3 Тегін фрагмент

Сергей Смирнов

Шумихины

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

Революция, репрессии, война, застой, перестройка, лихие девяностые — все эти вехи нашей истории отразились на каждой семье. Род Шумихиных тоже не стал исключением. Кем был дед, как прожил свою жизнь отец и кем стал внук. Как труд предков становится основой благосостояния потомков. Как наука выживания при любой власти помогает потомкам достичь высот благосостояния в современной России. Как сплетались жизни поколений с историей страны — об этом и многом другом читайте в этой байке.

18+

Предисловие

Это байка и не более, поэтому, дорогой читатель, не ищи в ней какой-то смысл, призыв или послание. Писалась она совсем не как напутствие и уж, тем более, не как руководство к какому-либо действию или бездействию.

Да, совсем забыл, самое главное: Все события и персонажи вымышлены. Любые совпадения с имевшими место реальными событиями и людьми, живущими или когда-то жившими — случайны, а расхождения и противоречия — наоборот, закономерны.

Хотя нет, Великая Октябрьская Социалистическая Революция, Великая Отечественная Война, застой, перестройка и дефолт 1998 года все-таки были реальными событиями.

Шумихины

Байка

Москва, Пресненская набережная

Устало глядя на темную, почти черную ленту Москва-реки, протекавшей внизу, Женек делал умный вид и надувал щеки. Он сидел на совещании в своем кабинете на тридцатом этаже Башни «Империя» и слушал презентацию своего главного маркетолога. Менеджер рассказывал о новой рекламной компании, подкрепляя свои доводы какими-то графиками и диаграммами.

Учредитель и член совета директоров мог уже давно не интересоваться всем этим и вообще отойти от дел. Весь бизнес был налажен еще много лет назад. Деньги исправно и вполне законно поступали на банковские счета Женька, но это только настораживало бизнесмена. «Совок» был неистребим в душе бывшего фарцовщика. Он никому не доверял, и ни во что не верил. И это был вполне обоснованный подход, тем более в условиях родной страны, из которой совковый олигарх так не хотел уезжать.

Помимо удовлетворения своего природного желания все контролировать, Женек, а точнее Евгений Георгиевич Шумихин, приходил в свой офис еще и для того, чтобы увидеть свой талисман. Огромный камень, похожий на распластавшуюся над гнездом птицу, занимал значительное пространство в углу его кабинета, где он был помещен под стекло с подсветкой. Этот талисман Женек когда-то привез с берегов Волги из фамильного гнезда, откуда был родом его дед. С этим талисманом было связаны многие события в его жизни. Да, что говорить — вся торговая империя по продаже электроники, компьютеров и программных продуктов, выстроенная им, возникла именно благодаря этому талисману.

— Евгений Георгиевич, как вы считаете, через какой образ мы сможем наиболее эффективно коммуницировать нашу маркетинговую стратегию с клиентским сегментом? — очкарик в костюме и галстуке, невзирая на различия в положении, обратился за поддержкой к великому Шумихину.

— Что вы имеете в виду? — по привычке ответил вопросом на вопрос начальник.

— Бабкина или Скутер?

— Поясните, пожалуйста, свой вопрос. Я думаю, всем будет интересно узнать детали, прежде чем сделать обоснованный выбор.

Менаджер не мог обвинить начальника в том, что тот его просто не слушал. Это было невозможно. Женек платил зарплаты всем здесь присутствующим, и потому оратор вежливо и учтиво стал повторять свое выступление. Все присутствующие опять изобразили внимание на лицах, а Женек погрузился в свои мысли, не забывая надувать щеки и делать умный вид. Он думал о каменной птице, о своих родителях, о деде и об истории своего рода. А началась эта история давным-давно ещё до Великой Октябрьской Социалистической Революции в богом забытой деревеньке, в Тверской губернии.

Дед

В Шумихинском роду всегда было много детей. Возможно, что и фамилию свою они получили по признаку шума, который создавали дети. Дед Евгения был последним ребёнком в семье, и потому, после смерти отца, при делёжке наследства, ему досталась лишь чахлая кобыла, с которой в семье до смерти отца не знали что делать: то ли продать живым весом на мясобойню, то ли обменять у цыган на самогон. Так что со смертью Георгия Даниловича, Егору Георгиевичу, как последнему ребёнку досталось именно то, что никому не было нужно. Егор, хоть и был обычной деревенщиной, но усердно учился в церковно-приходской школе и читал библию. В отличии от своих сверстников, к церковной науке он относился не как к догме или какой-то обязаловке, а как к руководству по эксплуатации собственной жизни. В ответ на всякие жизненные перипетии у Егора в памяти всегда находилось изречение из библии или заученные слова батюшки, которые помогали ему философски осмыслить, а иногда даже решить любую жизненную проблему.

Получив ту кобылу, и поблагодарив господа искренней молитвой за наследство, Егор решил отправиться на заработки в Москву. Москва понравилась ему ещё с тех пор, когда отец брал его с барским обозом в столицу. В обозе, как правило, Тверские помещики отправляли в Белокаменную рыбу, чёрную икру, муку и мясо, которые завсегда можно было удачно сбыть через продуктовые лавки. На вырученные деньги везли обратно в деревню мануфактуру, хомуты и другую крестьянскую утварь.

Отец у Егорки был щедрым и добрым, но только для своих домашних. Георгий Данилович не мог устоять, когда младший ребёнок просил у него на конфеты. Единственно, о чем всегда говорил отец, давая деньги: «Возьми себе что пожелаешь, но помни о том, что зависть — причина раздора. Так что не забывай о своих близких, порадуй подарками и матушку, и братьев с сестрами». Егор слушал отца и покупал для всех петушков на палочках по полкопейки.

После смерти отца Егор Георгиевич решил ехать в Москву, не с обозом, не за крестьянской утварью и не за леденцами. Он решил осуществить свою детскую мечту и стать, как тогда говорили, курьерским извозчиком. Этих извозчиков ему показывал отец, когда они ходили по Хитровке[1]. Курьерские извозчики выглядели по особому: у них были атласные жилетки, до блеска начищенные хромовые сапоги, а на голове красовался высокий картуз. Их экипажи отличались от обычных повозок своим шиком, и даже конструкцией. Ну а про лошадей и говорить было нечего. У курьерских всегда были лошади высшего разряда. Егор понимал, что со своей хилой кобылой и без приличного экипажа он вряд ли сможет прибиться к стану курьерских извозчиков, и потому решил начать с подвоза воды и других тяжёлых грузов. Но для начала нужно было обзавестись подходящей телегой. Егор решил сделать ее сам. В сарае он нашёл старые колёса, оббил их жестью и насадил на оси. Пошёл в лес и срубил пару добрых сосен, которые затем с братом распилил на доски и сделал достойную телегу. Для пущего шику Егор проморил доски синькой и нарисовал на спинке козлов двух белых лошадей. Для деревни, получившаяся телега, стала шедевром крестьянского творчества. На нее пришли взглянуть даже барские конюхи, которые за свою службу видали много телег, повозок и бричек.

Закончив с посевами и первым сенокосом, Егор пошел молиться за упокой батюшки в местную церковь. Он попросил у всех святых покровительства в дороге и в начинаниях.

В Москву подросток отправился на унаследованной кобыле и самодельной телеге. Но в пути случилось несчастье: квёлая кобыла, дойдя до речки Химка, подохла, не перевезя Егора даже через мост. Егор очень расстроился, что всё его благое начинание пошло коту под хвост. Но вернуться назад в деревню с позором, когда до Москвы оставалось меньше чем полдня пути, Егор не мог. Он нашёл укромное место у реки, вдали от посторонних глаз, подкатил туда телегу, встал на колени и стал молиться, по-крестьянски, без заученных молитв и песнопений, как когда-то учил его отец. Молитв Егор знал много, но отец учил его молиться от души, а не по церковным книжкам.

Отец говорил, что если что-то искренне попросить у Господа, то это обязательно сбудется. Любое слово от сердца — благо для господа. Егор не знал, что нужно сейчас просить, и потому стал просить мудрости. Этому тоже научил его отец: «Когда не знаешь чего тебе нужно, проси у бога совета». Молился Егор до глубокой ночи и сам не заметил, как уснул.

А утром начался новый день и новая жизнь с новыми идеями и делами. Искупавшись в реке и надев новую рубаху, Егор решил не завтракать, а поститься, пока не найдёт для себя спасения или помощи. Он направился к мосту, чтобы посмотреть, не поедет ли кто-нибудь знакомый из Твери в Москву или в обратную сторону. На мосту, как водится, стоял караульный урядник с ружьем. Егор решил обратиться к нему: «Не взыщите, ваше благородие, за вопрос простолюдина, однако, не скажите далеко ль отсюда до Москвы — стольного города?».

Урядник поправил усы, ему явно импонировал льстивый тон и вежливость простолюдина. Но надо было проявить строгость присущую статусу чиновника, да и вообще нечего перед всякой деревней в любезностях распинаться.

— А зачем тебе в Москву? Небось, воровать идёшь?

— Не, как можно, воровство — грех, батюшка говорил: «у воров руки отсыхают и детей им господь не даёт, дабы не множить семя лиходейское». Я в Москву ехал извозом заниматься, да вот лошадь пала и что теперь делать, не знаю.

— Так это ты вчерась кобылу закопал, телега ещё у тебя заметная такая.

— Я, ваше благородие.

— И чего теперь делать думаешь? Как извозом без лошади промышлять надеешься?

— Не знаю, но и телегу один я до дома не допру, так что буду здесь при телеге состоять, пока земляк какой не объявится.

— Я те дам при телеге состоять, тут подле моста находиться никому не положено, а ну пшёл вон.

Квартальный снял винтовку и хотел ударить Егора прикладом. Егор отскочил на безопасное расстояние, встал на колени и взмолился: «Да что же мне делать, ваше благородие, нешто можно простого человека его кровного лишать? Помилуй, ваше благородие, дозволь подле моста земляка какого дождаться».

Урядник повесил винтовку на плечо и подошёл к стоящему на коленях Егору. Не хотелось ему связываться с деревенским подростком, которого можно было просто прогнать, а телегу продать самому. Может молитва помогла, а может и не так плох был государев служивый человек в душе… да только сжалился он над крестьянином. Не стал злостно наживаться на чужом горе караульный. Решил нажиться по-человечески, по доброму, чтобы никому не обидно было.

— Слышь, мил человек, оставить я тебя здесь права не имею, но горю твоему подсобить — дело богоугодное. Так что слушай и запоминай: Сегодня народ с ярмарки поедет, телега у тебя приметная, новая, ты подгони ее поближе к дороге, сразу за мостом, а сам вперёд через мост ступай и как кого с лошадью пристегнутой увидишь, сразу телегу предлагай. Такая телега на базаре рублей пять стоить будет, а то и больше. Я с этой стороны моста за твоим имуществом присмотрю, чтобы никто ничего не тронул, ну и ты тоже про меня не забудь. Если уступишь кому за хорошую цену свое добро, с тебя десятина. А не отдашь, иль обманешь, в участок сдам как лиходея и вора. По рукам?

Егор с воодушевлением принял предложение урядника и уже к полудню сторговал свою телегу за 4 рубля. Уряднику, дабы избежать обвинений в обмане, он отдал 50 копеек. Таким образом, с тремя рублями пятидесятью копейками, Егор вошёл в Москву. Эти деньги были первыми, которые он смог заработать своим трудом и не в своей деревне. Вечером, дойдя до лавочного ряда на Тверском Бульваре, он свернул направо и зашёл в Храм Иоанна Богослова. Там он поставил свечи господу и святым, которые помогли ему в дороге. А потом ещё долго, стоя на коленях, благодарил господа за мудрость, посланную ему, за подмогу и за упокой батюшки. Ночевать Егору в эту ночь пришлось на улице.

Ну а дальше началась жизнь обычного сельского переселенца-мещанина. Несколько дней Егор Георгиевич перебивался случайными заработками на Хитровке. Кому товар грузил, кому лошадей мыл, кормил и поил. Но на Хитровке долго находиться не получилось, местное общество разнорабочих быстро прогнало Егора за то, что тот соглашался работать за полцены. Но этих нескольких дней Егору хватило, чтобы понять принцип работы в Москве. Денег здесь у людей было много, а люди были жадными, и потому, если взять меньшую цену за качественную работу, то у тебя всегда будет свой клиент.

Дальше Егор пошёл искать работу при лавках, на Тверской. Брать его постоянным работником с жалованием и чаевыми никто не хотел, но в лавках, как и на рынке, всегда толпился народ, которому нужна была подмога с товаром, его погрузкой и доставкой. Вчерашний селянин с радостью брался за любую даже очень тяжёлую и грязную работу. К сожалению, не всё и не всегда проходило гладко, частенько случалось, что клиенты просто не платили молодому парню, закрывая перед носом двери, а то и вообще спускали собак. Несколько раз Егора грабили лихие люди, когда он, затемно возвращался с работы. В ночлежке, где Егор снимал угол, два раза своровали все его сбережения. Но новоиспеченный мещанин, после каждой незадачи, горевал не долго. Каждое воскресенье он исправно ходил в церковь и всегда благодарил господа за испытания, которые ему были ниспосланы свыше. Егор твердо знал, что господь всегда испытывает своих детей, и тем, которых любит сильнее, посылает наиболее трудные испытания.

Через некоторое время лавочники заприметили молодого носильщика и стали рекомендовать его своим постоянным клиентам, Егор исправно платил десятину со своих чаевых каждому предложившему его услуги. За молодым мещанином твердо закрепилась репутация непьющего и честного разнорабочего. Но и сам мещанин не забывал всячески помогать себе, уже через несколько месяцев он купил себе тележку, с которой развоз товаров стал намного быстрее, а объёмы увеличились. Кроме того, некоторые постоянные клиенты стали доверять Егору деньги, с которыми его отправляли в лавки и на базары, чтобы закупать товары по списку. Зная всё про цены и качество товаров на московских базарах и в лавках, Егор всегда мог выбрать место, где заказанный товар стоил дешевле отпущенных на него денег. Разницу он брал себе. Очень скоро лавочники сами стали предлагать ему вознаграждение за покупку товаров именно у них, но Егор уже стал придирчивым. Он не хотел подводить людей, доверявших ему деньги, так что с предлагавшими некачественный товар, Егор в гешефты не вступал.

Очень скоро земляки узнали о ремесле Егора в столице, и именно благодаря им, у него появилась еще одна статья доходов. Он начал организовывать торговые места для односельчан на рынках и просто на улице. Разница была лишь в том, что за торговлю на улице приходилось платить городовому, а на рынке плату брали по официальному тарифу.

Платить городовому было накладно. Кроме того, мзда не давала никаких гарантий. Полицейский чиновник мог в любой момент сменить свое благодушие на гнев. Если начальство уличит в мздоимстве, то никакие деньги уже не помогут. Но товар на улице разлетался гораздо быстрее, и цену можно было ставить, не боясь конкуренции.

Зимой Егор не брезговал чистить снег по просьбе своих клиентов и знакомых лавочников, а к весне скопил денег и купил знатную лошадь с добротной телегой. Денег на бричку, а уж тем более на экипаж, чтобы заняться полноценным извозом, ему все еще не хватало. Но Егор не оставил свою мечту. Просто сама мечта уже претерпела серьёзные изменения после всего того, что Егор увидел и понял в Москве.

«Кучерское дело рано или поздно отомрет», — думал новоиспеченный горожанин, после того как увидел первые авто на улицах столицы. Пришло время машин, но чтобы с ними работать, надо было учиться. В клиентах у бывшего крестьянина числились несколько студентов, поговорив с ними и получив от них нужные рекомендации, Егор смог попасть на технические курсы при народном университете. Сначала было очень тяжело, намотавшись за целый день по городу, надо было вечером плестись на занятия. Не всё нравилось Егору на курсах, которые вели молодые студенты. Многие из них вместо занятий по математике, физике и химии предпочитали разглагольствовать со слушателями по поводу царя-батюшки и первых лиц государства. Вообще, Егор не всегда понимал куда он попал: то ли на политический ликбез, то ли на занятие по механике. На этих курсах всего было много, но не было того, что хотелось изучать по-настоящему. Не было самого автомобиля. Но все же учёба не прошла зря, Егор поднаторел в математике и познакомился с молодыми рабочими из гаража, его превосходительства генерал-губернатора города Москвы. А ещё, он познакомился с учительницей немецкого фройлен Цвирген.

Это знакомство было не совсем однозначным и обоюдным, в том смысле, что фройлен Цвирген не выделяла мещанина Шумихина из общей массы слушателей, а Егор, наоборот, с великим удовольствием посещал именно её занятия. Он ловил каждое её слово и всячески пытался отличиться на занятиях по немецкому. За несколько месяцев занятий Егор так поднаторел в языке Шиллера и Гете, что уже не боялся во время урока общаться с учительницей и задавать ей вопросы на чужеземном наречии. Фройлен Цвирген также не оставила без внимания старания своего ученика и стала давать ему специальные задания.

Фройлен Цвирген в ту пору исполнилось 18 лет, она была единственным и любимым ребёнком в семье немецкого переселенца в четвёртом поколении дворянина Цвиргена. Арнольд Цвирген придерживался либеральных взглядов и считал, что его дочь Лизхен способна стать не только примерной женой и образцовой матерью, но и может приносить посильную пользу стране, в которой родилась и выросла. И потому, когда Лизок решила учиться и одновременно преподавать в Университете, она не пошла, согласно канонам немецкого домостроя просить мать, чтобы та обратилась к Геру Цвиргену. Эмансипированная фройлен завела разговор с отцом напрямую, войдя в рабочее время в его кабинет, нарушив при этом все правила приличия, существовавшие в то время. Гер Цвирген сначала опешил от подобной наглости, но решил не изменять своему образу либерала. Он лишь взял время на обдумывание своего конечного слова, что в принципе делал всегда, вне зависимости от того касалось ли это решение будущего детей, или покупки нового галстука. Через две недели за воскресным обедом, на котором собралась вся семья с родственниками, он официально объявил, что Лиза Арнольдовна получила его родительское разрешение на посещение занятий в Университете и преподавание немецкого языка для неимущих.

Отношения между Лизхен и Егором складывались не однозначно, они оба понимали, что «гусь свинье не товарищ», но никто из них никогда не пытался выяснить: кто же все-таки гусь, а кто другое, менее благородное животное. Лиза Арнольдовна, несмотря на свои передовые взгляды, не была готова поменять жизнь в обеспеченной дворянской семье на скромный угол, который снимал Егор. Егор же хоть и всячески тянулся к Лизе, и уже по Московским меркам неплохо зарабатывал, прекрасно понимал, что не в состоянии дать своей избраннице и половину того, чего она имеет в семье. В общем, их отношения, как сейчас говорят, зашли в тупик. «Любовь и бедность» — классическая проблема всех бедных и влюбленных.

Однажды рабочие из гаража Московского Генерал-губернатора, с которыми Егор вместе учился, заказали Егору доставку продуктов в гараж, по случаю юбилея одного из их мастеров-наставников. После доставки и пиршества Егору разрешили пройти в гараж, посмотреть автомобили. Получилось так, что Егор остался один на один с автомобилями. Он прошёл между двух блестящих Мерседесов Симплексов, восторгаясь их полировкой и скрипящими кожаными сиденьями. Снизу раздался голос, кто-то сказал на немецком: «Ну что за свинство, Иван ты где? Давай скорее шайбу». Егор осмотрелся, рядом с машиной стоял деревянный ящик с инструментом и запчастями. Не совсем поняв, что нужно, Егор по-немецки спросил, как должна выглядеть эта шайба. Из-под машины выполз измазанный чем-то чёрным механик-немец. Он посмотрел на Егора, достал из ящика шайбу и попросил Егора остаться и подавать ему инструмент. Следующий час Егор провёл, ассистируя Клаусу Бергу — механику, которого прислал Даймлер Моторен для наладки купленных машин и обучения Русских коллег уходу и обслуживанию автомобилей. За то недолгое время, проведенное в гараже, Егор успел понравиться Клаусу своим знанием немецкого и расторопностью. Через несколько дней Егор получил официальное предложение работы от Даймлер Моторен. Клаусу Бергу нужен был помощник и переводчик. Немцы предложили новоиспечённому мещанину оклад в 15 рублей, стол и комнату в здании гаража. На самом деле 15 рублей в месяц ассигнациями уже давно не было пределом мечтаний для Егора. Он сомневался. Но, сходив на заутреню в Храм Вознесения Христова у Никитских Ворот, и посоветовавшись с фройлен Цвирген, Егор принял предложение немцев.

В ту пору развозом товаров Егор Георгиевич мог заработать в среднем 15—25 рублей в месяц, а в ярмарочную пору его доход мог превышать и 50 рублей. Несмотря на уменьшение дохода, переход в механики не заставил молодого мещанина почувствовать себя ущербным. Для него открылись новые горизонты. Взамен денег он получал возможность овладеть уникальным в то время ремеслом механика и шофёра. Кроме того, он сумел с прибылью продать лошадь с повозкой, купленные ранее по сходной цене.

Через некоторое время у вчерашнего крестьянина открылась масса талантов в автомобильном деле. Ему уже не требовались подсказки Клауса для ремонта простых поломок. Основываясь на знаниях, полученных в университете, он спокойно мог разобраться с четырехтактным двигателем внутреннего сгорания. Ему уже казалось, что при наличии денег и инструментов, он смог бы собрать свой собственный автомобиль. Когда контракт Клауса в России закончился, мещанин Шумихин стал по праву самым лучшим механиком из всех работников гаража московского генерал-губернатора. Распорядителю гаража ничего не оставалось делать, кроме как предложить Егору жалование в 30 рублей, полный комплект шофёрского обмундирования и сохранить за ним комнату в помещении гаража.

Но Даймлер Моторен не забыл про Егора. Очень скоро представитель Дойче Банка в Москве пригласил Шумихина на конфиденциальный разговор. В этом разговоре он пояснил, что Даймлер Моторен хочет предложить Геру Шумихину конфиденциальный контракт. По этому контракту Егор должен будет оказывать конфиденциальные услуги производителю мерседесов в Москве. Производитель же обязуется перечислять жалование Егора на счет московского отделения Дойче Банка. Шумихин сразу смекнул, что для Даймлер Моторен накладно содержать немца в России, русский механик со знанием немецкого обойдется в разы дешевле. Шумихину не очень понравилось немецкое заигрывание, да и не хотел он уходить с государственной должности. Компромисс все же был найден. Егор согласился осматривать машины в свободное от основной работы время, но от немецкого жалования отказался. Педантичные немцы, тем не менее, в одностороннем порядке обязались выплачивать компенсацию издержек и накладных расходов Шумихина. Даймлер Моторен надеялся, что рано или поздно они смогут соблазнить Шумихина достойными гонорарами.

В отношениях с Лизхен прогресса не было. Она по-прежнему оставалась в своей семье, а Егор, зная о положении её отца, не осмеливался официально попросить руки своей возлюбленной. Престижному механику не хотелось быть высмеянным перед всем «обществом» из-за своей «неуместной настойчивости». Когда Егор узнал, что мать фрау Цвирген начала подыскивать для дочери подходящую партию, он вообще решил больше не встречаться с Лизхен.

Но время шло, с началом первой мировой войны дела в гараже пошли на убыль. Ну а дальше настал 1917 год, начались волнения и смута. Егор понял, что Москва не самое лучшее место, где можно пережить лихое время, к тому же все автомобили были конфискованы советом народных депутатов Москвы. Со своими сбережениями, заблаговременно обмененными на золотые царские червонцы, мещанин Шумихин возвратился в родную деревню. Здесь, недолго думая, Егор Георгиевич купил у общества уже свободных крестьян дом и хозяйство умершего от пьянства земляка. Для оставшегося после всех трат золота Егор устроил схрон подальше от деревни. Еще в тот самый схрон Егор спрятал документы Дойче Банка, в котором у него был открыт счет. Деньги с этого счета Егор практически не снимал, и там скопилась неплохая сумма в дойче марках. Шумихину вполне хватало 30 рублей губернаторского жалования, кичиться сторонними доходами перед товарищами по работе было тогда стыдно.

Шумихин вернулся к земле. После казенной должности Егор начал опять работать на себя, и это ему нравилось. Он обновил купленный дом, сделал к нему просторную пристройку-сарай. Мать Егор Георгиевич перевез к себе, и она помогала ему с домашним хозяйством и со скотиной.

Денег, конечно, Егор в эти времена народного волнения и разрушения старого мира заработать не мог. Но зато ему не приходилось тратить всё то, что он накопил за время работы в Москве. Натуральное хозяйство и прямой товарообмен помогали выжить во время Революции и Военного коммунизма. Егор с выгодой менял молоко на пшеницу, свинину на сахар, а самогон на домашнюю утварь. За время, проведённое в деревне, ему удалось не только выжить самому и прокормить мать, но и расширить своё хозяйство до таких размеров, что уже мог нанять трех работников и прислужницу для матери.

К сожалению, с братьями и сёстрами у Егора Георгиевича отношения складывались «не очень». Когда дела Егора пошли в гору, братья и сёстры пришли просить у него на жизнь. Егор не скупился на еду и подарки для них и для их семей. Но потом по деревне поползли слухи о том, что Егор специально не скупится на родных, чтобы их унизить. Узнав об этом, Егор решил предложить братьям работать на него, чтобы зря не болтали про унижение. Но здесь случился скандал: братья назвали Егора кровососом, кулаком и мироедом. Они сказали, что никогда не будут батрачить на своего младшего брата, которого в детстве гоняли крапивой и заставляли чистить отхожее место в доме.

Мать, присутствовавшая на семейной склоке, после нее сказала Егорушке: «Оставь их, солнце моё, для всех мил не будешь. Жениться тебе пора, чтоб было для кого добро наживать, ты у меня жених завидный, непьющий да работящий». Егор и сам понимал, что давно в бобылях ходит, но мысли о Лизе Арнольдовне никогда не оставляли его. Егор не сказал матери ни да, ни нет по поводу женитьбы, а мать поняла эту нерешительность сына по своему, стала подыскивать ему подходящую партию.

С партией, однако, было не все так просто. Жизнь в стольном городе и общение с образованными девушками сильно изменили понимание Егора о семейном счастье. Он прекрасно понимал, что дерево по себе рубить надо, и на семейное счастье с Лизой Арнольдовной рассчитывать нет смысла. Мать старалась вовсю, но, ни одна из предложенных ею кандидатур, не могла расшевелить чувств Егора. Егор хоть и был уже не юн, но искренне верил, что жениться нужно только по любви. Мать же наоборот часто упрекала его в предвзятости к потенциальным претенденткам. Она постоянно напоминала, как сама выходила замуж, без любви, но зато по благословению барина и родителей. Барин же на свадьбу подарил молодой чете корову, с которой и пошло все их незатейливое хозяйство.

Однажды мать Егора предложила сыну съездить с ней в Тверь, в гости к родственникам. Там якобы проживала её троюродная племянница. Егор не хотел ехать, но нельзя было отказать матери, так отчаянно старавшейся женить своего любимого сына. В гостях, как и предполагалось, случайно оказалась молодая девица Алёна Алексеевна, дочь церковного дьякона. Девушка была молчалива, но не глупа, красива, но не жеманна, скромна, но не застенчива. Егору удалось перекинуться с ней несколькими фразами и ему стало понятно, что девушка была обучена грамоте и даже читала книги русских писателей. Егор понимал, что Алёна слишком молода для него: ей едва исполнилось семнадцать, но, решил он, стерпится — слюбится, да и чего зря время терять. После нескольких встреч, родственники обговорили вопрос о приданом. В начале осени Шумихины должны были заслать сватов. Алёне Алексеевне Егор понравился с первого взгляда, он был непьющим и верующим человеком, к тому же не имел привычки распускать руки, когда они оставались наедине. Алёна не поверила своему счастью, когда батюшка объявил, что Егор будет осенью засылать сватов. Алёне казалось, что она полюбила его той самой нежной любовью, которая бывает только в романах. В свои семнадцать лет, воспитанная в церковной семье, она практически ничего не знала про то чувство, от которого горят глаза, и хочется, чтобы твой любимый просто был рядом и молчал. Но она, начитавшись любовных романов, готова была отдать себя, если только любимый заикнётся об этом. Она очень ждала своего счастья и до конца не верила, что её желание и желание её родителей совпали. И чтобы любимый не подумал о ней плохо, стала сама готовить приданое. Она шила одеяла, набивала их пухом, вязала носки, готовила платья и наряды не потому, что хотела показаться хорошей хозяйкой и работницей, нет, она делала это все с любовью, желая лишь одного, чтобы её единственному было хорошо с ней. Но была во всем приятном какая-то червоточинка — уж больно всё было хорошо, гладко и правильно. Алёна знала из книжек, что такое редко случается, и потому страх поселился в её душе.

Между тем время шло. Октябрьская Социалистическая Революция распространялась на новые территории нашей необъятной родины и завоевывала сознание народа. Идея о всеобщем равенстве и братстве навсегда поселилась в умах и душах рабочего класса и трудового крестьянства. Ну а для того чтобы уж наверняка уравнять шансы на выживание в кровавой мясорубке устроения нового мира, в деревню зачастили продотряды. Они имели две основные цели: обеспечить рабочих в городе едой, отобранной у крестьян и соответственно уменьшить поголовье кулаков-мироедов на селе. В деревне, где жил Егор, мужики, зная о том, что происходит в соседних селах, договорились дать вымогателям 10 мешков зерна. В деревню отряд решили не пускать. Красноармейцы, увидев численное превосходство собственников, и подводу с зерном, адекватно оценили ситуацию. Главный в кожаной куртке попробовал рассказать про нехватку еды в городе, но мужики его слушать не стали. Они повели себя с агитатором, как с любой властью, притворились глупыми и покорными, но в деревню не пустили. «Нечего тут зря по дворам шарить, мы к вам в город с ружьями не ходим, и вам у нас со стволами делать нечего».

В городе действительно не было еды. Егор, имея в деревне лишь продовольствие, быстро смекнул, что деньги и ценности хранить намного проще, чем провизию. Деньги и золото не гниют и не занимают много места, а отряды продразверстки еще придут. И когда придут в следующий раз, отнимут всё. А то и вообще, объявят кулаком, убьют и спалят дом. Объяснив все это мужикам с крепкими хозяйствами, то есть таким же кулакам как он сам, Егор с сотоварищами собрали обоз с продуктами и поехали в Москву.

Приехав в столицу, Шумихин с сотоварищами решили не идти прямиком на рынок, а осмотреться и понять, что же происходит в белокаменной. Москва выглядела не так как ещё совсем недавно. По улицам ходили патрули, ветер разносил листовки, большинство лавок было закрыто. Первый свой визит Егор решил нанести Дмитрию Израилевичу Красовицкому. Еврей Мордыхай или Дмитрий, по-русски, когда-то сдавал Егору угол. Егор и сейчас рассчитывал найти пристанище у бывшего домовладельца и клиента. Дмитрий Израилевич, как любой, уважающий себя и других еврей, являлся кладезем житейской мудрости, а городских новостей он знал больше, чем могли напечатать Московские Ведомости. Когда-то именно Красовицкий давал Егору первые уроки жизненной мудрости.

Однажды, когда Егор был еще разнорабочим, он почистил снег перед домом Красовицкого. Дмитрий Израилевич гневно заметил:

«Друг мой, зачем вы это сделали, мне сейчас совершенно нечем вам заплатить».

«Да ладно, мне не трудно. Свои люди, сочтёмся», — отозвался разгорячённый от работы Егор.

«Таки что получается? Вы мне доверяете?»

«Конечно»

«Э, мой милый, так не пойдёт. Сделки, основанные на доверии, заканчиваются трагедией. Вам что, хочется моей личной трагедии?»

«Как можно, Мордыхай Израилевич. Я же от чистого сердца. Это чтобы мне с тележкой легче выезжать было, да и вам на улицу выйти прогуляться не скользко будет».

«Оно конечно так, друг мой. А только я не привык, чтоб меня кредитовали да ещё таким наглым образом. Как это, по-вашему, э…, „по доброте душевной“. Сколько раз говорила моя бабушка моему дедушке: Абрам, не надо ехать в эту страну, здесь убивают за копейку, а дома дарят просто так». Егор улыбнулся красноречию московского еврея.

«Хорошо, не буду про бабушку. Она была золотым человеком. Вечная ей память и моё почтение. Однако, давайте попробуем договориться, дабы дело не дошло до моей трагедии из-за вашего доверия. Я вам от всей моей широкой, почти русской души могу предложить следующее:

Вы сейчас доубираете снег и будете это делать каждый раз после снегопада, а я на зимний период не буду с вас брать плату за уголь. Таки, это вовсе не значит, что вы можете палить его, сколько вашей душе угодно. За него деньги плачены. Да, и не забудете посыпать дорожки песком, который принесёте за свой счёт, уголь всё же стоит дороже, чем песок. Вот теперь я все сказал. И что вы имеете мне ответить.

— Да, я. Э…

— «Э» — это не ответ. И что вы вообще стоите и «экаете»? Мой уголь у вас в печи уже горит, а мои дорожки ещё полны снега. Работайте-таки, и поспешайте, не ленитесь. Ой-вей, доброта меня погубит.

С этими словами Мордыхай Израилевич, полный собственного достоинства, удалился. А молодой разнорабочий продолжил чистить снег и посыпать дорожки песком. И это продолжалось всю зиму.

Егор, стоя на пороге, улыбнулся, вспомнив первый урок Красовицкого. Он, не прекращая улыбаться, постучал в дверь бывшего домовладельца. Дверь открыл незнакомый мужик с самокруткой во рту и чахоточным кашлем. После недолгих объяснений Егор Георгиевич отправился в подвал, где раньше был его угол. Дмитрий Израилевич встретил гостя, находясь не в лучшем состоянии духа. Но он был искренне рад видеть своего бывшего постояльца, который, в отличие от других его квартиросъёмщиков, не только выбился в люди, но не сгорел в огне революции. По случаю прихода господина Шумихина, Дмитрий Израилевич не поскупился на чай с сахарином. После рассказа о том, что с ним произошло за последние годы, Егор преподнёс подарок. В состав этого подарка входили: вяленая рыба, яйца, 3 фунта муки, горшок мёда, домашняя колбаса и конечно самогон. Красовицкий прослезился и спросил:

«Да как же вы, друг мой, с таким богатством в Москву живым добрались?»

«Молились мы с сотоварищами перед дорогой, просили господа о милости, покровительстве и защите. Видать. Внял Иисус нашим молитвам, потому и добрались до вас в целости и с обозом нетронутым»

— Да, друг мой, хоть ваш бог и был нашим евреем, но видно, что и он к вам не хуже меня относится.

— Простите, Дмитрий Израилевич, но Иисус Христос никогда не был иудеем.

— Позвольте, душа моя, но где же был рождён ваш бог?

— Иисус был рождён в Иудее.

— Ну вот, и я про то. В Иудее, таки, Евреи обычно рождаются. Верьте мне, это я знаю наверняка.

— Да, но зачатие Иисуса было непорочным, так что неверно будет его иудеем называть.

— Слушайте, друг мой, я ничего не знаю про непорочное зачатие, хоть и имею пятерых детей. Но скажу вам одно, если папа и мама евреи, ребёночек русским, ну никак не получится. Ежели желаете, могу даже на вашей библии в этом поклясться. Так что давайте оставим теологию, а то мы тут с вами и до Чарльза Дарвина с его обезьянами докатимся. А то и того хуже, до Карла Маркса. Свалился тоже мне непризнанный еврейский гений из Германии, на наши с вами русские головы. Ну, мою голову, можете за вашу не считать. Но скажу вам как на исповеди, на которую я никогда не ходил по причине другого вероисповедания, очень неприятно, таки, быть одной национальности с этим основоположником моих страданий в вашей стране.

Егор не хотел вступать в полемику с Мордыхаем относительно своих религиозных убеждений. Когда-то давно, когда он был постояльцем у своего сегодняшнего собеседника, Егор любил поспорить с ним о боге и вере. Он хорошо знал Евангелие и даже мог кое-что из него трактовать. Многие священники, знавшие Шумихина, восторгались его пониманием священописаний. Самому же Егору всегда хотелось понять других людей, которые не веровали в его бога, но имели свою религию и своих богов. Но сегодня он пришёл к Красовицкому не из-за тяги к теологическим дискуссиям.

Дмитрий Израилевич с удовольствием поведал господину Шумихину, коим Егор теперь стал для него, обо всём, что творится в Москве. Рассказал о том, что большая часть московских лавочников и деловых людей убежали заграницу. А те, которые не смогли, сегодня либо лежат в земле сырой, либо сотрудничают с Советами. Егор до визита к Красовицкому успел пройтись по улицам, где находились Арбатские и Тверские доходные дома. Он понял, что их больше нет и в одночасье сбыть весь обоз у него вряд ли получится. Улицы полны патрулей, ищущих контру, провокаторов и саботажников, а на рынках в лучшем случае можно найти бабушек, торгующих семечками и вязаными чулками.

Дмитрий Израилевич также поведал Егору, как он докатился до жизни в подвале своего же дома. Оказывается, его младшенькая дочка Руфь, которую Шумихин помнил, как рыжую, конопатую непоседу, вечно подсматривающую и подслушивающую за жильцами батюшкиного дома, вступила в РКСМ[2]. Ячейка назначила её председателем домового комитета того самого дома, которым владел её отец. Шестнадцатилетняя комсомолка, чтобы показать свою преданность большевицкому делу, покончила с пережитками прошлого в собственном доме одним махом. Она, не моргнув ни одним из своих голубых глаз с рыжими ресницами, переселила всю свою семью, как бывших эксплуататоров и социальных иждивенцев, в подвал. Самые лучшие хозяйские залы были отданы большевикам, прошедшим царские тюрьмы и каторгу. Ну а что стало с этими залами после недолгого проживания в них бывших заключённых и каторжан — это отдельная и не очень приятная история. Да и большевиками этих бывших каторжан можно было назвать достаточно условно. Сроки они получили совсем не за политические взгляды, а вот вылетели из тюрем «птенцами Керенского[3]» вместе с большевиками и другими партийцами. Примазавшись к власти победителей, некоторые из этих урок получили приличные должности в различных комиссариатах и соответствующую статусу жилплощадь.

Но Мордыхай-Дмитрий, хоть и тяжело переживал всё произошедшее с семьёй из-за Руфи, не унывал. Он вспоминал различные библейские и просто еврейские притчи, и от этого ему становилось легче. Рассказав Егору историю о своей семье, он в обычной своей манере многозначительно заметил: «По крайней мере, моё золотце Руфь, в отличие от Каина, никого ещё не убила из членов семьи. Хотя, вы знаете, на ней — таки висит большой Маузер в деревянной кобуре, и это очень радует её мать. Я имею в виду, её радует тот факт, что Маузер просто висит, и она, наверно, нас пока жалеет. Меня же этот огромный железный дыродел у нее через плечо заставляет каждый день плакать. Я плачу о том, что зря мы не выдали её замуж за Шлёму Альшевского, который так просил её руки еще при старом режиме. А сейчас что? Шлема уехал с родителями в Фатерлянд, а мой ангелочек Руфь ходит с пистолетом и не знает на ком его попробовать. Нет, лучше бы, таки, Шлема с родителями был сейчас здесь».

После нескольких лафитников самогона, уже захмелев, приятели перешли к разговору про дело. Как ни странно, но имея значительные противоречия в религиозных убеждениях, они быстро пришли к взаимопониманию в делах земных. Может, Москва так на них действовала, а может и тверской самогон. Дмитрий Израилевич обязался сбыть весь обоз в течение недели через свои надёжные контакты за обычную десятину, которую был готов принять продуктами. Так как деньги в те смутные времена имели непонятную ценность, Егор настоял на том, чтобы оплата была только царскими золотыми червонцами или другим золотом.

Через пару дней, получив первые дивиденды, Егор Георгиевич все-таки не утерпел перед соблазном повидать Лизу Арнольдовну. Фройлен Цвирген, не столь быстро, но всё же нашлась. Она находилась на излечении в народной больнице. После того как большевики, перебив юнкеров и остававшихся в городе офицеров, взяли власть в Москве, начался красный террор. Отряды солдат и матросов грабили награбленное и жестоко расправлялись с пережитками старого мира. Особенную ненависть у вооружённых до зубов пролетариев и дезертиров вызывали те самые представители старого мира.

Гер Цвирген, сам открыл дверь в ту злосчастную ночь отряду имени взятия Бастилии Парижскими Коммунарами, и всем своим видом вызвал недовольство последних. Его монокль, домашний стёганый халат, и обращение: «Что вам угодно, господа»? не заставили долго ждать ответной реакции вошедших. Арнольд Цвирген, дворянин, и просто хороший человек был поднят пьяными солдатами на штыки в присутствии всех своих домашних. После чего в его доме началась пьяная вакханалия, затеянная бойцами того самого отряда с длинным названием. Этот пьяный разбой закончился изнасилованием всех имевшихся в доме женщин, без различия возраста и социальной принадлежности. Лиза Арнольдовна тоже была избита и изнасилована в ту ночь. Её горничная, видя полоумное состояние своей хозяйки, сумела пристроить её в народную больницу, где последняя несколько месяцев излечивалась от душевного недуга. Там же Лиза Арнольдовна заразилась тифом. Егор нашёл свою пассию не в самом лучшем виде. Она сильно похудела. У нее только-только начали отрастать заново волосы после остригания наголо. Глаза ввалились, взгляд был потухшим и отрешённым. Увидев, что с ней произошло и, поговорив с врачом, Егор сразу забыл про всё: про обоз, деньги и Дмитрия Израилевича. Он схватил плохо понимающую, что вокруг неё происходит Лизхен, и немедленно повёз её к себе в деревню. Поручив свою любовь заботам матери, Шумихин вернулся в столицу, чтобы закончить начатое.

В деревне мать сначала набросилась на Егора с руганью, но, узнав о тех потрясениях, которые пережила Лиза, разахалось и начала заниматься её лечением. Вкусная, свежая еда, забота добрых людей быстро поставили на ноги умиравшую в Московской больнице Лизу Арнольдовну. А когда вернулся Егор, она вообще воспряла духом и телом. Оклемавшись, Лиза поняла, что на этом свете никого ближе Егора и его матери у нее не осталось, и потому вопрос о свадьбе и совместной жизни с Егором для нее был решён окончательно и бесповоротно. Но тот же самый вопрос не давал покоя Егору, ведь помимо Лизы была ещё Алёна Алексеевна, которая любила Егора. Перед Шумихиным возникла серьёзная жизненная дилемма, которую он по обыкновению хотел решить при помощи церкви, поста и молитвы. Но не господь создаёт проблемы земные, а по тому не с него спрос. Опять просил Егор у Господа мудрости для решения дел своих сердечных, да только легче от этого не становилось и мудрости не прибавлялось. Смотрела мать Егора на то, как сын мучается, и решила помочь ему добрым словом.

«Ты, Егорушка, у меня не татарин, и потому двух жён у тебя за раз не будет. Не мучайся, сердцу не прикажешь и для всех мил не станешь. А на какой из своих зазноб женишься, на то и воля божия, я же тебя на любую из них благословляю».

Под венец Егор Георгиевич повёл Лизу Арнольдовну, а через год у них родился сын, которого в честь деда Георгием нарекли.

Алёна Алексеевна, как узнала про свадьбу Егорову, сначала виду не подала, да только нелегко ей после всего случившегося было в Твери оставаться. Злые языки проходу не давали. Записалась она в Комсомол и поехала в Сибирь на войну с Колчаком. Ходили слухи, что воевала она отчаянно и храбро, до комиссара дослужилась. А потом, то ли погибла, то ли увёз её с собой в Харбин какой-то белый офицер, в которого она влюбилась и от расстрела спасла. Егор, пока жив был, всегда себя виноватым перед Алёной считал.

Ходили слухи, что после того как Алёна из семьи ушла, её отец, церковный дьяк, на Егора Шумихина в осквернённом красноармейцами храме чёрную свечу поставил. На смерть поставил, хоть и грех это большой для божьего человека. Мать об этом Егора предупредила, да только от черной свечи одним предупреждением не защитишься.

Декретом ВЦИК от 23 марта 1921 года, принятым на основании решений X съезда РКПБ, продразвёрстка была отменена и заменена продналогом. Эта дата в истории СССР считается датой начала Новой Экономической Политики (НЭП). К началу 1921 года Егор Георгиевич Шумихин подошёл, крепко стоя на своих крестьянских ногах и имея хорошие деловые связи в Москве и Твери. Продовольствие больше не надо было прятать. Отдав хлебом или другими продуктами необходимый налог государству, можно было спокойно продавать оставшееся на рынке. Егор с сотоварищами открыли Тверской Заготовительный Трест. Суть работы была проста: скупить оптом у крестьян их продукты и перепродать их в розницу в Москве и Твери. На разнице между оптом и розницей получалась прибыль, которая шла на покрытие транспортных и накладных расходов, а также на содержание служащих и учредителей треста. Трест процветал, но Егор, пройдя через все тяготы и лишения, не обольщался своими достижениями. Он копил золото и всегда поддерживал необходимые связи, как в столице, так и у себя в деревне. Схрон Егора тоже прирастал. Стал он туда стаскивать не только свое золото, но и иконы с дорогими окладами, которые его священники просили на время схоронить. Власть «народная» не жаловала тогда храмы божьи.

Очень скоро в Москве Егор Георгиевич повстречался с одним из своих друзей по гаражу его превосходительства московского генерал-губернатора. Друг тот работал в Моссовете. После недолгого разговора и объяснений Егор понял что НЭП — это временная мера советов, на которую они пошли, дабы избежать полного кризиса власти. Также друг Егора предложил ему оставить свое непмоновское торговое дело и переходить на работу в Моссовет.

К середине двадцатых годов в Москве катастрофически не хватало общественного транспорта. Количество населения столицы росло вместе с ростом промышленного производства. Метро только проектировалось. На очередной сессии Моссовета было принято решение о расширении услуг общественного транспорта столицы. Было решено наряду с развитием трамвайных, автобусных и троллейбусных линий создать службу таксомоторов. Для этого был выделен бюджет на закупку 200 автомобилей Рено и Фиат.

Егор по совету своего Московского друга бросил трест, продав свою долю сотоварищам, и перешёл на работу в Моссовет. Поначалу его должность была невелика, он был назначен техническим работником в гараже Моссовета. Но через несколько месяцев начальство его приметило и направило на работу в новый отдел, занимавшийся закупкой автомобилей для Моссовета и будущего парка таксомоторов. После смерти Владимира Ильича Ленина 21 декабря 1924 года был проведён Ленинский набор и Егор Шумихин, как и остальные беспартийные работники Моссовета, были приняты в члены КПСС. Егор не особо сильно желал стать членом Коммунистической партии, но прекрасно понимал, что без этого нельзя занять приличную должность при нынешней власти. А должность в это время была как раз на подходе. Еще, теперь уже товарищ Шумихин, очень переживал по поводу того, что как коммунисту, ему надо отказаться от религии. Трудно было Егору предать бога, в которого он искренне верил, и который ему всегда помогал, но делать было нечего. Егор решил, что во имя семьи, жены и ребенка он откажется от господа. Пусть на страшном суде это будет только его грех. Если господь всемилостив, то он простит Егора, ну а если грех его велик будет, то пусть душа его страдает в аду во имя счастья близких людей в земной жизни. Господь же всегда в его сердце останется, оттуда его ни одна власть не выгонит.

В начале 1925 года Егор вместе с группой товарищей был отправлен в Берлин для ознакомления с работой Берлинской службы такси. В Берлине он произвёл сильное впечатление на высокопоставленных работников Моссовета, командированных вместе с ним. Он переводил для всех и пояснял многие технические аспекты таксомоторного дела. Немцы тоже были в восторге от Гера Шумихина.

После возвращения в столицу, уже 25 июня того же года из ворот гаража в Орликовом переулке на московские улицы выехали первые 15 Рено KG черного цвета с шашечками и счетчиками-таксометрами. Егор был в числе людей, открывших ворота гаража в тот день.

Новая жизнь в Москве набирала обороты, коммунист Шумихин уже хорошо понимал, что Советская власть пришла всерьёз и надолго. Моссовет выделил старшему техническому инспектору первого таксомоторного парка Москвы квартиру на Красных Воротах. Новый 1926 год Егор справлял в своем отдельном жилище с женой Лизой и сыном Георгием. Незадолго до нового года семья в полном составе переехала из деревни в столицу, оставив там мать на попечение братьев.

Жизнь семьи Шумихиных стала стабильной и размеренной. Егор ходил на службу, в свободное время и во время отпуска много путешествовал с женой и ребёнком. Получив служебный автомобиль, Егор частенько вывозил Лизу с Георгием в родную деревню. Однажды Егор во время очередной прогулки с сыном по берегу Волги показал на камень, похожий на летящую птицу, лежащую на земле с распростёртыми крыльями, и сказал: «Запомни эту птицу, будет нужда, приди к ней, она тебе поможет». Маленький Георгий стал расспрашивать отца, как может помочь ему какой-то камень. Но отец отшутился на этот вопрос: «Он хоть и камень, но и птица тоже, а птица о своём гнезде и птенцах очень сильно заботится, будь она хоть живой, хоть мёртвой, хоть каменной». Георгий тогда мало что понял из слов отца, но место и камень запомнил на всю жизнь.

К весне 1934 года Лиза стала замечать, что с мужем происходит что-то неладное. Он стал больше находиться дома, у него пропала былая весёлость, от любых разговоров Егор уходил. Через некоторое время, ничего не объясняя, Егор попросил Лизу увезти сына в деревню и остаться там на время. Лиза, воспитанная в немецкой семье, где слово главы семейства означало, что все остальные должны беспрекословно выполнять сказанное, повиновалась воле мужа. Не задав ни одного вопроса, она собрала вещи, одела Георгия и спустилась во двор. Егор ждал её, сидя за рулём казенного авто. Во время прощания на Ленинградском вокзале Лиза Арнольдовна почувствовала, что она больше никогда не увидит своего мужа живым.

Так оно и случилось, через неделю в деревню пришла телеграмма о смерти Егора Шумихина. Его сбила машина, на переходе, недалеко от дома. По официальной версии произошёл несчастный случай.

Уже после смерти Сталина в конце пятидесятых годов один из сослуживцев Егора рассказал семье, что, скорее всего, эта смерть не была случайной. В таксопарке назревал конфликт между партийным комитетом и профсоюзом по вопросу исключения из партии некоторых коммунистов. В партии тогда шла очередная чистка. На предстоящем партийном собрании очень многое зависело от поддержки Егора, который был близким другом тех партийцев и председателем профсоюзной организации таксопарка. Дискредитировать Шумихина было невозможно, вся его жизнь была как на ладони, он практически жил в автопарке. Уговаривать его проголосовать за исключение из партии друзей было бесполезно. Верхушка партийного комитета ВКПБ при таксопарке, посовещавшись с товарищами из НКВД, приняла единственное возможное на тот момент решение: если Шумихина нельзя было уговорить или дискредитировать, его надо было убрать с пути. Сказано, сделано. Судьба человека в нашей стране всегда была разменной монетой в никому не нужной борьбе за непонятные политические или коммерческие интересы и амбиции. И неважно, таксопарк это, банк, или еще какая организация.

Отец

Судьба сына Егора, Георгия Егоровича, отца Женька, была менее насыщена всевозможными историческими событиями, но это не сделало его жизнь, менее ординарной. Женькин отец после окончания средней школы пошёл учиться на инженера. И тут началась война. Георгий Егорович в школе и институте серьезно занимался лыжами, был чемпионом и призёром многих соревнований. С матерью в семье он говорил на немецком. Военком, узнав о его свободном немецком и спортивных достижениях, отправил студента в разведшколу. После краткосрочных курсов младший лейтенант Шумихин попал на фронт. Его назначили командиром взвода разведчиков. Воевал он храбро, а иногда и дерзко, за что и получил орден красной звезды и медаль за боевые заслуги. Но разведчики бывают либо старые, либо дерзкие, а вот старых и дерзких не бывает. Погибают они рано. Но Георгию повезло, он не погиб. В конце 1942 года его серьезно ранило, потом он долго лечился, получил инвалидность, с которой был комиссован. Вернувшись с фронта в Москву, он хотел устроиться на работу, надо было кормить мать. В цех на завод его не взяли по инвалидности, потому пришлось устраиваться кассиром в кинотеатр. Потом перешёл работать в контору счетоводом уже на железную дорогу. Поработав некоторое время с деньгами, Георгий понял, что инженерия — это не его. Деньги, и все что с ними связано, интересовали молодого фронтовика намного больше. Подзаработав немного и набравшись опыта на железной дороге, в 1944 году он решил не восстанавливаться в своем институте, а пойти учиться на открывшийся в 1941 году новый факультет экономики при МГУ.

Конечно, в те времена это была далеко не та экономическая наука, о которой теперь так много говорят. Это была социалистическая экономика, построенная на принципах Марксизма-Ленинизма и учения Ленина-Сталина. Но у Георгия были отличные преподаватели, которые получали свое образование ещё в дореволюционной России и могли достаточно свободно апеллировать не только к Капиталу Маркса, но и к классикам Английской и Французской экономических теорий. Егору нравилось изучать системы торговли и прироста капитала, основанные на рыночной конкуренции, а не на нуждах трудящихся и постановлениях партии и правительства.

После получения красного диплома МГУ, Георгию было предложено место во Внешторге. Егор не стал особо отнекиваться и принял предложение, от которого, в прочем, и так бы невозможно было отказаться без последствий. Работал Георгий с экономикой и с немецким языком, иногда выезжал за границу. Через несколько лет он успешно защитил кандидатскую диссертацию. Правда, после защиты осталось чувство неудовлетворённости. В своей работе Егор хотел рассказать, как можно, используя методы капиталистической экономики, конкуренцию и отсутствие правил советской торговли, получать прибыль. Как можно продвигать Советские товары на западе. Но научный руководитель вычеркнул весь «капитализм» из работы и сказал: «Кандидатом экономических наук ты и без своего любимого капитализма станешь. А писать про капиталистическую конкуренцию можно и без ученой степени дома и ночью, а самое главное, не забывай к утру сжигать всё что написал».

Для долгосрочных командировок за пределы нашей родины внешторговский парторг порекомендовал Георгию обзавестись супругой.

«А то, что это получается, — бубнил старый ленинец, — молодой, перспективный коммунист, фронтовик, орденоносец, целый кандидат наук, а в долгосрочную командировку отправить нельзя. Сомнения возникают по поводу моральной устойчивости. Мы тебя за границу, а тебя там какая-нибудь фройлен подцепит и все, ищи-свищи бравого советского хлопца, коммуниста-ленинца. А мне потом: „вот смотрите, какого отщепенца ваша партийная организация воспитала“. Ты уж остепенись, чай, не мальчик».

Георгий решил проблему моральной устойчивости очень просто. Придя домой, он озадачил мать всем услышанным от парторга. Мама восприняла все сказанное без эмоций, как и полагается русской немке, пережившей революцию, изнасилование пьяными солдатами, гражданскую и Великую Отечественную войну.

— Йорген, я, конечно, найду тебе подходящую партию, но надеюсь, что ты решаешься на этот шаг не только по настоянию парторга, но и из-за необходимости продолжить свой род?

«Я, Я, мутер, натюрлих», — только и буркнул Георгий в ответ.

После нескольких вечеров смотрин, на которые знакомые матери Георгия приходили со своими дочерьми, племянницами и коллегами по работе. Георгий увидел, наконец, знакомое лицо. Это лицо принадлежало аспирантке, с которой он периодически сталкивался в коридорах университета, когда готовился к защите. Вот так по воле случая или с лёгкой руки своей матери Георгий Егорович познакомился со своей будущей супругой.

Внук

После свадьбы молодая семья уехала в долгосрочную командировку, в ФРГ. Через год, уже в Бонне, родился Женёк, а точнее, Евгений Георгиевич Шумихин. Мама с ребенком была отправлена на родину. Бабушка души не чаяла во внуке. Родители тоже не обходили вниманием своего отпрыска, баловали и потакали ему во всем. Женёк рос типичным представителем золотой советской молодёжи. Школа с углубленным изучением математики, английский, скрипка, плавание- все эти тяжёлые испытания выпали на долю мальчика-мажора еще в детстве. В те времена трудно было жить ребенку на свете, если ему довелось родиться в добропорядочной московской семье советской номенклатуры. Сам золотой мальчик в детстве не противился навязанному родителями распорядку дня, за соблюдением которого педантично следила гросмутер Лизхен. Взрослея, мальчик научился отлынивать от многих занятий и уроков, но, благодаря усилиям бабушки Лизы, внук в седьмом классе все-таки успешно сдал выпускной экзамен в музыкальной школе. На этом его карьера скрипача успешно завершилась. Скрипка была спрятана так далеко, что Женек сам вскорости забыл о её существовании в своей жизни. Плавание сохранилось, как возможность съездить на сборы с друзьями и девчонками. Родители были против профессионального спорта, да и сам отрок не чувствовал в себе тяги к спортивным победам. Английский к восьмому классу Евгений Георгиевич выучил с репетитором настолько хорошо, что мог спокойно разговаривать с учительницей на языке Шекспира.

Папа Георгий тоже достиг определенных успехов в своей карьере. К началу семидесятых годов его перевели из Внешторга на партийную работу, на старую площадь. Там он был назначен начальником аналитической группы управления внешнеэкономических связей ЦК КПСС. Новая должность возлагала новые обязанности и открывала новые перспективы. Через некоторое время Георгия Егоровича заметили в Кремле и иногда стали приглашать на закрытые совещания.

После перехода на новую работу в семье стало не принято задавать дежурные вопросы отцу и мужу типа: «Ну как прошёл день или что нового на работе?» Георгий все-таки как-то похвастался, что ему довелось пожать руку самому Генеральному Секретарю ЦК КПСС.

Женёк, пока отец пропадал на работе, а мать в университете, полностью наслаждался жизнью мальчика-мажора. Бабушка хоть и предпринимала попытки воспитывать внука, следуя традициям немецкого домостроя, но получалось у нее это не ахти как удачно. Евгений Георгиевич очень рано освоил науку обольщения и притворства. Он постоянно тренировал эти качества на любимой бабуле. Кроме того, в старших классах, он начал приторговывать шмотками, привезенными ему отцом и матерью из загранкомандировок.

В его школе с математическим уклоном, в основном, учились такие же дети из обеспеченных семей. В старших классах Женёк не только преуспел в деле продаж и продвижения заграничных товаров на страдающем дефицитом советском рынке, но и научился при помощи дешёвых гонконгских часов, нижнего белья, индийских джинсов и тайваньской косметики завоевывать сердца и тела противоположенного пола. Одна из подобных манипуляций с товарами, сердцами и телами стала причиной большого скандала в школе.

Очередная пассия Евгения Шумихина, узнав, что предшественнице Женёк подарил дорогие электронные часы с семью мелодиями, а с ней разошёлся на простом пластиковом пакете Мальборо, устроила с соперницей драку в школьном туалете. Обе участницы туалетной баталии были немедленно замечены бдительной учительницей и отконвоированы в кабинет к директору школы. На допросе с пристрастием в присутствии директора, завуча, и председателя комсомольской организации школы девчонки попросту расплакались. Боевые машины женского пола раскололись и выложили всем присутствующим правду со всеми подробностями про шмотки, помаду, любовь, и ненавистного им обеим, Женька. Реакция руководства была мгновенной: исключить Шумихина из Комсомола и выгнать из школы. Но здесь вмешались неведомые силы, о которых до этого не знал, ни директор школы, ни учителя, ни даже лучшие друзья Женьки.

В советские времена дети умели быть скромными и не подставлять своих родителей. Про отца Женек никогда не распространялся. Когда спрашивали — говорил, что отец старший экономист в управлении. Про то, какое это управление и где оно находится, отец строго-настрого запретил сыну рассказывать кому бы то ни было. В школе все знали только бабушку Женька, которая ходила на все родительские собрания и вела себя, как божий одуванчик в безветренную погоду.

То, что за божьим одуванчиком и фарцовщиком, растлителем малолетних стоял международный отдел ЦК КПСС никто даже подумать не мог. Как результат вмешательства тех самых неведомых сил школьная администрация совместно с партийной и комсомольской организациями школы приняла следующие решения: Девочкам, устроившим драку в туалете, было предложено перейти учиться в другие учебные заведения, которые наиболее соответствовали их способностям и личным качествам. Комсомольской организации и председателю комитета комсомола лично было указано на необходимость усиления работы среди молодёжи по выявлению и предотвращению всевозможных проявлений мещанства и раболепия перед западом. Парторг получил строгий выговор. А отцу и сыну Шумихиным предоставился случай серьезно поговорить.

Осеннее солнце уже не могло согреть даже асфальт Ленинградского шоссе, по которому на большой скорости в направлении города Калинина (бывшей Твери) неслась чёрная Волга со всеразрешающими номерами гаража ЦК КПСС. Старший Шумихин сидел за рулём, младший рядом. Георгий Егорович любил водить машину и делал он это виртуозно, выжимая из изделия отечественного автопрома больше, чем предполагали его ТТХ[4]. Старшего Шумихина в рабочее время возил шофер, но в свободное время он предпочитал сам сидеть за баранкой. Водить его научил ещё отец, когда Георгию исполнилось всего 10 лет, и с тех самых юных лет Георгий чувствовал себя уверенно за рулем любой машины. Но вдруг неожиданно ему в голову пришла мысль, которая совершенно не сочеталась с предстоящим разговором с сыном.

— Жень, а ты водить умеешь? — неожиданно для себя отец задал вопрос сыну.

— Ну да, я на УПК[5] на водителя учусь, в следующем году на права должен сдать.

Волга медленно притормозила у обочины. Отец выключил мотор, вынул ключ зажигания, протянул его сыну и сказал: «Садись за руль, дальше ты меня повезёшь».

Женёк не стал препираться. Старший и младший Шумихины молча вышли из машины и поменялись местами. Женёк завел мотор, включил первую передачу, Волга слегка дернулась, чуть не заглохла, но все же поехала. Женёк разгонялся потихоньку, но уже через час пути стал уверенно обгонять самосвалы и длинные фуры Совтрансавто. Старший Шумихин все это время молчал и сдерживал слёзы. Он даже не заметил, как его родной сын стал взрослым. Что он за отец такой, который даже не нашёл времени научить своего сына водить машину. Сын сам научился водить, фарцевать, спать с девчонками, наверняка и пить, и курить. Всё-таки хорошо, когда у тебя есть такой взрослый и самостоятельный сын, плохо только, что ты так и не заметил, как он стал взрослым.

— Прости меня, сынок.

— За что, папа?

А, правда, за что надо было его прощать. Старший Шумихин делал всё для сына. У последнего было все, о чём только мог мечтать старшеклассник в Брежневском «совке». Не было у Женьки только отцовского внимания, потому и стал он самостоятельным не по годам.

— Я сам не знаю за что. Наверно за то, что ты стал мужиком, а я этого так и не заметил.

Женька повернул голову в сторону отца, с явно читаемым вопросом в глазах: «Каким мужиком и кто стал».

— На дорогу смотри, чайник, а не на меня. По встречной полосе, между прочим, несёмся.

— Сорри, папа, не совсем понял, что ты имел в виду, но с дорогой лоханулся — это однозначно.

Разговор пошел обо всем и ни о чем. Обоим Шумихиным срочно захотелось восполнить тот пробел в общении, который возник между ними за все эти годы. До самой деревни они болтали, как приятели. Отец рассказывал истории про то, как они продавали нашу нефть, газ и лес в Европе. А сын рассказывал, сколько он наваривал на джинсах, привозимых отцом из командировок. Как ни странно, но тема коммерции очень сблизила два абсолютно разных поколения, занимавшихся одним и тем же, но на очень разных уровнях. Отец научил сына нескольким финтам на дороге и рассказал про деда, который в принципе тоже был коммерсантом. Женька в конце пути понял, что его старик не такой уж старик и за официальной внешностью и дорогим костюмом скрывается в принципе такой же пацан, как и он сам. Конечно, этот пацан был намного опытней и мудрее, потому и хотелось слушать его, не перебивая. А отец, в свою очередь, не понтовался своим опытом и не пытался казаться старше. Он не учил сына уму-разуму, а просто рассказывал ему некоторые истории из своей жизни, шутил.

Вечер был закончен в бане, на берегу Волги с пивом и вяленым лещом. Было много разговоров, шуток и анекдотов. День и вечер удались на славу.

Проснувшись поздно, отец предложил сыну прогуляться по берегу реки, и Женёк с радостью согласился. Волга текла медленно, как бы постепенно впадая в зимнюю спячку.

— А теперь серьёзно, сын. Коммерцию свою до поры до времени оставь. С девчонками тоже пока дела заморозь. Придёт время и все вернётся на круги своя, и опыт твой и таланты тоже пригодятся.

— Я это уже понял, пап, спасибо, что отмазал в этот раз, больше такого не повторится.

— Ну, это ты уж не зарекайся, повторится или нет. Не всё от тебя, и уж тем более не от меня зависит. А отец для того и нужен, чтобы сыну помогать. А то, что ты у меня с понятием, это хорошо. Следующий вопрос, куда поступать думаешь после школы?

— Пока не знаю. В школе нас в ФИЗТЕХ агитируют, с математикой у меня вроде неплохо, да и физику понимаю.

Старший Шумихин поймал себя на мысли, что он не помнит, когда последний раз заглядывал в дневник к сыну. Он не имел понятия, как вообще его сын учится, какие предметы нравятся, а какие нет.

— А что тебя по жизни интересует.

— Ну, мне с электроникой нравится возиться. С той, которую ты из заграницы привозишь, я ее даже не продаю. И ещё музыка нравится- Beetles, Pink Floyd, ABBA. Её я переписываю и толкаю кассеты.

— Хочешь заниматься электроникой?

— Наверно, да, только пока не уверен.

— Электроника- дело очень прибыльное! Японцы на ней и на машинах страну после войны из руин подняли, процветающую империю создали, и сейчас успешно её развивают. Если ты не против, я проанализирую сегодняшнюю ситуацию на этом поприще и мы вместе продумаем варианты твоей карьеры.

Женёк был в ступоре, вроде отец говорил на русском, но понятно было не все, так с ним никто еще не разговоривал. Старший Шумихин заметил, что он по привычке перешёл на свой родной язык партийного номенклатурщика и улыбнулся.

— Я имею в виду, если ты сам ничего, кроме ФИЗТЕХа, придумать не сможешь, то я попробую предложить другие варианты. Тебе же ведь сегодня все равно, а мне о твоём будущем надо серьёзно думать. Ну а если потом призвание какое откроется, так я тебя запросто на это призвание переведу. После школы главное время не упустить. Я тоже сначала на инженера учился, а после войны, вроде как, призвание нашёл.

— Пап, а почему ты мне про войну никогда не рассказывал? — Женёк остановился и посмотрел отцу прямо в глаза: «Я вообще про то, что ты воевал, только от бабушки слышал. Да и она не особо про это рассказывала».

Отец остановился и посмотрел на другой берег реки, приставив руку ко лбу для защиты глаз от низкого осеннего солнца. Казалось, что он смотрел не куда-то вдаль, а в прошлое, а может и в будущее, которое находилось от него как раз на другом берегу реки.

— Знаешь сынок, война — это гадость. И не верь тому, кто будет рассказывать тебе о том, что он великий воин, а война необходима для защиты нашего социалистического отечества. Мы, русские, к сожалению, очень хорошо умеем воевать, а вот дело делать и жить по-человечески не очень умеем. Твой дед никогда не воевал, он работал, и дело делал, и он тоже стал частью судьбы своего поколения. Я работал в Бонне, в Западной Германии, в стране, проигравшей войну. Скажу тебе честно, я искренне рад, что мы победили в этой войне и очень сожалею, что не можем жить, так как наши бывшие враги. Немцы проиграли войну, но как они сейчас живут! Как работают! Как жизни радуются! Нет, не завидую я им, просто понять не могу, почему проигравшие войну могут позволить себе наслаждаться жизнью, а мы, народ-победитель, лишь приспосабливаемся к ней, выживаем? Так что давай мы с тобой про войну говорить не будем, там много людей погибло. Я сам еле выжил. Дерьмо оно и есть дерьмо, и нечего нам про него вспоминать. Пусть оно лучше никогда не повторяется. Хотя и это не факт».

Отец всё ещё смотрел на другой берег реки, как бы не замечая Женька. Сын же после слов отца понял, что нет смысла продолжать военную тему. Гордость за отца, который работает на такой серьёзной и ответственной работе, а в общении с сыном прост и открыт, переполняла парня. Да, теперь Женёк точно знал, что нет на свете у него лучшего друга и более близкого человека, чем его родной отец.

Они ещё немного прошлись по берегу до места, где старший Шумихин показал младшему ту самую птицу-камень, которая распласталась на берегу Волги, и которую ему в детстве показывал Егор Георгиевич, Женькин дед.

«Запомни эту птицу, будет нужда, приди к ней она тебе поможет, она хоть и каменная, но и птица тоже, а птица о своём гнезде и птенцах очень сильно заботиться, будь она хоть живой, хоть мёртвой, хоть каменной». — Георгий Егорович, произнеся всё это, сильно задумался, как он мог запомнить слова своего отца, сказанные много лет назад. Но видно детская память не случайно так хорошо сохранила слова, сказанные дорогим сердцу человеком.

— Пап, я здесь, — Женек вывел отца из состояний глубокой задумчивости, — с птицей всё ясно, с воспоминаниями про деда тоже. А что, дед под этой птицей клад зарыл? — Георгий вышел из ступора. Несколько циничные слова сына вдруг заставили его совсем по иному отнестись к притче про птицу, рассказанную дедом.

А может устами ребенка… Дед ведь по тем временам был очень не бедным человеком. Его товары и поставки продовольствия в Москву из Твери приносили немалые доходы. А куда же делись эти миллионы, когда дед отошёл от дел и стал чиновником в Моссовете? Георгий стал быстро и трезво анализировать ситуацию. Как экономист он прекрасно знал, что капитал не может возникнуть из ничего и исчезнуть в никуда. Закон возникновения и сохранения капитала полностью соответствует закону физики о сохранения энергии. Происхождение дедовского капитала было известно, а вот его исчезновение никто никогда даже не пытался объяснить. Возможно, капитал приобрёл другие формы как то: их московская квартира, или безбедное существование семьи после смерти деда. Хотя нет, квартиру они получили от Моссовета. Жалование старшего технического инспектора первого таксомоторного парка Москвы было вполне приличным. Жили они по средствам, мама за этим строго следила.

Может, пришло время серьёзно поговорить с матерью. А что потом? Может лучше забыть про эту идею? Ведь на самом деле у нас в семье все есть. Мы ни в чем не нуждаемся. Да и не пристало коммунисту сотруднику ЦК КПСС клады искать. Нет, надо сначала всё трезво и детально обдумать и узнать про деда всё, что можно. Хотя зачем? Пусть все будет, как есть. Клады все равно государству отдавать надо.

— Жень, имей хоть немного уважения к своему деду, если не ко мне, — серьёзно сказал отец.

— Извини, пап, я, правда, не хотел никого обидеть.

— Ладно, кладоискатель, пора в дорогу собираться. Нам еще до Москвы ехать.

После проведённых вместе выходных, отношения с отцом наладились. Для всех домашних они все же пытались хоть как-то скрывать преемственность поколений. Конечно, шило в мешке не утаишь, но с другой стороны ничего особого и не происходило. Отец с сыном иногда закрывались в кабинете и разговаривали про торговлю и про производство. Женёк рассказывал, какие товары с запада сейчас пользуются популярностью у его поколения, а отец объяснял сыну основы теории прибавочной стоимости. Женек восторгался возможностями, которые возникали в стране всеобщего дефицита для любых товаров, а отец негодовал. Он негодовал по поводу того, что партийные лидеры никак не могут понять простой истины: «Человек ни на кого не будет работать лучше, чем на самого себя». И дело тут вовсе не в мотивации, не в общественном сознании, не в работе партийных и государственных органов на местах. Все дело в свободе быть самим собой и ответственности за самого себя. Общинные отношения уже давно доказали свою производственную несостоятельность. Сегодня нет смысла выводить этот способ производства на социалистический, коммунистический или корпоративный уровень экономики. Этот способ производства все равно останется общинным, и потому всегда будет иметь высокую себестоимость и низкую производительность.

Беседы старшего с младшим выглядели вполне заурядно, хотя и мать и бабка не всегда понимали, как вопросы западной коммерции и капиталистического производства, противоречащие социалистическому мировоззрению, могут так сближать разные поколения. Часто из кабинета доносились повышенные тона, на которых спорили мужчины. Но эти споры были только теоретическими и никогда не приводили к межличностным конфликтам.

После окончания школы Женёк успешно поступил в Бауманку[6], которая находилась недалеко от бабушкиной квартиры на Лермонтовской[7]. Отучившись положенный срок, Евгений Шумихин получил распределение в Туполевское Конструкторское Бюро, находившееся через дорогу от института. Не проработав там и года, он стал просить отца перевести его куда-нибудь в торговлю. Скучно было Женьку сидеть целый день у кульмана и чертить то, что он мог изобразить еще на втором курсе МВТУ. Кроме того с того злополучного случая в школе Евгений, как и обещал отцу, больше не фарцевал. Отец тоже не оставался в долгу, исправно субсидируя сына втайне от мамы и бабушки.

Окончив МВТУ, Женек в Туполевском КБ получил оклад в 90 рублей. Это была вполне приличная сумма в те времена, но для Женька этого было недостаточно. Младший Шумихин хотел заниматься коммерцией, но не за зарплату, а для себя, профессионально. К сожалению, в СССР это было совершенно невозможно. Статья 154 Уголовного Кодекса РСФСР предполагала реальный срок от двух до семи лет лишения свободы для лиц, занимавшихся спекуляцией в виде промысла. Термин спекуляция в брежневском «совке» был синонимичен термину коммерция, так как предполагал обычную для всего мира перепродажу товара с наценкой.

Отец и сын долго ломали голову, как поступить, и пришли к единственно возможному в то время решению. Отец предложил устроить Евгения в комиссионный магазин электроники на Ленинском проспекте. Сын, не до конца понимая, что ему там вообще придется делать, согласился. Оклад там был ниже, чем в КБ, но отец обещал со временем подобрать интересную должность для сына в Министерстве торговли или еще где. Для работы в таком министерстве требовался профильный опыт, который сын должен был получить в этом «комке»[8]. Женька взяли работать на новое место практически по специальности. Инженер-электроник по образованию, получил должность оценщика аппаратуры. Суть этой должности стала понятна молодому работнику торговли практически с первого дня.

Он должен был принимать аппаратуру от клиентов магазина, оценивать её состояние и назначать цену согласно прейскуранту и техническому состоянию товара. Проблема заключалась в том, что выставить японский магнитофон на продажу в комиссионный магазин можно было лишь по цене, не превышающей стоимость подобного изделия советской промышленности. Цену также надо было уменьшить на амортизационный процент в соответствии со сроком использования товара.

На деле получалось, что Магнитола AIVA Stereo 990 могла быть продана через комиссионный магазин по цене кассетного магнитофона «Романтик — 306» этого же года выпуска. Женек, зная стоимость заграничной электроники на черном рынке Москвы, сразу понял, что он нашел золотую жилу. Ему не пришлось даже спекулировать. Он просто звонил друзьям и говорил в какой день и в какой час надо будет подъехать в магазин, чтобы купить за бесценок дорогущую технику.

Если же клиент отказывался выставлять за предложенные деньги свое заграничное изделие, то Женек давал ему телефон друзей, которые могли всегда предложить адекватную цену. Со всего этого младший Шумихин имел свой законный процент.

Руководство магазина смотрело сквозь пальцы на махинации своего оценщика. Зная, где работает отец дельца, было не совсем уместно мешать бизнесу сына. Кроме того, в те времена считалось, что любой торговый работник — вор, и если начать официально трясти какого-то оценщика, то можно инициировать цунами проверок. А куда это цунами пойдет и кого накроет, зависит от стихии жизни, которая в советской торговле была мало управляема. Так что посадить могли любого торгаша, а рисковать никто не хотел. Сам молодой человек был вежлив, обходителен и предупредителен. Он не забывал дарить начальству подарки на праздники и юбилеи в соответствии с их должностью и положением. Руководители младшего Шумихина ценили такое качество в своих подчиненных.

Через некоторое время судьба свела Женька с военными переводчиками, которые привозили из командировок в Афган, на Ближний Восток, Африку и Юго-Восточную Азию много аппаратуры и шмоток. Оборотных средств у Женька было уже достаточно, чтобы брать у ребят все сразу и оптом, а сбывать в розницу по мере необходимости с хорошей прибылью.

К началу перестройки Евгений Георгиевич подошел уже твердо стоя на своих ногах. Идея о переходе на работу в министерство была давно им похоронена.

Шумихин арендовал пару десятков квадратных метров площади в своем же «комке» на Ленинском, где открыл первый кооперативный прилавок. Он сам стал ездить за границу челноком, привозя обратно электронику, компьютеры, компьютерные игры и первые программные продукты на дискетах. Появились партнеры за границей, которые готовы были отправлять товары контейнерами в новую Россию.

Уже не надо было бояться 154 статьи, но на горизонте появилась новая опасность. Настали лихие девяностые. Женек принципиально не хотел платить ни одной крыше, и из-за этого чуть не оказался на кладбище. Спасли его новые друзья — военные переводчики, которые к тому времени закончили воевать в развивающихся странах и осели на приличных должностях в силовых ведомствах. Пришлось Женьку опять выстраивать «взаимовыгодные» отношения с бывшими переводягами. Эта крыша была более профессиональна и надежна, чем какой-нибудь Солнцевский Гера-Батон.

К середине девяностых Евгений Шумихин уже имел сеть ларьков и мест на рынках Москвы с электроникой. Он организовал свою логистическую компанию и финансировал однокашников по МВТУ, занимавшихся разработкой программных продуктов и адаптацией заграничного софта для нужд российского потребителя. Все было настолько хорошо, что Шумихин потерял бдительность. И это было очень зря.

17 августа 1998 убило бизнес Женька. Дефолт съел все нажитое в рублях. Дело было в том, что все товары, поступавшие из за границы, покупались за валюту, а деньги внутри торговой империи Шумихина циркулировали в рублях. Всего за несколько месяцев курс рубля упал более чем в 5 раз, это привело к тому, что стало невозможно закупать новые товары у «буржуев». Надо было вывести из внутреннего обращения своей компании в пять раз больше денег, чтобы заплатить «партнерам» обычную цену за новую партию. Женек был в панике. Он хотел все бросить и уехать в свой маленький домик в Италии, который успел

...