И дождь мелодию ломает,

Дворовый пёс луну гоняет,

Я тенью продолжаю город,

Застывший каплей на стекле.

А кто надеется на чудо,

Тому — зима, подъезд, посуда.

И незабвенный сон о лете.

И лет с избытком, не пустых.

И недосказанное слово

В окне пейзажем дряхлым мечется

За бортом поезда пустого,

В оврагах пыльного отечества,

И между ними, как по проволоке,

Шли дети тихо, неприкаянно.

И неподвижны были только те,

Кто жизнь _свою_ прожил нечаянно.

Северный ветер кварталов окраинных

Раны бередит Иуды и Каина,

Следы заметает дряхлеющих варваров

Прежде воды Великого паводка.

Шелковый путь от разума к сердцу

Рефреном, покуда вселенные вертятся

Там, в пустоте, обмирая от холода.

Неисчислимы. Безмолвные, голые.

Из песен Эллы Фицджеральд

Приходит время колыбельных

Для птиц, пока чудит февраль.

Как заплутавший неврастеник,

В снегах, в безмерности, в дожде,

В оттенках всех вселенной пыли.

И всё, что птицы пели те,

Мы не забыли.

А время продолжает бег

От школьной парты,

И человек грызёт свой хлеб

В азарте марта.

И высоко в ветвях берёз

В глуши района

Тоскуют птицы невсерьёз

С купелей звоном.

Шелест кизилового куста.

Моя голова пуста.

Дитя хранит ключи от рая,

С последней ступени на меня взирая

Лестницы, ведущей на небеса.

В кабаке красавицы поют,

Создавая телу потеху, приют.

Ни зданий, ни адресов — повсюду чужая

Земля, а над ней — старый плут.

Выходишь вот так в пустой коридор

Ночью однажды, сед, жалок и гол.

Сторони́шься зеркал, конечно, и это,

Стало привычкой с недавних пор.

А где-то над пропастью резво душа

Носится, жизнью напиться спеша.

Хрипя: если можешь дышать — дыши,

Каждой новой ступени транжиря свой шаг.

И уже там, на самом верху,

Застынете оба, как есть, на бегу,

Грезя бессмертьем, забвением, пылью.

В лето господнее, ставшее былью.

И временем смолотое в труху.