Робокол
Сергей Супремов

© Сергей Супремов, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Небесный бриз

Ветер раскачивал чертову люльку, так что достойно рисовать было невозможно. Дозорный то и дело выкрикивал послания на своем кривом английском. Но и без его подгоняющих реплик было ясно: времени в обрез, минута-две – и на горизонте покажется неприятель.

Новое название – «Скайбриз». Такой неуклюжей посудине больше бы подошло смешное, каламбурное имя, но капитан – поэт. Новый порыв ветра швырнул подвесное креслице к борту, и Дитер больно стукнулся бедром.

– Тяни давай! – выкрикнул художник, и его люлька очутилась наверху всего за минуту до появления мачт на горизонте.

– Живо за бумагами…

Капитан волновался не из-за враждебных мачт, но больше, чтобы Дитер поспел к сроку и нигде не оплошал.

«Чего он, на самом деле, так дергается? С мусором нервничал, и зачем только, паршивые бутылки и пакеты – да пусть бы все опять в океан смыло!»

Неделю назад Дитеру не только присвоили сокращенное имя – Дима, но и поставили на участок сортировки. Собранный в океане пластик перерабатывался на корабле, там же гранулировался и отправлялся в трюм, ждать своей отгрузки в Японию. Уму непостижимо, сколько дряни плавает в водах Индийского океана. Мичман по два раза в день приносил сводки о новых скоплениях грязи, и корабль брал курс на «мусорные пятна».

Через пять дней после отъезда из Германии Дитер узнал о мировом мусоре все: и что океанские круизные лайнеры – это мировые лидеры в прямых поставках пластикового хлама в безбрежные воды морей и океанов, и что подводные течения собирают мусор в кучи и несут по своим каналам, пока не происходит встреча с неглубокими рифами или сезонными водоворотами. В сезон при стабильных течениях на коралловых отмелях образуются целые острова-надстройки из прозрачного полипропилена. Корабли удирают от таких мусорных островов, принимая их за тающий айсберг Антарктических морей. Полугодовой морской пластик может встроиться в пищевую цепочку морских обитателей…

Да, но то была первая работа, а со вчерашнего дня над пластиком взяли верх бумаги. Пришлось прибегнуть к избитым хитростям: подделке документов, липовой приписке судна и, как следствие, исправлению названия на борту и появлению либерийского флага на мачте. «Робокол» канул в воду, и ее место занял «Скайбриз».

– Капитан говорит первым, ты стоишь за его спиной с писульками и по приказу суешь им бумаженции. Все там в норме?

Мичман смотрел с недоверием, выуживал признание. Или это такая привычка оттопыривать нижнюю губу и дышать через рот часто и нервно?

Дима уcпокоил его, как мог, изобразив интонацию профессионала, не раз имевшего дело с морским надзором ООН. Дела же обстояли так, что парень не представлял, как все будет проходить, и боялся куда больше мичмана, капитана и всей остальной команды.

– Во мне холодная северная кровь, – произнес он и перевел взгляд на приближающийся торпедный катер.

Кто вы такие?

Капитан начал общение странно: он выждал, пока военные надзиратели произнесли скупые приветствия, доложили о целях своего рейда и потребовали документы на судно и маршрут. Повисла пауза, не понравившаяся бригадиру катера, и, как только тот оглянулся на помощника, капитан «Робокола» вступил в разговор. Все, что он произнес, было непонятно, много слов, но ничего по существу. Диме показалось, что капитан не помнит нового, только что выведенного на борту названия. Молодой моряк уже было открыл рот, чтобы помочь, но вовремя словил тяжелый взгляд мичмана.

– Вот наши бумаги, господа, – наконец опомнился капитан и повернулся к Диме. Военные с нетерпением зашелестели страницами и навигационными картами. Но Дима не мог видеть, что они делают, поскольку капитан с момента передачи бумаг непрерывно смотрел на него и явно ждал дополнительных действий.

– Что я могу для вас сделать? – промямлил растерянный Дима. Все трое военных подняли на него глаза в удивлении, но их главный, белокурый британец, выставил три пальца вверх, и они снова сгрудились вокруг документов.

– Кто вы такие? – спросил наконец белокурый, обращаясь к капитану, но тот перевел взгляд на Диму, и бедняге пришлось отвечать:

– Судно «Скайбриз», санитарно-гигиеническая обработка морских широт…

Все трое гостей опять подняли глаза на Диму, а потом переглянулись. На этом месте капитан уже не мог не вмешаться.

– Собираем и перерабатываем морской мусор, пластиковую тару, жестянки, сети.

– Вам, должно быть, известно, господа предприниматели, что под подобной вывеской частенько работают пираты и контрабандисты. Нам необходимо досмотреть ваше судно.

Не дожидаясь ответа, британец кивнул своим помощникам, и тот, что повыше, по рации позвал подмогу с катера.

– Позвольте, на каких основаниях, где ваш ордер? Мы в нейтральных водах, – преградил им путь Дима.

– Кто вы такой?

– Мы не везем ничего запрещенного, а моя фамилия в списке команды. Я – юрист…

– Вы немец? – перебил белокурый.

Диму возмутило поведение чужака. Хотя тот и не был грубым, но вел себя чересчур заносчиво, с какими-то имперскими амбициями.

Вмешался капитан:

– Непременно мы покажем вам судно, господа. Мой коллега прав в одном: неплохо бы увидеть ваш ордер…

– Вы в Малаккском проливе, нам не нужен ордер на инспекцию в таком опасном районе.

– Все-таки неплохо бы какой документ. Сейчас, говорят, пираты раздобыли такую форму, ну, как у вас, и под прикрытием инспекции захватывают суда. Это наше основное опасение, поэтому отмените приказ о подмоге. Прямо сейчас, господа…

Военные почувствовали сопротивление. Это им было знакомо, к подобным разборкам они привыкли, равно как и к тому, что даже самые захолустные суда обзаводятся сейчас адвокатами, которые затрудняют беспрепятственный доступ в трюмы, на нижние палубы и в машинные отсеки. Из-за этого взамен короткого интересного экскурса в брюхо посудины приходится заниматься нудным изучением документов, описывающих это брюхо. Вдобавок инспектора заметили камеру слежения, которая могла быть в режиме записи или даже спутниковой трансляции, поскольку на верхней палубе виделась спутниковая антенна.

– Зачем мусоросборщикам такая навигация? – кивнул головой в сторону антенны белокурый.

– Техническое обоснование после двадцатой страницы, – вставил свои пять центов Дима.

– Да, я все еще хочу увидеть ваш паспорт, господин… – Белокурый хотел узнать имя, но услышал, как в этот момент с их катера на воду спустилась шлюпка, и быстро покосился на длинного. Тот посетовал, что никто не отменил приказа, поэтому выдвинулась подмога.

– Отменяй, отменяй, пока они не нужны, – но, помедлив, британец добавил, – пусть на воде побудут, свистнем, если что.

Дима протянул британцу свое удостоверение.

– Значит, немец. Я так и понял. Что вы везете?

Капитан сделал шаг вперед.

– В трюмах мусор, могу показать. Вид ваших гвардейцев убедил меня, что вы не пираты. Добро пожаловать на борт.

Капитан дал распоряжение провести троих в грузовые отсеки и показать завод. Заводом назывался самый большой после машинного отсек корабля на нижней палубе. Там перерабатывался мусор, превращаясь в гранулы. Однако там же порой хранились ядовитые отходы, которые «Робокол» забирала у крупных клиентов – стран, где следили за окружающей средой или где работали международные инспекторы. Такой груз был запрещен в любых водах.

Разрешение яда

Перевозить шлак химического производства могли суда, имеющие контракт на их доставку к переработчику, но лишь единицы знали, что утилизация отходов разрешена только пяти заводам по всему миру. Крупнейший был на Аляске и принадлежал оборонному комплексу США. Возить туда означало раскрывать секрет своего производства. По составу отходов американцы распознавали всю технологическую цепочку, выясняли происхождение исходных компонентов и составляли картину, где шли закупки реагентов, кто продавец и кто покупатель. На Аляску никто возить не хотел.

Другой завод был в России, но в какой части, никто не знал. В судоходный сезон с июня по сентябрь заказы свозили к Кольскому полуострову, и оттуда дрянь на поезде уезжала в неизвестном направлении. Сведений о том, изучают ее русские или просто выливают в сибирские реки, не было. Туда тоже возили без особой охоты, только по острой нужде – далеко, долго и непонятно.

Еще был завод в Китае, и он долгое время считался надежным. Удобно расположен, на острове, недалеко от континентального Китая, также близко к Тайваню. Проблема заключалась в том, что Тайваню как раз не нравилось такое соседство. Вдобавок там курсировали американские крейсеры, и каждый из них считал своим долгом проверить поганое химическое судно и как следует потрепать нервы владельцам.

О двух других заводах было мало сведений – они были плавучими и имели много трений с Гринписом и Международной Ассоциацией Экологов. «Робокол» же делала работу по-своему, независимо от суверенных держав. По этой причине над заводом располагалась небольшая лаборатория, где работал всего один человек – Генрих, врач по совместительству. Он как раз показывал британцу и его компаньонам завод. Про лабораторию ему было велено молчать, а если спросят, включить дурака и наплести, что там испытываются реагенты для разложения полиэтилена. Генрих должен был также провентилировать инспекторам мозги насчет сотрудничества «Робокола» с Гринписом в вопросе очистки океанов. Пару раз и вправду экологическая организация оплачивала счета на горючее для дальних рейдов к Антарктиде. Но бесплатного ничего не бывает.

Сейчас Дима издали слушал, как Генрих рассказывает эту историю белокурому. Гринпис дал своего человека в экспедицию к Антарктиде, а тот вместо того, чтобы снимать ледяные пейзажи, стал придираться к техническому оснащению судна. Не нравились пассажиру ржавые балки, покоробленная корма, ободранная мачта, ему мерещилось, что вся ржавчина стекает в океан и из-за этого тоннами мрут бедные рыбы.

Стали подозревать, что он шлет всю эту пургу к себе в центр. Из объяснений Генри получалось, что от «зеленого» инспектора вреда вышло больше, чем пользы, и отныне на судне недолюбливают подобную профессию. Дима подумал, что британцу с его гордыней было приятно это узнать. Но Генри не парился.

Троица стала интересоваться машинным отделением, а туда не пускали никого, включая членов команды. Помогло провидение: солдаты с катера устали ждать и запросились или на либерийское судно, или обратно на свой катер. Визит скомкался, и, чтобы как-то выделиться, белокурый напоследок напустил подозрений. Он заглянул в лицо Димы и упомянул, что показывать надо паспорт, а также специальную лицензию, подтверждающую право работать в море.

Да отними ты у меня это право себе на здоровье, нашел чем пугать, белобрысый!

Дима выругался про себя, но внешне смолчал. Капитан тоже не сорил словами, а поскольку молчать можно по-разному, то он это делал с видом мелкого рыбака, которого застукали за незаконной ловлей, но взять с него, кроме двух рыбешек, решительно нечего.

Британец перед спуском в свою шлюпку чуть не обтерся о свежевыведенное название – «Скайбриз», что повергло Диму в панику, и он тихо ойкнул.

– Еще встретимся, господа мусорщики. Чтобы сократить время… чтобы сократить мое время, вы, – он указал на Диму, – готовьте паспорт, а потом пройдемся в машинный отсек, что-то там неладно…

Британец начал спускаться.

– Лейтенант Смит, был рад познакомиться, – безрадостно, но очень напыщенно сказала белая голова, перед тем как исчезнуть за кормой.

– Сынок, ты в штаны не наделал? – заулыбался в усы капитан, глядя на невезучего художника, но быстро оправился и скомандовал: – Марш записывать инцидент со своими комментариями. Дима, то, что ты делаешь, – жалкие отписки, нужно полноценное изложение.

Юрист открыл рот для возражений, но капитан отвернулся и зашагал прочь.

Первая странность

Вместо того, чтобы заняться дневником, Дима поплелся к Генри. Надо было, наконец, обсудить, что значит вся эта затея с записями. Чуть не с первого дня пребывания на «Антре» руководством было озвучено странное пожелание. Дескать, все члены команды должны делать записи на манер бортового журнала. На кой? Дима боялся, что по написанному капитан следит за настроением, а его настроение было побыстрее свалить с этой посудины. Куда скрыться и когда, он не знал, неделю они плавают в открытом море, только сегодня встретился корабль, да и тот военный.

Когда из Сингапура он попал на судно, казалось, это дня на два-три. Разобраться с бумагами, исправить документы, проверить лицензии и назад. В первый же день пришло сообщение от барона, что назад ему нельзя. В другом сообщении старик одной строчкой написал: «Придумай, как ты умер…» Не умел барон писать сообщения в телефоне, настрочила тетя Хельга, выходит, и она многое узнала. Дело дрянь!

Капитан что-то знал; по меньшей мере, знал, что надо выдумать, как Дитер умер. Из-за этого усатый стал Дитера называть Димой:

– Твоего Дитера уже схоронили, а Дима народился. Все по правилам нашего корабля!

Юрист добрался до каюты Генри, тот как раз смотрел видео. Без вступлений, но все еще с дрожью в голосе Дима начал:

– Капитан не раз говорил про «правила судна», но никто мне не рассказал, что за дурацкие правила. Писульки делать в дневнике?

– Не в дневнике, мэн, а в личном бортовом журнале, – Генри ни на секунду не отрывался от своего фильма.

Он был неплохой малый, с точки зрения Димы. Единственный, кто искал, как и он, источники выпивки. Попав на корабль, Дитер-Дима понял, что у него все-таки развилась зависимость, а на «Робоколе» с алкоголем было строго, правильнее сказать, вообще никак. Не разрешалось и возбранялось. Наказание в виде мытья палубы вообще было самым невинным, но были и другие кары.

– Хочется выпить, вот сейчас очень нужно, брат…

Дима перенял это побратимство из старых фильмов про путешествия, где члены команды сближались и через время становились чуть не родными. Сам юрист близости не чувствовал, но копировать нравилось. Он продолжил:

– Я сдрейфил из-за этих военных, до сих пор поджилки трясутся, их главный чуть в мою мазню не вляпался, краска не высохла. Может, он заметил что?

– Не бери в голову, капитан пусть думает, у него башка большая…

Дитер повторил про выпивку, но Генрих молча помотал головой. Отрицательно помотал. Его волновало, что там на экране, а Дима думал, как этот доктор-лаборант может пялиться в экран, когда такое клокотание в нервах, что от дрожи в коленях сотрясается палуба.

Наконец гость удостоился взгляда доктора.

– Лечиться надо, дорогой. Так тебе дорога в крематорий. Тебе, наверное, и тридцати нет, правильно? Пустяк случился, и не с тобой, понимаешь? С посудиной! Так ты в бутылку, а когда шторм будет, в тебя что, литрами заливать придется?!

– Хватит жить учить, дай выпить, спирт-то точно есть в аптечке.

Произнеся «spirit», Дима поставил не там ударение, и вместо алкогольного понятия прозвучало «спирит», или дух. Английский все еще медленно высвобождался из памяти, а на «Антре» рабочим был инглиш. Но эта ошибка произвела свое действие.

– Знаешь, что у корабля свой особенный дух? Что он просит записывать свои дела в дневник, так вот, это все связано с духом… – загадочно произнес Генри и снова вперился в экран.

Волки

Что поделаешь, если капитан так все видел. За обычными человеческими лицами он усматривал животных. Ему казалось, что когда-то давно люди ходили в облике этих животных. Несмотря на то, что звери переродились в людей, все так же в их телах обитала жадность, жестокость, страсть к грубым удовольствиям.

– Дима, – начал он без вступления, – ты ослаб. Морская болезнь?

Не дождавшись ответа, продолжил:

– Да, покачивает, идет шторм, на этой широте всегда так, скоро Японские острова. Слышал про эти места? Про акул…

Дима отрицательно помотал головой. Главный человек на корабле стал расхаживать по командной рубке, заложив руки за спину.

– Через день мы будем в их «доме». Если погода не помешает, у тебя появится шанс познакомиться с меньшими братьями…

Капитан продолжил, что для работы нужны акулы. Морские хищники описывают одинаковые концентрические окружности вокруг своих «домов», и на проложенных их предками маршрутах было съедено немало пиратов, конкистадоров и прочих бесшабашных смельчаков. Так происходило оттого, что линии одних жадюг совпадали с линиями других. Акула, натасканная на человеческое мясо, поедала за жизнь двух-трех двуногих особей.

Пару столетий назад алчные мореплаватели наряжались куда лучше, носили перстни, украшали себя золотыми цепями и никогда не расставались с мешочком монет, даже когда спали или спускались на шлюпку порыбачить…

– Капитан, – прервал собеседник, – вы хотите дать мне урок истории, я что-то не понял?

Парню было плохо. Качка усилилась, и в животе что-то постоянно переворачивалось, крутилось и рвалось наружу. Была опасность испачкать ковер капитана из-за внезапного бунта желудка.

– Туземцы прозвали меня «Сострадательное Око», так что волей-неволей придется это стерпеть, – капитан признался, что с годами стало легче.

«Как много он о себе возомнил… Фон Либен и не догадывается. Напомнить не помешает, кто есть кто. Только случай, надо случай… Ох, как тошнит!» – мучительно думал Дима, ковыляя к клинкетной двери капитанской рубки. Впервые он обратил внимание на изображение, прикрепленное к этой скользящей двери.

На ламинированном листе чуть больше писчего формата был изображен то ли человек, то ли слон. Но если слон, то в штанах и с человеческими ногами. На голове этого чуда возвышалась затейливая шапка, а рук было несколько – точно больше, чем у человека. Рассмотреть лучше не удалось, юриста окликнул капитан:

– Дима, такой вопрос: ты веришь в Небеса?

Молодой человек в недоумении посмотрел на спросившего; казалось, он не расслышал. Око понял, что моряк в замешательстве.

– Там, наверху, как тебе кажется, есть там кто-нибудь? – не отступал капитан.

– Конечно, сэр. Там летчики, потом, космонавты – всем хорошо известно. Так что я верю, там кто-то живет, ну, или работает, а что?

– Ну, это мелко! Даже космонавты, не говоря уж о летчиках, – все это подчиненные и в небе блуждают по долгу службы, – плавно выговаривал начальник судна, продолжая начатую тему. – Ты полагаешь, вот эта стихия, она так просто на нас свалилась? Когда ты рисовал новое название, помнишь, была хорошая, нет – прекрасная погода. Прошло три-четыре часа, мы поплавали взад-вперед, проверяли, не села ли нам на хвост эта инспекция, и на тебе – ураган.

– Неужели ураган?

– Как пойдет… Может быть, и ураган. Так вот, вопрос: кто сей ураган, так сказать, вызвал?

– Природа, атмосфера, не знаю я, не помню, как это бывает, – Дима был настолько удивлен, что не замечал, как сглатывает тошноту.

– Атмосфера? Я скажу по-другому: безразличные Небеса. Только что-то сегодня они позабыли свое равнодушие. Посмотрим… Ступай на палубу, у нас через четверть часа построение.

Театр абсурда

Дима слышал, но сам не сталкивался и после этого случая принял решение валить с корабля при первой возможности. Под косыми линиями дождя, в бушлатах с капюшонами к центральной палубе стекались моряки. Молча выстраивались в шеренгу и ждали. На небе темнело, хотя времени было не больше семи вечера. Стальные волны за бортом дерзко поднимали бока и швыряли на палубу струи пены. До полноценного шторма оставалось недолго.

Но моряки не бегали по палубам, не вращали рули и не притрагивались к канатам – все ждали капитана. Тот явился, как и обещал, подошел к своему старшему помощнику уточнить, в какой стороне сейчас солнце.

– На восемь градусов! – громко выкрикнул Хэндборо, – через минуту, на восемь пятнадцать…

Капитан, продолжая стоять на высоте своей рубки, сделал шаг к штативу с прожектором. То, что потом увидел Дима, надолго впечаталось в память.

Сгущающуюся сырую тьму вспорол яркий луч. Прожектор буквально резал небо световым копьем. Дима сперва ослеп, но, приноровившись, увидел и другое явление. Луч действительно рисовал овал солнца на тучах.

Сколько же надо энергии, чтобы вызвать такую мощь?..

Но на этом представление не заканчивалось. По всей видимости, капитан попал довольно точно, и этот неправдоподобно яркий луч стал сверлить толщу грозовых облаков, пока не встретился с… настоящим солнцем.

Затем на пару секунд на всех свалилась непонятно откуда возникшая тишина, словно вместо ветра и брызг на них посыпались хлопья ватного, неземного покоя, показывая, что на этом аккорде победа принадлежит «Робоколе». Но уже следом, когда на небе стала прорисовываться корона солнечных лучей, выходящих, как казалось, из расплавленного месива поверженных облаков, зашумело, нестерпимо завыло все вокруг.

– Защита, – прокричал капитан, – надеть защиту!

Все, кроме Димы, вытащили очки с темными линзами, а бедняга стоял лицом вверх настолько пораженный, что не заметил, как кто-то напялил ему на глаза черные линзы. Темное стекло мало что изменило: великолепная, извивающаяся корона солнечного сияния была без преувеличения живая. Ни разу до этого Дима не уделял солнцу внимания, но теперь…

Последовавшее за этим событие переступило представления молодого человека о возможном и позднее было причислено им к другому чуду: необъяснимому исчезновению кирхи в дни их безумных приключений с Анн в Германии.

Луч проделал отверстие, и в него на землю стало проникать что-то сюрреалистическое – поистине неземной свет. Он струился и растекался по низу тяжелых громовых облаков. Дима вспомнил выражение «манна небесная», ничего другого на ум не шло. Становилось понятно, что главное действие разворачивается не на корабле, а как раз там… в Небесах. Им, людям, несказанно подфартило быть свидетелями сражения тьмы и света в самом прямом смысле слова. Над головами моряков вновь раздался зычный голос первого помощника Хэндборо:

«Созерцаем, все созерцаем. Минута пошла!..»

Моряки стихли и замерли на своих местах. Дима бывал на проводах и встречах солнца в другие дни, но тогда все выглядело глупым ритуалом. Сейчас так не казалось. Неопытный моряк приметил, что волны по сторонам стали куда больше, но судно находится во власти неведомой силы и скачет по волнам куда меньше, чем полагается в таких случаях. Как если бы сверху и снизу корабль держали невидимые руки и не позволяли волнам раздавить это сокровище.

Минута прошла для всех по-разному. Один только Дима не следовал команде созерцать, а глазел по сторонам.

– Кончаем, все, все! По своим местам, – более спокойным, размякшим голосом произнес Хэндборо, – по местам, живо!

Не прошло минуты, как корабль, неизвестно почему и как, отпустило, и он, как бешеный, запрыгал по волнам. Диму вывернуло, потом еще раз, он с трудом добрался до своей каюты и заперся в гальюне, вцепившись в унитаз, насколько было сил. Ему казалось, это последний день жизни.

Они

На следующий день погода хворала, болел и юрист. Он бубнил себе под нос, ему снились чумовые сны, ангелы и черти по очереди овладевали его разумом. Генрих чувствовал свою вину и все время возвращался в каюту бедняги, слушал его причитания и начал о чем-то догадываться.

– Говори что-нибудь другое, – вещал, глядя сверху вниз, Генри, – вспомни, что в последний раз смотрел по телеку…

Дима наговаривал что-то по-немецки, отвечал, когда у него что-то спрашивали, и понял, что, как школьник, должен рассказывать подробно. Он держал Генри за руку и цедил сквозь зубы признание:

– Что я ей сделал? Я помог, слышишь, помог… А они стоят там, вдоль улицы, все с чашами золотыми, все в своих одеждах ярких, а люди несут еду, кладут в чаши. Это в Азии где-то, не знаю… Правильно, что кладут. Те берут и кланяются, кланяются и молятся вслух. По ЦДФ показывали…

Пусть на немецком, но Генри понимал, только не признавался Диме ни до, ни после, что знает его язык. Доктор с сожалением представлял, что скоро этому матросику придется обнимать акул. Жалко беднягу, чересчур чувствительный. Но судьбу не выбирают, а над Димой еще властвовала справедливость-судьба.

«„Робокол“ решила взяться за парня – не буду влезать в дела космоса», – рассуждал Генри.

Эта же мысль вернулась к нему днем позже, когда Диму «наряжали» в акваланг. Накануне, в тот ненастный день, когда аквалангист еще болел и бредил, кок стал бросать за борт подпорченную говядину, предварительно привязав к ломтям по паре пустых пластиковых бутылок с запаянным верхом. На следующее утро судно вернулось к «прикормленному» месту и снова угостило морских хищниц. Матросы насчитали пять смертоносных плавников.

– Они? – спросил капитан у Сэмуила, кивая в сторону плавников. Тот утвердительно кивнул головой. Ученый снова был в белом, чем не мог не наводить благоговейного страха на вечно чумазых моряков. Для верности белый джентльмен достал из футляра свой прибор и к всеобщему замешательству стал махать им, как священник в храме.

– Да, те самые, которых я позавчера вычислил. У вас ныряльщик готов? – спросил Сэмуил, словно не замечая несчастного парня.

– Даже вот и не знаю, – капитан глубоко вздохнул. – Этот лис может и выкрутиться. Его собратья – изворотливые типы…

– Вы со своей антидарвиновской теорией? Любопытно, кем я, в таком случае, был, мне вы не говорили…

Капитану было не занимать смекалки. Он прислонился к ограждению и устремил взгляд к горизонту.

– У вас, сэр, есть антенна, что вам мои незрелые антидарвиновские умозаключения. Если уж акул можно настолько точно просчитать за полтора суток и до полградуса, неужто такую мелочь не узнать, тем более про самого себя. Уж будьте любезны, если наладите контакт с этим, – капитан почтительно указал на антенну Сэмуила, – дознавателем, спросите и про меня. Насчет себя всегда не уверен: то ли китом я был, то ли муравьем.

– Китом?! – фальшиво засмеялся ученый. – Уж пожалуй. Только кит не боится акул. Признайтесь, кэп, вы ведь тоже так… как этот немец, в воду к ним ныряли.

Вместо ответа Сострадательное Око развернулся всем корпусом к белому джентльмену и развел руки в стороны, показывая, – дескать, проверяй, вся информация в твоих руках. Сэмуил только усмехнулся и мотнул головой вбок.

– Минута до погружения! – раздался голос первого помощника.

На корме уже соорудили клетку, куда должен был залезть обреченный ныряльщик. Бедняга щупал прутья, и они казались ему жидкими, пружинящими и ничтожными в сравнении с зубами хищников. На обтянутого черной резиной немца нельзя было смотреть без жалости: он и вблизи, и с расстояния выглядел покойником.

– Сейчас-сейчас, ну, что же ты, – недоумевал капитан, – ага, вот, пошло…

Дима наконец остервенел и решил бросить последнюю карту. Что было сил он заорал:

– Тут все свидетели! Вы думаете, они встанут за вас, заявят, будто я утонул, сам полез в пасть монстров? Шиш вам!

Дима стал Дитером и перешел на немецкий. Многие матросы стали украдкой посмеиваться.

– У кого-нибудь выпалит совесть, и они расскажут про этот садизм! Что ты о себе возомнил? Высший класс, а я – пушечное мясо, да? Или тут все безгрешны – никогда не крали, никого не трогали? Скажите еще, не прелюбодействовали? Агнцы вы, тры-ты-ты… – далее шла нецензурная брань, сопровождавшаяся попытками высвободиться из резиновых пут и канатов.

Вниз поступил приказ от капитана пока не подходить к растревоженному, но когда буйство пройдет, то проинструктировать, как надевать радиопояс. Сострадательное Око поежился, хорошо представляя себя в шкуре Димы, хорошо настолько, что вспотели натруженные капитанские ладони, а дыхание участилось. На мгновение Око почувствовал себя загнанным зверем, из последних сил рвущимся из неволи. Вот надежда угасает, близится гибель, и у бренного существа больше нет ничего настоящего, к чему можно на этом свете прильнуть. Капитан вздрогнул и невольно вымолвил:

– Мои годы стали спешить, торопиться к назначенному концу…

– Вы что-то сказали? – переспросил хорошо все слышавший Сэмуил.

Око махнул рукой, и лишь затем отступили прихлынувшие было жалость и отождествление с пареньком. С годами он стал глубже чувствовать людей, словно проникал под кожу, через плоть в самую что ни на есть душу. Неизъяснимое материнское присутствие, равномерно растворенное в земном космосе, или струи с Небес, стремящиеся переиначить, перекроить его морскую природу, сделать из человека смертного модель невиданную, неземную. Так ли это? Он не знал.

Капитан смотрел на Хэндборо, а тот не спускал глаз с капитана. Наконец кэп махнул головой, и первый помощник подбежал к растрепанному немцу. С капитанского мостика казалось, что первый помощник, коренастый, невысокий мужчина, пытается дать взятку еще молодому, но бесстыдно голому юнцу и речь идет о покупке жизни последнего. Резиновый неумеха, как мог, брыкался, но первый помощник был явно сильнее – запихивал что-то в руку неумехи-водолаза, поучал.

– Дима, – выкрикнул капитан, и все обернулись на его голос, – у тебя дети есть?

Молодой человек перестал драться, вопрос застал его врасплох.

– Что, будешь выплачивать компенсацию?! Денег не хватит! – прокричал тот в ответ и отвернулся к морю, потом резко подался корпусом назад от борта и выкрикнул:

– Гюнтер тебя казнит, понял! Я ему отправил письмо, ха…

Последние слова долетели до всех, поскольку ветер дул от кормы. Тогда капитан подозвал Генри и велел ему пойти к укротителю акул, поскольку тот, дескать, хочет ему сообщить нечто важное.

– Что он мне такое может сказать? – заегозил доктор. – Зачем к нему идти, он, что, звал меня? Я не слышал…

Капитан так грозно взглянул на Генри, что желание пререкаться отпало. Через минуту доктор осторожно подошел к Диме со спины. Облаченный в водолазный костюм человек больше не хотел никого видеть и в отчаянии смотрел на выныривающие плавники акул.

– Эта… ты чего звал? – когда Генри произнес это, Хэндборо стал удаляться.

Дима не ответил. Его вдруг поглотило совершенно не подходящее к моменту воспоминание. Когда они повздорили с Анн, он возвращался ночью на своей машине. Ссора произошла по телефону, а ему предстояло ехать еще часа два, клокоча и проклиная подругу. Бензин кончался, и он остановился залить топлива, но на нервах перепутал «пистолеты» заправки и вместо бензина запузырил себе полный бак дизеля. Заметил оплошность он случайно, когда проследил взглядом, к какой этикетке ведет злополучная трубка. Обыкновенно на заправочной станции есть ассистент, который все делает без хозяина машины, но из-за растрепанных нервов Дитер не стал его дожидаться. И влетел!

Молодого человека охватила досада. Были сразу обнаружены виновные: нерасторопный ассистент и девушка-кассир, которая не хотела вникать в ситуацию и требовала оплаты полного бака бесполезного для машины дизеля. О, как он тогда вышел из себя! Чем дальше, тем больше его терзало отчаяние – из-за того, что Анн узнает и обязательно поднимет на смех, как делала всегда. Добивал тот факт, что Дитер уже никуда не едет, а дожидается машины-эвакуатора, затем предстоит починка, а это время, опоздания, нервы.

Подробности этой давнишней сцены растерялись, но Дит сохранил в памяти беспокойство, перемешанное с досадой и тонким, тогда мало волновавшим его душу, но неприятным чувством, что он незаслуженно обидел тех двоих: паренька-студента и женщину-кассира со стоянки. В те роковые дни он слишком часто психовал. И, что удивительно…

Сейчас, стоя на пороге опасности, он тревожился куда меньше. Холодом блестели волны, беззвучно возникали черные мокрые плавники и оставляли бороздки вспененной воды. Но на акул злобы не было. Диму-Дитера стало одолевать раскаяние, которое нередко находит на преступников перед казнью. Злодеи могут ненавидеть своего палача, приближающийся рок, но им хорошо понятно, что они заслужили кару и все поделом. Даже их собственная чаша на весах правосудия, которая годами триумфально мерила правду в сторону Каина, в предсмертный час предательски тянет в противоположном направлении – виновен! Но только редкий из преступников сможет сознаться миру в своей вине. Вслух – это совсем по-другому, вслух злодеи желают до конца носить крылья ангелов.

– Знаешь, Генри, – произнес Дима, – сейчас как будто и не боюсь, а раньше, еще полгода как… Морской воздух, что ли, поправил нервы? Да я бы тут бегал и всех давил, а сейчас не так… Чего, помочь пришел? – шепотом добавил Дима, и в глазах его блеснула надежда.

Казус

– Последний раз спрашиваю, есть у тебя дети? – уже в рупор прокричал капитан.

– Оставь меня, никого у меня нет! Сейчас не время дешевого фарса… Что тебе с того, есть или нет, убийца! Спроси лучше мое последнее желание, такой порядок везде!

Тут Дима что-то вспомнил и полез под резиновые штаны, предварительно отвернувшись от ротозеев. В этот момент закричала чайка, пронзительно и с нетерпением, словно давно ждала обеда из раскусанного водолаза, который только оттягивает пир. Ее крик отвлек внимание команды, а Дитер быстренько извлек две маленькие пластиковые карточки, связанные одна с другой. Он быстро сунул их в руку ничего не соображавшему Генри.

– Отправь в Ганновер или передай, что там есть, ребеночку, его растит моя тетка. Хельгой зовут… тетку. Ребенка, э-э-э… кажется, Гюнтер.

– Твой ребенок? – заглянул в лицо Димы доктор.

Ответа он не получил, поскольку капитан опять заорал на весь эфир.

– Это не казнь! Здесь неуместны последние желания, что за странные мысли? Нам нужен доброволец для пеленгации акул. Поскольку добровольцев нет, выбран провинившийся. Надеюсь, ты знаешь за собой вину?

– Одна, одна вина, и то не моя – я разоблачил террор на этом судне! Я знаю, публичные казни на кораблях – это для усмирения команды, чтобы держать скот в страхе. Старый, подлый прием… Будьте вы прокляты!

С этими словами Дитер шагнул в клетку, у которой полностью отсутствовала одна решетка борта, делая человека открытым и уязвимым. Вверху располагался штурвальный руль, при помощи которого можно было вращать клетку под водой, чтобы укрываться от акул. Но это для тех, кто хоть раз такое делал.

Дима представить не мог, как будет увертываться и вдобавок ко всему цеплять пояс на тело хищника.

– Когда будешь под водой, – повторно инструктировал с мостика капитан, – твоя задача – прицельно накинуть пояс, а он замкнется сам. Но делать это надо за передним спинным плавником, даже если сползет, пояс стянется у заднего плавника. Все понял? Только не потопи мне маяк, а то полезешь искать на самое дно!

Клетку подняли на кране и спустили за борт. Галдеж на судне стих, и даже чайка перестала волноваться, а лишь с любопытством обозревала грешные дела людские. Под водой Дима стал бешено крутить руль над головой, его задачей было защититься от нападения. Но морские хищники еще не поняли, что черного беснующегося человека можно употреблять в пищу, хотя своим поведением Дима все больше их в этом убеждал.

У незадачливого ныряльщика был шанс выйти из этой передряги живым, если на корабле заметят, что маячок на теле акулы заработал. Тактику надо было менять, от крутящейся клетки акулы шарахались, но долго так продолжать было трудно. Дима уже чувствовал, что сил осталось немного и акул стоит подпустить ближе. Их было две – самые отважные. Сначала они подплывали и делали быстрый обратный маневр, но вот одна изогнулась, готовясь к атаке. В это время боковым зрением Дима поймал гораздо более крупную рыбину, а приближаясь, она стала казаться гигантской. Хищница двигалась только под водой, не всплывая к поверхности. Инстинктивно Дима дернул клетку в сторону от монстра, одновременно открывшись остальным членам подводной братвы. Начались атаки, и Дима принялся лупить поясом по морде каждую подплывающую нахалку.

Он проследил, какие изгибы совершают акулы, когда возвращаются несолоно хлебавши и разворачиваются для следующей атаки, оттолкнулся от дна клетки и обхватил одну хищницу пониже спинного плавника. Но повстречать такую силу он не ожидал!

В секунду Дима вылетел из клетки, заключив в объятия непокорное тело агрессора. Сразу смешались верх и низ – все закрутилось в бешеном калейдоскопе. Закладывало уши, в голове звенело, и глаза отказывались видеть. Но юрист приклеился намертво. Постепенно он перестал понимать, где клетка, где корабль и где он сам.

Внизу

Тем временем капитан настраивал себя не сильно буйствовать, если новичок провалит миссию. Он знал, что Дима не может быть съеденным в самый первый, по-настоящему серьезный выход. Небесное начало в капитане сохраняло эту уверенность, однако земное продолжало волноваться, ум бичевал и толкал на раскаянье.

«…а если покусают? Съесть не съедят, а покалечат этого лиса. Он, должно быть, крутит руками как винтом, дергается, испускает страх – сквернее не придумать. Окажись я акулой, даже глазом бы не моргнул – форсаж сбоку, за ребра зубами и на глубину, чтобы порвать давление, три минуты вверх-вниз, и завтрак готов – только хватай кусок побольше, чтобы другая акула не подоспела, а то налетят сразу, со всех сторон…»

Мысль заняла у капитана не более пяти секунд, и только она кончилась, как волна этой идеи достигла акульей стаи.

Поделился

Они устремились вслед за уходящей вглубь соперницей. На ее спине, вихляя из стороны в сторону, болтался несчастный двуногий. Беднягу мутило от перепадов давления, и до потери сознания оставались мгновения. Но, возможно, от того, что разрушительная мысль капитана прекратилась, акула метнулась вверх, вознамерившись скользнуть рядом с поверхностью воды и скинуть с себя свой завтрак, чтобы пасть, наконец, могла вкусить плоти.

Перед Димой в последний раз блеснул свет дня, недалеко он увидел темно-синий борт «Робокола», и в сердце загорелась радость. Но водолаз в тяжелом снаряжении стал снова уходить под воду, цвет борта поменялся на изумрудный, стал различим неподвижный винт корабля и под ним – сине-зеленая вода. Дима попытался взмахнуть руками – неудачно, погружение продолжалось. И тут, прямо под кораблем, ему померещилось гигантское тело акулы. Может, та самая, которую он увидел, когда только погрузился в воду. Но таких исполинских акул не бывает; наверное, трудно встретить даже кита подобных размеров.

Состояние несчастного было настолько скверным, что темное пятно в глазах то увеличивалось, то уменьшалось, а в ушах стали слышны шумы, похожие на голоса. Одни назойливо повторяли: «Хватай, хватай!», другие создавали какой-то противный, низкочастотный шум. Снова повторилось: «Хватай», – и он схватил.

Спасительный трос с мерцающей лампочкой на конце вытащил беднягу на поверхность, когда тот почти потерял сознание. Однако беспамятство длилось недолго; он повалялся на деревянном полу, постонал, с трудом открыл глаза и встретился с миром людей.

– Облажался, брат, – произнес какой-то добрый моряк.

Дима понимал, что, по понятиям, его должны класть на носилки, вкалывать физраствор, на худой конец, дать понюхать нашатырь. Никто и не думал. Моряки стопились вокруг и смотрели, нет ли укусов, а когда поняли, что нет, интерес к мокрой, жалкой фигуре стал угасать. Подошел Хэндборо и добил своей фразой:

– Ты куда дел пояс? Утопил?! Пеленг застыл на одном месте; метался, метался и замер. Куда дел?

К счастью или несчастью, Дима говорить не мог, и самое большее, что ему удалось, это сделать виноватые глаза. У него не осталось выбора, как отдаться силе, которая настойчиво влекла его в бессознательное. Грянул обморок, и лишь после этого знакового события ему дали полежать на носилках и что-то вкололи в вену.

Ночью он бредил, и в интересном месте бессвязного, на первый взгляд, рассказа позвали капитана, а тот слушал внимательно, будто этот бред и был целью опасного подводного погружения. Сострадательное Око просил всех выйти, включая доктора Генриха. Поэтому содержание бессвязной речи стало известно ему одному.

Белый китель с погонами висел на крючке у входа, а крепкий бородатый мужчина, еще час назад носивший звание капитана, превратился одновременно в доктора и медсестру. Он сам менял компресс, сам пополнял раствор в капельнице, смачивал Димины сухие губы и следил за кардиомонитором, регистрировавшим удары сердца неудачливого водолаза. Когда Сэмуил просунул ему в дверь записку, что пояс достали и что Хэндборо удалось закольцевать одну хищницу, Сострадательное Око пробежал глазами строчки, но никак не отреагировал, а только тихо пробормотал: «Держись, держись за жизнь зубами! Если удержишься, мы тебя дальше оторвем».

Генри был готов поклясться, что кэп даже менял утку, но этого все равно никто не видел. Лишь под утро следующего дня новоиспеченный доктор покинул палату больного. Капитан растолкал Генри, который, засыпая накануне, рассуждал: «Капитан может мою работу делать, а я его – не могу, несправедливо…» Спросонья все еще переживающий по поводу неравенства Генри не понял, что ему сказали:

– Черный ящик раскрыт, занимайся теперь сам… Сегодня вечером пусть придет ко мне в рубку. Накорми только как следует, дохлый он какой-то. Кажется, не такой поступал…

Имото

Владелец медиагруппы «Исхацу Корп.» Тасико Имото с нетерпением ждал «Робокол». Его остров находился в Тихом океане, в ста пятидесяти милях от японского острова Саппоро. Он считал его лучшим приобретением в жизни. Правительство запрещало возведение островов частными лицами, но для корпораций был зеленый свет.

– Коай, – громко говорил он в трубку, – рад слышать, жду не дождусь вашего прибытия. У меня есть для тебя хорошие новости, хорошие, капитан! У тебя, полагаю, тоже для меня известия?

Услышав ответ, Тасико изобразил на лице одобрение. Прибавка к его заказу произошла ночью, когда Коай не имел права отвлекаться на «Дар Варуны» и сражался за молодую жизнь Димы.

В нейтральных водах к «Робоколе» подошла сдвоенная баржа под флагом Новой Гвинеи, и на борт были отгружены пять полных контейнеров жестко прессованного пластика, взят на буксир прицепной шлюп со ста пятьюдесятью тоннами смеси жестянки и полиэтилена. Также к ним попросился новый матрос, бразилец по национальности.

На гвинейца передали золото и откатили бочки с химическими отходами. Племена используют яд как оружие в междоусобных войнах. Нехитрым распылением отравляются площади земледельческих угодий соперников, но преподносится это как проклятие духов. Химикаты применяются и в других целях в немалой степени и из-за доброкачественных, полностью герметичных бочек – непревзойденный материал для строительства военных речных плотов.

Стрела попадает в бочку, когда плот движется по территориальным водам неприятеля, и заражение реки достигает такой силы, что мертвые крокодилы плавают вверх брюхом, создавая ужасные плотины. Поэтому к правилам местных войн добавилось еще одно – не стрелять по плотам.

Обретя новые морские лодки, туземцы научились выходить далеко в открытые воды и днями промышлять в излове пластикового мусора, траулерных сетей и жестянок. Для тружеников мирового океана не секрет, что семьдесят пять процентов полезного мусора, пройдя недолгий «земной» цикл, в конце концов всплывает в соленых водах.

Все это волновало экологов и журналистов – людей, с которыми ни капитан Сострадательное Око, ни бизнесмен Тасико Имото не хотели иметь близкого контакта. Партнеры решили послать встречный буксир и отгрузить на него контейнеры с «Робокола». Капитан не хотел ступать на землю Японии, и на то были свои причины. Команда же могла спокойно перейти на буксир и к вечеру прибыть в порт Миязаки для суточного отдыха.

Страна восхода

Разговор состоялся в недостроенном здании на острове Исхацу.

– Итак, Коай, перевод средств снова в Ганновер? Не удобнее ли вам завести счет в Японии, у нас и с налогами понятнее, и вообще, так скажем, ближе?

Коай ответил, что там владелец судна и пускай он и тянет этот груз. Теперь владелец послал своего человека – капитан думал, что для проверки, но понял, что парень утаивает какую-то проблему и не похоже, чтобы он что-то проверял.

– А-а-а, – протянул с пониманием японец, – господин Коай хочет поговорить об этом. Что ж, я весь внимание…

Тасико учтиво наклонил голову и громче обычного выдохнул через ноздри. Капитан сделал вид, что не заметил. На деле это означало, что японец имел свое важное дело, но по этикету должен сперва выслушать о нуждах партнера. Предложение японца было весьма значительным, об этом говорил и радостный приветственный тон, и наблюдательные глаза, ищущие любую возможность послужить гостю или произвести хорошее впечатление.

– Нет-нет, Тасико, не люблю начинать с проблем. Давайте о чем-нибудь другом потолкуем. У вас есть следующий заказ?

Собеседник заметно повеселел и стал двигать нижней губой, что выдавало нетерпение выложить суть своего предприятия.

– Мы строим… ах, не так, – мы договорились строить остров на рифе!

– Что, на Большом Барьерном? – поднял брови Коай.

Японец кивнул головой. Капитан смекнул, что здесь рука правительства и Тасико пошел на сближение с людьми правящей коалиции из Токио. Добиться такого разрешения у Австралии было бы невозможно, если бы не жесткое лоббирование изнутри австралийского парламента, а также длинные-предлинные деньги из Токио, чтобы снабдить «топливом» это трудное решение. Коай представил схему: в обмен за допуск к новым землям люди власти поставили условие возводить все за свои деньги.

– Вы сами будете строить? Я имею в виду – «Исхацу Корп.»?

Японец вытянул губы трубочкой и вдохнул через зубы, как бы защищая себя, дабы не сболтнуть лишнего.

– Господин Коай… капитан, давайте я закончу мысль, я так долго ждал разговора с вами. Вы небесные дела решаете, а я свои, земные, – все по-честному.

– Простите, простите мое любопытство, так… неожиданно. Я вас слушаю, господин Имото.

Тасико поведал, что будет «совсем небольшой, пробный островок» на девять с половиной тысяч квадратных километров. Чисто научные цели – геодезическая лаборатория и обсерватория с Центром координации спутников. Капитан подумал: «Или Небеса готовят себе союзников, а иначе почему я все это узнаю? Этой борьбе, воистину, нет конца…»

– Капитан, мы хотим зеленый остров, вы понимаете? Зеленый: там будет трава, должны вырасти деревья. Австралийцам должно понравиться, даже если они копнут на три метра вглубь, а мы не должны ударить в грязь лицом. Нужна почва, грунт! Понимаете?

– Тасико, это куда тяжелее, чем достать мусор, – возразил Сострадательное Око.

– Именно! Именно поэтому я прошу вас, Коай. Небесная «Робокол» мощнее любого нашего траулера. Уверен, Хонда отдала бы немало, чтобы узнать, какую силовую установку вы туда внедрили, – Тасико осекся и скривил щеку. – Извините, отвлекся… вы же размышляете о моем бизнесе, а я порой о вашем. Куда деться, если я знаком с судоходным делом, никуда от этого не уйти. Так как, капитан?

В это время башенный кран за окнами офиса Тасико поднял в воздух стеклянные панели, и отраженный солнечный луч широкой полосой врезался в заднюю стену и побежал справа налево, пока не скользнул по физиономии Тасико. Тот зажмурился. Луч замер, поэтому японец, все еще в луче света, встал с кресла и, немного нагнув корпус вперед, короткими шажками направился опускать жалюзи. Но капитан успел увидеть все, что надо, и понял, что согласился. Но не говорить сразу, такое поведение в Японии сочли бы слишком скоропалительным. Даже через час-другой и то рано.

– Мне нужно время…

Тасико и не ожидал другого ответа, но для верности переспросил, успеет ли капитан ответить до отплытия.

Коай кивнул и встал с кресла. Тасико помнил, что у гостя тоже просьба, но оба молчали. О, этот этикет! Капитана спасало только его звание – Сострадательное Око, которым он дорожил и почитал за чин.

Наконец Коай сказал, что завтра этот человек попытается сбежать.

Тасико облегченно улыбнулся. Можно было побеседовать об этом позже.

Карты с деньгами

Придя в себя после свидания с акулами, Дима стал мечтать: «Сперва до Токио на чем-нибудь, потом дерну в Таиланд на рыболовном… Только бы отыскать этот дурацкий паспорт моряка, белобородый куда-то спрятал… Да на дачу к Гюнтеру, там в округе много отвязных экс-европейцев – ищущих истину или стремящихся от нее уйти. Ха-ха, лузеры! Я такой же лузер – признанный факт! Пожалуй, на даче буду отсвечивать. На годик сяду на дно, монахом сделаюсь – ом, будда, ом, будда… Старика начну доить по-тихому, управляющего его к чертовой бабушке, сам займусь делами, дистанционно так, из монастыря: интернет там, сотовая связь… тьфу ты, не лучше, чем в тюрьме!»

Новая идея нетерпеливо разрасталась: «…Как, интересно, с выпивкой в Таиланде? Везде одинаково, просто монахам нельзя… Это плохо, у них там и с женщинами ограничения, да-а-а! Но год продержусь, там, по ходу, тема должна выветриться. Только бы газеты успокоились…

Что это Генри мои кредитки не несет, я ему отдал на случай смерти, а он? Человек такой этот Генри – что ему мои проблемы, умер, жив… Деньги прикарманит, и знай себе… алкоголик несчастный. Надо побыстрее его отыскать».

Неумехе-ныряльщику вспомнилось погружение:

«…Не может быть, чтобы такая рыбина… у, черт – голова болит, когда думаю… К бесу, таких рыб не бывает, кит, наверное, еще с таким щупом или хоботом… нет, таких не бывает, надо Хэндборо спросить… ну его. Не скажет, сколько не спрашивай. Генри скажет… Вот бы его найти!»

Быстрее не получалось, так как был слаб и ходил шатаясь. Но из суеты за иллюминатором неудачливый ныряльщик заключил, что команда готовится к высадке. Скоро за бортом послышался звук другого судна, и Дима поплелся смотреть, что приплыло. На поблескивающих от солнца волнах качалась грузовая баржа с японским флагом. Глаз радовал красно-белый раскрас судна, его дутые бока, аккуратные тросы. Сразу становилась заметной разница между румяным японцем и архаичным «Робоколом». Не то чтобы Диме не нравился их корабль, но был он каким-то уж совсем несовременным, несмотря на хорошую аппаратуру и оснащение. К примеру, у них в декоре не было пластика, хромированных вставок, шкильдиков. Даже надпись на борту – и та была самопальной, в страхе и спешке выведенной Димой бог весть какой краской.

Матросы цепляли крюки, кричали через борт на изворотливых азиатов, и те принимались сновать еще быстрее. Судя по хорошему настроению, по тому, что эта сцена ему нравится, Дима заключил, что выздоравливает, и возникла надежда, что предприятие его осуществится, вот только бы найти Генри.

Пройдоха-доктор оказался в навигационной за компьютером. Дима увидел торчащую из-за монитора плешивую голову.

– Эй, приятель, что не приходишь меня навестить? Я самый что ни на есть больной, а ты пренебрегаешь. Нехорошо!

Генри высунулся из-за монитора, заулыбался, и его брови поползли вверх.

– Как раз собирался к тебе… Думал, чачу занесу, для поднятия духа, вот, со мной, – Генри поднял с пола бумажный пакет и стал в нем ковыряться.

– Да, – встрепенулся он, – тебе же надо отдать карточки… Подожди, я за ними схожу. Ну, ты и мину тогда состроил, будто в самом деле собирался к акулам на съедение. Я таких лиц не видел: серьезное, отрешенное – я, дескать, вам покажу, как погибать надо, вы тут без меня и умирать-то не умеете…

Доктор суетился.

– Посмотрел бы я на тебя, – огрызнулся Дима, – небось, кинулся бы на колени: «Простите, Отцы, защитите, Небеса»…

Генри пропустил фразу мимо ушей и так же быстро, как до этого, задал вопрос:

– Что за ребенок, кому ты хотел свои сбережения отдать, твой? Я не понял…

– Да хоть и мой… Что, у меня ребенка не может быть?

Вместо ответа Генри только пожал плечами, пошел к выходу и по пути выдернул из бумажного кулька пузырек из-под пилюль, сказав:

– В пропорции четыре к одному, не меньше, а то сожжешь себе все. Оставайся здесь, твои карточки сейчас принесу… Да, и вот что, наш капитан – умничка, ухаживал за тобой, как за младенцем, меня туда можно было не звать. Такие вот, брат, у нас люди…

Генри вышел, Дима оказался в навигационной один, и тут у него вспыхнули подозрения.

«Что им всем до моего ребенка? Белобородый спрашивал из этикета, а этот зачем? Только вспомнить, какую капитан разыгрывал сцену, прямо лопнуть от важности. И что это я про Небеса вспомнил? Да-а, капитан тогда спрашивал – верю в них или не верю. Чудной он дядя!.. Верю или не верю? Ну, наверное, верю, и будет все зависеть, если побег удастся, – тогда Небеса, наверное, есть. Успокою маловерного капитана… по почте напишу: Тихий океан, „Робокол“, передать Сострадательному Оку… бред какой, просто ужас!»

Цена

Мог ли знать Дима, что в этот час два серьезных человека обсуждают как раз этот бред, причем в связи с его личностью? Капитану пришлось раскрыть Тасико всю эзотерическую часть своей просьбы. Тасико выслушивал похожие изложения не в первый раз, но время не изменило степени его удивления. Японцу было понятно, когда предлагаются существенные, весьма и весьма существенные деньги за засыпку несчастных десяти квадратов бесконечного океана на рифах, а также и то, что этот труд может быть смыт первым же цунами. Но про откуп людей у богов – этого он понять не мог.

Наблюдая за Коаем, внимательный собеседник стал догадываться, что, возможно, эти мифы есть вводная часть к чему-то большему. Общаясь с русскими, Тасико наблюдал нечто подобное: лишенную логики надежду на случай, причем на случай, который непременно повернется к ним счастливым боком, будто есть некий русский бог, гоняющийся за всеми этими моряками по бескрайним водам океанов и ищущий случая проявить сострадание. В капитане, несомненно, было что-то славянское, хотя по отшлифованному ветрами лицу сказать, откуда он, не представлялось возможным.

Из объяснений Коая выходило, что будущего беглеца необходимо… изолировать от солнца, причем не в прямом, а в переносном смысле. Дескать, люди, в числе которых и Тасико, сопряжены с солнцем, и через эту связь на них поступает разная по качеству судьба. Если солнце видит, что человек наломал дров, то рано или поздно придет воздаяние, придет от солнца. Человек без конца совершает проступки, а солнцу не остается ничего другого, как присылать соответствующую судьбу. Чтобы так не происходило с беглым немцем, капитан устроил «кровопускание» – событие с акулами, которое для Тасико он назвал экспериментом на страх. Меры это временные, а человек, посланный от хозяина судна, тащит за собой тяжелую судьбу, что видно невооруженным глазом.

– В самурайских трактатах есть об этом! – вставил обрадовавшийся Тасико. – Воину необходимо переломить рок, иначе никогда не закалить в себе бойца духа…

Капитан одобрительно покивал и продолжил:

– Человек должен утончиться. Сейчас Дима простое животное, он не может разглядеть даже корабль, не чувствует океана, традиции судна для него непонятные ритуалы…

– Так избавьтесь от него, пусть себе сбежит в Японию, его оттуда быстро… – не выдержал Тасико.

Коай щелкнул языком и мотнул головой вбок.

– К нам вчера доставили бразильца… Понимаете, так просто на «Робокол» не попадают. Все должно идти естественно. Если кораблю он не нужен, то и мне не нужен, пусть катится ко всем бесам. Пока я вижу, что человека надо заставить голодать по солнцу.

– Он не умрет? Поймите, у нас здесь даже кладбища нет, мы все… все такое в Миязаки должны отправлять.

– Не должен, в нем сильное животное, лис. Не должен, Тасико, – успокоил Коай и добавил: – Если что, я позабочусь, потому как будем мы здесь неподалеку плавать.

– Еще одно, Коай: помимо контроля на территории, ваш проект с солнцем, ну, не знаю, как – механизм мне непонятен… иначе говоря, от меня не требуется вмешиваться в эту эзотерику?

– О, нет-нет! Тасико, все это без вас. Выделите ему домик, ну, так, чтобы не на виду он тут шатался. Забор бы неплохо.

– Да-да, о да – такое у нас уже построено.

– Даже доктора не надо, все как на собаке заживет. Еды какой-нибудь туда принесите, а так все.

– Капитан, все сделаем, и… до вечера жду вашего ответа про почву. Нам надо много почвы, капитан!

Компаньоны пожали друг другу руки и расстались. Как Дима представлял себе маршрут бегства, так и капитан видел наиболее вероятный сценарий приключений беглеца и за него не волновался. Возвращаясь от Тасико на корабль, мыслями Сострадательное Око обратился к Раулю – бразильцу, пожелавшему остаться на «Робоколе». Ночью, убедившись, что Дима спит, капитан пошел разговаривать с Раулем, и что за удивительную историю узнал!

Рауль

У него была подруга. Давно. С ней он жил в Сан-Паулу больше пяти лет, но она все никак не решалась согласиться на брак. Элизия, так ее звали, ставила Раулю трудную задачу:

...