Александр Федорович Тебеньков

Темна вода во облацех

Научно-фантастический роман

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Александр Федорович Тебеньков, 2018

Новый роман является продолжением НФ романа «Сны во сне и наяву». В провинциальной лаборатории Баринов близко подходит к разгадке некоторых способностей экстрасенсов. Подобные исследования в СССР засекречены и спецслужбы заключают его в современную «шарашку», где эти работы ведутся. Старый сослуживец, а ныне руководитель Банник не только сам обладает способностями к телекинезу и пирокинезу, но и видит «чужие» сны — эпизоды из жизни людей, живших в далеком прошлом…

18+

ISBN 978-5-4490-6681-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Темна вода во облацех
2. Глава 1
   1. 1
   2. 2
   3. 3
   4. 4
3. Глава 2
   1. 1
   2. 2
   3. 3
   4. 4
4. Глава 3
   1. 1
   2. 2
   3. 3
   4. 4
5. Глава 4
   1. 1
   2. 2
   3. 3
6. Глава 5
   1. 1
   2. 2
7. Глава 6
   1. 1
   2. 2
   3. 3
   4. 4
8. Глава 7
   1. 1
   2. 2
   3. 3
   4. 4
   5. 5
   6. 6
   7. 7
   8. 8
9. Глава 8
   1. 1
   2. 2
   3. 3
   4. 4
   5. 5
   6. 6
10. Глава 9
    1. 1
    2. 2
    3. 3
    4. 4
    5. 5
11. Глава 10
    1. 1
    2. 2
    3. 3
12. Глава 11
    1. 1
    2. 2
    3. 3
    4. 4
    5. 5
13. Глава 12
    1. 1
    2. 2
    3. 3
    4. 4
14. Глава 13
    1. 1
    2. 2
    3. 3
    4. 4
    5. 5
15. Глава 14
    1. 1
    2. 2
    3. 3
    4. 4
16. Глава 15
    1. 1
    2. 2
    3. 3
    4. 4
17. Глава 16
    1. 1
    2. 2
    3. 3
18. Глава 17
    1. 1
    2. 2
    3. 3
19. Глава 18
    1. 1
    2. 2
    3. 3
    4. 4
20. Глава 19
    1. 1
    2. 2
    3. 3
21. Глава 20
    1. 1

Глава 1

1

Потолок проявился так, как и положено после наркоза — чуть смутно и не в фокусе, но через три-четыре секунды поле зрения расширилось до нормального, и он приобрел реальный вид… Буквально только что перед глазами подрагивала светло-серая потолочная обивка фургона «Скорой помощи» и вот — на тебе! — высокий беленый потолок больничной палаты.

«Лихо, очень даже лихо работают ребята! — подумал Баринов. — Я, конечно, не анестезиолог, но все ж таки в наших клиниках похожих препаратов точно не имеется».

А про больничную палату он подумал чисто интуитивно, продолжая ассоциативный ряд.

Стараясь не крутить головой по сторонам, чтобы не давать лишний козырь тем, кто может за ним наблюдать, он, спустив ноги на пол, сел. Словно продолжая находиться в ступоре, скрестил руки на груди и тупо смотрел прямо перед собой, тщательно имитируя «состояние не стояния». Мол, дайте прийти в себя, а вы уж регистрируйте мои реакции на новое место нахождения и на новый статус.

Палата одиночная и весьма специфическая. И явно не минздравская, скорее, узковедомственная… Ну да, особенно если вспомнить, как он здесь очутился.

Большое глухое окно с матовыми стеклами, наверняка небьющимися, перед ним металлический стол и такая же табуретка, наглухо прикрученные к полу, напротив кровати дверца встроенного шкафа без ручки, но с вырезом для пальцев… Вот, собственно, и вся обстановка. Ах, да, само лежбище. Широкая кушетка или тахта, тоже металлическая, и тоже не сдвигаемая, по бокам лежанки поблескивают никелированные крепления для ремней фиксации. Ни подушки, ни простыни, ни одеяла — лишь упругий матрац с подголовником, на нем сменный чехол из плотной серой бязи…

Та-ак… а где же дверь? А-а, вот и она, как и положено, напротив окна. Пригнана неплохо, если бы не едва заметная щелочка по краям, да круглая замочная скважина, догадаться затруднительно. Дверной-то ручки нет!

Его переодели, и на нем, скорее всего, больничная пижама — синяя куртка взапах без завязок и без карманов, широкие штаны на резинке. Нижнего белья не чувствовалось. Он пошевелил пальцами ног — и босиком.

Так-так-так!..

Но и переигрывать не следует. Можно начинать «приходить в себя».

Рекогносцировка сделана, с большей точностью определиться все равно не получится. Зато сознание чистое, ясное, голова как стеклышко, и более-менее понятно, что последует дальше и как при этом нужно держаться. Ну а уж стиль общения придется выбирать на ходу, в зависимости от того, кто сейчас к нему пожалует — сам «хозяин» или его «шестерка»… Ладно, сымпровизируем, чай, не впервой!

А сейчас самое время сыграть «на публику», демонстрируя и испуг, и растерянность, и свое деморализованное состояние. То есть то, чего от него ждут… Итак, начинаем спектакль одного актера. Можно без аплодисментов и выхода «на бис».

Баринов поднялся, теперь уже по-настоящему принялся осматриваться.

Первое впечатление не обмануло, просто открылись новые детали.

Стандартный светильник из двух люминесцентных ламп утоплен в потолок и закрыт прозрачным материалом, видимо, небьющимся. Такой же светильник, но размерами поменьше, точно так же размещен в стене у изголовья кровати. Забавно, что выключателей нигде не видно… Стол и табурет действительно крепились к полу… А вот и первая неожиданность — за небольшой дверкой с вырезом для пальцев оказался не стенной шкафчик, как думалось, а очень даже прилично оформленный санузел. Присутствовал умывальник из нержавейки с рычажным краном, напольный душевой поддон, задернутый прозрачной пластиковой занавеской, а также металлический унитаз, напоминающий аналогичный прибор в самолетах. Ни зеркала, ни полочек или шкафчиков, положенных в подобных местах, равно как мыла, мочалки, полотенец и зубной пасты, не просматривалось, лишь на закрытой крышке унитаза сиротливо розовел начатый рулон туалетной бумаги.

«Ну, ладно, с этим делом погодим, — усмехнулся про себя Баринов. — Как говорят в народе, время в сортир, но мы не ели!»

И повторил то же самое вслух, громко и раздельно, только в более грубой и вульгарной форме. Опять же, из расчета на публику. Не может такого быть, чтобы его не наблюдали, в крайнем случае, не слушали. Он еще раньше отметил подозрительные вентиляционные решетки под потолком — две штуки в санузле и аж три — собственно в палате.

Не торопясь, умылся по пояс, попутно обследовал локтевые сгибы. Точно, четыре дырки, причем одна совсем свежая. И это не считая двух внутримышечных инъекций, которые он точно помнил. Серьезная заявка… Поколебавшись, вытерся полой пижамной куртки — а чего тут перед ними стесняться? — и вышел в палату, подспудно ожидая чего-нибудь новенького.

Так и есть — у входной двери, по-прежнему закрытой, стоял сервировочный столик на колесиках.

— Наконец-то догадались, — чуть брезгливо сказал он. — Учи тут вас хорошим манерам. В приличных местах, например, так положено: напои, накорми, спать уложи — а уж потом разговоры разговаривай.

Ни вилки, ни ножа в этом заведении не полагалось, пришлось управляться ложкой. Обед оказался так себе, хотя съедобен: салатик из свежих огурцов с помидорами, куриный суп-лапша, гуляш с гречкой, четыре приличных ломтя пшеничного хлеба, компот из сухофруктов. Прилагалась даже прохладная бутылка пива «Tuborg» — то ли датского, то ли голландского, Баринов не знал, да и раньше пробовать не доводилось.

Оказывается, он в самом деле проголодался, не оставил на тарелках ни крошки. Пиво, естественно, выпил, а компот лишь пригубил и отставил — сейчас бы пару чашечек черного кофе! И, пожалуй, сигарету…

Но тотчас же накатилась сонливость. Да такая, что он на ватных ногах едва добрался до туалета, а потом буквально рухнул ничком на свою тахту-топчан и мгновенно провалился в сонное беспамятство.

Правда, напоследок успел подумать обрывочно: «Чего они там намешали?.. Эх, потерял-таки бдительность, черт…»

2

Открыл он глаза в той же палате, только за оконным стеклом на этот раз была темнота. Верхний свет не горел, зато светильник в стене у изголовья давал вполне приличное освещение, можно было бы даже читать. Имелось бы, что.

Сервировочный столик, на который он успел составить использованную посуду, из палаты исчез…

Ха, а что это на столе? Никак, книга?

Он поднял увесистый том и не выдержал, расхохотался во все горло. Не на публику, для себя.

— Ах, Федор Михалыч, Федор Михалыч! — сказал он громко, отсмеявшись вволю. — Писали себе и писали, и не подозревали, насколько буквально будут некоторые воспринимать ваши произведения… Надо же, в психушке подкидывать пациентам «Идиота»!

По зрелому размышлению под душ он решил не лезть — вытереться по-прежнему было нечем, лишь умылся. С неудовольствием пощупал щетину — трехсуточная, никак не иначе. Ну и ладно, примемся отращивать бороду. В студенческие годы такая мыслишка появлялась, но в институте «растительность на морде», как выражался их замдекана, не приветствовалась, да и Лиза возражала. А сейчас — можно. Тем более, предпосылки для этого имеются.

Баринов лег на кушетку, закинул руки за голову. Без подушки неудобно и непривычно… Однако, кто ж его спрашивает? Значит, пока прогнемся под окружающую среду. Хорошо, температура в палате приемлемая, ни одеяла, ни простыни не требуется.

Итак, что имеем в сухом остатке?..

Внешнюю канву событий восстановить нетрудно. Там, на дачной веранде, Шишок выстрелил струей нервнопаралитического газа, а уже в машине ему ввели изрядную дозу спецкоктейля из неведомых препаратов, отключив от действительности.

Возможность кое-что видеть и слышать он получил только в аэропорту «Манас». Здесь в сопровождении молоденькой медсестры и двух санитаров его в инвалидном кресле под видом тяжелобольного погрузили в утренний московский самолет, а в Домодедово прямо на летном поле уже ждала карета «Скорой помощи». Там уложили на носилки и снова вкололи пару кубиков — тоже для полной отключки…

Очнулся он уже здесь, в ведомственной спецодиночке.

Это, так сказать, видимая часть айсберга. На эксцесс исполнителя явно не тянет, значит, было соответствующее указание. Шишок, помнится, проговорился, что у него-де приказ, и он тот приказ выполнит… А вот в чем суть-то этого действа, в чем соль? Чего хотят от него добиться?

Как-то не складывается картинка. Стыковки нет. Цель не пропорциональна средствам.

Подумаешь, отказался работать в определенных структурах над определенными научно-прикладными темами. Подумаешь, не согласился передать «чужому дяде» наработанные материалы экспериментов пусть по очень важной, но все же частной проблеме, представляющей на сегодняшний день исключительно и только академический интерес. Подумаешь, проявил неуважение к личности, которая мнит себя великим ученым, почти гением…

Нет, разумеется, нет! Это не причины, чтобы вот так нагло и открыто похищать человека. Форменный киднеппинг какой-то.

Да и, прямо скажем, умыкнули не какого-то Васю Лоханкина из Молдавановки или Кызыл-Аскера, на которого всем сугубо наплевать… Во-первых, человек в научных кругах вполне известный, во-вторых, партийный функционер республиканского масштаба. Академическая и партийная номенклатура, как-никак. И свидетелями его похищения становятся тоже довольно-таки значимые люди: заместитель директора НИИ из Академгородка, обладающий влиянием и разнообразными связями в научном сообществе, а также ведущий патологоанатом республики, который имеет авторитет и известность не только в медицине, но и в правоохранительных органах Средней Азии. Рискованное занятие, одним словом… Причины должны быть очень, ну просто оч-чень веские.

Разумеется, сразу можно предположить, что это изощренная месть обыкновенного психа. Ну, сорвало Банника с нарезки, всерьез и окончательно, а параноик при власти может натворить такого, что ой-ё-ёй! Знаем, проходили… Но данная версия слишком тривиальна, проста и банальна до скукоты. Да и Банник не производит впечатления свихнувшегося гения, «mad scientist», так сказать. Абсолютно адекватен, разумен и по-своему логичен, хотя стопроцентно идефикс исключить, разумеется, нельзя. Кроме того, от безумца, как и от лома, нет приема — окромя другого лома. А это неинтересно.

Ergo, рассмотрим другие варианты. Их немного, и все из сферы профессиональной деятельности.

«Зарубил» чью-то диссертацию?.. За последние годы он дал отрицательный отзыв только на две — одна пришла из Ташкента, вторая из Томска: мелкотравчатые, компилятивно-беспомощные, взращенные в тамошних медвузах. И связь соискателей с Банником, с серьезной наукой вообще, крайне сомнительна.

«Подсидел» кого из банниковской банды?.. Да, были приглашения из Москвы, Питера, Новосибирска и Ташкента, но не настолько привлекательные, чтобы сломя голову менять шило на мыло. То есть, никому дорогу не перебегал. Администрирование — не его профиль. Да здесь, в Киргизии, он еще лет десять назад мог бы спокойно сесть на место Салиева и директорствовать — хоть в полный рост, хоть вприсядку.

Значит, все ж таки причина в тематике лаборатории. Института — едва ли, тогда бы за жабры взяли кого другого, хотя бы того же Наиля.

Баринов мысленно пробежался по лабораторному тематическому списку — в том виде, в котором он вошел в общую тематику института, а далее в положенном порядке был согласован и утвержден соответствующими инстанциями. Человек грамотный, безусловно, понял бы, что де-факто не лаборатория существует для института, а институт для лаборатории. Криминала в том никакого, обычная практика академических некрупных НИИ. И в самой тематике, даже на сверх придирчивый взгляд, не содержалось ничего взрывоопасного, идеологически невыдержанного, покушающегося на основы миропорядка…

Таким образом, круг замкнулся, и, стало быть, Банник не врал — все дело в «эффекте Афанасьевой».

Так что же это за эффект такой, что ради него и из-за него задействованы такие силы, такие средства, такие мощности? Как-то несоразмерно: из «Града» — по тушканчикам… Или он, Баринов, совсем нюх потерял?

Итак, «эффект Афанасьевой».

Действительно, с самого начала сны Нины Васильевны Афанасьевой выбивались из привычного набора жалоб потенциальных подопытных и пациентов. Сны необычные, странные, никак не подпадающие под классическую классификацию и никак классической же наукой не объясняемые. Чем и стали для него интересными. Но, и необходимо это учесть, пока лаборатория занималась только и исключительно исследованием их природы, никто никаких претензий ему, Баринову, не предъявлял. Хотя, на карандаш взяли. Как Банник выразился по поводу Афанасьевой: «Надо было ее забрать у тебя еще год назад — и кончились бы все проблемы»… Не дословно, но смысл такой.

Получается, что его работу кто-то постоянно отслеживал. Не совсем тщательно, к слову, но все же… Интересно, откуда и через кого шла утечка?

Значит, пока он тешился только снами Афанасьевой, его оставляли в покое. Но стоило выявить ее способности к целительству, а затем к лозоходству и ясновидению — замигал красный свет. И та комиссия, что явилась проверять работу института, вполне могла быть первым звоночком, которого он, к сожалению, не распознал. Впрочем, что бы это изменило?.. А затем подключились главные силы. После чего? А после неожиданного и внезапного отождествления содержания одного из снов Нины Афанасьевой с жизнью и смертью реальной и конкретной Марии Запеваловой.

Логично? Логично!

Кстати, до Банника данная информация дошла спустя пару месяцев, а такая наиважнейшая, как трагическая гибель подопытной в автомобильной катастрофе, непростительно запоздала. Из этого факта попутно можно сделать утешительный вывод: «стукач» не в институте, не в ближнем окружении. И это уже хорошо и здорово!..

Поехали дальше.

В запальчивости Николай Осипович сболтнул, что сам видит подобные сны, то есть обладает таким же даром ясновидения. Но этим не ограничился, а весьма и весьма опрометчиво продемонстрировал свои, прямо скажем, крайне неординарные способности — взглядом поджег бумагу, взглядом сломал стрелку настенных часов, взглядом же заставил его, Баринова, сначала ощутить болевой шок, а затем впасть в состояние, близкое к эйфории пополам с просветлением.

И тут возникает интересный вопрос: что, эти, явно паранормальные способности обеспечивает ему именно «эффект Афанасьевой»?

Предположение интересное, но… опять как-то не стыкуется. В огороде бузина, в Киеве дядька.

Нет стыковки. Нет. А должна быть.

Вообще же рассуждать, думать, анализировать Баринов привык на ходу. И дома, и на работе он при этом прохаживался по кабинету, не сидел за столом и уж, разумеется, не отлеживал бока на тахте. Вот и сейчас он то и дело порывался подняться, хотя бы разок пробежать туда-сюда по палате, но каждый раз одергивал себя, опять же, следуя той самой игре, которую затеял с самого начала. Если здешнему персоналу известны его основные привычки и наклонности, то необходимо, временно конечно, от них отказаться. Пусть думают, что клиент серьезно выбит из колеи, полностью апатичен и настолько деморализован, что его поведение резко отличается от обычного. И что именно сейчас надо брать его, субчика, голыми руками… А он пока поразмышляет и в горизонтальном положении, от него не убудет…

Нет, не стыкуется, никак не стыкуется…

Стоп! Ну как же, как же! Как же он забыл, что именно самой Афанасьевой удалось сделать за секунду до смерти! Ведь собственными глазами он видел, как ползущий поперек шоссе тяжелогруженый грузовик вдруг дернулся и завалился направо, словно получив мощный удар в обращенный к ним бок…

Нет, лежать больше сил не было.

Баринов резко поднялся, неспешными шагами несколько раз промерил палату из угла в угол. Остановился перед темным окном, прижался лбом к прохладному стеклу, даже прикрыл глаза.

«Итак, в качестве рабочей гипотезы принимаем, что все дело в „эффекте Афанасьевой“. Собственно, даже не в нем. Банник почему-то уверовал, что я либо разобрался в эффекте, либо очень близко подошел к его разгадке… И теперь предстоит решить такой вопрос: или я в переговорах с ним блефую — или придерживаюсь истины… Н-да-а, проблемка… Помнится, у какого-то американского фантаста есть рассказ „Честность — лучшая политика“, так в нем герой, придерживаясь формально абсолютной правды, одерживает блистательную победу над жестокими и кровожадными пришельцами. Но это, черт его дери, в фантастическом рассказе…»

Он снова принялся прохаживаться из угла в угол хоть и одиночной, но просторной палаты-камеры.

Мягкий бестеневой свет внутристенного светильника настраивал на рабочий лад, а вот неестественная тишина раздражала и отвлекала. Мало, что извне не доносится ни звука, так и собственных шагов не слышно — босиком, да по упругому ковролину… Он попробовал насвистывать на ходу — стало еще хуже.

«А, ладно, чепуха! Как-нибудь, — отмахнулся он от перебивших размышления мыслей. — Будем считать, что я в сурдокамере, вроде космонавта…»

На середине комнаты его неожиданно шатнуло в сторону, потом в другую… Он сделал по инерции еще пару неровных шагов и удержался на ногах, упершись обеими руками в стену. В глазах темнело, мозг туманился, мышцы словно превращались в кисель — так резко и внезапно, вдруг, наваливался сон. Почти так же, как прошлый раз, однако сейчас добраться до тахты он при всем желании и напряжении сил уже бы не смог. Да и сил осталось только подумать: «Снотворное? Так я ничего не ел и не пил… Газ? Но запаха нет…» и не упасть, а мягко осесть на пол.

То, что уснул на полу, Баринов помнил отчетливо. И сам момент засыпания, и то, что ему предшествовало, в памяти отпечаталось четко.

Однако проснулся-то он на «своей» тахте!..

Ладно. Все проблемы, конечно, должны решаться по мере их возникновения, однако прежде необходимо привести себя в порядок.

Уже привычно он прошел в санузел, и на пороге даже присвистнул. Ведет он себя хорошо, правильно, и вот — заслужил! Здесь появилось большое банное полотенце, шампунь, мыло и мочалка. Но самое главное, на унитазной крышке аккуратной стопочкой выложены темно-синий тренировочный костюм из тонкой шерсти, трусы-плавки, майка и пара носков, рядом на полу стоят полукеды… Ну что ж, спасибо и на этом.

Игнорируя вентиляционные решетки, он с удовольствием поплескался под душем, досуха вытерся настоящим китайским махровым полотенцем… Эх, бритву бы еще!

Все, включая полукеды, оказалось нужных размеров. Все новое, только что без торговых ярлыков, качественное и солидное, не дешевый ширпотреб.

Ну что ж, события развиваются вполне логично, и в палате его должен ожидать завтрак.

Но вчерашнего — а точно ли вчерашнего? — столика в палате не оказалось. Кстати, и окно по-прежнему темное, ночное. Уж не сутки ли он проспал? Судя по тому, что голод вполне терпим, едва ли… Часов, естественно, нигде нет, сплошное безвременье.

Хорошо, будем ждать. Ждать и размышлять, уж этого-то у него пока не отняли.

Баринов сел на табуретку перед пустым столом, облокотился на столешницу. И машинально отметил — давешний томик Достоевского почему-то изъяли.

Эх, самое время для чашечки кофе!.. И сигаретку бы. И от рюмочки коньяка он бы не отказался. А лучше — стакан. Не граненый, а тонкий чайный — да «с мениском»…

Ни малейшего шороха он не слышал, но вдруг почувствовал, что за его спиной что-то изменилось. Медленно, очень медленно, сдерживая себя, он повернулся.

В полумраке дверного проема стоял человек, за спиной, по бокам, виднелись еще два силуэта.

По законам жанра положено было бы спросить, грубо так, по-хамски: «Ну, чего надо? Кто такие?», переслоив двумя-тремя матерками, и тем самым сразу же обострить ситуацию. Но, откровенно говоря, в первое мгновение Баринов растерялся — реакция на подобные штуки смолоду была замедленна, а спустя еще секунду такой демарш просто терял смысл. Потому что человек, переступив порог, остановился и вежливо склонил голову в полупоклоне.

— Здравствуйте, Павел Филиппович. Мы с вами были когда-то знакомы — Долгополов Валерий Иванович. Вы — выпускник, я — студент третьего курса, в один день делали свои сообщения на научно-практической конференции биофака МГУ. Может, помните?

Баринов секунду смотрел на него прищурясь, потом неопределенно кивнул.

— Ну и что?

— Да нет, ничего, — пожал плечами Долгополов. — Мне казалось, вам будет любопытно.

— Да, я любопытен, — усмехнувшись, согласился Баринов. — Поэтому у меня к вам два вопроса и одна просьба. Первый — где я нахожусь? Второй — каким образом меня дважды за последнее время усыпили?

Долгополов самым приятнейшим образом улыбнулся и покачал головой. Видимо, что-то подобное он ожидал.

— Извините, Павел Филиппович, на данные вопросы я отвечать не уполномочен. — И словно смягчая свои слова, чуть ли не заискивающе наклонил голову набок. — Ну а просьба? Чем могу…

— А просьба простая. Передайте, пожалуйста, Николаю Осиповичу, что при первой же встрече я с превеликим удовольствием набью ему морду.

Как и ожидалось, Долгополов смутился, закашлялся, будто поперхнулся, и при этом непроизвольно покосился вверх, на вентиляционную решетку. Баринов повторил его взгляд, но уже демонстративно, чем заставил его смутиться еще больше.

— Гм-гм, — еще раз откашлялся Долгополов. — Хорошо, хорошо, я постараюсь… Но, собственно, зачем я пришел. Собирайтесь, Павел Филиппович, провожу вас в ваши апартаменты.

— Вот как? А это что? — Баринов сделал указательным пальцем вращательное движение.

— Это? Обыкновенный бокс изолятора. Извините, другого помещения не нашлось, события были… э-э, несколько форсированы…

Баринов усмехнулся.

— Понятно. Значит, на выход с вещами.

Но Долгополов сделал вид, словно не понял.

— Нет-нет, пижаму оставьте, она вам больше не пригодится. — Он сделал приглашающий знак рукой в сторону двери. — Прошу вас!

Пройдя между отступивших в стороны рослых фигур в белых халатах, будто мимо неодушевленных предметов, Баринов снова пошутил:

— Руки за спину, лицом к стене?

На этот раз Долгополова проняло.

— Все шутки шутите, Павел Филиппович? — в голосе прорезалось явное неодобрение. — Идемте, идемте, по коридору прямо, потом направо.

Скрывать интерес к месту, в котором оказался, Баринов не видел смысла, поэтому рассматривал все с любопытством.

Скучный, плохо освещенный коридор разнообразили массивные и тяжелые на вид двери по обеим сторонам, без табличек, но с порядковыми номерами — 225, 226, 227… После двери с номером 233 повернули направо, видимо, здание имело форму буквы «П» или «Г»… или «Ш». Здесь дверей вообще не было, только ближе к тупику обнаружились шахта грузового лифта и проем на лестничную площадку. Проход на этаж выше перекрывала металлическая решетка.

Спустились по лестнице вниз. На первом этаже слабо, но отчетливо пахнуло виварием, видимо, из подвала, тоже забранного решеткой. А в торце коридора оказался черный вход, или запасной выход — как местные его называют, Баринов, естественно, не знал.

Асфальтированную площадку перед входом плотно обрамляли деревья и кустарники. Баринов присмотрелся: сирень, можжевельник и, кажется, жимолость, а также ясень, липа, ольха… Диапазон — от Калининграда до Владивостока.

Удивило другое.

— А мне казалось, что сейчас ночь, — повернулся он к Долгополову.

— Это почему так?

— В палате, в изоляторе окно темное.

— А-а, это! — махнул рукой Долгополов. — Там внешние ставни, типа жалюзи. Сейчас утро, — он мельком глянул на часы, — четверть десятого… Идемте, идемте, вот по этой дорожке.

Видимо, обязанности санитаров с обликом вышибал заканчивались за пределами здания. Они остались на приступках, а Долгополов, даже не оглянувшись, повел Баринова дальше один.

3

Объективности ради стоит признать, разместили его в самых настоящих апартаментах. Клетки действительно бывают золотыми. Или позолоченными.

…По тенистой аллейке, не дававшей осмотреться, они вышли на другую, перпендикулярную ей, на которой уже могли бы разъехаться два автомобиля. По обе ее стороны на одинаковом расстоянии друг от друга выстроились почти скрытые густо разросшейся зеленью одинаковые одноэтажные домики из светло-желтого кирпича; к каждому вела выложенная бетонной плиткой и обрамленная цветочными клумбами дорожка.

Они прошли мимо трех или четырех, и Долгополов свернул к следующему, с крупной цифрой «12» сбоку крылечка с двускатным навесом. Он открыл ключом английский замок, первый прошел внутрь. Баринов шагнул следом и оказался в довольно просторной прихожей.

Долгополов щелкнул выключателем, закрыл за ними входную дверь.

— Ну вот, Павел Филиппович, располагайтесь, — и протянул связку ключей с небольшим круглым брелком. — Это теперь ваше жилище… Ознакомитесь сами, или показать?

— Хм-м, — Баринов иронически усмехнулся, но ключи взял. Связка весомая: два ключа от разных английских замков, еще два — от сейфов. А то, что он принял за брелок, оказалась медной печаткой для опечатывания по специальной мастике или пластилину. — Чего уж тут, показывайте.

Экскурсия не затянулась. Долгополов, особо не задерживаясь, провел его по помещениям и, словно опытный дворецкий, давал короткие, но емкие пояснения.

— Здесь гостиная. Бар, сервант, холодильник. Телевидение у нас кабельное, пока всего два канала… Спальня. В шкафу белье, вся необходимая одежда и обувь. Если чего-то не хватает — можно заказать в спецателье. Три раза в неделю для уборки будет приходить горничная, о точном времени договоритесь сами… Кабинет. Ну, тут все понятно. Если что-то нужно поменять или переставить — скажете мне: тут, на столе, телефонный справочник… Кухня. Тут тоже все ясно. Можете готовить сами, можете заказывать в местной столовой — в основным корпусе. Работает с шести до двадцати трех… Ну, сопутствующие помещения… Вот, пожалуй, и все. Спокойного вам отдыха, Павел Филиппович.

Последние слова он проговорил уже в прихожей, когда они, плавно завершив обход, вернулись на прежнее место.

— Стоп, любезный! — предупредительно поднял руку Баринов, когда тот уже приоткрыл входную дверь. — А как насчет свободы передвижения?

Долгополов повернул голову, иронически посмотрел на него.

— А вот от этого советую воздержаться, Павел Филиппович. До получения соответствующих инструкций. Честь имею!

Баринов еще немного постоял в прихожей, затем, выключив свет, прошел отяжелевшей походкой в кабинет. Сел за стол.

Интересно, кто такой этот Долгополов? По должности не представился, но, по манерам, какая-то «шишка». На простую «шестерку» не похож, скорее, тянет на «десятку» или даже «валета»… Да и ладно, черт с ним!

Прослушка, разумеется, присутствует, а вот теленаблюдения, скорее всего, нет. Можно слегка ослабить напряжение, побыть самим собой. Однако — не слишком увлекаясь.

Кресло приняло хорошо и обволакивающе, руки удобно легли на подлокотники. И стол отменный — большой, со всеми необходимыми прибамбасами: прибором с подставками под ручки и карандаши, перекидным календарем, стопкой чистой бумаги, телефонным аппаратом, бюваром из тисненой кожи, раскладной металлической этажерочкой для бумаг… Тут же стопка журналов на углу. Верхний — последний номер «Успехи физиологических наук», под ним — судя по всему, «Журнал высшей нервной деятельности» и даже несколько номеров «Biological Abstracts».

По правую руку на низеньком столике с гнутыми ножками стояла пишущая машинка — да не портативная гэдээровская «Эрика» как у него дома, предел мечтаний каждого пишущего человека, а электрическая «Оливетти», и оказаться перед ней — пара пустяков: кресло-то вращающееся, да на колесиках.

Работай — заработайся!..

Ни шевелиться, ни думать о чем-либо не хотелось.

Отбивая пальцами по подлокотнику неведомый и неслышимый ритм, он апатично поглядывал по сторонам — на задернутое тяжелыми шторами окно, на стеллаж во всю стену, забитый книгами, брошюрами и журналами явно научного вида, на другой стеллаж, поменьше, уставленный папками-скоросшивателями, на серый сейф в углу…

Скучно. Утомительно и скучно. А начинать дергаться — глупо. Средств и способов утихомирить у здешних хватит, а вот силы зря растратишь. И намерения свои выкажешь куда как явно.

Он прошел на кухню, поочередно заглянул во все шкафчики, в холодильник — и не удержался от сакраментальной киношной цитаты: «Ого! За чей счет банкетик?»

Аппетита не было, однако ж организм поддержать необходимо. Тем паче, что завтрак в бокс не подали, а дело к полудню.

Не заморачиваясь, он просто-напросто разбил в большую чашку три сырых яйца, взбил, круто посолил и залпом выпил. Но кофе варил не торопясь, по всем правилам и канонам, и в конце процесса от густого аромата даже чуть сильнее забилось сердце и заторопились руки.

Пить кофе он решил в гостиной, поскольку при обходе приметил на журнальном столике у дивана большую хрустальную пепельницу. А где пепельница, там, логично рассуждая, может оказаться курево.

Несколько пачек «Кента» дожидались в уголочке бара, рядом нашлась и зажигалка.

Первый глоток кофе, первая затяжка…

Еще раньше, в прихожей, Баринов разулся и снял носки, он всегда дома предпочитал ходить босиком. И сейчас, откинувшись на мягкую спинку дивана и положив ноги на журнальный столик, он вознаграждал себя за последние двое-трое суток вынужденного воздержания: глоток обжигающего кофе — затяжка хорошей сигареты, глоток кофе — затяжка сигареты, глоток — затяжка…

«Хорошо, черт!.. Все для блага человека, все ради человека, все во имя человека — и я знаю этого человека!»

Исследовать досконально новое место заключения Баринов не собирался, это можно будет сделать в процессе. То, что увяз он изрядно, сомневаться не приходилось: в такой комфорт «пленников на час» не помещают. И специально отслеживать прослушку тоже не стал. Чай, не бокс изолятора, где все на виду, здесь замаскировать микрофоны — раз плюнуть даже неспециалисту. А без внимания его, разумеется, не оставят… Значит, нужно всегда об этом помнить. Здесь, в коттедже, а также в других местах.

Веки отяжелели, глаза сами собой начали закрываться. Зона торможения в коре головного мозга возникла уже без всяких воздействий извне, естественным образом, и принялась распространяться вширь и вглубь…

Баринов проверил еще раз, погашена ли сигарета, и с наслаждением растянулся на диване, погружаясь в нормальный, закономерный в этой обстановке сон.

А приснился ему, как ни странно, Банник. Он стоял перед ним с неизменной полупрезрительной ухмылкой на лице, и что-то говорил, а вот что, Баринов не мог разобрать. Ярость и бешенство ударили в голову, и он ударил сам: тяжестью корпуса, прямым правой, по всем правилам — в эту ненавистную ухмылку. А попал — будто в вату…

Он открыл глаза и в первую секунду оторопел: в придвинутом кресле, через журнальный столик, сидел, прямо держа спину, Банник собственной персоной. И улыбался очень незнакомо, как-то минорно и почти сочувствующе.

Баринов даже затряс головой, стараясь выскочить из этого дурацкого сна, хотя прекрасно отдавал себе отчет, что уже не сон, не наваждение, а самая натуральная явь.

— Ты вот что, сходи, умойся, освежись, — мягко, опять же незнакомым тоном предложил Банник. — А я подожду… А потом уже и потолкуем.

Совет дельный, пусть и исходил от Банника, а к дельным советам Баринов всегда старался прислушиваться.

…Когда он вернулся в гостиную, действительно освежившийся и взбодрившийся под контрастным душем, Банник по-прежнему сидел в кресле, но столик был уже накрыт для беседы.

— Ты уж прости, Павел Филиппович, я немного похозяйничал…

— Да ладно уж, — Баринов аккуратно обошел его и сел на диван, потянулся за сигаретами. — Хозяин ты, а я — так, погулять вышел!

Банник щелкнул перед ним зажигалкой и, пока он прикуривал, сказал:

— О том и речь. Принимай дела — и становись здесь полноправным царем и богом. То есть директором института и моим заместителем по НПО. Хозяйственные вопросы оставь Долгополову, режимные — Арзыбову, а сам погружайся в чистую науку.

И, предупреждая жестом любые слова Баринова, продолжил:

— Сориентирую: мы в Подмосковье, на территории НИИ-403 научно-производственного объединения «Перспектива» при Совете министров. Сюда входят лаборатории, жилые и производственные корпуса, полигон. Естественно, предприятие режимное, закрытое. Штат чуть больше двухсот человек, это вместе с обслуживающим персоналом. Часть живет на территории, часть — в Москве, часть — в поселке неподалеку.

Баринов придвинул пепельницу, заложил ногу за ногу и откинулся на спинку дивана.

— Смотрю я на тебя, смотрю, — сказал он после небольшой паузы, — и не могу понять: ты всерьез думаешь, что я соглашусь на тебя работать?

Банник медленно покачал головой.

— На себя, Павел Филиппович, исключительно на себя. Все твое с тобой и останется… А вот это, — он обвел рукой вокруг, — и остальное прочее, что было — это только метод. Средство вырвать из тухлого болота, в которое тебя в свое время загнали, и дать возможность спокойно, без предвзятости оглянуться по сторонам, вспомнить прошлое, осмыслить настоящее, поразмышлять о будущем… Положа руку на сердце, ответь — разве в Киргизии, Грузии, Латвии, Хабаровске, Мурманске можно делать настоящую науку?

— Что ж ты так, огульно…

Банник махнул рукой.

— А-а, брось! Не хуже меня знаешь нашу систему: кому-то жирный пирог, а кому-то крошки с барского стола… или, как шутил один мой друг-физик: кому татор, а кому лятор… И еще. Я в курсе твоего пунктика по поводу оружия, военно-промышленного комплекса, работы на войну и прочего… Но пойми, это та же система, только всемирная. И заметь: Курчатов и Оппенгеймер — не только атомная бомба, но и ядерные реакторы, Королев и фон Браун — не только средства доставки, но и спутник, Гагарин, Нейл Армстронг… Да что я тебе говорю прописные истины! Эйнштейну приписывают изречение, что если в третьей мировой войне будут воевать атомными бомбами, то в четвертой придется воевать дубинками. Почему-то акцентируют — «бомбами» и «дубинками», а я бы выделил — «воевать». И неважно чем — копьями, стрелами, пулеметами, напалмом или баллистическими ракетами. Да хоть вилами и дрынами из плетня!.. Потому что агрессивность в самой сущности людей, а политики — вожди, фюреры, отцы народов, великие кормчие — то есть те, кто их организует, объединяет и натравливает друг на друга, всегда были, есть и будут есть!

— Про прописные истины — это ты правильно, — сказал Баринов утомленно. — Добавь сюда еще одну — штыком загоним неразумное человечество в светлое будущее.

Банник понял правильно, и ответил соответственно:

— Ты, Павел Филиппович, личность сильная, поэтому и средства применялись сильные. Адекватные, так сказать.

— Да уж, сильнее трудно представить, — усмехнулся Баринов. — Но об этом попозже… Так что тебе от меня надо конкретно и к чему весь этот балаган?

Согласно кивнув, Банник наполнил две рюмки, поднял свою.

— Испробуй. Помнишь, я обещал, что выставлю не хуже?

Они выпили. Банник — врастяжку, не торопясь, Баринов — словно бы и не заботясь о вкусовых ощущениях, залпом. Оба закусывать не стали, разом потянулись к сигаретам.

— Понимаешь, Павел Филиппович, с потерей твоей подопытной я несколько подрастерялся и — оказался в жутком цейтноте. Ну, признаюсь, поспешил. Поторопился. Показалось, что тебя нужно срочно выдернуть из той обыденности, что тебя окружила. Извини, что таким манером, однако времени на раскачку нет. Неприятно говорить, но печенкой чувствую, что назревает что-то невнятное и непонятное, чем-то чреватое. И вот, тороплюсь передать хозяйство в твои руки.

Баринов с интересом поднял глаза на собеседника. Банник, который оправдывается, вроде бы, как и не совсем Банник. Или же настолько вода под подбородок подошла, что и поступиться привычками можно?.. Стоит, видимо, сделать маленький шажок навстречу — ради понимания ситуации.

— Ну, хорошо, предположим, извинения твои частично принимаю. Человечество в моем лице действительно неразумно, а будущее подразумевается действительно светлое. Опять же — приключение, как-никак, а то на самом деле незаметно мхом обрастаешь… А вот об остальном — подробнее, пожалуйста. Помедленнее и с самого начала. Например: в каком качестве я здесь нахожусь?

Банник встал, постоял в раздумье, подошел к холодильнику — ориентировался он, словно у себя дома, машинально отметил Баринов — достал бутылку «Посольской».

— Понимаешь, от коньяка меня в сон клонит, — пояснил он, усаживаясь на место. — Водка — другое дело: и мозги прочищает, и бодрит.

— Ну да, ну да, — снова не удержался Баринов. — Умеренными дозами алкоголь полезен в любых количествах.

Словно не заметив очередного выпада, Банник продолжил:

— Дело в том, Павел Филиппович, что существует такое понятие — гостайна, и ее разглашение всегда чревато для государства. Поэтому оно принимает необходимые меры, чтобы оградить носителя от нежелательных контактов, поскольку очень часто, сам того не желая, носитель может этой тайной с кем-нибудь поделиться.

— Но я не знаю никакой тайны! — возвысил голос Баринов.

— А «эффект Афанасьевой»? — прищурился Банник. — А явления телекинеза и пирокинеза? А также и другие подобные штучки.

— Ну, знаешь ли! Не делай из меня дурака! Это не тайна, тем более, не государственная!

— Как сказать, как сказать, — невозмутимо проговорил Банник. — Сейчас уже мало кто помнит, но с началом «Манхэттенского проекта» из научных журналов исчезли все публикации на тему атомного ядра. И кое-кто наверняка тогда тоже искренне возмущался — нашли, мол, идиоты, что секретить!

Поворот оказался неожиданным, Баринов слегка даже растерялся. Факт этот он прекрасно помнил, но то же ядерная физика, а здесь биология… Связь-то в чем?

— Вот видишь, Павел Филиппович, как все относительно, — неожиданно мягко, почти душевно произнес Банник, прерывая паузу. — И в такой мирной науке, каковой кажется биология, могут появиться секреты высшего порядка. Вот и возник такой парадокс: ты являешься носителем государственной тайны, однако в то же время к ней как бы не имеешь допуска. Что остается делать? Правильно, изолировать тебя на время, дабы предотвратить утечку. И то сказать, поздновато мы спохватились, ты уже кое-кого ввел в курс, не так ли?

— Мои сотрудники не обладают полной информацией, — торопливей, чем следовало бы, сказал Баринов. Этого еще не хватало — Игорь, Александра Васильевна…

— Сотрудники — допускаю. Ты мужик в научном плане осторожный, пока в чем-то не уверен, держишь это в голове, — так же мягко сказал Банник. — А друзья-коллеги? В неофициальном плане.

Та-ак, это он метит в Омельченко и Щетинкина. Попытаться «отмазать» и их, любой ценой! Здесь годятся всякие приемы.

— У них свои заботы, Николай Осипович. И я не настолько наивный, чтобы делиться с кем бы то ни было своими идеями.

Банник широко улыбнулся.

— Вот и чудненько! Значит, я оказался прав, настаивая на изоляции только одного фигуранта, а не всех чохом.

«А ведь это намек, — вдруг подумал Баринов. — Одно неосторожное слово или движение — и все они окажутся тут как тут».

— Хорошо, я понял. И все же — значит ли это, что я арестован?

— Что ты, что ты! — Банник даже замахал руками. — Даже не задержан! Выбрось из головы!.. Временно изолирован, повторю: как носитель государственных тайн и секретов. Получишь к ним допуск — и снова вольная пташка! С учетом, естественно, некоторых ограничений.

И посчитав, видимо, эту тему исчерпанной, он вернулся к началу разговора.

— Так вот, Павел Филиппович, я не зря чуть раньше упомянул царя и бога. Очень скоро на какое-то время мне придется выключиться из здешнего процесса. Скажу прямо, очень надеюсь на тебя… Извини, по здравому размышлению больше не на кого.

— И позволь спросить, почему сподобился именно я?

— Ну как ты не поймешь… А если я не вернусь? Нельзя это отдавать чужим дядям! Сначала они примутся грызть друг другу глотки, потом потихоньку все похерят или растащат по своим каморками — и амба! Кончится вся психотроника с биоинженерией, вся нейробионика… просто пойдет прямиком псу под хвост! А ты… Я знаю, ты не только сбережешь, ты разовьешь и приумножишь! Не секрет, в нашем благословенном околонаучном бомонде у тебя, Баринов, репутация дурака и бессребреника, а ты же знаешь, для них эти понятия — синонимы. Поэтому вначале они станут хихикать, потом вникать да кумекать. И лишь потом-потом, когда до конца все всё поймут, спохватятся, начнут под тебя копать — но ты-то успеешь утвердиться! Нюх у тебя отменный, хватка железная, интуиции выше крыши!.. Меня, конечно, не заменишь, заменимых людей нет, но для дела потери будут минимальные.

Оставив без внимания лестные, особенно в устах Банника слова, вернуться к ним можно будет и потом, Баринов сказал медленно:

— Значит, если ты не вернешься… Что, политика меняется?

— Какая политика? — не понял Банник. Потом до него дошло, и он ткнул пальцем вверх. — Это там, что ли?

— Естественно.

На лице Банника появилось едва скрытое отвращение.

«Ах, артист, ну и артист, — подумал Баринов. — Если играет — актерские задатки отменные. А раньше не замечалось».

— Это у вас, у партактива, с приходом новой метлы наступает время очередной чистки рядов, и вы дружно, наперегонки начинаете колебаться вслед генеральной линии, — брезгливо сказал Банник. — Потом кинетесь перетряхивать хозяйственников и производственников, потом попытаетесь поправить сельское хозяйство, замыслите кувалдой выправить искусство и литературу… Знаем-с, плавали-с!.. Фундаментальная наука, к счастью, реформаторскому окрику не подвластна, она или есть в государстве, или ее нет. Задавить, развалить, уничтожить — на это ваши партийцы способны, но не более. А что-то кардинально изменить — тяму не хватит.

— Ты не опасаешься крамолу озвучивать? Или она санкционирована?

Банник сначала недоуменно посмотрел на Баринова, потом, сообразив, о чем речь, отрицательно мотнул головой.

— Какая ж то крамола? Чистая правда — для служебного пользования… Кстати, жильцы первой дюжины коттеджей — высший комсостав, они вне наблюдения и прослушки. Я сам останавливаюсь в третьем номере.

Баринов коротко хмыкнул.

— Это ты их не слушаешь. А тот, кто над тобой?.. Ему, кстати, не надо слушать всех, достаточно вас — и все как на ладони!

— Да уж поверь! Проверено. Это и в моих интересах, кстати.

— Ладно, вернемся к нашим баранам. Куда ты собираешься исчезнуть?

Банник снова недоуменно посмотрел на Баринова, потом рассмеялся.

— Извини, извини, Павел Филиппович! Я фигурально — «вернусь», «не вернусь»! Никуда я не денусь, просто возьму отпуск на неопределенное время, ну и, соответственно, окажусь не у дел.

— Это как? И что за причина?

— А вот так! Я поступаю в твое распоряжение в качестве подопытного. Основание — ярко выраженный «эффект Банника-Афанасьевой». Если очень настаиваешь — «Афанасьевой-Банника», в претензии не буду. Программа-минимум — повторить все эксперименты, проведенные тобой в отношении Афанасьевой. Программа-максимум — выявить его природу… Стоп! — Он предупредительно поднял руку. — Все вопросы потом. Ты получаешь полностью оснащенную лабораторию и неограниченные полномочия. Ассистентом будет Валера Долгополов, старшим лаборантом — небезызвестный тебе Шишков. Он же обеспечит и секретность темы. Попутно, в качестве моего заместителя, будешь знакомиться с работой всего научно-производственного объединения — с перспективой стать его директором. Ну, это на случай, если со мной в процессе экспериментов случится что-либо непредусмотренное и неприятное. Если «не вернусь»… Сам понимаешь, на это время участники должны быть полностью изолированы. Никакой утечки… Ну вот, а теперь можно приступить к вечеру вопросов и ответов.

— Директором, говоришь, — Баринов усмехнулся и покрутил головой. — Ну и ну… А если ты после экспериментов все же выживешь, тогда как?

— Хамишь, парниша? — кротко сказал Банник. — Не идет тебе, честное слово… И вообще, Павел Филиппович — я перед тобой уже повинился, не так ли?

4

Прогуливаться на свежем воздухе перед сном Баринов не стал — ну его в болото, переть на рожон и дразнить гусей, ведь никаких комментариев что можно и чего нельзя, он от Банника не получил. Были более интересные темы.

И от этих интересных и неожиданных разговоров пухла голова.

Теперь в действиях Банника и даже в мотивах его поведения начинала проступать некоторая ясность. Или какое-то подобие ясности — Баринов предпочел думать именно так.

Утомительный и насыщенный денек, ничего не скажешь.

В спальне он лег, не раздеваясь, поверх покрывала на широкую двуспальную кровать, подумав, включил телевизор. Смотреть лежа было удобно, шнур пульта дистанционного управления как раз дотягивался до изголовья. На одной кнопке транслировалась первая программа Центрального телевидения, на другой крутили черно-белые короткометражки с участием Чарли Чаплина и Макса Линдера… Под незамысловатую музыку и нарочито-искусственные ужимки актеров думалось легко и раскованно.

Да-а, любопытными делами занимается «банда» Банника… Или теперь надо говорить «команда»? Раз уж он сам почти подписался на участие в этой… банде-команде.

А ведь любопытство, как известно, сгубило… кошку? мышку?.. Впрочем, неважно — кого, главное, что — сгубило.

Психолог Банник опытный и грамотный. Подсунул такую лакомую наживку, что почти невозможно удержаться. И добиваться формального согласия на работу даже намеком не пытался, просто стал рассказывать — что, как и к чему. Так сказать, постфактум, явочным порядком.

— …Здесь, в головном и, по сути, основном НИИ, прописаны, главным образом, биокибернетики. Будешь смеяться, мол, ЭВМ на нейронах и аксонах? Смейся, но аккуратнее. Потому что первые искусственные биологические мозги уже существуют, и собраны они вручную из клеток мозга лабораторных крыс. Пока глупее арифмометра «Феликс» и тем более настольного калькулятора, но уже спокойно распознают «да — нет», «и — или», «черное — белое», «свет — тень»… Всего же в НПО четырнадцать структурных единиц — НИИ, отдельные лаборатории и автономные группы. По четыреста третьему я подготовил небольшое досье, ознакомишься на досуге. Оно здесь, в коттедже, в твоем личном сейфе, вместе с некоторыми другими документами. Ключ у тебя есть, но там еще одно отделение, с кодовым замком. Я пока настроил на «павел — 1945 — барин», на будущее придумаешь сам… Подробные отчеты найдешь в библиотеке, допуск сейчас оформляют. Но это так, попутно. Или — при форс-мажорных обстоятельствах… Главный твой объект сейчас — это я.

— Алкоголики, эпилептики, шизофреники в роду были? Черепно-мозговые травмы, сотрясения мозга, венерические заболевания? — Баринов, принимая правила игры, решил не церемониться — пациент есть пациент. Тем более — подопытный объект.

Банник к вопросам отнесся как к должному, даже не моргнул… Профессионал!

— Алкоголики, эпилептики и шизофреники в роду мне лично неизвестны. Черепно-мозговых травм не было, венерическими болезнями и гепатитом не болел, в двенадцать лет перенес сотрясение мозга. Без последствий. В детстве — корь, ветрянка, пищевые отравления, пневмония. Одиннадцать лет назад — сквозное огнестрельное ранение правого легкого, закрытый перелом правого предплечья, тропическая лихорадка. Реабилитация полная… Подробный анамнез найдешь в истории болезни там же, в сейфе.

«Однако ж, биография… Это в каких таких тропиках отстреливают биологов? Или он там не в качестве ученого подвизался?»

Лечащему врачу негоже демонстрировать удивление, ученому-экспериментатору — тем паче. И Баринов лишь отметил про себя, что, фактически, о Баннике-то он ничего не знает! Только три года совместной работы в лаборатории на Большой Дорогомиловской, а все остальное — слухи да сплетни. А еще — его непохожесть на остальных. Уверенный, даже ускоренный рост по административной части, безусловный авторитет в научной среде, заработанный собственным горбом и головой, в чем сомнений ни у кого и никогда не возникало… Да весьма подозрительные связи со спецслужбами. В том кругу, к которому принадлежал Баринов, всегда с осторожностью относились к «людям в штатском», можно сказать, сторонились, а уж сотрудничать считалось, как правило, неприемлемым совершенно.

Правда, и действия самих «людей в штатском» не вызывали симпатий определенной части, так сказать, «научной и творческой» интеллигенции. Вербовка «сексотов», стремление «первых отделов» секретить всё и вся, а особенно — оголтелая компания против так называемых «диссидентов» заставляли не просто сторониться, а демонстративно дистанцироваться от «конторы». Тем более, что у многих и многих были личные, мягко говоря, претензии к тому прошлому, когда Комитет Госбезопасности именовался ВЧК, ОГПУ, НКВД, МГБ… Вывески меняли, вроде как лиса или шакал путали свои следы, но суть-то оставалась прежней. Да и сами себя они с гордостью продолжали именовать чекистами, явно подразумевая преемственность не только духа и сути, но и методов, традиций, морали, наконец…

— Хорошо, я ознакомлюсь, — кивнул Баринов. И, помедлив, не выдержал: — Ну, а пока так, вчерне… Ты говорил, что видишь сны… Они появились до сотрясения или после?

— До. Но вот этого в истории болезни не найдешь. Это и кое-что другое знаем только мы с тобой. Так и должно остаться в будущем. Понимаешь, Павел Филиппович?

Да-а, воистину — Париж стоит мессы…

Такого Банника едва ли кто-либо когда-либо мог себе представить, тем более увидеть. Баринов в том числе… Банник не изрекал, не инструктировал, не приказывал, он — просил.

И Баринов невольно отвел взгляд, начал бесцельно передвигать на столике тарелки с закуской, потянулся было к коньяку, но передумал, налил в обе рюмки водку. Слегка прикоснулся своей к рюмке собеседника, кивнул коротко и махнул залпом.

Бумаги в сейфе оказались куда как любопытными.

Во-первых, история болезни Банника. Причем, адаптированная именно для такого случая. Вся написана одним почерком — от начала до конца, а главное, даже начинающий врач сразу бы обнаружил в ней определенные лакуны. Получалось, например, что по своей инициативе пациент к врачам никогда не обращался. Результаты регулярных и довольно широких медосмотров сводились в единую подробную справку, показатели традиционных анализов — в сводную таблицу. Присутствовали описания рентгеновских снимков, ЭКГ, УЗИ и так далее, но ни одного оригинала, скажем, электрокардиограммы, не вклеено… Наблюдались и другие несуразности. При самой поверхностной проверке в любой районной поликлинике за такое ведение истории болезни участковый терапевт точно схлопотал бы выговор, а то и что-нибудь похуже… Вывод: на полном серьезе и с безусловным доверием к содержащейся в ней информации относиться не стоит, но отработать ее надо тщательно.

Следующим интересным документом (и тоже адаптированным) оказался «Журнал лабораторных исследований ЭЭГ пациента Б., 1940 года рождения, пол мужской». Охватывал он период весьма продолжительный — с января 1961-го по декабрь прошлого, 1984-го, но отражал исследования, опять же, исключительно описательно. Правда, перед каждым фрагментом вклеивались образцы электроэнцефалограмм, указывался перечень аппаратуры, ее технические характеристики. Бросалось в глаза, что аппаратура совершенствовалась, но вид ЭЭГ практически не менялся: шестая фаза наблюдалась, вычленялась и описывалась на всем протяжении исследований… Но, естественно, никак не объяснялась.

«Это что же получается, — озадаченно подумал Баринов. — Об этом эффекте Банник знает уже четверть века и нигде, никогда, ни словом, ни полусловом никому не обмолвился? А как же приоритет?.. При его-то бешеном стремлении утвердиться вдруг взял да зажилил открытие?.. Не-ет, тут что-то не так…»

Он пригляделся повнимательнее.

А вот это совсем занятно! И история болезни, и лабораторный журнал исполнены одной рукой. Что характерно, почерк совсем не «медицинский» — ровный, разборчивый, почти каллиграфический, по-женски округлый и аккуратный… Что, Николай Осипович специально готовился к этому моменту?

Вот и подтверждение тому.

В голубеньком скоросшивателе находились несколько машинописных листков, озаглавленных «Примерный план исследования «Эффекта постороннего сна».

Особо не вчитываясь, Баринов стал его просматривать.

Ну что ж, все это мы уже проходили, и примерно в том же объеме и в той же последовательности. Включая ретроспективный гипноз… А вот это что-то новенькое и пока непонятное: «растормаживание отдельных участков коры головного мозга воздействием излучения „ZQ“ различной мощности». И еще вот это: «влияние излучения „S“ на частоту появления посторонних снов».

Баринов перечитал еще раз последние два пункта.

Ну ладно, про эти излучения мы еще поговорим. Ничего похожего ни в научных публикациях, ни в официальных отчетах профильных НИИ и лабораторий встречать не приходилось. И в приватных беседах подобное не упоминалось… Видимо, что-то из засекреченных разработок самого Банника.

А вот почему в план исследований не включены индивидуальные особенности Николая Осиповича? Такие как воздействие на материальные предметы на расстоянии, способность без специальных приспособлений повышать в отдельных точках пространства температуру до 200—250 градусов по Цельсию, ментально воздействовать на ЦНС внешнего объекта по крайней мере в двух режимах… Ведь по его словам данные способности как раз и обусловлены «эффектом Афанасьевой» или, как он здесь его называет «Эффект постороннего сна».

Глава 2

1

В тридцать две минуты девятого раздался телефонный звонок.

Аппарат стоял тут же, на прикроватной тумбочке, и Баринов, чертыхнувшись про себя, снял трубку.

— Доброе утро, Павел Филиппович, это Долгополов.

— Доброе утро. Слушаю вас, Валерий Иванович.

— Извините, что побеспокоил, Павел Филиппович. В моем «поминальнике» первым пунктом стоит звонок вам, поэтому рабочий день с него и начинаю. Докладываю, что сегодня я весь день планирую быть на месте, так что, если я вам понадоблюсь… Далее, когда удобнее подослать к вам человека?

— На предмет?

— Он принесет некоторые бумаги на ознакомление. Ну и вообще, для поручений…

Баринов некоторое время помолчал, усваивая смысл сказанного.

— Поручений пока никаких, а бумаги… Скажем, через час.

— Будет сделано, Павел Филиппович. Если что потребуется — я у себя. До свидания!

— Всего доброго.

Голова побаливала, и во всем теле ощущалась определенная вялость и скованность. Дело понятное, во-первых, не выспался, во-вторых, слишком много размышлял, и все больше на темы неприятные. В-третьих, возможно, сказывалось действие всей той химии, которой его трое суток накачивали. Хоть и спецсредства, а побочные эффекты должны присутствовать.

На местной кухне Баринов освоился еще вчера вечером, и ему здесь понравилось. Все функционально, все под рукой, все блестит никелировкой и белой эмалью. А набор продуктов — голубая мечта привередливого холостяка с гурманскими наклонностями: колбаса вареная, колбаса копченая, три сорта сыра, масло сливочное и шоколадное, ветчина, вареный окорок… В морозильнике — сосиски, сардельки, пельмени; в левом шкафу-колонке — штабели консервных банок, в правом — батареи бутылок… Жить и не тужить!

Особо напрягаться не стал. Сварил кофе покрепче, соорудил сразу четыре разных бутерброда, открыл баночку сардин — вчера аппетита не было совершенно, а сегодня словно прорезался… Ну и правильно, сытое брюхо к невзгодам глухо. Неприятные сюрпризы еще вполне могут воспоследовать, едва ли их набор исчерпался.

Первая утренняя сигарета, да после плотного завтрака, да с хорошим кофе — кто не знает, не поймет… Но и этот момент умудрились испоганить — на второй затяжке у входной двери раздался мягкий зуммер.

Баринов невольно глянул на часы — девять тридцать, ровно.

«Падлюки пунктуальные, черт вас дери!»

Он аккуратно затушил сигарету, пошел открывать.

И вот она, очередная пакость — на крылечке стоял Шишков собственной персоной. В том же самом сером костюмчике, белой рубашке, но без галстука. А газовый пистолет, небось, во внутреннем кармане пиджака…

— Тебе чего? — хмуро спросил Баринов, придерживая дверь приоткрытой.

— Это вам, — сказал Шишков, как ни в чем не бывало, и протянул пакет из плотной голубоватой бумаги. — А вот здесь, в книге, распишитесь, пожалуйста — дата, точное время, подпись… Спасибо, Павел Филиппович. И разрешите доложить: согласно приказу поступаю в ваше распоряжение. Какие будут указания?

Баринов молча оглядел его с головы до ног.

«Н-да, экземплярчик еще тот. Прикажи — землю будет рогами рыть!»

— Пока никаких. Свободен… Хотя, стоп! Где можно найти Долгополова?

— В административном здании, кабинет двести пять. Вот по этой центральной аллее, в самом конце. Телефон: один — ноль-ноль-пять.

— А тебя?

— В первом лабораторном корпусе, комната сто три, телефон: три — ноль-тринадцать.

— Вот теперь все. Можешь идти.

Что толку с ним собачиться. Дело-то, по большому счету, не в нем.

Сопроводительной записки в пакете не оказалось, но содержимое вполне красноречиво говорило само за себя.

Похоже, поработали качественно. Столь глубоко в бюрократические тонкости Баринов никогда не погружался, но догадывался — формальности в данном случае соблюдены четко.

Бумаг немного, но все в одну тему.

Баринов положил перед собой первый набор — письмо директора НПО «Перспектива» в Президиум АН СССР с просьбой направить переводом П. Ф. Баринова в распоряжение НПО, разрешение Президиума на перевод, приказ по Киргизскому филиалу НИИЭМ о переводе П. Ф. Баринова «на основании его личного заявления и письма НПО «Перспектива», приказ по НПО о приеме П. Ф. Баринова в порядке перевода на должность исполняющего обязанности директора НИИ-403.

Чисто отпечатанные на официальных бланках, с указанием подписи соответствующего должностного лица, над шапкой каждого документа — рукописная пометка: «проект»… Не хватало только его личного заявления. А также — ни на одном документе не проставлена дата.

А вот и второй набор. Здесь всего две бумажки, но зато с «живыми» печатями, подписями, датами и номерами: приказ Салиева командировать с 7 августа 1985 года заведующего лабораторией П. Ф. Баринова в распоряжение Президиума АН СССР и приказ Банника назначить с 8 августа 1985 года командированного П. Ф. Баринова временно исполняющим обязанности директора НИИ-403.

Против этого лома уж точно не может быть приема. Сплошное — «скачи, враже, як пан каже!»

И, похоже, самое время вспомнить бесхитростную молитву, которой учила маленького Павлушу родная тетка Галя — в далекие-далекие годы: «Господи, дай мне терпение принять то, что я не в силах изменить, дай мне силы изменить то, что возможно, и дай мне мудрость научиться отличать первое от второго»…

Баринов потянулся за трубкой телефона, набрал 1—005.

— Слушаю, Павел Филиппович, — донеслось буквально после второго гудка.

— Я хочу познакомиться с территорией.

— Буду у вас через пять минут.

Как и говорил Банник, хозяйство было обширное и разнообразное, и Баринов постарался хотя бы мельком посмотреть все.

Не то, чтобы он планировал здесь всерьез и долго разделять и властвовать. Сказалась привычка подходить к любому делу тщательно, почти скрупулезно и детально. И вообще, он полагал, что начальник, даже номинально исполняющий обязанности, должен знать и уметь все то, что знает и умеет подчиненный, и еще хотя бы вполовину больше и лучше.

Что греха таить, территория понравилась. И уютно, и функционально одновременно, что немножко странно, однако объяснимо. В средствах, похоже, не стеснялись, а опыт у проектировщиков и строителей по обустройству таких вот изолированных, полуавтономных образований, имелся богатый.

Они шли по пустынным аллеям, и Баринов вслух удивился, что никого вокруг не видно. Долгополов сухо проинформировал, что сегодня воскресенье, а он, Долгополов, остался на рабочем месте исключительно на случай, если окажется полезен Павлу Филипповичу.

Баринов на ходу попытался просчитать прошедшие дни — а ведь и верно, выходной!

Высокий бетонный забор по периметру неплохо маскировался кустарником и деревьями, внутри четко разграничивались жилая, хозяйственная и научно-производственная зоны. Территория, можно сказать, утопала в зелени, причем растительность подбирали смешанную — и лиственные деревья, и хвойные. Значит, и зимой было на чем глаз остановить. Аккуратные газоны, цветочные клумбы, вымытый асфальт… Шарашка-то шарашка, но комфортабельная. Что, впрочем, сути не меняло.

Долгополов добросовестно провел его по всем этажам трех научно-производственных зданий, демонстративно подчеркивая полную открытость, но задерживаться где бы то ни было старался избегать, вежливо напоминая: «Павел Филиппович, нам еще многое предстоит посмотреть».

Он прихватил с собой три огромные связки ключей с бирками, но открывал не все комнаты. Многие помещения были опечатаны, у их дверей он молчаливо разводил руками, и они шли дальше.

Пообедали в небольшой, столов на десять-двенадцать, местной столовой, расположенной в пристройке с тыльной стороны административного корпуса. Она работала, несмотря на воскресенье. В зале никого не оказалось. Вообще-то здесь бытовало самообслуживание, но к ним подошли сразу две официантки, вручили по листочку меню.

Столовая тоже понравилась. Чисто, вкусно, уютно.

Счета принесли раздельные, однако денег не взяли. Долгополов, перегнувшись через стол, вполголоса пояснил, что сумму запишут в личную карточку, потом вычтут из зарплаты.

Выйдя из столовой, присели на лавочку в тени огромной, наверное, вековой липы. Долгополов неодобрительно покосился на сигарету в руках Баринова, демонстративно пересел, чтобы дым относило в сторону.

— А сейчас куда, Валерий Иванович? На полигон? — спросил Баринов, отправив окурок в стоящую рядом урну.

— Можно и на полигон, — согласился Долгополов. — Только ничего интересного не увидим, тем более, что позапрошлым летом его законсервировали. От аппаратных ключей у меня нет, а так — полигон как полигон.

— Вы говорили, живете здесь, в коттедже?

— Вообще-то, в Москве, — сухо ответил Долгополов. — Сюда приезжаю на работу, нередко случается заночевать. А в коттеджах, в основном, живет молодежь, несемейные и командированные… Ну что, Павел Филиппович, посмотрим ваш кабинет?

Баринов подумал, прикидывая. Зрительных впечатлений на сегодня вроде бы достаточно, можно и посидеть, пообщаться.

— Я не против. Ведите, Валерий Иванович.

На второй этаж административного корпуса они прошли через центральный вход, мимо вахтера. Ни документов, ни пропусков тот не спросил, но проводил их цепким внимательным взглядом.

Приемная оказалась самой обыкновенной — с двумя письменными столами, стоящими поодаль, с остальным обычным антуражем. Из нее вели две обитые кожей двери. Около левой табличка — «Директор НПО «Перспектива», около правой — «Директор НИИ-403».

— У вас ключи с собой? — спросил Долгополов. И пояснил: — У меня только от приемной.

Зато кабинет соответствовал представлениям номенклатурного начальника выше среднего уровня. Не каждый министр в Киргизии сподобился такого.

Не сговариваясь, Баринов и Долгополов заняли места друг против друга через приставной стол.

— А Банник, значит, напротив? — спросил Баринов.

— Да. Когда Николай Осипович здесь, он занимает тот кабинет.

Помолчали. Баринов — выжидательно, Долгополов — терпеливо и равнодушно.

— Ну что ж, Валерий Иванович, — вздохнул Баринов, убедившись, что инициативой собеседник обладает нулевой. — Продолжим, пожалуй. Итак, какова же тематика института? И если можно, поподробнее.

— Извините, Павел Филиппович, конкретные темы вне моей компетентности. Общие вопросы, хозяйственные, бытовые — пожалуйста. А научно-производственная конкретика — это, пожалуйста, к Николаю Осиповичу.

Баринов в сердцах крепко выразился про себя. Что за мужик этот Долгополов, в конце-то концов? Лощеный, рафинированный с виду, а похоже, ни рыба ни мясо!.. Служака или притворяется?

— Ах, так вы, значит, простой завхоз? — преувеличенно удивился Баринов.

— Я ваш заместитель по организационным вопросам. — Похоже, на этот раз Долгополов обиделся всерьез. Даже на скулах обозначились розоватые пятна. — Мне кажется, Павел Филиппович, вы зря так все обостряете.

И Баринов одернул себя в запоздалом раскаянии — если уж приходится общаться с людьми, лично тебе неприятными, так постарайся хотя бы не показывать им этого. Обниматься и целоваться не обязательно, фамильярничать да панибратствовать тем более, а держаться с ними надлежит ровно и нейтрально. Даже с Шишком. И с этим — замом по хозчасти.

— Извините, Валерий Иванович, — он на миг склонил голову. — Спасибо за познавательную экскурсию. Завтра лаборатории будут функционировать в штатном режиме, не так ли?.. Ну и славно… Итак, я, пожалуй, посижу здесь, осмотрюсь. Если у вас ко мне никаких дел, то вы свободны. Обещаю сегодня больше не беспокоить.

Долгополов с готовностью поднялся.

— До свидания, Павел Филиппович. Приемную закроет охранник. Будьте здоровы.

— И вам всего хорошего, Валерий Иванович.

2

Ну, вот… Информации добавилось, есть возможность вернуться к главному — будет он работать на Банника или нет?

Если «да», то на каких условиях? Или говорить об условиях — дохлый номер?.. А если «нет»?

Пожалуй, стоит разделить проблему на части. И, вычленяя отдельные элементы, решать по порядку, строго выдерживая очередность.

С одной стороны — насильственным образом грубо нарушено, можно сказать, попрано его священное право выбора: где работать, как работать, над чем работать. Где жить, как жить. С кем общаться.

С другой стороны — каким образом он может воспротивиться этому самому насилию?

Поразительно, однако ж в настоящий момент он абсолютно бессилен вообще что-либо предпринять! Ну — аб-со-лют-но!.. Он здесь никто и звать его никак!

Очень изящно выразился Банник — «лицо, владеющее государственной тайной, но не имеющее допуска к ней»…

Баринова словно выбросило из кресла, он пробежался по огромному кабинету до дверей и обратно, остановился, опомнившись, у письменного стола. Метаться из стороны в сторону, бегать, кричать, биться лысиной о паркет, топать ногами… не лягушка же он в кринке с молоком, в самом деле. Бессмысленной моторикой ничего не добьешься.

Что он может сам, в конкретных сложившихся обстоятельствах?

Демарш на словах. То же, но с битьем подвернувшихся морд и стекол, швырянием стульев и других предметов — до первых санитаров-охранников. Голодовка. «Итальянская» забастовка. Что еще?

Встанет он, положим, в позу — ни под каким видом, никогда, только через мой труп!.. Ну что, будет тебе труп. И без всяких фигур речи. Сейчас-то он просто пропал без вести для родных, друзей, знакомых. В этом случае пропадет на самом деле, для самого себя в том числе.

Разумеется, буквально на следующий же день его не ликвидируют, но бокс-изолятор не зря показали!.. В Моабите, Лефортово или замке Иф можно надеяться бежать. Говорят, даже случаи бывали. Из одиночки НИИ-403 побег исключен по определению. Кроме хлорпромазина, в просторечии «аминазин», найдутся и другие нейролептики.

Далее, предположим, какими-то неведомыми путями удастся дать знать о себе родным и друзьям. Вопрос на засыпку: что конкретно смогут они?

Заявить о пропаже человека… Ну, объявят всесоюзный розыск, расклеят на столбах афишки с его фотографией, раздадут ориентировки постовым и участковым. А кто считал, сколько таких бумажек скапливается по письменным столам райотделов хотя бы за месяц?

Пойти по инстанциям, все выше и выше… Хорошо, найдут ход аж туда-туда, на самый верх. Но кто знает, на каком именно уровне, на какой именно ступеньке санкционировано, что некий Баринов П. Ф. должен быть изъят из обычной жизни? И под каким соусом эта «необходимость» будет подана, в случае запроса, туда-туда, на самый верх?

Апеллировать к общественному мнению… Ну, это уже из области фантастики, ибо трудно апеллировать к тому, что принципиально отсутствует. Мнение-то оно есть, но насколько общественное?

Робинзон Крузо надеялся, что когда-нибудь на горизонте появится корабль.

Получивший по суду «червонец» или «четвертак» может утешаться тем, что срок когда-нибудь кончится.

Но бесследно исчезнувший, он же «пропавший без вести», ни на корабль, ни на условно-досрочное, ни на конец срока рассчитывать не может…

Ладно, зайдем с другой стороны. Рассмотрим вариант элементарного побега. Ну, случится чудо, и окажется он вдруг по ту сторону забора… Куда идти? У кого искать понимание, защиту и помощь?

В милицию? В прокуратуру? Они сами его сюда и доставят.

В райком, горком, ЦК? Те напрямик выйдут на «контору».

В редакцию газеты, на радио или телевидение? Тогда бравые ребята в белых халатах приедут за ним туда. И будь уверен, ни строчечки, ни фразочки о личности Баринова никуда не прорвется. Ни в эфир, ни на газетную полосу. На редактора даже цыкать не придется — должностное лицо посмотрит строго, и редактор любому тотчас очень доступно, с примерами, объяснит, что это был «пациент психиатрической лечебницы».

Объяснить можно, проверить нельзя. Да никто проверять и не осмелится.

Вот и получается, что даже теоретически — ничего, никогда и никому…

Железобетонная стена, облицованная ватой.

Пока идешь в колонне, разбившись на пятерки, ты — один из массы, и внимание на тебя минимальное. Его, вроде бы, и незаметно. Особенно тому, кто замечать не хочет. Но шагни в сторону — попытка к бегству, оружие применяется без предупреждения…

Что чувствовал отец, когда ему зачитали десять лет за контрреволюционную деятельность и терроризм плюс контрреволюционную агитацию и пропаганду? Статья 58-я, пункт 8 и 10.

Вот так вот, постепенно, и приходит четкое осознание безысходности…

Слишком полное представление имеет Баринов о внутренней кухне принятия решений, чтобы надеяться на помощь и понимание. И слишком хорошо знает степень ответственности, вернее, безответственности разного рода должностных лиц и учреждений. И повадки важных людей, сидящих в высоких кабинетах, которые хоть и надувают щеки на публике, так только для самоутверждения. Поскольку прекрасно сознают и про себя: шагнешь в сторону — даже окрика не последует… Вот так аукается теперь Баринову и членство горкома, и номенклатурная должность, и владение ходами-выходами, умением лавировать среди власть предержащих, используя слабости одних и сильные стороны других…

Получается, что знание — не всегда сила. Знание — иногда и бессилие, а в данном конкретном случае — полная атрофия доверия к любым властным структурам.

Это, если по-ученому. А в народе говорят проще: меньше знаешь — крепче спишь.

Значит, принимаемся за рефлексии. Ретроспективную, ситуативную, а также перспективную. Иначе говоря, поразмышляем, как дошел до жизни такой, что ответить на поползновения Банника.

А также чем это все обернется в будущем лично для него, Баринова.

С одной стороны — конформизмом, сиречь соглашательством.

С другой стороны — упорством и несокрушимостью, иначе, фанатизмом.

Хрестоматийный пример — Галилей и Бруно. Хотя сравнивать себя со столпами — дурной тон.

Крайности — это понятно. А возможен ли компромисс?

В общем-то, похоже, его не избежать. Однако, компромисс — продукт двусторонний. Весь вопрос, далеко ли каждая сторона может зайти в стремлении к нему? Можно ли — принципиально! — достичь соглашения, чтобы и Банник, и Баринов были удовлетворены? И волки сыты, и овцы целы… Знать бы только, кто здесь волк, а кто — баран?

Как определить грань, за которую он, Баринов, выйти не может, не поступившись принципами?

Кто-то сказал — Дизраэли? Черчилль? — что настоящий политик должен знать, когда прятать принципы в карман, а когда доставать их из кармана… Но Баринов-то не политик, а ученый!

Надо потянуть время, а попутно выпотрошить Банника. Насколько тот сам позволит, и насколько это удастся ему, Баринову. Дальше — «будем делать посмотреть». Война план покажет. И вообще — поможет отличить «первое от второго»…

К слову — ради того, чтобы понять, а что же на деле представляет собой «эффект Афанасьевой», допустимо, наверное, пойти на определенные издержки. Даже может, на жертвы.

3

Первый трудовой день негоже начинать с опоздания, и в восемь двадцать пять Баринов подошел к подъезду административного здания, слегка беспокоясь как себя вести с «коллегами», вернее, с подчиненными. Он никого не знает, его никто не знает…

В «свой» кабинет он проник абсолютно явочным порядком, словно проделывал это сотни раз.

Вахтер (уже другой, не вчерашний) поприветствовал его первым — «Доброе утро, Павел Филиппович!» — и поспешил нажать кнопку, разблокировав турникет.

В приемной из-за стола поднялась и приветливо улыбнулась навстречу женщина лет тридцати с внешностью типичной московской секретарши. И выговор у нее оказался типично московским.

— Здравствуйте, Павел Филиппович! Я ваш секретарь, зовут Анна Сергеевна, можно просто Аня. Ваш кофе будет через пять минут.

На ее столе уже лежали какие-то бумаги и вскрытые конверты, пишущая машинка на соседнем расчехлена, дверца сейфа, стоящего сбоку, слегка приоткрыта.

— Доброе утро, Анна Сергеевна. Вы давно здесь?

— У меня рабочий день начинается на полчаса раньше, Павел Филиппович, ровно в восемь… Почту я сейчас кончаю разбирать. И еще Валерий Иванович хотел зайти, как только вы будете у себя.

Баринов кивнул невозмутимо.

— Хорошо, я жду. — Он перевел взгляд на дверь слева. — Николай Осипович не появлялся?

В глазах секретарши промелькнул непонятный огонек, но ответила она так же ровно и предупредительно:

— Николая Осиповича не будет до конца недели, он в командировке.

Баринов снова кивнул и своим ключом открыл дверь кабинета.

В сопровождении Долгополова Баринов снова прошел по лабораториям. Знакомился с сотрудниками, выслушивал краткие доклады заведующих, задавал вопросы, пытался вникнуть в ответы… И все больше и больше недоумевал, зачем Банник стремится втянуть его в круг своих обязанностей и проблем.

Задачи, над которыми работали здесь, только самым краем соприкасались с областью, в которой был занят он сам. Об этом он задумался еще вчера вечером в кабинете в коттедже, когда читал, продираясь сквозь запутанные формулировки, сводный тематический план НИИ-403 на текущий год.

Ну да, в институте работали биологи, физиологи, биохимики и биофизики… да только их научные интересы лежали совершенно в других плоскостях. И зачем директором над ними понадобилось ставить нейрофизиолога, пусть даже доктора наук, но исключительно экспериментатора по духу и сути — совершенно непонятно… Разве что обеспечить синекурой самого директора.

Это напоминало, как если бы узкого специалиста по червям-нематодам поставить руководить коллективом, исследующим, скажем, экологию Байкала. Или, допустим, астрофизика, признанного авторитета по внегалактическим объектам, переключить на изучение строения солнечной системы. Или инженера-дизелиста привлечь к работе над жидкостными реактивными двигателями… Ряд можно продолжить до бесконечности. Биолог биологу рознь, как и инженер инженеру.

Так ради чего, собственно, Банник нагородил весь этот сыр-бор?..

Сотрудников Баринов запоминать специально не старался. Вот так, мимоходом, в человеке не разберешься, а если вдруг придется работать в контакте, найдется время познакомиться теснее.

Его больше занимало другое.

Средств на оснащение института, похоже, не жалели, такого оборудования еще поискать. Кое-что из виденного он, конечно, встречал в московских лабораториях, в Новосибирске, Ташкенте, Ростове, Харькове, но о большинстве даже читать и слышать не приходилось. Наполовину, а то и на две трети импортное: несколько французских электронных микроскопов, два японских магнитно-резонаторных томографа, шведские ультразвуковые и инфракрасные сканирующие комплексы, мыслимые и немыслимые анализаторы всего и вся… А уж операционная словно целиком перенесена из Мюнхена или Франкфурта-на-Майне, химико-биологическая лаборатория — из Глазго, гистологическая — из Цюриха…

К аппаратуре трех электронно-биофизических лабораторий он особо не присматривался, там своя специфика, ему недоступная, а подразделения, которое бы занималось исследованиями в области нейрофизиологии, как он понял еще раньше, в НИИ просто не существовало.

Зависти не испытывал, хотя, как понял, всю жизнь ему приходилось работать на аппаратуре вчерашнего дня. Так только, присутствовало небольшое удивление и некоторая досада пополам с легким недоумением… Н-да-а, прав Банник, современной наукой трудно заниматься по настоящему в Киргизии, Армении, Саратове, Пензе и Хабаровске…

День выдался не столько тяжелым, сколько утомительным.

Чтобы все увиденное и услышанное не слилось в сплошную и неразделимую круговерть, Баринов старался не торопиться. После очередного подразделения он выводил Долгополова наружу, усаживал на лавочку в тени, и заставлял вкратце повторить: а чем, собственно, занимается данная лаборатория, отдел, сектор?.. Сам курил, переспрашивал, задавал вопросы, проверяя себя, и с легким сожалением констатировал, что в чем-то приходилось его и поправлять. Ну да, завхоз есть завхоз, пусть и с медико-биологическим образованием.

На такие перерывы иногда требовались две сигареты, ведь по комнатам и коридорам буквально на всех углах висели грозные таблички «No smoking!», и, похоже, это правило внутри помещений соблюдалось неукоснительно.

…Они попрощались с заведующим сектором биомеханики, последнего, где намечал побывать в этот день Баринов, и вдруг в коридоре, прямо над головой, громко зазвучал прерывистый зуммер.

— Семнадцать тридцать, конец рабочего дня, — пояснил Долгополов, заметив его недоумение. — Мы не приветствуем сверхурочную работу. В шесть часов отправляются автобусы, надо на них успеть. Есть, конечно, еще два дежурных — в восемь и десять часов, но это для технического персонала.

— Вы тоже добираетесь автобусом, Валерий Иванович?

— Нет, зачем же. У меня персональный автомобиль. А некоторые приезжают на своих машинах, бензин мы оплачиваем.

Они вышли на крыльцо.

На пустынных днем аллейках то тут, то там стали появляться люди. По одному, по двое, небольшими группками они неторопливо шли в одном направлении — в сторону административного здания, к автобусной стоянке.

— Ну что ж, Павел Филиппович, разрешите откланяться, — Долгополов протянул ему руку. — Мне еще надо забежать к себе.

— Да-да, разумеется, — спохватился Баринов. — До завтра, Валерий Иванович.

Он прошел в небольшую беседку, почти целиком скрытую зеленью.

День утомительный, но продуктивный. Если абстрагироваться от действительности, а сосредоточиться только и исключительно на науке.

Значение фундаментальных разработок, ведущихся в НИИ, вот так, с ходу, не поймешь, тем более не оценишь, но размах впечатлял. Особенно исследование поэлементно функций глубинных областей головного мозга. Это раз. Важностью и необходимостью попыток «сборки» биокомпьютеров на базе клеток мозга млекопитающих при беглом знакомстве он не проникся — что мудрить, природа сама постаралась, сотворив мозги хотя бы тех же крыс, причем, мозги не самые плохие. Однако допускал, что дело не только интересное, но может стать полезным и даже перспективным. Это два. По-настоящему его заинтересовали только работы по биопротезированию элементов опорно-двигательного аппарата, а также органов слуха и зрения. И это — три.

Четвертым же, а может, главным, было то, что ни одна из тем, ни одна из разработок этого сверхсекретного НИИ не заслуживала, с точки зрения Баринова, никакой секретности вообще. Что вводило в некоторую растерянность — если секретить нечего, то зачем тогда секретить?.. Сразу приходило на ум — таким приемом легко достигалась не только неограниченность финансирования, но и независимость и не подконтрольность любых исследований. Как душа захочет! Или — левая пятка. Хоть икроножный рефлекс изучай… Да и зарплата здесь, надо полагать, далеко не по академическим ставкам.

Невольно вспомнился Мишка Зырянов, друг и закадычный приятель. Жил тот напротив, через улицу, с первого класса сидели за одной партой. После школы попал в армию, там вступил в партию, дослужился до старшего сержанта. Окончив университет, три года отработал по распределению в школе воронежской глубинки. Активный был парень, вдобавок идейный и горластый, и пригласили его инструктором в сельский же райком комсомола. Первое, о чем он задумался — отчего его зарплата вдвое выше зарплаты учителя? И, по простоте душевной, попытался выяснить это у старших товарищей. Второй секретарь, курировавший его, который и сагитировал сменить работу, внимательно выслушал, задал пару-тройку уточняющих вопросов, а потом ответил на полном серьезе, достаточно весомо: «Мы с тобой, Миша, не имеем права отвлекаться и размениваться на мелочи быта, потому что выбрали путь профессиональных революционеров!»

Так что — ай да Банник, ай да молодец! Ай да сукин сын!

А может, ему просто не все показали? Допуска-то нет… Забавно, прямо анекдот: директорство есть, а допуска нет…

Аллейки обезлюдели, седьмой час. Пора «домой». Отужинаем, что бог послал, да поработаем с документами. Противную сторону надо знать не только в лицо, но и изнутри.

Но сначала хорошо бы провести эксперимент, который во многом уточнит дальнейшее… И он направился к проходной.

Результат оказался ожидаемый — охранник попросту его не выпустил. Потребовал пропуск, которого, естественно, у Баринова не было. Впрочем, как и любых других документов. И на просьбу позвать караульного начальника отвечал однообразно и коротко — «Не положено!»… Что и требовалось подтвердить.

…Свернув на аллейку к коттеджам, Баринов резко остановился, глухо стукнуло в груди. Напротив его домика стояла Лиза… Неужели и ее тоже?..

Через секунду наваждение исчезло, а стоило женщине повернуться, Баринов уже не понимал, как мог обознаться. Ну да, и фигура — один в один, и темно-русые волосы с легкой рыжинкой, и та же манера в ожидании пристукивать носком туфельки по асфальту… Но тип лица совершенно другой, но слишком яркий, близкий к вульгарному макияж, но громадные серьги-кольца в ушах, и эта нелепая клеенчатая хозяйственная сумка через плечо… Словом, показалось. Однако, в первый момент, сердце дало-таки перебой.

Женщина увидела Баринова и заулыбалась, торопливо поправила прическу, а когда он подошел поближе, громко поздоровалась:

— Здравствуйте, Павел Филиппович! Я вот в дом не захожу, решила вас здесь дождаться.

— Здравствуйте, — Баринов остановился перед ней в легком замешательстве. — Извините, мы знакомы?

— Ой, нет, конечно! — Женщина всплеснула руками. — Вы наш новый директор, а я Вероника, горничная. Валерий Иванович сказали, что вы вчера заселились, и я буду убираться у вас, за порядком следить.

— Гм, вот так, значит, — Баринов подумал, кивнул. — Ну что ж, Вероника, давайте пройдем, потолкуем, — и по дорожке направился к дому.

Женщина шла следом и говорила, говорила не переставая. В прихожей она привычно сбросила туфельки, босиком прошла за ним в гостиную, нимало не смущаясь, без приглашения, села на диван — все так же непрерывно выдавая информацию, необходимую, по ее мнению, новому жильцу и новому директору.

Сообщила, что ей двадцать девять лет (соврала, конечно, по всем параметрам не меньше тридцати пяти), что живет в поселке неподалеку с мамой и дочерью, что бывший муж объелся груш и десять лет как в бегах, даже алиментов не платит, что окончила медучилище, но по специальности работы не нашлось. Пошла в совхоз учетчицей, потом продавщицей в райпо, а потом сосед дядя Костя устроил сюда, в институт. Здесь нравится — люди все ученые, культурные и вежливые, ни мата-перемата, ни пьянок-гулянок, даже почти не пристают. Вдобавок платят хорошо, в совхозе не всякий механизатор столько получает. А еще два раза в месяц дают продовольственные заказы, а там гречка, индийский чай, сервелат… И рабочий день ненормированный, пропуск с полосой, вход-выход в любое время, хоть днем, хоть ночь-полночь. Летом хорошо, у нее велосипед, зимой, правда, или пешком, или автобуса ждать… У жильцов положено три раза в неделю убираться, когда им удобно. Постельное белье меняется раз в неделю, а что постирать, так в бельевой ящик кладите. Если еще что надо, на бумажке напишите, а бумажку в кухне на холодильнике оставьте. А в кабинете у вас как, можно без вас убираться? А то вон Николай Осипович, например, ругаются, если без него, порядок, мол, нарушаю, потом не найдешь ничего…

Она говорила и говорила, а сама постреливала глазками, проверяя почти после каждой фразы, какое впечатление производит, наивно и неприкрыто кокетничала — то волосы без необходимости поправит, то сарафанчик одернет, то на нем несуществующую складочку примется разглаживать…

Но, наконец, спохватилась, глянув на маленькие золотые часики на запястье:

— Ох, разболталась я что-то, извините, Павел Филиппович! А вам-то и поужинать надо бы, и поработать, наверное, так ведь? А я время у вас отнимаю своей болтовней. Вы скажите, когда к вам лучше приходить? Ключ у меня есть…

Обговорили дни и время уборок. Баринов уточнил кое-что по ходу, и Вероника, еще раз глянув на часы и снова охнув, подхватила сумку и умчалась по аллейке в сторону административного корпуса.

Баринов из окна проводил ее взглядом и вздохнул с облегчением — все же утомила она словесным водопадом. Но прислушался к себе и с удивлением отметил, что к облегчению примешивается некоторая доля сожаления. Вдруг почувствовал, что не хватает ему простого человеческого общения. Такого вот легкого, непринужденного, когда не надо лихорадочно просчитывать на ходы вперед, следить за своим и чужим словом, мучительно предугадывать — куда же повернет разговор собеседник… Когда не требуется каждый миг быть настороже. Бдить, одним словом.

Давно не общался он с людьми, которым нужен только слушатель, которые вот так легко, бесхитростно и бездумно способны болтать часами: обо всем — и ни о чем… Да и вообще, когда он в последний раз «ходил в народ»? Сотрудники и коллеги, друзья и приятели, испытуемые и подопытные — не в счет.

4

Подавая утренний кофе, секретарша сказала:

— Павел Филиппович, в приемной Арзыбов. Просит принять.

Баринов слышал эту фамилию от Банника и непроизвольно бросил короткий взгляд на дверь кабинета.

— Да-да, просите, Анна Сергеевна. Тогда еще чашечку, пожалуйста.

Решительная, твердая походка, расправленные плечи и прямо поставленная голова не оставляли сомнений в профессии вошедшего. Даже обычные темные брюки с острой стрелкой и белая рубашка с коротким рукавом смотрелись на нем словно форменные.

— Здравия желаю, товарищ директор. Разрешите представиться — Арзыбов Роман Глебович, начальник режима и ваш заместитель.

Баринов еще раньше поднялся из-за стола и, выйдя навстречу, пожал его крепкую, но маленькую, словно женскую, руку.

— Очень приятно, Роман Глебович. — И представился в свою очередь: — Баринов Павел Филиппович, исполняющий обязанности директора… Присаживайтесь, пожалуйста. Сейчас будет кофе.

Они сели по обеим сторонам приставного стола и, не пряча взглядов, с полминуты внимательно и пристально изучали друг друга.

— Редкая фамилия у вас, Роман Глебович, — сказал Баринов, дождавшись, пока секретарша принесла еще один кофе. — Помнится, в начале семидесятых в театре «Ромэн» была такая молодая актриса — Верочка Арзыбова. Не солистка, конечно, на вторых ролях, но каков голос, какова стать!

Выражение лица Арзыбова не изменилось, только в глазах блеснула едва заметная искорка.

— У вас хорошая память, Павел Филиппович. А Вера Арзыбова — моя родная тетка по отцу. Она и по сей день играет в той же труппе.

— Да что вы говорите! — вполне искренне удивился Баринов. — Ну и дела! Тесен мир… Нас однажды познакомили после спектакля, и я навязался в провожатые. Мы шли пешком по Ленинскому проспекту до «Динамо», а дальше она провожать запретила, уехала на метро сама. Жила она тогда на Садовой-Самотечной, напротив театра Образцова.

Они помолчали, сделали по паре глотков кофе.

— Н-да-а, — задумчиво проговорил Баринов. — Волнующая женщина, настоящая цыганская баронесса. Ей нравилось, когда я ее так называл… Ну да ладно, поговорим о наших делах. Что вы имеете мне сообщить, Роман Глебович?

— Поскольку вы, Павел Филиппович, человек в коллективе новый, считаю необходимым доложить вкратце о принятой в НИИ режимной системе. Ввести вас, так сказать, в курс.

Баринов прищурясь посмотрел на собеседника и сказал с плохо скрытой иронией:

— Интересный поворот. Мне — и вдруг о режиме, охране, системе наблюдения и прослушки… Наверное, сообщите также пароли, клички, явки… что там еще может быть?

Арзыбов выслушал спокойно, не перебивая и никак не реагируя ни на слова, ни на тон.

— Нет, такими подробностями я вас обременять не стану. Детали и нюансы в моей компетенции. А вот общими принципами нашей режимной системы вы как руководитель должны, по-моему, владеть в полной мере.

— А вот от этого увольте, Роман Глебович! — жестко сказал Баринов. — Вашей системы я не знаю и знать не хочу, это — не в моей компетенции. Но буду весьма благодарен, если хотя бы вы объясните — в качестве кого, и на каком положении я здесь нахожусь. Заодно — на каком основании.

— Извините, я не совсем понимаю…

— А что тут непонятного? — перебил его Баринов. — Выйти за пределы вашего периметра я не могу, почтового отделения нет, «межгород» отключен, — он указал на единственный телефонный аппарат на письменном столе. — А если учесть обстоятельства моего появления здесь…

— Извините еще раз, Павел Филиппович, но мне ничего не известно об обстоятельствах вашего появления. Этот вопрос я обсуждать не могу. В остальном же действую на основании приказа и соответствующих должностных инструкций. Междугородная связь отсутствует на всей территории городка, а пропускная система исключений не знает. Как только оформят допуск, я моментально выпишу пропуск на ваше имя.

— Хорошо, спрошу тогда в упрощенной форме: каков мой статус — «зэк» или «вольняшка»?

И снова ни одна черточка не дрогнула в лице Арзыбова.

— У вас искаженное представление о нашей службе, Павел Филиппович. Мы не делим сотрудников на подобные категории.

— И все же?

— Вы — исполняющий обязанности директора закрытого научно-исследовательского института и как все его сотрудники подчиняетесь положению о режимном предприятии.

— Но мне неизвестно это положение!

— Как только придет допуск, я познакомлю вас с этим документом.

Баринов откинулся на спинку кресла, снова всмотрелся в лицо Арзыбова.

Забавно получается. Два зама — две противоположности. Один изо всех сил старается казаться умным, а второй, словно специально, строит из себя этакого служаку дуболома… Ладно, еще раз проверим его «на вшивость».

— Скажите, Роман Глебович, а вас не удивило, что человека, не имеющего допуска к секретам, вдруг назначают главой режимного учреждения?

— Никак нет, Павел Филиппович. Решение руководства. У меня приказ, а приказы, как вы знаете, не обсуждаются.