Листья в поле пожелтели,

И кружатся, и летят;

Лишь в бору поникши ели

Зелень мрачную хранят.

Под нависшею скалою

Уж не любит, меж цветов,

Пахарь отдыхать порою

От полуденных трудов.

Зверь, отважный, поневоле

Скрыться где-нибудь спешит,

Ночью месяц тускл и поле

Сквозь туман лишь серебрит.

Однажды женщины Эрота отодрали;

Досадой раздражен, упрямое дитя,

Напрягши грозный лук и за обиду мстя,

Не смея к женщинам, к нам ярость острой стали,

Не слушая мольбы усерднейшей, стремит.

Ваш подлый род один! — безумный говорит.

С тех пор-то женщина любви не знает!..

И точно как рабов считает нас она…

Так в наказаниях всегда почти бывает:

Которые смирней, на тех падет вина!..

На склоне гор, близ вод, прохожий, зрел ли ты

Беседку тайную, где грустные мечты

Сидят задумавшись? Над ними свод акаций:

Там некогда стоял алтарь и муз и граций[1],

И куст прелестных роз, взлелеянных весной.

Там некогда, кругом черемухи млечной

Струя свой аромат, шумя, с прибрежной ивой

Шутил подчас зефир и резвый и игривый.

Там некогда моя последняя любовь

Питала сердце мне и волновала кровь!..

Сокрылось всё теперь: так, поутру, туманы

От солнечных лучей редеют средь поляны.

Исчезло всё теперь; но ты осталось мне,

Утеха страждущих, спасенье в тишине,

О милое, души святое вспоминанье!

Тебе ж, о мирный кров, тех дней, когда страданье

Не ведало меня, я сохранил залог,

Который умертвить не может грозный рок,

Мое веселие, уж взятое гробницей,

И ржавый предков меч с задумчивой цевницей!

Когда Рафаэль вдохновенный

Пречистой девы лик священный

Живою кистью окончал,

Своим искусством восхищенный

Он пред картиною упал!

Но скоро сей порыв чудесный

Слабел в груди его младой,

И утомленный и немой

Он забывал огонь небесный.

Таков поэт: чуть мысль блеснет,

Как он пером своим прольет

Всю душу; звуком громкой лиры

Чарует свет, и в тишине

Поет, забывшись в райском сне,

Вас, вас! Души его кумиры!

И вдруг хладеет жар ланит,

Его сердечные волненья

Всё тише, и призрак бежит!

Но долго, долго ум хранит

Первоначальны впечатленья.

Забудь, любезный Петерсон,

Мои минувшие сужденья;

Нет! Недостоин бедный свет презренья,

Хоть наша жизнь минута сновиденья,

Хоть наша смерть струны порванной звон.

Мой ум его теперь ценить иначе станет.

Навряд ли кто-нибудь из нас страну узрит,

Где дружба дружбы не обманет,

Любовь любви не изменит[2].

Зачем же всё в сем мире бросить,

Зачем и счастья не найти:

Есть розы, друг, и на земном пути!

Их время злобное не все покосит!..

Пусть добродетель в прах падет,

Пусть будут все мольбы творцу бесплодны,

Навеки гений пусть умрет, —

Везде утехи есть толпе простонародной;

Но тот, на ком лежит уныния печать,

Кто, юный, потерял лета златые,

Того не могут услаждать

Ни дружба, ни любовь, ни песни боевые!..