Оглавление

1. Эйваз
2. Благодарности
3. Глава 1
4. Глава 2
5. Глава 3
6. Глава 4
7. Глава 5
8. Глава 6
9. Глава 7
10. Глава 8
11. Глава 9
12. Глава 10
13. Глава 11
14. Глава 12
15. Глава 13. МИР
16. Глава 14
17. Глава 15
18. Глава 16
19. Глава 17. ЛОНДОН
20. Глава 18
21. Глава 19
22. Глава 20
23. Глава 21
24. Глава 22
25. Глава 23
26. Глава 24
    1. Эпилог

Благодарности

На написание этой книги у меня ушло гораздо больше времени, чем я предполагала. Словно писала её на неизвестном мне языке. Во время создания приходилось просматривать и изучать много материала, что безусловно притормаживало процесс творения. Но несмотря на все сложности, я получила огромное удовольствие от работы над романом. И должна выразить благодарность всем, кто был рядом, кто помогал, и кто деликатно принимал долгие периоды моего молчания. В первую очередь родным и друзьям.

Хочу горячо поблагодарить своего отца, за неоценимые советы и помощь, за возможность ошибаться, чтобы в итоге найти верный путь! Смело заявляю, что без него эта книга никогда не была бы написана.

Надеюсь, что переписанные мной бесчисленное количество раз страницы, наконец, найдут своё пристанище в сердцах читателей.

С глубокой благодарностью ко всем, кто терпеливо ждал, верил и непрерывно поддерживал…

Ваша Натали Хард

Глава 1

Я был и остаюсь искателем, но я прекратил задавать вопросы звездам и книгам. Теперь я прислушиваюсь только к голосу моей крови.

Герман Гессе

С наслаждением вдохнув чистый горный воздух, разглядываю небесное полотно, усыпанное мерцающими звездами. Я словно под куполом волшебного мира, отрезанного от настоящего своими законами. До ноздрей доносится запах пряных яблок и миндаля, но это лишь игра моего воображения, так как здесь неоткуда им взяться.

Последнее время меня окружали сплошные головоломки, но, пожалуй, впервые не спешу их разгадывать. Мои чувства нацелены на другое — сейчас я принимаю скопом все подарки судьбы, застрявшие на целую вечность где-то в пространстве. Словно кто-то из небесных курьеров наконец заметил завалявшуюся на облачном складе посылку и столкнул ее адресату вниз.

Но что мне с ней делать? Может все сразу не распаковывать? Во-первых, не знаю, как обращаться с содержимым, ведь у меня совсем нет опыта общения с радостью; во-вторых, жаль, что не останется счастья на потом.

Я переминаюсь, утопая в сомнениях — осознать, что у меня есть своя собственная коробка с плотно утрамбованным счастьем, пока сложно.

Но все же решаюсь…

Тр-р-ык — и розовый атласный бант легко поддается.

Думаю, поступила верно. Ведь кто знает, выпадет ли возможность насладиться этим пресловутым счастьем когда-нибудь еще?

И даже мелькает шальная мысль: «А не опрокинуть ли на себя целиком всю коробку сразу? Чтобы застыть в ожидании, как чудотворные ноты опьяняющей эйфории начнут проникать под кожу, заструятся по венам и наконец насытят весь организм пресловутыми эндорфинами…».

Запрокидываю голову и позволяю вековым ветрам перебирать мои длинные локоны, вплетая в них ароматы целебных трав в звенящей тишине, которая всегда понимала меня как никто другой. Я протягиваю в темноту руки, желая обнять белые пики Гималаев. И лунный диск, похожий на сырную голову, что вышел в свой дозор на ночном небе, наблюдает с интересом за происходящим далеко внизу.

Мягкая ткань облегает мой округлившийся животик. В скором будущем мне предстоит стать мамой. Для меня это необычно и странно. Не предполагала, что однажды мне предстоит подарить жизнь.

Я иду аккуратно по краю горной вершины. Ориентироваться в пространстве помогают лунный свет и россыпь крошечных белых огоньков у подножия. Напрасно ночь пытается скрыть под своим темным покрывалом захватывающие дух виды: горные вершины, покрытые нетающим снегом, безмолвное ущелье, склоны, кое-где поросшие лесом, седловину перевала, скрытую под туманной вуалью и высокогорные луга — я чувствую эту красоту даже сквозь тьму!

Тихие шаги за спиной отвлекли от размышлений, и мои губы самопроизвольно родили улыбку. Теплая заботливая рука опустилась на мое плечо, и я, прикрыв веки, с наслаждением потерлась щекой о слегка шероховатую ладонь дорогого человека. Меня охватило невероятно сокровенное ощущение — счастье находиться здесь, вдали от всего человечества. Словно мы совсем одни на огромной земле, на «крыше мира».

— Я очень счастлива быть с тобой… — прошептала я с удовольствием и вновь улыбнулась. Только ему одному.

— А уж как я счастлив, — звук чужого голоса, которого не знала, разрушил мое счастье. В один миг кожа покрылась испариной, внутри все похолодело. Мозг понял быстрее тела. Я попыталась развернуться лицом к опасности, но было уже поздно.

Мой противник приготовился лучше меня. Острая сталь пронзила тело, заставляя согнуться в болезненном спазме. Все произошло моментально. Удар был точен — я знаю, что обречена. Все последовавшие затем удары были сделаны лишь для удовольствия нападавшего.

Сомнений нет — передо мной настоящий профессионал, кого я так долго искала, и к встрече с кем готовилась. Только не здесь и не сегодня. Ему удалось застать меня врасплох в моей колыбели, где я уютно свернулась клубком, расслабилась и, наконец, обрела свое право на счастье, научившись жить заново.

В последний миг я попыталась поднять взгляд, чтобы разглядеть «чудовище», лишившее меня жизни. Его глаза — последнее, что видели мои близкие перед тем, как покинуть этот мир…

Истекая кровью, я упала на колени, безуспешно пытаясь зажать раны рукой — их слишком много. Не получилось активизировать резервные силы организма, чтобы побороться за две жизни — свою и малыша. Не было сил даже закричать. По щекам потекли слезы, капая вниз, где смешивались с потоками крови, покидавшей мое тело.

Вновь я сидела в луже крови. Только теперь она была моей, а не матери, как когда-то в глубоком детстве. Ощущения же были схожими. Бессилие, изливаясь горячими потоками, прожигало душу подобно кислоте. Сейчас я впервые плакала с того момента, понимая, что проиграла…

— Ну, вот и встретились, — чудовище подмигнуло мне. — Слышал, что ты искала меня? — издевательская ухмылка скривила губы.

— Всю жизнь, — хрипло ответила я и, не желая сдаваться так просто, изобразила ответную улыбку, которая была больше похожа на кровожадный оскал.

— Зачем, малышка? — издевательски ласково поинтересовался он, взирая сверху на мою покорность.

Я чувствовала, как с каждой секундой силы покидают мое тело. Что в этот момент чувствовало крохотное создание внутри меня? Понимало ли оно, что тоже скоро погибнет, потому что оберегающий его кокон был нарушен? Мне хотелось ему помочь, спасти — но я не в силах…

— Чтобы вырвать твое сердце… — с ненавистью прошептала я.

— Это было ошибкой, — «чудовище» демонстративно прищелкнуло языком и почти заботливо опустило ладонь мне на затылок. — Видишь, это ты вынудила меня забрать у тебя два сердца, — мне слышно, какое удовольствие ему доставляет поучать меня.

Я сжала зубы до скрипа, думая только о крошечной, недавно зародившейся во мне жизни, и кажется, именно это придавало мне силы оставаться все еще в сознании.

— Скоро… здесь будет лежать их три, — выдавила я с трудом, чувствуя, как горло наполняется кровью. — И одно из них скормят диким псам! — с отвращением выплюнула в склонившееся ко мне лицо скопившуюся во рту кровь и слюну.

Жесткий удар в грудь отправил меня прямиком в бездну.

— Катись к своей семейке, сучка! — злобное шипение сопровождал разъяренный взгляд.

Раскинув руки, я летела с застывшей улыбкой, любуясь, как в лунном свете отрубленная голова моего врага летит вслед за мной.

— Та-а-я-я!!! — разорвал долину истошный крик подоспевшего Сей-Мана.

Он опоздал всего на мгновение, но успел исполнить мою мечту. Прежде, чем я навсегда закрыла глаза, увидела, что мой враг мертв. В полете подняла вверх два пальца «в жесте победителя» и еле слышно, с трудом перебирая губами, хотя меня уже никто не слышал, прошептала:

— Виктория, учитель… Мы победили…

Монотонный звук и тьма поглотили меня, и я… Резко вскочила в постели… Чертовщина! Приснится же такое…

Нащупав под рукой пульт, выключила телевизор с пустым экраном и шипением, которое пробралось в мой сон. Я так и уснула в джинсах, футболке, с недоеденным бутербродом на груди. Только на экране уже нет накачанного парня, спасающего мир людей от мира машин.

Я провела рукой по лысому затылку и жадно присосалась к бутылке с минералкой, и пока жидкость вливалась в мой организм, задумалась о том, что длинные локоны мне все же идут…

На часах — половина шестого.

Пора вставать, и в лесопарк, на пробежку. Начался новый день моей жизни. И один шаг к логову моего врага…

На улице привычная осенняя морось. При очередном шаге едва удерживаюсь на ногах. Мокрая после ночного ливня тропинка проверяет меня на прочность. Я не выспалась, и мой внутренний баланс оставляет желать лучшего.

Добегаю до знакомых полусгнивших пеньков и начинаю планомерную растяжку под мелодичное сопровождение утреннего леса. Когда наконец мышцы начинают откликаться и сотрудничать в полную силу — зависаю между пеньков в воздушном шпагате. Опускаю веки и потрошу гигабайты памяти, чтобы снова оказаться на несколько минут рядом с учителем. Тем более что давно себе этого не позволяла, слишком давно…

Спокойный, глубоко проникающий взгляд изучает меня так пристально, что я вздрагиваю от чересчур живого видения.

Мучительно-прекрасная греза заставляет понять: как на самом деле я сильно скучаю по Тибету. Неумолимо тянет вернуться на вершину — хочу оказаться рядом с Сей-Маном, потрепать по холке Скурудж и залюбоваться парящим в небесах Покером.

Восхищенно-задиристый свист пробегающего мимо парнишки возвращает меня обратно. Дорогие образы растворяются в утреннем тумане, и я соскакиваю с бревен, недовольная вторжением. Накидываю капюшон толстовки и бегу в спринтерском формате до отдаленной поляны, где могу размяться без посторонних глаз.

Я так и не смогла проникнуться комфортом спортивных залов, предпочитая поддерживать себя в форме на свежем воздухе независимо от погоды…

Еще пара километров спокойной пробежки — и возвращаюсь к дому. На сегодня — достаточно: через четыре часа вылетаю в Доху, пора завершать слишком затянувшиеся переговоры с арабами по поставкам. А завтра — снова в Москву, по пути сделав пересадку во Франкфурте-на-Майне.

Там, в маленьком Штайнбахе есть человек, готовый поделиться нужной мне информацией. Надеюсь, что он не разочарует. Хотя — как показывает жизнь — разочарования обязательно подкрадываются в самый неожиданный момент, заставляя веру в чудеса сбрасывать свои белые пушистые крылья, перематывать их бечевкой и спешно покидать опустошенные души сквозь болезненные дыры самообмана.

Прозрение, шагающее вслед за разочарованием — будто неотъемлемый его спутник — всегда тут как тут, в ожидании выйти на сцену, примерив на себя главную роль. Как правило, впервые эта гнусная парочка, разрушающая нашу уютную самобытность, панибратски наведывается в канун зимнего праздника, помогая обнаружить под наспех накинутой красной шубой громогласного Деда Мороза отцовские штаны или уловить разоблачительный запах алкоголя из-под ватной бороды чародея. Взрослые, как ни в чем не бывало кружась в хороводе, с восторгом зазывают «подделку» подойти к елке, тянутся к мешку, полному чудес, а вот ты…

А ты, оглушенный хлопушками и фальшивым хохотом, чувствуешь, как скорлупа твоего кокона, надежно защищавшая от всех невзгод до этого момента, внезапно треснула и развалилась на части, безжалостно даруя внешнему миру маленького человечка. Подобно тому, как если бы капитан покинул комфортабельную каюту в шторм и, поднявшись на палубу, принял на себя мощь ледяных потоков отрезвляющей реальности. Миф о некогда воодушевлявшей сказке, санях, оленях и далекой Лапландии предательски разлетается вдребезги, грубо опрокидывая вверх тормашками детское доверие и затапливая его нежное уязвимое нутро вязкой массой никчемных иллюзий. И наше детство — вперемешку с его волшебными мечтами, плюшевыми медведями, экскаваторами и куклами — безжалостно летит в сундук, мы чувствуем себя несправедливо обманутыми, и с досадой отпихиваем его ногой в дальний угол. Там, среди чердачной пыли, паутины и таинственного света луны, едва проникающего сквозь морозные узоры на стекле, осознаем: даже пустота, некогда обнаруженная в развернутом конфетном фантике, и первое шоколадное эскимо, выпавшее из рук в лужу, не могли сравниться по силе разочарования с этим чудовищным открытием.

Так впервые мы спотыкаемся о хитроумную улыбчивую ложь. И ничего не подозревая встаем и отряхиваемся, а подняв голову — обнаруживаем себя перед таинственными массивными воротами с вульгарно поблескивающей вывеской «Добро пожаловать во взрослую жизнь!»

Оттуда сквозит несвежими интригами, пресной суетой и подгнившим дефицитом искренней дружбы.

Браться за кольцо и тянуть на себя тяжелые двери вовсе не хочется, но пути назад уже нет. Тонкий перешеек, за которым остались мультики, размазанная по щекам каша и любимый плюшевый слон, рухнул в небытие под тяжестью бремени. И все, что было до этого, предательски растворилось в сознании, словно колибри, взмахнув крошечными крылышками в грустном вихре сладостных воспоминаний, безвозвратно унесла наше уютное прошлое за тридевять земель — в страну с изобилием вкусных бабушкиных пирожков, маминой заботой и счастливым отцом, приносящим под Новый год колючую елку и ароматные мандарины…

Я бы многое отдала, чтобы судьба подкинула меня к воротам, ведущим в мир, где играют в покер и, не моргнув глазом, предают таким же образом, но в жизни произошло все совсем иначе…

На самом деле, в какой момент каждый из нас проходит ту самую точку невозврата, за которой остаются детство, беззаботность и вера в чудеса — неизвестно. Просто в определенный период мы начинаем осознавать, что на земле есть не только справедливость со счастливым концом, но и гнусное коварство, запряженное в одну колесницу с предательством и жестокостью, в противостоянии которым не всегда можно выйти победителем. И зло это — отнюдь не так безобидно, как Великий и Ужасный Гудвин на книжных страницах, что не спеша перелистывая перед сном, читала мама.

Все совсем не так…

Все гораздо опаснее…

* * *

— Яблочный, апельсиновый или томатный? — с дежурной улыбкой на лице прерывает мои размышления стюардесса.

Зачастую подобные банальные вопросы отнимают время на раздумья. Хотя, казалось бы, на что еще можно его потратить, когда ты заточен в металлической посудине, внизу километры пространства, а за бортом температура, пригодная лишь для белых медведей.

Посмотреть фильм? Погрузиться в книгу? Задуматься над судьбой, уставившись в иллюминатор? Или провалиться в сон и проспать весь полет?

Для большинства вариант досуга ограничен. Но есть и другая каста людей: те, кто вершат судьбы, летя среди облаков; те, кто спасают или уничтожают мир, кружа над огнями ночного аэропорта; те, кто при взлете профессионально распределяют миллиарды в офшорах на Кирибати и Барбадосе…

В детстве и представить не могла, что коснусь этого круга. Мечты были светлыми, а надежды казались нерушимыми — я хотела стать принцессой или ветеринаром.

Мой взор машинально скользит по безукоризненно отглаженной униформе стюардессы с именем Екатерина на бейджике и спотыкается о яркую помаду на идеально очерченных губах. Красиво! Но внимание притягивают наполненные тревогой глаза. Девушка явно взволнована, хотя и пытается это скрыть под густыми ресницами и натянутой улыбкой. От меня такие вещи не утаить!

Чтобы перехватить ее взгляд, обращаюсь с глупым вопросом о длительности полета. Желание понять причину ее беспокойства настолько велико, что я слишком откровенно подаюсь вперед, проникая в чужое сознание и нарушая собственные правила.

Бряканье табло с просьбой «пристегнуть ремни» словно щелчком по носу возвращает к действительности, заставляя откинуться обратно на спинку кресла практически через силу, и я улавливаю вполне понятное недоумение в глазах стюардессы.

«Да, что за…» — для меня несвойственен интерес к жизни людей, и уж тем более — к их проблемам.

— Томатный… — грубо выдавила я ответ, практически не разжимая губ, словно выплюнула косточку от вишни.

Глупо, конечно: девушка абсолютно ни при чем, реакция адресована исключительно моим внутренним сбоям. Я недовольна потому, что не нахожу ответа на вопрос: «Что же вынудило меня заглянуть стюардессе в глаза?»

Будто внутренний дежурный уснул на посту и спросонья дернул не за тот рычаг, вынудив систему, которую сама же и программировала, допустить ошибку.

Мысленно запускаю «антивирусную» программу внутри себя, но она ничего не выявляет.

Это тревожно…

Стюардесса возвращается к тележке с напитками, забирая с собой и мои мысли. Я улавливаю акварельную, тихую вуаль аристократичной лаванды и индийского жасмина.

Прекрасно!

Удается раскинуть невидимый «защитный барьер» между нами и переключиться на насущные вопросы дня. Но не полностью — в поле моего зрения ухоженные бледные руки, дрожа, наполняют стакан красной вязкой жидкостью. Хочется верить, что отделаться от этой девушки мне все же не дает ее аромат, он ненавязчиво окутывает пространство — я будто касаюсь хрупкого, едва уловимого шлейфа. Надо признать, что у небесной феи прекрасный вкус — аромат великолепен!

Напиток аккуратно приземлился на мой столик. Кивнув бортпроводнице в знак благодарности, я отвернулась к иллюминатору.

«Боинг» ловит воздушную яму, и в салоне лайнера становится оживленно.

К моему соседу — крепкому мужику за сорок с удушающим перегаром — это не относится, храп мне на ухо лишь усиливается.

Приходится оторвать кусок журнальной страницы с потрясающим декольте Евы Мендес на фото и, скатав бумажный шарик, закинуть аппетитные формы красавицы в открытый рот соседа, словно в баскетбольную корзину.

Не помогает!

Что ж… Лениво достаю из кармана беруши и снова отворачиваюсь к иллюминатору, разглядывая исцарапанное самолетами небо.

Итак…

На земле, как правило, я выбираю яблочный, а в воздухе — томатный…

К чему думать?

Все просто!

Мои мысли разложены аккуратно по файлам и хранятся на жестком диске — это и есть моя память, мой фонд накопленных за годы знаний. Все опломбировано и засекречено, как бумаги в стенных сейфах унылых кабинетов спецслужб. Если меня что-то интересует из прошлого — я «иду» в хранилище и выуживаю оттуда нужную мне информацию.

При таком отработанном до автоматизма подходе — в «парадном» моего сознания всегда просторно и чисто. Я не развешиваю там по стенам папки с ленивым содержимым: доделаю завтра, подумаю позже, исправлю в другой раз…

Уборке подвергается сразу каждый угол…

Это — и безопасный способ хранения информации, и ко всему прочему — очень удобный. А главное: он экономит самый дорогой ресурс на планете — время!

К сожалению, не все понимают, что растрачивать его впустую — преступление. Это самое ценное, что есть у каждого из нас. Ни родители, ни дети, ни друзья…

Лишь время!

Из него сложена наша жизнь, но оно же приближает и нашу смерть…

В его власти — спасать или убивать. Оно внезапно забирает у нас стариков и ожидаемо дарит малышей. Подкидывает шанс на исправление или жестоко наказывает. Перетряхивает опаленное воображение и дарует жизненную мудрость, играя по своим особым правилам — не задумываясь о человеческих желаниях.

Мы можем — смирившись — принять это, или же — сопротивляясь — безгранично страдать…

Выбор за нами: подписать мирный договор с Вселенной, закрепив за собой статус союзника, или же, единожды навесив на себя ярлык противника — безрезультатно воевать до конца дней с «ветряными мельницами». Ведь если задуматься: что может быть безрассуднее, чем расположить время в противоположном углу жизненного ринга в качестве соперника?

Найти подход и приспособиться ко всему, имея все шансы прожить в гармонии и не создавая себе проблем, можно практически везде и всегда. И в этом случае время гарантированно будет работать на нас. Главное — осознать: соблюдая достаточно простые законы бытия, можно выровнять свой жизненный путь от ухабов и кочек. Рельсы, конечно, не проложишь, но подскакивать на неровностях придется гораздо реже.

У меня никогда не возникает проблем, они обходят меня стороной…

Так сложилось вовсе не потому, что я родилась под счастливой звездой — все гораздо проще: я упорно не признаю способ приписывать обычным жизненным неурядицам статус проблемы. В момент, когда я еще не переступила ту самую точку невозврата, когда, словно зародыш во чреве матери, жила в некоем пузыре, наполненном заботой и уютом, а самым желанным подарком на День рождения был лохматый щенок, я усвоила мудрость Великого Далай-ламы, произнесенную когда-то моим отцом: «Если проблему можно разрешить — не стоит о ней беспокоиться. Если проблема неразрешима — беспокоиться о ней бессмысленно…»

Если это основательно закрепить внутри себя, а не просто бегло восхититься мудростью Великого, переживая уже спустя мгновение, что пирог подгорел, а гости вот-вот появятся на пороге — жить становится значительно проще, это проверено…

Я кладу пальцы в уголки глаз и устало опускаю веки…

Шасси «Боинга» касается влажного асфальта — я в Москве…

Мой сосед снова храпит, его не разбудили даже восторженные аплодисменты пассажиров при посадке.

Я выгнула спину, чтобы размять затекшие мышцы и заодно ненавязчиво толкнуть его в бок. Пора просыпаться!

— Всего хорошего, — все с той же натянутой улыбкой стюардесса прощается с потоком пассажиров, стоя у кабины пилотов и кивая каждому без исключения.

Екатерина…

Катя…

У этой девушки сейчас лишь одно желание — поскорее покинуть борт и гнать свое авто в сторону детской больницы, куда сегодня был экстренно доставлен ее сынишка, провалившийся в плохо прикрытый канализационный люк прямо в школьном дворе, на глазах учителя и одноклассников.

Не в моих правилах, но перед самым выходом я слегка касаюсь миниатюрной ладони, упакованной в белоснежные перчатки, и незаметно для всех подмигиваю стюардессе.

— Не стоит так переживать. Он поправится, все будет хорошо.

Пассажиры, желающие поскорее покинуть самолет, подталкивают в спину — мне это на руку, поскольку уже уловила вспышку удивления в глазах бортпроводницы, и немой вопрос, застывший на приоткрытых губах.

Это все, что могу ей сказать. Желания говорить большего — нет. Мои слова дадут надежду и временное успокоение — этого вполне достаточно. В остальном, надеюсь, она убедится сама уже совсем скоро…

Москва встречает вечерней прохладой и суетой…

Я кинула рюкзак на видавшее виды сиденье «Шевроле» цвета грязной охры и назвала таксисту адрес.

Хочется принять душ и немного выспаться. Последнее время сплошные перелеты — иной раз за сутки пересекаю по несколько часовых поясов. Джетлаг — пока не беспокоит, но понимаю, что нужна пауза. Длительная прогулка на свежем воздухе и отвар из гинкго билоба, вместо утреннего кофе — пожалуй, то, что надо!

Надеюсь, что завтра получится попасть на вечеринку благодатного альянса — «тишины» и «уединения» — хотя бы на несколько часов. Где проходят такие мероприятия, мне хорошо известно.

Подходя к дому, я свернула в знакомую арку с единственной мечтой — о кружке чая и удобной кровати. Несколько часов крепкого сна мне бы не помешали, а завтра постараюсь посвятить день медитации на природе…

Неожиданно впереди себя я уловила в темноте движение…

Что там происходит?

Вроде какая-то возня, но ни хрена не видно.

Прислушалась…

И тут сквозь тишину прорвался женский крик:

— Помогите! Помог… — голос оборвался и стал каким-то глухим.

Время на понимание происходящего мне не потребовалось — я бесшумно вынырнула из арки, увидев парня, грубо прижавшего молодую девчонку к стене дома.

— Молчи, сука! Молчи, я сказал, а то прирежу! — прошипел он.

В его руке действительно сверкнул нож, он бесцеремонно попытался вырвать сумочку из тонких рук, но жертва стойко держала оборону, а заметив меня, начала истошно вопить, призывая на помощь.

— Шіркін! — поняв, что без свидетелей не обошлось, парень сильным рывком все же выдернул сумку из рук жертвы и бросился наутек.

Он попытался раствориться в темноте, и я, сбросив с плеча рюкзак к ногам девчонки, сорвалась за ним, не теряя из виду силуэт и чертыхаясь, что впуталась в чужую ситуацию — уже дважды за день.

Парень — быстрый, но через несколько секунд я влетела ему в спину, ударив в прыжке ногой чуть выше поясницы.

Он мощно пролетел вперед и, не успев выставить руки, лицом пробороздил доселе спокойную поверхность дворовой лужи, а еще, кажется — проверил носом и щекой прочность лежащего под ней асфальта. Его руки рефлекторно разжались, и зажатая в них сумка девчонки и нож разлетелись в разные стороны.

Подбежав, я тут же пресекла его попытки подняться на ноги, слегка наступив ему сзади на шею.

— Затихни, гаденыш, — мой голос был тих и спокоен. — А теперь — повернись, — не дав приподняться я позволила парню повернуться в луже на спину.

В его глазах плескался страх, он прикрыл голову руками в ожидании последующих ударов. Но мне хотелось поскорее скрыться, не привлекая лишнего внимания, поэтому спокойно подобрав сумку девушки, я откинула ногой в чахлые кустики нож и, поддав на прощанье ему ногой в грудь, прошипела сквозь зубы:

— Еще раз тебя здесь замечу — вырву кадык! Это понятно?

Парень в испуге кивнул, а я поспешила вернуться к девчонке, снова погрузившись мысленно в кружку чая и удобную кровать…

— Спасибо вам, — запыхавшаяся девушка в слезах прибежала мне на встречу. — Я так… Я так благодарна, что спасли меня!

— Не стоит, — протянув ей сумочку, устало бросила я. — Он не поранил тебя?

Девушка вернула мне рюкзак и помотала истерично головой.

— Нет… Потому что… Вы вовремя… Я видела… — она все еще с трудом могла говорить. — Простите, я просто никак не могу прийти в себя.

— Я понимаю. Просто иди домой, и все пройдет.

— Нет. Сейчас придет мой отец, я позвонила уже ему. Пожалуйста, не уходите, прошу вас. Я видела, как вы круто его… Того парня… Ну как круто вы с ним…

— О, нет, нет! Никаких показаний и поездок в полицию — я спешу. Скажи спасибо, что… — я оборвалась на полуслове, услышав громкий мужской оклик — Тома! Детка! Где ты? — и звуки сирены подъезжающей патрульной машины, и не одной.

— Это мой отец, — обрадовалась девушка и бросилась сквозь темноту на голос отца. — Папа, я здесь!

Воспользовавшись моментом, я попыталась скрыться, но едва завернула за угол дома, как мне путь преградили несколько полицейских машин.

Твою мать! Только этого не хватало… Ведь во «внутреннем же уставе» самолично прописала, что чужие проблемы — не мои проблемы. Просто нужно было пройти мимо, и все!

— Девушка, минуточку… Постойте, — парни в форме явно обращались ко мне.

Ну все, плакали моя чашка чая и удобная кровать в ближайшее время!

И кто меня дернул помогать этой девке!

— Папа, это она! — услышала я уже знакомый голос за спиной и, закатив глаза, остановилась.

Отец с дочерью меня все-таки нагнали, и папаша девчонки ткнул какой-то ксивой в нос полицейским.

— Спасибо, парни, что быстро приехали. Эта девушка пойдет со мной. А вы займитесь поиском подонка. Отследите по камерам, загляните под каждый куст, перетряхните каждого вонючего бомжа, но найдите его! Тома, сказала, что он — молодой, чернявый, среднего роста, шрам свежий над бровью. Это все, что она смогла разглядеть. Как одет был — в панике не запомнила… Но и этого достаточно много! — произнес отец.

— А вы сможете что-то добавить? — уставился на меня папаша, сверля взглядом.

Было видно, что он не надеялся получить дополнительную информацию — скорее, задал свой вопрос для проформы.

— Рост — примерно 170 сантиметров, казах, черные джинсы, куртка-хаки, коричневые ботинки, левая мочка уха полностью отсутствует, татуировка из пяти точек на правом указательном пальце, и, полагаю, что недавно курил марихуану, — произнесла я и указала на север. — Главное, он после купания в луже — мокрый насквозь. Побежал — туда, думаю, лучше поторопиться.

Мужчины переглянулись в немом недоумении.

— Тома сказала, что вы лихо его обезвредили… — первым обрел дар речи отец девушки. — Занимаетесь какой-то борьбой? — спросил он, прищурив глаза, и щелкнул пальцами парням-полицейским, чтобы те наконец, закрыв рты, поспешили ловить грабителя.

— Нет, — коротко ответила я.

Полицейские успели подняться по каменной лестнице, ведущей к площади, в то время как отец Томы все никак не мог понять: с какой стати я вступила в схватку с преступником. Он, ни капли не стесняясь, разглядывал меня, но понимание на его лице не проступало.

— Папа, эта девушка спасла мне жизнь и бабушкины драгоценности, между прочим, полагаю, что она не заслуживает допроса посреди улицы.

— Конечно, простите, — пробурчал он. — Просто — эмоции… Сложно прийти в себя, когда такое происходит с твоим ребенком.

— Понимаю, — кивнула я. — Но позвольте, я пойду, мне хотелось бы скорее попасть домой и отдохнуть. Я сообщила все, что заметила, больше добавить нечего.

— Нет, нет, — запротестовала девица, взяв меня под руку, но, наткнувшись на мой твердый взгляд, тут же отпустила и повисла на руке отца.

— Позвольте пригласить вас к нам домой на чашку чая. Обещаю, что не стану докучать вопросами об инциденте, к тому же признаю: информации о нем вы действительно сообщили много, — произнес мужчина.

— Кто вы? — напрямую спросила я, кивнув на нагрудный карман, в который несколько минут назад он убрал свое удостоверение.

— Солодов Вадим Максимович — военная прокуратура, — представился он.

Военная прокуратура…

Хм, а этот человек может оказаться полезным…

— Хорошо, можно и чай, но только не долго, — приветливо отозвалась я.

— Тома, набери матери. Ничего не рассказывай, просто пусть накроет на стол, — распорядился отец, пропуская меня вперед.

— Хорошо, — весело отозвалась девушка, и все направились к дому.

Дверь распахнула женщина средних лет с черным «конским» хвостом на голове и зеленым лицом. Полагаю, что это была маска из авокадо или киви.

— Ва-адим… — растерянно произнесла она, увидев зареванное лицо дочери, встревоженного мужа и незнакомую девицу за их спинами.

— Все в порядке, Любаш. Ты что, не предупредила мать, что у нас будут гости? — мужчина бросил взгляд на дочь.

— Нет, ты же сам сказал — ничего не говори.

— Что не говори? — нахмурилась мать. — Кто-нибудь объяснит мне, что происходит?

— Конечно, — отозвался глава семейства. — На Тамару напали около нашего дома, но все уже позади. Надеюсь, ты заварила чай?

— Напали!? — всплеснула руками женщина и бросилась к дочери.

— Мам, все в порядке, я не пострадала. Эта девушка меня спасла.

— Мы, кстати, не успели познакомиться. Как ваше имя? — спросил прокурор, или кто он там…

— Меня зовут Тая, — произнесла я, переступив порог вслед за всеми.

Консолидация планов на будущее впервые заставила меня назвать хоть и неполное, но настоящее имя чужим людям.

— Вадим, ты объяснишь мне?..

— Я же сказал, что все — под контролем. Его уже ловят.

— Тома, детка, ну ты хоть расскажи, — взволновано произнесла мать, прижав девчонку к себе.

«Наверное, меня так же прижимала бы мать, узнай она о подобном и будь живой…», — подумала я.

— На самом деле, мам, это было ужасно. Я приехала из универа, припарковалась, как обычно, с той стороны дома и пошла через нашу арку. Примерно на середине кто-то грубо схватил меня сзади и зажал рот рукой, пытаясь отобрать сумку. Я вцепилась и не отдавала, он, видимо, услышал, что кто-то идет, протащил меня по арке, швырнул за угол и прижал к стене — в этот момент и появилась Тая! — радостно проговорила девушка последние слова.

— Но ты с ума сошла! — воскликнула мать. — Надо было отдать ему сумку! Кто же держится за вещи в такой ситуации…

— Да отдала бы, — сокрушенно вздохнула дочь. — Но если помнишь… Ты сегодня просила меня забрать от ювелира бабушкины серьги и кольцо после реставрации, — она опустила голову, и по ее щеке прокатилась слеза. — А я ведь знаю, как они для тебя памятны.

— Детка! — закрыв лицо ладонями мать зарыдала и скрылась в коридоре.

— Прошу прощения… — произнес Вадим Максимович. — Вы раздевайтесь и проходите. Тома, веди гостью к столу, — он ушел следом за женой.

— Проходите, — Тома сбросила свое пальто прямо на пол и прошла на кухню, я последовала за ней.

Там мы уселись за накрытый круглый стол — с пирогом и блюдцами, полными печенья и конфет, — а спустя несколько минут к нам присоединились родители девушки.

— Может, вы голодны? — обратилась ко мне мать Томы. — Я приготовлю ужин.

— Нет, благодарю, — с улыбкой ответила я, желая поскорее оказаться дома, но прежде обзаведясь нужным контактом с военной прокуратурой.

— Итак, Тая, давайте знакомиться, — произнес глава семьи.

— Так ведь уже вроде знакомы… — приподняв чашку, чтобы вытащить из-под нее блюдце для пирога, заметила, как все уставились на мою искалеченную руку с отсутствующим мизинцем.

Я привыкла к подобной реакции — люди всегда не без интереса глазели на меня. Благо, это было не часто, я жила скрытно, оставаясь в тени и воздерживаясь от лишних контактов с людьми.

— Чем вы занимаетесь? — странно было бы ожидать другой вопрос от военного прокурора после увиденного.

— Да, чем? Ужасно интересно, — игриво пожала плечами Тома, сморщив носик.

Кажется, домашние стены начали приводить ее в чувство…

— Работаю с бездомными собаками в приюте. Производственная травма, — бросив взгляд на руку, ответила я.

— О-о, — мама приложила руку к губам. — Это ужасно…

— Да, было неприятно. И вспоминать, если честно, не хочется, — весело отозвалась я, давая понять, что тема закрыта.

— А где так круто научились бить подонков? — Тома задала вопрос и, не дав мне ответить на него, тут же затараторила. — Пап, мам, вы себе не представляете! Тая так круто его отделала, как в каком-нибудь нереальном боевике. Я глазам своим не поверила. Этот засранец, вероятно, тоже был ошарашен, он даже не попытался дернуться.

— Э-э… Я просто догнала и сбила его с ног, — спеша прервать ненужную многословность девушки, я пожала плечами и встретилась с проницательным взглядом ее отца.

— Вот значит как? — поджал он губы. — И где вы так научились нейтрализовывать обидчиков?

За столом повисла пауза — вся семья уставилась на меня в ожидании ответа.

— Да-а… Это у меня с детства, — беспечно протянула я. — Была жутким сорванцом, дружила только с парнями, они и научили.

— Знаете еще какие-то приемы? — поинтересовался отец.

— Нет, что вы, — отмахнулась я. — Только мастерски ставить подножки, — и, запихнув кусок пирога в рот, отвела взгляд в надежде, что меня перестанут расспрашивать с набитым ртом.

— Но это была вовсе не подножка! — с восхищением в глазах воскликнула девушка. — Тая, как Джеймс Бонд долбанула его ногой в спину прямо на бегу, да так, что парень улетел ого-го!

«Да чтоб тебя! — зыркнула я на девку. — Неугомонная болтушка!»

— Тебе показалось, — смерив ее взглядом, буркнула я, продолжая жевать пирог.

— Вовсе нет! — не унималась она.

— Тебе показалось, — настаивала я. — Со страху привиделось, я просто подсекла его, и он улетел вперед. Вот и все.

Я перевела взгляд на отца — он с интересом разглядывал меня. А мама, подставив руки под подбородок, не сводила любящих глаз с дочери.

— Ладно, в любом случае все живы и здоровы, — слегка хлопнула в ладоши мать. — Спасибо Тае. Вы, кстати, как здесь оказались? Живете недалеко?

— Да, в паре кварталов, однако часто хожу пешком. Полезно, — надеюсь, что моя выдавленная улыбка была похожа на искреннюю.

— Как нам повезло! Как нам повезло! — запричитала мама. — Ведь не окажись вы рядом — страшно и подумать…

— Ну все, хватит, — прервал ее отец. — Теперь будешь целую вечность «обсасывать» это событие.

— Вадим! — с недоумением уставилась женщина на мужа. — Ты сам подумай… Сейчас такое время — люди пройдут мимо, посчитав это не своей проблемой, и все. Мужчины-то не всегда готовы прийти на помощь. А тут девушка не побоялась вступить в схватку. Считаю, что это достойно награды!

— Да-да! — аккуратно зааплодировала Тома, и отец улыбнулся.

— Простите… — я поднялась из-за стола. — Мне пора.

— Но нет, Тая! Прошу, еще пять минуточек… — умоляюще посмотрела девушка, заставив меня опуститься на стул.

— Вы сегодня спасли не только самое важное для нас — жизнь нашей дочери, но и бабушкины драгоценности. Томочка забрала сегодня у ювелира украшения, которые мы отдавали на реставрацию, они, надо сказать — страшно дорогие, но дело даже не в их стоимости — это семейная реликвия, — добавила мать Тамары.

— Извините, я должен сделать срочный звонок, — поднялся из-за стола отец.

Я старалась «участвовать» в продолжившейся беседе за столом, но мой слух был устремлен в коридор, где Вадим Максимович делал срочный звонок. Мои переживания оказались напрасными — он позвонил, чтобы направить людей в ювелирную мастерскую, ту самую, куда семья сдавала на реставрацию драгоценности.

«Все верно, мужик, — мелькнула мысль. — Это нужно было сделать в первую очередь. Может, конечно, налетчик просто хотел рвануть у девчонки сумку в надежде на дорогой айфон и немного бабла, а может, и нет…»

Отец вернулся за стол, положив рядом с моей чашкой конверт.

— Что это? — уставилась я, разыгрывая полного профана.

Безусловно, в конверте были деньги, я это понимала, и, судя по толщине конверта, их было немало.

— Награда за вашу смелость, — серьезно произнес мужчина.

Я поднялась из-за стола и с покорной улыбкой соврала:

— Не нужно, это доставило мне удовольствие. Я вспомнила детство.

— Да бросьте, — не сдавался он, оглядев мой поношенный свитер. — Если не вам, тогда, позвольте — мы приюту пожертвуем. В каком именно вы работаете?

— А-а… — замешкалась на секунду я, выдавив улыбку. — Вот приюту — можно. Приюту — это хорошо… Только деньгами не надо, знаете, как это бывает… Пойдут не по назначению вдруг… Лучше я завтра гляну, что нам нужно для питомцев и скажу… Корм, скорее всего, опилки, доски для вольеров… И вы это купите. Пойдет?

— Пойдет, — хмыкнул отец и черканул мне свой номер. — Тогда звоните, как составите список.

— Отлично! — засияла я, поспешив распрощаться с гостеприимной семьей.

Глава 2

Я прожила две жизни — одна была очень короткой, но вполне счастливой…

Мало что помню из нее, но там точно хранились мечты, пропитанные радостью.

Вторую проживаю сейчас, и началась она с бегства…

Я — стоик. Вынужденно им стать — распорядилась жизнь много лет назад, абсолютно не поинтересовавшись, что думаю я на этот счет и какие у меня планы. Принять с покорностью судьбу, не сломаться и выстоять помогли долгие годы медитации и трудный путь самопознания вдали от мира людей — на заснеженных вершинах Тибета.

В попытке избавиться от тревог и волнений я перекраивала бесчисленное количество раз полотно своей души, вымачивала его в горных источниках и молитвах. Раз за разом разбирала и собирала себя заново, проходила через полосу саморазрушения, испытывая боль, отчаянье, осознанно ломая свое естество, пока не научилась дышать в унисон с потоками природы и не приняла окончательно себя в этом мире. Вот такой была цена моего становления.

Дзен — вот что дало силу, подобную магическому эликсиру, введенному в мои болезненно пульсирующие горем и отчаяньем протоки, с одной единственной целью — навсегда запломбировать в них воспоминания прошлого.

Словно беззащитный щенок, в одночасье выброшенный из теплого уютного дома в промозглую подворотню, я вынуждена была моментально усвоить правила этого мира, чтобы выжить.

Я выжила и не сдалась, превратившись во взрослую особь, виртуозно меняющую правила жизни под себя, если того требуют обстоятельства. В моих венах течет обычная красная кровь, мне, как и всем, знакомо чувство жажды, холода и головной боли, я имею по пять пальцев на ногах и тридцать два зуба за губами, которые редко растягиваются в улыбке. Но есть во мне и то, что отличает от обычных людей…

За долгие годы пестрых размышлений я так и не нашла ответ на не дающий мне покоя вопрос: проклятье это или вознаграждение.

В свой мир я никого не допускаю, и все чаще он напоминает мне крохотный отель-капсулу, в котором есть место только для одного.

Вставать у меня на пути — крайне опасно: подобно трюмам, заполненным соленой водой в затонувшем океанском лайнере, я наполнена — бесстрашием. У меня нет ни имени, ни прошлого: я — эфемерная субстанция, человек без лица, я практически не существую. И все чаще мне кажется, что я — бездушный призрак, я — затерявшийся пилигрим, обреченный на скитания по этому безумному миру.

Мое бесстрашие вполне объяснимо — это следствие давно укоренившегося внутри меня безразличия не только к смерти, но и к благам жизни, к маячащей на горизонте неизвестности и пронизывающей невозмутимости от происходящего вокруг. Губительная для человеческой души невозможность прочувствовать то, что привыкли ощущать и пропускать через свое сердце большинство людей, засела внутри меня и заковала, словно пленника, в кандалы.

Рамки моего мира раздвинуты ровно настолько — насколько это необходимо. Я не живу шаблонами и чужим мнением, не маркирую людей ярлыками, не измеряю статусами: генерал может оказаться последним мерзавцем, а рядовой — отдать за тебя жизнь. У меня свой собственный принцип ценностей. Ветхие показатели — «уже поздно» или «еще рано» для меня не существуют. Я живу в глубинах своего мира, но легко поднимаюсь на поверхность, мгновенно адаптируясь к любым обстоятельствам. Не имею пристрастий: еда — чтобы есть, вода — чтобы пить. И то и другое вижу лишь как вынужденную составляющую для поддержания жизни — не более.

У меня нет близких, нет дома, нет друзей, нет привязанностей и слабостей, которыми обычно дорожат люди. Я — ярко выраженный интроверт, мне комфортнее в собственном вакууме. Шумные вечеринки и праздники для меня не существуют — это пустое. Рождественская ночь в моей жизни подобна десяткам других — серых и унылых среди зимы. Я не люблю суматоху, скопления людей и массовые гулянья. Дни рождения проходят незаметно. Мне не понять, для чего люди придумали все эти торжества и веселья.

Возможно, это и есть причина тому, почему я принципиально не замечаю счастливых лиц, ярких витрин и калейдоскопа разноцветных огней.

Удивить или разжалобить меня — нелегко. Детский смех или мужские слезы — это всего лишь психофизиологические чувства людей. Мне чуждо разделить с кем-то радость или посочувствовать горю. Внушить страх или заставить любить — не стоит и пытаться. Мои мысли и чувства никогда не выходят из-под контроля. А в приоритете — только свобода.

Шантажировать или давить на меня бесполезно — болевые точки, вынуждающие играть по чьим-то правилам против собственной воли, у меня отсутствуют. Ведь у меня нечего отнять.

Я, подобно зашоренной лошади, двигаюсь вперед, напролом к финишу, к моей главной цели, не обращая внимания на трудности и приоткрывая дверь в свой мир лишь тем, кто может помочь мне скорее приблизиться к заветной мечте. Остальное, как ненужный сор, безжалостно отметаю в сторону.

Такой подход делает меня независимой перед обстоятельствами и людьми. Уязвимость — вот что не хотелось бы испытать в жизни. Позволить себе быть к чему-то привязанной, в кого-то влюбленной, кем-то дорожить — не по мне. Обрастать ненужным грузом — это лишнее, я двигаюсь по жизни легко и порой сама не знаю, где окажусь завтра.

Так что моя жизнь — это, пожалуй, единственное, чем я обладаю в полной мере. Но и ей не дорожу настолько, чтобы это могло заставить в трудный час сложить оружие к ногам моего врага. Я предпочту хрипеть в предсмертной агонии — если такое случится! — но увидеть, как истекает кровью тело чудовища в человеческом обличье. Конечно, я не спешу умереть, но и не хватаюсь за жизнь, как хватаются многие.

Думаю, что именно такие люди, как я — своеобразный концентрат недремлющего безрассудства — опаснее самого дьявола.

* * *

После многолетней жизни в молитвах и медитациях на «крыше мира», окутанной тайной и почти недоступной за пределами высокогорных территорий, для меня стало очевидным — несмотря на удовлетворение от каждого прожитого здесь дня, я не гожусь для вечной жизни в монастыре.

Я — не искатель божественной красоты. Я не чувствую вкус каждого слова молитвы. Меня не волнует неизбежность круговорота Сансары с бесконечным перевоплощением душ и не тревожит отсутствие просветления…

Словно с самого начала мне был уготован иной путь — возможно, тот, где придется бежать по раскаленным ступеням презрения и срывать лики прошлого с обшарпанных стен в переулках жестокости. Где придется до беспамятства напиваться теплым грогом в обществе обворожительной мести, а просыпаться на рассвете в объятиях фригидного коварства. Тот путь, где тайком с черного хода, на ощупь смогу пробираться в логово безрассудства и украдкой от всех варить бульон охрипшему хладнокровию — напевая под нос романсы и пританцовывая с одинокими звездами.

Не знаю, что меня ждет впереди, но одно знаю наверняка — я готова плыть по огненной лаве бесчинства и ярости, принимать джакузи со зловонным тщедушием и заплетать тугие косы алчности, если только все это приведет меня к цели. Если, в конце концов, я смогу на финише безумного марафона обручиться со справедливостью и принести сердца своих врагов кладбищенским псам.

Подобные картины в моем воображении начали возникать после ужасающих событий, свидетелем которых я стала в глубоком детстве. Каждый раз при острых всполохах прошлого в груди начиналась резня, остановить которую было невозможно, где-то внутри — меня кромсали огромными ятаганами, и кровоточащие раны превращались в гемофилийные источники бесконечных страданий.

Боль, рвущаяся наружу сквозь сдерживающие тиски разума, и желание отомстить были настолько сильны, что их концентрат сбился в твердь и приобрел практически осязаемую форму в виде большого мохнатого волкодава, бегущего от меня с бешеной скоростью и исчезающего в последний момент. Изловить его — стало навязчивой целью.

И я готова перевернуть мир вверх дном, заглянуть под каждый континент и пропустить через сито океаны, лишь бы найти человека, уничтожившего мою жизнь и отнявшего все.

Полагаю, именно по этой причине изучение философии, ремесленные работы, ежедневные медитации, ретриты и ковроткачество среди доброжелательных монахинь в словно застывшей под облаками жизни так и не отозвались покоем в моем сердце за долгие годы. Я признавала, что подобная жизнь для меня была вовсе не тем волшебным светом, за которым стремилась лететь смиренно душа до конца дней — я обязана была двигаться вперед.

И однажды мне пришлось навсегда вычеркнуть монастырь как место вечного пребывания. Потому что чем старше я становилась — тем более жестокие картины сопровождали меня повсеместно, и я чувствовала, что не вправе больше оставаться здесь, среди чистых помыслов и взглядов людей. Здесь мне было не место.

В последнее время почти каждый день что-то пинало, кололо и дробило меня изнутри, словно тысячи маленьких демонов, разгуливающих по телу, вооружившись копьями, луками и огневой смесью, затевали войну. Они беспорядочно стреляли и пытались выкурить меня с насиженного места, вопя на разные голоса: «Отправляйся в путь! Найди его! Уничтожь!» Я пыталась отыскать и обезглавить их лидера, чтобы вернуть власть испуганно удравшему здравомыслию, но они все время искусно прятали от меня этого заводилу.

Я до последнего сопротивлялась и боролась с искушением: пыталась пресечь пламя, выжигающее мне душу, принять красоту размеренной жизни обители, свыкнуться и полюбить окружающий мир, пропитаться духовной дисциплиной, но у меня не получилось. Даже частое уединенное созерцание, обычно дарующее покой и гармонию — не принесло мне ощущение полноты счастья за все эти годы. Наоборот — чувство бесплодного путешествия, длиною в десятилетие, все чаще и чаще наведывалось в мои покои и омрачало сознание день за днем, пока я не сдалась, поняв окончательно, что на этом мой путь в обители завершен.

Но отрицать очевидный факт благотворного влияния обретенных здесь навыков я была не вправе — все они оказались бесценны.

Все, что я вдыхала, впитывала, вкушала, изучала, видела, делала и слышала — безусловно, легло в основу моего мировоззрения, сложив нужный и прочный костяк на будущее.

К тому же — много лет назад — у меня не было выбора. Лео передал меня — совсем крохотную — монахиням с рук на руки и был чертовски прав в этом действии. Подобная жизнь на тот момент была мне необходима как воздух, чтобы обрести силы, отрастить вновь отрубленные крылья и если не стереть, то хотя бы приглушить те воспоминания и вызванные ими страдания, кишащие в отравленном детском сознании…

Почему меня приняли здесь — в Южном Тибете, в краю, чью территорию оспаривали между собой Китай и Индия, куда иностранным туристам предоставлялся въезд строго по пропускам — остается загадкой…

Смею предположить, что деньги и связи Лео сыграли здесь не последнюю роль. Вероятно, он и поддерживал монастырь финансово, и имел своеобразное политическое давление на его руководство.

О масштабах влияния этого человека на «межконтинентальных полустанках бытия» можно было лишь догадываться. В услугах Лео нуждались многие: от глав государств, с постоянно-нестабильной ситуацией, до бандитских формирований и оппозиционеров. Он торговал железной смертью, если сказать прямо — оружием. Ядра, на которых, подобно Мюнхгаузену, восседал Лео, размахивая долларами, то и дело хаотично носились в пространстве, испещряя его витиеватыми маршрутами порока.

Оказавшись в женском монастыре Лапсан Гри, я вмиг пропиталась его уставом и влилась в общину, несмотря на то что была совсем крохой.

Здесь все жили в едином ритме, обязанности распределялись равномерно в соответствии с силами и возможностями монахинь и послушниц. Старшая монахиня — Самдинг — временно взяла на себя долженствование по управлению обители, пока настоятельница монастыря вот уже как три года пребывала в уединенном затворничестве.

С первого дня я погрузилась в другую, неизвестную доселе для меня жизнь…

Монастырь просыпался в половине четвертого утра, а в половине пятого — уже начиналась утренняя служба. В промежутке нужно было успеть многое: позаботиться о воде для обители и накормить коз — источник молока для монастыря. Поскольку своей системы водоснабжения монастырь не имел, то ее приходилось таскать ведрами в пологую гору, которую монахини почему-то называли «Длинной».

Я помню, как в день моего появления в монастыре к нам с Лео подошла пожилая женщина, наклонилась ко мне и, взяв за руку, тихо сказала:

— Меня здесь все зовут Аклим, но ты можешь звать меня матушкой Аглаей. Ничего не бойся. Сейчас мы решим, где ты будешь жить… — она поговорила с Лео, затем подошла к Самдинг и снова вернулась к нам. — Ну, вот все и решено… Давай возьмем твои вещи, и я покажу тебе, где наша комната…

Так в моей жизни появилась Аклим-Аглая. Все, включая Лео, звали ее Аклим, но в наших вечерних «разговорах» она как бы невзначай обязательно напоминала, что только у меня есть привилегия называть ее не так, как зовут другие.

В тот момент я даже не догадывалась о том, какую важную роль в моей дальнейшей жизни сыграет эта женщина…

Утопая в своем горе, я не замечала: день за окном или ночь, дождливо или солнечно, кто находится рядом — для меня это не имело никакого значения. Каждая встреча в нашей жизни — не случайна, вот и эту женщину, чье имя в переводе с арабского означало «светлая умом», послал мне Всевышний.

Аклим действительно была по-житейски мудра. Я часто наблюдала, как многие монахини приходили к ней за советом. Но ее просветленное сознание не ограничивалось лишь жизненной мудростью. Она хорошо знала историю и литературу, владела несколькими языками, а главное — русским. Позднее выяснилось, что она к тому же прекрасный педагог, сумевший все свои знания ненавязчиво передать мне. Формы нашего с ней общения — игра, беседа, совместная работа или прогулка — всегда давали мне возможность узнать что-то новое. Благодаря ей я научилась читать и писать, начала разбираться в математике, физике, астрономии.

Полагаю, что именно это сыграло важную роль в моем развитии и не дало окончательно тронуться умом от перенесенного ужаса. Матушка Аглая удерживала меня на плаву постоянными разговорами, не давая пойти на дно тяжелым камнем скорби. Сейчас я понимаю, насколько было важным для меня в тот момент общение — пусть даже и в одностороннем порядке. Сама я не проронила и слова на протяжении долгих месяцев, но Аглая спасла меня тогда от безумия или полной деградации, не дав угаснуть искоркам мысли в моей голове.

Она говорила со мной при любом удобном моменте, все время будоражила меня вопросами, не требующими немедленного ответа, но заставлявшими думать. Вечерами она рассказывала мне, как прошел день, почему какие-то дела делали именно сегодня, какие новости долетели до монастыря из окрестных деревень или из мира. Перед сном матушка Аглая обязательно рассказывала мне какую-нибудь сказку — она знала их во множестве. Ее негромкий голос журчал, как лесной ручеек, постепенно обволакивая меня и уводя все дальше от границы бодрствования и сна. Хуже было утром, когда она здоровалась со мной, расспрашивала, хорошо ли я спала, какие сны прилетали ко мне, а я только кивала или отрицательно мотала головой, в лучшем случае позволяя себе на мгновение прижаться к ней.

Она не обижалась и не торопила меня. Называла Аглая меня почти всегда Таюшкой и иногда — «девочка моя».

В первое время весь мой быт в монастыре организовывался и контролировался ею: что я буду носить в холода, какая еда нужна на период привыкания к тибетской пище, что нужно для моего интеллектуального развития…

Все эти вопросы обсуждались с Лео, при этом позже мне казалось, что его роль сводилась в основном только к приобретению и доставке. Он всецело доверял матушке принимать решения по всем вопросам, касающимся моего «монастырского заточения».

Было понятно, что матушка Аглая в курсе случившейся трагедии, при этом, насколько я поняла, информация была доведена до нее достаточно полно. А вот обсуждения этой информации с другими монахинями — как это часто водится у пожилых людей — матушка Аглая себе не позволяла.

Единственный вопрос, по которому у нас с ней не было согласия — это вопрос отношения к Богу. Лео, конечно, рассказал ей, и что я считаю Бога виновным в случившемся с моей семьей, и как я сорвала с шеи и бросила на палубу свой нательный крест…

— Господь уготовил для тебя испытания, девочка моя, но это закалит тебя и придаст силы. Ты не думай, что он отвернулся от тебя — он смотрит в оба глаза, — как-то сказала мне Аглая, перебирая своими длинными пальцами старые затертые четки.

От ее слов я болезненно морщилась — в моем сердце на тот момент больше не было Бога. Для меня было предательством продолжать верить тому, кто не уберег моих родных.

Мама часто беседовала со мной о Боге, много молилась сама и приобщала к вере меня воскресными походами в храм…

И чем он ответил ей?

Нет, Бога не существует — я это точно знаю…

Все больше я начинала верить в силу мести и знала, что однажды час расплаты придет. Поэтому, лишь только матушка заводила разговор о Боге, я закрывала уши ладошками. Я понимала, что этим очень расстраиваю ее, но изменить свои взгляды в то время для меня было невозможным.

— Господи, прости ей прегрешения ее, ибо не ведает, что творит, — крестясь, говорила она и крестила меня.

С первых дней мне поручили ухаживать за козами, видимо, полагая, что общение с животными должно было послужить своеобразной терапией для искалеченной детской души. А может потому, что в силу своего юного возраста и крохотного размера я больше ни для чего не годилась монастырю. Но козы не вылечили меня — я продолжала молчать и сторонилась любого общения с монахинями, кроме матушки. С ней я общалась по-прежнему жестами и кивками головы.

Я не стремилась заводить себе друзей или к кому-то привязываться, хотя Самдинг пыталась сдружить меня с двумя девочками. Но меня это скорее тяготило, чем я в этом нуждалась…

Мой интерес все больше и больше вызывала семья местного могильщика или рогьяпа, как принято называть людей этой профессии в Тибете. Я часто сбегала после выполнения монастырских обязанностей и службы в «Город молитвенных флажков». Площадка для погребения тел находилась в окрестностях монастыря, и хотя я ни разу не заставала «небесные похороны» воочию, все равно, приближаясь каждый раз к территории флажков, замедляла шаг, зная, что здесь происходит зрелище не из приятных. Но прятаться от этого или убегать было бессмысленно, ведь такой вид погребения являлся основным и распространялся на всей территории проживания тибетцев.

Просто к этому нужно было привыкнуть и принять. Местные жители считали, что человек должен приносить пользу всегда — даже после собственной смерти. И раз душа покидает тело в момент смерти, то его спокойно можно скормить птицам, считая это последней благотворительностью под названием «раздача милости».

Мне везло — на сам ритуал я не попадала, но часто заставала Норбу, точащим нож или уже умывающимся, а еще чаще — за молитвой с шаманским бубном и какой-то костью во рту, через которую он курил, выдыхая пары кислого дыма.

В такие моменты я тихонечко садилась рядом и просто вглядывалась в горизонт. В то время я все еще не произносила ни слова и не могла Норбу назвать свое имя, поэтому он сам придумал его, назвав меня Лалой.

Мне нравилось приходить к этому человеку по трем причинам…

Первая — он не знал моей истории и не пытался лезть в душу с сочувствием или советами.

Вторая — его улыбчивая жена Ванмо часто лепила с сыновьями вкусные момо, наподобие наших пельменей. Я садилась рядом и уносилась мысленно в детство, на нашу кухню, где мама лепила с Петькой пельмени, а я отщипывала кусочки фарша и кидала под стол нашему коту Леопольду.

Третья — он часто рассказывал о великом мастере боевых искусств Сей-Мане. Сначала я думала, что это — всего лишь легенды или миф, но потом поняла, что мастер действительно существует.

Норбу был родом из Монголии, но уже много лет жил здесь — в Южном Тибете и, к моему счастью, немного знал русский язык.

Вся семья могильщика жила в небольшой юрте, невдалеке от восточного крыла монастыря. Двое маленьких сыновей могильщика — Пасан и Чунта — часто играли рядом с жильем в мяч. Они при виде меня бежали к матери сообщить о моем визите, и та заваривала вкусный масляный чай.

Только вот я никак не могла понять: как Норбу — с виду добрейший человек — может совершать такие чудовищные на мой взгляд вещи!

Ведь могильщик был обязан сделать множество надрезов на теле мертвеца, чтобы затем отдать его птицам. Стервятники поедали всю плоть, а Норбу собирал оставшиеся кости, дробил их, смешивал с ячменной мукой и маслом яка — чтобы снова скормить всё без остатка птицам.

Но однажды я получила ответ на свой вопрос.

В тот день я пришла уже после завершения ритуала и уставилась на окровавленные руки и лицо могильщика. Он сам завел разговор, после чего мне стало проще понимать его.

— Тело должно уничтожаться без следа, малышка. В буддизме считается, что душе так легче найти новое тело, понимаешь? — сказал он, и я кивнула. — Это — моя работа. Каждый должен нести пользу, пока живет. У меня она заключается в этом.

Моя улыбка в ответ на его слова была подтверждением того, что я понимаю — работы бывают разные.

— Каждый хоть раз должен увидеть этот обряд, чтобы почувствовать мимолетность и эфемерность бытия, но тебе — пока рано… — он широко улыбнулся щербатой улыбкой, тронув кончик моего носа. — Пошли пить чай, Лала. Ванмо уже ждет.

Лео навещал меня по несколько раз в год, мы устраивали ежедневные вылазки на пикник, когда он гостил в покоях монастыря. Это был своеобразный наш с ним ретрит.

Я замечала, как каждый раз он с тревогой всматривался в мои глаза с неугасающей надеждой хотя бы на одно мое слово, но я молчала на протяжении года. Молчала с тех самых пор, когда обстоятельства бросили меня в темницу кошмаров, прислав в одночасье страшных сокамерников — жгучую боль, одиночество и гнев — на замену плюшевым медведям и куклам.

Матушка Аглая, что называется, вкладывала в меня всю душу, и в конце концов ее мудрость и упорство взяли верх.

Я отчетливо помню тот день, когда в очередной приезд Лео она подвела меня к нему и, заметив мою нерешительность, тихо подсказала:

— Надо поздороваться…

— Здравствуй, Лео, — так же тихо сказала я.

Он взял меня на руки, уткнулся лицом куда-то в шею и сказал совсем тихо, почти прошептал:

— Здравствуй, Таюшка! Здравствуй, моя родная!

Жизнь полетела дальше…

Не скажу, что мы болтали с утра до вечера, но родной язык я не забыла — Аглая оказалась прекрасным педагогом. Постепенно сказочные истории были вытеснены в наших вечерних беседах историческими обзорами, детальным рассмотрением конкретных исторических ситуаций и их влиянием на развитие определенного государства.

Сначала мне это было совершенно неинтересно, но оказалось, что матушка не только прекрасно знает предмет беседы, но и мастерски умеет донести его до собеседника. Нередко я слушала ее с открытым ртом: исторические персонажи рисовались ею ярко и четко, их крылатые фразы и реплики произносились так, что врезались в память навсегда.

В каждый свой визит Лео привозил несколько плиток шоколада с изюмом, разные ткани и огромное количество книг на русском и других языках. Поначалу это были азбуки, буквари, а позже — различные учебники, художественная литература, каталоги картин известных художников и скульпторов, кроссворды и головоломки.

Лео надеялся, что под патронажем Аглаи я и интеллектуально смогу развиваться на должном уровне и научусь читать, писать, познаю математику, литературу и языки.

Помню, как впервые я сложила из разбросанных картонных кубиков на полу свое первое слово «мама», следуя шаблону в азбуке, и какое потрясение при этом испытала вновь. Матушка, заметив ужас в моих глазах, быстро смекнула в чем дело и убрала от меня азбуку с пресловутыми шаблонами подальше, соображая, как же поступить дальше. Но, на радость Аглаи, я оказалась очень смышленым ребенком, и для меня не составляло труда складывать другие слова, где буквы были разными, а слоги — не повторялись.

Так я стала познавать мир азбуки с животных — лев, конь, лиса и сова стали моими первооткрывателями в мире грамматики. А достижением стал жираф, сложив название которого из кубиков, я сильно удивила монахиню.

— Какая ты молодчина, Таюшка, ты просто умница! — воодушевленно произнесла Аглая. — Господь любит тебя.

Я снова болезненно поморщилась. Мне не нравилось, когда Аклим заводила разговоры о Боге. Эти слова в моей судьбе звучали подобно насмешке.

Я поднялась, чтобы уйти, но она удержала меня за руку.

— Постой…

Почему она ко мне все время приставала со своим Богом, точнее — с моим?

Ведь никого, кроме нее, в монастыре не тревожило, какой я веры. С первых дней, попав сюда, я ходила вместе со всеми на службу и совместные медитации. И никого не волновало, что у меня может быть другая религия.

Почему же Аклим не переставала мне напоминать о прошлом?

— Тая, веру ты держишь в сердце, а то, чему мы тебя учим здесь — ты держишь в голове. Ты — русская, и ты должна помнить это, помнить свои корни и веру. Понимаешь?

Я не понимала…

Однажды вместе с новыми книгами Лео привез мне крошечную иконку, но я тут же вернула ее обратно.

Матушка заметила это и вечером в разговоре напомнила:

— Вот ты вернула Лео икону… А ты не подумала, что тем самым очень обидела его? Он не так часто приезжает, чтобы дарить тебе какие-нибудь мелкие безделушки. Каждый его подарок исполнен смысла. Он очень любит тебя и хочет оградить от любых неприятностей и невзгод. Он не может это делать сам каждый день, поэтому хотел подарить тебе икону. Такие иконы у русских принято дарить в основном родным и очень близким людям — тем, кому от всего сердца в жизни желают только добра. Не приняв икону, ты еще и показала, что отворачиваешься от Господа. Это плохо, но поправимо… Страшно, если Господь отвернется от тебя… То, что случилось с твоей семьей — ужасно, но именно тебя он укрыл и защитил. И это значит — именно ты выбрана Всевышним, ты нужна ему для чего-то, что откроется тебе позже. Он будет внимательно наблюдать за тобой. Не спеши отрекаться от его помощи и поддержки…

Для меня эти ее слова стали открытием…

Она никогда не заговаривала о трагедии моей семьи. Значит, Лео действительно все ей рассказал, и она столько времени молчала?

В этот вечер я долго не могла уснуть — мысли о Боге, о семье, обо мне переплелись в какой-то клубок, который я никак не могла размотать…

Получается: если Бог меня сберег тогда, значит, что ему теперь известно о двух моих самых сокровенных желаниях, и выходит, что он меня поддерживает в этом…

Надо будет поговорить с матушкой при удобном случае…

Я забралась с головой под одеяло и тихим шепотом неумело помолилась Богу. Я просила его обратить внимание на одного человека и помочь ему в жизни. Я убеждала Господа, что он очень хороший и никогда не делал ничего плохого, его все любили, а я очень люблю до сих пор, просто сейчас не могу заботиться о нем и защищать. Я обещала, что когда вырасту, всегда буду помогать ему во всем, а если он захочет — возьму к себе жить. Пусть только Бог сейчас его не оставляет и немножечко присмотрит за ним.

Этот шепот ребенка, эти бесхитростные слова должны были с грохотом пролететь через Вселенную и найти адресата, где бы он ни был и чем бы ни был занят. У меня — я очень надеялась на это! — остался единственный родной человек на земле…

Я молилась о своем младшем брате…

Лео все привозил и привозил книги. Иногда в монастырь поступали книги и без его приездов — он присылал их в таком количестве, что, спустя время, пришлось оборудовать специально комнату под «русскую» библиотеку.

В монастыре и без того была сформирована целостная и уникальная по богатству и многообразию используемых методов система образования. Но Лео в каждый приезд проводил со мной беседы, в ходе которых пытался понять, что конкретно я учила в его отсутствие и как все это усвоила. Чем дальше — тем чаще ловила его удивленные взгляды, тем больше проверочных вопросов он задавал.

Я не придавала значения его удивлению — учеба давалась мне легко, Аглая как учитель мне очень нравилась, и у Лео не было никаких замечаний. Только один раз он обратился с просьбой к матушке включить в программу наших занятий танцы и уроки этикета.

Она улыбнулась и, приобняв меня, заверила, что с осени мы этим обязательно займемся…

Позже, когда я чуть подросла, Лео считал необходимым держать меня в курсе мировых новостей, привозил кучу разных журналов и зачастую сам с наслаждением читал мне увлекательные рассказы. В основном, конечно, о животных или выдержки из Библии, не подозревая, что мне интересно совсем иное чтиво — о сражениях, о холодном оружии и боевых искусствах. Но сказать ему об этом я пока не решалась, да и, возможно, не имела права.

Я не понимала, на что надеялся Лео, вычитывая мне главы из Ветхого Завета. Полагаю, он должен был видеть, что веру в Бога я потеряла в тот миг, когда смерть не понарошку — как это бывает в играх — забрала жизни близких мне людей. Ведь это же он подобрал крестик, который я сорвала со своей шеи и с отвращением швырнула на ржавый пол траулера, увозящего меня из России…

Это был тот момент, когда на смену первостепенному страху и удушливому опустошению приходит осознание — так теперь будет всегда: время — не повернуть вспять, события — не изменить, близких — никогда не обнять…

Тогда, на траулере, Лео утащил меня в небольшую каюту, в которой почему-то пахло лошадью и молоком, укутал в одеяло и долго отпаивал чаем. Он что-то говорил мне, гладил по голове, но я его не слышала — только удары своего сердца и звенящую, оглушающую тишину. Казалось, что чьи-то невидимые руки вгрызались мне под дых и вскрывали грудную клетку. Я почти физически ощущала эту невыносимую, режущую боль и мечтала лишь об одном — чтобы какая-нибудь волшебная сила раздробила меня на тысячу маленьких кусочков и раскидала их далеко-далеко друг от друга.

Лео так и уснул, обнимая руками кокон из толстого одеяла, внутри которого была я — бесцельно смотрящая в огромный иллюминатор…

Когда берег скрылся из виду и тьма окутала все пространство, я аккуратно выбралась из кокона, и, чтобы не разбудить Лео, на цыпочках вышла из каюты…

Стояла почти безветренная ночь — ни звука, ни движения. Только чуть вибрировала палуба от работы двигателей, да с тихим шелестом торопились умчаться в окружающую темноту рожденные носом судна волны. Все небо было усыпано звездами, некоторые из них игриво подмигивали мне, а другие — внезапно отрывались от синего полотна и летели к Земле. Было интересно понять: что испытывали они, разлучаясь со своим домом и устремляясь в пустую и холодную бездну?

Пройдя в заднюю часть судна, я перебралась через блестящее металлическое ограждение и уткнулась лбом в точно такое же. Просунув голову между холодных перил, посмотрела вниз, где были еле заметны отблески воды в лучах дежурного освещения корабля и откуда шел отрезвляющий запах океана.

А что, если и мне сейчас полететь вниз, как звезды? Что там?

Вдруг встречу на пути мамочку и папочку?

Внезапно мне вспомнился наш последний с мамой поход в храм…

Это было за три дня до того, как неизвестное «чудовище» посетило наш дом.

— Тая, Боженька любит нас. И тебя, и меня, и папу, и Петьку с Антошкой. Он никогда нас не оставит и всегда защитит. Ты, главное, верь в это, — опуская мне на язык кусочек вкусной просфоры, заверила тогда мама.

Верить в это?

Мой подбородок задрожал…

— Мамочка, — шептала я одними губами.

В какой-то момент показалось, что я видела ее рядом с собой. Она сидела на выцветшей бледно-желтой бочке, болтала в воздухе ногами и улыбалась, как бы говоря: «Иди сюда, моя радость, — мама манила меня рукой к себе, подальше от края судна. — Иди сюда, моя малышка…»

— Мамочка, — я рванулась к ней, мечтая упасть в нежные объятия. — Мамочка, мне страшно.

Но, споткнувшись обо что-то на палубе, я пролетела по холодному настилу, больно ударившись головой о какой-то чудовищный крюк и ободрав в кровь нос и ладони. Приподняв голову, я медленно огляделась — мамы нигде не было. Быстро вскочив, обежала крюк.

Может, мама спряталась за ним?

Заглянула за бочку, пошарила руками в сложенном змейкой промасленном канате и несколько раз обошла какой-то механизм, но меня окружала лишь та же темнота.

Тогда впервые я по-настоящему испугалась, еще никогда мне не было так страшно…

— Почему? — упав на колени и задохнувшись от отчаянья, прокричала я в угрюмые небеса что было сил в моем крохотном теле. — По-че-му? — содрогнувшись в спазмах, повторила еле слышно и, прислонившись щекой к ледяной стенке надстройки, сползла на пол, утопая в слезах.

Но никто не отозвался мне: кроме эха, отразившегося от стенок надстройки, мерно покачивающегося на ходу судна, я ничего не услышала.

Обхватив колени руками, я свернулась калачиком от страха, опустив голову на бухту каната. И плакала до тех пор, пока не кончились слезы.

В такой позе и обнаружил меня Лео тогда на рассвете…

Обнимая его за шею, я произнесла единственную фразу:

— Я найду его…

Слова прозвучали совсем не по-детски, и я до сих пор помню, как Лео тогда содрогнулся…

Это были последние слезы, которые помню — больше я никогда не плакала.

Никогда…

* * *

То ли по сохранившейся привычке за долгий период молчания, то ли по каким-то другим причинам, но когда я вновь отважилась говорить, наше общение с Лео практически не изменилось. По-прежнему чаще говорил он, рассказывал новости, привозил интересные книги, шоколад, только вот — перестал читать вслух.

Я замечала, что моя отчужденность царапает ему сердце, но ничего не могла поделать — разговоры у нас как-то не клеились. Он старался всячески сблизиться, достучаться до меня, растормошить, но я была закрыта не только для него — для всего мира. Правда, в этой глухой стене было одно открытое окошко, и этим окошком была матушка Аглая.

Лео очень обрадовался, когда я обратилась к нему с просьбой на очередной прогулке.

— Лео, я хочу попросить тебя кое о чем…

— Все, что хочешь, малышка, — он остановился, давая понять, что весь во внимании.

— Обещаешь?

— Ну, ты говори…

— Ты же сказал, все, что хочешь… — склонила я голову набок.

— Не хитри, Тая.

— Но это ты так сказал.

— Хорошо, — вздохнул он. — Чего ты задумала?

— Пока ничего. Но хочу, чтобы ты дал мне слово. Пошли, вон там… — указала я на огромный черный валун в ста метрах от нас. — Это Камень правды, так называют его монахини.

— Ну, хорошо, — Лео поджал губы, еле сдерживая смех, но покорно пошел за мной.

— Клади руку вот сюда, — я опустила ладонь на камень, показывая пример.

Он изобразил серьезность на своем лице и опустил ладонь рядом с моей.

— Хочу, чтобы ты пообещал мне… — я медлила, боясь, что Лео может отказать.

— Ну что, Тая? — приподнял он мой подбородок в ожидании. — Говори, не тяни.

— Пообещай мне… Никогда-никогда не препятствовать моим желаниям.

Лео убрал руку от камня и расхохотался.

— Ну-у… Тогда ты превратишься в избалованного ребенка, — изрек он.

— Не превращусь, — строго заявила я, не желая терять серьезного настроя. — Обещаю, что многого не попрошу.

— Ну, хорошо, — Лео шлепнул ладонью по камню и улыбнулся.

— Нет, не так, — быстрое согласие показалось слишком легкомысленным и каким-то ненастоящим, а я хотела, чтобы Лео осознал, как это важно.

— А как?

— Поклянись, — аккуратно потребовала я, переживая, что он пойдет на попятную.

— Клянусь не препятствовать твоим желаниям. Если только они…

— Стоп! — перебила я. — Давай без оговорок.

— Но Тая, я имел в виду наркотики и все такое…

Я нахмурилась.

— Обещаю, это никогда.

— Тогда договорились, — Лео провел рукой по моему лысому затылку и притянул к себе.

— Отлично! — шлепнула тоже по камню, аккуратно высвобождаясь из его объятий. — Надеюсь, что с годами ты не забудешь своего обещания.

— Как тут забудешь, — кивнул он на камень и шутливо заметил. — Он будет мне сниться.

— Прекрасно, — протянула ему руку, и Лео, изобразив торжественность на своем лице, слегка пожал мои пальцы. — И все-таки… Что ты задумала? — он пристально посмотрел мне в глаза.

— Ничего особенного. Хочу разыскать своего брата. И наказать того, кто отнял у меня все.

Лео остолбенел. Полагаю, он и подумать не мог, что идея мести все еще сидит у меня в голове. Но он ошибался…

Я запрятала наш уговор в дальнее хранилище сознания, заперла на ключ и аккуратно притворила за собой дверь, приказав часовому глядеть в оба. Он понадобится еще не скоро, но то, что я его получила — было триумфом. Главное, чтобы Лео о нем не забыл, когда придет время…

Глава 3

Говорят, время в горах летит незаметно, для меня же оно тянулось мучительно долго. И не потому, что тяготила здешняя жизнь — просто мне не терпелось вырасти, окрепнуть и приступить к осуществлению своих планов.

Я никогда не напоминала Лео о нашем договоре, наоборот, в тех редких дискуссиях, где мы подбирались близко к этой теме, уводила разговор в сторону. Понимая, что раньше времени Лео не стоит знать о моих планах.

Но однажды, когда разговор незаметно коснулся моего будущего, я поняла: будет нелегко отстаивать свои права на свободу, когда придет время. Кроме того, сглупив, я поведала Лео о том, о чем не говорила еще никому. Впоследствии пожалела об этом, но отступать было поздно.

С того дня наши отношения сильно изменились. Лео стал замкнутым при своих и без того не частых визитах, и наши прогулки, кажется, окончательно потеряли всякий смысл. Один молчун — еще полбеды, но два человека, не желающих вести диалог — это конец.

Все началось, когда мы неторопливо шли по каменистому плато, удаляясь от монастыря.

Помню, как порывистый ветер тогда облизывал мою лысую голову и норовил то и дело сорвать бейсболку с головы Лео. Предзимье диктовало свои погодные условия, то присылая пронизывающий ветер, то поливая сильным кратковременным дождем.

В тот день Лео приехал каким-то удрученным и озабоченным, хотя и пытался шутить, рассказывая забавные истории о китайских пандах и синих китах. В его представлении я была ребенком, погрузившимся много лет назад в мир тьмы по злому року. И он считал необходимым поддерживать меня милыми историями о зверушках, не представляя, что это — абсолютно ни к чему, поскольку мои рубцы уже никогда не превратятся в гладкую кожу, сколько их не шлифуй.

Тогда это был последний разговор со мной как с ребенком, после которого ему пришлось прозреть.

— Лео, у тебя неприятности? — я задала этот вопрос, сама не зная для чего, ведь решить волновавшие его проблемы была не в силах.

Он провел рукой по моей гладкой голове и подмигнул.

— Ну что ты, малышка, все хорошо. Никак не могу свыкнуться, что ты всегда лысая, — выдавленный смешок совсем не вязался с лучиками печали, сквозившими во взгляде.

Я окончательно утвердилась в предположении, что у Лео — проблемы.

— Здесь все так выглядят, к тому же — это удобно. Знаешь… — протянула уныло я. — Подумываю оставить такую прическу на всю жизнь, даже когда покину стены монастыря.

— Тая, но… — встревожился он не на шутку, замедлив шаг.

Стало приятно, что мой облик еще кого-то волнует…

Но следующий вопрос расставил все по местам.

— Ты что же, хочешь покинуть монастырь?!

Эссенция разочарования защипала глаза и овеяла легкой прохладой, впрочем, мгновенно испарившись на равнинах обыденности. Лео взволновался вовсе не по той причине, что я буду расхаживать лысая где-то по Шанхаю или Стокгольму, будоража взгляды окружающих.

— Ну, когда-нибудь мне придется это сделать, — равнодушно пожав плечами и убрав руки за спину, я продолжила путь, словно маленький старичок-мудрец.

— Тая… — пытался подобрать слова он. — Многие живут здесь всю жизнь… К тому же…

— К тому же у каждого — она своя, — деликатно перебив Лео, я остановилась, перехватив его взгляд. — Неужто ты хочешь, чтобы я провела здесь всю жизнь? — удивление было искренним, хотя ответ я уже знала наперед.

— Тая, я хочу, чтоб ты была счастлива. А самое главное, пойми, здесь… Ты в безопасности.

Опустив ресницы, я мысленно сосчитала до пяти.

— Лео, ты серьезно?! — меня распирало от смеха. — Ты тревожишься о потерянной кошке, что она найдется? Или что гроза придет в засыхающий сад? Забавно…

Я замолчала, стараясь правильно подобрать слова, а Лео, кажется, не понимал того, что именно я пыталась донести своей аналогией.

— Знаешь… — сделав глубокий вдох, устремила взгляд в светлые глаза напротив. — Хочу, чтобы ты знал кое-что… Это — важно…

Что-то заставило меня взять паузу, теперь понятно: это были верные друзья — сдержанность и благоразумие. Но на тот момент мне это было невдомек, я сторонилась их, поэтому смело промолвила:

— Скоро я буду готова покинуть эти стены ради человека, живущего как раз где-то по ту сторону моей безопасности. И будет очень кстати, если он выдвинется навстречу, сократив тем самым мой путь. Меньше головной боли на поиски.

— Тая, что ты такое говоришь? — заметно занервничал Лео, желая сменить тему разговора. — Конечно, если тебе здесь поднадоело, можем отправиться в путешествие, скажем, сгонять в Дисней-Лэнд. Как ты на это смотришь? Хотела бы съездить в Париж?

Я закатила глаза, понимая, что ему неприятна такая «начинка» нашей беседы. Она обжигала его нервы, словно вытекающее из пирога горячее повидло. Лео не ведал, что творится в моей голове на протяжении того времени, что я молчала, не ведал и сейчас, но, думаю, ему и в голову не приходило, что я не выкинула из плана давным-давно озвученное желание. Думаю, он забыл о нем практически сразу, не воспринимая всерьез, расценив это на тот момент как временный взрыв моего мытарства, как скоротечную агонию.

Стало ясно — на понимание с его стороны рассчитывать нечего. Лео будет избегать теперь подобных тем в разговорах при каждой возможности.

Но рано или поздно ему придется принять мое право на выбор. Пусть и не сейчас…

Печали, сопровождавшие Лео в этот визит, и без моих откровений глодали беднягу, словно дворняги — старую кость. Теперь же он был омрачен вдвойне.

Я не посыпала голову пеплом по этому поводу, но решила наш разговор отложить. Сейчас он все равно не имел смысла, да я и сама пока не была готова к таким «марш-броскам» — мое время еще не пришло. Лучшим вариантом будет прекратить обсуждение и сменить тему.

— Лео… — я встала перед ним, заглядывая в глаза.

Хотелось, чтобы тревога и напряжение, возникшие после моих неосторожных слов, исчезли. У него и без меня хватало проблем на данный момент.

Не отрывая взгляда от его лица, я ляпнула:

— В твоей голове столько ненужного хлама, просто ужас. Позволь, я там приберусь, расставлю все на полки, а ненужное — вымету за порог.

— Что? — Лео иронично сдвинул брови и неожиданно рассмеялся, пустив громогласное эхо по всей долине. — Хочешь вооружиться тряпками и щетками, чтобы очистить мой старый мозг от паутины и зеленой тоски?

Его замечание по поводу возраста я проигнорировала. Лео был вовсе не старым, ему не было и пятидесяти, просто груз забот — водруженный на него в виде огромного бизнеса, ответственности и прочего богатого жизненного багажа из прошлого — искусственным путем навязывал подсознанию, что за плечами уже целая жизнь. Ведь не зря говорят, что человеку столько лет, на сколько он сам себя ощущает…

Лео в этом случае, по всей видимости, не помогал даже факт наличия молодой любовницы. Гита Датул — филиппинка по происхождению — кладезь пороков неземной красоты. Однажды в Маниле Лео оказался на неофициальных подпольных боях без правил, где впервые и увидел ее. Не сумев устоять перед чарами дерзкой победительницы в женском поединке, пригласил юную красотку, владеющую смертоносным боевым искусством, к себе в телохранители за солидный оклад. Конечно, это был лишь предлог, чтобы не упустить красавицу, которой был очарован. Молодая азиатка — с высокими скулами, зелеными глазами и непоколебимой выдержкой — согласилась на его предложение не раздумывая. Понятно, что деньги Лео она, конечно же, любила больше самого Лео, но это не мешало ей делать его счастливым. В конце концов — какая разница, как в нас вселяется счастье, через какие дыры и прорехи?

А Лео рядом с ней казался вполне счастливым…

С того дня он таскал ее за собой повсюду, и неудивительно, что при таком раскладе филиппинка умудрилась даже побывать однажды в доме моих родителей. Правда, мне тогда было чуть больше трех лет, и я с трудом вспоминаю тот визит Лео с Гитой в наш дом. Помню только, что мама хотела приготовить филиппинский суп со смешным названием «каре-каре» и обсуждала это с отцом, а я бегала вокруг них и кричала «кукаре-кукаре», словно маленький петушок. Наверное, только из-за этого я помню тот день. Потому что было весело, и я в предвкушении чего-то необычного ждала прихода гостей. Мама всегда встречала с большой теплотой друзей отца, а уж Лео всегда был особенным гостем. Да что уж там — особенным, он был почти членом семьи, и его женщина автоматически причислялась к этому невидимому рангу.

То, что Гита смотрела на Лео скорее как на древний золотой самородок, нежели как на человека, не мешало гармонично существовать алчно-счастливому союзу вот уже долгие годы. Они жили в роскошном доме Королевства Бутан, и, полагаю, каждый был вполне доволен жизнью…

Порыв ветра заставил меня повысить тон, чтобы Лео мог услышать, я и предположить не могла, что сама природа пытается заткнуть мне рот.

— Я — серьезно, Лео… Послушай, ты же не можешь повлиять на кадровую перестановку в стране, ровно также — как и на события за ее пределами. Так зачем волноваться? Не думаю, что возможная отставка твоего Брунова — которая так тебя тревожит — разрушит бизнес, а если что-то и пойдет не так, то ты сможешь вести дела уже и без него, все каналы у тебя есть, люди работают с тобой. В конце концов — война всегда в цене. И человечеству нужно оружие: не там — так тут. Так что перестань размешивать в своей голове этот кисель, а то доведешь его до кипения, и он взорвет твой мозг. Кстати, а кто такой этот Брунов?

Лео оцепенел, словно увидел самого дьявола. Впервые видела, чтобы он был напуган.

— Что?.. Кто тебе?.. Что… Ты такое… Говоришь… Тая… — прошептал он, отшатнувшись от меня, как от бешеной собаки, и побледнел, как полотно. — Откуда тебе известно про… Черт! Ты что, читаешь мои мысли?! — нервно хохотнул он.

И я заметила, как за доли секунды мимика его лица сменила множество состояний: от улыбки — до паники.

— Я не читаю, Лео… Я просто заглянула в твою голову — уж прости! — увидела этот хаос и решила навести там порядок, — скрестив перед собой руки, я ждала, что он еще скажет.

У меня в мыслях не было желания выпендриваться, я не ждала восхищений — целью моего разговора была искренняя помощь.

Казалось, прошла целая вечность, пока Лео прошептал онемевшими губами:

— И… И давно ты залезаешь ко мне в голову?

Я словно только сейчас поняла, что натворила…

Ветер резко усилился и сгустившиеся тучи стали моим спасением. Ведь не зря существует поверье, что Тибет пропитан мистицизмом и окутан тайнами. Побывав здесь однажды и попав в этот обволакивающий поток, забыть его уже невозможно, и тяга вернуться сюда будет преследовать вновь и вновь. Вот и мне сейчас помогала сама природа, пытаясь заткнуть внезапно развязавшийся рот.

— Надвигается буря, нам пора возвращаться, — я развернулась и направилась в сторону монастыря.

— Тая! — рявкнул за моей спиной Лео, который никогда прежде не повышал в моем присутствии голос.

Я остановилась и замерла, конечно, уже пожалев о сказанном…

За моей спиной стоял крайне взволнованный мужчина. Безусловно, его можно было понять: кому понравится, что посторонние знают, о чем ты думаешь?

— Остановись, — он прикрыл устало глаза. — Я жду объяснений.

— Лео, у меня нет для тебя слов, которые ты хотел бы услышать, — честно призналась я.

— Тебе не удастся уйти от ответа. Я задал вопрос! — грозный тон свидетельствовал, что я сунула нос не туда, куда следует: Лео явно был взбешен, хотя и пытался сдерживаться.

Вот же глупая! И зачем я только это сделала?!

— А я не хочу сейчас вымокнуть, — все еще надеялась сбежать от этого малоприятного разговора, произнесла я.

Ветер уже ожесточенно свистел и рычал, пытаясь последними предупреждениями загнать нас под крышу, и вот наконец хлынул дождь.

Я поспешила в сторону монастыря, но Лео схватил меня за руку и угрожающе навис над лицом.

— Тая, отвечай сейчас же! Я спрашиваю: как давно ты роешься в моей голове, и что ты там еще видела? — он отчеканивал каждое слово сквозь зубы.

Его поведение не пугало меня, скорее — я была удивлена…

Идиотка! И зачем я только выдала себя?

— Лео… Послушай… — опустив веки, я нетерпеливо вздохнула. — Ну чего ты так переполошился?

Кажется, мы не замечали, что упругие струи дождя пронизывают нашу одежду, словно стрелы, а потоки — омывают лицо. Вся долина погрузилась в серую шумящую пелену, а разорвавшийся где-то над нашими головами раскат грома заставил Лео следующую фразу уже прокричать:

— Тая, ты хоть понимаешь… Твою мать! — выругался он после очередного небесного взрыва и потащил меня за руку в сторону монастыря.

Мы вбежали под крышу, насквозь промокшие.

— Видишь, я предупреждала, что вымокнем! — недовольно фыркнула, надеясь уйти от разговора.

Лео же, молча достав из кармана белоснежный платок, промокнул мою лысую голову и лицо, по которым ручейками сбегала вода.

— Иди сюда, — он притянул меня к себе. — Тая, ты должна мне все рассказать.

Старшая монахиня Самдинг, появившаяся на пороге, развела руками при виде нас.

— Тая, иди же скорее переоденься, а то простынешь. Я приготовила вам чай, проходите Леонид, — кивнула она с улыбкой. — Давайте я повешу к огню вашу куртку.

— Благодарю, Самдинг, — Лео сложил руки перед собой и склонил голову в знак благодарности. — Я смогу сделать это и сам.

Воспользовавшись моментом, я поспешила улизнуть из комнаты в надежде, что к моему возвращению горячая тема останется в прошлом.

— Как успехи в обучении Таи? — задал Лео свой вопрос, не дав Самдинг покинуть комнату.

Та обернулась с улыбкой и присела на стул.

— Я уже говорила вам, Леонид, что Тая — очень смышленый и целеустремленный ребенок, обладающий к тому же некоторыми исключительными способностями… — при этих словах Лео всем телом резко повернулся к монахине. — Но она замкнута в себе, мне сложно понять ее мир, хоть она и снова стала разговаривать. Я понимаю — не каждый смог бы вообще доверять людям после такого.

— А о каких способностях вы упомянули?

Самдинг глубоко вздохнула.

— В буддизме, как вы знаете, мы выделяем три возрастные стадии детства. Самой важной считается первая — до восьми лет, это как фундамент строящегося дома. Поскольку в этот период ум ребенка чист и непорочен, в нем отсутствуют предубеждения и ассоциации, он с легкостью поддается влиянию и требует защиты. Тая перенесла сильное потрясение в этот период, была закрыта для общения, мы были бессильны понять, что происходит в ее сознании. Монастырское обучение в этом возрасте включает лишь заучивание текстов без их интеллектуального осознания, которое начинается в возрасте двенадцати лет. Но Тая молчала целый год. Для нас было невозможно определить и как она заучивает текст, и как воспринимает хоть какую-нибудь информацию на занятиях. Но однажды занимавшаяся с малышами монахиня заметила, что Тая мимикой реагирует на ошибки при воспроизведении текстов другими детьми. Она не указывала на ошибку, но по выражению ее лица было понятно, что, во-первых, она понимает язык, которому ее никто не учил — она ведь по сути немая, а во-вторых, она знает текст наизусть и замечает ошибки. Монахиня решила проверить свои наблюдения… Через неделю, прочитав детям текст, который им предстоит выучить, она на следующий день при повторном его прочтении умышленно допустила в нем ошибку. Тая сразу же отреагировала на это. Впоследствии монахиня несколько раз проверяла свою догадку, после чего обо всем рассказала мне. Я присутствовала на нескольких занятиях и могу сказать, что ваша девочка запоминает текст с первого прослушивания, а если в тексте много незнакомых ей слов, то максимум — со второго. Когда она заговорила, я решила проверить, насколько долго заучиваемые тексты сохраняются в ее голове… Она помнила все тексты, которые учили дети в ее присутствии! Это поразительно, Леонид!

— А что говорит Аклим по этому поводу? Ведь она больше всех общается с Таей, не так ли? Она вам ничего не рассказывала? Может быть, Тая с ней чем-то делится или рассказывает о своих… — Лео осекся, не желая выдавать монахине информацию, о которой ей знать было абсолютно не нужно. — О своих способностях или, скажем, мечтах?

— Вы правы, Аклим старается проводить много времени с Таей. Она, как вы знаете, по собственной инициативе взяла на себя обязанность светского образования Таи. Аклим в беседе со мной говорила, что сначала опасалась, как бы не перегрузить мозг девочки, но со временем поняла, что Тая легко усваивает всю информацию, которую получает от нее. Она заметила, что у Таи исключительная способность к языкам, и начала объяснять ей, как строятся фразы на нашем языке. Через некоторое время Тая начала понимать, что ей говорит наставница. Как-то Аклим показала мне учебник, по которому обычные дети в вашей стране занимаются целый год… Так вот — Тая одолела его за двенадцать дней. При этом она не просто запомнила текст учебника, а использовала позже информацию, полученную из него, в беседах с Аклим. Не могу сказать, что они сдружились, но Тая определенно расположена к сближению с Аклим и если кому и откроется в своих тайнах, то только ей.

— У нее не появилось новых знакомств или привязанностей в монастыре или среди посещающих его людей?

— Нет. Хотя, знаете… — монахиня щелкнула пальцами в воздухе. — Девочка часто ходит к семье рогьяпа.

— Кто это? — насторожился Лео.

— Местный могильщик. Его юрта расположена к востоку от монастыря.

— Спасибо. Обязательно навещу его.

Монахиня понимающе кивнула и, видя озабоченность Лео, добавила:

— К тому же — она очень изобретательна. Неделю назад одна из коз сильно поранилась на выпасе, повредив вену. Тая тут же это заметила и приняла самостоятельное и быстрое решение: наложила жгут, приволокла козу в монастырь, остригла шерсть вокруг раны, все тщательно обработала, сделала перевязку и подвязала ногу животного таким образом, чтобы та могла передвигаться, но не беспокоить рану.

— В детстве она хотела быть ветеринаром и спасать животных, — глаза Лео предательски увлажнились.

— А вчера у нас сломался вентилятор — тот, что вы привезли нам в позапрошлом году — и Тая его починила…

Лео улыбнулся. Намек монахини он понял.

— Неужели?

— Да, девочка очень сообразительная и трудолюбивая. Как же печально, что все так вышло с ее семьей. Даже не верится, — монахиня приложила ладонь к губам и покачала головой. — Скажите: так и не выяснили, кто это был?

— Нет, — отрывисто бросил Лео и встал со стула — демонстрируя, что разговор закончен.

Монахиня деликатно поднялась вслед за ним.

— Вы знаете, меня беспокоит только одно…

Лео насторожился, но, изобразив отчужденность на своем лице, переспросил:

— Ваше беспокойство… Оно насчет семьи Таи?

— Нет-нет, — успокоила его монахиня. — Это — насчет рисунков.

— Каких рисунков? — Лео сердито изогнул бровь, не понимая, какое беспокойство могут вызвать рисунки ребенка.

— Аклим говорит, что Тая часто рисует девочку в окружении крыс. Причем — девочку крошечного размера, а крыс — огромных. Потом тщательно зачеркивает девочку, а крыс — обводит в кружочки.

Лео повернулся на звук чьих-то шагов и произнес:

— Хорошо, я проконсультируюсь со специалистом, что это может значить. Спасибо вам.

Накинув самгхати поверх новеньких свитера и брюк, что привез Лео в этот раз, я с осторожностью спустилась в гостевую комнату. Самдинг уже ушла, и мы снова с Лео остались одни.

Вот же — дело дрянь: теперь от его вопросов, увы, не отвертеться.

Уверенной походкой прошла сразу к огню, который успела для нас развести монахиня, и как ни в чем не бывало уставилась на языки пламени, наблюдая краем глаза за Лео. Суровое, задумчивое лицо моего собеседника не предвещало ничего хорошего.

— Тая…

— А? — встрепенулась я, словно была погружена в поток мыслей.

— Не юли!

Я скривила лицо. Конечно, он все понял: сейчас меня занимала лишь одна мысль — как бы отвертеться от разговора, но похоже, его не избежать.

— Ну, хорошо, — вздох одолжения смешался с теплым воздухом прогретого помещения, ароматом мяты и чабреца.

Разочарование, растопырив крылья, словно раненая птица, неуклюже летало под потолком, нежась в тепле и прицеливаясь: на чьи плечи будет удобнее спикировать в сложившейся ситуации.

— Если хочешь знать, то сегодня я впервые посетила твою голову… Да и посетила — поверхностно… Скажем так: побывала на пороге твоего сознания, не углубляясь в покои. Теперь ты спокоен?

— Спокоен ли я?! — рявкнул Лео, но тут же снизил тон, оглянувшись на дверь. — Перестань нести чушь! И отвечай!

Я закатила глаза.

— Чего ты хочешь услышать? Я уже все сказала!

— Как тебе это удается? Где ты этому научилась? Когда? — тихо засыпал он меня вопросами, а потом заговорщицки добавил. — Тебе открылось это в монастыре?

Было непривычно наблюдать растерянность на лице этого человека, я предполагала, что подобное чувство ему недоступно. Не могу сказать, что наслаждалась моментом, но признаюсь — было приятно, что удалось его удивить.

— Нет, — качнула головой. — Это случилось еще тогда… После того, как… — я облизала обветренные губы и замолчала, не желая возвращаться в ужасающее прошлое.

Хотелось, чтобы Лео это понимал, но, глядя на его скрещенные перед собой руки, было ясно, что придется дать ему развернутый ответ.

И я продолжила:

— Сначала испугалась, приняла это за свои фантазии, затем думала, что у меня галлюцинации. Ну а когда без проблем проникла в голову капитана на траулере, то поняла, что все — по-настоящему. Помнишь его? Того старого капитана с жутким шрамом через все лицо?

Лео молча покачал головой, как мне показалось, скорее от недоумения над происходящим, чем в ответ на мой вопрос.

— Могу заглянуть в голову к любому. Точнее — уже залезла ко всем монахиням… Кроме Аклим.

— Но Тая… — прошептал Лео, снова оглянувшись на дверь.

— Я — не со зла, просто хотела удостовериться…

— О господи, — выдохнул он, приложив пальцы к виску. — Вот это новость! И как тебе это удается, позволь уточнить? — я почувствовала, как после моего признания Лео сменил тональность и перестал со мной разговаривать, как с ребенком.

— Что именно? — невинно пожала плечами я.

— Тая, не прикидывайся, что не понимаешь моих вопросов! Каким образом ты проникаешь в чужие мысли? Что тут непонятного?

Помолчав, я с неохотой призналась:

— Через глаза. Они — входная дверь для меня в любую голову.

— Но… Это невероятно! — выдохнул Лео и нервно растер лоб, вышагивая по комнате. — Да что там невероятно — это уму непостижимо! — он выставил вперед ладони и с шумом выдохнул.

«Надеюсь, с ним не случится сердечный приступ?» — подумала я.

Но когда он опустил руки мне на плечи, стараясь при этом не пересекаться взглядом, поняла — его переполняло волнение, граничащее с восхищением.

— Тая, давай договоримся… Хочу, чтобы ты мне пообещала вот прямо здесь… Раз и навсегда пообещала! — он отчеканивал каждое слово, будто говорил на неизвестном для меня языке. — Больше никогда ни при каких обстоятельствах не заглядывать в мою голову!

Несмотря на теплый воздух в помещении, по моему телу пробежали мурашки. В надежде, что сейчас придет Самдинг и наш разговор с Лео прекратится волшебным образом, я отвернулась в сторону, но Лео повернул мое лицо обратно для налаживания связи. И на мгновение все же решился заглянуть мне в глаза.

— Тая!

— Что еще?

— Обещай! — Лео с тревогой всматривался в мое лицо.

— Хорошо. Обещаю…

— Нет, не так, черт возьми!

— А как?! — удивилась я, вспомнив тут же, что и сама была точно также недовольна, когда несколько лет назад у черного камня Лео вот так наотмашь быстренько брякнул, что не помешает мне идти своей дорогой.

Но чего он от меня хочет?

Чтобы я постучала себя в грудь и три раза прокричала «клянусь»? А в довершении совершила бы кульбит, хлопнув пятками в воздухе и издав рев Кинг-Конга?

— Обещай, поклянись мне самым дорогим, что у тебя есть! Поклянись памятью семьи. Это ради твоего же блага. Обещай никогда не залезать в чужие головы без очень веского на то основания! Во-первых, это аморально, во-вторых, небезопасно, слышишь? — Лео аккуратно тряхнул меня за плечи.

— Я не ослышалась? Ты заявляешь мне об аморальности?! — возмутилась я. — Ты! Человек, который…

— Тая, — прервал он, едва качнув головой. — Не сейчас.

Что и говорить, настроен он был серьезно. Меня это абсолютно не трогало, но все же решила сказать то, чего он ждал. Просто, чтобы поскорее завершить разговор:

— Да, — подняв на него глаза, торжественно произнесла на одном дыхании. — Обещаю никогда и ни при каких обстоятельствах больше не залезать к тебе в голову, но в обмен на то, что и ты не забудешь про обещание, данное тобой у камня. Какое? Надеюсь, что ты не забыл… Считай это заключением сделки между нами. Но клясться я не стану, тем более — самым дорогим. Это — слишком личное, Лео, оно не предназначено для публичных торгов в угоду чужим интересам.

Опешив, Лео смотрел на стоящего перед собой подростка, прикидывая, насколько недооценивал маленького человека, который вот так, в одно мгновение лихо и безоговорочно указал ему — могущественному и взрослому! — на сохранение личностных ценностей и установил рамки дозволенного в переговорах.

Втянув шумно воздух, он обреченно кивнул. По реакции было ясно — он не забыл о данном обещании, обескураженный выдвинутыми условиями сейчас. И вариантов, кроме как согласиться, у него не было. Но все же толика сомнений суетливо заерзала в моем сознании, хотя заметить со стороны это было невозможно.

— Надеюсь, что мы поняли друг друга. И согласись, ведь очевидно — насколько для каждого из нас важны стороны этого вопроса, — я поспешила сделать акцент на слове «каждого», лишая Лео возможности пытаться найти обходной путь.

— Это уж точно, — поникнув, прошептал он. — Это уж точно…

В данный момент Лео находился в состоянии, в котором, по большому счету, ему было абсолютно все равно: и что я говорю, и какие условия выдвигаю…

Вид человека, находящегося передо мной, можно было описать двумя словами: ошарашен и уязвим. Он понимал, что здесь, как говорится — без вариантов. При иных обстоятельствах Лео отреагировал бы по-другому и уж точно не решился бы заключать сделку с ребенком, пусть даже и на устных договоренностях. Я уже жалела, что так высокомерно обошлась с ним, но дело было сделано.

Мне необходим был внятный утвердительный ответ от Лео, и он это понял.

— Помню… — ответ был произнесен явно с трудом. — Скажи: я могу быть уверен, что с твоей стороны не последует обмана?

— Можешь не сомневаться. Слово дворянина, — я шутливо задрала подбородок и резко приставила одну ногу к другой.

Его лицо тронула легкая улыбка:

— Ну-у… Тогда по рукам!

Шутливо плюнув в свою маленькую ладонь, я протянула ее навстречу — Лео сделал то же самое, разразившись смехом.

И хотя завершение нашей сделки прошло на позитивных нотах, напряженность витала в воздухе еще долго, и я чувствовала, что наши отношения уже никогда не будут прежними…

Почти сразу после этого разговора Лео собрался и ушел к вершинам. Впрочем, ничего удивительного — он всегда покидал меня после трех-четырех дней, проведенных в монастыре. Куда пролегал его путь, я не знала и никогда не спрашивала, но так происходило в каждый визит. Спустя неделю он возвращался обратно в монастырь, мы устраивали прощальный пикник, и Лео улетал домой — в Бутан, исчезая из моей жизни на несколько месяцев.

Это не вызывало во мне никаких эмоций: я не грустила, когда он улетал, и не испытывала великой радости при его появлении. По большому счету, мне было все равно, за исключением того, что его визиты вносили хоть какое-то разнообразие в монотонную жизнь.

Скука — это единственное, что омрачало дни жизни в монастыре. Но жалеть о них не стану. Я получила необыкновенные физические навыки, духовное развитие, которые нельзя было познать, не прожив тут годы — это был прекрасный багаж для жизни внизу, на земле. Я испытывала благодарность к окружающему миру и монахиням, что приняли меня, подарили шанс познать мир с особенной, удивительной стороны — не позволив превратиться в бесполезный отброс общества.

Конечно, обитель не назовешь уютным гнездом, что заботливо вьют родители для своих птенцов, и порой мне приходилось выживать в условиях жесткой дисциплины. Но по ту сторону временных неудобств я видела великую справедливость…

Она частенько прогуливалась в конце длинного моста, за высоким забором и — подмигивая мне, словно в знак поддержки и одобрения — протягивала ладонь, маня к себе. Решение дойти до конца, перемахнуть забор и пожать ей руку — было единственной целью и стирало все шероховатые грани хмурых дней. Чтобы это осуществить — мне следовало двигаться дальше.

Оставшись здесь, я никогда бы не разорвала финишную ленту в конце намеченного маршрута. Путь к просветлению раз за разом уводил бы в сторону от первоначальных намерений, ведь по канонам он пролегал через правильные и безопасные тропы добра, любви и сострадания. Я не сторонилась их и — кто знает — может, однажды смогла бы даже зашагать по их мягкому песчаному грунту, но сначала мне предстоял долгий и трудный путь в колючие непроглядные дебри. Там, во тьме пороков и греха я должна буду отыскать одного человека, чтобы заглянуть в его глаза и вырвать сердце.

Глава 4

От того разговора с Лео прошло три года…

Я выросла, окрепла и приняла решение покинуть монастырь с добродушными монахинями, преподающими миролюбие как путь к просветлению. Решив отправиться на удаленные территории в поисках подлинной себя и того, что мне было необходимо, а главное — своего наставника. Пришло время обрести своего гуру, который раскроет не только мой духовный мир — как это делали стены обители на протяжении долгих лет — но и проведет в сокрытый мир сильного воина, неуязвимого бойца и смертоносного карателя. Настал момент найти того, кто научит выживать в пекле судьбоносного урагана, кто сделает из меня великого и непримиримого воина.

Мысли о великом пендекаре, о несокрушимом грандмастере боевого искусства пенчак-силат не выходили из головы. Раз за разом я в памяти возвращалась к нашим разговорам с Норбу об этом человеке. По слухам, он проживал где-то на этих землях, вел отшельнический образ жизни в скромном жилище на отдаленном пике к югу.

Если верить словам Норбу, это был человек с таинственным прошлым, совмещающий в себе противоречивые вещи. Владея в совершенстве уникальной техникой смертоносного боя, он одновременно практиковал праведный путь монаха.

Как ему удавалось вмещать в себя два абсолютно разных мира — невозможно было представить, но это не могло не восхищать, и меня неудержимо тянуло найти эту вершину.

Я очень надеялась, что этот человек — не легенда, что он действительно существует. Отсутствие информации о нем не пугало: все, что хотелось бы знать подробнее — где находится его хижина. Ориентируясь на слова могильщика, ясно было одно — путь был не близкий и опасный.

У меня не было сомнений, что я разыщу пендекара — сомнения были в другом: захочет ли он принять меня к себе в ученики?

Я полагала, что трудный путь будет мне в помощь: мастер не сможет прогнать меня сразу после длительного восхождения, а это значит — у меня будет шанс объясниться и уговорить его поделиться всем, чем он владеет.

В тот момент я не могла и предположить, что мастер уже знал о моем будущем визите…

Матушка Аглая, конечно, была против моего ухода, но она меня понимала…

Вечером, в последний день моего пребывания в монастыре, мы не пошли ужинать, а решили устроить прощальное чаепитие у себя в комнате, испросив на это разрешение у Самдинг.

Аглая после обеда ушла на кухню, сказав, что сама все приготовит к чаю, а я сложила вещи, навестила нескольких монахинь, с которыми была в добрых отношениях, попрощалась с ними и подарила сувениры.

Ближе к вечеру, когда чай был уже готов, в комнату вернулась матушка. Она принесла какой-то сверток и две корзинки, от которых пахло давно забытым и таким аппетитным запахом, что я раз за разом втягивала носом этот аромат и не могла дождаться ее команды: «Мой руки — и за стол!»

Но матушка начала со свертка.

— Это тебе на зиму, а то из старых ты, поди, уже выросла, — сказала она, доставая из свертка свитер, шапочку, шарф и две пары шерстяных носков.

За годы жизни в монастыре я сносила множество носков, свитерков и шапочек. Часть из них привозил Лео, но в основном их вязала Аглая. Она могла весь вечер рассказывать мне о соперничестве Рима и Карфагена или об открытии русскими мореплавателями Антарктиды, и одновременно из-под ее спиц выходили обновки для «ее девочки». Скорость, с которой она вязала, была поразительной: вечером она доставала спицы и привезенную кем-то шерсть, а утром — я уже примеряла обновку.

В этот раз матушка превзошла самое себя: свитер, шарфик и шапочка не вызывали у меня никаких других эмоций, кроме восторга. Небесно-голубой цвет напомнил о плюшевом слоне, которого мне подарил в детстве отец, а прислонившись щекой к шарфу, я будто провалилась в нежные мамины объятия.

Аглая сейчас была волшебным проводником между этих двух миров…

Я захотела все примерить, но матушка остановила меня, заверив, что все будет точно по размеру.

Затем наступила очередь корзинок…

Одну из них она сразу отставила в сторону, пояснив, что это — еда в дорогу, а вторую водрузила на стол. Затем аккуратно сняла с нее полотенце…