Оглавление

В сером вагоне посреди столь же серого утра я еду со стопкой задрипанных книжек любимого автора, чтобы продать их какому-то парню тамбовскому, в столицу попавшего проездом до Питера.

В этой сделке я вижу, что значит безвыходность, и к тому же круговращение грустных копеек в литературе, которая есть акведук для иссохшей среды обывателей.

Я ловлю покупателя под пешеходным мостом у вокзала, будто бы тролля, и он досконально въезжает в обложечки, титульный лист, развороты, все щупает цепко, при этом бубня: «Это мне для коллекции, для библиотеки, нужно, чтоб все было чётенько, ты понимаешь?»

Я отвечаю: «Книги — не вещи, приятель, а вместилище мира, и место им перед глазами, но никак не в шкафу под пылью осыпанной кожи.

Им нужно внимать, а не ставить на полку, как памятник или как способ культурность продемонстрировать.

Поэтому ты забирай их задаром, прочти и продли им далёкое странствие, передав в чьи-то добрые руки».

Но он не берёт и ни капельки не понимает, что за чушь я несу в его накопительный разум.

«Бери, дурачок. Слышал, книга — лучший подарок? Я уже выучил все наизусть их практически».

Покупатель уходит, сминая наличку в кармане, и это значит, что мир всё-таки не продаётся.

Я возвращаюсь, и гром под землёй нарочит, всеобъемлющ и замкнут.

Рядом со мной садится старик с засохшей харкотиной на лацкане свеженькой куртки от Томми Хилфигера.

Изящный вкус тоже бывает дурным.

Этот ветхий морщинистый куль воняющей плоти, задумчиво уперев в кулак подбородок, бормочет: «Как ты считаешь, если на меня нападет эпилептический тремор во время соития с бессовестной мразью, то будет ли она наслаждаться этой вибрацией или сбежит, на ходу одеваясь?»

Я промолчал и плечами повёл из учтивости, но подумал при этом: «Можешь считать, что ты мертв для женского мира».

Он пересел к молоденькой цыпочке, что-то сказал ей, и она ему улыбнулась — прямо сейчас, когда симпатичные мамашки выбирают своим ненаглядным чадам новые цветастые варежки на зиму; когда в соседнем бледно-розовом подъезде девятиклассная мелюзга трясущимися руками неуклюже впихивает в скукоженную бутылку первую в жизни ляпку; когда пенсионер с бесом в ребре сквозь двояковыпуклые засиженные мухами линзы выбирает цветочную композицию пошикарнее, которая ещё на шаг должна приблизить его к упругому юному тельцу; когда оранжевые жилетки ведут теплотрассу к картонной новостройке; когда проистекает все то, что уже несколько десятилетий не вызывает резонанса в современном обществе, прямо сейчас когда на землях Западной Бенгалии племя агхори пережевывает подвздошно-большеберцовый тракт сородича, умершего по вине несчастного случая.

Конечно, причина смерти не доказана, но кто бы стал заниматься расследованием?

Ты?

Попробуй скажи им, что в цивилизованном обществе тела усопших упокаивают в земле, агхори ответят, что такую цивилизацию могли создать только идиоты, ведь в человечьих потрохах столько полезных веществ.

Удостойте нашу жизнь пониманием, пусть в ней я прирос к своим стенам кожей и сердцем.

Каждый раз разделение с ними долю меня изымает, и я вечно надеюсь, что ее заместит нечто внешнее, лучшее, прирастёт и сроднится и будет исправно функционировать.

Неизведанный край нас пугает ещё с допотопной эпохи.

С представлений о плоской планете — примитивных, но таких романтических.

Как должно быть тогда легко и спокойно люди спали, опустив черепа в блаженном неведении.

Может быть, прогресс изменил все, но Земля округлевшая так же бродит вокруг живоносного солнца.

Только вместо Евклида и Диогена, лелеющих мудрость, голопузый хипарь в тёмных очках рассекает свирепо холодную темную улицу, как Боинг расслоившееся на часовые пояса расстояние.

И тянет внезапно образовавшийся из-под расстёгнутой куртки затхлый букетец незнакомой напомаженной мымре, болтающей по телефону. «Спасибо, не надо» — бросает она и отходит.

Наверняка этот грязный хипарь сегодня откроет в себе талант поэтический и будет стремиться в дальнейшем к такой же болезненности.

Так происходит искусство со дня сотворения мира, и с годами менялись разве что декорации и действующие лица.

Не так ли, старина Уильям?

Архимед говаривал: «Дайте мне точку опоры, и я переверну мир».

Я же вторю: «Отберите точку опоры, и мир перевернёт меня».

Тогда я стану эластичной, наэлектризованной, бесконечно остывающей массой, как жертва костяного вампира в памяти скорбящих родственников.

Отдам своё всё вон той сидящей на корточках — в грязной лысеющей шубке искусственного меха — перед закрытым островком с дешевыми китайскими побрякушками и мысленно примеряющей их к своему дрянному нарядцу.

Я куплю ей всю это пошлую омерзительную безвкусицу, увешаю ее шею и запястья, точно рождественскую ёлку в семье, где дети ещё верят в Санту, и буду изрыгать восхищение воплей — искренне, — потому что потерял точку опоры и не могу оценивать лично и буду рад, потому что она рада.

Затем, что способный уловить равновесие в беспорядке способен и на то, чтобы подчинить этот беспорядок.

И я не удивлюсь, если этим уникальным умением обладает вон та, сидящая на корточках, имеющая, хоть и со