Оглавление

Эта книга не родилась бы без моей дочери Алины. Её интуиция, идеи и неожиданные повороты сюжета стали теми искрами, из которых вспыхнул огонь истории. Она не просто подсказывала — она направляла, вдохновляла, заставляла видеть глубже. Благодарю её за то, что была рядом, когда я сомневалась, и за то, что верила в эту историю, когда она ещё только искала форму. Эта книга — наш общий след.

1. Взорванная тишина

На рассвете в центре затерянного среди лесистых склонов Карпатских гор небольшого села, подслеповато-щурящаяся в туманном свете старушка, гуляющая с ковыляющим мопсом, обнаружила тело мужчины. Оно лежало у фонтана на площади. Его лицо было бледное, глаза широко раскрыты, а на шее — две аккуратные, глубокие ранки, словно от укуса. Утренняя тишина разорвалась старческим криком, пронзительным, как сталь. Село, еще вчера сонно зевающее, моментально проснулось, охваченное липким страхом.

На площадь, всё ещё окутанную утренним туманом, прибыл сельский полицейский — высокий мужчина с усталым лицом и проницательным взглядом. Его звали Ион Сута, и он служил в этом районе уже более двадцати лет. Он знал каждого жителя, каждую трещину на мостовой, каждую сплетню, что передавалась по лавкам. Но то, что он увидел у фонтана, выбивалось из всех привычных рамок. Полицейские ленты, словно паутина, очертили круг ужаса, но всё выглядело не столько страшно, сколько странно. Крови не было вовсе. Ни капли — ни на теле, ни вокруг. Никаких следов борьбы. Будто человек просто лёг и умер. Свидетелей — ноль. Даже старушка, обнаружившая тело, утверждала, что никого не видела, кроме своего мопса, который вдруг зарычал и потянул её к фонтану.

Инспектор Сута присел рядом с телом, внимательно осматривая ранки на шее. Они были симметричны, глубоки и выглядели так, будто их оставили два идеально ровных клыка. Он обменялся взглядами с дежурным сержантом, который пожал плечами. — Может, волк? — предположил он. — В наших лесах их достаточно.

— Скорее всего.

К ним подошёл отец Виктор Санду — православный священник из местной церкви, расположенной на склоне холма, чуть выше села. Ему было под шестьдесят, но он выглядел крепким и собранным, с осанкой, будто выточенной из камня. Он был одет в традиционную черную рясу, поверх которой висела вышитая золотом епитрахиль. На груди — тяжёлый крест, старинный, с потемневшим серебром, который, по слухам, принадлежал ещё его деду, тоже священнику. Лицо отца Виктора было строгое, с неглубокими морщинами, а глаза — тёмные, внимательные, много повидавшие на своём веку.

Он подошёл неспешно, сдержанно перекрестился и, не говоря ни слова, долго смотрел на тело. Затем произнёс тихо, но твёрдо:

— Это не дело рук человеческих. Здесь… древнее зло.

Полицейские переглянулись, молодой сержант усмехнулся, но участковый Сута даже не улыбнулся. Он знал, что отец Виктор — не из тех, кто бросается словами. Священник был хранителем местных преданий, знал старые книги, забытые молитвы, и порой казалось, что он сам — часть тех легенд, что ходили по Карпатам.

— Говорите, святой отец, — тихо сказал Ион Сута, доставая из внутреннего кармана блокнот и ручку. — Что вы знаете?

Отец Виктор сложил руки на груди и заговорил, глядя в землю:

— Когда-то, ещё в XIX веке, в наших местах действовал монастырь Святого Петра, затерянный в ущелье. Его закрыли после череды странных смертей — похожих на эту. Люди говорили о «ночных гостях», что приходили без звука, оставляя лишь две ранки и пустые глаза.

Сута нахмурился.

— Вы хотите сказать, что это, — он кивнул в сторону места, где лежал труп, — связано с тем монастырём?

— Я не утверждаю, — ответил отец Виктор. — Но я чувствую. Ночью колокола в моей церкви зазвонили сами по себе. Я был один. Я молился. И вдруг — звон, будто кто-то нарочно качнул колокол. А потом — тишина. Глухая, давящая. Вы зайдите потом в церковь, инспектор, я покажу вам одну книгу, где упоминается о существе, которое называли «сыном Тени». Оно приходило в ночь с 30 апреля на 1 мая.

— Сегодня, 1 мая, — озабоченно вставил Ион Сута. — Вы думаете, отец Виктор, оно вернулось?

— Я думаю, — ответил священник, глядя инспектору прямо в глаза, — оно никогда и не уходило.

— Святой отец, вы современный, здравомыслящий человек, священник, а говорите о какой-то потусторонней чепухе, — качая головой, с улыбкой на губах сказал инспектор.

Отец Виктор не обиделся. Он лишь слегка улыбнулся, как человек, слышавший подобные слова не раз — и от более высокопоставленных людей, чем участковый инспектор.

— Ион, — сказал он спокойно, — вера не исключает здравомыслия. Но здравомыслие — это не только логика, это ещё и умение видеть то, что не объясняется сразу. Я не прошу вас верить в чудовищ, я прошу вас не отвергать то, что не укладывается в привычную картину.

Он наклонился ближе, голос стал тише.

— Вы сами видите: нет крови, нет следов, нет объяснения. А теперь скажите мне, что из этого — здравомыслие?

— Хорошо, — наконец сказал инспектор после молчания. — Допустим, и что вы предлагаете?

Священник выпрямился, его взгляд стал твёрдым:

— Я не хочу вас дискредитировать как профессионала, но я полагаю, мы своими силами не справимся. Может, я позвоню дочери?! Вы же знаете, она служит в криминальной полиции Брашова[1], — немного смущаясь, предложил священник и, улыбнувшись, добавил, — её приезд может быть даже не официальным.

— Конечно, я не против, — ответил Сута, чуть кивнув. — Если она действительно сможет нам помочь, то я только за. Мы здесь все свои, и если есть шанс привлечь профессионала из криминальной полиции — тем более из большого города — это может многое прояснить.

Отец Виктор достал старенький телефон, нажал кнопку вызова и, немного отойдя, начал говорить тихо, но взволнованно. Инспектор какое-то время наблюдал за священником, а потом, подозвав сержанта, дал ему чёткие распоряжения:

— Предупреди людей о необходимости соблюдать осторожность, особенно в тёмное время суток. Постарайся установить личность жертвы, при нём не обнаружено никаких документов. Поговори с лавочниками и продавцами магазинов, может кто-то видел жертву накануне, опроси жителей из домой, выходящих на площадь — кто-то мог слышать шум, видеть тень, движение. И наведайся в табор, что на днях остановился у реки. А я в участок, надо отправить рапорт в центральное отделение полиции и вызвать спецов, пусть «поколдуют» над телом.

Полиция уехала, улица стала пустой, словно декорация к фильму ужасов. Создавалось странное ощущение, что всё вокруг — не настоящее. Фонтан, у которого нашли тело, продолжал журчать, но звук воды теперь казался искусственным, как будто кто-то включил его по сценарию. Даже кошки, обычно бродящие вокруг, исчезли. Ни одного мяуканья, ни одного шороха. Небо над головой казалось нарисованным — идеально синим, без единого облачка, словно кто-то тщательно выставил свет для съёмок. Лёгкий ветерок, пробежавший по улице, шелестел листьями деревьев неестественно ровно, как будто его регулировали вентилятором. Всё было слишком идеальным, слишком тихим, как будто село затаило дыхание, ожидая следующего акта. И от этого становилось жутко.

И во всей этой полицейской суете и людском хаосе никто не заметил человека, стоявшего на горе, чуть выше села, где туман ещё не рассеялся. Его фигура — высокая, худощавая, в длинном плаще — казалась тенью. Он наблюдал за происходящим на площади с неестественным спокойствием, как режиссёр, следящий за актёрами на сцене. Ни один полицейский, ни один житель села не поднял глаза. Даже отец Виктор, рассказывающий о монастыре в горах, не кинул взгляд в сторону возвышенности.

Мужчина стоял неподвижно, словно часть скалы, сливаясь с серыми очертаниями сосен и камней. Его глаза были необычайно яркими, почти светящимися — как будто отражали не солнечный свет, а внутренний огонь. И всё, что происходило внизу, казалось ему знакомым. Будто он уже видел это — много лет назад…

Когда полиция уехала и площадь опустела, он медленно повернулся и исчез на лесной тропинке, спускающейся в село.

2. «Поцелуй Дракулы»

На следующее утро, когда туман начал рассеиваться и село вновь обрело свои очертания, на площадь въехала тёмно-синяя служебная машина с гербом криминальной полиции Брашова. Из неё вышла Марина Санду — высокая, уверенная женщина лет тридцати, с ясным взглядом и лёгкой, но решительной походкой. Молодая женщина была одета в кожаную тёмную куртку, джинсы и ботинки, а на её лице читался не просто профессионализм, а нормальная, тёплая, человеческая забота. Увидев отца, стоящего у фонтана, она на мгновение забыла о протоколе, подошла и крепко обняла его.

— Татэ… — прошептала она.

Отец Виктор сдерживал слёзы, но в его глазах было облегчение. Он погладил её по голове, как в детстве, и тихо сказал:

— Спасибо, доченька. Я знал, что ты приедешь.

— Да я бы всё равно приехала. Меня отправили во Флорешти, как человека родом отсюда, как того, кто знает здесь всех и вся.

После короткого разговора с инспектором в участке Марина снова отправилась на площадь, осмотреть место происшествия. Она двигалась методично, но с вниманием к деталям, которые могли ускользнуть от местных. Она заметила, что вода в фонтане неестественно чистая, как будто её недавно меняли.

— Когда меняли воду в фонтане? — спросила она сержанта, сопровождающего её.

— Так сегодня утром и меняли, — пожимая плечами, ответил молодой человек. — По правилам её положено менять 1 мая.

Детектив из города театрально закатила глаза.

— А если здесь были следы? Вы понимаете, что это попахивает попыткой замести их?

— Ну так по правилам положено же, — оправдывался сержант.

На площади Марина обратила внимание на небольшую царапину на камне рядом с телом. Посмотрела в отчёт участкового — ничего не зафиксировано. Она сфотографировала её и взяла образец.

— Мне надо поговорить с начальником полиции, — зло сказала Марина, покидая площадь.

— А он в Брашов уехал, еще не возвращался, — хихикнул сержант. — Да без него спокойнее, следователь Санду, поверьте мне.

Вернувшись в участок, Марина еще раз изучила фотографии с ранками на шее. «Слишком уж они симметричны», — сказала сама себе Марина и мысленно предположила, что это инструмент, а не зубы животного.

Взяв телефон, она сделала звонок.

— Доктор Лупу? Это следователь Санду из Брашова. Я по поводу «Поцелуя Дракулы». У вас есть что-то для меня.

— Заходите, есть кое-что интересное.

Марина запрыгнула в машину и через минут двадцать стояла в больничном морге небольшого городка, расположенного неподалёку от села Флорешти.

— Ну что, Док, скажи мне честно — это у нас волк, вампир или кто-то с очень странным вкусом в инструментах?

Пожилой судмедэксперт почесал кончик носа и ответил с сарказмом:

— Должен сказать — случай крайне необычный. Но если бы это был волк, Марина, у нас бы не осталось ни шеи, ни тела. А если вампир — то он, видимо, прошёл курсы стерильности. Ни слюны, ни инфекции, ни даже хорошей капли крови. Полное разочарование для меня.

— То есть вы хотите сказать, что это не зверь?

— Определенно, не зверь. Это — предмет. Два острых, идеально параллельных прокола. Расстояние между ними — ровно 2,8 сантиметра. Глубина — около полутора сантиметров. Края ровные, без признаков рваных тканей. Это не укус животного. Как будто кто-то использовал… Не знаю… двузубую вилку не для ужина, а для имитации убийства.

— И вы уверены, что это не медицинский инструмент?

— Уверен. Слишком грубо для медицины и слишком аккуратно для случайности. Это — инсценировка. Кто-то хотел, чтобы мы подумали о звере.

— Значит, кто-то играет с нами. И делает это чертовски хорошо, — с язвительной усмешкой сказала Марина.

— Потерпевший был убит заранее и перенесён на место преступления. После смерти кровь не циркулирует, и при неглубоких проколах она не выходит наружу. Именно поэтому вы и не нашли никаких следов крови на теле. Зато я нашёл следы вещества, вызывающего остановку сердца. Подробный отчёт я вам перешлю позже.

Поблагодарив доктора Лупу, Марина вернулось в село и направилась в кафе на встречу с г-жой Чаушеску, той самой, что нашла тело на площади. Кафе «У Елены» было единственным кофейным заведением в селе, где можно было выпить кофе и поговорить без протокола.

За окнами всё ещё висел туман, лениво обволакивая вывеску, а внутри пахло корицей, мёдом и старым деревом. Марина сидела за столиком у окна напротив пожилой женщины в платке и шерстяном жилете.

— Спасибо, что согласились встретиться здесь, — сказала Марина, мягко, но с ноткой профессиональной настороженности.

— Ой, деточка, я всегда за кофе. Особенно, если можно поболтать. А болтать я люблю, ох как люблю! — старушка хихикнула, и её мопс, сидящий под столом, издал звук, похожий на вздох.

Ей было за восемьдесят, но возраст сидел на ней не как груз, а как украшение: в складках лица, в серебре волос, в ласковом голосе. У неё были на редкость живые глаза и вечно занятые руки. То она поправляла платок, то крутила ложку в чашке, то ловила крошки с салфетки, будто они могли убежать.

Марина достала блокнот, но не открыла его, подумав, что разговор должен быть «по душам», а не «сухой допрос».

— Расскажите, пожалуйста, как вы нашли тело.

— Да что там рассказывать. Шла я, как обычно, с Жоржиком. Он у меня нюхач отменный, хоть и старый. Вдруг он зарычал и потянул меня к фонтану. А там…, — она замолчала, глядя в чашку. — Лежит мужик этот. Я подумала — пьяный. Только глаза… какие-то пустые и застывшие. И на шее… две дырки. Как от клыков. Ни крови, ни следов. Страшно, деточка.

Марина кивнула, но не перебивала. Старушка уже вошла в разговорный ритм.

— И знаешь, такое ведь уже было. Лет тридцать назад. В тот день тоже был туман, как сейчас. Нашли мужчину и женщину у фонтана, как по заказу. У неё на шее такие же дырочки. А у него — нож в груди. И тоже — ни следов, ни шума. Только собаки тогда выли всю ночь.

Марина прищурилась.

— Вы помните их имена?

— Нет, нет… Память уже не та, милочка. Столько лет прошло. Помню только, что переполох был знатный. Милиция, крики, скорая… А потом все затихло. Как будто и не было ничего. Списали на сердечный приступ, что ли. А нам, простым смертным, что остается?! Только креститься, да молиться, чтобы мимо пронесло.

— А вы верите в.., — Марина замялась, подбирая слово.

— В нечисть? — старушка усмехнулась. — Милая, я с ней чаи гоняю по праздникам. У меня вся жизнь — хождение по лезвию между мирами. Что нынешняя молодежь знает о домовых, оберегающих очаг, о леших, стерегущих лес, о русалках, завлекающих в омут? Это не сказки, дитя мое, это реальность, которую большинство предпочитает игнорировать. Удобнее ведь верить в прогресс и науку, чем признать, что мир населен духами и сущностями, влияющими на нашу жизнь ежесекундно.

— Но как же… наука? — пролепетала Марина, чувствуя себя глупо. Старушка презрительно фыркнула.

— Наука видит лишь то, что может потрогать и измерить. А как измерить душу? Как объяснить необъяснимое?

— Ну и как вы объясните эти смерти?

Г-жа Чаушеску замолчала, глядя в мутную глубину своей чашки, словно там, среди кофейной гущи, прятался ответ.

— Объяснить? — повторила она, медленно, почти с сожалением. — А зачем? Объяснение — это попытка приручить страх. А страх… Он нужен. Он держит нас в границах. Без него мы бы давно полезли туда, куда не стоит.

Марина чуть наклонилась вперёд, голос её стал тише:

— Но всё же. Эти смерти. Вы сказали, что подобные уже были здесь, во Флорешти.

— Вам лучше поговорить со свидетелем того, что произошло тогда, — г-жа Чаушеску медленно подняла глаза, и в них мелькнуло нечто тревожное — не страх, а осторожность. — Есть один. Он тогда был мальчишкой и видел больше, чем следовало. Но тогда его никто не воспринял в серьёз, — она повертела головой и безнадежно махнула рукой. — Он живёт на краю села, в доме с красной черепицей. Его зовут Габриэль, — и, задумавшись, словно что-то вспоминая, наконец добавила, — Валариу. Их фамилия была Валариу.

Мопс зарычал. За окном туман стал гуще. Что-то внутри следователя Марины Санду дрогнуло.

3. Человек из прошлого

Имя, как забытая мелодия, всплыло из глубин памяти. Габриэль. Тот самый. Тот, в кого она была влюблена девчонкой, но он не обращал на неё никакого внимания. Она была для него малолетка-подросток. Габриэль. Имя, словно эхо юности, разбудило в Марине целый вихрь воспоминаний. Она вспомнила, как впервые увидела его. Это было лет пятнадцать назад…

…Село просыпалось медленно, как обычно. Пахло свежим хлебом, дымом печек и мокрой землёй. Марина шла по главной улице, держа в руках корзинку с яблоками, когда услышала звук, который никак не вписывался в привычный сельский пейзаж: рокот мотоцикла. Она остановилась, прищурилась — и в этот момент парень тоже заметил её. Мотоцикл резко затормозил, и парень, не рассчитав, слегка наклонился вбок… и врезался в тележку с капустой, которую старик Пётр оставил у дороги. Капуста разлетелась по асфальту, как зелёные метеоры. Один вилок угодил прямо в корзинку Марины.

— Какого чёрта ты идёшь по этой стороне дороги? — выругался приезжий. Его голос был глубокий, с лёгкой хрипотцой.

Он выглядел будто сошёл с обложки старого журнала: высокий, с тёмными длинными волосами, в длинном кожаном плаще, который развевался за ним, как крылья. Мотоцикл был чёрный, блестящий, с хромированными деталями, и казался слишком дерзким для этих мест. Марина сначала оцепенела, а потом, заметив капустный лист на плече парня, рассмеялась. Сначала тихо, потом громче. Он стоял, растерянный, с капустным листом на плече, как герой сельской драмы с овощным погоном.

Потом она вспомнила летние вечера на реке, его смех, раскатывающийся по берегу, запах костра и дыма, въевшийся в волосы. Она, робкая и неуклюжая, всегда была где-то поблизости, ловящая каждый его взгляд, каждое слово. Он же казался небожителем, недосягаемым и прекрасным, вокруг которого вертелись пышногрудые красавицы.

Марина почувствовала, как сердце сжалось от сложного чувства, которое не объяснишь одним словом. Это была и тревога, смешанная с надеждой, и желания увидеть его, и одновременно не видеть. Прошло, наверное, лет десять с их последней встречи. Сегодня она была успешная, уверенная в себе, с опытом разбитых сердец и выученных уроков. Но в глубине души, где у неё сидела «маленькая девочка», она все еще трепетно хранила воспоминание о первой любви. Интересно, каким он стал? Сохранил ли ту искру в глазах, тот задорный смех? Или жизнь, как и многих, немного приземлила его, добавив седины и забот? Как-то, навещая дочь в городе, отец рассказал ей о женитьбе Габриэля. Теперь, спустя столько лет, это имя снова звучало. Но не только в воспоминаниях, а в деле об убийстве, полном тайн и вопросов.

Попрощавшись со старушкой Чаушеску, Марина направилась в церковь к отцу.

Церковь, где отец Виктор был священником, стояла немного возвышаясь над селом, словно сторож. Небольшая, с потемневшими от времени деревянными стенами, она казалась частью ландшафта — как будто выросла из самой земли, из корней, из костей предков. Крыша, покрытая серой дранкой, была крутой, почти готической, и завершалась тонким вытянутым куполом с крестом, который слегка покачивался на ветру, будто кивал невидимым прохожим. Над входом — выцветшая фреска с ликом архангела Михаила. Внутри пахло воском, ладаном и влажным камнем. Свет проникал сквозь узкие окна с витражами, где цвета давно потускнели, но всё ещё хранили очертания святых. Иконостас — резной, с потемневшим золотом, местами облупившимся. Каждая икона — как лицо, смотрящее сквозь века. В углу — старинная купель, а за алтарём — маленькая дверь, ведущая в крипту.

Отец Виктор стоял у алтаря, поправляя подсвечники, готовясь к службе. Услышав шаги за спиной, он обернулся и, увидев дочь, улыбнулся.

— Я уже и не рад, что позвонил тебе, — извиняющимся голосом заговорил он. — Я думал, это повод тебя увидеть, а ты целыми днями где-то пропадаешь. Это не ты помогаешь этому сельскому лентяю, а он тебе.

Марина рассмеялась.

— На самом деле, татэ, запутанное и интересное дело. Бабушка Чаушеску сказала, что такой случай уже был лет тридцать назад. Но тогда убийцу не нашли.

— Старуха Чаушеску уже повернулась мозгами, она не помнит, что было вчера, а тут тридцать лет назад. Она на службы забывает приходить, хотя раньше постоянно тут была.

— Ну, сделаю запрос в архив, — бодро сказала Марина. — Если подобное уже было, ребята нароют.

— Я сказал Иону своё мнение, это проклятие монастыря.

— Какое проклятие? — непонимающе прищурив глаза, переспросила Марина.

— Почитай сама на досуге церковную летопись. Там сказано: «Придёт защитник, чтобы нести кару тем, кто погряз в грехе».

Марина пожала плечами, не циклясь на словах отца. Она скептически относилась ко всем этим суевериям и проклятиям. В ее мире существовали факты, доказательства, логика, а не старые легенды, пересказанные хмельными монахами в темных кельях. Но несмотря на ее скептицизм, что-то в тоне отца заставило ее почувствовать легкий озноб. Марина хотела что-то ответить, но церковь стала заполняться народом.

Служба началась. Густой бас священника заполнил пространство, вторя эхом от каменных стен. Запах ладана кружил в воздухе, создавая ощущение таинственности. Марина старалась сосредоточиться на проповеди, но ее мысли постоянно возвращались к делу, которое она мысленно назвала «Поцелуй Дракулы». И вдруг до неё донеслись слова отца:

— Братья и сестры, мы привыкли делить мир на свет и тьму, добро и зло. Но разве всё так просто? Разве не бывает, что то, что мы называем злом, лишь отражение нашей собственной тени?

Марина напряглась. Это было не в духе его прежних проповедей. Не о покаянии, не о спасении, не о борьбе с грехом. Это было… оправдание. Или попытка объяснить то, что не поддаётся объяснению.

— Мы осуждаем тех, кто жил в страхе, — продолжал отец Виктор, — кто защищал свой народ жестокими методами. Но разве не сказано: «Судите не по наружности, но судите судом праведным?»

Слова эхом отозвались в Марине. Перед глазами всплыли фотографии мёртвого тела у фонтана. Бледное, с застывшим страхом в глазах. И она вспомнила, как отец замер, когда она упомянула о похожем убийстве тридцатилетней давности. Он определённо знал о нём. Он знал больше, чем говорил. Марина почувствовала, как внутри неё что-то сдвинулось. Не подозрение, нет. Тревога. Проповедь звучала как исповедь, завуалированная, осторожная. Как будто отец Виктор не проповедовал, а предупреждал. Она смотрела на отца, словно пытаясь что-то найти в его глазах. Но его лицо было спокойным.

На следующее утро Марина собиралась в дом с красной черепицей. Нет. Она собиралась навестить именно Габриэля Валариу, а не свидетеля, проживающего в доме с красной черепицей. Но к этому визиту нужно было быть морально готовой, хотя она не понимала, отчего её сердце так волнуется после стольких лет. Габриэль женат, и, скорее всего, её встретит г-жа Валариу и полдюжины детишек. По пути Марина зашла в участок. Инспектора не было.

— Выяснили имя жертвы? — поинтересовалась она у сержанта.

— Да. Это историк из города. Петру Ионеску. Он занимался компьютерным архивированием каких-то старых книг в музее.

— В каком музее? Здесь? — удивлённо подняв брови, спросила Марина.

— У нас он занимался с книгами из монастыря, — объяснял сержант.

— Кто его опознал? — доставая блокнот и ручку, уточнила следователь.

— Булочник, что живёт неподалёку от площади. Петру Ионеску остановился у него в доме. Но пекарь этот ничего не знает.

— Выяснили, по какому адресу зарегистрирован Ионеску?

Сержант кивнул.

— Отправьте запрос в медицинский центр по месту жительства и в городскую больницу. Мне нужна информация о состоянии здоровья убитого — было ли у него что-то хроническое, и что он принимал на постоянной основе. Как получите ответ, скиньте мне сразу всё на «мыло». А в табор ходили? — не глядя на сержанта и делая какие-то записи в блокнот, поинтересовалась Марина.

— Ходил, но они со мной говорить не стали. Сказали, что «хотят говорить с пастухом, а не овцами».

Марина, еле сдерживаясь, чтобы не засмеяться, попросила сержанта продолжить опрашивать жителей домов, прилегающих к площади.

Покинув участок, она направилась по дороге на край села. Впереди она увидела строение с красной черепицей и ускорила шаг. Марина подошла к дому, взгляд её стал твёрдым и удивлённым одновременно. У входа на цепях висела вывеска «По ту сторону Тьмы. Эзотерические и магические товары». Будучи человеком науки и рационального мышления, она не верила в мистическую чушь и, лишь скептически оглядев вывеску и вход, открыла дверь и вошла внутрь. Лёгкий звон колокольчика известил о её приходе, но никто её не встретил.

У неё было странное ощущение, будто она переступила границу между мирами. Воздух был наполнен ароматом ладана, полыни и чего-то сладковато-пряного. «Возможно, корицы или мирры», — подумала Марина. Фонила тихая инструментальная музыка — что-то среднее между этникой и блюзом. Приглушённый свет. Лампы из цветного стекла отбрасывали мягкие отблески на стены, обитые тёмным деревом, создавая ощущение уюта и тайны одновременно. На одной стене — большая карта звёздного неба, на другой — зеркало в резной раме, покрытое тонкой вуалью. Полки уставлены книгами по астрологии, алхимии, травничеству, Таро, древним культурам и мифологии. Некоторые книги выглядят так, будто им сотни лет. В витринах из стекла были разложены амулеты, кристаллы, кольца, кулоны, руны, фигурки богов и духов. Рядом с этим «добром» маленькие таблички: «Для защиты», «Для любви», «Для ясновидения». Вдоль одной стены — деревянные ящики и стеклянные банки с сушёными травами: лаванда, зверобой, полынь, розмарин, тысячелистник. Над ними — надпись: «Собрано вручную. С уважением к земле.» Рядом — бутылочки с маслами, настойками и благовониями.

Марина рассматривала холодное оружие на одной из стен — мечи, сабли, кортики и стилеты, и в какой-то момент ей показалось, что на неё кто-то смотрит. Это был даже не взгляд, а присутствие. Тихое, настойчивое, как будто кто-то наблюдает за ней из другого угла реальности. Она обернулась. У занавеси, отделяющей лавку от другого помещения, стоял мужчина лет сорока с резковатыми чертами лица и лёгкой тенью под глазами. Тёмные волнистые волосы, тронутые сединой у висков, кожаные длинный плащ, из-под которого проглядывала чёрная футболка с принтом Led Zeppelin. На запястьях — кожаные браслеты с какими-то символами, на пальцах — серебряные кольца, на шее — крест.

Лёгкая улыбка тронула уголки губ мужчины, отчего его лицо стало казаться менее суровым. Он медленно кивнул ей, как бы приветствуя, и двинулся в её сторону. Каждый его шаг отдавался тихим эхом в небольшой лавке. Марина замерла, ожидая, что он скажет или сделает. Она не понимала, отчего, но сердце бешено колотилось у неё в груди.

— Добро пожаловать, — приветствовал он её низким, спокойным голосом. — Сюда не заходят случайно. Если вы вошли — значит, что-то привело вас. — Он не смотрел на неё пристально, но в его взгляде было внимание.

Марина вытащила из кармана удостоверение и, показывая его, заговорила:

— Г-н Валариу, я следователь Санду из Брашова и расследую убийство на площади, происшедшее в ночь на 1 мая. Мне нужно задать вам несколько вопросов.

Габриэль слегка приподнял бровь, мельком взглянув на удостоверение и, не сводя взгляда с Марины, спросил:

— Убийство на площади, говорите? Мир полон насилия, даже в самых тихих уголках, как наша дыра, — глубоко вздохнув, сказал он. — Что я могу рассказать вам, следователь Санду?

Марина, всё ещё держа удостоверение, почувствовала, как в ней борются две силы: профессионализм и память. Она знала, что должна быть строгой, чёткой, не поддаваться эмоциям. Но его голос, его взгляд, атмосфера в лавке — всё это будто вытягивало из неё не только вопросы, но и воспоминания.

— Мне сказали, что вы были свидетелем событий, похожих на то, что случилось на днях. Это произошло много лет назад, в том же месте, у фонтана, и того же числа — в ночь с 30 апреля на 1 мая. — Она говорила уверенно, но внутри всё дрожало.

Она опустила удостоверение и села на предложенный ей стул. Он был неудобным, скрипучим, но сейчас она не обращала на это внимания. Её взгляд был прикован к Габриэлю. Хозяин лавки сложил руки на груди и с грустной улыбкой и горечью в голосе проговорил:

— Вальпургиева ночь, однако. Да, следователь Санду, я помню ту ночь. Как можно забыть такое?!

— Сколько вам было лет тогда?

— Десять, — неприятно скривив губы и потирая рукой шею, словно его кто-то душил до этого, ответил Габриэль.

— И вы помните то, что произошло тридцать лет назад? — с сомнением в голосе спросила Марина.

— Двадцать семь лет назад, — с нажимом в голосе зло проговорил мужчина. — Двадцать семь, — повторил он и замолчал.

Марина тоже не нарушала тишину, давая возможность мужчине самому решить — рассказывать или сухо отвечать на вопросы следователя. Молчание было плотным, как туман, который не рассеивается, а обволакивает. Лавка будто замерла вместе с ними — даже лампы перестали покачиваться, а аромат трав стал почти неощутимым. Марина сидела, не двигаясь, чувствуя, как каждая секунда тишины раскрывает глубины мужской памяти. Габриэль смотрел в сторону, а не на неё. Пальцы рук, сложенных на груди, медленно сжимали и разжимали бицепсы, лицо стало жёстче, взгляд — глубже. Мужчина вздохнул, словно собираясь с силами, и начал свой рассказ. Его голос, тихий и ровный, заполнял лавку, заставляя Марину окунуться в страшные события того времени.

— Это была пятница, — начал Габриэль, голос его стал глубже, как будто он говорил не словами, а всплывающей памятью. — Я вернулся с тренировки около девяти. Мать суетилась на кухне, как всегда. Отец уже ушёл — он работал в ночную смену на станции. Ночь была необычно тёплая, окна открыты.

Он замолчал на мгновение, будто проверяя, готов ли он идти дальше.

— Я проснулся от голосов…

4. Двое в масках

…Двадцать семь лет назад.

Ночь была тёмной и немного пугающей — той самой, когда воздух кажется густым, как чернила, и каждый звук приобретает особую значимость. В спальне мальчика окно было распахнуто, и лёгкий ветерок шевелил занавески. С улицы доносился запах влажной земли, чуть сладковатый, с примесью дыма — где-то в селе жгли ветки. Он спал неспокойно, как часто бывает в возрасте, когда сны ещё не умеют быть добрыми. И вдруг — проснулся. Не от шума. Не от громкого звука, а от чего-то более тонкого: приглушённые голоса из гостиной, будто кто-то говорил нарочно тихо, но с напряжением, которое пробивалось сквозь стены.

Он не сразу понял, что именно его разбудило. Сначала подумал — ветер. Потом — кошка. Но нет. Голоса. Мужской и женский. Слова не разобрать, только интонации: тревога, поспешность, что-то похожее на спор, но без крика. Мальчик приподнялся и сел на кровати. Его пижама была чуть влажной от пота. Он подошёл к двери, не открывая её, просто прислушался. Голоса продолжали — теперь чуть громче. Он уловил фразу: «…он ждёт… ты должна пойти, потому что он выбрал тебя». Ребёнок замер. Кто «он»? «Куда пойти»? За окном каркнула ворона, и мальчик обернулся на звук. Порыв ветра шевельнул занавеску, и от этого стало как-то не по себе. Он потёр одну ногу о другую, чувствуя холод на ступнях. В голове витали разные мысли, и он не знал, что делать — спуститься или снова забраться в кровать под тёплое одеяло. И вдруг — тишина. Не обычная, ночная, а какая-то неправильная. Слишком глухая. Как будто в доме никого не было. Он прислушался. Ни скрипа, ни шагов, ни голоса мамы. Мальчик почувствовал, как внутри него что-то сжалось — не страх, а непонимание, которое всегда страшнее. Непонимание того, что происходит и куда все исчезли. Он приоткрыл дверь и присушился. Всё та же давящая тишина. Вдруг тихий шёпот долетел до его ушей:

«Вот и молодец. Я не шучу, если закричишь — твой сын умрёт». Это было сказано тихо, почти ласково, но ледяным голосом, от которого у ребенка пробежали мурашки по спине. Он босиком, в пижаме, еле слышно ступая по ступенькам, спустился по лестнице.

В гостиной он увидел двоих мужчин. В длинных плащах, в масках на лицах и шляпами-цилиндрами на головах. Один держал его мать. Женщина молчала не потому, что сдалась, а потому, что выбрала — пусть боль, пусть страх, но не смерть сына. Второй мужчина стоял ближе к лестнице, ведущей на второй этаж. Тот, что держал мать, начал тащить её к двери. Мальчик закричал и, как дурак, бросился на него. Маленькие кулачки — ничего не значащие для верзилы. Мужчина, что стоял у лестницы, схватил его и держал крепко, как железо. Дверь была распахнута, и ребёнок видел, как мать тащат к фонтану. Увидев сына в руках одного из непрошенных гостей, женщина закричала. Мальчик орал. Здоровяк старался закрыть ему ладонью рот. И тогда… ребёнок укусил руку, которая держала его. Сильно. До крови. Вырвался — и побежал. По тропинке, в горы, не зная куда. Просто бежал. А за спиной раздавался мамин голос.

Он бежал, не чувствуя ног. Камни резали ступни, ветки хлестали по лицу, но он не останавливался. В груди — не дыхание, а огонь. В голове — не мысли, а вспышки. Страх. Не за себя — за маму. Зачем её волокли к фонтану? Потом пришло непонимание. Кто эти люди? Почему? Почему именно мама? Почему именно сейчас? Он пытался вспомнить лица, одежды, слова, звуки — но всё расплывалось, как в воде. И вдруг — вина. Он бросил её. Вырвался, убежал. Он спасся. А она — осталась. Он знал, что не мог бы помочь. Но всё равно было чувство, будто он её п