Оглавление

ЧАСТЬ 1

1. Год 910. Недалеко от крепости Альдейгъюборг (Ладога)

Стройные стволы деревьев плотно переплетались между собой, создавая необычайную густоту и иллюзию запутавшегося пространства. Низкие кустарники и папоротники зарывали большие мужские ступни, одетые в кожаные «поршни»[1], в листву и мох. Каждый шаг отнимал у путника силы. И не потому, что лес был дремучим и непроходимым, а потому, что казалось, что время остановилось, и ты находишься в замедленном, другом мире, где жизнь течет в тишине своим спокойным ритмом. В мире таинственных, мифических существ и древних саг[2]. И именно это раздражало.

Наконец, лес будто расступился перед мужчиной, и перед его взором открылась небольшая поляна, усыпанная пёстрыми цветами, словно на ней растянули один большой разноцветный ковер, кои он видел у купцов из Византии. Он остановился, откинул на плечи капюшон и поправил серебряную фибулу[3] на шерстяном плаще.

Мужчина окинул взглядом поляну и на краю увидел зеленый холм с маленьким, еле заметным окном и дверью. Легкая улыбка коснулась его узких губ. Двигаясь по направлению к лачуге из плетеной лозы, наполовину обмазанной глиной и засыпанной землей, мужчина остановил свой взгляд на прохудившейся кровле, сделанной из веток, коры, дерна и торфа, поддерживаемой кособокими столбами, врытыми в землю, и невольно сравнил это примитивное жилище со своим. Усмехнувшись в густые усы и погладив светлую ухоженную длинную бороду, мужчина открыл издавшую противно скрипучий громкий звук дверь и зашел внутрь. Ему в нос ударил запах из сухих трав, грибов и еще какой-то неприятной кислятины.

В лачуге было темно и тихо. Постепенно мужские глаза привыкли к темноте, и мужчина отметил про себя, что помещение гораздо больше, чем казалось снаружи. В глубине он разглядел фигуру, закутанную в шкуру какого–то хищного животного, на голове оленьи рога и длинные уши, а на лице с длинной, седой, кудлатой бородой виднелись только большие круглые глаза, смотрящие очень проницательно.

— Зачем пришел? — глухим, замогильным голосом спросил ведун. — Я все сказал.

— Возможно, моя мать что-то поняла не так. Я пришел услышать предсказание от тебя лично.

Старец медленно поднялся и, подойдя к небольшому окошку, подал знак гостю присоединиться к нему. Мужчина, подойдя ближе к старцу, увидел у него на спине привязанный конский хвост, которым он совершал движения над стоящими у окна небольшими двумя пнями, словно расчищая их для сидения. Завершив магический и непонятный ритуал, ведун предложил присесть. Он достал из-под шкуры небольшой грязный кошель и передал его мужчине, попросив растрясти камни.

Пока светловолосый бородач весело встряхивал мешочек, старик-колдун, взяв с окна глиняный черепок, начал крючковатыми пальцами засовывать себе в рот его содержимое, беззвучно шамкая беззубым ртом. В какой-то момент его глаза начала застилать пелена, тело медленно раскачивалось, а из открытого рта тоненькой струйкой выползало тягучее шипение, которому ведун вторил мерным носовым свистом. Остекленевшие, неподвижные глаза старца смотрели сквозь сидевшего напротив гостя. Потом он неожиданно вырвал из его рук кошель и, не глядя, бросил содержимое на полку под окном.

В лачуге повисла глухая тишина. Мужчина переводил взгляд с камешков на окне на восковое лицо старца. С закатанными и кажущимися от этого белыми глазами, он, казалось, не подаёт признаков жизни. Полное безмолвие, ни пения птиц, ни каких-либо других звуков, как будто всё вымерло вокруг. По спине гостя пробежал холодок страха. Его, привыкшего к битвам и не боявшегося свирепых штормов и шквалистых ветров, сейчас продирал по коже мороз. В воздухе висело гнетущее предчувствие смерти.

Вдруг из уст старца послышался неразборчивый шепот, сменившийся тяжелым дыханием. И снова бормотанье. Гость напряг слух, силясь расслышать, что говорит ведун. Наконец, речь его стала разборчивой. Хриплый, идущий откуда-то изнутри голос вещал:

— Я вижу Змея. Свет и тьма, творение и разрушение, жизнь и смерть. Он держит судьбы в крепких зубах своих. Он пагуба[4] твоего рода. Последнее, что ты увидишь, как брат надругается над твоим поздним ребёнком, а потом, в твоих очах лишь будет отражаться желтый свет змеиных глаз.

Сказав последнее слово, ведун без чувств рухнул на пол. Гость, сраженный предсказанием, сидел на пне, не в силах подняться. В его взгляде была какая-то страшная безысходность, накрывающая его лавиной адской боли. Глубоко вздохнув, он поднялся на ноги, отстегнул от плаща серебряную фибулу и положил ее на окно рядом с камнями. Кинув последний раз взгляд на так понятные теперь и непонятные ранее значки, он сгреб руны большой рукой и покинул пристанище ведуна.

Всю дорогу домой он чувствовал горечь потери. Она разрывала его на части. Но нужно быть хладнокровным и рассудительным. Он должен принять правильное решение. Правильное не только для семьи, но и для всего его рода.

Вечерело. Вдалеке показалось поселение. В центре возвышался дом с крышей, похожей на перевернутую лодку. Его дом. Но, наверное, впервые в жизни хэрсир[5] Лэйф Везучий не хотел идти туда, он возвращался домой с тяжелым сердцем и не знал, как объявить жене свое решение.

Рагна была хорошей женой. Она контролировала ведение домашнего хозяйства, ладила со всеми домочадцами, была добра, но требовательна и справедлива с треллами[6]. Хороша была она и на брачном ложе. Лэйф никогда не думал об утехах с наложницами. Даже в походах его не интересовали женщины, он «берег» себя, свои мужские силы для Рагны. Она, как и положено хорошей жене, дарила ему детей. Но! Было одно «но», которое перекрывало все ее достоинства. В семье Лэйфа Везучего было четыре дочери и ни одного сына. Первый родился мертвым. Второй — умер, не прожив и несколько часов. И теперь, несколько дней назад, родился еще один бедолага. В отличие от предыдущих мальчиков, этот выглядел крепким и здоровым. Он вошел в этот мир с пронзительным, звучным криком, словно хотел оповестить весь свет о своем пришествии. Лэйф был счастлив, будет кому передать в наследство поселение и ферму.

Он остановился у ворот перед входом в городище. В голове мимолетно пронеслись события сегодняшнего утра, словно давая ему уверенность и подтверждая правильность принятого решения…

1.1

…Он проснулся рано утром и перед трапезой ожидал в большой, просторной зале, когда ему принесут ребенка для совершения ритуала принятия его в семью. В ожидании Лэйф выбирал имя мальчику. Он размышлял, каким бы он хотел видеть сына, когда тот вырастет и повзрослеет. Разумеется, он должен стать защитником семьи, рода и общины, и имя должно быть сильным.

— Эрик[7]? Скули[8]? Берг[9]? — перебирал имена Лэйф, произнося их вслух, словно желая получить какой-то знак от Богов.

Мужчина не слышал, как отворилась дверь, лишь услышал, как с тяжелым треском, закрывшись, она грохнула о косяк. Он недовольно повернул голову, желая сделать замечание входящему, но его цепкий глаз, увидев озабоченность и смятение на лице вошедшей пожилой женщины, заставил его молчать. Он с интересом смотрел на мать, желая понять, что повергло женщину в это состояние. Обычно лицо Эрны не выражало ничего. Лэйфу порой казалось, что у матери нет эмоций вообще. У нее не было слез, когда ей сообщили о смерти мужа и старшего сына, не было светящихся глаз на свадьбе Лэйфа и Рагны, не было улыбки радости, глядя на внучек. И вот сейчас в ее взгляде была озабоченность и затаенный страх.

Эрна подошла к столу и села на треножник[10] напротив сына. Они молча смотрели друг на друга несколько минут. В конце концов, любопытство Лэйфа взяло верх, и он осведомился о матери, о причинах ее тревожности.

— Я была у старого ведуна из Дикого леса, — глухим голосом проговорила она. — Хотела узнать судьбу твоего сына. Каким воином он будет, каким хозяином.

Лайф продолжал молчать, давая шанс матери выговориться. Женщина поправила ленту над высоким лбом, немного распустила платок на шее, словно он ее давила как удавка. Она явно тянула время, не зная, с чего начать. А затем, сверля глазами сына, тихо, еле слышно произнесла.

— Это змей, погибель всего нашего рода.

Глаза Лэйфа широко раскрылись от неожиданности и страха, поднимая и выпрямляя густые белесые брови. Рот непроизвольно приоткрылся и стал похож на волчий оскал. Мужчина, не способный что-либо произнести, лишь покачал головой из стороны в сторону. Он не хотел верить матери. Он должен был все проверить сам. И, нехотя вставая из-за стола, Лэйф Везучий направился в Дремучий лес…

— Да будет так! — уверенно произнес бесстрашный хэрсир и крикнул стражникам открыть ворота.

Лэйф по-хозяйски обошел двор и в треугольнике коровника нашел мать, показывающую молоденькой фостре[11], как правильно доить корову.

— Надо поговорить, — резко крикнул он и кивнул в сторону выхода.

Эрна вышла из коровника, вытирая руки об фартук.

— Кто это сделает? — без лишних вопросов поинтересовалась она у сына.

— Я не могу приказать его убить. Он мой сын.

— Он твоя смерть, — презренно, сквозь зубы выдавила Эрна, — твоя и твоего рода. Он разрушитель твоей семьи, насильник сестры. Тебе этого мало?!

Лэйф был очень бледный, но Эрна уловила, как что-то блеснуло в его взгляде. Мужчина опустил глаза, а когда поднял их, в них уже ничего не было. Вернее, пустота, ничего не выражающая безучастность.

Он позвал мать с собой, и они направились к спальному месту хозяев.

Облокотившись на локоть, Рагна полусидела на соломенном тюфяке, уложенном на деревянной кровати на высоких ножках, и поедала ячменную кашу с мясом. Малыш лежал в березовой люльке рядом с кроватью, но было очевидно, что мать совершенно не имеет никакого интереса к нему. В ее глазах стояло равнодушие, и даже было ощущение, что она не замечает колыбели вообще.

Лэйф бросил взгляд на ребенка. Он был совсем крошечный, пухленький, с золотистым шелковым пушком на голове. Его большие, широко расставленные темные глазенки были открыты и сверкали, как янтарь в солнечных лучах. Они показались Лэйфу живыми и одновременно жесткими, бесстрастными и… бесстыжими. Он мотнул головой, прогоняя какие-то возникшие в голове видения, и объявил жене свое решение:

— Ты знаешь предсказание старого ведуна из Дикого леса.

Рагна молча кивнула.

— У нас есть два пути, — продолжал ее муж, — бросить его[12], потому что предвещенные несчастья и беды придут с ним в нашу семью. Или отдать на воспитание умной и рассудительной вдове, живущей подальше от нас, лучше где-нибудь за морем.

— И он вернется позднее, — услышал он за спиной голос матери, — озлобленный, лишь с одним чувством мести. И свершится предсказание.

Лэйф скривил губы и погладил несколько раз свою бороду. Ничего не сказав матери, он снова обратился к жене:

— И еще. Я принял решение, так как ты по происхождению не ровня мне, я развожусь с тобой. — За спиной мужчины раздался удивлённый возглас, но он, проигнорировав его, закончил, — я не отправлю тебя к твоей родне в Готланд, можешь остаться в поселении или же в этом доме, как обычный домочадец и воспитатель девочек.

Рагна, снова ничего не сказав, кивнула и продолжала трапезничать.

Лэйф и Эрна покинули хозяйские покои и направились к выходу, где хозяин осмотрелся и, увидев у ткацкого станка двоих дальних родственниц — сестер, громко произнес:

— Я развожусь с Рагной из-за ее недостойного меня происхождения.

Одна из девушек от неожиданности присела на стул, а другая, ничего не сказав, быстро направилась в хозяйские покои.

— Значит, ты решил это всерьез? — задумчиво произнесла Эрна. — Когда объявишь это на тинге[13]?

— Завтра и объявлю. Скажу, что младенец мертв, а Рагна подвинулась рассудком от этого, и что я нашел ровню мне по сословию и беру ее в жёны.

1.2

Рагна любила летние ночи. Время, когда земля, словно не зная сна, продолжала жить полной жизнью. Только в летнюю ночь закат мог так плавно переходить в рассвет, что можно было, посмотрев в одну сторону, увидеть, как алеет заря, а в другой — плывет белая луна. А полуночные закаты! Они заставляли забыть о времени…

Но сегодня она проклинала белые ночи. Ей надо было как можно незаметнее пробраться к реке. Женщина прижимала шерстяной кулек к своей груди и молилась Фреи[14] и Ловен[15], чтобы никто в поселении ее не увидел.

Она шла по лесной тропинке вниз, и вскоре до ее ушей ветер донес шум прибоя. Рагна ускорила шаг. И наконец, за скалами, покрытыми тонким слоем мхов и лишайников, она увидела бескрайние водные просторы. Оглядевшись, женщина направилась в сторону огромных валунов. Там находилась спрятанная ею небольшая лодка.

Много месяцев назад, когда она почувствовала первое шевеление дитя у себя под сердцем, она, не сказав мужу ничего, отправилась к финской колдунье. Предсказания… Предсказания… Предсказания. Рагна возвращалась домой бледная как смерть, и вся в слезах. Сердце ее разрывалось. Она не знала, что может предпринять ее любящий муж. Но она прекрасно знала свою свекровь, бесчувственную, холодную, не терпящую возражений Эрну. Именно тогда Рагна решилась на побег, если все пойдет так, как она предполагала. За девочек можно было не беспокоиться. Старшие не сегодня завтра выйдут замуж и покинут родительский дом, а за ними и младшим не долго ждать. Она должна спасти беспомощного младенца, свою родную кровинушку.

И вот сейчас, положив ребенка в лодку, Рагна тянула ее к воде и воздавала хвалу Богам, что ей удалось спасти свое дитя. Потом она стянула сарафан и плиссированную нижнюю длинную рубаху, под которыми оказалось еще одно нижнее платье белого цвета и хенгерёк[16] на бретельках, и бросила их рядом с водой.

На Ладогу спускался утренний туман. Легкая лодка плыла по течению вниз, скрытая летними миражами с мнимыми очертаниями «подвешенных» над горизонтом островов, береговых построек и плывущих кораблей.[17]

К вечеру следующего дня люди хэрсира Лэйфа Везучего, найдя одеяния его жены на берегу, принесли ему страшную весть об утопшей Рагне и младенце. И кое-кто в поселении начал шептаться о судьбе хозяина, переименовав его в Лэйфа Невезучего.

ххх

— Не глупи! — Инга поставила на стол овощную похлебку. — Что мы не сможем воспитать мальчонку?

— Дело не в воспитании, дело в том, что он должен стать великим воином, такого его предназначение, такая воля Богов, — устало говорила Рагна. — Потом, если мой муж найдет нас здесь, он точно заберет его.

— Как он найдет? — не успокаивалась Инга. — Альдейгъюборг это не ваша ферма, где все на веду.

— Кем я пойду в крепость? В услужение? В наложницы? Нет уж, я останусь здесь с тобой, а ребенка подкину на богатый двор.

Инга неодобрительно качала головой. Она знала Рагну много лет. Они вместе росли в Готланде. Их вместе сосватали, одну за младшего сына хэрсира с Ладожских берегов, а другую — за храброго воина из его хирда[18]. Позднее Рагна стала хозяйкой небольшого поселения, а Инга — вдовой. Она переселилась вниз по реке и сама вела хозяйство, ловила рыбу, выращивала овощи, наслаждаясь своей независимостью.

— Завтра пойду в крепость, посмотрю, что и как там, — вставая из-за стола, озвучила свое решение Рагна. — Не страшно оставаться с младенцем? — весело спросила она подругу.

— Если моих детей забрала родня покойного мужа, это не значит, что я не смогу управиться с новорожденным, — ехидно ответила Инга.

На следующее утро, покормив ребенка и съев кусок холодного мяса, оставшегося с вечера, Рагна пошла в крепость. Она шла по берегу озера и еще издалека увидела возвышающиеся на холме башни, а вскоре ее взору предстала мощная каменная стена. Она была прямоугольной формы, стены казались очень толстыми и высокими. В башнях маячили вооруженные воины, наблюдающие за окружающей местностью.

Подойдя ближе к крепости, Рагна остановилась у довольно глубокого рва, разделяющего дорогу к Ладоге, и глиняный вал с выложенной из камня стеной. Мощные ворота были открыты. Она постояла перед ними и уверенно вошла во внутрь крепости.

Было многолюдно. Торговые лавки, кузнечные и стеклодельные мастерские, повсюду шла бойкая торговля варягов с южными народами.

Рагна с любопытством рассматривала заморских торговцев. Стрижка в кружок, безбородые, словно девицы. Полная противоположность «людей из бухты»[19] с их длинными волосами или длинными челками с выбритыми затылками. А длинная борода?! Как же без нее?! Это же символ мужа, а не мальчика.

Она хихикнула, увидев, что штаны пришлых состояли из двух несшитых половинок, прикрепленных тесемками к поясу. И отметила про себя: «Как же это удобно! „Хоп“ и оголил нужную часть в любовных играх».

Но что женщину действительно поразило больше всего на торжке, это роскошные дорогие материи. Она с восхищением смотрела на тяжелые шелковые, атласные и парчовые ткани. Рагна грустно вздохнула, вспомнив отца. Он тоже привозил разное «добро» из заморских стран — ткани, серебро, украшения.

Она остановилась у одного из прилавка — двойная фибула, соединенная тремя рядами бус из янтаря, шейные гривны, сплетенные из серебряных и позолоченных нитей, броши, браслеты, перстни, пряжки и серьги из бронзы и олова. Взгляд Рагны остановился на руке торговца, на пальце которого сверкал перстень с зеленым камнем. Женщина подняла глаза на мужчину.

— Это из Миклагарда?[20] — спросила она его, указывая на кольцо.

Рыжеволосый громила с красным лицом скорее напоминал жестокого воителя, чем купца. Он окинул женщину взглядом с головы до ног и лишь молча кивнул в знак согласия.

— А четырехконечный крест есть?

Удивление на долю секунды повисло в его глазах, а потом он, так же не говоря ни слова, распахнул кожаную куртку, оголяя «бычью» шею, на которой красовались византийский крест и молот Тора.

Рагна улыбнулась. Так же было и у её отца, когда он отправлялся в устье Днепра за товаром из города, окруженного тройным кольцом высоких каменных стен[21].

Рагна поинтересовалась ценой.

— Три эрторга.[22]

— Мои серьги? — на мужчину смотрели хитрые женские глаза.

— Согласен.

Повесив крест на шею и спрятав его под рубаху, Рагна пошла вглубь города. Застроен он был как варяжскими «длинными домами», так и славянскими небольшими деревянными срубами с проложенным мхом между стенами. Женщина всматривалась в каждый дом, в каждого человека во дворах.

Наконец, она, увидев достаточно большое по размерам жилище, остановилась напротив него. Дом отличался от других своим видом, своим размером, своим богатым украшением. Одна сторона дома была сделана из тонких, высоких бревен, поставленных стоймя, а другая из горизонтально положенных стволов дерева. Высокая двускатная крыша. Навес на столбах над входной деревянной дверью с резным орнаментом в виде лент с изображением фантастических животных и растений.

Перед домом было многолюдно. Недалеко от входа Рагна заметила одетого в красное суконное платье мужчину средних лет. На правой руке было надето тяжеловесное золотое обручье, а на голове — шелковая шапка, вытканная золотом и обитая цепочкой из того же металла.

— Посторонись! — услышала она у себя за спиной.

Не успела она отскочить в сторону, как мимо пронесся небольшой отряд на превосходных богатырских конях.

— Чей это дом? — поинтересовалась она у проходящего смерда.[23]

— Ярла Франмара, — уважительно ответил он с поклоном, признав в Рагне состоятельную особу.

Довольная своим посещением Альдейгъюборга женщина вернулась в землянку Инги.

1.3

Франмар легко вскочил по ступенькам на большое резное кресло, обитое звериной шкурой. Разложив подушки по бокам, он опустил локти на подлокотники и прикрыл глаза. Он ждал, когда принесут его новорожденного сына.

Он услышал шаги и слегка приоткрыл глаза. Его верный форинг[24] подошел к креслу и поклонился. На его мясистом красном лице лежала печать озабоченности. И во всей его массивной фигуре чувствовалась какая-то внутренняя напряжённость.

— Что случилось, Торбранд? На Альдейге[25] заметили чужие ладьи или драккары? — усмехнувшись в длинные усы, спросил ярл.

— Нет, господин. Слава Одину, в округе все спокойно.

— Ну а что у тебя вид такой, словно ты жабу проглотил? Не время нос вешать. Сейчас соберётся семья и начнем обряд, — небрежно сидя в кресле с блаженным видом, проговорил Франмар хрипловатым голосом.

Домочадцы, запуганные его привычкой обрушивать гнев на тех, кто приносил плохие новости, не знали, как сообщить хозяину о мертворожденном сыне. Торбранд взял это на себя.

— У меня плохие новости, господин, — неуверенно начал форин. Поглаживая зажатую между пальцами заплетенную в косичку бороду, он явно не знал, с чего начать.

Ярл насупил брови, лоб его разрезала глубокая морщина, и все лицо так изменилось, что Торбрант подумал: «Убьет за дурную весть».

— Говори, раз пришел! — грозно рявкнул Франмар.

— Ребенок родился мертвым, господин, — сглотнув вязкую слюну, на одном дыхании выпалил «правая рука» вождя, и непроизвольно вжал голову в шею.

Вдруг тяжелые двери открылись, и в дом вошли два юноши лет четырнадцати. Один из них в руках держал какой-то сверток. Улыбаясь и немного выставляя ношу вперед, он громко проговорил:

— Вот, нашли на Варяжской улице, за валуном, недалеко от нашего дома.

— Может, рабыня какая хотела сохранить младенцу жизнь и оставила тут, — вставил другой парень. — Или он незаконнорожденный.

Ярл и форинг переглянулись. Господин молча кивнул Торбранту на вошедших. Тот подошел к ним и откинул шерстяной плащ, разглядывая младенца.

— Не похоже, что он из бедной семьи, которая по причине крайней бедности не может прокормить его. Шерсть заморская, серебряный молот Тора и.., — форинг на секунду замолчал, а потом, подняв глаза на хозяина, добавил, — и крест позолоче…

Торбрант не успел договорить слово, как из спальни вышла очень бледная, со скорбным видом и заплаканными глазами женщина. Она упала в ноги к ярлу и, обхватив крепко его колени, взмолилась:

— Один наказал нас, забрав нашего мальчика, но Фрея, смилостивилась, и послала нам этого младенца. Прошу, прими его. Мы воспитаем его, как своего, и никто никогда не узнает, что он не наш.

Франмар бросил суровый взгляд на старшего сына, держащего новорожденного. Бьёрг, неопределенно пожал плечами, а затем утвердительно кивнул.

— А что ты скажешь, Асмуд? — поинтересовался он мнением младшего.

— Еще один меч в семье, только польза.

Бьерг подошел к креслу, где восседал отец, и положил ребенка на пол. Младенец, почувствовав холод, сначала закряхтел, а потом большая зала заполнилась пронзительным и даже где-то неистовым криком. Женщина дернулась к ребенку, но сильная мужская рука мужа придержала ее. Никто не смел поднять его до тех пор, пока отец не решит, принять его в семейство или нет.

— Господин! — громко, чтобы перекричать младенца, обратился к Франмару Торбрант. — А если этот ребенок брошен, потому что его рождению предшествовали вещие сны и предсказания, предвещавшие несчастья и беды, которые придут в семью с новорожденным.

Рот ярла скривился на левую сторону, левый глаз прищурился, и, ухмыльнувшись, он произнес:

— Так не в нашу же семью, а в ту, в которой он родился.

Это могло означать только одно — ярл Франмар Храп был готов принять этого горлопана в семью.

Бьерг быстро подошел к орущему и, взяв его на руки, поднес к отцу. А Асмуд, схватив со стола рог для медовухи, побежал к кадке за водой.

Тем временем ребенок, пригревшийся на могучей мужской груди, замолчал и смотрел на ярла своими круглыми, со слегка вздернутыми уголками глазами. Ярлу показалось, что они будто внимательно изучают его. Франмар улыбнулся и поиграл пальцами перед лицом ребенка, который попытался схватить их своими маленькими ладошками.

— Да ты сильный и дерзкий, однако, — засмеялся он.

Асмуд поднес отцу принесенную воду. Ярл вытащил малыша из плаща и поднялся на ноги. Спустившись по ступенькам вниз, он взял из рук сына рог и облил младенца со словами:

— Я нарекаю тебя Свен[26]. Это имя даст тебе силу и мужество. А Боги помогут тебе в твоих поисках и стремлениях.

Обряд посвящения ребенка богам свершился, и с этого момента Свен Франмарсон, вступив в родство, стал полноправным членом семьи.

Ярл передал ребенка жене, и Тора, прижав его к груди, поспешно удалилась в господскую спальню.

На утро следующего дня по случаю рождения третьего сына ярла был зарезан трехлетний вол для застолья. Из кожи правой ноги животного сшили сапог, который позднее во время пира был поставлен в центр зала. Сперва хозяин, потом все его домашние по очереди ставили в него правую ногу. И, наконец, Тора принесла новорожденного Свена и засунула его ножки в огромный сапог, тем самым подтверждая, что ребенок стал полноправным членом семьи.

1.4

Рагна наведывалась в крепость каждый день, чтобы разузнать что-то о своем малыше. Забрал ли кто-то его на воспитание? Сжалился ли кто-то над младенцем или Хель[27] забрала его в свои владения? Но никто ничего не слышал про подкидыша. Никому даже в голову не пришло подумать, что Свен не сын ярла. Все в Альдейгъюборге видели, как последние месяцы брюхо лезло на нос у жены господина.

После месяца тщетных поисков Рагна, потеряв надежду что-либо узнать о сыне, стала все реже и реже появляться в крепости…

Приближался Йоль.[28] Инга принесла дубовое полено, сказав, что это подарок от самого ярла Франмара. Установила его в камине, полила элем, посыпала мукой и подожгла. Подруги сидели напротив огня, рассказывая о своих бедах и несчастьях, чтобы все они сгорели в магическом зимнем пламени дотла. Полено нового Йоля горело всю ночь и тлело последующие двенадцать Йольских суток.

В последний день зимнего солнцестояния, в «День судьбы» Инга сообщила, что она в тяжести[29], утаив имя отца ребенка. Рагна не осудила подругу, а даже обрадовалась, что родившееся летом дитя поможет ей забыть все то, что с ней произошло за последние месяцы.

Женщины решили не ходить в крепость на празднование, а умилостивить богов, которые в эти магические ночи вершили их судьбы, у себя во дворе.

— Знаешь, — начала Инга, ловко орудуя ножом, снимая кожу в овцы, — каждый праздник я делаю жертвоприношения богам, а они не сильно жалуют меня. Может, этот Йоль изменит что-то? — Она вопросительно посмотрела на подругу.

— Может, — неопределенно пожав плечами, ответила Рагна.

— Тогда надо изменить и жертвоприношение.

Инга рассмеялась, увидев удивленные и даже испуганные глаза подруги.

— Мясо сожжём частично. Богам достанется дым, а нам — мясо. Им какая разница, они все равно ни пепел не едят, ни мясо.

— Ты с ума сошла! — воскликнула Рагна. — Боги нас покарают.

— Да куда уж больше? А так хоть еды будет вдоволь.

Зима выдалась долгая, тёмная и суровая. Но женщины не страдали от нехватки пищи. Они достаточно насушили трески и закоптили мяса. По осени все шло про запас на зиму — головы овец, бараньи яйца, вымя и желе из копыт. Достаточно было у них и вареного мяса, хранящегося в кислой сыворотке.

От недостатка пищи корова зимой не доилась, но женщины с удовольствием поедали молочный скир[30], заготовленный впрок и находящийся в огромных деревянных катках, зарытых в землю.

Наконец, снег понемногу начал таять, и кое-где появились первые проблески зелени. Подснежники, первоцветы и другие весенние цветы из-под снега тянули вверх свои головки, все больше и больше открывая свои венчики теплым лучам солнца.

Наступило лето, вея холодом, в напоминание о короткой весне. Инга, изрядно растолстев, возвращалась из леса, широко расставляя ноги и слегка переваливаясь с одной ноги на другую. В корзине у нее было множество трав. Женщина хотела успеть их собрать до цветения и до своего разрешения от бремени. Оставалось каких-то несколько дней до дня летнего солнцестояния. Именно в эти дни травы наполнялись соками и энергией земли, и именно об этих днях ей поведала финская ведунья, к которой Инга наведалась после таянья снегов.

Несмотря на то, что это были не первые роды и она знала, как это происходит, она сильно волновалась. Её даже обуял какой-то первобытный, животный страх, словно ей придется шагнуть в какую-то неизвестную бездну. Женщина хотела как можно скорее избавиться от этого огромного живота, мешающего нормально двигаться и нормально дышать. Она чувствовала себя необъятной, неповоротливой коровой, у которой только и забот, что жевать и жевать.

На следующий день Инга проснулась рано и тихо, чтобы не разбудить спящую Рагну, вышла во двор. Было светло, но в небе всё ещё висела бледная луна. Женщину поразила звенящая тишина вокруг, казалось, что даже воздух застыл. Ни малейший шорох не нарушал торжественного безмолвия белой ночи. И тут до Инги стало доходить, что и ребенок в её чреве словно застыл. Она утерла рукавом выступивший от страха пот на лбу. Ее ноги слегка подкосились, а лицо скривилось от внезапно вступившего ноющего потягивания в пояснице.

«Права была старая финка. Ребенок родится во время Лита[31]», — промелькнула мысль в затуманенной от боли голове женщины.

Инга поспешила вернуться в дом. Она ходила взад-вперед, стараясь не думать о боли. Женщина прикидывала в голове, каким будет её дитя, рожденное сегодня, в день летнего солнцестояния. В это могущественное время, когда границы между человеческим миром и миром богов становятся тонкими.

Она услышала, как Рагна окликнула ее.

— Началось! — вымученно выдавила Инга, положив руки на низ спины. — Я назову его Фрей.

— Красивое имена, — согласилась Рагна и, подойдя к подруге, начала поглаживать ей поясницу, стараясь уменьшить боль. — А если это девочка?

Инга ничего не ответила. И после долгого молчания Рагна прошептала:

— А интересно, какое имя получил мой мальчик?

«Если он остался жив», — подумала про себя Инга.

…Это была борьба. Борьба за жизнь. Всё как-то сразу пошло не так. Инга набирала полные легкие воздуха, задерживала дыхания, тужилась. То ли ребенок был слишком большой, а таз Инги слишком маленький, то ли плод лежал неправильно, но ребенок никак не хотел покидать лоно матери.

Женское нагое тело сводило судорогой боли, но Инга не чувствовала этого, она была поглощена мыслями о будущем этого ребенка. «Хорошо бы отец признал его, тогда мальчонке уготована хорошая, безбедная жизнь. Пусть он не имел бы прав на наследство, но всё равно не остался бы с пустыми руками».

— Да, тужься! — услышала она злой окрик подруги, стоявшей между ее раздвинутых ног. — Еще немного, и ребенок умрет там.

От мысли о славном будущем ее сына в душе Инги всё запело. И она словно почувствовала, будто сама Фрея бурным потоком вливает в нее новые силы. Еще одна потуга, и женщина ощутила, как скользкий комочек выскользнул из её влажных женских глубин. Обессиленная, Инга упала на ложе.

Рагна схватила окровавленное тельце за ножки и, приподняв, шлепнула младенца. Дитя тут же пронзительно закричало.

— Дай мне моего сыночка! — восторженно, не отводя глаз от ребенка, прикрикнула Инга и протянула к подруге руки.

— Это девочка! — умиленно глядя на ребенка и стирая с тельца кровь, радостно объявила Рагна.

Дочь? Об этом Инга даже думать не хотела. И что ей делать с ней?! Неприятные мысли вертелись в голове, словно мошкара вокруг огня.

«Кто захочет взять в жёны незаконнорожденную?! Девочку отец точно не признает. Зачем она ему?! В поход ее не возьмёшь. Хотя, если…»

Инга не успела додумать, что будет «если», как ее тело снова содрогнулось от боли, извергая послед.

Рагна положила новорожденную в люльку и занялась подругой.

Наконец, помыв и переодев Ингу, она поднесла ей новорожденную.

Дитя таращило на мать глазенки удивительной голубизны. Малютка была прелестна, и еще эти белёсые, словно снег, волосенки…

— Я назову ее Эльда[32].

Рагна смотрела на подругу удивлёнными глазами.

— Зачем девочке такое воинственное имя? — недоуменно спросила она и, поморщившись, добавила, — да еще мальчишеское какое-то.

— Я сделаю из неё воительницу. Она будет сражаться наравне с остальными войнами, — гордо заявила Инга. А про себя подумала: «Может, если он узнает о ее подвигах, он возгордится ею».

Рагна лишь недоверчиво покачала головой и занялась приготовлением сладкой каши, главным угощением в день летнего солнцестояния…

 Кожаная обувь напоминающая «тапки», стянутые или сшитые на носке.

 Сага от др.-сканд. saga — «сказ», «сказание».

 Фибула (лат. fibula, скоба) — разновидность металлической застёжки для одежды, которая также могла служить в качестве украшения.

 Сильный вред

 Хэрсир — политический, военный и религиозный лидер (вождь) области.

 Трэлл (др.-сканд. þræll) — термин, использовавшийся в скандинавском обществе в эпоху викингов для определения социального статуса человека как раба.

 Значение — «очень могучий и сильный»

 Значение — «защитник»

 Значение — «спасение, защита»

 Табурет на трех ногах

 Подопечный или приёмыш

 Очень часто неугодных детей относили в лес, выбрав место, близкое к какому-нибудь жилью или большой дороге, в надежде, что кто-то найдет их и позаботится о них.

 Тинг — древнескандинавское и германское народное собрание, состоящее из свободных мужчин страны или области

 Богиня любви и плодородия

 Богиня милосердия

 Сарафан, незашитый по бокам.

 Речь идет о реальном необычном природном явлении на Ладоге — летние миражи.

 Хирд — дружина викингов.

 Викинги/варяги

 Константинополь

 Столица Византии.

 Серебро измерялось в единицах веса: 1 марка (204г) = 8 эйрира (эре, 24,55г) = 23 эрторга (8,67г).

 Смерд — крестьянин, земледелец.

 Форинг — правая рука вождя.

 Варяжское название озера Ладога.

 Свен означает «молодой воин».

 Повелительница мира мёртвых

 День зимнего солнцестояния.

 Беременная.

 Это кисломолочный продукт, внешне похожий на йогурт или кефир.

 Праздник летнего солнцестояния; с 19 по 23 июня.

 Эльда — унисекс имя, означает «битва, мудрый, воин, защита»

2. Год 925. Альдейгъюборг

Свен не был «запечником»[1] — он помогал взрослым в домашней работе по мере своих возможностей, учился сельскому хозяйству, ремеслам и, конечно же, тренировался в воинском деле, сражаясь с другими мальчишками. Он был дерзким, драчливым и смелым. Он не боялся спорить со старшими, даже порой перечил отцу, который ни только не порицал Свена, а скорее восхищался им, говоря, что сын своеволен, но смел, что и надо для настоящего воина.

Ярл Франмар стоял во дворе и, подбоченясь, наблюдал, как младший сын ловко, не по годам, орудует легким укороченным мечом. Свен, подобно змее, двигался очень быстро, все время переставляя расставленные ноги. При этом он старался держаться там, где солнце светило ему в затылок, тем самым ослепляя старшего брата.

Не спуская прямого, острого и немного жесткого взгляда с соперника, он не давал ему атаковать, нанося упреждающие удары. Асмуд был выше и сильнее Свена, но, казалось, мальчишку нисколько не смущает это. Заметив за спиной брата бревно, Свен, хитро улыбнувшись, стал наносить удар за ударом, тем самым заставляя Асмуда отступать. Наконец, его нога зацепилась за препятствие, и, покачнувшись, он оказался на земле. И в этот же момент на его груди стоял меч отрока.

Франмар, восторженно глядя на сыновей, одобрительно кивал. В этот момент за спиной он услышал недовольный голос жены.

— Он в последнее время только с оружием и проводит. Не меч, так топор, не топор, так копье. А с кинжалом вообще не расстается, спит с ним, наверное.

— Он будущий воин, — пожимал плечами ярл. — Я даже подумываю его взять с собой.

— Мал он еще по походам, пятнадцати нет. А вот его обязанностей по дому никто не отменял.

Франмар недовольно вскинул голову и насупил густые белесые брови, придававшие его лицу суровое выражение.

— Вчера должен был принести воды с озера, третьего дня за грибами его послали, а на прошлой неделе просила его бузину собрать, поспела уже. Так нет же, будет лезвия точить или на щите картинки разные вырезать, — быстро тараторила Тора.

— Постой, — остановил ее муж. — Я проверял вчера. Полные кадки воды. Кто принес? Да и мясо с грибами было, — недоуменно пожимая плечами интересовался хозяин.

— Так что этот паршивец выдумал, — оправдывалась Тора, — подарил Хельге обруч на шею, чтобы она по грибы за него сходила. А сыну твоей сестры пригрозил, что уши ему ночью отрежет, если тот воды не натаскает.

Ярл разразился смехом и, проведя рукой по густым светлым волосам, поинтересовался, кто же собрал бузину.

— Миронег, — улыбаясь, ответила женщина. — Свен застращал его, сказал поведает Бьёргу, что малой подсматривает за ним, когда тот забавляется с наложницами.

Франмар картинно закатил слова, а потом гордо произнес:

— Свен будет не просто хорошим воином, а быть ему воеводой Новгородским, а может, с его хитростью, и у самого Ингвара[2].

Услышав последние слова отца, у подошедшего к отцу Свена загорелись глаза.

— Значит, я пойду в поход с вами! — восторженно воскликнул он.

— Для начала в Хольмгард[3], навестим тамошнего воеводу.

Франмар, не торопясь, пошел к дому, но вдруг он развернулся и, хитро глядя на сына, спросил:

— А что за щит ты там делаешь?

— Покажу, когда закончу, — сказал Свен бесцеремонно и быстро зашагал в сторону крепостных ворот.

— Дерзкий наглец, — незлобно прошептал ярл и, приобняв жену за плечо, вошел в дом.

2.1

Свен сидел на скалистом берегу озера и размышлял над сказанными отцом словами. Князь Ингвар был то ли каким-то дальним родственником Франмара, то ли дед был в дружбе с Рюриком и поселился в Альдейгъюборге, когда тот подался в Новгород, Свен этого не знал. Да его это и не волновало. Ко всем этим княжеским и конунгским титулам он относился абсолютно равнодушно, будучи уверенным, что силой, ловкостью, хитростью и богатством можно получить всего, чего хочешь.

Вдруг в узком проливе между скалистыми островками и «большой землей» он увидел небольшую лодку. Стоящий в ней, вернее, стоявшая в ней, ибо это была девочка лет двенадцати — четырнадцати, отчаянно пыталась вытянуть из воды, по всей видимости, большую рыбу, которая, сопротивляясь, металась из стороны в сторону, дергая за собой легкую лодку. В конце концов, юная рыбачка, потеряв равновесие, выронила леску и, перевернув лодку, оказалась в холодной воде. Она отчаянно била руками по воде, пытаясь остаться на плаву. Ее голова откинулась назад. Судорожно дыша, девочка хватала ртом воздух.

Свен вскочил и, не раздумывая, быстро стянул шерстяную рубаху и, не глядя, развязывал ремни на щиколотках. Он пристально смотрел на девочку, стараясь не выпустить ее из вида. Наконец, освободив ноги, он прыгнул со скалы в воду. Он неистово орудовал руками, вздымая брызги и оставляя за собой шлейф из пены. Небольшие встречные волны норовили захлестнуть лицо, но тело Свена упорно разрывало поверхность воды.

Он подплыл к утопающей в тот момент, когда она, обессилев, стала уходить под воду. Он нырнул под нее и, вытолкнув на поверхность, развернул спиной к себе. Обхватив ее одной рукой за подмышки и не медля больше ни минуты, он боком поплыл к берегу.

Свен положил спасённую на гальку, откинул с лица светлые длинные волосы и припал ухом к ее груди. Услышав биение сердца, он улыбнулся. Он перекинул легкое девичье тело через свое колено лицом вниз. Отрок только хотел разжать ей зубы, чтобы засунуть пальцы в рот, как девочка закашлялась, и из ее рта и носа вытекла вода. Она утирала одной рукой мокрые от слез глаза, а другой — сопливый нос. Свен помог ей встать на ноги, поинтересовавшись, как она себя чувствует. Она смотрела на своего спасителя большими, широко посаженными глазами, голубыми и глубокими, как лазурное море, освещенное солнцем. У неё был такой мягкий взгляд, что у Свена создалось ощущение, будто они знакомы много лет. Она приоткрыла свой небольшой, но с пухлыми губами рот и прошептала слова благодарности.

Свен отметил про себя, что спасенная, скорее всего, с ним одного возраста. Он бесстыже и откровенно рассматривал ее. Ему нравился ее рот в форме «сердечка» и эта жалобно оттопыренная, мягкая нижняя губка.

Свен втянул живот, выпрямляя спину и расправляя достаточно широкие плечи, от чего он стал выше, стройнее и выглядел очень значительно.

— Как твое имя? — в его голосе слышались нотки снисходительности.

— Эльда.

Она смотрела в его глаза, не отводя взгляда. Но Свен не чувствовал себя не ловко от этого. Её взгляд был лишен наглости, скорее, в нем была очаровательная застенчивость.

— Надо забраться наверх, там моя рубаха. Переоденешься. Я разведу костер, высушить твои одежды. Потом отведу тебя домой.

Свен взял Эльду за руку и потянул за собой на холм, причитая себе под нос что-то о необычности и странности ее имени.

Они сидели возле костра. Эльда в расслабленной позе, немного сгорбившись и склонив голову на бок, любовалась голым, хорошо развитым (для его лет) торсом Свена.

— Зачем ты пошла рыбалить, если отец тебя плавать не научил? Мало ли что на озере случиться может.

В его больших глазах повис немного ленивый взгляд, в котором было что-то кошачье.

— У меня нет отца, он погиб, а матери и тётке не до этого. Я даже не знаю, умеют ли они плавать.

— Как же они тебя отпустили? — удивился Свен.

— Тётка больная лежит, а мать в Новгород ушла с киевскими гостями[4]. А есть-то что-то надо, вот я и хожу то по грибы-ягоды, то за рыбой. Запасы трогать нельзя до холодов. А лето в самом разгаре.

Эльда говорила не спеша, мягким, мелодичным голосом с нотками чувственности. Её бархатистый голосок и милая улыбка вызывали симпатию. В какой-то момент Свену показалось, что она пытается вызвать жалость к себе. Впрочем, он и без этого готов был стать для нее опорой и помогать ей.

— Где вы живете? — поинтересовался Свен у Эльды, — я тебя в крепости не видел ни разу.

Волосы парня начали подсыхать и непослушно спадали на лицо. Он то и дело вскидывал голову, стараясь закинуть их за спину. Эльда с восхищением смотрела на его золотистую гриву, довольно жесткую и густую. Волосы неплотно прилегали к голове, они сначала несколько отходили от нее, а затем — ниспадали, рассыпаясь по плечам.

— Мы живем не в крепости. В урочище на правом берегу реки.

— Напротив крепости? — уточнил Свен.

Эльда кивнула. Но вдруг в её глазах застыл страх, нижняя пухлая губка непроизвольно оттопырилась, девушка всхлипнула, и в уголках глаз появились слезинки. Она вся сжалась и была похожа на затравленного зверька.

Свен, не понимая, что произошло, наклонил голову и заглянул в её большие голубые глаза, полные слёз.

— Ты чего это вдруг? — поинтересовался он ласковым голосом.

— Как же я доберусь до дома? Я полагаю, — она утерла мокрый нос, — мы на другом берегу?

— Глупыха! — усмехнулся Свен. — Обсохнешь и пойдём в поселение, возьмём лодку, и я перевезу тебя.

Губы Эльды расползлись до ушей.

— Нет, возьмем две, — продолжал Свен, — сдаётся мне, лодка у вас была одна, и та уплыла в Ильмень-озеро. Одну вам оставлю, а на другой домой вернусь.

Когда он говорил, его голос скакал то вверх, то вниз, а порой он издавал какие-то нервирующие хриплые звуки, отчего парень останавливался посередине предложения. Но Эльда принимала это за застенчивость и робость.

Они шли в поселение не спеша, и всю дорогу Свен украдкой бросал на Эльду взгляды. Она все больше и больше нравилась ему. Сейчас, когда её волосыт просохли, они оказались не просто светлого тона, они были, как снег, переливающийся на солнце серебром. Легкий ветерок игриво играл с ними, и, развиваясь, они казались лёгкими и мягкими.

— Да как же вы там одни без мужиков живете? Страшно, поди?!

Его большие глаза цвета