Глава 2

А жили маги неплохо. Не знаю, все или же только те, которые происходили из древних и славных родов.

Структурированная зелень парка, разделенного сетью желтых дорожек.

Газоны.

Кусты неестественно аккуратных форм. Каменные вазы, цветы и бабочки. Темная гладь пруда где-то вдалеке. И огромная махина дома. Сложенный из темно-бурого камня, он гляделся этакою незыблемой громадиной, которую не всяким штурмом возьмешь.

Четыре этажа.

Никаких тебе излишеств в виде колонн и портиков. Яркая медь водостоков. Четырехскатная крыша с парой труб и флюгерами…

Уродливые статуи.

И узкие окна, забранные решетками.

Дубовая дверь и щит над ней – надо полагать, герб папенькиного славного рода, а на нем зверь неведомый с орлиной головой, львиными лапами и змеиным хвостом.

Лапы когтисты.

Хвост чешуйчат. А из орлиной головы выходит пара острых рогов.

Минут через десять я убедилась, что изнутри дом так же мрачен, как и снаружи. Дневной свет в окна почти не проникал, и местные коридоры утопали в сумраке, который обитателям дома был привычен, как, полагаю, и скрипящие полы, сквозняки и прочие прелести древних строений.

Когда-нибудь я куплю себе квартиру.

Она будет небольшой и светлой, в новом доме, чтобы не осталось в стенах и тени чужих воспоминаний. Я повешу на окна полупрозрачный тюль – исключительно для красоты.

– …И ты полагаешь хорошей идеей притащить ее сюда? – Женщина в светлом брючном костюме не скрывала своего недовольства.

– Это мой долг, Амелия.

Вот, значит, какова она, новая папенькина любовь. Хотя, может, я и предвзята, но любовью здесь и не пахнет.

А она хороша.

Высокая. Статная. Светловолосая, причем или натуральная блондинка, или – слишком уж яркий платиновый оттенок у нее – стилист хорош. Лицо узкое. Скулы высокие. Нос точеный. Губы вот великоваты, но это не портит женщину.

Длинная шея.

Нить жемчуга. И такая же – на руке, что нервно терзает салфетку. Но сдается, что с куда большим удовольствием наманикюренные эти пальчики вцепились бы мне в горло.

– Твой долг? – она вскочила и прошлась по комнате, взмахнула рукой, и шелковый рукав скользнул по безделушкам на полке. – Твой долг состоит в том, чтобы позаботиться о дочерях…

– Она тоже моя дочь.

– Мило, что ты вспомнил, – я развалилась в кресле, не делая попытки соответствовать месту и компании.

– Боги, – трепетные пальцы прижались к вискам, и на мизинчике блеснуло золотое колечко. – Слухи пойдут… что станет с нашей репутацией… девочки… Мелисса…

Ага, то есть у меня имеется не только очаровательная мачеха, но и пара сестриц. Я поерзала, пытаясь отрешиться от нехороших ассоциаций.

Золушки в себе не ощущала.

– …Ее брак…

– О браке пока речи не идет, – отец поднялся. – Маргарита остается. Позже мы решим, что с ней делать.

А вот это мне совсем не нравится.

В каком смысле, решат? Мне казалось, что все более-менее ясно: меня обучат и пинком выпроводят в прекрасное светлое будущее, разорвав тем самым всякие связи.

– Мне пора. Позаботься о ней.

Интересно, его по голове не били? Оставить незаконнорожденную дочь на попечение законной супруги? Или он надеется, что Амелия мне яду плеснет, тем самым раз и навсегда решив проблему?

Она открыла рот.

И закрыла.

И молчала долго. Я тоже с разговорами не спешила, но, поставив на колени рюкзак, откопала булочку. Помялась? Ничего страшного. Йогурт тоже пришелся весьма кстати.

– Твой наряд отвратителен.

– Ага, – я шумно отхлебнула из бутылки.

– И манеры…

– А то…

Интересно, она просто пар выпускает или и вправду надеется выбить меня из колеи?

– Необходимость… заниматься тобой не доставит мне ни малейшего удовольствия. – Амелия разглядывала меня, не скрывая раздражения.

Но…

Было что-то еще, помимо гнева.

И обиды.

Страх? Страх острый, как железная стружка, и привкус оставляет металлический. И главное, что как ни скрывай его, а все одно выберется, выдаст.

– Я не напрашивалась, – говорить с набитым ртом не слишком удобно, но…

Я же дикая.

И дурно воспитанная. И вообще дочь наркоманки, которая всенепременно пойдет проторенной дорогой и если еще не стала шалавой, то всенепременно станет.

Знаю.

Проходили.

Амелия поморщилась и, взяв со столика фарфоровый колокольчик, потрясла им. Минуты не прошло, как в комнате появилась квадратная тетка самого мрачного вида, и дело было отнюдь не в черном платье ее, которое и белый фартук не оживлял, но в выражении лица.

Поджатые губы.

Прищуренные глаза.

И плохо скрытая ненависть, причем отнюдь не к Амелии.

– Софра, – наманикюренный пальчик указал на меня, – проводи Маргариту в… желтую спальню.

Задумчивый взгляд.

Постукивание по столу.

– Озаботься ее гардеробом… что-то простое и более подходящее для юной девицы, нежели это…

Чем ей мои джинсы не угодили? Слегка потертые, но ведь чистые. А кроссовки… какие были на распродаже, такие и взяла. Меня саму розовый цвет и стразики выбешивают, но не признаваться же в этом.

– И покормите ее.

Что ж, если голодом морить не станут, уже хорошо.

Поселили меня на третьем этаже, в самом дальнем уголке дома, что и понятно. Комнатушка была угловой, тесной и довольно-таки мрачноватой. Желтая?

Вероятно, когда-то обои и вправду были желты, но давно… ныне цвет их, уныло-серый, вполне гармонировал с болотным оттенком занавесей.

Кровать.

Комод.

Шкаф на резных ножках и при короне.

Столик.

Крохотная ванная комната, но с ванной и горячей водой, что само по себе несколько примиряло с обстоятельствами. Узкое окно, в которое и кошка не пролезет. А главное, тяжелая дубовая дверь. Ее заботливая Софра заперла на ключ, не иначе, от беспокойства, что я с непривычки заблужусь в этом чудесном доме. Я подергала дверь, убеждаясь, что заперта она надежно, сунула палец в замочную скважину и хмыкнула: защита от дураков.

Позже.

Мало ли, вдруг да Софра или еще кто наблюдают за бедною сироткой? Пусть видят, что та тиха, мила и растерянна… подавлена даже. И вообще…

Я подергала дверцы шкафа. Внутри было пусто и пыльно, как и в комоде. Похоже, здесь если и убирались, то в прошлом столетии. Ладно, мне не привыкать, сама порядок наведу.

Если сочту нужным.

Все же не давала мне покоя та папенькина фраза. Чудилось в ней что-то этакое, недоброе, а чутью своему я привыкла доверять. А значит… значит, вечером прогуляемся, послушаем, о чем говорят, пока же…

Софра отсутствовала недолго.

Явилась с парой платьев столь унылого вида, что становилось ясно: подбирала она их долго, тщательно и согласно невысказанному пожеланию хозяйки.

– Переоденься… – Платья кинули на кровать и, скривившись, добавили: – Не позорь род.

Платье на мне сидело… как на пугале и сидело. В груди тесновато, на талии болтается, и тонкий поясок лишь подчеркивает несуразность этого наряда.

Темная жесткая ткань.

Накрахмаленный воротничок. Кружевные манжеты. И два ряда пуговиц на лифе. Сомнительного пошиба красота, но я в принципе существо неприхотливое.

Длина до середины голени.

И с кроссовками моими смотрится оно слегка безумно, но, с другой стороны, неудобную одежду я еще могу потерпеть, а вот неудобная обувь – это совсем иной коленкор. Туфли же, которые мне предоставили, мало того, что были сделаны из дубовой кожи, так еще и оказались на два размера меньше нужного.

Кормили здесь неплохо.

Стейк, правда, несколько остыл, салат явно был не первой свежести, но эти мелкие пакости аппетита мне не портили.

А дверь Софра по-прежнему запирала.

И возвращалась каждые полчаса, проверяя, на месте ли я. После проверки этак пятой она успокоилась и, видимо, пришла к выводу, что деваться мне некуда. Так-то оно так… теоретически. А практически дядя Леня, который кровным родственником не являлся, но представлял собой, выражаясь языком Софки, маргинальную язву на телесах приличного общества, мог бы мною гордиться. Замок я взломала быстро, благо был он несложным, хотя и несколько тугим, полагаю, от старости.

Ничего, смажем…

Вышла я из комнаты, когда за окном уже прилично стемнело, а Софра, забрав ужин – подали кашу, щедро сдобренную сухофруктами и сладкую до отвращения, – убралась и не вернулась. Я выждала с час, а то мало ли… вдруг мне молоко перед сном положено?

Молока не принесли.

И вообще крайне любезно забыли о моем существовании.

Я прислушалась к себе.

Время.

Определенно.

Дядя Леня, вор-рецидивист и в сущности человек широкой души, чего остальные не понимали, говорил, будто у меня чуйка такая, что, решись я на карьеру, стала бы фартовой. Правда, тут же грозил тощим кулачком, приговаривая, что, мол, вздумаю дурить, мигом управу найдет.

Дурить я не думала.

Училась?

Я всему училась. То ли натура такая, то ли и вправду уже тогда чувствовала, что лишних знаний не бывает. Вот и пригодилось.

В коридоре было тихо.

Мертво.

Ощущение неприятное такое, как ночью по кладбищу гулять. Тусклый свет. Белесые стены. Зловещие фигуры в доспехах. Картины, от которых веяло недобрым, будто сам этот дом приглядывался ко мне, не слишком радуясь незваной гостье.

Поворот.

И лестница.

Мне надо вниз… и влево, туда, где застыла каменная статуя редкостного уродства.

– …Никхарт, – голос Амелии звенел от напряжения, – быть может, ты скажешь мне, что именно собираешься делать с… ней.

Да, пожалуйста, я бы тоже не отказалась послушать. Информация – жизнь…

Я встала рядом с каменным уродцем, прячась в тени куцых его крыльев. И рукой оперлась на спину, которая, к моему удивлению, оказалась теплой. Мелькнула даже безумная мыслишка, что существо живо, но я мигом от нее избавилась.

Камень.

Гранит? Базальт? Не разбираюсь, главное, что этакая тварь со змеиным гибким телом, которое кое-как опиралось на кривоватые лапы, просто физически не способна существовать.

– Это тебя не касается, – папенькин голос холоден.

А главное, ощущение, что он совсем рядом стоит, говорит прямо в ухо. Что это? Звуковые фокусы старого дома? Или мое разыгравшееся воображение, которое привело меня именно к этой комнате?

– Почему же? Касается… у нас две дочери, судьба которых тебя, кажется, не волнует…

Странная она.

Если человека не волнует судьба одного ребенка, то с чего он вдруг станет беспокоиться о других? Я почесала каменную тварь за рогом.

– Молчишь? Снова молчишь? Боги, если бы я знала, что так будет… я дала бы тебе развод… – а теперь в голосе мне послышалась глухая тоска. – Стой. Куда ты собрался?

– Это тебя не касается.

Вот она, счастливая семейная жизнь во всей красе. Я мотнула головой, отгоняя непрошеные воспоминания, в которых мы гуляли по парку.

Мама.

Отец.

И я.

Листья золотые и алые, охапками. Качели. Небо навстречу. И мама хохочет, кружится, подкидывая листья, а они летят, накрывают меня с головой. Ощущение счастья и…

И это было ложью. Все. Парк. И то старенькое кафе, где мы останавливались, чтобы поесть мороженого, и кино, и моя первая линейка, и даже тот букет гладиолусов, который принес отец. Они играли в любовь, а когда отцу надоела игра, он ушел.

А мы остались.

Я прижалась к зверю, который, кажется, стал теплее, и шепнула в оттопыренное ухо его:

– Никому нельзя верить.

Уши у зверя были коровьими, а вот пара острых, загнутых к затылку рогов вообще непонятно чьи. Впрочем, рога его не портили, как и гребень из птичьих перьев, мягких на ощупь. Камень не бывает мягким.

– Стой, – а вот теперь в голосе Амелии звякнуло железо. – Если ты сейчас уйдешь, то…

– Что, дорогая? – Насмешка.

Действительно, что?

На развод подаст? К маме съедет? Смешные взрослые угрозы…

Я точно старой девой останусь. Заведу себе с полдюжины кошек, буду их откармливать, выгуливать и гладить теплые шерстяные спины, жалуясь иногда на неустроенность, а как совсем невмоготу станет, вспомню этот вот разговорчик, оно и отпустит.

– Кажется, дорогой, ты забыл, что и мое слово в этой семье что-то да значит. Мне жаль, что я вынуждена прибегнуть к подобным мерам, но, если ты сейчас просто уйдешь, я воспользуюсь правом заморозить счета.

Я мысленно поаплодировала Амелии.

– Даже так?

А папенька, похоже, не удивился.

– Даже так, – произнесла она чуть тише. – Мне надоело, что ты полагаешь меня пустым местом… и не только меня, я бы стерпела, но девочки… ты их просто-напросто не замечаешь. Никого не замечаешь, кроме себя.

А то, папенька еще тот козел, редкостной породы. Странно, что она только сейчас очевидное заметила.

– Я знаю, что ты меня не любишь… никогда не любил… тебе нужны были деньги, а я, наивная, полагала, будто моей любви хватит на двоих.

От этой мелодрамы у меня челюсти сводит.

И не у одной меня. Я похлопала зверя по плечу, ободряя: ни одна трагедия не длится вечно. Сейчас поплюются ядом, выяснят, кто в доме главный и что со мною делать, после чего разбегутся кто куда.

– И даже когда ты ушел… месяц после нашей свадьбы, и ты ушел… я не думала о разводе. Я надеялась, что ты поймешь, осознаешь… Я скрывала от отца, где ты…

Дура.

Влюбленные все, как я заметила, с головой не слишком дружат.

– Твой папаша меня терпеть не мог, – с толикой раздражения произнес папенька.

А я сделала вывод, что отец Амелии был разумным человеком. В отличие от доченьки.

– Наверное, просто понимал, что ты такое, – печально сказала Амелия. – К счастью, как бы то ни было, но его состоянием управляю я. И вашим тоже, точнее жалкими крохами, которые от него остались. Ты и твоя матушка никогда не задумывались, откуда берутся деньги. Вы только и способны, что тратить. Я не мешала, я полагала, что если стала частью семьи…

– Тебе оказали честь…

Как по мне, весьма сомнительного свойства.

– Так вот, если мы не договоримся, то сначала я заблокирую ваши счета. Затем подам на развод, и просьбу удовлетворят быстро… мой кузен…

– Избавь меня от своих родственников.

– Если ты избавишь от своих, – а тетенька-то, оказывается, железная. И зверь со мной согласился. Странное дело, но я ощущала его симпатию.

Воображение.

И нервы… нервных клеток я сегодня потратила изрядно, все-таки слишком много случилось, чтобы это прошло без последствий, и если истерика мне, надеюсь, не грозит, то…

В конце концов, почему статуя не может симпатизировать Амелии? Не к папеньке же ей проникаться.

– Развод мне дадут быстро. После него я потрачу все свои силы, чтобы уничтожить тебя. К слову, сил понадобится не так и много… Закладные, кредитные договора… Если я выставлю на погашение хотя бы половину того, что у меня есть, тебе придется продать не только это треклятое имение с родовым гербом вкупе, но и собственные почки.

Я кивнула, сделав пометку: трансплантация и здесь в ходу.

Чудесно.

– Амелия, ты опять делаешь из мухи слона.

– Да? То есть твоя незаконнорожденная дочь, само существование которой делает из меня посмешище, это мелочь? Или, полагаешь, никто не сопоставит ее и твое отсутствие… по семейным делам? Нет, дорогой, хватит! Я терпела… я слишком долго терпела, многое спуская вам с рук, и… и если не хочешь войны, просто ответь: что ты собираешься с ней делать?

Да-да, я тоже послушаю и вернусь к себе, а то мало ли… нет, меня точно не ищут, мы со зверем это чуяли, но вот стоять в уголочке, вжимаясь в стену, то еще удовольствие. Да и сквозит в этом уголочке изрядно. Только… что-то сдается мне, папенька молчит вовсе не из упрямства, он же не самоубийца, злить женщину, в руках которой семейные финансы? Просто сам понятия не имеет, что со мной делать.

– Амелия, пойми, я не мог ее оставить… сеть сработала. Сигнал пошел и был зафиксирован. За ней в любом случае кого-то да отправили бы. Началось бы разбирательство, а выяснить, что она моя дочь, не сложно. Тогда это скрыть не выйдет.

– А теперь выйдет? Девчонка в моем доме…

За дверью стоит и слушает, не понимая, как у нее получается, потому что с виду дверь солидна, надежна и подслушать что-то крайне затруднительно.

Получается и получается.

Радоваться надо, а не вопросами задаваться.

– Может, к матушке ее отослать?

– А дальше?

– Не знаю! Я… я не ждал, что она окажется одаренной! – а вот теперь папенька злиться изволят. – Полукровка… шансы ничтожны… и лет ей сколько…

Много мне лет.

Двадцать с хвостом…

– Сама знаешь, дар проявляется рано, а тут… поздний прорыв…

Пауза.

В тишине я слышу собственное дыхание, и как-то неприятно – воздух горький, а глаза щиплет, не иначе, от пыли. Вот ведь, дом огромный, люди живут с виду приличные, а с уборкой явные проблемы.

– Хорошо, – Амелия произнесла это так, что становилось ясно: ничего хорошего она не видит. – Допустим, дар… воля Милосердной… что нам делать?

– Так матушка выучит, а нет, заблокируем.

– И потом?

– Замуж.

– За кого?

Замуж я не согласна! И дар мой, пусть я его не ощущала, но не позволю вот так взять и лишить меня его!

– Неважно, отыщу кого-нибудь… В конце концов, девчонка с даром, детям его передаст, а в Фелиссии, сама знаешь, с одаренными проблема. Им и приданого не понадобится, – папенька оживился. – Если отписать Патрику, то… пара дней – и проблема решится.

Проблема, стало быть?

Ярость душила.

Хотелось шагнуть и высказать этой сволочи все, что я о нем думаю.

– А Служба контроля?

– Не имеет права вмешиваться в дела семейные. Потерпи, Амелия, несколько дней, и она уберется, все станет как прежде…

О да, и все будут счастливы. Кроме меня, оказавшейся у черта на куличках – и думать не хочу, где эта их Фелиссия находится, и, быть может, зверя. Он явно был недоволен.

Вот только недовольство его, кажется, ощущала лишь я.

– Никто ничего не узнает…

А вот это мы еще посмотрим.

Глава 3

В отведенные комнаты я возвращалась в состоянии глубокой задумчивости.

Замуж?

Не хотелось.

Как-то вот настораживала папенькина уверенность, что из этой Фелиссии, где бы она ни была, я не вернусь. Может, у них там женщин на поводках водят, не знаю. И дар блокировать… Чую, ничего хорошего за этим не стоит.

А значит…

Бежать?

Не вариант. Если один раз нашел, отыщет снова. Следовательно, необходимо искать альтернативу… и союзник нужен. Думай, Марго, думай… у тебя ведь только и есть что голова на плечах и сомнительное наследство, из-за которого ты влипла.

Ночь прошла беспокойно, и отнюдь не из-за розоватого оттенка луны, которая повисла на небе крупной бусиной. Незнакомые очертания созвездий добавляли сюрреализма.

А еще ощущение, что все происходящее происходит не со мной.

Сон это.

Больной такой сон. Подзатянувшийся, но если ущипнуть себя за руку…

Щипала.

Сон не проходил. А утро принесло головную боль и раннюю побудку. Софра решительно сдернула с меня одеяло – к слову, несколько затхлое, верно, проветривали его давненько – и произнесла:

– Леди Амелия желает видеть тебя за завтраком.

Главное, чтобы не на завтрак.

Завтракали здесь с размахом.

Огромная комната со сводчатым потолком, с которого на пяти цепях свисала уродливейшего вида люстра. Мне она напомнила кусок слюды, слегка поточенный термитами.

Массивный стол.

Неподъемные стулья. Рыцарские щиты и стяги цвета венозной крови. В общем, куда как располагающая обстановка для дружеской беседы. Омлет со шпинатом, который я терпеть не могла с детства, прекрасно в нее вписывался.

Как и Амелия.

Сегодня она выглядела старше, этаких неопределенных «слегка за тридцать», где «слегка» может растягиваться на годы. Я видела морщинки в уголках глаз.

И скорбные носогубные складки.

Тени под глазами.

А сердечко у нее пошаливает. И с желудком нелады, определенно… она знает, и к врачам обращается, пьет что-то этакое, полезное, но проверенные зелья почти не помогают.

– Ешь, девочка, – тихо сказала Амелия, отодвинув тарелку. И поморщилась.

А ведь и не помогут.

Совсем скоро ноющие боли, которые возникают время от времени, будут беспокоить ее чаще, а потом и вовсе станут частью жизни.

Я отправила в рот кусок воздушного омлета.

Шпинат здесь готовить умели, да и я давно уже утратила прежнюю разборчивость. Само наличие завтрака – уже повод для радости.

– Ты слышала вчерашнюю беседу. – Амелия сложила накрахмаленную салфетку вдвое.

А она откуда знает?

Хотя… с моей стороны наивно было полагать, что меня оставят без присмотра.

Я молчала.

Амелия же разглядывала меня и…

– Я не спала всю ночь…

– Это вы зря.

– …Думала. Сердце в очередной раз вошло в противоречие с разумом, но я не собираюсь повторять свою ошибку, – она прикрыла глаза и откинулась на спинку стула. – Но, чтобы решить, как поступить дальше, я должна понять, чего хочешь ты.

– А вам интересно?

– Не слишком… – честно призналась она. – Но… ты веришь в богов?

– Богов? У нас там один… и не слишком.

Где был этот Бог, когда я молила о помощи? Не за себя, за маму, вдруг потерявшуюся во всеобъемлющем своем горе. За отца, который должен был образумиться и возвратиться. За… да плевать, мне только и твердили, что испытания даны во благо и я должна смиренно нести свой крест.

Хрен им тертый, а не смиренность.

– Здесь верят в Милосердную. Она покровительствует женщинам. А супруг ее, Великий, – мужчинам. Сейчас многие говорят, что боги давно покинули этот мир, а потому молитвы наши лишены всякого смысла, как и сама идея поклонения высшим силам.

Чудесно, именно этого знания мне сейчас и не хватало для полного счастья.

– Не понимаешь? Когда-то я поступила… не слишком хорошо. За что и наказана. Богами. Высшей справедливостью. Самим миром… – она повертела пустой бокал. – Твое появление, полагаю, часть… моего пути…

– Если в монастырь хотите, то без меня, – на всякий случай предупредила я, добавив чуть тише: – В монастырь меня тянет еще меньше, чем замуж.

Как ни странно, Амелия улыбнулась, несколько кривовато, но все же.

– А чего бы тебе хотелось?

– Выучиться. Получить профессию, которая позволит прожить. И жить.

Наклон головы, а в глазах такая характерная желтизна, которая явно свидетельствует о проблемах с печенью.

– Как понимаю, людей с даром немного? – раз уж позволено, то стоит говорить. Что я теряю, в конце-то концов?

– Не так много, как хотелось бы… и да, услуги одаренных всегда в цене.

Хорошо…

– С одной стороны, дар у тебя проявился ярко, да и сейчас очевидно, что силой обладаешь ты немалой, – она смотрела на меня с прищуром. – С другой – позднее пробуждение и незнание реалий мира. Как правило, дар просыпается в подростковом возрасте. Тогда же и начинается обучение. Для среднего сословия существуют специальные классы, для белой кости более привычно домашнее обучение…

Пауза.

И кофе, который подают Амелии в высоком кофейнике.

Кофе черный, тягучий, и я невольно сглатываю: к кофе я пристрастилась еще на первом курсе, компенсируя кофеином недостаток сна. А запах…

Амелия молча протянула мне чашку, а когда я взяла, сказала:

– Здесь следует быть крайне аккуратной с напитками. За кофейной горечью многое можно скрыть. Нет, Маргарита, меня не стоит бояться. Я, как и ты, целитель… могла бы быть, если бы захотела. Но здесь не принято, чтобы леди работали.

Произнесла она это с сожалением.

– Поэтому вы занялись финансами?

Кофе был крепок и горек.

Его варили с шоколадной крошкой и крупинкой красного перца.

– Пришлось… многое пришлось… казалось, что любовь как высшая цель стоит некоторых жертв. Но в какой-то момент жертв стало слишком много, – она постучала ноготком по столешнице. – Итак, если ты решишься учиться, тебе придется тяжело.

Можно подумать, мне когда-то легко было.

– Поэтому подумай, возможно, замужество…

– Нет.

– Почему-то мне так и казалось, – она кивнула, соглашаясь с собственными мыслями. – Но… ты должна принять решение сейчас. Вечером к нам совершенно случайно, полагаю, по делам, к нашим отношения не имеющим, заглянет свекровь. А леди Тайлин – удивительной силы зельевар… несколько капель «Белого сна», и ты с радостью выполнишь любой ее приказ. Нет, она не жестока, она заботится о своих внучках и, полагаю, пристроит тебя в приличные руки.

Как котенка.

Почти породистого, но без документов. К лотку приучен, ветпаспорт прилагается.

– Женщины с даром ценятся…

– Я уже поняла.

Нет уж, обойдусь без этакой… благодетельницы, мать ее. А то, что от добрых старушек ни яблок, ни пряников, ни прочей еды брать не следует, я еще в детстве усвоила.

– Так что вы предлагаете? – я поерзала.

Она бы не пригласила меня к завтраку, не завела бы этот разговор, не будь у нее реального предложения. И видит Бог, или боги, или этот треклятый мир, в который меня занесло, я его приму, ибо из двух зол, как говорится…

– Я оплачу поступление. И репетиторов, которые помогут тебе восполнить существующие пробелы в образовании. Более того, я открою на твое имя счет… скажем, на семь тысяч талеров.

Еще бы знать, сколько это…

– Немало, – усмехнулась Амелия. – Но и не много. На собственное жилье не хватит, но на пару лет спокойной жизни – вполне.

– А взамен?

Бесплатный сыр, он для организма крайне вреден.

– Ты подпишешь отказ от всех притязаний на имя и собственность рода.

Тю! И только-то?

Амелия подняла руки.

– Это не мелочи, девочка. Здесь бумаги заверяются магическим способом. Ты потеряешь всякое право взывать к роду, просить о его помощи…

– А сейчас могу?

– В теории… скажем, если ты обратишься в Совет с петицией, неважно с какой, главное, что ее примут к рассмотрению.

– И рассматривать станут пару-тройку лет? – Что такое бюрократия, я знала не понаслышке.

Амелия кивнула и уточнила:

– Иногда и десятилетий. Одаренные живут несколько дольше обычных людей, отсюда некоторая… медлительность… кроме того, существует негласное правило максимального невмешательства в дела семьи.

Понятно.

Я почесала руку, которая зудела, а значит, запасы нервного волокна подходили к концу. К вечеру, как пить дать, появятся красные пятна. Хорошо, что в сумочке где-то должен быть тюбик с кремом, а то в почесухе удовольствия мало, а местных мазей я уже боюсь.

– Однако, как только ты заверишь бумаги…

И удивительное дело – эти бумаги появились передо мной.

– …ты окажешься вне рода. Ты не сможешь претендовать на титул и состояние даже в случае, если не останется иных наследников. Однако и род, будь то мой супруг или его мать, потеряют возможность воздействовать на тебя. Во всяком случае, прямо. Да и одно дело – использовать эликсир, скажем, в воспитательных целях… на благо рода…

Ага, по ходу, разные у нас с родом представления о благе.

– …и совсем другое – на постороннего человека.

Нет, я понимала, что Амелия далеко не откровенна и все куда сложнее, чем она пытается представить, и, быть может, поторговавшись, я бы выбила себе условия получше, но…

Я пробежалась по строкам.

На первый взгляд все просто и очевидно… Я, Маргарита… чужой хвост имени, который я долго пытаюсь осмыслить, добровольно и осознавая последствия, отказываюсь от рода… прав… и так далее, и тому подобное…

Пустая строка, куда, как понимаю, надлежит вписать новую фамилию, вернее старую, но кто виноват, что в этом мире стало все шиворот-навыворот.

А вот еще один договор – на сей раз с некой компанией «Шантар Лик» об оплате моего обучения.

И еще один – о выплате мне компенсации за…

– Землетрясение случилось не так давно, пострадавших хватает. Это объяснит твою некоторую… инаковость, – спокойно произнесла Амелия. – Если ты не против.

Мне было, признаться, все равно.

– Подписывать кровью? – я заглянула в чашку, но кофе закончился, а добавки мне не предлагали.

– Приятно видеть, что ты так быстро ориентируешься в наших реалиях.

Амелия подвинула серебряный портсигар. То есть сперва мне эта коробочка показалась портсигаром, но внутри обнаружилось тонкое стальное перо с острым наконечником. Такое палец проткнет не хуже ланцета. Да уж… и не признаешься, что пошутила.

Я взяла перо.

Примерилась к пальцу.

– И все-таки зачем… ведь было бы проще… опоить и…

Амелия потерла виски.

– Я уже наказана. И я не хочу, чтобы пострадали и мои дети. Не волнуйся, боли не будет.

И вправду не было, а кровь впиталась в лист моментально. Вот тебе и магические технологии… В следующее мгновение я ощутила невероятную слабость.

Сердце застучало.

Быстро, и еще быстрее. Закружилась голова. И запахло горелым. Аромат был столь явный, горький, что я даже испугалась: а не я ли это горю…

– Тише, девочка, – Амелия подхватила меня и вынула перо из ослабевших пальцев. – Это скоро пройдет… надо потерпеть… дух рода не любит отпускать то, что принадлежит ему.

А перед моим внутренним взором предстала та самая каменная тварь. Она была живой и смотрела так… с упреком.

Я хотела сказать, что у меня нет выбора.

Что если разобраться, то этому роду я не слишком нужна… и что сожрут меня не задумываясь, а она, тварь, единственная, кто отнесся ко мне с сочувствием, не поможет.

И она, кажется, поняла.

Вздохнула.

, потянувшись, коснулась моего лица широким носом. Она дохнула, и меня окутало белесое пламя. Странно, но жара я не испытывала.

– Спасибо, – сказала я твари, когда пламя впиталось в тело.

Именно тогда ко мне вернулась способность дышать.

И слушать.

Глава 4

Время.

Оно ощущалось созданием иначе, нежели людьми, огоньки душ которых вспыхивали и гасли… вспыхивали и гасли… такие обманчиво близкие.

Хрупкие.

Сладкие.

Время было твердым, как стекло. Пожалуй, что так. Или янтарь. В чужой памяти находилось изрядное количество воспоминаний, которые существо перебирало бережно. Это ложь, что оно было бездушно – напротив, к этому моменту оно сожрало достаточно душ, чтобы из остатков их слепить собственную.

Зачем?

Быть может, от скуки.

Камень холоден. Кругл. Мал. Он держит на себе целый замок, а внутри – еще один, полупустой, заселенный лишь призраками, которых сотворяло существо, разыгрывая сценки чужих жизней.

Вот толстая женщина в белом чепце прилипла к зеркалу. Она поворачивает его влево и вправо, наклоняет и отводит, надеясь, что измененное отражение сделает ее хоть немного красивей. У женщины крупные вывернутые губы и серьги в ушах.

Янтарные.

Когда это было? Его время неточно. Существо скользит в нем, перетекая из вчера в сегодня или еще дальше. Ему доступна и та материя, которую люди именуют будущим. И пожалуй, именно она подогревает интерес к игре.

Немного.

Существо позволило приблизить к себе новую фигурку, которая терпко пахла дымом иного мира. И запах будоражил, напоминая о времени, когда существо было свободно.

Оно могло перемещаться.

Искать и находить.

Смотреть.

Действовать… играть не только тенями, но и созданиями-во-плоти. Определенно, то время прочно увязывалось в понимании его со счастьем.

Поймали.

Лишили.

Заперли. Оставили эту подделку, пусть и бесконечную, и сложную настолько, насколько может быть сложно самосотворенное пространство, но… не то.

Не так.

Королевский маг очнулся, ощутив эхо раздражения.

– Что опять? – Этот человек, пожалуй, был даже где-то симпатичен. Он пришел сам и не испытывал страха. Он не молился камню, не лил на него тайком кровь, будь то куриная или человеческая, – люди смешны в своих суевериях. Он пытался говорить, и не его беда, что человеческий разум слишком слаб, чтобы вынести долгую беседу.

Существо откликалось.

Иногда.

К этому времени оно научилось беречь собственные игрушки, и, пожалуй, почему бы и нет, эхо аватара, сотворенного во времена свободы, откликнулось. Сила к силе и… да, эта кровь впитает ее, а дар…

Людям понравится.

– Что происходит? – маг выбрался из смятой постели. Он был взъерошен и нелеп. Мокрые волосы, вспотевшая шкура… опять кошмары снились? Существо давно уже не заглядывало в чужие сны.

Надо будет исправить.

Оно ласково коснулось сознания человека, обещая ему скорые перемены. Всем им не помешают перемены… и они уже начались.

Еще летом.

Мальчик случайно открыл запертую дверь. А отец его, связанный неосторожной клятвой – ему казалось, что она не повредит роду, – оказался в западне. Любовь – это мило, но возлюбленные бывают смертны. Его тюремщик тоже попал в силки, полагая себя свободным, а на деле…

Все складывалось.

– Не понимаю, – королевский маг достал из рукава платок, чтобы вытереть кровь. – Заговор? Нет?

Заговор…

Их маленькие смешные интриги питали разум, не позволяя ему угаснуть в заточении, поэтому заговорщикам, возникающим время от времени, существо было благодарно. Оно даже позволяло им оставаться – потом, после казни – в сотворенном им мире.

Правда, почему-то ответной благодарности души не испытывали.

Следовало признать, что в чем-то люди были сложнее, нежели ему представлялось.

– Нет? Тогда не пойму… им угрожает? Не угрожает… – Эта привычка разговаривать с существом вслух появлялась рано или поздно у каждого королевского мага. Вероятно, причиной тому было одиночество, а может, желание убедить себя, что мысли для существа закрыты?

Прямой угрозы не существует.

Они сами.

Каждый раз сами…

И, существо захихикало, представляя, до чего они удивятся, поняв, в какую ловушку себя загнали. С другой стороны, наблюдать было не так интересно, как участвовать. И пусть даже ожидание – временной пласт будущего был уныло однозначен – подарило бы существу свободу, но…

Желаемого можно добиться разными путями.

И, укрепив связь с аватаром, существо дотянулось до хрупкой души, которая застыла на грани. Дотянулось. Задумалось на мгновенье, любуясь разнообразием вариантов.

Уничтожить?

Задержать? Нет, то же самое, что уничтожить… а вот усложнить…

У них должен быть шанс. Тем любопытней будет отнять его. И существо напитало связь силой. Душа крепкая, возьмет, сколько сможет.

– Ты понимаешь, что едва не убила ее? – какой неприятный голос, скрежещет, что гвоздем по стеклу.

– Можно подумать, вы бы огорчились…

– Пришлось бы многое объяснять.

Я лежу.

Определенно лежу.

Жестко.

А самое тело мягкое, по ощущениям – не тело даже, а кожаный мешок, заполненный киселем из мышечной ткани, в котором плавают остатки костей.

Так плохо мне никогда не было.

– Что ж, тогда нам повезло.

А уж мне-то… будет наука впредь, нехрен верить с полуслова. И надо бы подать знак, что жива, водички заодно уж попросить, чай, не откажут. А с другой стороны, разговорец наклевывается, чую, прелюбопытнейший. И не грех будет послушать.

Подслушать.

– Амелия, деточка, я понимаю, что ты нервничаешь, но это еще не повод поступать неблагоразумно. В конце концов, у меня и вправду имеется на примете один достойный молодой человек, который…

– Хватит…

– Позаботился бы о Маргошеньке.

Вот бесит меня, когда имя мое перевирают, да еще с этаким присюсюкиванием. Маргошенька… крошенька…

Хаврошенька.

Влезла в ухо коровье, надеясь красавицей писаною стать.

– Как вы позаботились о своем сыне?

– Дорогая, ты знала, что будут некоторые… побочные эффекты.

Стук.

И холодная ладонь на лбу.

Раздраженное:

– Полукровки всегда отличались поразительной живучестью…

Конечно, закономерно было бы предположить, что бабушка не обрадуется моему появлению, но вот откровенное такое сожаление по поводу того, что я все-таки жива осталась… Обидно, знаете ли.

Но обида отодвинула боль.

Ощущения возвращались. Болезненные довольно-таки ощущения – мышцы ныли, и тянуло, и крутило, и кажется, я начинаю понимать, что такое радикулит вкупе с артритом. Главное, не застонать, нечего привлекать к себе внимание.

– Ты создала нам большую проблему.

– Девочка не сможет претендовать…

– Оставь, Амелия, мы обе понимаем, что претендовать-то она не сможет, но говорить… Ты хотя бы додумалась взять с нее клятву молчания? Нет? О да, ты всегда была скорее эмоциональна, нежели разумна.

Надо будет запомнить – этак красиво обозвать кого-то истеричной дурой.

– А если она начнет задавать вопросы? Нет, не сейчас, позже, когда обживется, заметит некоторые несоответствия… она ведь была достаточно взрослой, когда мой сын… образумился.

– Не без вашей помощи.

– Дорогая, ты знала и, скажем так, приняла непосредственное участие, что будет учтено судом.

– Пугаете?

– Напоминаю. Мне-то терять уже нечего. А вот ты, дорогая, вполне можешь оказаться на скамье подсудимых. Какой позор, какой скандал… отвергнутая жена использовала несчастную мать, чтобы…

Нос зачесался.

Тайны, тайны… скелеты в шкафах. Лежали бы себе дальше, что ж их всех так поговорить тянет? Или был прав честный вор и мой единственный, пожалуй, друг, когда говорил, что любая тайна душу корежит и наружу просится, что свойство у секретов такое, чем дольше хранишь, тем сильнее тянет поделиться.

А с кем, как не с той, кто и без того в курсе?

И если так, то мне, можно сказать, повезло…

Повезло.

Зверь с темной шкурой был рядом. Я ощущала его присутствие остро, болезненно даже. Горячее его дыхание окутало коконом. Оно пахло сандаловыми палочками, которые у нас обожала Маришка, и еще свежим кофе.

Приятно.

И спасибо ему, наверное, что не убил. Ведь мог?

Мог.

И почему его не видят? Наверное, потому, что у них глаза открыты. А я с закрытыми лежу. С закрытыми глазами многое видится… иным?

Да, пожалуй, все именно так.

Зверь улыбался.

Он забрался мне на грудь, и оказалось, что не столь уж он огромен. И не тяжел, не тяжелее пухового облака… Пуховые подушки были у бабушки, маминой мамы, которая не одобряла папу, потому что нельзя связываться с женатым.

Она не ругалась, но лишь вздыхала.

И они с мамой, запершись на кухне, подолгу о чем-то говорили, а я же валялась на высокой скрипучей кровати, жевала кукурузные палочки и смотрела мультики.

Почему я вдруг вспомнила об этом сейчас?

У зверя ярко-зеленые глаза, будто из стекла бутылочного. И зрачков нет. Он смотрит на меня и в меня тоже… Бабушки не стало через четыре года после того, как отец ушел. Кажется, именно тогда мама окончательно сорвалась.

Депрессия.

И антидепрессанты, которые помогали, но ненадолго, а ей хотелось снова стать счастливой, и я была вечным напоминанием о предательстве и несложившейся жизни. Наверное, она слишком сильно любила, а потому сошла с ума.

Любить вообще опасно для здоровья.

– Не стоит меня пугать. Любое ментальное сканирование покажет, что моя вина не так уж велика.

– Что ты, деточка, какое сканирование… Я ведь так… напоминаю, что мы с тобой по-прежнему связаны. И деньги здесь…

– Вот в чем дело! – Амелия рассмеялась, только смех ее был каким-то… булькающим?

Будто она вот-вот захлебнется.

– В деньгах, конечно, в деньгах, всегда только в них… Вы не можете без денег.

– А кто может? – меланхолично отозвалась бабка, и я согласилась с ней: без денег сложно. А в зеленых глазах зверя мне привиделся упрек.

Я ведь не говорю о том, что ради денег убить готова, но…

Сложно.

И голодно.

И холодно порой, особенно когда по первому снегу в дырявых кроссовках бегаешь. А потом лечишься травками, поскольку на нормальные лекарства тебе не хватает.

Зверь вздохнул и, приподнявшись, стал топтаться, аккурат что кот… котов я люблю, и собак тоже, но собаки более прямолинейны, что ли? А вот коты всегда себе на уме. Даже когда их кормишь, они еду принимают с таким видом, будто тебе одолжение делают.

Зверь засмеялся и выпустил когти.

А мне не больно.

Совсем не больно… и да, кажется, я видела тонкие бледно-зеленые нити, которые то ли от когтей звериных потянулись, то ли, наоборот, к когтям.

– Конечно, если бы я пошла на развод, вы бы остались ни с чем. Я бы и приданое потребовала вернуть, а так… поддержать глупышку, уверить ее, что все будет хорошо, если… И муж вернется…

– Он ведь вернулся.

– Не он, не тот, кого я любила, тот был другим. Знаете, я даже не сразу поняла, как меня обманули. Да, он был рядом… и даже иногда заглядывал ко мне… но…

Цокот каблуков.

И скрежет, будто что-то тяжелое отодвинули. Запах духов, нежный, цветочный.

– Он перестал мечтать… и гореть… он забросил работу, а ведь подавал такие надежды.

– Случается.

– Его вообще перестало интересовать что-либо, и я в том числе. И девочки наши. Не удивлюсь, если окажется, что он и имен-то их не помнит… хотя это ложь, помнит. Он ведь стал таким… правильным. Тошнит…

– Это от нервов, дорогая.

Зверь заурчал, и голос его низкий отзывался во всем моем теле.

– В последнее время я все чаще думаю, а что было бы, если бы я решилась на развод? Да, скандал, да… неприятно, но я была бы свободна и, возможно, нашла бы себе кого-то другого… не настолько равнодушного.

– Ах, дорогая, это все пустое, – а вот теперь старушка разозлилась. Я даже видела ее – объятую пламенем фигуру, от которой расползались жгуты болотно-зеленого колера. – Не забывай, у тебя есть о ком заботиться, и постарайся не наделать глупостей.

Она помолчала и добавила:

– Еще больших глупостей…

Зверь кивнул рогатой головой.

– Куда ты ее отправишь?

– Мальврик.

– Далековато, но… в целом неплохое заведение, с сильным целительским профилем… однако ты кое о чем забыла.

Стук коготков по дереву. И страх, совершенно иррациональный страх, заставляющий меня замереть, хотя и без того подвижностью не отличалась.

– Мальврик не принимает полукровок…

Так, а это что за дискриминация?

И…

И тогда получается, что… нет, она тоже подписала договор, первой, а значит, нарушить его не способна.

– А Ирхат – девиц…

Шовинисты хреновы.

Мое возмущение заставило зверя улыбнуться, и длинные усы его закачались, превратившись ненадолго в пару змей. Впрочем, меня это не испугало. Зверь не навредит, это я знала твердо, хотя понять не могла, откуда взялась эта непоколебимая уверенность в его… хорошести?

– Остается столица… – старушкина задумчивость нам со зверем не понравилась. – Королевский университет… заодно и на виду будет.

Это меня не обрадовало.

Глава 5

Спустя три дня я стояла перед приемной комиссией. Королевский университет прикладной и теоретической магии располагался не в самой столице, а в пригороде, что было весьма благоразумно. И, верно, для пущей надежности – студенты все же народ непредсказуемый – был отделен от города высоченной стеной.

– Положите руки на кристалл, – велела сухопарая женщина стервозного вида. Впрочем, мне почему-то казалось, что стервозность эта происходит единственно от усталости: надоело ей доказывать, что женщина тоже способна чего-то да достичь на поприще науки.

Я моргнула.

И подчинилась.

Кристалл был крупным, с человеческую голову, и больше напоминал оплавленный кусок стекла. Внутри этого куска то и дело вспыхивали искры, которые моментально гасли.

Небольшой зал.

Стены задернуты темными полотнищами. Высокие окна, напротив, открыты, но воздух все равно затхлый, с характерным таким запашком столовки. Пахнет здесь то ли борщом, то ли котлетами, то ли магией.

Длинные столы.

Трое магов и один секретарь, к слову, мужского пола и повышенной прилизанности. На меня он смотрел сверху вниз, всем видом своим демонстрируя, что только столь безответственная особа, как я, может отвлекать серьезных людей от серьезных же дел.

Прочие члены приемной комиссии, собранной, как понимаю, единственно ради моей скромной персоны, особого недовольства не проявляли. Толстяк в светлом мятом костюме задумчиво ковырял мизинцем в носу, причем взгляд его был направлен поверх моей головы, в угол комнаты, где в тиши и сумраке висел огромный портрет коронованного мужика. Взгляд толстяка был туманен, и, полагаю, мысли его бродили где-то за пределами аудитории.

Его коллега что-то черкал на листочке, то и дело вздрагивая и время от времени засовывая карандаш в правое ухо. И так замирал, застывал, делаясь похожим на хамелеона перед рывком.

Женщина, пожалуй, была самой адекватной из всех.

А может, просто ей поручили общаться со мной, раз того протокол требует.

Кристалл нагревался. Сначала тепло было мягким, приятным даже, а искры внутри засветились, засуетились – уже не искры, а мальки разноцветные, и кружение их – танец, и завораживает, поэтому я, моргнув, отвела взгляд.

– Средний уровень устойчивости к ментальному воздействию…

Защелкала печатная машинка, а выражение лица секретаря стало еще более недовольным.

– …слабый к деструкции… активный целительский профиль… уровень… напиши пока базовый плюс, – велела женщина. – С высоким потенциалом роста.

Слушать было приятно.

– Теоретическая подготовка слабая. Рекомендую к зачислению на нулевой курс с последующим переходом на целительский факультет, – она поднялась. – Документы вам выдадут в ректорате.

Я удостоилась очередного презрительного взгляда.

Женщина же, помяв пальцами переносицу – а та была внушительна и клюваста, – продолжила:

– Настоятельно рекомендую не пропускать занятия, поскольку в случае вашей неуспеваемости мы имеем полное право отказать вам в зачислении, несмотря на оплату. – Фразу эту длинную, казенно-выверенную, она произнесла на одном дыхании. Видать, не впервой приходилось говорить.

И я кивнула.

Тихо произнесла:

– Спасибо, леди…

Секретарь скривился, а толстяк, вытащив из носа длинную полупрозрачную соплю, вытер ее о край стола и заметил:

– Леди тут не ходят… леди по домам сидят, деток нянчат.

Ну и дуры, что тут скажешь.

Сердце ухало.

Приняли.

Пусть на подготовительные курсы, но, положа руку на сердце, так даже лучше. Я не потяну учебу, ничего не зная ни о мире, ни о магии. А тут…

Я поежилась.

А тощий махнул рукой, мол, вас больше тут не держат, милочка. Можете быть свободны.

В коридоре пахло булочками и еще, пожалуй, прогорклым маслом. Было тихо. Сумрачно и прохладно. Чем-то наш институт напоминает.

Интересно, как там Вадик? Сходил к врачу все-таки или по давней своей привычке забил на неприятное происшествие?

И на меня.

Может, напился в тесной компании, пожаловался народу, что я, тварь этакая, неблагодарная, сгинула, не сказав на прощанье ни словечка. Кто еще вспомнит? Танька, на которую теперь и моя смена ляжет? Пациенты мои, вернее, их хозяева, наверняка недобрым словом, ведь безответственно это – бросать их без предупреждения.

Мать…

Она, пожалуй, вспомнит обо мне, когда поймет, что жрать нечего. И то не факт…

Жильцы, занявшие бабкину квартиру, – им с маменькой будет проще дело иметь, чем со мной. Та-то давно не в том мире живет.

Я тряхнула головой.

Нет, не думать.

Это все стресс, который не мешало бы заесть, раз уж в кармане моих джинсов завелась мелочовка. И плевать, что кошель этот был брошен папулей, не иначе как в остром приступе родительской любви.

Ни слова не сказал.

Взглядом смерил.

Кошель швырнул. И гордо удалился… сволочь. Бабку я так и не увидела, полагаю, к счастью, ибо договоренность договоренностью, а не нравилась она мне. Заочно, так сказать. Амелия извиняться за свой фокус не стала и вообще сделала вид, что ничего такого особенного не произошло. Зато озаботилась моим гардеробом, что, как по мне, лучше всяких там прощений.

На Амелию я, странное дело, не злилась. У нее был свой интерес, у меня – свой, а как уж оно получилось, так никто не обещал, что легко будет.

Итого, у меня имелась вместительная сумка, кошелек с парой сотен местных талеров как в бумажном, так и в металлическом воплощении. Связка книг, по словам Амелии, совершенно необходимых мне, и острое желание чего-нибудь сожрать.

Принюхавшись, я двинулась по коридору.

А что… внушительно.

Серые стены. Портреты в золоченых рамах. Окна и тяжеленные шторы неопределенного цвета. Узорчатый свод. Изредка – статуи…

Со зверем я попрощалась.

Обняла и поцеловала в теплый нос, сказав:

– Если получится, то свидимся. А нет… спасибо за все…

Тепло, окутавшее ладони, было ответом.

– Надо же, – Амелия, единственная, кто вызвался проводить меня, действительно удивилась. – Он давно уже не отзывался.

– Кто?

– Хранитель рода. Что ж, значит, такова судьба…

Объяснять она не стала, а я не стала задавать вопросы. Признаться, меня куда больше беспокоило грядущее поступление.

Я вздохнула.

Вот и…

Столовая.

Студенческая. Не сказать, чтобы огромная, не сказать, чтобы нарядная. Все же местные жители явно тяготели к серости и камню. Единственным украшением стен можно было считать прожилки строительного раствора и темные пятна, попадавшиеся то тут, то там.

Столики.

И до боли знакомая длинная лента.

Раздача.

Касса. И печальная тетка, выщипывающая брови.

– Новенькая? – она отерла пинцет о рыжий фартук и провела мизинцем по остатку брови. – Куда?

– Целители… если подготовку пройду.

– А… из поздних?

– Вроде того…

– Чьих будешь? – ее любопытство было ленивым и незлым, а потому я пожала плечами и честно ответила:

– Похоже, что ничьих…

А кормили вполне сносно. За полторы монеты я получила миску супа-пюре, жаркое с гарниром из жареной моркови, сок и булочку.

– Ешь скорей, – посоветовала тетенька. – А то скоро понабегут…

И оказалась права. Я уже доедала суп, медленно, смакуя каждую ложку – все-таки вкус был довольно необычен, что-то ореховое и острое одновременно, когда раздался протяжный гудок. И столовая наполнилась людьми.

Что сказать…

А ничего, почему-то мне представлялось, что этот университет будет чем-то особенным, а на деле… те же люди.

Ни мантий.

Ни метел.

Ни волшебных палочек за поясом. Обычные студенты… суетливые, шумные, спорящие и пытающиеся одновременно протиснуться поближе к раздаче и доказать другим, что их здесь не стояло.

– Не занято, – то ли спросил, то ли поставил в известность патлатый парень в драных джинсах. А я уж, право слово, начала думать, что их в этом мире и вправду не носят.

Я пожала плечами.

Желания заводить знакомства у меня не было. Я вообще с людьми сходилась туго, медленно, а расходилась быстро и болезненно.

– Новенькая? – он ел быстро, широко расставив локти, будто опасаясь, что кто-то польстится на миску с супом и горку жареного мяса. – Куда?

– К целителям.

– И что, взяли?

– А не должны были? – в моей душе шевельнулись нехорошие подозрения. – Вообще-то на подготовительный пока, а потом… по результатам…

– А… – протянул парень, облизывая ложку. – Они полукровок не любят.

И, дернув длинным носом, добавил:

– Их нигде не любят.

Очаровательно.

А предупредить меня… с другой стороны, никто не обязан предупреждать. С третьей же… не любят? Плевать, лишь бы жить не мешали. Помнится, в прошлой моей группе меня тоже не больно-то жаловали. Пережила.

С четвертой…

– А с чего ты решил, что я…

– Полукровка? – парень пил компот, смачно прихлебывая. – Так… по потокам видно. Основные – явный аххари…

Знать бы еще, кто это такие. Или что это такое?

– …А вот второго и третьего ранга нетипичны. Так только у полукровок бывает. Ты уже заселилась?

– А не видно? – я пнула сумку, стоявшую у стены. – Вот… пойду.

– Ага, – он задумался и, дернув себя за длинную прядку, сказал: – Провожу.

Сперва я думала отказаться: ни к чему мне новые знакомства, я еще со старыми не разобралась толком, но позже представила себя блуждающей по территории универа в поисках сначала ректората, потом общежития, и что-то подсказывало, что полукровок не любят не только студенты.

– Спасибо.

– Сочтемся.

Его звали Мареком, и он был шайфру, а потому обладал абсолютным слухом, нюхом и зрением. Что это значило, я не слишком-то поняла, но на всякий случай кивнула, мол, всю жизнь мечтала познакомиться с живым шайфру.

А он рассмеялся.

И забрал сумку, оставив книги.

– Ты, главное, помни, что дар есть дар и целителей немного, особенно на периферии. Там любого примут, полукровка ты или вообще квартерон. В столице тебе точно ловить нечего, здесь все места белой костью заняты, они и нас-то не больно рады видеть, только обойтись не способны.

– Почему?

Марек вел меня по извилистой дорожке. По обе стороны ее протянулись чахлые кусты, средь острых и длинных, с мой палец, колючек которых виднелись белые невзрачные цветочки.

Зеленела травка.

Виднелись деревья разной степени неухоженности. Разрастался дикий виноград, укрывая стены благородного заведения, куда простому смертному попасть было непросто, глянцевой зеленой шубой.

Я не ошиблась, университет оказался просто-напросто огромен. Я насчитала не меньше дюжины строений, средь которых нашлось место и огромной оранжерее, и небольшому крытому стадиону.

– Потому что они способны лишь использовать, а мы, – Марек постучал пальцем по лбу, – думать, и видеть, и создавать новые базовые структуры. Не понимаешь?

– Не понимаю.

Мир этот был создан богами из остатков иных. Где уж и как добывали куски, не человекам о том задумываться, главное, слепленный наспех, соединенный нитями божественной силы, этот всепланетарный Франкенштейн ожил.

Четыре континента.

На одном – вечный холод.

На другом – жара такая, что не выдерживают и пустынные обитатели.

– Полюса силы, – Марек остановился у высокого, в пять этажей, длинного строения, облюбованного диким виноградом столь плотно, что, казалось, еще немного, и здание рухнет под тяжестью его. – Деструкции и конструкции, между которыми и создаются силовые нити.

Зачем ему это?

Найти непонятную девицу, слишком выделяющуюся средь местных, возиться с нею, рассказывать что-то… Не настолько я красива, чтобы это можно было счесть заигрыванием, но и в бескорыстие я давно уже не верила.

– Еще два заселены… – Марек подобрал веточку и начертил на земле два кривоватых пятна. – Тут мы… королевство занимает почти весь континент… разве что пяток независимых княжеств осталось, но и то их независимость весьма условна, а вот тархам сложнее – у них давний раскол на два клана.

– Зачем? – я не выдержала.

– Что? Тебе пригодится…

– Это да, – согласилась я, делая пометку поскорее ознакомиться и с географией мира, и с экономикой, и вообще с местной реальностью, которая не ограничивалась более стенами гостеприимного родового особняка. – Но тебе зачем?

– Интерес… ты ведь не из этого мира?

– И что?

– Да как тебе сказать… наш мир связан с исходными. И связи эти… используют. С некоторыми мы ведем торговлю, за другими наблюдаем, но… как бы объяснить. Это не афишируется, да… – Марек почесал веточкой светлую шевелюру. – Белая кость не слишком-то хочет делиться… редкостные консерваторы и ретрограды. Будь их воля, вообще закрыли бы врата.

То есть я ему интересна не сама по себе, а как источник информации?

– Мы же очень любопытны, – Марек оскалился, демонстрируя впечатляющего вида клыки. – Особенности расы… будете разбирать потом подробнее.

– Сделка? – я протянула руку. – Баш на баш?

– Это как?

– Ты рассказываешь о вашем мире, а я о своем.

В конце концов, информация – тоже товар. И стоит воспользоваться им, раз уж возможность появилась.

Марек улыбнулся еще шире.

– Идет! – он взял мою руку пальцами, и только теперь я обратила внимание на длинные темные когти.

А ведь я как-то морально не готова была, что в мире этом живут не только люди.

Точнее, кажется, я сама не в полной мере человек.

Глава 6

Как ни странно, заселение прошло без эксцессов.

В малой приемной мне выдали свиток и медную с виду бляху, которую надлежало прикрепить на одежду. А еще – тонкий ремешок, самостоятельно обвивший мое запястье.

– Это контроллер… – Марек продемонстрировал свой, на котором болталась белая бусина. – Во-первых, несет информацию о тебе, если вдруг окажешься за пределами универа – мало ли что в городе произойти может?

Я кивнула и подергала браслет, уж больно тонким ремешок выглядел.

– Не, – Марек рассмеялся. – Сама не снимешь, и не пытайся. Если его снять или хотя бы попытаться, то пойдет сигнал тревоги. Что? Одаренных не так и много… к тому же две трети их – белая кость…

Меня от обилия этой самой кости уже мутить начинает.

– Кроме того, он своего рода слабый щит и преобразователь. Тоже нужно, а то ведь одно время повадились поединки устраивать или пакости. От продуманных не защитит, само собой, но от всякой дури – вполне.

И на том спасибо.

В общежитии мой свиток приняли и выдали ключ.

Пятый этаж.

Лифта нет и, как понимаю, в ближайшем будущем не предвидится. Ничего, пешком ходить полезно, даже по узким крутым лестницам. Профилактика гиподинамии, так сказать…

Коридор.

Комнаты.

На дверях литые цифры солидного вида. Запах гари и еще, кажется, дым, который стелился по полу.

– Алхимики, – Марек помахал ладонью перед носом. – Опять что-то творят, но они вполне мирные. Тархи обладают отменным чутьем и чувством равновесия. В королевстве их изрядно. Большей частью те, кто не пожелал примкнуть ни к одному из кланов.

Ключ в замке поворачивался медленно, с протяжным скрипом.

– А… ничего, что ты здесь?

– В каком смысле? – Марек распахнул дверь и вошел первым, заметив: – Пыльненько…

А то, пыль лежала на полу. И собиралась клубами. Серым покрывалом затянула и стол, и стул, и подоконник. На стекле так вообще писать можно было.

Да уж, кажется, если здесь когда и убирались, то не в этом столетии. Ладно, я не белоручка, как-нибудь порядок наведу.

– Ты парень, а общежитие…

– Я живу на третьем, – Марек сел на кровать и попрыгал. – А у вас парни и девушки отдельно учатся?

– Нет, но…

– Здесь никому нет дела до того, что ты делаешь, если делаешь это тихо и не вовлекаешь администрацию.

Что ж, пожалуй, подобный подход мне по душе.

– За бельем пойдешь? Если поторопимся, то успеем, а то Матильда обычно рано уходит и поздно приходит.

Успели не только за бельем. Марек возвращался нагруженным: ведро, тряпки и темная бутыль с чистящим средством, которого пожилая женщина нам отлила щедрой рукой.

Я еще успела подумать, что день, кажется, вышел очень даже неплохим.

Зря.

Пора бы уже усвоить, что если что-то вдруг складывается удачно, то судьба заготовила очередную пакость. Нынешняя была хороша. Высока… я и сама вышла не низкою, в папеньку, чтоб ему и на том свете икалось, как попадет, но этот… в блондинчике было метра два.

Плечи широки.

Бедра узки.

Джинсы тесны, дабы узкость подчеркнуть, а футболка без рукавов торс, стало быть, облегает, тоже не случайно. Цепь бы ему золотую для полноты образа. И перстенек с алым камнем.

– Маркуша очередную цацку нашел? – блондинчик заступил дорогу, а поскольку общаговский коридор был темен и узок, что прямая кишка, обойти этого красавца не представлялось возможным. – И что это у нас за птичка такая?

За блондинчиком, как и положено, виднелись еще двое.

Подпевалы, стало быть.

И по совместительству – лучшие, мать его, друзья, верные сподвижники… За Вадиком тоже приятели тягались, еще более безмозглые, чем он сам, способные лишь бухать, курить и генерировать тупые пошлые шуточки.

– Айзек, доброго тебе дня, – Марек поставил ведро на пол. – Вижу, ты снова в бодром здравии… несказанно за тебя рад.

Блодинчик нахмурился.

А парочка за его спиной – рыжий и брюнет, хоть ты группу создавай… им и петь не обязательно, с такой-то внешностью…

– Совсем страх потерял? – поинтересовался рыжий.

А брюнет, верно, не найдя подходящих слов – встреча была неожиданной, а словарный запас, видимо, небольшим, – выразительно бухнул кулаком по стене. Стена, что характерно, выдержала, только кусок штукатурки с потолка обвалился.

– Что вы… невозможно потерять того, чего не имеешь, – Марек отступил чуть влево, а рука его скользнула в карман драных джинсов. Сомневаюсь, что там он визитки держал. – И все-таки я бы настоятельно рекомендовал поберечь свое здоровье…

– Уймись, пиявка, – Айзек взмахом руки просто снес моего нового знакомого к стене. – Ты мне мало интересен… а это что за птичка?

– Воробей, – буркнула я.

– Полукровка… – он разглядывал меня с ленивым интересом, будто прикидывая, стоит ли такое ничтожество высочайшего внимания или все-таки обойдется. Я очень рассчитывала обойтись. – Чья будешь?

– Своя собственная.

– Это пока, – заржал рыженький. – Была собственной, станешь общей…

Говорливый он, однако.

– Помолчи, – Айзек поморщился. – А ты, девочка, не водись с пиявками. Для здоровья опасно.

И, развернувшись, он медленно удалился, прихватив с собой приятелей.

– И что это было? – я сама подняла ведро. – Марек?

Тот вздохнул и, раскрыв ладонь, потрогал мятый клочок бумаги, который тотчас засунул в задний карман.

– Айзек…

– Я уже поняла, что Айзек. Что он такое?

– Он… – Марек потер лицо и как-то вдруг сразу оказалось, что он куда старше, чем я думала. – Он белая кость…

Это я уже поняла, белая кость, голубая кровь и корона в зубах, с которой он на свет явился, дабы оный свет впечатлить собственным великолепием.

– …Маркиз де Шаррах… племянник короля.

Ага, корона не только в зубах, стало быть. И кровь куда голубее, чем мне представлялось. Да уж, от таких мажоров надо держаться не просто подальше, а так далеко, как это вообще возможно.

– Он учился в академии Ирхат…

Что-то там такое бабуля, не к ночи ее вспоминать, про нее говорила.

– …Но потом что-то произошло, а что – никто не знает, и в прошлом году его перевели сюда, – Марек больше не делал попыток отобрать ведро. Он шел рядом, сгорбившись, втянув голову в плечи.

– Вам на радость…

– Женщинам он нравится.

– Не без взаимности, полагаю.

– Айзек помолвлен, – счел нужным предупредить мой приятель, любезно распахнув передо мной дверь. Хоть на что-то его да хватило. – Однако…

– Это ему не мешает.

И его дружкам.

Оставалось надеяться, что о встрече нашей Айзек забудет. Да и то, к чему ему в голове его царственной удерживать ненужную информацию? Я полукровка и, по местным меркам, сорт второй, если вообще не отходы… и да, Марек прав, столичная жизнь мне не нужна.

Она и в прошлом мне не слишком нужна была, а уж тут…

Провинция.

Тихий небольшой городок, где целитель – величина значимая, вне зависимости от его происхождения. Да и жилье там дешевле будет, и цены в принципе… и если так, то…

То думать стоит о ближайшем будущем, а не об отдаленном.

Марек стоял, прислонившись к стене, и задумчиво наблюдал за тем, как я мою пол. Не видел никогда, как это делают? Или полагал, что в моем мире имеется какой-то особо тайный способ?

– Не поделили что-то?

Он вздохнул.

И тряхнул светлой гривой.

– У меня была девушка… – сказано это было с такой тоской, что мне захотелось дать Мареку по голове. Тряпкой. Терпеть не могу чужие трагедии. Мне своих хватает. – Айзек обратил на нее внимание, и она решила, что это истинная любовь…

– Дура.

– Если бы так, я бы отошел, но… две недели весны, а потом он нашел новую игрушку. Элайя была… раздавлена. Убита…

– Собственной глупостью.

Нет, а как еще назвать эту нелепую надежду, что некто королевской крови возьмет и расторгнет помолвку на радость всей родне и потащит к алтарю неизвестную девицу?

Чушь.

– Я был рядом, но… не сумел удержать. Она покончила с собой, – Марек опустил голову.

– Вдвойне дура, – я отжала тряпку.

Ну а как это еще назвать?

– Ты не понимаешь…

– Не понимаю, – я протянула ведро. – Воду сходи поменяй, ладно? А что до твоей подружки, то… скажи, она не знала про помолвку? Или, может, этот ваш Айзек ей колечко обещал и любовь до гроба? Или… не знаю, силой в койку уложил?

Марек подхватил ведро и вышел, хлопнув напоследок дверью, и так, что с потолка побелка посыпалась. Надо же… магия есть, а побелки нормальной и здесь не придумали.

Я присела на кровать.

В общем, кажется, беспокоиться нет причин. Девицы вокруг блондинчика вьются сладким роем, норовя затянуть в тенета истинной любви. И надо лишь держаться в стороне от этого самого роя.

– Он сволочь! – Марек бухнул ведро, расплескав воду.

– Не спорю, – вытереть пыль – дело пары минут. А вот второй раз пол я мыла тщательно, то и дело останавливаясь. – У него это на роже написано, только… понимаешь, даже самая распоследняя сволочь не несет ответственности за поступки другого человека, то есть иногда несет… Если бы он твою подружку травил, прохода там не давал, унижал и тому подобное… то да, у нас и статья на это имеется, в Уголовном кодексе…

И надо бы в библиотеке местный прихватить, полистать на досуге, а то незнание законов от ответственности не освобождает, а вот знание – очень даже помочь способно.

И Гражданский тоже.

И Конституцию, если она имеется…

– Но если любовь эта была делом добровольным, о последствиях девушку предупредили, то… в чем он виноват?

– Ты тоже…

Марек стиснул кулаки.

– Не-а… скажи, этот ваш Айзек, он ведь не здесь обретается?

Что-то не ассоциировалось у меня местное общежитие с племянником короля.

– Здесь.

– Суровенько так, – вода в ведре была слегка серой, зато на полу проявился рисунок «под паркет». Чувствую, еще пара промывов, и окажется, что паркет тут и вправду наличествует. – За что его невзлюбили?

– В смысле?

– Я – понятно, мне жилье снимать причин нет, и здесь неплохо, а ему…

– А… – Марек подвинулся, позволив мне помыть у двери. – Во-первых, некоторые занятия начинаются рано или вообще проходят ночью. А во-вторых, здесь имеется общежитие повышенного уровня комфортности. Правда, стоит оно…

Так, по спросу, полагаю, и цена.

– Айзек снимает половину этажа. Малкольм и Раймонд постоянно при нем… – это Марек произнес с некоторым сожалением. Мстить, что ли, собрался?

Или не просто собрался, но и…

Нет, мне от этой войны стоит держаться подальше. Очень сильно подальше, поскольку у Марека семья есть, которая худо-бедно прикроет, а меня так сами боги велели крайней назначить.

– Послушай, – я распрямилась и потянулась. – Мне плевать на ваши с ним разборки, но я буду тебе благодарна, если не станешь меня в них втягивать. Воевать – воюйте, но подальше, ладно?

Глава 7

День за днем.

И еще один.

Второй, третий и десятый, который почти не отличался от двадцатого и тридцатого. Как ни странно, но я втянулась в местную размеренную жизнь.

Подъем.

Умывание. Завтрак. К слову, готовили в столовой вполне прилично.

Занятия.

Обед и снова занятия. И ужин, после которого я училась уже сама… не сказать, чтобы все было так уж сложно.

География.

Расоведение.

История – на редкость занудная вследствие повального миролюбия. Войны здесь случались крайне редко, и даже место вождя на соседнем континенте делили на суде старейшин, а не с оружием в руках… Так что особых сложностей не возникло.

Другое дело – магия… Здесь я не знала действительно многого, и это незнание ставило под угрозу мое светлое будущее, с мыслью о котором я уже сроднилась.

– Ты просто чересчур уперлась в теорию, – Марек заглядывал едва ли не каждый день, и если поначалу это повышенное внимание меня изрядно раздражало – не привыкла я к столь тесному общению, то постепенно я смирилась. – Все эти классы и подклассы нужны теоретикам, да и то условны. Каждые десять лет их пересматривают и вводят новую классификацию…

Ага.

А я со старой разобраться не в состоянии. Что за… не могли, чтобы как в кино: маг огня, земли или там воздуха. Нет, деструкторы и конструкторы… порядки, подразделы.

– Смотри, – Марек решительно захлопнул толстенный учебник. – Грубо говоря, есть два полюса силы…

Это я уже проходила.

Как и признаки наличия силовых линий, географические аномалии с силовыми лакунами или вообще зоны нулевого натяжения, но… карты картами, как атласы и справочник Люшаля с константами для определения плотности силового потока в зависимости от долготы. Я даже научилась пользоваться этими константами, все и вправду оказалось просто: достаточно подставить в уравнение и учесть пару переменных.

Моя способность это сделать, казалось, весьма удивила мастера Витгольца, высокого и мрачного аристократа, который вовсе не был рад свалившейся на него необходимости учить какую-то полукровку. Впрочем, за прошедший месяц он не то чтобы вовсе переменил свое мнение, скорее, стал относиться снисходительно.

– Ваше старание весьма похвально, – сказал он в прошлый раз, вручив мне десяток расчетных листов и еще пару справочников. – Попробуйте справиться с заданием первого курса…

Я пробовала.

И даже справлялась, пока не появился Марек.

– …И соответственно силовых линий. Деструктивные, которые также именуются зоной хаоса, и конструктивные, позволяющие работать с материей… – Он забрался на стол, что меня дико раздражало, но стоило признать, что Марек не единожды помогал мне, буквально разжевывая некоторые моменты, казавшиеся авторам учебников очевидными. – Одаренность – это врожденная способность работать с тем или иным видом энергии, таким образом, маги, способные использовать деструктивную энергию…

– Деструкторы, – со вздохом сказала я, пытаясь применить это зазубренное еще в первую неделю моих занятий знание к задачке.

И как, простите, мне посчитать процент распределения одаренных согласно решетке Ламмермана?

– Именно… и существует теория, что именно потоки и их интенсивность и определяют способности магов. – Марек помахал карточкой перед носом. – Смотри, у тебя даны координаты этой долины, соответственно тебе надо сперва определить, какие потоки там проходят, их интенсивность, а затем сопоставить… используй коэффициент коррекции…

Математику я всегда любила.

Я в принципе больше тяготела к естественным наукам, которые были понятны и конкретны. А вот гуманитарные ставили меня, мягко говоря, в тупик. Ладно еще правила, но вот, прости господи, всякие там метания книжных душ казались мне не то что непонятными, – смешными.

Русичка называла меня зачерствевшей.

Плевать.

Главное, здесь никто не требует от меня литературно изложить подвиг Сонечки Мармеладовой и лить чернильные слезы над трагической судьбой Наташи Ростовой… А посчитать – это я всегда с удовольствием.

Действительно просто.

Интенсивность.

Натяжение.

И с