Оглавление

Для философии было бы желательно, чтобы её преподавание в университете было прекращено, а молодые люди время, предназначенное ими для философии, посвящали чтению истинных, прирождённых, серьёзно относящихся к делу философов.

А. Шопенгауэр, «Новые паралипомены»

Философия возможна лишь в том случае, если есть особый, отличный от научного, путь философского познания. «Научная» философия есть отрицание философии.

Н. А. Бердяев, «Я и мир объектов»

1. На пути в мир знаний

Научная философия. Что это за мир? Мир философов и мудрецов, подобных Гераклиту, Платону и Аристотелю? Или Декарту, Шопенгауэру и Бердяеву? Несведущему человеку так может казаться. Но так ли это на самом деле?..

Примерно лет до двадцати двух я не испытывал ни малейшего интереса ни к науке, ни к философии, как и подавляющее большинство. Более того, моё отношение к наукам было большей частью негативным: я относился к ним как к чему-то совсем ненужному для обычной жизни, как к бесполезному. Во многом это стало следствием десятилетнего времяпровождения в школе, где попытки прививать знания насильственным путём вызывают зачастую лишь обратную реакцию. Впрочем, а прививаются ли на самом деле там знания? Лично я из школы вынес только умение читать, писать и считать. А всё остальное зазубривание, необходимое для получения оценок, быстро улетучивалось из головы. Вопрос в том, как сделать так, чтобы зазубриванию уступило место действительное усвоению знаний. И огромную роль здесь играет мотивация. В школьном возрасте чуть ли не каждый ученик задаётся вопросом: «А зачем мне всё это? Разве мне это в жизни пригодится?..» Однако дело не только в том, чтобы знания пригодились и принесли пользу. Должно появиться незаинтересованное, бескорыстное стремление к получению знаний, они должны стать ценностью самой по себе. Однако знание следует отличать от информации — последняя таковой ценностью не обладает. Любовь к знаниям есть любовь к истине, а в отношении информации можно лишь употреблять слово «правда», но не «истина»…

Школьные занятия я постоянно пропускал. Не пойти на один–два урока в день — это для меня было нормой. А вот после школы для меня начиналась настоящая жизнь — в разного рода кружках и секциях. Туристический кружок, судомодельный, цирковой. Года четыре провёл в секции по хоккею с мячом[1]. Порой занимался в двух кружках одновременно. Помню, как после школы ехал на стадион, а после тренировок спешил на вечернее занятие в цирковую студию. Во всём этом я чувствовал развитие себя, мне это было нужно. Одновременно я не понимал сверстников, которые вообще не занимаются ни в каких кружках. Школа же мне была только в тягость — не мог дождаться, когда же эта мука закончится. Когда мне было шестнадцать лет, уже начал подрабатывать с местным цирковым коллективом, и только школа удерживала меня от того, чтобы не оправиться на долгие гастроли… В конце концов, я дотянул до окончания школы…

Знания не должны прививаться насильственно — просто потому, что они в таком случае не привьются, это бесполезная трата времени. Когда у человека рождается желание что-то изучать, то словно открывается внутри резервуар, в который эти знания будут складироваться. А когда такого резервуара нет, то и знания некуда складывать… Обучение должно быть творческим, а не стандартизированным. Оно должно подстраиваться под человека, под те интересы, которые у него есть в данный момент. Человек должен сам выбирать, что ему изучать сегодня, а что завтра. И лишь тогда обучение способствует развитию личности, заполняя те резервуары, которые раскрылись… В школе меня пытались учить физике, но она мне была тогда совершенно не интересна. Однако лет в сорок пять я некоторыми разделами физики увлёкся и посвятил им немало времени… Меня в школьные годы заставляли читать произведения классиков литературы, выдавая на лето такой список, что для его усвоения целое лето нужно было только и читать всё это с утра до вечера. Конечно же, я вообще ничего не читал. Толстой, Достоевский, другие — всё это мне было тогда неинтересно. А вот в диапазоне сорока–пятидесяти лет я классикой увлёкся (в основном, через аудиокниги) и одновременно думал: как можно подростков заставлять всё это читать, ведь это книги не для них, а для людей, имеющих солидный жизненный опыт… В школе был урок «Музыка», где занятия сводились к тому, что преподаватель играл, а весь класс «пел», не имея о вокальной технике ни малейшего представления. Но даже если бы и по-настоящему тогда преподавали музыку, у меня интереса к этому не было. А вот в пятьдесят один год появился — и я стал самостоятельно осваивать фортепиано, изучать теорию музыки… Учиться нужно всю жизнь, несмотря ни на какой возраст. И осваивать нужно то, к чему имеется интерес в данный момент…

Первый интерес к знаниям у меня появился где-то в двадцать два года. Окунувшись во взрослую жизнь и набив немало шишек в самых разных начинаниях, я наконец понял, что мне не хватает именно знаний. Первым моим научным увлечением стала экономика, выбор в пользу которой был вполне естественным для середины 90-х — тогда знания по рыночной экономике были наиболее актуальными. Поступив в техникум на вечернее отделение, я принялся за учёбу со всей возможной серьёзностью — не ради диплома, а ради знаний. Жажда знаний была огромной, и от учёбы я получал большое удовольствие, чего никогда не было в школе. Один за другим я сдавал предметы только на пятёрки и, к своему собственному изумлению, окончил техникум с отличием. Такой успех никак не сочетался с тем, что школу я окончил хуже всех в классе…

И во время учёбы в школе, и во время учёбы в техникуме, и далее я постоянно задавал вопрос: «А что значит учиться?» Почему все говорят, что нужно учиться, но не ставят вопроса о том, что это значит? Почему-то все считают, что само собой понятно, что значит учиться. Для меня же это было непонятно. «Выучить» в те годы мною обычно понималось как «вызубрить», но я чувствовал, что обучение так не должно строится. Если кто-то что-то вызубрил, то это ещё не говорит, что он это теперь знает, это лишь внешняя видимость обучения. Позже я понял, что любая зубрёжка вообще в обучении должна быть отвергнута — так знание не усваивается. Для усвоения знания должно быть одновременно и его понимание, и сцепление с прошлыми усвоенными знаниями, которые, соединяясь с ним, как раз и не дают ему улетучится. Тем самым обучение должно строиться на взаимосвязанных знаниях, но эта взаимосвязь может развиваться самым разным способом. Ты усвоил что-то одно, и это открывает перед тобой множество вопросов, находишь на них ответы, и вместе с тем появляется ещё больше вопросов, только совсем иных… А вот другой человек либо усвоил совсем другое знание, либо то же самое, но вопросы задал иные, и его познавательный путь будет уже отличаться… Вот так и должно идти обучение: от одних вопросов к другим. В таком случае обучение становится творческим: у каждого в нём должен быть свой собственный путь. Нахождение верного ответа на вопрос, и есть путь познания. Жажда нахождения этих ответов и есть лучшая мотивация…

Во время обучения в техникуме произошёл случай, который повернул мой жгучий интерес познания от экономики совсем в другое русло. Мне нужно было написать контрольную работу по новоявленному для тех времён предмету «Менеджмент». Поскольку в то время в библиотеках ещё не было книг по рыночной экономике, всю нужную литературу приходилось покупать. Причём особого выбора при покупке книг не было, порой увидишь книгу с подходящим названием и ценой — сразу покупаешь, даже не заглядывая внутрь. Так, в одном из магазинов я увидел небольшую книжку «Менеджмент слаженной команды»[2] и, будучи абсолютно уверен, что это книга по менеджменту, сразу же её купил. Но оказалось, что это книга по соционике — новой «науке», которую можно применять в том числе и в менеджменте. До этого я однажды по телевидению уже увидел небольшой сюжет про соционику — там рассказывали о психологических типах (социотипах, по соционике), к которым принадлежат известные артисты, писатели, политические деятели. Этот сюжет вызвал тогда у меня очень сильный интерес, однако я не сразу обратил на него внимание, прослушав, что это за наука. А позже очень часто его вспоминал, задавая себе вопрос: как же эта наука называется?

Тема психологических типов после прочтения книги меня так заинтересовала, что я стал вникать в неё всё глубже и глубже. Интерес к соционике стал просто громадным. Я выискивал новые книги по этой теме, пытался выделять среди людей социотипы, и это значительно помогало в моей практической деятельности. Благодаря соционике я теперь знал, с чем стоит, а с чем не стоит обращаться к представителю того или иного типа. Определив же себя самого как «логико-интуитивного интроверта»[3], я соответствующим образом организовывал и собственное поведение: стал избегать того, что противоречит моему социотипу, и охотно брался за то, что ему соответствует. Однако правильно выделять социотипы — дело достаточно трудное, и зачастую в их определении я сильно ошибался: долго думал, что человек принадлежит к одному типу, но те или иные его действия в определённых ситуациях заставляли пересмотреть его тип; но и со второго раз зачастую тоже совершал ошибку. Бывало, что тип некоторых людей я так и не мог точно определить, даже несмотря на общение с ними годами[4]… И я уже с самого начала понимал, что для продвижения в деле определения типов нужны дополнительные знания.

Вполне логично для этой цели было обратиться к работе Карла Густава Юнга «Психологические типы», путём переработки которой и возникла соционика. Юнг произвёл на меня очень сильное впечатление, вследствие чего я принялся изучать и другие его произведения. Вместе с тем мною были приобретены и оба тома «Соционики» Аушры Аугустинавичюте. Книги Юнга настолько затмили работы Аугустинавичюте и её последователей, что теперь я на них смотрел как на нечто совсем примитивное. Юнга и Аугустинавичюте даже нельзя сравнивать — это что небо и земля. Впоследствии я стал считать, что Аугустинавичюте извратила во многом идеи Юнга, превратив их в нечто примитивно-популярное. Определение типов великих личностей у неё в большинстве своём является неправильным… Одним словом, после работ Юнга соционика для меня, по сути, перестала существовать. Единственный положительный момент, который, по моему мнению, можно было поставить в заслугу соционике — это попытка разработать вопрос взаимоотношения между типами, чего у Юнга совсем не было. Вместе с тем и теория Юнга, как впоследствии я понял, является во многом несовершенной и требует дальнейшей доработки…

Поначалу книги Юнга для меня были очень сложны: я читал, и многое не понимал — уж сильно много там всяких разных терминов, с каждым из которых приходилось разбираться… Но я перечитывал всё заново и заново, постепенно продвигаясь в понимании написанного Юнгом. Теперь же я на эти книги смотрю и не нахожу в них особой сложности. Вместе с тем сейчас про мои книги мне зачастую говорят: «Зачем так сложно писать?» Я перечитываю свои книги, и совершенно не нахожу там сложности…

Поскольку же в книгах Юнга постоянно упоминаются Фрейд и Адлер, которые вместе с ним образовывали знаменитую троицу психоанализа, я обратился к работам и этих авторов. При этом, когда я читал работы Юнга, то внутренне чувствовал с ним какую-то общность — общность, которой у меня не было ни с Фрейдом, ни с Адлером.

Я стал завсегдатаем книжных магазинов. Помню, как однажды я вошёл в магазин, и продавщица уставшим голосом сопроводила меня словами «Опять в психологию…» Возле стеллажей по психологии я порой проводил по одному-два часа — потому продавщицы меня и запоминали. Каждую книгу я просматривал, прочитывал пару абзацев, пытаясь понять, нужна ли мне она. По многим ответ сразу не находил, а потому приходил ещё и ещё. И меня интересовали не только книги по глубинной психологии — психология меня стала интересовать вообще. Наряду с психологией у меня стал появляться и интерес к философии — опять же благодаря Юнгу.

В отличие от Фрейда с Адлером, Юнг вовсе не был погружен исключительно в психоанализ, он весьма философичен — постоянно поднимает философские темы и обращается к работам тех или иных философов. Многократно он упоминает Шопенгауэра. То, что Юнг высоко ценил Шопенгауэра, послужило для меня весомой рекомендацией — я захотел познакомиться и с его произведениями. Это знакомство, как оказалось, имело для меня решающее значение. Та общность, которую я чувствовал с Шопенгауэром, была намного сильнее, нежели общность с Юнгом. Я стал чётко понимать, что дело, которому посвятил себя Шопенгауэр, это и моё дело, и я должен посвятить себя не чему иному как философии. После Шопенгауэра я стал изучать произведения других философов и с каждым разом всё больше и больше убеждался, что философия и есть то дело, к которому я предназначен.