Глава 1: Лерка-Мерка
Школьный звонок прозвенел как похоронный колокол. Лера замерла у дверей класса, вжавшись в шершавую стену. Изнутри доносился гул голосов — смех, визг, грохот сдвигаемых стульев. Обычный утренний хаос. Но для нее это был звук приближающейся бури.
«Просто войди. Просто сядь за парту. Не обращай внимания…»
Она вдохнула запах пыли, мела и чего-то кисловатого, всегда витавший в школьных коридорах, и толкнула дверь. Шум не стих, но несколько пар глаз тут же устремились на нее. Кто-то хихикнул. Лера почувствовала, как жар разливается по щекам. Она потупила взгляд и быстрыми шагами направилась к своей парте у окна, в последнем ряду. Ее островок. Ее крепость. Хлипкая.
— О, смотрите, кто припёрлась! Лерка-Мерка опоздала! — раздался громкий, нарочито-веселый голос от первой парты. Это был Глеб, неформальный лидер их «веселой» компании. Коренастый, с вечной ухмылкой.
— Мерка-Мерка, что, опять проспала? Или зеркальце разбила, красавица? — подхватила его тень, тощая и вертлявая Маринка. Ее смех был резким, как скрежет стекла.
«Лерка-Мерка». Эти два слова, слипшиеся в одно унизительное прозвище, вонзились в Леру, как всегда, остро и неожиданно. Откуда оно взялось? То ли от фамилии, то ли еще в началке кто-то ляпнул, а потом прилипло. Как жвачка на подошве. От него невозможно было отмыться. Оно звучало глупо, по-дурацки, и каждый раз, когда его произносили, особенно вот так — громко, нарочито, — Лере хотелось провалиться сквозь землю. Или исчезнуть. Стать невидимкой. Чем угодно, только не Леркой-Меркой.
Она молча села, стараясь не смотреть ни на кого. Достала тетрадь по математике. На обложке аккуратным, чуть угловатым почерком было выведено: «Лера Меркулова». Каждая буква казалась ей сейчас клеймом. Позорным знаком. Она быстро сунула тетрадь под учебник, будто пряча улику.
Урок начался. Учительница, Анна Петровна, строгая и вечно уставшая женщина, пыталась объяснить новую тему. Лера старалась сосредоточиться, водила ручкой по полям тетради, выводя бессмысленные завитушки. Но мысли возвращались к прозвищу. Оно звенело у нее в ушах. «Лерка-Мерка…
Лерка-Мерка…» Казалось, оно висит в воздухе, готовое сорваться с чьих-то губ в любой момент.
И сорвалось. Когда Анна Петровна вызвала Леру к доске решать уравнение. Она встала, ноги ватные. Прошла между рядами, чувствуя на себе десятки глаз. У доски взяла мел. Рука дрожала.
— Ну, Меркулова, давайте, — нетерпеливо сказала учительница. — Времени мало.
Из третьего ряда кто-то громко прошептал, но так, что слышала вся половина класса:
— Давай, Лерка-Мерка, не подведи! Покажи свою меркантильность!
В классе сдержанно захихикали. Анна Петровна строго огляделась, но не стала выяснять, кто это был. Лера стояла у доски, мел так и завис в воздухе. Уравнение, которое она вроде бы понимала дома, теперь казалось китайской грамотой. Цифры и буквы плыли перед глазами. Горло сжалось. Она чувствовала, как краска стыда заливает лицо, шею, уши. Она была готова расплакаться. От унижения. От бессилия. От этого дурацкого, прилипчивого, ненавистного имени-клейма.
— Не знаешь? — вздохнула Анна Петровна. — Садись. Два. Петров, иди сюда.
Лера шла обратно на свое место, спотыкаясь о ножку стула. Смешки теперь не сдерживались. Она уткнулась взглядом в парту, стараясь дышать глубже, чтобы не разреветься прямо здесь.
«Я ненавижу это имя. Ненавижу эту школу. Ненавижу себя…» Мысли крутились, как бешеные хомяки в колесе. «Надо сбежать. Уйти. Стать кем-то другим. Кем угодно…»
Звонок на перемену прозвучал как освобождение. Лера схватила портфель и первой выскочила из класса. Она не пошла в шумную столовую или на заполненный детьми двор. Она юркнула в самый дальний угол библиотеки, где между высокими стеллажами с пыльными книгами было тихо и почти безлюдно. Прижалась лбом к прохладному корешку какого-то толстого тома. Здесь, в полумраке, пахло старой бумагой и покоем. Здесь ее никто не звал Леркой-Меркой. Здесь она могла
мечтать о том, чтобы стать кем-то, кого никто и никогда не осмелится так назвать.
Дорога домой была ритуалом переключения. Шаг за шагом Лера сбрасывала с себя школьный панцирь страха и унижения. Она шла медленно, разглядывая асфальт, срывая листочки с кустов, стараясь не думать ни о чем. Особенно о завтрашнем дне.
Квартира встретила ее теплом и запахом свежей выпечки. Мама, Ольга Сергеевна, как всегда, встретила на пороге с тревожной улыбкой:
— Лерочка, ты как? Как день прошел? Голова не болит? Хочешь печенья? Я испекла твои любимые, с шоколадом.
Отец, Дмитрий Николаевич, выглядывал из-за газеты в гостиной:
— Привет, дочка. Ну что, воевала сегодня? — Его тон был шутливым, но в глазах читалась та же тревога, что и у мамы. Они знали, что в школе «не все гладко». Но знали ли они, насколько не гладко? Знают ли они про «Лерку-Мерку»?
Лера сняла куртку, повесила аккуратно.
— Нормально, — буркнула она в ответ на мамины вопросы, проходя на кухню. — Печенья возьму. Спасибо.
Она взяла тарелку с теплыми, ароматными печеньями и унесла в свою комнату. Мамин взгляд, полный заботы и непонятой тревоги, тянулся за ней.
В своей комнате Лера закрыла дверь. Она поставила тарелку на стол и упала на кровать, уткнувшись лицом в подушку. Запах домашнего уюта, печенья, чистого постельного белья — все это было таким знакомым, таким безопасным. И таким… чужим. Здесь ее звали Лерой. Просто Лерой. Но это имя здесь звучало как-то по-другому. Не так больно. Потому что здесь не было Глебов и Маринок. Но оно уже было отравлено. Отравлено школьными стенами, смешками, этим вечным, тупым «Лерка-Мерка».
Она подошла к зеркалу. Посмотрела на свое отражение: бледное лицо, темные круги под глазами от недосыпа и переживаний, вьющиеся, непослушные темно-русые волосы. «Лера Меркулова», — прошептала она. И почувствовала только горечь. Это имя не было ее. Оно было ярлыком, мишенью, источником боли.
Она отвернулась от зеркала, подошла к столу. Открыла новую, чистую тетрадь для черновиков. Взяла ручку. И замерла. Пальцы сами потянулись написать что-то на обложке. Но не «Лера». Что-то другое. Что-то красивое. Сильное. Неуязвимое. Имя, за которым можно спрятаться. Как за щитом. Щитом из звуков.
«Как бы мне хотелось… сбежать от себя…» — пронеслось в голове. Она отбросила ручку. Еще не время. Но семя было посеяно. Грязь школьных туалетов и сладкий запах маминого печенья смешались в ее сознании с одним навязчивым, режущим слух сочетанием звуков: «Лерка-Мерка». И тихим, едва зарождающимся вопросом: «А кто я на самом деле?»
