Оглавление

Смерть поэта — Маскарад

Пролог Страсть и нежность

Мишель заплатил за нелюбовь, которой был окружен с самого начала, с рожденья своего. Странный ребенок в странном мире. В семье хранились странные предания о неравных браках, мучениях и страстях, которые владели душами людей.

И что ходить далеко. Бабушка его Елизавета Алексеевна казалась порой дочери и внуку смертельно раненной птицей, хотя она ни в чем не была повинна, и все-таки всегда считала себя виноватой в том, что произошло сразу после рождения дочери. Она старалась вспомнить годы своей юности и ответить на вопрос, была ли она счастлива, тогда, в юности в богатом отцовском доме, когда мечтала о семье, о детях и внуках. А потом долго ждала своего суженого.

Она была из древнейшего дворянского рода, и сразу понятно было и ей и окружающим, что трудно надеяться на любовь, а она все надеялась. И наивно обманулась, когда поняла, что он только хорошо к ней относился ее Михаил Васильевич. Ей хотелось любви и страсти, а было только уважение и нежность, вещи устойчивые, но быстро проходящие, не греющие душу.

Откуда потом ее внук узнал историю, о которой никто никому ничего не говорил, и даже рта не моги открыть, она не знала, и знать не могла. Но он знал, что дедушка увлекся другой женщиной, и страсть эта была так сильна, что не мог он больше пережить всего этого, его нашли мертвым, и все в один голос говорили, что он наложил на себя руки от тоски.

Всем было понятно, что женился он тогда из-за приданного, потому что тут же купил Тарханы, и, наверное, хотел примириться с положением, хотел, но так и не смог, как стало скоро очевидно. Душевные муки, и это было понятно, становятся невыносимыми вдруг, а с годами только множатся

Это происходило 2 января. Праздники оказались для него особенно тяжелы. Она же потом ненавидела и с ужасом ждала первый день каждого нового года, когда его тень металась где-то по заснеженным дорожкам их сада, и она видела его, то во сне то наяву, и ждала его появления.

№№№№№

Она потом очень долго ни с кем не разговаривала. Запрещала даже упоминать о том странном происшествии, и была уверена в том, что он — единственный близкий человек предал ее дважды, когда увлекся другой, и это можно было и понять, и пережить, и когда решил на глазах у всех ее окончательно оставить — это не простительно.

Потом она так и не вышла замуж. Все женихи ее были уже женаты, а те немногие, которые и хотели бы жениться, что-то слышали о трагедии и как-то старались отстраниться. Да и сама она боялась этого шага как огня, уверенная, что на роду их лежит проклятие, случится что-то еще непредвиденное. И этим непредвиденным разочарованием оказался ее зять. Ее хрупкая нежная дочь остановила свой взор на этом бедном поручике, словно ей мало было примера собственной матери. Она не хотела для нее повторения своей судьбы, потому что не было не только любви, но даже страсти в его душе, она научилась на горьком опыте определять чувства. И понимала, что она не выдержит той трагедии, которая на нее обрушится. Она пыталась говорить со своим горе-зятем. Но все бесполезно, ничего не помогало, он оставался невменяемым.

Все повторялось в их мире. Она была беременна, а он уже ничего не видел, не слышал, ни чувствовал, словно все это было так далеко от него. И любые ее просьбы, звучавшие, правда, чаще, как приказы, не имели на него никакого действия. Все худшие предсказания сбывались, когда родился внук, дни ее были сочтены. Елизавета Алексеевна махнула рукой и взялась за внука. Она точно знала, что будет для него и отцом, и матерью, дочь угасала на глазах, зять куда-то убегал, от него больше не было ни радости, ни печали в доме, ребенок странно молчал и даже не улыбался. Она чувствовала, что тень смерти снова витает над ее миром, от нее никуда больше не деться.

№№№№№№

«В слезах угасла мать моя» — так было, когда ей исполнилось 22 года, и ее нежность и боль впечатались в ранимую душу ребенка. Он помнил только звуки голоса и бледную тень. Отца впервые увидел и пытался узнать через несколько лет. Но они только изредка встречались, он не понимал этого человека, и сердился на него

Хотела бабушка того или нет, но любовь казалась ему каким-то страшным, жутким испытанием.

Бабушка никогда не говорила Мишелю о том, что пришлось откупиться от зятя, чтобы он оставил своего сына. Но эти слухи витали в воздухе. И он взирал на этот мир с каким-то странным чувством стыда и досады. Он никак не мог понять этот мир. И он казался ему каким-то уродливым чудовищем. Он был выброшен в океан страстей и бед для того, чтобы не кончались его испытания и муки, чтобы они были вечными.

Любовь казалась ему тогда каким-то жутким испытанием, пыткой невыносимой была она. Такой была страсть бабушки к нему — единственному существу, которое пока еще оставалось с ней. Но он рвался всей душой из старого дома, где было пусто, уныло и всегда что-то оглушало и пугало его. Он понимал, что не хочет и не может оставаться тут, потому с радостью отправлялся к друзьям- приятелям, которые чаще всего были его родственниками, к другим она бы его просто не отпустила. Монго — этот великодушный, высокий красивый юноша. Он не понимал и не сопереживал ему, а мог бы. Ближе никого и не было, но как же он порой терзал его. С ним они отправлялись на разные увеселительные прогулки, которые часто скверно заканчивались.

№№№№№№

Ему было 17, когда он впервые увидел ее — нежную, тихую, такую прекрасную. Но она в его памяти осталась в облике монахини, чем-то была похожа на матушку. Ему вообще казалось, что та вернулась, чтобы снова с ним тут встретиться, следить за ним и любить его тихо и ласково. И впервые, глядя на юную деву, испытывал он не страсть, а нежность. Это странное чувство, напоминавшее ему детство и грусть прощания, так и оставалось в душе его. Он робел, не мог приблизиться к ней, молчал все время. И убегал к графине, которая тоже писала стихи. Тоже, потому что он писал их всегда. Мальчик был уверен, что в этих напевных строчках была его связь с матерью, и в них воплощалась ярость против бабушки, которая считала стихоплетство пустым и праздным занятием. Она боялась, что ее внук погубит себя, когда свяжется с такими же, как он сам вольнодумцами.

Варенька была милой, умной, восхитительной, она вернула ему на миг ту нежность и трепетность, которой не было в его душе прежде. Но тогда он так и не смог к ней приблизиться. И спасался бегством, потому что дикие страсти раздирали его душу. Он боялся признаться себе в том, что влюблен, и был уверен, что если никто о том не узнает, то тень его матери будет оставаться с ним, а ему не хотелось потерять ее.

Он уезжал в надежде на встречу, но и не думал, что нежность может быть таким же сильным чувством, как и страсть. И особенно ясно стало это в холодном и сыром Петербурге, где все было высокопарным и чужим, и люди казались каменными изваяниями, такими же, как и кони на мостах. Он никак не мог привыкнуть к этому миру, хотя он должен был подходить его натуре больше, чем весь остальной мир.

— Ты несносен, Мишель, — говорил Монго, когда он начинал спорить и затевал очередную ссору, — разве можно так обходиться с людьми.

— А как они обходятся со мной? — угрюмо спрашивал он.

— А чего же ты хотел дождаться, они живые существа, и не все потерпят такую грубость и презрение, которые написаны на твоем лице, это только у меня терпение никак не кончится, да и то устал я уже с тобой.

Он и сам понимал, что с ним очень трудно, но что было с этим поделать?

Но даже Алексей не знал, что одно создание, к которому он относится с величайшей нежностью, все-таки остается в этом мире — и это Варенька, но где она, увидятся ли они когда-то. Он боялся причинить ей боль и страдания, слова дяди и друга уже наталкивали его на мысль, что она будет молча страдать и не сможет сладить с ним.

— Я не могу ее тиранить, — говорил он сам себе, — она не должна из-за меня переживать и ломать свою жизнь.

Но на страницах его тетрадей появлялись ее портреты — несколько штрихов, которые он легко бросал на белый лист, и она уже взирала на него ласково и нежно, и на душе становилось немного теплее и легче жить.

Она уходила, растворялась где-то и появлялась вновь. Он совсем не хотел расставаться со своей Галатеей и чувствовал себя творцом, влюбленным в собственное творение. С тем, что было создано им самим, он легко справлялся, это совсем не то, что живые люди, с ними столько неприятностей и мороки бывает.

Здесь, в Петербурге, они ездили к актрисам и девицам, с которыми так легко знакомился Монго, но Мишель оставался нелюдим и угрюм, и шутки его были часто резкими и грубыми. Он боялся только того, что тот его оставит в одиночестве, потому что ему давно надоело улаживать скандалы, извиняться за спутника, тот сам не собирался этого делать, хотя и мог бы.

№№№№№

Она ждала его и страдала. Она спрашивала себя, как может он быть так равнодушен и спокоен, но ведь сердце не могло ее обмануть, она помнила, как нежен, заботлив и внимателен был рядом с ней этот грубоватый юноша, отчего же все так переменилось вдруг. Почему он даже привета ей не передает.

И все-таки она не могла смириться, продолжала ждать и надеяться. Пока отец не заговорил о замужестве. Он видел, что она печальна, но не подозревал о ее чувствах. Да и ей нечего ему было сказать. Тот, кто мелькнул и исчез без следа, о чем же могла она говорить. Отец даже не помнил, как он выглядел, только пара резких фраз. Он так юн, с чего она взяла, что он собрался жениться, даже если она ему и нравится?

Нет, чем больше думала она обо всем, тем больше понимала, что это была забава, легкое увлечение, и ей просто нечего ждать, не на что надеяться.

Она согласилась с отцом, и решила выйти замуж за человека, которого и видела-то только пару раз, но какая разница. Ей просто хотелось освободиться от уз семьи и стать замужней дамой, обрести дом и семью. Она не могла и не хотела больше оставаться в одиночестве и унынии, и самое главное — она никому ничего не была должна. И в те же дни до нее долетел слух о его новом романе. Это и стало для Вареньки последней каплей, переполнившей чашу ее терпения.

№№№№№№

Он страдал, когда встретил эту деву с печальными без зрачков темными глазами, ему хотелось услышать от нее признание. Это был детский каприз, шалость, но просто слова о любви прекрасной девы могли перевернуть его мир, все изменить в нем., и она то ли подчинилась ему, то ли затеяла странную игру, из которой не было никакого исхода, только однажды он услышал (какая дерзость) от воспитанной, чопорной Екатерины слова любви. И не обрадовался даже. Он подумал о том, что никогда не смог бы добиться их от другой, от той, которая была так прекрасна и желанна, и так далека в этим минуты, было отчего прийти в ярость. Она ничего не понимала. Она рассердилась, взбесилась, старалась как-то отомстить вероломному поэту, но он просто уходил от нее. Говорил о холоде и пустоте, которые их окружают, ему и на самом деле не было до нее никакого дела. Но он не мог знать о том, что зло наказуемо, и слухи о его дерзости дошли до той, к которой он стремился всей своей истерзанной душой. И все пришло к нему назад — он узнал о помолвке. Это было для него ударом грома среди ясного неба. Даже слушать о том, что она станет женой другого, он не мог.

Его предал отец, когда оставил, предала мать, когда умерла, его тиранила бабушка, и с этим как-то можно было смириться, но, чтобы Варенька, та о которой он думал и мечтал все это время, чтобы она ушла так просто в объятия другого, этого не могло быть. Конечно, он не собирался жениться на ней, на мадоннах не женятся, но она должна была быть с ним, она должна ждать его возвращения и не думать о других.

Никто из близких не мог понять, отчего он стал еще злее и угрюмее, хотя куда уж больше. Все завершилось, еще не успев начаться, никого и ничего не было в его жизни. А он был уверен, что сможет ее забыть, какая наивность, какая глупость. Он даже и не думал о том, что они почти не общались, что она ему ничего не обещала, а он ей, что они просто несколько раз встречались и сказали друг другу только несколько слов. О чем она должна была думать, чего ждать.

№№№№№№

В те минуты во сне увидел он своего Демона, более страшного создания, рыдавшего от ярости и не представить себе. И он витал над ним чернее тучи, и готов был погубить любую девицу на своем пути. Но там стояла она, в монашеском одеянии, такая кроткая и прекрасная. И она должна была умереть от его руки, потому что ему больше некого было любить.

Тогда он и задумался впервые о своей поэме с героем, который будет мстить всему миру. Измена — вот что она дарила ему безжалостно. Он избегал встречи, когда она через год приехала с мужем и маленькой дочерью в столицу, но Монго передал ей рукопись «Демона», с ее портретами и посвящением ей. Он не стал говорить Мишелю о том, как сжимала она бессильно листы, как отрешенно на него смотрела, но так ничего и не спросила. Да и о чем было говорить, когда все решено. Нельзя, невозможно возвращаться в собственное прошлое.

— Он бросил бы меня, как Екатерину, если бы узнал, что я люблю его, угнетает только то, что мне удалось ускользнуть, но он никогда не узнает о главном, ему не суждено будет этого узнать, — успокаивала она себя и страшно страдала, представляя себе, как он одинок и несчастен. Это казалось ей в те минуты невыносимым. Она узнала, что он отправился на Кавказ, и боялась того, что там они могут встретиться снова, это казалось невыносимым для нее.

— Он стрелялся с Барантом, — услышала она и понимала, что ничего больше не осталось у Мишеля.

Она передала одной из знакомых его рисунки и стихи, зная, что не сможет сохранить их. Муж ее узнал то, о чем сама она только догадывалась, и не собирался терпеть такого.

№№№№№

Алексей видел, что он ищет ссоры и смерти, и не мог его оставить, и уговорить остановиться никак не мог. Ему показалось, что Мартынов был похож на Дантеса, какая чушь, и потому он снова оставался в своем стиле. Никакие уговоры и убеждения не имели действия. Тогда он напомнил ему о ярости царя в прошлый раз. Тот только презрительно усмехнулся, и вероятно и его бы вызвал на дуэль. Кого угодно утомит такая дерзость.

— Успокойся, Мишель, она замужем, она никогда не будет твоей, — говорил он, чтобы хоть как-то остудить его пыл, но отказаться быть секундантом, бросить его совсем одного он тоже не мог. Тот, кто казался сам себе Демоном, в сущности, был одинок и беззащитен, он должен видеть, что там происходит и приложить последние усилия, может у него что-то и получится, хотя он не особо на это наделся. Потом он старался не вспоминать рокового дня и твердо решил, что сразу уедет за границу, он не собирался встречаться со своей тетей, потому что мог себе представить, что обрушит на его голову Елизавета Алексеевна, обезумев от горя. Ему не хотелось объясняться с императором, потому что один раз это случайность, а два — закономерность, если урок не пошел ему впрок. Он был очень молод, из-за мертвого Мишеля не собирался ломать собственную жизнь, она была ему особенно дорога теперь, когда он смотрел на мертвое тело того, кому и тридцати не исполнилось, и видел, как легко и просто ее потерять. Но в чем бы они его не обвиняли, он не собирался оправдываться. Это надо забыть, как дурной сон. Он знал, что никогда больше не вернется на Кавказ. И с Варенькой они встретились только через несколько лет, в Париже, и он рассказал ей о том, что произошло тогда. И ничего не смогла она ему ответить, нежность и печаль — вот что всегда жило в ее душе. Может быть потому тот, кто жаждал страстей и бури и устранился от нее в свое время, а потом не смог себе этого никак простить

В полном одиночестве кружил Демон над Кавказскими горами. Он искал тех, кто был еще жив, но покинул эти места навсегда. И при жизни, и после смерти одиночество было его уделом. И он снова и снова просил бури, словно в ней можно было найти покой.

Часть 1 Мой Демон

Глава 1 Будущее в прошедшем

Это был только сон. Обычный сон, который все время повторялся.

Менялись только какие-то детали сна, в остальном видение оставалось неизменным…

Мишель видел старую усадьбу с барским домом где-то в глубине, так далеко от того места, где он находился в своем сне, что как бы быстро он не двигался по лунной дорожке, добраться, дотянуться, даже просто приблизиться к ней он никак не мог, сколько бы ни старался. А когда уже чувствовалось, что он измучился и устал, так обессилил, что не оставалось никакой возможности двигаться дальше, тогда откуда-то с высоты начинала звучать песня, Ангельская песня. Она звучала то громче, то таяла где-то в высоте и исчезала. Он тянулся туда, откуда она лилась, чтобы расслышать эти звуки, но они терялись, исчезали, растворялись в воздухе. Он убеждался, что больше ничего не слышно. Но как только убеждался, что песня стихла, она начинала звучать снова все ближе, все яснее, он снова тянулся душой к ней

Ребенку казалось, что над ним кто-то издевается, но ведь ангел не мог так с ним поступать? Ангелы не издеваются над людьми. А если все-таки мог? Тогда он яростно грозил небесам маленьким кулачком, грозил своему ангелу. И на эту угрозу кто-то откликался, какое — то разъяренное чудовище появлялось перед ним. Черное облако накрывало лунную дорожку, странные тени сходились и расходились, мелькали там. И тогда дикий страх охватывал его душу. Он чувствовал себя маленьким и беззащитным пред грозными небесами, это чувство оставалось в душе всегда, все 27 лет его земной жизни.

Мальчику казалось, что не хватит силы убежать, и все-таки он срывался с места и бежал куда-то во мрак, да так ловко, так быстро, что чудовище задыхалось за спиной, отставало и где-то терялось в темных аллеях сада. Ему все время удавалось убежать и спрятаться. Но что если завтра не получится, если силы оставят его, что случится потом?

Тогда, отдышавшись, он смеялся, сначала тихо, а потом все громче и громче, он радовался, что снова смог убежать от чудовища, значит еще не все потеряно. Он будет жить и любить, и никто ему не страшен. Но чудовище возвращалось снова, и снова вместе со звуками ангельской песни оно стремилось за ним.

Однажды ему удалось даже услышать его голос за спиной. Чудовище твердило, что жить ему осталось мало, что никогда никого не будет он любить, а в юных красавицах он будет видеть дряхлых старух. Никого не будет с ним рядом, все время придется убегать и прятаться. От них-то убежать можно, а вот убежишь ли от себя самого?

— Не бывать этому, — задыхаясь, хрипел Мишель, — ты все лжешь, не будет такого. Этого не может быть, потому что не может быть никогда.

Он бормотал еще что-то, но не понимал смысла слов, они таяли в воздухе и больше не касались его души. «Забыться и заснуть»…

— Так и будет, и ты знаешь, что будет так, — звучал отвратительный голос во тьме. Казалось, что мохнатая лапа гладила его по плечу, а потом отталкивала куда-то в пропасть. От этого толчка он вздрагивал и пронзительно кричал. И в этот момент чудище само словно бы рухнуло с обрыва, так ухнуло что-то за спиной, что мальчик вздрогнул всем телом. Наверное, сквозь землю провалился

№№№№№№№

Мишель споткнулся и упал, сжался от страха, уверенный, что оно — это чудо-юдо, сейчас его настигнет. Но ничего такого не было и в помине. Только мутный свет луны разливался повсюду, и высоко-высоко пронзительно закричала какая-то птица.

После того странного вечера чудовище больше не являлось. А песню ангела где-то далеко, за лесами, за морями, Мишель тогда еще слышал. Но теперь она была едва различима, если бы он не слышал ее ясно прежде, то так и не понял бы, что это такое было там, далеко, в небесах, не узнал бы песню ангела.

А потом появлялась бабушка. Он всегда помнил бабушку, метавшуюся по тому самому саду со своими девками — служанками. Когда они его находили, то радостно извещали ее о том, и она сама, подобрав подол юбки, пробиралась туда, куда загнало его чудовище. И нависала над ним, огромная и серая глыба — она была его бабушкой, или чудовищем? Вот этого он никогда понять не мог.

Бабушка что-то говорила, но он не слышал и не слушал, он просто покорно шел за ней в барский дом, который никогда не считал своим. Ему там было темно и скучно. Но никакого другого дома у Мишеля ни тогда, ни потом не было, только этот, а потому ему некуда было убегать и прятаться, все равно приходилось возвращаться назад.

Бабушка оставалась у его кровати, пока он засыпал, а потом незаметно, бесшумно, как и чудовище недавно, удалялась. Он никогда не слышал, как она уходила, не потому что спал крепко, просто она умела так бесшумно двигаться по своему дому, появляться и исчезать так внезапно, что он только вздрагивал, обнаружив ее рядом. И всегда боялся показать ей, что ему страшно.

Нерадивые служанки боялись ее, как огня, стоило барыне застать их с молодыми парнями или просто бездельничающими, они не наделялись на ее милость. К бездельницам бабушка была беспощадна. Но и они всегда были в полной ее власти.

Мишель не боялся бабушки, потому что знал, что как бы она не была зла на него, ему ничего не будет. Ему просто не хотелось, чтобы кто-то из невинных попадал из- за него под горячую руку, был наказан. Мальчик остро чувствовал несправедливость, и хотел за все отвечать сам, если виноват — получай наказание, но не должны страдать невиновные.

№№№№№№№

Свет луны заливал лесную поляну, где водили хороводы прекрасные зеленоглазые русалки, так они зачаровывали не только окрестную природу, но и душу барчука Мишеля, единственного внука сумасбродной барыни Елизаветы Алексеевны Арсеньевой.

Но это был уже сон Поэта. Хотя и в реальности где-то там, в заповедном лесу, зеленоглазые русалки водили хороводы, и скоро он обязательно отправится туда на Купалу, только для этого надо немного подрасти… Пока можно заблудиться в лесу, оказаться в плену русалки навсегда. А ему этого совсем не хотелось. Хотя и здесь он оставался в плену, но сердце ему подсказывало, что там был совсем иной плен, из которого не вырваться и не убежать.

Как же печальна, как же прекрасна жизнь, этого пока не выразить ни в слове, ни в звуке, но наступят совсем иные времена, и вот тогда… Тогда и появятся самые удивительные строки, которые потрясут не только близких, но весь остальной мир, еще не знающий о его существовании.

Глава 2 Кошмар неравного брака

Сколько тайн хранят знаменитые дворянские усадьбы. Сколько теней и привидений юных красавиц и грозных старух бродит там до сих пор, они никуда не исчезают, не покидают домов, где были так одиноки и так несчастны.

Вот к одной из этих тайна нам и придется прикоснуться, если мы хотим узнать о том, как все начиналось для маленького Мишеля. Почему он стал таким, что с ним случилось в самом начале, еще до рождения и потом, когда он только появился на свет. Какая жуткая трагедия скрывалась за всем этим.

— Мария, Мария, Мария Михайловна.

Юная, хрупкая, бледная и болезненная девица — единственная дочь барыни Елизаветы Алексеевной Арсеньевой. Музыка была ее погибельной бездной и спасением. Но в семье своей родной она казалась девочкой чужой и очень одинокой. Матушка пристально следила за Мари и даже не пыталась представить, какой будет ее судьба. Да и кто бы решился предсказать ее судьбу, такой, наверное, на свет не родился и вряд ли родится когда-то.

Она звалась Мария, единственная дочь грозной помещицы Елизаветы Алексеевной Арсеньевой, столбовой дворянки, принадлежавшей к старинному и знатному роду Столыпиных…

Несмотря на всю хрупкость, девушка была упряма и своенравна, это тот самый тихий омут, в котором водятся черти, да еще какие. Матушке вскоре пришлось в том убедиться. Она поступала по-своему и только покорно кивала, когда от нее что-то требовалось, а потом делала то, что ей нравилось, и то, что вряд ли могло понравиться ее грозной матушке. Так однажды она решила свою судьбу никого не спросясь. Она сама нашла себе жениха, который вскоре должен был стать ее мужем.

Юрий, Юрий Петрович Лермонтов, армейский капитан из совсем другого мира. Они странно столкнулись на какой-то вечеринке в доме родственников, где еще она могла бывать. Они увидели друг друга, и судьба была решена, это для всех остальных он внезапно стал ее мужем, сама Мария не сомневалась, что он был предназначен ей судьбой и все решилось на небесах раз и навсегда.

№№№№№№

Матушка взглянула на Марию и поджала губы — не такой судьбы она хотела для своей единственной дочери. Но почему-то противиться долго не смогла. Нет, она, конечно, сказала все, что об этом думает. Она нарисовала своей Машке жизнь, которая ждала ее в грядущем, словно у нее было будущее. Мария только выпрямила спину и всем своим видом показала, что она от своего не отступит. Ни слова, ни звука, но тут и не нужны были слова. А что оставалось делать Старухе?

— Живи, как знаешь, — услышала молодая девица в ответ.

Вот она и стала жить так, как ей того хотелось, кто бы мог подумать, что ей дадут волю.

Москва встречала молодых суетливо, но приветливо, Арсеньевы входили в узкий круг знати, высшего света, и все двери, вплоть до царского дворца были перед ними открыты, да что там, просто распахнуты. Но в том самом узком кругу никто не понял и не одобрил выбор Марии, хотя кажется, ей до всего этого не было дела, ей, но не матери…

Кто бы сомневался в том, что брак был неравным, а потому, какими бы пылкими не были чувства, но они угасали, когда молодой зять сталкивался со своей тещей, с кругом ее друзей и знакомых. Он краснел, молчал, отступал, ему просто не было там места, он это чувствовал, но смириться никак не мог. Ему надо было как-то жить в чужом мире, холодном и таком неуютном.

Мария жила в каком-то ином мире и всего этого старалась не замечать. Ей это удавалось, до той поры, пока она не почувствовала бремени и поняла, что вольной, хотя и замужней ее жизни приходит конец. Она ждала ребенка. Надо было что-то делать и как-то договариваться с матушкой. Одна, без нее, без ее поддержки и помощи она не справится. Ведь она сама еще ребенок, наивный и такой далекий от реальной жизни. Она никак не справится с таким поворотом судьбы.

№№№№№№№

Елизавета Алексеевна сразу встрепенулась при таком важном известии, и заявила, что они отправляются в родные Тарханы. Вот завтра утром соберутся и отправятся.

— Нечего делать в Москве, голубушку моя, вольному воля, а малыш должен расти на природе, подальше от этой суеты. Домой, домой, и не смей со мной спорить.

Она и не спорила, подавленная и одинокая, все время так скверно себя чувствовавшая. Зять даже не пытался возражать, хотя в глубине души понимал, что для него начинается настоящая каторга… И странное охлаждение уже тогда случилось в душе, ему ничего больше не хотелось, все в один миг стало постыло. Но он был женат, окольцован, он никуда не мог от всего этого брачного бремени деться… Да и попробовал бы хотя бы отстраниться. Но лучше не думать о том, что ждало его в таком случае, он стал мужем, еще не успев стать мужчиной. Зачем ему все это, для чего надо было жениться? Он не ведал этого в те дни. Только этого уже никак не исправить.

Его никто ни о чем и не спрашивал даже, приказ генерала для капитана был законом. Только несколько раз они с беременной женой выбирались в Москву. Она стала еще тоньше и бледнее в это время. Чаще всего она была не жива и не мертва, привидение какое-то странное. Он винил во всем малыша, который еще и не появился на свет, а был уже перед всеми во всем виноват.

Вот в одну из таких поездок, последнюю и родился его сын. Михаил, — так сразу решили назвать мальчика молодые родители. Мишель, как же еще его могли называть?

Тогда впервые бабушка в ее темном наряде, как глыба мрака, нависла над ребенком. И что-то страшное, и странное, определяющее было в ее власти над ним, да и над всем остальным миром. Но пока была жива Мария, проявлялось это от случая к случаю, а потому это еще как — то можно было терпеть, приходилось терпеть, невыносимым все стало в тот печальный день, когда ее не стало. Вот тогда малыш оказался в полной власти у бабушки. Это была настоящая беда.

Сын этого дня не помнил совсем, отец его никогда больше не смог бы забыть, если бы и захотел. Они оба были накрыты мгновенно этой черной тучей, заполонившей для них все небо. Но до того рокового дня оставалось еще три года тихой семейной жизни в Тарханах…

Глава 3 Таинственный мир

Кроткое и милое создание, склонившееся над колыбелью — его юная и тихая матушка, такой он ее навсегда и запомнит. Малыш не слышал ее голоса, только иногда, когда она пела колыбельные песни, вздрагивала и оглядывалась, если за дверью слышались шаги, — такой она возникала в его видениях. Такой останется с ним всегда, взволнованной и настороженной, она словно боялась все время не бабушки, а того, что в один миг все оборется, так оно и случилось. Хотя могла ли она это знать заранее? Могла ли чувствовать, что еще до встречи вышла им разлука, а малыша скоро придется оставить, покидая этот мир так рано.

Потом, когда он начал понимать, что у каждого ребенка есть отец, и этот военный с печальными глазами и был его отцом, который возникал в сумерках и мгновенно исчезал, он почувствовал, что вражда его с бабушкой непримирима, они никогда не смогут договориться, а значит, ему придется выбирать, разрываться между ними. И никогда не быть счастливым, это просто невозможно.

Этого не понять, не выразить словами, детское сердце могло подобное только чувствовать. Сколько времени прошло, пока они были все втроем, и странно разделены чем-то далеким и таинственным? Нет, тогда он ничего не ведал о течении времени, и не мог представить, много или мало его утекло. В детстве оно кажется бесконечным, вальяжным и очень медленным, словно раскинувшаяся в долине река едва двигается. Замирает на миг или на час, а потом медленно течет снова.

Потом он перестал видеть матушку, в доме наступила какая-то пронзительная тишина, служанки говорили тихо и ступали неслышно. С ней что-то произошло, она исчезла, хотя и не могла его оставить, а оставила. Но почему? Как она могла уйти и забыть о нем, такого не может быть, а было.

Малыш ждал ее все время, каждый день. А она все не приходила.

Другое лицо — властное и серьезное было теперь перед ним. Бабушка не пела песен, она покрикивала на других, и даже когда говорила спокойно и тихо, все равно он ежился, и начинал плакать, сначала тихо, а потом кричал все громче и пронзительнее, ее голос вызывал в душе панику. Тогда она рассерженная уходила, что-то бросая на ходу.

Иногда появлялся отец. Тогда Мишель еще не знал, кто он такой, почему приходит украдкой. Но он приходил так редко и так тихо, что ребенок вздрагивал и просыпался. Он пытался рассмотреть его во мраке, но в комнате было так темно и тихо. Но эти огромные бездонные глаза, в них таилось что-то такое щемящее, печальное и нежное. Он сам отражался в них и готов был утонуть.

Мишель тогда еще не мог знать, что у него такие же глаза, хранящие вековую печаль. Ведь плоть от плоти, кровь от крови он был его сыном.

№№№№№№№№№№

Все это быстро закончилось, как только возникал какой-то сладковатый запах полевых цветов, и в детскую возвращалась бабушка. Малыш прислушивался и не слышал слов. То, что они не разговаривали с ним и между собой, ему казалось очень странным, потому что другие люди, заглядывающие к нему, всегда о чем-то говорили. Мелодия этих слов чаровала его, он ничего не понимал, но так радовался, когда слышал, как люди говорят друг с другом. Потом Мишелю казалось, что он понимал суть этих слов, а может быть пытался их угадать. В них всегда слышалась музыка, то радостная, то тревожная, то таинственная. Как и где-то далеко, в зале, когда кто-то садился к роялю, и по дому разливалась то светлая, то печальная, но всегда живая музыка. Она врезалась в душу, как самое сладостное воспоминание. Но это была совсем не нежная песня матушки, а что-то иное, непонятное и очень далекое, тревожащее душу, не дававшее покоя. А еще и тогда, и позднее он любил слушать шум ветра за распахнутым окном. И тогда белые шторы метались и раздувались словно паруса. Они то медленно плыли перед ним, то порывисто поднимались все выше и выше. Потом, когда отрок увидит настоящие паруса, ему будет казаться, что он снова вернулся домой, и это прозрачные шторы уплывают и возвращаются назад, как паруса таинственных кораблей…

И вот тогда, когда он уже встал на ноги, побежал за эти паруса-шторы — он без труда выбрался в сад, вскочив на подоконник, мир разделился на тот и этот. По ту и эту сторону старого барского дома, где царила бабушка, была свобода… Настоящая свобода, которая заставляла подняться и парить над землей, она увлекала его в неведомые дали. Ее безграничная власть приводила его то в трепет, то в ужас. Он не мог понять, почему и как это происходит, но вырываясь от нее, он возвращался к ней, и понимал, что ему некуда уйти…

Нет, в старом саду в теплые летние ночи можно было спрятаться, но Мишель быстро усвоил, что ему все равно придется вернуться назад. Нельзя прятаться долго, когда тебя ищут и находят перепуганные девицы. И тогда в душе обрывалась музыка. Она мгновенно стихала, эта внезапная тишина и пугала и терзала, с ней не было сладу, от нее не было спасения.

Но родные Тарханы все-таки завораживали и неизменно влекли к себе — это был его мир, прекрасный и неповторимый. Он всегда чувствовал себя его частью, даже, когда стихала музыка.

Глава 4 Ужасная судьба отца и сына

Кроме печальной песни матушки, о которой ребенок помнил всегда, тогда, в детстве, он слышал страшные сказки… Хотя ему они в ту пору страшными не казались, но в них было что-то таинственное и пророческое. А о чем еще долгими зимними вечерами за работой могли говорить те самые девицы, которые были в услужении у бабушки. Они рассказывали сказки, и слушали их, разинув рты, забывая обо всем на свете…

Русалки, Домовые, Лешие, Кикиморы оживали и появлялись то там, то тут. Мишель прислушивался к их шагам, умел с ними разговаривать и договариваться. Они были живыми существами и для этих прекрасных дев, и для маленького барчука, как они любили его называть.

А однажды, одна из бабушкиных девиц, которых было там великое множество, рассказывала то, что она будто видела сама как монах, сидевший на берегу, оказался в объятьях русалки. Она подплыла к нему так быстро и так внезапно, что старик и глазом моргнуть не успел.

— И что русалка? –спросила другая.

— Да утащила его русалка на дно озера, — взмахнула руками девица, — и ни слуху, ни духу больше о нем не было.

Все разом замолчали, словно каждая из них оказалась на дне озера, в объятьях старика монаха.

Сколько таких историй о ведьмах и русалках, и кикиморах слышал ребенок, каждый кот казался ему котом ученым в те спокойные и таинственные вечера, когда за окнами пела вьюга, и мороз готов был погубить любого, кто высунет нос из дома.

Только напрасно его убеждали в том, что коты были рыжие, он упрямился и твердил, что только черными могут быть ученые коты, и никакими другими они не бывали сроду. К нему приносили всех черных народившихся котят, которых ждала бы печальная участь, если бы не Мишель, и они жили отдельно от всех остальных под его неустанным присмотром, ребенок терпеливо ждал, когда же эти коты заговорят, расскажут ему сказки заповедного леса.

№№№№№№№

Бабушка пугалась и крестилась, когда парочка таких вот упитанных котов появлялась у нее на дороге, но они казались ей священными животными, и даже тронуть их не поднялась бы рука. Ведь это причинит такую боль ее Мишелю.

Но из всех страшных историй, которые рассказывались долгими зимними вечерами, Мишель почему-то запомнил одну, о бунте ангелов.

Те самые ангелы посчитали себя ничем не хуже самого бога и подняли бунт, а когда проиграли, были сброшены с небес на землю. Они всегда хотели вернуться назад на небеса, но не знали, как это сделать, потому мучились и страшно страдали где-то в горах Кавказа, потому что там было ближе до небес. Потом они стали называться демонами, чтобы их не перепутать с другими ангелами, которые бунта не поднимали, хранили верность своим небесам и богу. Он сразу же почувствовал, что ему досталась душа Демона.

Вот такой оказалась одна из сказок, которые Мишель слышал тогда, и она настолько запала ему в душу, что он не мог о ней забыть, сколько не пытался.

— И что те Демоны? — не унимался ребенок.

— Они никак не могли забыть красоту небес, им очень хотелось летать и там оставаться, — твердил таинственный голос Домового.

Потом ему казалось, что эту сказку ему поведал Домовой, хотя точно вспомнить, что же там было на самом деле, он никак не мог.

— Бунтари хотели вернуться на небеса, но они не ведали, как это сделать, тогда они стали совершать добрые дела, но им не помогло, их не возвращали.

— Они утихомирились? — спросил ребенок, — ему хотелось узнать финал этой истории.

— Конечно, нет, тогда они решили творить зло, ну если добро не помогает, то может быть зло поможет вернуться назад. И один из них погубил царицу Тамару, в надежде, что вместе с ней он вернется незаметно туда, когда понесет на небеса ее душу.

— И что? — снова не унимался парень.

— Никуда он не вернулся, конечно, его узнали и во второй раз сбросили на землю, он упал куда-то в озеро. Больше его никто нигде не видел, больше о нем никто и не слышал даже.

И хотя память у Мишеля была цепкой, но тогда он перепутал Демона, старого монаха, царицу, и ему уже казалось, что русалка утащила монахиню Тамару на дно того самого озера… Потом Тамара возникла снова в его поэме, но она уже стала монахиней, где-то в монастыре высоко в горах. А в остальном все так и было, туда явился Демон, и своими чарующими речами решил соблазнить ее. И по мере того, как писалась эта поэма, Демон становился все обольстительнее, сильнее, наверное, потому ему будет страшно и больно лететь с небес в бездну, так и не найдя спасения и успокоения нигде. Но могло ли быть в этом мире иначе?

Детские страхи и воспоминания становятся со временем чем-то большим и очень важным, если они перерастают в творения Мастеров… Если они на протяжении всей жизни так волнуют воображение.

Но это случилось значительно позднее, а пока ребенок бродил около пруда в старом парке, и ему хотелось верить в то, что он не один и никогда в одиночестве не останется, там будет много разных созданий, и духи будут хранить его от всех невзгод и злых людей.

Где-то запел и засвистел ветер, ну чем не Соловей-Разбойник?

Мир оставался таинственным, великолепным и немного тревожным, и в эти мифы, сказания, тайны только предстояло погрузиться юному гению.

Глава 5 Первый сон о Маскараде

Юношам порой снятся странные, фантастичные, удивительные сны.

Но что такое эти сны? Несколько искаженное отражение реальности, измененное, перевернутое с ног на голову. А если этой реальности еще и не было, и она припоминается где-то в пелене тумана? Нет, конечно, это сон отразил то, что было на сцене театра, первого театра в жизни Мишеля. Они отправились с бабушкой в этот храм, чтобы приобщиться к чуду расчудесному. «Князь — Невидимка» — как-то так назывался тот спектакль, первый в его жизни. Это еще одна сказка для взрослых.

А так как театр был переполнен, то мальчик понял, что взрослые тоже любят сказки, только когда это большие, яркие и музыкальные представления. Чего только не происходило там, на сцене, но он запомнил бал, такой чудесный таинственный бал, который длился и длился. И кружились пары таинственных восхитительных созданий, мало похожих на обычных людей.

Что-то потом Мишель до фантазировал сам, и у него во сне возник фантастический Маскарад. Там была какая-то чудная красавица, она металась в переполненной бальной зале, в толпе, поворачиваясь то к одной маске, то к другой, словно пыталась кого-то отыскать. Она заблудилась, потерялась в этом диком и странном мире. Толпа как-то расступилась перед ней. А когда дама в белом оказалась в центре, совсем одна, она покачнулась и бесшумно (во сне все совершается бесшумно), рухнула на паркет, словно сраженная каким-то выстрелом.

Кажется, что выдохнула и охнула толпа, увидев и услышав то, что тут творилось. Маски же, окружившие ее снова (так, что ее уже и не разглядеть), то звонко смеялись, то завывали, и так жутко становилось, что ребенок пронзительно закричал и проснулся. Потом весь день ему казалось, что это происходило на самом деле, бывают такие сны, пред которым отступает даже реальность. Они запоминаются и часто повторяются снова и снова, и тогда становятся вещими.

Забегая вперед, надо сказать, что сон о Маскараде повторялся еще много раз, до той самой поры, пока не появилась на бумаге драма. Он все врезался и врезался в его сознание, словно бы напоминая о каком-то очень важном событии, которое уже было и которое будет в жизни Мишеля. Да и все время повторяется в том мире, где ему суждено было родиться, в том времени, в котором ему пришлось взрослеть и жить.

Да и мудрено ли, если вся их жизнь — это театр и маскарад, маскарад и театр, сменяющие друг друга, и именно там и происходили все самые важные события, творившиеся в мире. Там встречались, расставались, демонстрировали свои наряды, любили и ненавидели — как княжеский пир в старые и не всегда добрые времена был центром жизни в княжестве, так теперь им стал тот самый маскарад, и от этого никому еще не удавалось уйти, да вряд ли удастся когда-то.

№№№№№

Там бывал весь свет. Сам император порой закрывал лицо диковинной маской и спокойно шагал в это разноцветное и многоликое действо.

Тогда буря, подхватив его, бросала в самый цент игрища, и заставляла затеряться где-то, в этом странном мире, и перестать быть собой, наверное, для государя это было важно.

Правда, ничего тогда об этом юноша не знал, даже не догадывался. Он просто в очередной раз смотрел сон о маскараде, где пытался отыскать себя самого, и почему-то никогда не находил. А еще ему хотелось понять, все ли они живые, нет ли там уродов с того света, такими злыми и холодными они порой казались. Души, наверное, бывают мертвыми, а может быть, кому-то просто не досталось душ? Вот так и ходят они бродят по миру, не понимая, что давно мертвы, и творят свои страшные дела.

Помнится, в последний раз, когда он видел такой сон, и так и не нашел себя там, он просто крикнул этой бездушной нарядной толпе:

— Она ни в чем не виновата.

— Жизнь — ужасный маскарад, где миром правят вздорные старухи, — шепнул какой — то противный голос над самым ухом.

Ребенок вздрогнул, застыл пораженный, он думал о том же самом, словно кто-то читал его мысли. Это был не его вечный собеседник Домовой, а совсем, совсем другой тип, один из тех, кто за бунт был сброшен с небес, и теперь метался где-то между людьми, пытаясь и их подтолкнуть к каким-то нелепым, а то и скверным поступкам. Но разве он был не прав, разве он не был страшен в своей правоте? Нет, кто-то упорно его преследует и явно хочет свести с ума. Но немного помолчал, а потом прибавил:

— Тебе придется бороться с ними и погибнуть…

Нет, этого не было сказано, это придумал он сам или просто знал с самого начала? Но ведь такого не может быть, потому что не может быть никогда. И все-таки это было и врезалось в память. Он не мог забыть этого, вспоминал каждый день.

Да, он обязательно будет бороться, но он не собирался погибать, не бывать этому. Пусть весь мир погибнет, а он останется цел и невредим. И в такие минуты он больше не чувствовал себя человеком. Чем больше Мишель себя в том убеждал, тем четче начинал понимать, что именно так и будет. Не сегодня, не теперь, но именно так, как и было сказано в тот серый, туманный вечер, когда ему снова снился сон о маскараде.

Он будет повторяться на протяжении всей жизни, но в тот раз казался особенно ясным и отчетливым.

Демон был на том Маскараде, и то ли он стал первым поэтом, то ли сам поэт чувствовал себя Демоном. Они слились в едином порыве, и с той поры казались неразлучными.

Глава 6 В мире царила музыка

В детстве мы всегда запоминаем лето. Особенно если оно проходит за городом, на природе. Как легко можно, выбравшись из теплой постели, броситься на траву, на лужайку, даже если для этого приходится пробежать несколько зал и коридоров, все равно где-то окажется та заветная дверь, которая выведет нас на свободу, а там любимый парк, переходящий в лес, в мир бабочек и стрекоз.

Зима забывается, может быть потому, что зимой мы становимся пленниками этих самых зал и коридоров, и не можем вырваться из замкнутого пространства. Ведь в морозные дни двери плотно закрываются, и даже если удается их отыскать, то уже никак не открыть. А там завывает метель и все завалено снегом, так что и выбраться туда часто невозможно.

Мишель помнил первый снег и обжигающий холод, когда ему удалось распахнуть такую дверь. Там, на той стороне мира, завывала метель, где-то рядом ворчал Домовой, пытаясь ему объяснить, что в природе все переменилось, и он не должен туда отправляться, если не хочет превратиться в снежный сугроб, если хочет просто остаться жив.

Но потом все зимы соединились в одну большую очень большую и холодную — очень холодную зиму, а вот лето оказалось многообразным и многогранным, и всегда радостным, потому что ему чаще и чаще удавалось убегать из бабушкиного плена.

Нет, в доме было немало народу, но он все время вспоминал шуршанье ее платьев, легкую походку где-то за спиной и жалел только о том, что не удалось улизнуть вовремя. А когда удавалось это сделать, то убегал он все чаще и все дальше, понимая, насколько велик, почти до бесконечности велик этот мир. И только какой-то Леший заставлял его вовремя остановиться и вернуться назад.

— Ищи тебя, свищи, — слышалось ворчание за спиной.

И он возвращался, зная, что не стоит шутить с духом леса, он может оказаться страшнее, чем бабушка, если его разозлить, уронит тебе на голову какую шишку, повалит в ярости дерево и все. Тогда уже никто не поможет. Его даже и найти не смогут, потому что лес огромен, там так легко спрятаться.

Так медленно, но, верно, прислушиваясь к ворчанию Старика и шелесту листьев за спиной, Мишель возвращался назад. Сам дивился тому, что каким-то чудом находил тропику, словно она была той самой нитью Ариадны, которая могла вывести из любого лабиринта и привести к своему кораблю или к своему дому. Неведомая царевна все время спасала его от верной гибели, но чувства благодарности в душе все равно не возникало.

№№№№№№

А еще его вела к дому совсем другая музыка, тихая, ласковая, словно бы матушка садилась к роялю и играла для него свои печальные песни.

Едва услышав, как изменилась музыка, он вольно или невольно поворачивал туда, и шел, уже ничего не замечая, на эти дивные звуки, и неизменно приходил к забору своей усадьбы. Забор этот тянулся так далеко, что трудно было заблудиться, просто можно было оказаться довольно далеко от калитки и от ворот. Но он летел туда и все надеялся, что она снова появится, что она вернулась из долгого путешествия, чтобы навсегда остаться с ним теперь.

И только однажды, на закате, когда Мишель привычно шел на зов той самой музыки, она оборвалась, когда он приблизился к старому дубу. Он замер от неожиданности, словно вкопанный. Там виднелся шлейф белого платья на зеленой траве.

— Матушка, — пролепетал ребенок, и рванулся туда.

Дуб был огромен, так просто его не оббежать малышу.

Шлейф двигался тоже, она ускользала, она пыталась ускользнуть, но он рванулся за ней, споткнулся, упал, и разрыдался. Потом испугался, если бабушка узнает, что он плакал, она рассердится. Она не переносила слез, а может быть, просто чувствовала вину перед ним.

Он поднялся, потер ушибленную коленку, еще раз обошел дерево, но там больше никого не было. Только блеск заходящего солнца оставил на траве белую полосу.

Музыка, она снова зазвучала в старой усадьбе, и он рванулся туда.

Но с той поры мальчик был уверен, что у старого дуба его поджидает матушка.

— Берегини, они берегини, — говорил Домовой, когда утихла гроза. И он рассказал о той, которую встретил у священного дуба.

А бабушка ругалась и требовала, чтобы он не убегал больше далеко… Но она не знала, не могла знать, что же влекло его на ту сторону речки к священному дубу… Бабушка не верила в чудеса, она никогда не знала тайны заповедного леса, и потому злилась, и считала его упрямым и бессердечным созданием.

Русалка плыла по реке голубой,

Озаряема полной луной;

И старалась она доплеснуть до луны

Серебристую пену волны.

И шумя и крутясь колебала река

Отраженные в ней облака;

И пела русалка — и звук ее слов

Долетал до крутых берегов.

И пела русалка: «на дне у меня

Играет мерцание дня;

Там рыбок златые гуляют стада;

Там хрустальные есть города;

И там на подушке из ярких песков

Под тенью густых тростников

Спит витязь, добыча ревнивой волны,

Спит витязь чужой стороны…

Расчесывать кольцы шелковых кудрей

Мы любим во мраке ночей,

И в чело и в уста мы в полуденный час

Целовали красавца не раз;

Но к страстным лобзаньям, не знаю зачем,

Остается он хладен и нем,

Он спит, — и склонившись на перси ко мне,

Он не дышит, не шепчет во сне».

Так пела русалка над синей рекой

Полна непонятной тоской;

И шумно катясь колебала река

Отраженные в ней облака.

Глава 7 Предсказание гадалки

В старой усадьбе в Тарханах звучала музыка. Иногда она звучала в реальности, порой, она слышалась и снилась отроку Мишелю. И он был уверен, что так будет всегда, так будет со всеми, это мир, в котором он и будет жить, и творить.

Музыка стала свидетельством того, что он был жив. Однажды он признался только своему Домовому, потому что боялся, что о том узнает бабушка, и она начнется смеяться над ним. Он не боялся бабушки, он просто был слишком самолюбив и не мог терпеть насмешек, даже если это были ее насмешки

Но как только появился Домовой, заговорил о чем-то своем, Мишель сразу же прошептал быстро-быстро, словно боялся, что его услышит еще кто-то, услышит и запомнит это признание:

— Я все время слышу музыку, как только смолкнет музыка, я умру, — заявил он внезапно.

— Не умрешь, тебя убьет светлый военный, твой знакомый.

— Откуда ты это знаешь?

— Так говорила Кикимора, когда ты родился, ты не слышал и не помнишь этого, но я там был. А она всегда предсказывала судьбу любому, потому что знает все заранее. Она заглядывает в Книгу Судеб.

— А этого нельзя изменить? -поинтересовался мальчик.

— Это не та книга, которую можно переписать, она останется неизменной всегда.

Они помолчали немного, словно стараясь понять, что же там может случиться такого.

— Ты был на Кавказе? — снова подал голос Домовой

Парень закачал головой.

— Я был, когда ты появился на свет, — усмехнулся Домовой, — она назвала тебя кавказским пленником. Я знаю, что нельзя рассказывать о том, что тогда слышал, но вот решил тебе о том поведать. Но это случится не так быстро, не бойся. У тебя еще есть время для того, чтобы немного пожить на этом свете.

№№№№№№№

Каково же было удивление Мишеля, когда вскоре он узнал, что они с бабушкой отправляются на Кавказ. В том не было ничего удивительного, все люди их круга туда ездили, но слова Домового о Кавказском пленнике заставили его вздрогнуть, когда она об этом сказала.

Кавказ был великолепен, ребенок влюблялся в него сразу. Но если любовь — это плен, то он и на самом деле стал пленником этих величественных гор, особенного мира, который никак нельзя было сравнить с тем, где он был до сих пор. Такого потрясения от красоты природы он не чувствовал никогда прежде.

Тогда, он взял карандаш и лист бумаги, и начал рисовать так, словно занимался этим всегда. Ему просто хотелось оставить на память эти зарисовки, чтобы рассматривать их, когда они снова вернутся домой.

— Он рисует, — сказала бабушка слуге Федору, и во время путешествия оставшемуся рядом с ними.

— Горы, как живые, — только и пробормотал тот.

Тогда, склоняясь над листом бумаги, он почувствовал, что может переноситься в другое измерение, смотреть на горы с высоты птичьего полета, невозможно было описать это странное чувство, но оно владело душой. Мишель парил над равниной, взирал на горные вершины, и казался себе сильной и могучей птицей. И только голос бабушки, которая звала его на прогулку или на обед, возвращал к реальности и заставлял вспоминать, что он сидит за столом перед листом бумаги, все это ему только кажется, только воображается.

Домой Мишель отправлялся с пачкой рисунков, он знал, что не просто будет вспоминать о первом путешествии, он все это увидит яснее и зримее, потому что рисунки оставались с ним.

Но когда и как он научился рисовать? Это оставалось первой его тайной, не только для окружающих, но и для него самого. Он понятия не имел, где и как такое произошло. Но это было, это просто было.

— Кавказский пленник, — услышал он голос Домового, без которого скучал теперь, тут обитали иные духи, а ему так не хватало своих, родных.

Он рисовал какого-то высокого и светловолосого военного, который пристально взирал на него с рисунка. Но кто это был, палач или жертва?

И жертва, и палач, прошлое должно было соединиться с грядущим раз и навсегда. Красавец военный, пришедший из его снов и грез, однажды шагнет в его жизнь, и тогда вспомнит и сразу же узнает его.

Многое забылось, что-то исчезло навсегда, но гадалка осталась в его памяти и в его душе. Она стала то темной и жуткой ведьмой, то путеводной звездой, только забыть о ней, прогнать это видения Мишель не мог уже никогда ни в этой реальности, ни в той, где ему предстояло слишком рано и поспешно забыться, и заснуть.

Гадалка и маскарад, вот те главные два знака, оставшиеся с ним навсегда и не отпускавшие его до рокового выстрела. И был третий знак — Плач Домового.

Глава 8 Плач Домового

Плач Домового, — так этот странный вой ветра называли служанки, которые останавливались, прислушивались, как только он раздавался поблизости, они слушали и долго молчали.

Кто такой Домовой, благодаря их же рассказам, Мишель знал с самого начала. А вот то, что он может рыдать, завывая, узнал позднее, когда в первый раз услышал этот странный вой, встрепенулся и проснулся. И таким холодом на него дохнуло, что он почувствовал, что все тело окоченело, та же дворовая девка сказала, что она ощущала могильный холод. Так он узнал, как это называется, и потом навсегда запомнил и это состояние совершенно озябшего тела под унылый, жуткий плач Домового.

Тогда он разбудил старуху-няньку. Она долго ворчала, не хотела просыпаться, в старости, наверное, вообще просыпаться не хочется, человек скорее мертв, чем жив, он дремлет, в ожидании ухода, и перестает возвращаться к реальности. Сон ее был так крепок, что и этот вой не разбудил ее, только визг Мишеля, и его пальцы, когда он вцепился в ее руку, немного потревожили. Она хотела отругать его, но тут же прислушалась и произнесла:

— Как Домовой — то воет, плачет, так и дитенка недолго испужать, но иди к собаке, к кошке иди, страх лютый, а мальчонку нашего оставь, — шептала старуха, заученные когда-то заклятья.

В тот момент и плач вдруг оборвался, и от ее слов стало значительно легче, он сразу успокоился.

— Пред бурей тишина така, — заявила тут же нянька, и поплелась укладывать его в постель, сама пробудившись только наполовину.

А потом, уже днем, когда он спросил о ночном плаче Домового, она говорила, что иногда Домовой в одиночку плачет, тогда еще ничего, а порой они собираются за околицей, и тогда плачут все Домовые, на разные голоса воют не перестают:

— Вот где жуть-то бывает, аж душа заходится, это точно быть войне, быть беде, не иначе, они все чуют, все знают, да нас упредить хотят.

Конечно, страхи вернулись, но при дневном свете они были уже и не такими жуткими. Но было и хорошее, Мишель понял, что человек никогда не остается в одиночестве, даже когда он один, даже когда спит. В родном его гнезде духи все время рядом с ним, и они предупредят о большой беде, да и он не останется глух и слеп никогда. Как же все разумно и хорошо устроены в мире этом.

— Пока ты дома, они тебя не оставят, — говорила старуха.

Ее темные, скрюченные пальцы удерживали прялку, и ловко орудовали, перебирая шерсть, нитка получалась тонкая и красивая. Она нигде не обрывалась, даже узла не появлялось на той нитке. Вот если бы его жизнь была такой, как нитка пряхи, но так не бывает ни с кем, а с ним не случится точно. О чем же и о ком в эту ночь рыдал Домовой? Это больше всего хотелось узнать и понять Мишелю.

№№№№№№№

Тайное быстро становится явным. Но на этот раз долго, очень долго он ничего не мог понять. Но пока он слышал колыбельную матушки, после плача Домового, она приходила к нему тогда, когда старуха уложила его в постель и снова захрапела. Наверное, она столько этих плачей слышала, что не могла удивиться и испугаться. А он запомнил не столько ее песню, песню он не забывал никогда, сколько последнюю фразу:

— Не рассказывай бабушке, что я приходила, она будет сердиться.

— Но может она обрадуется, — невольно вырвалось у него.

— Она будет сердится, а мне так хочется еще увидеться с тобой.

— Приходи еще, я буду ждать, — прошептал малыш.

Она улыбнулась и растворилась в воздухе.

Конечно, он ничего не рассказал бабушке, потому что надеялся, что матушка появится снова, когда он опять услышит плач Домового, то к нему придет его матушка, и он больше не будет таким одиноким, хотя бы на несколько мгновений.

Так вся жизнь его невольно превратилась в долгое, бесконечное ожидание, и не было ему конца и края.

Глава 9 Танец призраков при луне

Домовой плакал редко. Пока еще для этого не было особых причин. А вот появлялся он всегда, когда ребенок просыпался среди ночи.

Так было и на этот раз. Сначала кто-то распахнул темные шторы, так что свет попал куда-то в середину комнаты.

Мишель хорошо помнил, что служанка вечером плотно закрывала шторы, когда он пробудился среди ночи, они были открыты, и мутный лунный свет лежал на ковре ровной полосой. И в этой полосе он различил прекрасных воздушных дев, которые парили над ковром, не касаясь его поверхности, они именно летали, их легкие наряды так развевались на ветру, что он не сомневался в том, что за спиной у каждой из них были настоящие крылья. Они танцевали так красиво, так изящно, что он сразу же погрузился в какую-то странную дрему, и никак не мог очнуться, это был сон во сне, или сон наяву, тогда еще он точно не мог знать, как все это называется.

Он очнулся только тогда, когда девы растворились в воздухе и исчезли. Мишель даже вскрикнул от неожиданности и разочарования, ему хотелось, чтобы танец, как и эта ночь, длились вечно, чтобы они не кончались. Но тут же словно шелест ветерка, зазвучал голос Домового:

— Это три чародейки к нам вернулись, они иногда возвращаются, чтобы одарить человека, который им люб, но порой шутки их бывают злыми и жестокими. Бывало, вот одарили они рыбака деньгами, а он только о богатстве и мечтал, но не успел тот порадоваться, как сокровище его стало прахом. И так он расстроился из-за этого, что подался в разбойники, чтобы уже самому добыть те самые деньги. Добыл, конечно, но они не принесли ему радости, потому что у многих жизнь пришлось отнять, и потом приходили они к нему, невинно убиенные, и все время напоминали о том, что творил он с ними. И снова все его богатство оказалось прахом, а нищий духом так нищим и оставался, ничто ему больше не смогло бы помочь.

А когда Морена-смертушка за ним пришла, то и осталась только куча праха и от самого разбойника, и от богатств его заклятых. Не могут они радости принести, если нет у человека души. Не могут и не принесут никогда.

№№№№№№№№№

Много сказок такими вот призрачными ночами рассказывал Мишелю старый и добрый Домовой, но запомнил он вот эту, о призрачном богатстве, которое уродует душу и обращается в прах.

И потом, глядя на бабушку, и вспомнив сказку, он почему-то был уверен, что Домовой о ней говорил. Хотя бабушка его не была разбойником, но ничем ее жизнь от той другой не отличалась. Откуда такие крамольные мысли возникнуть могли?

Если его матушка просила, чтобы бабушке ничего не рассказывал, то, как же по-другому ее было назвать? Пока никому из тех, кого он знал, богатство не принесло счастье, только раннюю смерть и разлуку с родными людьми, потому и он старался не обращать внимания на роскошь, понимая, что за это придется дорого заплатить.

Есть что-то совсем иное в этом мире, никак не связанное с златом и дорогими нарядами. Пока он только чувствовал это душой, но когда подрастет, то обязательно поймет, что же это такое. Что в этом мире может быть по-настоящему ценным. Только бы побыстрее понять это, чтобы успеть получить, завоевать, может быть отнять у кого-то другого. Пока же он терялся в догадках и не мог понять, как и что можно сделать, чтобы стать счастливым, обязательно стать, иначе и жить зачем?