САЛМАНОВА. Ладно… Ладно… Так можно еще долго, но лучше не так. Согласно заданному закону, моя героиня не знает о том, что произошло. И должна еще несколько минут не знать. Это сейчас происходит не «театр в театре» — это немного другое сейчас: идет время. Время тянет себя, как говорит Бенуа. Чем дольше они не говорят, тем им сложнее сказать. Мне как актрисе их жалко. Напряжение нарастает. Мне как актрисе больно от этого. Я сочувствую.
ЮЛЬКА. Можешь зажарить и съесть.
ГРИША. А?
ЮЛЬКА. Можешь зажарить и съесть мое сердце — настолько оно твое. Извини. Извини.
РЕМАРКА. Гриша закуривает.
ЮЛЬКА. Дай, пожалуйста, мне тоже.
РЕМАРКА. Прикуривает от его сигареты.
у него были галлюцинации, и он писал матные слова у нее на обоях. А по утрам поверх… А по утрам поверх…
Никто не знает, что делать. Кроме Стасика. Он в порядке.
Стасик пьет водку.
ЮЛЬКА. Я бы хотела прийти к нему и сказать: «Просто знай: мой космос сгниет без тебя». Мой космос сгниет без тебя. (Ты понимаешь «сгниет»? «Сгниет» — это как прокисший суп. Это как плесень — не та, что на сыре. Как мне объяснить. Это такое тошнотворное зеленое воняющее месиво. Гной.
Червяки.
Опарыш.
Блевотная вонь. Вместо космоса.
Точнее, из космоса.
Из бывшего космоса.
Из моего.
Ты понимаешь? Ты понимаешь?)
Господи, господи. Господи. Это гангрена всего.
Меня накрыло — будто задушило — одно: это чувство, что мне тоже, что мне тоже, что мне тоже, что мне тоже, что мне тоже, что мне тоже, возможно. Хотя бы ночь, если нельзя жизнь.
Потому что все это время думала столько всякой хуйни. Потому что во мне гниет космос. Потому что во мне гниет космос.
Вечность в аду вспоминать эти объятья. Эти объятья. Объятья. Это выхватыванье из небытия.
Прячу лицо в его тело от ужаса посмотреть в глаза.
