Сталинский социализм был, по сути, смесью милитаризованного, насильственно и ускоренно индустриализуемого, но культурно и экономически отсталого аграрного общества с полуфеодальной системой отношений (партийная номенклатура, социальная иерархия) и собственности (колхозный строй), госкапиталистической эксплуатацией и бюрократизацией, однопартийной монополией на власть.
Сталин действительно принял страну с сохой, а оставил с атомной бомбой. Но не менее важно и то, что он принял страну, населенную людьми, потерявшими свою историю и национальную идентичность, а оставил состоявшуюся советскую нацию, которая была всецело продуктом сталинизма. Сталин был отцом этой нации.
Но, как кажется, этот «эмоциональный дискомфорт» Вишневский вообще не замечает, его оптика совершенно иная. 18 января 1942 года он записывает в дневнике: «Да, еще умрет в городе некое количество людей. Жертвы неизбежны. На обстановку надо смотреть не с „городской“ точки зрения, а с всесоюзной и мировой».
о бездарном и жестоком российском государстве, в течение тысячи лет обездоливавшем своих подданных, и о борьбе этих подданных за… это государство, гордящихся своими жертвами во имя его «славы».
Мифология пространства является в России основой не столько национально-культурной идентичности, сколько государственного, и потому неизбежно территориально-политического (или столь популярного в России геополитического) воображаемого, в котором пространство преображается в важнейшую субстанцию власти.
«Я говорю: „Сергей Михайлович, ну что же такое? Ну, 1200 бояр убито. Царь, Грозный! — чего же он так раскаивается-то?“ И вдруг Эйзенштейн говорит: „А вот Сталин больше уничтожил людей и не раскаивается. Пусть посмотрит — может быть, будет раскаиваться“»
