автордың кітабын онлайн тегін оқу Тайны Гестапо
Анатолий Вилинович
Тайны Гестапо
«Тайны Гестапо» — остросюжетный приключенческий роман талантливого писателя Анатолия Вилиновича о захватывающих поисках культурных ценностей неизмеримой стоимости, пропавших во время Великой Отечественной Войны из Керченского историко-археологического музея.
Герой и героиня романа, приняв облик гауптштурмфюрера и унтершарфюрера СД, берутся за поиск так называемого «золотого» чемодана и ведут разведывательную работу, попадая при этом в головокружительные аферы. А обстоятельства их отчаянной жизни, полной рискованных интриг на грани смертельной опасности, дают возможность главному герою внедриться в службу безопасности Третьего рейха.
Раннее роман уже издавался в печатном виде в 1995 г.
Военным разведчикам посвящается.
От авторa
Представляя книгу на суд читателей, автору неизбежно предстоит ответить на вполне уместные вопросы: насколько описанные события и приключения главного героя — разведчика Андрея Паркеты соответствуют действительности и кто является его прообразом в жизни?
В основу романа положены действительные факты, собранные из архивов, дневников, а также из биографических данных и личных рассказов моего брата Владимира Вилиновича. До войны он, как и литературный персонаж Паркета, служил на Черноморском флоте, был старшиной II статьи. Благодаря хорошему знанию немецкого языка его направили в разведшколу. После выпуска он участвовал в различных разведывательных операциях на территории оккупированной Украины. Капитану В. Вилиновичу удалось принять облик гауптштурмфюрера СД и внедриться в службу безопасности Киевского генерал-губернаторства с целью добывания секретных сведений и передачи их советскому военному командованию. Какими методами и с помощью каких людей это делалось, подробно повествуется в этом художественно-документальном романе.
Тайна «золотого» чемодана
1
У причала был пришвартован заполненный до отказа людьми и грузами пароход «Чайка». Им переправляли эвакуируемых на Таманский полуостров. На этом пароходе отплывали и родные Ольги Иванцовой.
Она стояла на пристани среди взволнованных, суетящихся провожающих и, с трудом сдерживая слезы, просила родителей беречь себя, писать ей и обещала делать то же самое.
Под торопливые тревожные крики провожающих и отплывающих пароход отчалил от берета. Ольга со всеми пошла по пристани, продолжая махать рукой отцу и матери, и долго смотрела им вслед, до тех пор, пока «Чайка» не скрылась за горизонтом. Постояла еще немного, смахивая платком слезы, и, опустив голову, медленно двинулась по мостовой…
Обстановка в Крыму становилась все более тревожной. Наши войска отступали на Керченский полуостров.
Пришло распоряжение подготовить к эвакуации и фонды Керченского историко-археологического музея имени Пушкина. В присутствии представителей городских властей работники музея отобрали наиболее ценные экспонаты, упаковали их с подробной описью в восемнадцать ящиков и чемодан и опечатали каждый.
Ценности предстояло перевезти в незнакомый город Армавир. Сопровождать груз поручили директору музея Юлию Ивановичу Митину и сотруднице отдела культуры исполкома Ольге Федоровне Иванцовой. Особая ответственность была возложена на них за сохранность чемодана, который работники музея назвали «золотым». В нем находились предметы Марфовского клада, семьдесят серебряных понтийских и боспорских монет митридатовского времени из почти не изученного Тиритакского клада, обнаруженного при раскопках в конце 1935 года. Были в чемодане золотые бляшки с изображением скифов, пьющих вино из рога; бляшки, обнаруженные на горе Митридат во время рытья котлована: сана с изображением юноши, сдерживающего коня, другая — с изображением сфинкса; коллекция пряжек средневековья; всевозможные браслеты, серьги, кольца, перстни, подвески, медальоны с изображением Афродиты и Эрота, маски, золотые бусы, пояса из серебряных пластин, золотые иглы и лепестки. А также пантикапейские монеты червонного золота, золотые боспорские, генуэзские, византийские, турецкие, русские монеты, медали, древняя иконка и многое другое. Семьсот девятнадцать предметов из золота и серебра!
В ящиках находились произведения древних мастеров, живших до нашей эры. Стоимость этих уникальных художественных ценностей нельзя было выразить никакой денежной суммой.
Двадцать седьмое октября. Тихо. Над городом — голубое безоблачное небо. Ольга вышла из музея и направилась к зданию горисполкома. Неожиданно над морем появились вражеские самолеты. Одно их звено стало сбрасывать бомбы на город, другое — на порт. Одна бомба попала в пароход со снарядами.
Порт горел в нескольких местах. Дым и пепел окутали улицы города.
Ольга вместе с другими бросилась было в порт тушить пожар, оказывать помощь пострадавшим, но вдруг резко остановилась и стремглав помчалась на улицу Свердлова, к музею. Подбежав к зданию, с облегчением вздохнула: оно было невредимым.
Затем она отправилась в отдел культуры сдать дела, ключи от шкафов, сейфа и, конечно же, выяснить время отправки, о чем ее просил Юлий Иванович. Он и сам звонил несколько раз в горисполком, спрашивал, на какое время намечена эвакуация ценностей музея, настаивал, требовал. Но его успокаивали и просили повременить еще немного, до выяснения обстановки.
Фашисты бомбили Керчь почти непрерывно. В один их этих тревожных вечеров Иванцова прибежала в свой обезлюдевший дом, чтобы собраться в дорогу. Войдя в квартиру, она зажгла свечу и присела на краешек дивана. Несколько минут просидела так, с полузакрытыми глазами, затем встала и начала перебирать в шкафу веши. Что брать с собой она не знала и решила ехать налегке.
Попыталась уснуть, но не удавалось, хотя и очень измоталась за последние дни. Не давали покоя мысли о предстоящем пути. Не помнила, как забылась во сне, а когда спохватилась, за окнами уже рассвело.
Иванцова спешила к музею. В городе было много разрушений. Особенно пострадали улицы, прилегающие к порту. На мостовой и тротуарах зияли воронки от бомб, встречались неразорвавшиеся снаряды, валялись камни, куски железа, убитые лошади. В разрушенных домах люди собирали уцелевшие вещи и уходили от центра в поисках нового пристанища.
Было холодно. Моросил дождь. Грузовики везли в порт и к переправам Капканы и Еникале заводское оборудование, колхозники гнали стада коров, табуны лошадей, отары овец. Шли люди с детьми и вещами, Керчь эвакуировалось.
Когда Ольга пришла в музей, Митин был уже там. Очевидно, он и не уходил из кабинета, сплошь заставленного ящиками и экспонатами.
В это утро все упакованные музейные ценности были доставлены в порт, на Генуэзский мол. Потянулись томительные часы ожидания погрузки. Юлий Иванович ходил вокруг бесценного груза и все время поглядывал на часы. Вдруг он услышал всхлипывание и увидел за ящиками плачущую Иванцову.
Он ее понимал. И у него на душе было тягостно и скорбно. Скоро ли переправят их на тот берег? И каково будет там, на Кубани? Главное — погрузить музейное имущество на машины и добраться до железнодорожной станции.
Девушка почувствовала, что на нее смотрят, приподнялась. И, как бы оправдываясь, нервно сказала:
— Но я же дозвонилась, Юлий Иванович! И обещали!
Керчь горела. Казалось, и небо пылало. Мимо разрушенных зданий бежали к порту люди. Шли старики, раненные.
Глядя с причала на все это, Ольга и Юлий Иванович, не знающие еще всех ужасов войны, были в подавленном состоянии. Шло время — минуты, часы. Наконец после долгого мучительного ожидания переправы до них донеслось:
— Эй, кто тут из музея?
К ним подбежал мичман:
— Десять минут на погрузку и уходим!
Подоспели матросы и помогли им погрузить ящики на палубу военного тральщика.
Мичман ухватился было за чемодан, но его вежливо остановил Юлий Иванович:
— Позвольте, товарищ моряк, это мы сами…
Катера, баржи, тральщики с войсками и военной техникой пересекали пролив. Рядом поднимались от взрывов фонтаны воды.
Тральщик, на котором были Иванцова и Митин, благополучно причалил к кубанскому берегу.
Огромное людское море двигалось по просторам Тамани. С узелками и котомками, с чемоданами и корзинами выходили люди на кубанский берег и шли к дорогам, забитыми беженцами и воинскими частями. Потоки эвакуируемых расходились по Таманскому полуострову между его заливами и лиманами.
Путь Иванцовой и Мигана лежал к Армавиру. И они немедленно начали добиваться транспорта хотя бы до Крымской, чтобы уж там погрузиться на поезд в сторону Краснодара.
Задача была не из легких. Грузов скопилось много, автомашин не хватало. И музейные экспонаты должны были ждать своей очереди, Не скажешь, не объяснишь каждому, что это ценнейшие вещи, что это бесценный чемодан. Нет, это все надо было сохранять в тайне и в то же время не спускать с них глаз. Перед самым отъездом они, как ответственные люди, сопровождающие государственные ценности, даже оружие получили.
Иванцова и Митин ждали погрузки уже много часов кряду, и как раз в ту минуту, когда Юлий Иванович решил снова идти и требовать отправки, к штабелю их ящиков подъехала видавшая виды трехтонка. Грузиться им помогли прибывшие люди. Ольга и Митин уселись в кузове, поставив между собой чемодан.
К станции Крымская они добрались во второй половине дня. Здесь тоже царили толчея и беспорядок. Люди еще не свыклись ни с войной, ни с ее лишениями и неурядицами.
После долгих мытарств Юлию Ивановичу и Ольге удалось «подтянуть» ящики к железнодорожным путям, наняв для этого за свои личные деньги носильщиков, Они еще не знали, когда им удастся погрузиться в поезд, но все же они были ближе к цели. Не отходя от груза, ожидали обещанного им железнодорожным начальством вагона. И, к их великой радости, вагон в конце концов был подан. Товарный, расхлябанный, с людьми и грузами. Но главное — в нем отводилось место и для их ящиков.
Погрузились ночью. А утром, выйдя из вагона, Юлий Иванович вдруг узнал, что едут они не в Краснодар, а в сторону Тимашевской, Староминской и дальше, к Ростову. Новость потрясла их, хотя и не была странной в такое суматошное время, когда все перемешалось в дорожной неразберихе.
Эшелон стоял на станции Протока у районной станицы Славянская. Ехать дальше в этом направлении Митин и Ольга посчитали нецелесообразным и спешно, с помощью своих попутчиков, стали выгружаться. Приняв такое решение, они оказались на небольшой и тихой станции, с потускневшим кирпичным зданием, у двери которого висел позеленевший от времени медный колокол.
Было прохладно и пасмурно. Все эти дни дождь не прекращался, и все здесь выглядело серым и неприглядным.
Начальник станции, пожилой кубанец, приняв близко к сердцу огорчения керчан, сказал, что возвращаться им в Крымскую нет никакого резона, тем более что там большой затор в движении, и раз уж так произошло, посоветовал добираться до Краснодара на машинах или по реке Протоке на пароходе. Конечно, если они хотят, он может отправить их следующим поездом до Тимашевской, но когда он будет, сказать трудно.
Но станичные власти сообщили Юлию Ивановичу и Ольге, что на машинах отправить их до Краснодара нет никакой возможности, так как дожди превратили грейдер в густую и вязкую топь. Лучше им отправиться до краевого центра по реке.
Керчан вместе с грузом разместили в гостинице, и снова потянулись томительные часы и дни ожидания парохода. И вот наконец он пришел, долгожданный. Это был старенький пассажирский пароходик «Азов», уже забитый пассажирами и грузами.
Что тут поднялось! Настоящий штурм Азова!
Вначале Митин и Иванцова растерялись, но тут они увидели зампреда станичного исполкома, который их устраивал в гостиницу. Рядом с ним стояли два милиционера.
— Граждане! — пробившись к трапу, объявил старший милиционер. — Пока не погрузим военный груз, посадки не будет. Так что прошу посторониться.
И он стал попросту теснить наседавших пассажиров в сторону. Ему помогали сторож пристани и второй милиционер.
Порядок удалось восстановить и началась погрузка ящиков на пароход. Ольга и Митин, изрядно поволновавшиеся, облегченно вздохнули.
«Азов» плыл медленно, против течения, и когда вошел в полноводную Кубань у станицы Тиховской, уже совсем стемнело. Не видно ни берегов, ни огней на них. Как пароход плыл в темноте, как обходил мели, как причаливал к станичным пристаням в этой кромешной тьме? Одному Богу известно и умелым речникам…
Вечером следующего дня «Азов» благополучно прибыл в Краснодар. Митину удалось организовать портовую машину, на которую матросы погрузили музейное имущество. Керчане с неразлучным чемоданом сели в кузов, и полуторка загромыхала к железнодорожной станции.
Краснодар жил военной жизнью. Соблюдалась светомаскировка. Но на улицах было немало народу, особенно у кинотеатра.
Грузовичок задержался на перекрестке, и до слуха Ольги донеслись звуки вальса из уличного репродуктора. Она чуть не заплакала. Именно под эту мелодию танцевала она когда-то на выпускном вечере в школе. Танцевала с Николаем. «Где он сейчас?» — горестно подумала девушка. Николай собирался поступать в кораблестроительный институт, а Ольга — в университет на отделение романо-германской филологии. Расстались на годы. Окончив, вернулась в Керчь, где жили родители. Ее направили в отдел культуры исполкома выполнять обязанности не только сотрудницы этого отдела, но и переводчицы. Ольга хорошо владела немецким языком.
После долгих переговоров со станционным начальством удалось погрузить имущество музея в один из вагонов длинного состава. Поезд шел быстро до какой- то небольшой станции. Остановился возле воинских эшелонов и, похоже, надолго.
Никто не знал, когда он двинется дальше. И лишь глубокой ночью, когда уставшие пассажиры уснули, поезд медленно и осторожно отправился в путь.
Утром — Юлий Иванович и попутчики еще спали — Ольга привела себя в порядок, выглянула из вагона. Эшелон с грохотом въехал на мост, и гулкий стук его колес разбудил Митина. Он приподнялся, осматриваясь, ощупал чемодан. Увидел Ольгу, сидящую у двери, — проговорил:
— Слава Богу, едем, приближаемся к месту назначения…
— Назначения… — вздохнула девушка. — Какой он, Армавир?..
Широко раскрытыми глазами она смотрела на проносящиеся мимо поля Кубани, озаренные утренним солнцем.
— Знаете, что я решила? — посмотрела на Митина заговорщически Ольга. — Вот сдадим ценности и буду проситься на фронт! На фронт!
— Ну-у… — неопределенно развел руками Юлий Иванович.
— А что, стрелять умею, научусь радиоделу, немецкий знаю хорошо…
К станции Кавказская эшелон подкатил к концу дня.
Митин соскочил на насыпь, но оказалось, что поезд до самой станции не дошел, — впереди недавно разбомбили эшелон и путь был закрыт.
— И здесь бомбят? — удивился Юлий Иванович.
— А как же, дорогой товарищ, — степенно ответил ему железнодорожник, стоя у переносной ручной дрезины. — Станция узловая, вон сколько эшелонов впереди, — указал он рукой в сторону головы состава.
Митин и Ольга некоторое время стояли и смотрели, как люди выпрыгивали из вагонов и направлялись пешком к станции.
— Оля, я к начальнику станции. — И, кивнув на чемодан, спросил: — Ваш наган в порядке? — Он взглянул на сумочку.
— Как всегда, Юлий Иванович, — улыбнулась та и положила сумочку себе на колени.
На вокзале было настоящее столпотворение. Перрон, здание станции из красного кирпича и сквер, прилегающий к вокзалу, были переполнены беженцами.
К дежурному или коменданту вокзала попасть было почти невозможно. Но Митину все же удалось пробиться к начальству и предъявить дорожное предписание, Ему ответили, что подобные предписания есть у многих и что отправить их в Армавир сейчас невозможно из-за разрушенных путей, которые срочно ремонтируются. А когда линия откроется, то их эшелон пойдет не в сторону Кавказа через Армавир, а в сторону Тихорецкой и Ростова. Нашим войскам удалось освободить Ростов и туда срочно направляются военные подкрепления.
День был на исходе, надвигалась осенняя темнота, и, пока эшелон стоял, надо было спешить с выгрузкой и доставкой к станции груза. Митин проявил в этом деле самые невероятные организаторские способности.
Ольга с волнением поджидала давно ушедшего на станцию Юлия Ивановича. Не давали покоя тревожные мысли. А вдруг поезд тронется? А вдруг с Митиным что-то случилось? А если начнут бомбить? Но тут же она успокаивала себя: вот-вот появится директор музея и сообщит об их скорой отправке в Армавир.
Вскоре он появился. И не один, а в сопровождении двух фаэтонов и двух телег.
Все ящики были аккуратно уложены на телеги, и конные упряжки отъехали от железнодорожной насыпи. По указанию начальника станции музейные ценности сложили у багажного отделения, которое работало круглосуточно и охранялось.
Прошла беспокойная, холодная и тревожная ночь. Ольга и Митин по очереди ходили греться в душный вокзал. Едва рассвело, Митин отправился на поиски грузовой автомашины. Ведь до Армавира оставалось совсем немного. А ждать поезда в сторону Армавира было бесполезно. Прошел слух, что железнодорожный мост через Кубань поврежден и когда откроется движение — неизвестно.
Наконец Юлий Иванович отыскал нужную им машину, и, не теряя времени, отправились в путь.
До Гулькевичей доехали быстро. Но здесь мостовая кончалась и дальнейший путь пролегал по раскисшему от дождя грейдеру. То и дело керчанам и еще двум попутчикам приходилось подталкивать автомобиль. И люди, и машина совершенно выбились из сил после двух часов езды по липкому чернозему. Полуторка уже не в состоянии была пробираться по грязи, и шофер прямо по полю свернул к железнодорожному полотну. Поехали целиной. Затем некоторое время двигались вдоль насыпи.
В Армавир въехали уже вечером.
2
Осенняя ночь. Чиркнула спичка о потертый коробок и загорелась крохотным желтым огоньком.
Андрей Паркета проводил взглядом светлячок в ладонях капитана 3-го ранга Нефедова. Огонек осветил его застывшее лицо. Спичка погасла.
— Скоро подойдут, — сказал капитан, напряженно прислушиваясь. — На море штиль. — Он умолк, затем резко скомандовал: — Пошли к пирсу.
Круто повернулся и широко зашагал к смутно видневшемуся силуэту катера.
Андрей последовал за ним. Рядом шел среднего роста, широкоплечий лейтенант Воронин. Паркета подумал: сколько лет службы на флоте понадобилось Воронину, чтобы без окончания высшего военно-морского училища получить звание лейтенанта? Лет десять, пожалуй…
Лейтенант Воронин, командир разведывательной группы, самым важным видом службы на флоте считал разведку. Он пользовался уважением всех моряков — от Севастополя до Одессы, кто был с ним хоть мало-мальски знаком.
Они прошли по утрамбованному прибоем песку, потом под ногами зашуршала галька. Паркета глубоко вздохнул и неожиданно повернулся к Воронину.
— Товарищ лейтенант, разрешите спросить? — И, не дождавшись ответа, продолжил: — Вчера моя команда на баркасе получила приказ направиться в распоряжение командира крейсера «Красный Крым» для выполнения ответственного задания. А я здесь. Что я скажу товарищам? Эта секретность! — огорченно покачал головой Паркета. — Ночью даже попрощаться не дали с ребятами. Вызывают в штаб, задают кучу вопросов. Затем заставляют спать и тут же будят. Какой-то штатский усатый лихач везет меня через затемненный город, мурлычит немецкие мелодии и задает глупые вопросы.
— А мне казалось, что это не помешает для первого знакомства.
— Для первого знакомства… — Паркета запнулся, вспомнив все, что наговорил лейтенанту с усами, который вел штабную машину.
— Извините, товарищ лейтенант, я и подумать не мог, что…
— Конечно, не мог, — перебил его Воронин. — И не должен был подумать. Мне хотелось выяснить, годишься ли ты для моего дела. Теперь я уверен, что ты именно тот, кто мне нужен, — сухо закончил он.
— И все же, зачем я здесь?..
— Старшина второй статьи крейсера «Червона Украина», терпение! Это прочно должен усвоить каждый, кто служит в моей группе. Умение ждать, терпеливо ждать — вот что ценится в разведке.
— А как же подготовка на крейсере к ответственному заданию?.. — решился еще раз спросить Андрей.
— А вот именно сейчас здесь и идет эта самая подготовка к этому ответственному заданию, старшина Паркета, — вмешался в разговор капитан Нефедов.
Все трое невольно зажмурились — острый луч прожектора полоснул по ним. И опять — темнота, а когда глаза свыклись с нею, увидели очертания причаливающего к берегу баркаса. Мотор молчал, баркас подошел на веслах. Началась выгрузка раненых, убитых. Все делалось в полной тишине. Только на берегу слышались приглушенные слова команд.
Штабная комната отделения флотской разведки ярко освещена. Несколько карт и графиков на стенах, несколько стульев, табуреток да большой стол — вот и вся обстановка.
Капитан Нефедов, лейтенант Воронин и Паркета уже сидели за столом, когда распахнулась дверь и вошел мичман с только что причалившего баркаса. Это был черноволосый плотный моряк с полевой сумкой в руке. Жмурясь от непривычного света, он уловил жест капитана, приглашающего сесть. Молча присел, из протянутой ему пачки «Казбека» вынул папиросу, закурил.
Воронин негромко пояснил Андрею:
— Командир баркаса Дубишин, ходил за «языком».
«Язык»… Вот почему я здесь, — подумал Паркета. — Им нужен переводчик, чтобы допросить «языка»…
О тяжелом положении на фронте Андрею было известно из сводок. Одесса в осаде. Мощная немецкая артиллерия обстреливает одесский порт и вход в него. Враг на подступах к Севастополю. Авиация врага господствует как над морем, так и над сушей.
Мичман заговорил медленно, с трудом сдерживая гнев:
— Трое убитых, четверо раненых, — он внезапно умолк, мрачно глядя перед собой сквозь табачный дым.
— Скверно, мичман?
— Именно так. Не было ни малейшего шанса на успех. Еще на подходе наш баркас стал как решето. А когда оторвались от берега, вышел из строя мотор. Пришлось идти на веслах. На том участке немцы сконцентрировали чуть ли не половину своей огневой мощи.
— Понятно, — сочувственно кивнул капитан, — чтобы отрезать помощь Одессе с моря. Прошу всех к карте.
Все склонились над крупномасштабной адмиралтейской картой восточного района Черного моря. Дубишин внимательно изучал испещренные красными квадратиками места по линии Григорьевка — Кубанка. Затем извлек из полевой сумки свою карту и развернул ее.
— Я уже разобрался, товарищ капитан.
— Нанесите все, что засекли…
Когда мичман наконец оторвался от карт, Нефедов со вздохом сказал:
— Не густо. Спасибо, мичман. Благодарю вас и вашу группу… — Он встал. — Уверен, что вы сделали все от вас зависящее. Жаль, что не удалось взять «языка»… Можете быть свободны, мичман.
И когда тот, устало козырнув, вышел, некоторое время смотрел на карту, затем перевел взгляд на Воронина.
— Итак, лейтенант? Не надо говорить, что группа Дубишина наиболее опытная у нас. Это он взял уже двух «языков», добыл нужные сведения о силах немцев и румын в Восточном и Южном секторах. Только мичман Дубишин мог осуществить сегодняшнюю операцию. Но и ему не удалось полностью справиться с заданием, тем более — потери… Здесь надо действовать иначе.
— Я и раньше знал, что иначе, — Воронин хмуро уставился на карту. — Но не наверняка. Жаль, что троим пришлось заплатить жизнью, чтобы доказать мою правоту… Остается единственный вариант… Только один.
— Только один, — повторил негромко Нефедов и взял телефонную трубку.
В ушах еще раздавался шум мощных моторов, а шлюпка уже опустилась и закачалась у борта катера. Времени на разговоры не теряли. Через несколько минут все пятеро со снаряжением были в шлюпке. Воронин сидел на носу, Андрей Паркета на задней банке, Павел Денисенко оттолкнул шлюпку от борта и сел на румпель.
На веслах двое: старшина второй статьи Волошин и матрос Турин. Оба широкоплечие, руки сильные. Гребли без всплесков — уключины смазаны, шлюпка двигалась бесшумно во тьме ночи.
Все, кроме гребцов, наблюдали за берегом. По вспышкам разрывов, по ракетам, по пулеметным трассам можно было предположить, что линия фронта осталась слева.
Плыли молча. Но вот Воронин вполголоса скомандовал:
— Суши весла…
Шлюпка бесшумно шла вперед с поднятыми над водой веслами. Воронин, Паркета и Денисенко привстали со своих мест.
Лейтенант снова негромко скомандовал:
— Левая табань, правая на воду… — И когда шлюпка развернулась носом к морю, добавил: — Табань обе…
Шлюпка медленно пошла к берегу кормой, готовая в случае опасности быстро отойти от него. Денисенко бесшумно снял с петель руль и положил его в лодку, потом взял в обе руки по гранате и повернулся лицом к берегу.
Наконец шлюпка кормой приткнулась к гальке. Было тихо, только плескалась вода у камней от легкого наката.
Паркета собрался выпрыгнуть на берег, но Воронин удержал его, несколько секунд они стояли неподвижно, вслушиваясь в темноту, потом лейтенант обернулся и шепнул:
— Сходим…
Высадка заняла не более двух минут. Выскочив на берег, Андрей и Павел тотчас исчезли в темноте, разойдясь на берегу, чтобы выяснить обстановку. Воронин потянул к себе старшину за рукав куртки.
— Отчаливайте. Кажется, тихо… К рассвету будем на этом же месте…
— Удачи, товарищ лейтенант, — тихо молвил Волошин.
Облегченная шлюпка быстро отошла от берега и сразу же исчезла в темноте.
Подошли Андрей и Павел и доложили, что все спокойно по обе стороны от места их высадки.
— Тогда вперед, — скомандовал Воронин.
От моря стали подниматься по пологому оврагу, который, возвышаясь, оканчивался крутым обрывом над морем. Идти старались легко, чтобы под ногами не осыпались вниз комья земли. Но вот руки Воронина — он шел впереди — ухватились за куст на краю обрыва. Он поджал ноги и рывком выбросил тело на ровное место. Прижался ухом к земле и застыл, прислушиваясь. Рядом с ним через мгновение уже лежали Паркета и Денисенко. Не обнаружив ничего опасного, двинулись вперед.
Преодолев значительное расстояние, разведчики приблизились к месту расположения артиллерийских расчетов врага. Спрыгнув в траншею, осторожно пошли по ней.
Неожиданно Воронин отпрянул от поворота, пригнул голову и прижался к стенке траншеи. Два его спутника сделали то же самое. Луч света, сильный и ослепительный для привыкших к темноте глаз, заметался, зашарил вдоль траншеи. Немец с фонариком в вытянутой руке шел в их сторону.
Луч приближался медленно, но неумолимо. Крутой поворот траншеи не мог укрыть смельчаков.
— Заговори, — прошептал Воронин, наклонившись к Андрею.
Луч был уже в двух метрах от поворота. Паркета высунул голову.
— Стой! Или стреляю! — произнес он по-немецки. — Кто идет?
Солдат остановился и прижался к стенке траншеи. Луч фонарика осветил Андрея. На секунду часовой опешил: перед ним со «шмайсером» на изготовку стоял грозный фельдфебель вермахта. Но солдат тут же опомнился:
— Пароль? — спросил он и его рука потянулась к затвору.
— Потуши свет, идиот! — гаркнул Паркета и, приблизившись к немцу, двинул его автоматом в пах гак, что тот лишь ойкнул и осел на дно траншеи. Андрей тут же заткнул ему рот кляпом.
Неожиданно разведчики услышали шага, кто-то медленно шел по траншее. Лейтенант шепотом приказал:
— Денисенко, «языка» к морю и ждать. Паркета со мной. Я поверху.
Денисенко, подталкивая впереди себя связанного солдата, скрылся в темноте.
— Шранке? — послышался голос. — Часовой? — раздраженно крикнул кто-то и выругался.
— Да, да, я здесь… — пошел смело на голос Паркета и осветил фонариком приближающегося к нему немца.
Это был унтер-офицер, очевидно, проверяющий посты. Он вдруг остановился, почуяв что-то неладное, попятился. И тут же Воронин, словно барс, набросился на него сверху. Андрей поспешил на помощь.
— Уходим, — скомандовал Воронин.
Было далеко за полночь, надо было спешить. Через час три разведчика и двое пленных — солдат и унтер-офицер — спускались по оврагу к морю.
Осенний рассвет уже готов был разлиться над заштормившим морем, когда подошла шлюпка с ожидавшими разведчиков гребцами и благополучно доставила всех на борт катера.
Это была первая разведывательная операция старшины второй статьи крейсера «Червона Украина» Андрея Паркеты.
По уточненным данным от «языков» группы Воронина корабли Черноморского флота высадили десант в тыл врага в районе Григорьевки.
Десантная операция прошла успешно. Благодаря ей улучшилось общее положение под Одессой, а стрелявшие по порту орудия были захвачены десантниками.
В ноябрьском тревожном небе над Севастополем плыли сизые клубы порохового дыма, гремели орудийные раскаты, отрывисто рвали воздух пулеметные очереди. В порту гудели корабли, высаживая для обороны крепости войска и принимая на борт раненых.
12 ноября гитлеровцы подвергли сильной бомбардировке севастопольский рейд. Вокруг стоянки крейсеров рвались пятисоткилограммовые бомбы. Главный удар фашисты направили против крейсера «Червона Украина» и потопили его. Этот корабль вошел в состав Черноморского флота как первый советский крейсер еще в 1927 году. Расставаться с ним морякам было особенно тяжело.
Сняв с затонувшего корабля орудия, моряки сформировали четыре батареи. Одни на берегу приступили к обороне Севастополя, а другие пошли в морскую пехоту драться за свой родной город.
Несколько дней подряд фашисты бомбили и обстреливали Севастополь. Затем немецкая мотопехота, румынская пехота и кавалерия устремились на штурм города. Началась знаменитая битва за Севастополь.
На поле боя стоял вой и дикий визг от мин и снарядов. Все вокруг кипело и дымилось. Грохот, пыль, смрад заполнили воздух. Из стволов танковых пушек выплескивались короткие огненные вспышки. Казалось, ничто живое не устоит в этом бушующем вихре огня и железа. В короткие паузы между артналетами и яростными бомбежками немецкая и румынская пехота бросались на оборонительные позиции моряков Черноморского флота. Морские пехотинцы поднимались с обугленной земли, штыковыми ударами, гранатами отбрасывали врага и истребляли его.
Но немецкому командованию казалось, что еще един натиск, и раскрошится оборона русских. Пошли танки, за ними пехота. Огневой вал артиллерийского и минометного огня катился впереди немцев, расчищая им дорогу. Низко, волна за волной, пролетали «юнкерсы», «дорнье», «мессершмитты», обрушивая стальной дождь на пехоту и отряд моряков.
Андрей Паркета и его друзья-разведчики наблюдали из окопа за ходом вражеского наступления. Немцы были совсем близко. Они теснили наших пехотинцев слева и справа, и те медленно отходили.
Неожиданно возник и покатился вдоль переднего края обороны какой-то неясный звук. В грохоте боя нельзя было понять, что это такое. Но уже через минуту звук окреп и мощное «Ур-р-ра-а-а!» покатилось по пригоркам, долинам, буграм. Люди в серых шинелях и черных бушлатах атаковали врага. Часто рвались мины, замерли на месте и запылали два танка, от них потянулись к небу черный дым и зарево огня.
Внезапно грохот артиллерии и минометов умолк. Противники схлестнулись в рукопашной схватке. Андрей и его товарищи гранатами забрасывали огневые точки врага.
В этот день отброшенные немцы атак больше не предпринимали. Враг зализывал раны, убирал с полей сражений трупы своих солдат и офицеров, подтягивал свежие полки.
Моряки после боя тоже приводили себя в порядок, отдыхали, хоронили убитых, оказывали помощь раненым.
Андрея Паркету вызвал лейтенант Воронин. Вместе они поехали в разведуправление флота к капитану 3-го ранга Нефедову.
Тот посмотрел внимательно на моряка и сказал:
— Героических защитников севастопольской твердыни много, а вот разведчиков, знающих немецкий язык, раз-два и обчелся. А точнее, и вовсе нет. — Капитан помолчал, а затем спросил: — Согласен идти учиться в спецшколу?
Андрей вытянулся по стойке «смирно» и твердо ответил, глядя прямо в глаза капитану:
— Согласен, товарищ капитан третьего ранга.
— Ну вот и хорошо, мичман Черноморского флота Андрей Паркета…
— Никак нет, товарищ капитан третьего ранга, я старшина второй статьи…
— За успешное выполнение важного задания командование флотом присваивает вам звание мичмана…
— Служу… — начал было Андрей по уставу, но его перебил Нефедов.
— Тем более, что служите уже шестой год на флоте, мичман, — пожал ему руку капитан.
3
Длинная цепь вагонов и платформ с военной техникой, судорожно дергаясь, остановилась. Один за другим лязгнули буфера, над разрушенным полустанком разнесся пронзительный гудок паровоза.
В офицерском вагоне эшелона у окна сидел капитан фон Гросс и просматривал газету «Фолкишер беобахтер».
— Что там, доктор? — спросил он, не отрываясь от чтения.
— Кажется, ремонт пути, — ответил ему попутчик в чине лейтенанта. Он высунулся из окна и всматривался, что происходит впереди.
Вошел офицер в галифе, нательной рубашке и с полотенцем в руке. Он высказал предположение:
— То ли бомбили, то ли это…
— Партизаны, вы хотите сказать, Карл? — взглянул на него фон Гросс.
— Именно это я и хотел сказать, герр капитан, — вошедший надел китель с погонами обер-лейтенанта, застегнул пуговицы и присел к столику.
Дверь купе отворилась и на пороге возник молодой ефрейтор. На его пилотке красовался значок эдельвейса. Он разлил в чашки кофе, открыл бутылку коньяка и уже в дверях его остановил голос фон Гросса:
— Подайте нашему доктору сливки, Вальтер.
— Да, вы правы, герр капитан, по утрам я воздерживаюсь от спиртного, — кивнул лейтенант, соглашаясь с командиром.
Обер-лейтенант усмехнулся и налил себе полную стопку коньяка.
Вернулся Вальтер, поставил банку со сливками перед военврачом и вышел.
Поезд тронулся, опять загремели буфера, и тишину вновь разорвал крик паровоза.
— Ну вот, наши навели порядок, — удовлетворенно отметил лейтенант.
— Итак, Карл, вы говорили о партизанах… — оторвался от газеты фон Гросс. Налив в кофе немного коньяка, сделал глоток. — Не думаю, что это партизаны… Если они и есть, то с ними быстро будет покончено, господа, — продолжил он. — Наши войска уже под Москвой, Ленинградом, заняли Украину, Белоруссию, Прибалтику… Крым тоже наш, господа…
— За исключением Севастополя и Керчи, герр капитан, — усмехнулся Карл.
— О, это дело еще нескольких дней, обер-лейтенант. Слушайте… — взял в руки газету фон Гросс: — «… Севастополь перед нами. Но дело в том, что все подходы сильно минированы русскими. Через несколько дней это последнее препятствие будет устранено и Севастополь падет»…
— Но пока идут очень тяжелые бои и на Ак-Монайских позициях, по направлению к Керчи… — вставил военврач. — На предыдущей стоянке я оказывал помощь раненым оттуда. Наши войска, говорили мне, с огромными усилиями пробиваются через боевые порядки русских к Керчи, герр капитан.
— Эта оборона также будет вот-вот сломлена, господа, — уверенно ответил капитан. Он снова налил в кофе коньяка, посмаковал и удовлетворенно заключил: — Генерал фон Манштейн сказал, что уже на днях освободит Керченский полуостров, чтобы затем всеми силами обрушиться на Севастополь.
— Да, но жертвы… очень много раненых оттуда… — вздохнул врач.
— У нас приличный опыт войны в горах Югославии, Албании, Греции, господа, — самодовольно отметил фон Гросс.
— Правда, что вы до войны путешествовали по Кавказу? — спросил лейтенант.
— Путешествовал, бывал там как турист, — ответил капитан.
— Крым нам тоже знаком, доктор, — подлил в свою чашку спиртное обер-лейтенант и уставился в окно, за которым колыхалось кукурузное поле.
Поезд шел, останавливался, лязгая сцепками, и снова полз на восток.
Фон Гросс склонился над развернутой картой Крыма. Он внимательно изучал пометки на ней, районы южного берега полуострова: Алушта, Гурзуф, Ялта, Алупка, Симеиз. Подняв голову, усмехнулся скептически и черкнул две стрелки, упирающиеся в Севастополь и Керчь.
— Да, я прав, господа. Эти два города — мизер по сравнению с той обширной территорией Крыма, которую уже заняли наши войска.
— Допустим, — скучающе кивнул обер-лейтенант, глядя на серую полевую дорогу вдоль железнодорожного пути.
— А теперь представьте, что мы уже на Южном берегу Крыма. Скажите, что вы видите там? — спросил капитан, раскрывая справочник.
— Море, горы, санатории, я полагаю, герр капитан, — ответил военврач. Он лежал на полке и сверху смотрел на карту.
— Сопротивление местного населения я вижу там, — скривился в усмешке Карл.
— Не исключено, господа, не исключено. Но вы забыли о музеях, картинных галереях! А дворцы? Ливадийский царский, Воронцовский графский, Юсуповский, Кич-Кинэ, многие другие… А ханский дворец в Бахчисарае… — немного помолчав, фон Гросс мечтательно сказал: — Картины Айвазовского в Феодосии… — и перевернул страницу справочника.
— Неужели вы думаете, герр капитан, что русские не эвакуируют эти ценности? — хмуро поинтересовался обер-лейтенант.
— Будем надеяться, что не все, господа, не все, — покачал головой капитан и замолчал. Только стук колес да дребезжание и скрип вагона нарушали тишину в купе. Наконец фон Гросс, не отрывая глаз от страниц книги, мечтательно заговорил:
— В Керчи имеется историко-археологический музей мирового значения, господа. Его сокровища, пишет доктор Кляйн, не имеют цены в денежном выражении…
Обер-лейтенант оторвался от окна, взглянул на капитана и хмыкнул. Затем вяло произнес:
— Допустим. А нам, альпийским стрелкам, что до этого?
— Твое настроение в последнее время мне что-то совсем не нравится, Карл. Веселее, увереннее смотри вперед, дружище, — короткая кривая улыбка промелькнула на лице капитана и сразу исчезла.
— Помните, в Греции? Мы захватили почти все острова. Итальянцы тоже. И чтобы их сохранить, нам приходится держать там парашютистов, морских десантников, альпийские отряды, в числе которых был и наш, целые эскадрильи самолетов… — обер-лейтенант достал сигарету, прикурил, швырнул спичку в окно, за которым виднелась свинцовая гладь Сиваша и, вздохнув, закончил: — А здесь просторы…
— Что ты хочешь этим сказать, Карл? — уставился на него фон Гросс.
— Нам понадобится очень много войск, чтобы держать занятые территории в своей власти, — ответил тот.
— У нас за плечами многомесячная безукоризненная работа в горах, Карл. Разве это не убедительное доказательство способности навести свой порядок и здесь?
В свете осеннего дня, струившемся сквозь окно купе, улыбка Карла была почти неуловима. Он ответил:
— Да, все это убеждает, конечно…
Состав сбавил скорость, медленно покатил мимо низких домов.
В дверь купе постучали, и фон Гросс крикнул, чтобы входили.
На пороге вытянулся унтер-офицер.
— Разрешите доложить, герр капитан, наш поезд приближается к Симферополю. Какие будут приказания?
— Подготовиться к выгрузке, Вайсер, и ждать, пока я не получу указания командования на месте.
В Симферополе капитан фон Гросс получил приказ срочно явиться к бригадефюреру СС Штумпфу. Его резиденция находилась при штабе командующего оккупационными войсками в Крыму Енеке и генерального комиссара Крыма Фрауэнфельда на Гоголевской улице.
В приемной эсэсовского генерала находилось несколько офицеров в ожидании аудиенции. Капитан фон Гросс поздоровался и представился сидящему за столом адъютанту.
— Бригадефюрер примет вас, как только освободится, — сказал тот и указал на свободный стул.
Вскоре из кабинета бригадефюрера вышел полковник, а адъютант тут же пригласил фон Гросса:
— Прошу вас, герр капитан…
Фон Гросс вошел в кабинет генерала, и в этот миг раздалось громкое:
— Воздушная тревога! Воздушная тревога! Всем спуститься в подвальные помещения!..
Приемная опустела, все присутствующие спешно устремились вниз, где цокольная часть здания была приспособлена под бомбоубежище.
— Останемся в кабинете, капитан, — сказал Штумпф. — Этот налет не причинит нам беспокойства, я думаю… — он посмотрел тяжелым, мрачным взглядом на подчиненного. Затем взял указку и подошел к крупномасштабной карте Крыма, висевшей на стене. — Подойдите сюда и слушайте меня внимательно, капитан фон Гросс.
Штумпф обвел указкой южное побережье и горы, подступающие к нему, и сказал:
— Заняв эту территорию, мы столкнулись с непредвиденными трудностями… Остатки войск русских и партизаны…
Капитан усмехнулся про себя, вспомнив слова обер-лейтенанта.
— У нас достаточно сил, капитан, но горы есть горы… — продолжал генерал. — Севастополь в кольце, и никто, слышите, никто не должен ему помочь!.. — повысил он голос. — Ни партизаны, ни остатки войск в горах! Вы поступаете в мое распоряжение, чтобы пресечь малейшие попытки русских оказать помощь Севастополю. Задача ясна, капитан фон Гросс? — вперил бригадефюрер свой тяжелый взгляд в командира специального альпийского отряда. — Я хочу вам сообщить еще кое-что, капитан. Партизаны… это серьезная помеха нам, очень серьезная… Трое суток почти никто не спал в одном из наших отрядов, преследуя их… Это был десант с катера, капитан, в Голубом заливе… — очертил он место на карте. — Этот десант был послан для связи с партизанскими группами… И знаете откуда? — взглянул генерал на фон Гросса. И, не дождавшись ответа, сказал: — Из Севастополя!..
— И каковы результаты, герр бригадефюрер? — спросил фон Гросс.
— К сожалению, им удалось оторваться от нас, капитан, — отвел глаза в сторону тот. И, повысив голос, выпалил: — Надеюсь, что от вас не будут уходить ни десанты, ни партизаны!..
— Так точно, герр бригадефюрер, мой отряд имеет большой опыт войны в горах.
— На это я и надеюсь, капитан фон Гросс. Севастополь должен быть взят!.. Вы все уяснили, капитан?
— Так точно, бригадефюрер!
Штумпф некоторое время изучающе смотрел на Гросса, затем негромко предупредил:
— И никакие прежние заслуги вам не помогут, если русские наладят связь через горы с Севастополем. — Хайль!
— Хайль! — выбросил вперед правую руку фон Гросс.
Когда он вышел на улицу, из репродуктора, укрепленного на балконе, передавали сводку из ставки фюрера. Он остановился, вслушиваясь в слова диктора, но ему мешала колонна войск. Громыхали орудия, самоходки, танкетки и машины с солдатами. И все же он услышал то, от чего на его лице появилась самодовольная улыбка: «… войсками армии генерала фон Манштейна взята Керчь…»
Немцы были уже в Керчи. За горой Митридат советские войска вели ожесточенный бой с пехотой противника. Тральщики, катера и баржи отходили от пристани Еникале и Генуэзского мола с последними частями Керченского оборонительного района.
Не успели переправиться на восточный берег пролива подразделения, прикрывающие эвакуацию армии. Они сражались до последнего часа, а затем ушли в Старокарантинские и Аджимушкайские каменоломни.
Наступила ночь. Жители, оставшиеся в городе, не спали. Люди то и дело выходили из своих домов и с тревогой прислушивались. Грохотали взрывы, полыхали пожары.
16 ноября утром гитлеровцы вступили в Керчь. Они появились из-за горы, у часовни. Пешие и конные, они цепочками спускались вниз. Их становилось все больше и больше. Осторожно продвигались, разглядывая пустые улицы.
В одиночку и звеньями пролетали к морю фашистские самолеты. Где-то громыхали еще взрывы, догорали пожарища. А у историко-археологического музея на улице Свердлова было абсолютно тихо.
Но вот со стороны Феодосийского шоссе появился легковой вездеход в сопровождении мотоциклистов-автоматчиков. Машина подкатила к музею, и из нее вышли полковник и три офицера.
Автоматчики оцепили все здание и двор, двое из них встали по обе стороны парадной двери.
Не успели немецкие офицеры пройти в вестибюль, их догнал обер-лейтенант и, щелкнув каблуками перед полковником, негромко что-то доложил ему и замер, ожидая приказания. Полковник сердито посмотрел на него, затем спросил:
— Он здесь?
Получив утвердительный ответ, отрывисто приказал:
— Привести немедленно!
Обер-лейтенант бросился к выходу. Через мгновение два солдата подвели шатающегося человека. Глаза его были как у пьяного, лицо небритое, красноармейская одежда в грязи и копоти. Он попытался вытянуться по стойке «смирно», с трудом вскинул руку и покачнулся.
— Почему вы здесь, лейтенант Бенцер?! — тоном, не обещающим ничего хорошего, спросил полковник.
— Контузило, не смог эвакуироваться, герр полковник… Ночью был на Генуэзском молу… — прерывающимся голосом заговорил Бенцер. — Наша авиация начала бомбить… Я не смог попасть на последний катер… Был оглушен взрывной волной…
Полковник свирепо сжал кулаки:
— Это уникальные художественные ценности! Стоимость их не определить никакими миллионами марок, Бенцер! Вы хоть понимаете, какие сокровища может не получить рейх из-за вас?! Куда их увезли, я вас спрашиваю, лейтенант Бенцер? Если след их будет утерян, предстанете перед судом!
Затем, повернувшись к майору, стоящему рядом, гневно добавил:
— И вы, Шмидт, лично будете держать ответственность перед рейхслейтером!
— Разрешите, герр полковник, заняться выяснением, куда увезены музейные ценности? — попытался как- то смягчить гаев полковника майор.
— Только не теряйте времени, Шмидт! — бросил тот, даже не посмотрев в сторону подчиненного.
Майор Карл Шмидт, специалист по культурным ценностям, был назначен эйпкзамфюрером (руководителем) Крамского отделения оперативного штаба рейхслейтера Альфреда Розенберга. Это отделение, или гауптарбайтсгрупа (главная рабочая группа), расположилась в Симферополе. Подобные отделения находились в подчинении главного оперативного штаба в Берлине, который возглавлял доктор рейхсгауптпггелленлейтер Герхард Утикаль.
Основной задачей этого штаба — айнзатцштаба — был вывоз ценностей из оккупированных стран Европы в Германию. В айнзатцштабе Розенберга работали 350 экспертов-искусствоведов. Они носили форму вермахта с соответствующими знаками различия.
Эти специалисты по культурным ценностям, на основании приказа Гитлера, представляли лично фюреру цветные фотографии вывезенных ценнейших произведений искусства для решения их дальнейшей судьбы. По фотографиям он отбирал наиболее ценные произведения для музея, который планировал создать на своей родине в городе Линце. В этом музее он намеревался собрать уникальнейшие картины из всех галерей мира… Оставшиеся фотографии Гитлер передал рейхсмаршалу Герману Вильгельму Герингу. Тот, в свою очередь, просматривал их и отбирал понравившиеся для своего охотничьего замка в Каринхале, а остальное направлял третьему человеку в империи — рейхсминистру гитлеровской пропаганды доктору Йозефу Геббельсу. Тот также отбирал наиболее ценное, а то, что не подошло ему, возвращал Альфреду Розенбергу, рейхслейтеру, министру по делам оккупированных восточных областей. Розенберг, как и каждый в этой цепочке, отбирал кое-что для себя, а остальное поступало в его оперативный штаб, который вел учет всех сокровищ для рейха.
Малейшее нарушение приказа Гитлера, любая попытка утаить, присвоить похищенные культурные ценности, влекли за собой суровые наказания. Однажды некий гауляйтер присвоил картину из музея оккупированного города и когда об этом узнало гестапо, он тут же был расстрелян.
Немецкие специалисты-искусствоведы были отлично осведомлены о всех культурных ценностях, хранящихся в музеях не только Европы, но и всего мира. Знали они и о сокровищах Керченского историко-археологического музея. Айнзатцкомандам оперативного штаба, идущим с передовыми частями вермахта, было приказано сразу же после захвата того или иного города немедленно брать под свой контроль музеи, библиотеки и другие культурные учреждения и составлять подробную опись захваченного имущества.
Но когда стало очевидным, что вермахту не всегда удается стремительно оккупировать города из-за упорного сопротивления, что обеспечивало время для эвакуации наиболее ценных фондов, Альфред Розенберг обратился с просьбой к шефу гитлеровской военной разведки Вильгельму Канарису, чтобы тот выделил в распоряжение айнзатцштаба рейхслейтера определенное число офицеров абвера. Им ставилась задача при заброске в советский тыл: выявлять маршруты и места хранения после эвакуации культурных ценностей, захватывать или задерживать их для передачи затем айнзатцкомандам оперативного штаба Розенберга.
Одним из таких офицеров абвера и являлся лейтенант Отто Бенцер. Заброшенный в Керчь под видом бойца Красной Армии, он должен был следовать за эвакуируемыми ценностями историко-археологического музея и при возможности захватить их, а если это не удастся, то затормозить дальнейшее следование вывозимых фондов в глубь страны. Но ему не повезло. От своей же авиации он пострадал и поэтому не смог выполнить важного задания.
4
В горисполкоме, куда направили Митина и Иванцову, еще работали и, наверное, собирались работать допоздна.
Председатель горисполкома радушно встретил керчан и распорядился сверить содержимое чемодана с представленной описью. Открывали его в присутствии трех человек при соблюдении строгой секретности. Все сошлось в точности.
Чемодан закрыли на замки, поставили две сургучные печати. На этот раз Армавирского горисполкома.
Получив акты приема музейных фондов, Митин и Ольга с нескрываемым облегчением вздохнули.
Мест в гостинице не было, и их пригласили к себе на ночлег сотрудники исполкома.
Армавир жил по законам военного времени. В городе строго соблюдалась светомаскировка, дежурили наблюдатели за воздухом, по улицам ходили военные патрули и звенья «ястребков» — так назывались истребительные батальоны по борьбе с диверсантами и шпионами.
Точных указаний как действовать дальше — после доставки ценностей в Армавир не было. И Митин с Ольгой на следующий день попытались связаться по телефону со своим эвакуированным на Тамань начальством. Но это им не удалось. Решили находиться пока здесь, возле сокровищ музея, а тем временем послать письмо-запрос: как быть?
Митин вскоре переехал в гостиницу, которая в основном была занята военными, и ему, мужчине, было легче получить там место. А Иванцова устроилась на частной квартире.
И Юлий Иванович, и Ольга томительно ожидали ответа на свой запрос, но его все не было. Не было письма и от родных Ольги, которым она написала сразу же по прибытии в Армавир. Не утешали и сообщения с фронта. Но они ждали и верили, что радостные вести будут.
Такой день наступил. В канун Нового года советские войска освободили их родную Керчь. Митин, получив разрешение, сразу же выехал туда. Иванцовой такое разрешение не дали, и она пошла в военкомат. Но получила отказ. Оставалось одно — ждать вызова из Керчи, который обещал ей выслать Юлий Иванович.
Проходили дни. Ольга начала получать письма от родных и регулярно писала им в Сухуми. В Керчь они не возвращались, так как на это не всем давали разрешение. Город оставался еще прифронтовым. И пока положение в Крыму не стабилизируется, возвращались только те, кто там сейчас необходим. Поэтому и сокровища Керченского музея оставались пока в Армавире.
Поздно вечером Иванцова приходила в свою уютную, теплую комнатку, которую она снимала у Анисии Григорьевны, и за вечерним чаем с айвовым вареньем подолгу беседовала с хозяйкой, обсуждая новости и разделяя радость, когда приходили письма от ее родных с фронта. И вот однажды Ольга узнала, что дочь хозяйки Клава только потому была принята в действующую армию, что сумела успешно закончить курсы совершенствования немецкого языка, которые находятся где-то здесь, в Армавире. В этот вечер Иванцова приняла твердое решение поступить на эти курсы.
… Небо обложено темными тучами. Несколько дней, с небольшими перерывами, шел дождь, иногда вперемешку со снегом.
Юст некоторое время смотрел на дом, не решаясь в него войти. Услышав шум приближающего автомобиля, он скрылся в подворотне. Автомобиль с военными проехал мимо, кто-то пробежал под зонтом. И опять — никого.
Юст вошел в подъезд и поднялся по лестнице. На втором этаже он остановился, прислушался. На двери была медная пластинка с выгравированной надписью: «Инженер-путеец Карл Оттович Юст». Рука Юсга потянулась к пуговке звонка.
Дверь открыла старушка. Она некоторое время всматривалась в пришедшего и вдруг воскликнула, приложив руки к груди:
— Майн Готт, Эрих!
Юст быстро вошел в квартиру, захлопнул за собой дверь.
В прихожей старушка, его бабушка по отцу, Берта Фридриховна, повисла на шее внука, причитая по-немецки. Юст освободился из ее объятий и также по-немецки произнес:
— Цел и невредим, как видишь.
— Эрих, Эрих… — суетилась Берта Фридриховна. — Проходи, грейся, снимай одежду, промок весь…
Юст сбросил пальто, ботинки, прошел в комнату и с наслаждением опустился в кресло, чуть прикрыв глаза.
У Берты Фридриховны были вопросы, но она не задавала их, молча, с любовью рассматривала внука, который, казалось, уснул в кресле.
Спустя минуту-другую Эрих взглянул на нее и как бы с сожалением произнес:
— А ты, Берточка, постарела… Где мои отец, мать?
— Отец служит… — присела на краешек стула бабушка.
— Служит? Его не выслали? Как немца? — встал и тут же снова сел Юст.
— За что же его высылать, Эрих? — всплеснула руками Берга Фридриховна.
Но Юст ничего не сказал на это, а принялся как бы рассуждать вслух:
— И не посадили, и не выслали…
Берта Фридриховна некоторое время смотрела на внука и отметила про себя: «Да, изменился Эрих, очень изменился за то время как уехал на учебу в Ростов. И вопросы его…». Она встала и сказала:
— Не то и не другое, Эрих. Я сейчас приготовлю ванну.
— А мать где? — остановил ее внук.
— Тоже служит. Сейчас все должны заниматься нужным делом, война.
— Э-э, нет, нет и нет, — покачал головой внук. — Мы — немцы, хотя и живем в России. И если мы не должны воевать против своих, то не должны и помогать Советам, — и, увидев удивленные глаза старушки, он улыбнулся и спросил: — Ты почему на меня так смотришь?
Берта Фридриховна не скрывала своего удивления и смотрела на внука, не зная, что сказать. Потом спросила негромко:
— Эрих, почему ты не писал? Где ты был? В Ростове ведь фашисты…
— Радио надо слушать, Берта Фридриховна, сейчас там опять Советы… Такая кутерьма, такая кутерьма была, что я… мне… одним словом, я здесь, в Армавире… в отчем доме! — хлопнул руками по коленям.
Старушка молчала, чувствуя, что тот что-то не договаривает. О себе, о своем положении, неожиданном появлении в городе, когда в это время он должен быть в армии. И она поинтересовалась:
— Надеюсь, у тебя бронь и все в порядке, Эрих?
— И даже с документами все в порядке!
Берта Фридриховна решила пока больше не расспрашивать его, так как поняла, что он все равно правды не скажет, кивнула головой и вышла из комнаты, повторив:
— Сейчас приготовлю ванну…
Эрих оценил сдержанность бабушки и, чтобы сгладить возникшую между ними недоговоренность, громко крикнул ей вслед:
— Так когда приходят мать и отец?
— Они не приходят, Эрих, — обернулась Берта Фридриховна, — они в армии. Сейчас все должны… — и хотела что-то сказать, объяснить внуку, но тот со своей характерной ухмылкой опередил ее.
— Странно, сын сидит за решеткой за попытку ограбить ювелирный магазин, а их даже не потурили из армии…
— Какой ювелирный магазин? Что ты такое говоришь, Эрих? — испуганно отшатнулась от него старушка.
— Да это я так, — спохватился внук и встал. — Готова ванна?
… В аудиторию вошла Берта Фридриховна, в шубке неопределенного меха, в ботах. Придерживая сухонькой рукой небольшую кожаную сумочку, обвела взглядом помещение. Здесь собрались люди разного возраста.
— Гутен абенд! — поздоровалась и подошла к учительскому столу, доставая из сумочки блокноты.
В ответ послышалось дружно «Гутен абенд!», шум пододвигаемых стульев, а затем в аудитории наступила тишина.
— Сегодня мы с вами начинаем занятия по немецкому языку, языку, на котором разговаривали великий Гете, Гейне…
— … И Гитлер тоже, — в двери класса, скрестив на груди руки, стоял Юст и насмешливо смотрел на Бергу Фридриховну.
— Эрих, как можно! — бросила она укоризненно. А потом торопливо встала и вышла к внуку, прикрыв дверь.
— Ты снова пьян! — сказала сухо и коротко.
— А ты снова их учишь?.. — вместо ответа спросил Юст и плюнул на пол.
— Эрих, сейчас все должны…
Резкий смех не дал ей закончить:
— Нет и нет! Мы немцы, и ничего мы не должны.
— Майн Готт! Эрих, немедленно иди домой, ты пьян.
Юст отступил, круто повернулся и зашагал по коридору к выходу. Берта Фридриховна выпрямилась, поправила шляпку и, став вновь строгой и собранной, вошла в аудиторию.
На улице Юст едва не налетел на девушку, которая остановилась у дома, читая вывеску. Это была Ольга Иванцова.
— Скажите, пожалуйста, — обратилась к нему Ольга, — здесь курсы немецкого языка?
— Ха-ха-ха! — засмеялся Эрих, оглядывая девушку с ног до головы. — Вы хотите изучать язык фашистов? — спросил по-немецки.
Ольга отступила и выпалила с гневом тоже по-немецки:
— Да, чтобы лучше их побеждать! — и направилась к входу.
Но Юст загородил ей дорогу:
— Могу обучать немецкому бесплатно. Пойдешь со мной в кино?
— Не имею времени, — взялась за ручку двери Ольга и, отстранив Юста, вошла в вестибюль.
— Я Юст. Эрих Юст, — бросил он вдогонку. — Будем знакомы!
С этого дня Ольга Иванцова, поступив на курсы, начала совершенствовать свои знания немецкого языка. Училась прилежно, старательно, и вскоре она снискала к себе особое уважение преподавательницы Берты Фридриховны. Однажды та заметила:
— Иванцова Ольга, я вас учу берлинскому произношению, а вы отвечаете мне по-кельнски. Прошу учесть это…
Вскоре Ольга начала говорить «по-берлински», и Берта Фридриховна удовлетворенно прислушивалась к ее произношению, не скупилась на похвалу за прилежание.
Эрих Юст после первой встречи с Ольгой часто набивался в провожатые, но Ольга под разными предлогами решительно отказывалась.
Как-то вечером после занятий, когда она вышла из здания вместе с другими курсантами, ей преградил дорогу Юст и со своей нагловатой улыбочкой спросил по-немецки:
— С вами можно говорить на родном языке? Гутен абенд, фройляйн!..
Иванцова посторонилась, давая проход другим, и ответила:
— Гутен абенд, Юст. Вы, как обычно, навеселе?
— Не нравлюсь, ха-ха-ха. Так проводить тебя домой? — не пропуская девушку, настаивал он.
— Я неоднократно вам говорила, чтобы вы оставили меня в покое! — с заметным раздражением ответила Ольга.
В это время к ним вышла, осторожно ступая, Берта Фридриховна, и девушка настоятельно посоветовала:
— Проводите лучше свою бабушку, Юст.
— Эрих! Эрих! — увидев внука, обрадовалась Берта Фридриховна. — Ты вернулся со смены, чтобы встретить меня?
Она подошла к молодым людям, благопарно улыбнулась, взяла Эриха под руку. Юст замялся:
— Конечно же, конечно, Берточка, чтобы встретить тебя!.. Но не после смены, а идя на нее, — засмеялся он.
— Эрих, как и его отец, раоотает на железной дороге. У него ночные смены… — пояснила Иванцовой Берга Фридриховна. И с достоинством добавила: — У него бронь от армии.
Этот разговор происходил на немецком языке, и его услышали патрульные из истребительного батальона. Они насторожились, и старший подошел, взяв под козырек:
— Прошу предъявить документы, граждане.
Женщины протянули свои документы, Юст с улыбочкой — свои, разглядывая патрульных.
— Вас насторожил наш разговор по-немецки? — улыбнулась Иванцова. — Мы учимся здесь на курсах немецкого языка, — пояснила она.
Старший возвратил документы, и патрульные ушли.
— До свидания, Берта Фридриховна, — сказала Ольга. — У вас есть провожатый…
Юст с недовольным видом посмотрел ей вслед, взял небоежно под руку Берту Фридриховну, и они пошли в другую сторону.
Проводив старушку домой, Юст заспешил на станцию. Вокзал, семафоры и стрелки были затемнены, станция была узловой, на путях стояло много составов. Одни ожидали своей очереди на отправку в сторону Кавказа, другие — Ростова.
Взяв в дистанционной молоточек с длинной ручкой и фонарь с щелевой прорезью для синего света, Юст пошел между эшелонами, осматривая вагоны, постукивая по колесам и буксам.
