Оглавление

Кисельный берег

1

Зима обрушилась на бойца посреди поля. Всего лишь в нескольких шагах за его спиной осталась полоса узкой межи — замшелые валуны и почерневшие деревья с остатками листвы, — чернота не паханой три года земли и небо над головой — чернильная синь осенней ночи. Внезапно, не предупреждая, из невидимой тучи повалил снег. Плотно и крупно, разом обозначая белые проплешины мерзлого поля, увеличивая их и сливая с помутневшим небом.

«Ах, досада какая! — подумал боец. — Мне бы маскхалат! А то виден буду, как таракан на скатерти».

Он остановился, крутанул на ремне вокруг уже намокшего ватника себе за спину неприхотливый «Шмайссер», подставил ладони под летящий снег. Снег таял, превращался в воду, и боец брызнул ее себе в лицо — курносое, с широкими скулами, лицо молодого парня, но с впалыми щеками и усталыми глазами взрослого мужчины.

«Надо идти. Скоро мост. Он должен быть где-то левее».

В разведку, в одиночку, парень ходил часто и с видимой охотой: кочевой бесхитростный уклад партизанской жизни ему, человеку городскому, был непривычен и тягостен. Но не скромным своим бытом, а свойским и слишком уж простецким характером отношений между партизанами, приходящимися друг другу то дядьями, то кумовьями, то братанами, которые напрочь отодвигали в сторону армейский устав. Бойцу, воевавшему больше года в пехоте и имеющему сержантские лычки, это казалось неправильным. Да, кровные узы помогают бить врага, думалось ему, но… Но посчитать в отряде кадровых военных — пальцев одной руки много будет. Крупных, значимых дел пока не было. Только редкие стычки с местными полицаями, еще реже с регулярными немцами, и это обманывало добровольческий порыв юноши уже двухлетней давности и не давало сполна отомстить за своих друзей по призыву и окружению.

Лишь в разведке, добросовестно выполняя любое задание, он чувствовал себя нужным на этой войне. Даже счастливым.

— Ты посмотри, что там да как, — перед выходом напутствовал сержанта командир отряда и продолжал: — Село до войны знатное было, крепкое хозяйством. Людьми работящими, неленивыми славилось. Я знаю, я в правление входил. Центральная усадьба наша в пяти верстах была, весовая, ток… Эхе-хе… А тут конюшня, да какая! А вдруг она сейчас не пустой стоит? Гады-захватчики они, конечно, а все же радеют. Да и полиция на конях ездит… Понимаешь? Нам бы лошадок, ой как! И не только их… Обозы, обозы не пропусти! Гляди сюда.

Командир загнул лист трофейного блокнота, послюнявил карандаш, стал уверенно чертить:

— По лесу до заимки знаешь как идти… Снова лесом… Болотце здесь… За ним проселок, но наезжен, дальше поле. Большое. Ох, и пшеницу же оно рожало! Ну, так… Дорога пошла по его краю, слева. Ты дуй напрямки, как раз возле моста с ней снова и встретишься. Мост наши, отступая, хотели разрушить, но не успели, немцам — незачем. Вот… На том берегу дорога будет загибать вправо, вдоль речки, и совсем рядом там — конюшня. Приметная она… Село дальше, с полверсты… Все… Да, это… Зайди к Настюхе-поварихе, возьми чего с собой. Я распорядился.

2

Он чуть было не полетел с крутого берега вниз к беззвучной воде. Вовремя остановился, отпрянул назад, но поскользнулся, упал на свой сидр. Кирзачи повисли над обрывом, почти совсем невидимые в плотном тумане.

«Так это туман, а я думал, снег впереди сгустился, — сержант приподнялся на локте. — Странно, вода, что ли, горячая. Почему так парит? Словно молоко в воздухе разлилось. Молочная река, кисельные берега. Впрочем, этот берег на кисель-то не очень-то похож. Может, тот? Командир нахваливал: сельцо — крыльцо — сальцо… М-да… А на мост-то я не вышел!»

Он поднялся на ноги и торопливо зашагал вдоль гладкой, словно отштукатуренной стены тумана, поднимающейся вертикально вверх, исчезавшей в непрекращающемся снегопаде. Сержант не озадачился необычным явлением природы, тем более не испугался. Наоборот, в его голове нарисовалась очень мирная картина из детства, чем-то схожая с этим висящим справа молоком: он совсем пацан, с такими же оболтусами ловит рыбу на Обводном канале. Было у них заветное местечко, где труба выбрасывала в холодную воду горячие мыльные стоки из ближайшей бани. Парило и воняло ужасно, но в металлическую сетку в виде перевернутого парашюта иногда попадались какие-то мальки… А приятели давно повзрослели, и призыв был у них общий, а он здесь, а кто-то, наверное, там, куда поднимается и поднимается эта стена…

Вот она — дорога, упирается в деревянный настил. Видна также часть перил, как будто прислоненных торцами к белой стене. Все под слоем снега, но присутствует ощущение добросовестной работы мастеров-плотников. А вот чего нет, так это следов. Ничьих. Это хорошо. Можно рискнуть.

Разведчик вышел из-за дерева, быстро преодолел десяток метров и оказался на мосту перед молочной пеленой.

«Шмальнуть бы туда для верности! — Он ободряюще поцокал языком. — Ну, сапоги мои там уже были и при мне остались! Иду!»

…Он почувствовал: что-то толкнуло его в спину, аккурат под лопатку со стороны сердца, и выдавило из тумана.

Сразу несколько мыслей мелькнуло в голове у сержанта: снег прекратился, воздух необычайно теплый и свежий, и он, сержант, падает на доски настила — близнеца того, с противоположного берега. Оказалось, подгнившая доска подломилась под армейским сапогом.

«Тут шею свернуть, как портянку навернуть. И не мудрено!»

Первым делом он кинулся искать отстегнувшийся от удара магазин пистолета-пулемета. Беда, если тот провалился, несмотря на заплаты, в многочисленные щели и рваные дыры моста. Впрочем, по короткому звуку звяканья металла о металл слух разведчика сумел определить направление, и вскоре боезапас был найден лежащим между торчащими гвоздями, там, где отсутствовала балясина перил.

Наконец-то сержант смог оглядеться.

Снегопад действительно прекратился, и от высокого звездного неба вокруг сделалось светлее, прозрачнее как-то. А воздух?! Такого воздуха солдат не вдыхал с начала войны; в нем не чувствовался дым печей-буржуек ленинградских квартир, лесных партизанских костров, полевых кухонь, коптящих фитилей самодельных светильников; а главное, не было запаха пожарищ и пороха, запаха войны не было.

Тепло, будто сентябрь. Листья на деревьях, а не под ногами.

«Судя по всему, здесь какая-то особенная климатическая зона, курорт». Парень читал о таких в книжках, но бывать не приходилось.

«Теперь понятно, почему тут был колхоз-миллионер. Еще бы! Условия!»

Подытожив, разведчик двинулся к своей цели вдоль лесополосы по обочине дороги. А дорога была ужасной, под стать мосту, и смотрелась в окружающем благолепии природы варварским созданием: рытвины и бугры пересекались глубокими колеями причудливым образом; относительно ровные участки с острыми желтоватыми камнями упирались в огромные лужи неизвестной глубины — в них смело вели только следы танковых траков, все другие жались к краям дороги, выкатывались на обочину, давя и пачкая грязью траву.

«А следы-то все больше автомобильные. Ни лошадей, ни подвод. Кто же в селе?»

Внезапно в спину сержанту ударил свет.

Машинально, на инстинкте, боец молниеносно прыгнул в спасительную тень придорожных кустов, перекатился на живот, снимая «Шмайссер», вжался в землю, головой к источнику опасности — двум прожекторам нестерпимо белого света прямо посредине дороги. Они не приближались. Сержант понял, что это свет от фар какого-то стоящего транспорта, потому как сумел разглядеть через прищур глаз темный силуэт и услышал рокот мотора. К мотору примешивались еще глухие частые удары, но, возможно, это стучало сердце бойца.

«Если кто появится, то короткая очередь и граната в бронемашину. Только бы добросить!»

Но никто не появился, а бронемашина без единого выстрела, все отчетливее показывая необычные очертания, начала медленно приближаться к обрадованному разведчику.

«Не заметили. А чего тогда стояли? Может, приспичило? Ух, ты!..»

Перед блестящей радиаторной решеткой в виде зверской улыбки висела катушка с намотанным тросом. Широкий покатый капот имел по бокам каплеобразные стекла, из которых и бил этот кинжальный белый свет, а темные фары привычной формы почему-то на крыше, над водительским стеклом плавно изогнутой формы. Стекла для военной машины было многовато. Может, оно бронированное? Во всяком случае, через него внутри ничего не было видно, как не видно и никакого внешнего оружия.

Когда совсем близко от головы затаившегося разведчика закрутилось переднее колесо странной машины, он отметил небольшую высоту резной шины на матовом металлическом диске со сложным геометрическим рисунком толстых спиц (или не спиц?). В центре крутился какой-то символ.

Вдруг одно из боковых стекол поползло вниз. Глухие звуки, сопровождавшие движение, усилились, и в них стал угадываться какой-то чужой для уха ритмический рисунок. Послышался голос, похожий на женский, вроде простуженной оперной певицы; он нараспев произнес несколько неразборчивых слов, эхом которым что-то зацыкало и заскрежетало. Стекло остановило ход, затем так же медленно стало подниматься вверх, но прежде чем оно закрылось, в щель вылетела маленькая искорка, прочертила дугу в ночном воздухе и упала на обочину возле самого носа сержанта, шипя и угасая в небольшой лужице. Истосковавшийся по куреву, нос сразу уловил запах табака, и пальцы непроизвольно потянулись спасать тонущий окурок. Сержанта не удивили ни его необычная форма, ни мелькнувшие на гильзе буквы «L&M». Он успел лишь порадоваться его размеру и будущей затяжке, когда поспешно совал чинарик за отворот шапки. Затем рванулся с земли через скользкую колею на другую сторону дороги: могла пойти колонна, лежи тогда тут целую вечность.

Но, перебегая, он не мог не посмотреть вслед чудной машине, тем более было на что.

В белом ореоле она мерно и солидно покачивалась на жидких рытвинах, закидывала грязью наполовину стеклянный задок с подвешенным запасным колесом, освещенную прямоугольную табличку, на которой зоркие глаза сержанта разглядели «о 211», и удивительные фонари по бокам кряжистого корпуса, ярко и бесстыже горевшие красным огнем.

«Совсем обнаглели, фрицы. Ничего не боятся», — подумал сержант и скрылся в кустарнике.

3

— Слушай, а ты давно этим делом увлекаешься?

Молодой высокий парень, одетый в неброскую старенькую куртку, тесную на широких плечах ее владельца, не застегнутую и позволяющую видеть складки объемного свитера с воротом «под горлышко», неловко разворачивал пластинку жевательной резинки. Только он задвигал массивной челюстью и собирался выкинуть скомканную обертку за окно машины, как та упала куда-то под его переднее пассажирское сиденье. Парень сделал вид, что не заметил этого.

— Этим… копательством?

— Бумажку подбери, — тихо, но твердо сказал водитель.

Парень, кряхтя, стал шарить между своими сорока пяти размерными сапогами.

«Ишь, раскомандовался, ариец хренов. Вылитый немчура: затылок бритый, сам с белобрысой челкой; глаза мутно-голубые, колючие; нос с немецкую сосиску. Одет соответствующе: зелено-коричневый камуфляж, ботинки высокие со шнуровкой. Каски не хватает, но примерял уж точно… Аккуратный. Курить в машине запретил… Заплатит ли тоже аккуратно, как обещал?»

— Выбросил?.. Вообще-то, за это копательство по голове не гладят, и помолчать бы мне надо… Скучно, ночь, дорога дрянь…

Я из «крутых», но одиночка. Иногда беру напарника, вот как тебя, землицы покидать. Но чаще сам, потому как делиться не люблю. Увлечение, спрашиваешь. Нет, это страсть. В детстве, бывало, убежим с пацанами за село на окопы, гильзы открыто на земле лежат. А то патрон попадется, в костер его… Страшно, весело, сердце из груди выскакивает… Помню бляхи, штык один и… череп. Он из каски немецкой вывалился. Все дали деру, испугались, а я вернулся.

— Значит, прибыльно? Тачка класс!

— Дурак! У меня работа престижная есть. Говорю же — страсть!!! Денежка, конечно, капает, но…

Его слова прервал грохот в багажнике.

— Вот-вот! Думаешь, там только лопаты бряцают? Вложиться надо, и отдача будет.

— Точно будет?

— Будет, будет… Не мешай! Родина расслабляться не позволяет. Дорога аховая, для тракторов, только трактористы нынче и те стали в городе менеджерами… Еще мост этот!

Машина шла вдоль поля. Белый свет фар выхватывал на обочине валуны, бугры. Что находилось там, в темноте, было не видно, но ясно, что не сжатое поле Левитана. На дороге же тени от рытвин пугали своей контрастной глубиной.

— Здесь, в селе, никто не живет уже давно. Дома пустуют, обветшали… Прабабка моя, кремень, до последнего держалась, единственный жилой дом, а помню, изб под пятьдесят было… Правда, еще один фермер-любитель пытался что-то возродить, отстроить. Мыкался-мыкался, а потом исчез: то ли плюнул на все, то ли убили… Так вот, прабабка… Я ее про войну вопросами доставал. Она отмалчивалась, говорила: «Отстань, злодень, не помню»… «Не помню», а ведь ей четырнадцать, что ли, было. Но про один бой не утаила. По ее словам, партизаны тут у фермы… После расскажу. Сейчас — мост!

Название что мост. Перил нет, а высоко ведь. Дощатый настил только для колес, посередине лежат шпалы просмоленные. Заплаты, гвозди…

Водитель засунул руку под камуфляж, достал что-то, поцеловал, зашевелил губами…

«Надеюсь, он не рыцарский железный крест там целует», — подумал второй.

Машина медленно переползла на противоположный берег, без происшествий. Обрадованные, они даже включили автомагнитолу. По салону разлился густой регги.

«Водить он умеет! А может, нечистая сила с ним в сговоре! Место подходящее…»

— Стой! Там человек с автоматом!

Массивный пассажир всем телом повалился на водителя, схватился за рулевое колесо. Внедорожник, клюнув передней лебедкой, остановился.

— С ума сошел! Руки!.. Какой человек, нет никого!

— Нет, он был! Я видел: ватник, мешок за плечами и… автомат как в кино… немецкий.

— Померещилось… Автомат немецкий… Да за это…

Водитель с хищным выражением на лице стал всматриваться в пустоту дороги. Никого, только ночные мотыльки слетались на свет фар и звуки регги.

— Выйти да поглядеть, что ли? Пойдешь со мной?

Но парень, доставая пачку сигарет и нервно закуривая, только отрицательно замотал головой.

Храбрый «немец» заколебался в своей решимости:

— Ладно, не пойду. Тут грязи по колено… Поехали! И прекрати вонять в салоне!

Парень сделал несколько затяжек и послушно выкинул сигарету в темноту ночи.

— Далеко еще?

— Не. Раз живые — доедем!

4

Сухие ветки кустов и чахлых деревьев хлестали по лицу, цеплялись за ватник, шапку, оружие. С отвратительно громким треском ломались и падали вниз. А там сапоги то и дело натыкались на какие-то кочки, коренья, путались в петлях невидимых вьюнов, проваливались в сырые ямы, черпая через край тухлую воду. Боец пыхтел, с трудом продирался вперед, с ужасом думая, что эти несколько десятков метров станут последними в его жизни.

«Хенде хох кричать не будут — полоснут на звук из пулемета, и найдут меня здесь лет через сто…»

Но тут пошло редколесье, стало сухо, и сержант вздохнул свободнее. Около разлапистой ели он присел на вовсе не холодную землю, сплошь устланную сброшенными иглами, выжал на них воду с портянок, перемотал и обулся. Рука сама потянулась за отворот шапки. Чудная сигарета, хороший табак… Боец вздохнул: «После, после…» — энергично поднялся и, низко пригибаясь, побежал от дерева к дереву, понимая, что уже где-то рядом должна открыться конюшня.

И верно: как-то сразу кончился лес, и, лежа у края отрытого пространства, разведчик мог неторопливо оценить обстановку и разглядеть постройку.

«Охранения нет, но и лошадей не видно… Да и не слышно… А должно бы, раз конюшня: окна-то без стекол… и без рам! Видать, новые хозяева не очень пекутся о поголовье. У нас так не строят, у нас и морозы бывают…»

В довоенной кинохронике молодой городской парень видел передовые колхозы, улыбающиеся лица стахановцев полей и скотны