Оглавление

Часть 1. Победители — «враги»

Газета «Правда» №296. 26 октября 1938 г.

«Герои Хасана

Сегодня публикуются Указы Президиума Верховного Совета Союза ССР о награждении бойцов, командиров и политработников, участвовавших в героических боях у озера Хасан с японскими захватчиками. Высокая награда правительства является выражением той всенародной любви, которой окружены в советской стране участники незабываемых боев.

С величайшим вниманием и напряжением следил многомиллионный советский народ за развитием событий на дальневосточном рубеже нашей родины. Весть о подлом нападении японских генералов на советскую землю всколыхнула весь народ. Негодование советского народа было беспредельно. В больших городах и в отдаленных деревнях, на фабриках и заводах, в колхозах и в совхозах — всюду гремел гневный голос парода: «Смерть подлым японских захватчика!»

Японская военщина, пытавшаяся втянуть Японию в войну с СССР, получила назидательный урок в боях у озера Хасан, урок, который надолго отобьет у кого бы то ни было охоту совать свое свиное рыло в наш советский огород. Доблестная Красная Армия, воодушевленная высокими идеями коммунизма, вооруженная по последнему слову техники, полная беззаветной любви к родине, разгромила японских генералов и, как грязный сор, вымела с советской земля кичливые полки японской «императорской» армии. Провокация японских генералов не удалась.

Бойцы Красной Армии храбро и самоотверженно сражались за родину, зная, что за ними стоит весь 170-миллионный советский народ, полный священной ненависти к гнусным провокаторам и бандитам из лагеря японской военщины. Бойцы Красной Армии, дравшиеся с необыкновенным героизмом у берегов озера Хасан, знали, что они защищают мирный труд своего народа, защищают социализм против фашистского варварства, защищают дело всеобщего мира.

Политсостав, воспитанный партией Ленина–Сталина, цементировал действующие части, воодушевлял бойцов, показывая личный пример самоотверженного выполнения воинского долга.

История хасанских боёв насыщена героизмом. Вес участники памятных сражений, начиная от высших командиров и кончая рядовыми бойцами, горели желанием в кратчайший срок уничтожить врага, не щадя ни своих сил, ни своей жизни. В бою за высоту Заозерную смертью храбрых пал пулеметчик А. Ширманов. В его ранце товарищи нашли записку следующего содержания: «Буду воевать до конца, насколько хватит моей силы, но врагу со своим геройским пулеметом не уступлю. Отступать не буду от советского рубежа, и японец не вырвется из-под моего пулемета. Отличный стрелок Ширманов». Лейтенант Левченко, участник боев, рассказывает о героическом порыве, который охватил всю его роту: «Пулеметчик Гольянов появлялся там, где угрожала опасность, где нужен был его пулемет. В момент атаки, когда я стоя отдавал приказания, группа японцев, воспользовавшись дымовой завесой, подкралась совсем близко. Японцы уже брали меня на мушку, но в этот момент подбежал ко мне Гольянов. Он стоя дал очередь из ручного пулемета и уничтожил всю группу японцев… Красноармейцы не знали страха. Помню, как комсомолец Горелов, окруженный пьяными японцами, бросился на них с винтовкой наперевес и яростно уничтожал врагов в штыковом бою».

Противник нес страшные, потери. В боях у озера Хасан бойцы Красной Армии еще раз показали перед лицом всего мира свое высокое моральное превосходство, свою храбрость, мужество, выносливость, своё умение владеть оружием. Славные традиции гражданской войны витали над доблестными полками Красной Армии в сражении у озера Хасан. Революционный энтузиазм умножался на первоклассную технику. Нет такой силы, которая могла бы устоять против Красной Армии, полной пламенного патриотизма!

Доблестной армии советского народа есть что защищать!

В боях у озера Хасан показали свою отвагу и мужество бойцы всех родов оружия. Бойцы и командиры — артиллеристы обеспечили меткий, уничтожающий огонь. Славные танкисты прокладывали путь пехоте, рвали проволочные заграждения, преодолевали рвы и перевалы, разили в лоб противника, уничтожали японские огневые точки. Ничто не могло остановить советских танкистов! Наши мужественные летчики бесстрашно громили позиции врага, поливая противника губительным дождем бомб. Наши связисты под огнем противника налаживали связь, демонстрируя своё мужество и свое высокое знание техники. И, наконец, наша великолепная пехота, сильная своими многовековыми традициями, своим упорством, выносливостью, храбростыо, ещё и ещё раз показала свою всесокрушающую мощь.

Указом Президиума Верховного Совета СССР 40-я стрелковая дивизия награждена орденом Ленина, а 32-я стрелковая дивизия и Посьетский пограничный отряд — орденами Красного Знамени. Эта славная награда войсковых соединений завоевана усилиями бойцов, командиров и политработников всех родов оружия.

Товарищ Сталин говорил:

«Нигде в мире нет таких любовных заботливых отношений со стороны народа к армии, как у нас. У нас армию любят, ее уважают, о ней заботятся. Почему? Потому, что впервые в мире рабочие и крестьяне создали свою собственную армию, которая служит не господам, а бывшим рабам, ныне освобожденным рабочим и крестьянам».

Любовное и заботливое отношение народа к армии с особой силой выразилось в дни боев у озера Хасан. В адрес действующих частей Красной Армии непрерывно шли телеграммы с разных концов страны, и в этих телеграммах рабочие, колхозники, советская интеллигенция приветствовали бойцов, заявляя о своей готовности грудью встать на защиту родины. От всего сердца, от всей души народ посылал в армию подарки, желая этим выразить свою любовь к главным бойцам. Девушки села Прилуки написали письмо бойцам, командирам и политработникам армии, в котором выразили свои горячие чувства: «Мы, девушки, всегда готовы встать вместе с вами в ряды славных дальневосточников. Помните! С вами весь советский народ, всепобеждающая партия большевиков во главе с великим Сталиным».

Это письмо выражает чувства всего многомиллионного советского народа!

Красная Армия, имеющая за своими плечами весь народ, опирающаяся на поддержку всего народа, — непобедима.

Красная Армия выбросила коварного подлого врага из пределов советской земли, растоптала и уничтожила подлых гадов. На высоте Заозерной гордо реет красное знамя. Под красными знаменами советский народ победил и годы гражданской войны, под красными знаменами советский народ построил первое в мире социалистическое государство рабочих и крестьян, под красными знаменами советский народ идет от победы к победе.

Честь и слава героям Хасана! Никогда народ не забудет беспримерного героизма бойцов, командиров и политработников доблестной Красной Армии, разгромившей японских генералов. В честь героев Хасана советский народ сложит прекрасные пески, и их будут петь с любовью от края до края нашей прекрасной родины».

От автора

За четыре дня до Указа Президиума Верховного Совета Союза ССР о награждении бойцов, командиров и политработников, участвовавших в героических боях у озера Хасан с японскими захватчиками — утром 22 октября 1938 года был арестован маршал СССР Василий Константинович Блюхер, участник и герой двух войн — Великой 1914 года и гражданской. Советский военный, государственный и партийный деятель, первый кавалер ордена Красного Знамени и ордена Красной Звезды. Военный министр Дальневосточной республики и третий главнокомандующий Народно-революционной армии ДВР.

Газета «Правда» №28. 29 января 1939 г.

«10 марта откроется очередной XVIII съезд нашей великой Всесоюзной Коммунистической партии большевиков.

Постановление Пленума ЦК ВКП (б) о созыве XVIII съезд большевистской партии рабочие и работницы, инженеры, техники и служащие нашего Станкостроительного завода «Красный пролетарий» встретили с огромным воодушевлением и подъёмом.

Лучшие сыны нашей партии, преданные ученики великого Сталина подведут на съезде итоги гигантской работы, проделанной трудящимися нашей страны под руководством партии и её Ленинско-Сталинского Комитета, и наметят задачи дальнейшего победоносного шествия вперёд к коммунизму.

Прошло 5 лет со времени XVII съезд партии. За эти годы многомиллионный советский народ, тесно сплочённый вокруг партии Ленина-Сталина, достиг исторических побед социализма.

Разгромлена банда троцкистско-бухаринских и буржуазно-националистических шпионов и убийц — агентов фашизма».

От автора.

А в это время в подвальных помещениях республиканских, областных, краевых, административных и национальных округах управлений государственной безопасности НКВД СССР велись следственные действия с применением силы над сослуживцами маршала Блюхера.

Комкоров, комдивов, командиров полков, батальонов, рот и взводов органы государственной безопасности обвиняли в пособничестве Блюхеру как врагу Советской власти и в шпионской деятельности в пользу Японии.

Правительство СССР и непосредственно Сталин признавали расцвет фашизма в Европе, понимали, что он несёт угрозу существования первого в мире государства рабочих и крестьян, и в полную мощь укрепляли обороноспособность страны, но одновременно с этим уничтожали генералитет и офицерский состав армии, авиации и флота Советского Союза.

Бочаров Ручей

Лучи закатного солнца, скользнув по макушкам пирамидальных тополей на даче Климента Ефремовича Ворошилова «Бочаров Ручей» в Сочи, взобрались на одинокое облако, зависшее над приморской возвышенностью, и окрасили его в кровавый цвет.

— Смотри, какое страшное облако, словно сам демон в кровавом плаще завис над нами, — переведя взгляд с облака на мужа, проговорила Глафира Лукинична Безверхова-Блюхер.

Маршал Блюхер и его жена сидели в плетёных креслах на веранде дачи Ворошилова и наслаждались тёплым сочинским вечером. Собственно, блаженствовала лишь Глафира Лукинична, попивая чай из целебных трав, а Василий Константинович не слушал её. Не слушал, ибо не слышал, глаза маршала были закрыты, а голова безвольно склонена к груди.

— Сердце щемит, глядя на это грозное облако. Не находишь, Василий?

Блюхер молчал. Глафира Лукинична продолжала говорить.

— Смотрю окрест и думаю. Какая же красивая у нас природа. Ну, разве может всё это появиться само по себе. Вот и думаю, нет, не может. Кто-то явно приложил к этому руку. Солнце уже скрылось за горизонтом, а облако горит, словно пламя, так и кажется, что полыхнёт и затопит всё своим пожарищем. И ведь что интересно, полыхает, но не топит, значит, кто-то удерживает его от этого, иначе бы всё просто сгорело и мы тоже.

Глафира Лукинична перевела взгляд на мужа и хмыкнула:

— Вот так всегда. Я ему о красе земной, а он нет, чтобы с женой поговорить, назюзился уже с утра коньяку, будь он неладен, и дрыхнет… в кресле. Кому говорю, что говорю, не пойму! Всё ему нипочём! Иди, давай, в постель, — поднявшись с кресла и крепко тряхнув мужа за плечо, строго проговорила Глафира Лукинична и, дождавшись, когда он откроет глаза и посмотрит на неё, повторила свои слова с добавлением красочных эпитетов.

— Что, уже утро? — уставившись немигающим взглядом на жену, проговорил Блюхер.

— Окстись! Какое утро, ещё ночь не наступила, вечер всего лишь. Насюсюкался, смотреть тошно.

— А ты и не смотри, тошнить не будет.

— Тфу на тебя окаянный! Иди, говорю, ложись в постель… спи, как все нормальные люди.

— Щас ещё стаканчик пропущу и тогда пойду, — ответил Блюхер, с трудом ворочая языком. Взял со стола бутылку и с пьяных глаз, повернув её горлышком вниз, стал лить коньяк мимо стакана. Спиртное, оставшееся грамм пятьдесят, вылитое на стол, потекло со столешницы на шаровары Блюхера. — Вот ведь какая оказия вышла, ядрёна корень, стакан лопнутый оказался. Ну, да и хрен с ним. Щас другой возьму и пойду спать. А где кровать-то, в какой стороне? Укажи, ли чё ли, Глафира. Куды её перенесли? Ну, что за безобразие! Сколько раз говорил, не трожьте кровать! Что вы её всё время куда-то таскаете, таскаете! Вам что, делать нечего, как надо мной издеваться? Арестую всех и расстреляю, будете знать, как измываться над маршалом Советского Союза, героем гражданской и ряда других войн.

Приподнявшись с кресла, Глафира Лукинична подошла к мужу и, покачивая головой произнесла:

— Совсем ополоумел! Подымайся уже, проведу тебя до кровати, а то, не дай Бог, как прошлый раз завалишься на ковре, так и пролежишь на ём до утра. Тебя, бугая такого, развешь поднимешь, да ещё брыкаешься, словно конь. Подымайся, давай! — строго произнесла, помогла подняться мужу с кресла и повела его в спальню, по дороге выговаривая в излишнем употреблении спиртного. — Сгоришь когда-нибудь от водки-то. Сердце ни к чёрту. Все ночи стонешь, а то и умолкаешь… совсем не дышишь, а потом аж как в трубу воздух-то всасываешь… с тяжестью. Захлебнёшься однажды и поминай, как звали. Никакие ордена… и звёзды твои большие на петлицах не спасут. Помрёшь, выкинут тебя и забудут, а с тобой и меня… к едрёней фене! Вот она, лежанка твоя, — подойдя к кровати, проговорила Глафира, и помогла мужу раздеться и лечь в постель. — Фу ты! Умаялась, пока уложила! — проговорила с придыхом, посмотрела на мужа и пошла в обратную сторону, — на веранду дома. Там она решила посидеть в кресле ещё час и подышать свежим вечерним воздухом, — сладким эфиром окружающим дачу Климента Ефремовича Ворошилова в пансионате «Бочаров ручей».

***

Знал бы Иван Васильевич Бочаро́в, — крупный землевладелец, коему принадлежала эти земли до Октябрьской революции семнадцатого года, что хозяйничать на ней будут бездуховные, малограмотные люди, погубившие ради своих большевистских амбиций миллионы безвинных россиян, поседел бы сразу при рождении.

И вот один такой, как потом будут писать газеты, бездушный, безграмотный человек, враг народа, пособник японского империализма, очевидно, предвидя свою дальнейшую судьбу, стонал и задыхался в тревожном пьяном сне после излишне принятого спиртного напитка.

О чём думал Блюхер, что тревожило его в те дни отдыха в Сочи никто и никогда не узнает. Не расскажет о его последних свободных днях и красочный закат солнца, бросающий свои прощальные лучи на темнеющую гладь Чёрного моря.

Безразличные и равнодушные к тёплому вечеру, наполняющему сочинский воздух ароматами моря и осени, стонал и задыхался от крепкого перепоя Василий Константинович. А в это время такие же равнодушные к красоте природы сотрудники НКВД катили к даче «Бочаров Ручей» с плотно сжатыми губами и горящими, как у голодных волков, глазами. Что или кого они потеряли в ней, в даче самого Ворошилова, наркома обороны СССР? Они ехали арестовывать маршала Блюхера по распоряжению самого влиятельного человека СССР, горячо любимого Ио́сифа Виссарио́новича Ста́лина.

Подъехав на закате дня к небольшому деревянному зданию, — к даче Климента Ефремовича Ворошилова «Бочаров ручей», в которой в этот тёплый осенний день 22 октября отдыхал с женой Василий Константинович Блюхер, они бесцеремонно ввались в жилище, вытащили из постели сонного, крепко выпившего накануне маршала и повели обыск.

***

Глафира Лукинична, прижавшись спиной к свободной от мебели стене, с ужасом смотрела на сотрудников НКВД, на трясущегося в страхе брата маршала — Павла, на морально раздавленного мужа, и вспоминала июнь 1938 года. В один из дней того летнего месяца Блюхер сказал: «Ты знаешь… приехали акулы, которые хотят меня сожрать».

В тот день, ушедший в прошлое на четыре месяца, Глафира Лукинична пыталась понять слова мужа, но они казались ей странными и излишне пессимистичными.

— Ну, что может случиться с маршалом Советского Союза, командующим Особой Дальневосточной армией? — подумала она тогда, пожимая плечами, и забыла слова мужа.

Вспомнила их сейчас и пыталась вникнуть в них, но дрожь в груди и ногах не давали ей сосредоточиться на этой мысли. Перед глазами стоял стол со снедью и спиртным, там, в своей квартире на Дальнем Востоке, за ним муж и рядом с ним добродушно улыбающийся начальник Политуправления РККА, армейский комиссар 1 ранга Мехлис Лев Захарович, прибывший по поручению Сталина оказать помощь командующему в развёртывании ОКДВА в Краснознаменный Дальневосточный фронт.

— Партия и лично товарищ Сталин доверяют вам, Василий Константинович, возглавить это новое военное образование, — говорил Мехлис, поднимая бокал за друга всех народов товарища Сталина.

— Передайте, Лев Захарович, товарищу Сталину, что я приложу все мои силы и знания на достойное выполнение задания партии и буду, как всегда, служить нашей великой парии и государству верой и правдой, — ответил Блюхер.

И вот сейчас, в мельчайших подробностях вспомнив тот день, Глафира Лукинична осознала те пророческие слова мужа.

— Нет, не для этого тогда прибыл к нам Мехлис, — рассуждала она. — Уже тогда Сталин не доверял мужу, вот и прислал Мехлиса. А ранее был и первый заместитель наркома внутренних дел, командарм 1 ранга Фриновский Михаил Петрович. Вот теперь я понимаю, получили они от Сталина задачу не столько помочь мужу реорганизовать армию в Дальневосточный фронт, сколько сожрать, как правильно сказал Василий, его самого и всех неугодных Сталину военных. Прав Вася, сто раз прав, мстит ему Сталин за то, что потребовал более тщательно расследовать дело Тухачевского, за отказ подписать приговор. Вася тогда сказал мне, что ограничился подписью под протоколом заседания. И вот результат… всего через год с небольшим Вася сам стал сталинской жертвой. Ненасытный монстр! Скольких пожрал, тысячи честных офицеров… и ещё пожрёт миллионы, — проклинала Сталина Глафира Лукинична.

На даче шёл обыск.

Маршал сидел за столом и, потупившись, смотрел на свои крупные ладони, трясущие мелкой дрожью. Он размышлял о том, что же не сделал или сделал такого ужасного, что его, маршала, орденоносца подняли с постели какие-то мелкие «сошки» из НКВД и наперебой требуют сознаться в шпионской деятельности в пользу Японии.

Глава 1. Дорога домой

Окончив заочное обучение в Краснознамённой ордена Ленина академии РККА имени М. В. Фрунзе в 1937 году, майор Парфёнов был направлен для прохождения дальнейшей воинской службы в Особую Краснознамённую Дальневосточную армию. Вместе с ним на Дальний Восток приехала и его жена Зоя. И вот сейчас, два года спустя, они ехали на родину своих предков и место своей юности. Ехали в Барнаул — на Алтай.

За окном купе проносились километровые столбики, сопки, горы и поля, а впереди была встреча с родными людьми и счастливое мирное будущее.

— Как-то даже не верится, Петя, что мы едем домой, — сияя газами, говорила Зоя. — Это сколько же лет мы не были в Барнауле?

Зоя Андреевна знала, сколько лет уже не была в родных местах и даже помнила день отъезда из Барнаула, но своими словами хотела вывести мужа из задумчивости.

— Ранение… возможно оно каким-то чудесным образом не потянуло меня за маршалом Блюхером. Только в моём полку арестовали 2 комбата, 5 командиров рот и 11 командиров взводов, и это несмотря на их заслуги перед родиной. — Пётр Леонидович глубоко и тяжело вздохнул, на что обратила внимание Зоя, но промолчала. Знала, что муж не любит, когда его жалеют. Говорит, что не ребёнок, и сопли ему утирать не надо.

— Весь в дядю Петю Филимонова. Тот тоже, чуть, что сразу тёте Люде — нечего сопли утирать. А никто вам и не утирает… нужно-то больно… — Зоя Андреевна мысленно нахмурилась. — А ежели нужно чего такого, — улыбнулась, — милая, хорошая! Обниматься и целоваться, а ребёнка не хочет завести. Ну, как вот тут его понять?!

— И все молодые парни… тридцати нет! Все достойно сражались за родину у озера Хасан и на Халхин-Голе. А сколько офицеров арестовано в других армиях и округах, можно лишь предположить, если даже такие видные военачальники, как Тухачевский, Егоров и Блюхер, подверглись репрессии и объявлены вражескими шпионами. В это невозможно поверить… Невозможно! — возмущался Парфёнов.

— Петь, а Петь! А помнишь, как я пела тебе песню, когда ты меня катал на лодке?

— Маршал Тухачевский Михаил Николаевич — первый зам. наркома обороны, расстрелян в июне 1937 года, вместе с ним расстреляны командующие округами Якир и Уборевич.

— А потом ещё пела на вокзале в Барнауле, это когда уже провожала тебя? — вспоминая августовские дни 1928 года, улыбалась Зоя.

— Маршал Блюхер Василий Константинович — скончался в ноябре 1938 года в тюрьме. Молодой, крепкий мужчина и вдруг скоропостижно… Глупость! Наслышан о насильственных методах допроса офицеров. Не могу поручиться за всех, но офицерам моего полка доверяю как себе. Не могли они пойти на предательство. Воевать с врагом, ежедневно рисковать своей жизнью и вдруг, в мирное время…

— Скажи, Петь, а куда мы всё торопимся, бежим, пытаемся что-то догнать и даже перегнать? Не пойму! — стремясь отвлечь мужа от его мыслей, говорила Зоя и пытливо всматривалась в его отрешённые от реальности глаза. — Ау? Ты где? Летаешь где, спрашиваю? — повела раскрытой ладонью возле его лица. — И вообще, мы куда едем? Али забыл? — с обидой в голосе. — Я с ним разговариваю, а он сидит, как… — поморгала глазами, — как этот самый… Ау! Может быть, хватит о службе? В отпуске и то сидишь и думу думаешь, как этот самый… стратег, или как там тебя тактик какой, что ли.

— 23 февраля 1939 года, в день Красной Армии и Флота, был расстрелян маршал Егоров Александр Ильич. Что это? Предательство? И товарищ Сталин обманут настоящими врагами народа. Но кто они? — Пётр Леонидович потёр подбородок. — Ну, как тут не поверить Вышинскому! Всё ж таки прокурор Советского Союза. Если ему не верить, то тогда кому? В своей ноябрьской речи он прямо сказал, что шпионы и иностранные разведчики шныряют в трамваях, в театре, в кино, в пивнушке. Заводят знакомство с людьми трезвыми и подвыпившими, доверчивыми, негодяями и пособниками империализма, поэтому нужно быть бдительным. И Андрей Януарьевич даже привёл пример, рассказав историю комсомольца, который распознал врага и доложил о нём в милицию. И таких примеров много. Разве могут все ошибаться? Вся страна? Нет, не могут! — утвердившись в своей мысли, Пётр Леонидович обернулся к жене. — Ты что-то сказала, Зоюшка? — спросил он её.

Зоя Андреевна, вздохнув, покачала головой и проговорила:

— Я тебя спрашивала, мы куда едем? В отпуск, или на твою службу? И целый час твержу, что в молодости мы куда-то торопимся, бежим, пытаемся что-то догнать и даже перегнать. Достигли, снова в бег, к новой цели?! Зачем, спрашиваю? А ты и ухом не повёл! Вот спрашивается, мы так и будем все пять суток в молчанку играть? До самого Барнаула?

Зоя притворно шмыгнула носом.

— Вот ты всё служба и армия, а как же семья? Конечно, я понимаю тебя, ты человек военный, борешься с врагами страны, но не нужно забывать, что у тебя есть жена. А мне хочется ребёночка! А ты не любишь меня! Ты даже забыл поздравить меня с нашим пятилетним юбилеем. Ни единого цветочка не подарил. А я, как дура, стол накрыла, купила бутылочку шампанского и испекла торт.

Пётр вслушивался в слова жены и мысленно укорил себя за невнимательность к ней. Да, и как можно было не укорить, если в словах Зои стоял не только упрёк, но и не понимание, почему он, её любимый муж не хочет иметь детей.

— В наш день я действительно забыл поздравить её с пятилетним юбилеем свадьбы, — мысленно проговорил Пётр, но не стал оправдываться, считая, что виниться сейчас, когда прошло несколько месяцев после того юбилейного дня, показать себя слабым человеком, зависимым от жены. — Мужчина голова семьи, хранитель её, и ослабление этой позиции приведёт не только к раздору в ней, но и поставит меня на второй план после Зои, что оскорбительно для меня, как мужчины и воина. — Всё нужно делать вовремя, а не спустя месяцы. — Не заостряясь на своей главенствующей роли в семье, проговорил. — Не время, Зоюшка, рожать детей. Фашизм поднимает голову. Гражданская война в Испании завершилась победой мятежников и установлением фашистской диктатуры Франко. Финляндия не идёт на мирные переговоры, а это явно война с ней. И с Германией не всё просто. Не время, Зоюшка, не время!

— А когда оно будет? Твоё время! Когда состаримся? Если бы наши родители думали как ты сейчас, то нас бы не было. Испокон века на земле идут войны и катаклизмы всякие, а дети рождаются! А ты не хочешь понять это. А если понимаешь, то я не понимаю тебя, — легко ткнув мужа в лоб, проговорила Зоя. — А того подумать не хочешь, что мне двадцать семь лет… и ты не юноша, тридцать второй пошёл… уже.

Посмотрев на жену и улыбнувшись, Пётр ответил:

— Тебе, значит, всего двадцать семь, а мне уже тридцать второй, а ведь с твоего дня рождения прошло семь месяцев, а от моего всего пять.

— Да, ну тебя! — обидчиво скрестив руки под грудью, ответила Зоя и, отвернувшись от мужа, задумчиво всмотрелась в бескрайнее поле Приамурья с густо стоящими на запорошенном девственном снегу хвойными деревьями в окружении безлистных кустарников. — Красиво! — проговорила и, улыбнувшись своим чувствам, запела свою любимую песню.

Душевное пение жены, угольный запах паровозного дыма, настоянного на хвое проносящихся за окном елей и сосен, ввели Петра в лирическое состояние. Ему тоже захотелось петь. И он мысленно запел свою любимую песню о паровозе несущемся в коммуну, вплетая её припев в песню Зои.

— Каламбур, но в такт, — мысленно улыбнулся Пётр.

Почувствовав лирический настрой мужа, Зоя приклонила голову к его плечу, и в этот момент Пётр явственно почувствовал аромат жены, и ему так сильно захотелось вдохнуть его, что он не сдержался и уткнулся лицом в её пышные груди.

Зоя вздрогнула, охватила Петра руками и с сильно забившимся сердцем ещё нежнее стала вести слова любви.

Аромат! Сладостный аромат тела жены окутал Петра, подхватил его и унёс в 1928 год. Он, молодой офицер, три дня назад окончивший учёбу в Омской пехотной школе, приехал на родину — в Барнаул. Погостив у бабушки Симы два дня, на третий день отпуска решил поехать к отцу в село Старая Барда.

— И я с тобой, — подбоченясь, проговорила Зоя.

— Малявка ещё! Я буду рыбу удить с лодки, а ты можешь в воду упасть и утонешь, — ответил Пётр. — И вообще, уроки учи.

— Вовсе и не малявка! Сам такой! — гордо вскинув голову и рассыпав густые волосы по плечам, ответила Зоя. — Шестнадцать мне уже. И школу я окончила. Давно. Неделю назад. Вот!

Пётр мысленно улыбнулся, вспомнив тот эпизод.

— В то летнее утро Зоя и я сидели в лодке. Я смотрел на поплавок удочки, а Зоя, опустив руку за борт лодки, играла с водой. — Ничего я с тобой тут не поймаю, всю рыбу распугала, — сказал ей.

— А её тут вовсе и нет, — спокойно ответила Зоя и плеснула в меня водой.

— И вот тут меня как бы кто-то разбудил, окунув в неведомо откуда прилетевший сладостный аромат. Он был, как вспышка молнии. Первоначально я не понял, откуда донёсся до меня вскруживший голову эфир, но когда Зоя резко приподнялась с сиденья лодки, встала во весь рост, встряхнулась всем телом и запела, я понял, что так пахнет она, что это её душетрепещущий запах. И тогда я увидел Зою не девочкой, а девушкой, и очень красивой. Она была воздушной, летним утренним ветерком, вынесшим меня из незрелой юности в возмужание. Была как роса на траве, пробуждающая ото сна, когда ступаешь на неё босыми ногами. Я тонул в этом нечто волшебном, никогда в жизни не поглощавшем меня, чувствовал эту фантастически прекрасную ауру и впитывал её всем телом. Зоины феромоны кружили голову, заставляли замереть душу, влекли меня к её часто вздымающейся груди и алым губам, но никогда ранее неведомое и тайное останавливало меня. Этим неведомым было её девственное тело. Встряхнув головой, я снял с себя девичьи чары, попросил Зою присесть на скамеечку лодки, и погрёб к берегу, сказав, что в реке действительно нет ни одной даже малюсенькой рыбки.

Уткнувшись лицом в груди жены, Пётр с наслаждением впитывал их аромат, и сердце серебряными молоточками стучало по вискам, требуя сделать то, о чём постоянно и настойчиво просила жена. И он готов был уступить её естественным просьбам, но кто-то извне потребовал от него быть непреклонным в своём решении.

Зоя чувствовала биение сердца мужа и пыталась удержать его голову на своей груди, но её стремление завладеть им было безуспешно.

— Не сейчас. Не сейчас, Зоя, — остановив своё желание близости с женой, произнёс Пётр, отстраняя голову от её груди.

— Но почему? — спросила она.

— Не сейчас, и не здесь. Я не готов.

Слова мужа больно задели Зою. Отстранившись от него, через силу улыбнулась.

— Двадцать лет… мне было всего двадцать лет, а тебе шестнадцать. Помнишь, я называл тебя мялявкой! — остужая накаляющуюся обстановку, проговорил Пётр. — Ты обижалась, хмурила брови и отвечала «Вовсе и не малявка! Сам такой!» — А потом кружилась и пела про черноокого удальца молодца. Помнишь?

— Я-то помню. А вот то, что ты помнишь, приятно! — ответила Зоя и, не держа обид на мужа, звонко запела вспомнившуюся ему песню:

— А вот подумай, зачем дана людям любовь? — прервав пение, Зоя пристально посмотрела в глаза мужа. — Вооо! Ничего-то ты не понимаешь! Все вы такие…

— Какие? — в удивлении скривив губы, проговорил Пётр. — И кто все? — уже ревниво.

— Давай, давай! Что уж теперь! Сидишь, как этот… прям, как стратег и мыслишь. Нет, чтобы поговорить со мной, спросить, чего я желаю. Ты хоть понимаешь, где мы сейчас и куда едем?

Пётр впервые видел жену такой. Обычно весёлая, уступчивая, не строгая, покладистая и вдруг выговор.

— Зоюшка, ну, что ты право? — пытаясь сгладить в душе жены вдруг взбурлившую волну, примирительно проговорил Пётр. — Это наверно, — задумался, — наверно колёса, — бросил первое, что пришло на ум, — стучат и стучат… У меня тоже голова разболелась.

— Хватит юлить… голова у него… Мозги у тебя, вот!

— Чего мозги? — удивился Пётр.

— А того! Набекрень! — встряхнув плечами, тонко улыбнулась Зоя. — Всё одни и одни, да офицеры твои!.. Мне что… с ними нянчиться что ли?

— А они при чём? Нянчиться?.. Не пойму! — Сказал и тотчас понял, о чём говорит жена.

И вообще, я спокойная до поры до времени, но могу и взбелениться! Ты меня ещё не знаешь. Не знаешь, на что я способна!

— Интересно, на что способна моя миленькая девочка? Ну-ка выкладывай! — притворно нахмурившись, но с улыбкой на губах, потребовал Пётр.

— А вот, на то! И всё тут! Не буду тебе суп варить. Ешь свою кирзовую кашу… в столовке своей командирской! Тиран ты этакий!.. Ребёночка хочу! Вот!

— Что, прям, сейчас что ли?

— А кто тебе мешает? Одни в купе.

— А если кто войдёт?

— Как войдёт, так и выйдет! И ещё за дверью сторожить будет!

— Сторожить! — засмеялся Пётр. — Скажешь тоже… и не могу я так…

— Значит, всё, коли не можешь! И не приставай ко мне больше. Деревянная твоя голова!

— Как чурбан что ли?

— И как чурбан тоже!.. Как пень! — резко. — Вот!

Громко засмеявшись, Пётр вплотную придвинулся к жене, обнял её и, прямо глядя в её глаза, сказал, что обязательно решит этот вопрос.

— Какой вопрос? Говори прямо, не юли! И не вопрос это, а твоя обязанность!

— Зоюшка, вот приедем на место, тогда обязательно! Правда-правда!

— Ага… заюлил! Смотри мне, — показала кулак. — Я тебя за язык не тянула.

— Какой уж тут язык?.. Вот те… — поднял руку, чтобы перекреститься, но тут же опустил её на своё колено.

— Всё с тобой понятно, товарищ орденоносец. Побожиться и то не можешь! Вот заведу себе любовника, будешь знать, как водить любимую жену за нос. Или нелюбимую? Смотри у меня! — Помахала кулаком возле носа мужа. — Не забывай, что я врач. Быстро отхвачу что след и что не след! — проговорила, улыбнулась и вновь запела песню об удалом молодце.

— А последний куплет петь не буду! Вот! — проговорила Зоя и, нахмурившись, надула губки.

— А я сам допою, — улыбнувшись, ответил Пётр.

— Невпопад и не в лад. Нет таких слов в песне. Вот!

— А теперь будут! — ответил Пётр и поцеловал жену в её алые губы.

— Граждане пассажиры, поезд прибывает на станцию Куйбышевка-Восточная, — пронёсся по вагону охрипший от простуды голос проводницы.

Пойду куплю газеты, — проговорил Пётр, приподнялся с полки и, посмотрев на жену, спросил, что купить из продуктов.

— Купи горячей картошечки, молока, хлеб, консервы какие-нибудь рыбные, баночки четыре и солёных огурцов.

— Огурцоооов… солёёёных?.. — удивлённо приподняв брови, протянул Пётр.

— Не вздёргивай брови, — поняв удивление мужа, проговорила Зоя, — ничего такого нет! Стала бы говорить… Как бы не так! Вообще не подпустила бы к себе!

К вздёрнутым бровям Петра прибавились широко раскрывшиеся глаза.

— А я уж было… И почему это вдруг?

— По кочану и по картошке! Вот почему! И иди уже… он было! — махнув рукой, проговорила Зоя и улыбнулась.

Надев шинель, Пётр вышел из купе.

— Испугался! — вслед мужу тихо проговорила Зоя и засмеялась, но мысленно и с грустью.

Вагон курьерского поезда №1 остановился напротив небольшого деревянного здания, на фронтоне которого под остроугольной крышей Зоя прочитала «Куйбышевка-Восточная».

— Вокзал, малюсенький, как и везде! Ничего тут Петя не купит. Тут, поди, и магазина нет. Но чистенько, снега почти нет… Бегут… бегут!.. — выискивая мужа среди пассажиров, устремившихся к зданию вокзала, мысленно говорила Зоя. — А где он? Понятно… как всегда последний. Придёт с пустыми руками. Картошечки захотела… горяченькой! — хмыкнула. — Хоть бы корочку хлеба принёс. Не удосужился купить перед отъездом, а ведь говорила: «Не забудь, купи!» — Купил, называется.

Хилое ноябрьское солнце, вяло играя своими серыми лучами на снежных проплешинах подмёрзшей земли, отбрасывало тусклые блики на окна вокзала и терялось в их наледи. Мрачность, серость, тоскливость навевал этот осенний пейзаж на Приамурье, и даже красные плакаты со здравницей коммунистической партии, и портреты Сталина и Ворошилова, усевшиеся на металлические столбы ворот вокзала, открывающих вход в город, не расцвечивали его. Красочен и богат дальневосточный край, всё в нём есть: разнообразная живность, — тигры, козы, фазаны, цветёт он и сияет всеми красками радуги от красных маков до фиолетовых ирисов, лимонника, винограда. Да, только ли это? А Амур? Одна только многопудовая калуга заслуживает уважения, не говоря о килограммовых верхоглядке, сиге и осетровых.

— Что плакаты и портреты, и даже это захудалое здание вокзала? Россия, вот главное! Богата моя страна, но много, очень много жадных глаз устремлены к ней, поэтому и укрепляет Советское государство её границы. Может быть и прав Пётр, говоря, что рано заводить детей, — смотря из окна купе на бескрайнюю ширь, открывающуюся за зданием вокзала, думала Зоя Андреевна, молодая двадцатисемилетняя женщина, но тут же встряхнула головой, как бы снимая пелену с глаз, и утвердила своё.– А как без них? Без детишек? Испокон веков женщины рожали, несмотря на невзгоды и войны. А когда детей нет, когда женщины не рожают, то и биться с врагом не за кого. Не нужна никакая сеча? Вот и получается, что не прав ты, Петенька. Не прав, говоря, что рано. Без детей жизни нет. Детей рожать никогда не рано, дорогой ты мой! И это понимают товарищи Сталин и Ворошилов, и наша коммунистическая партия, поэтому и укрепляют наши границы. А ты, Петенька, хоть и большой, но глупенький у меня мальчик! — сказала и улыбнулась.

— Огурцов нет, картошки нет даже сырой, — зайдя в купе, проговорил Пётр. — Такие вот дела, Зоюшка, — цыкнул губами, как в детстве мальчишкой, когда что-то не получалось, подошёл к столу и выложил на него из авоськи 4 банки рыбных консервов, две булки ржаного хлеба, четыре пачки песочного печенья и два объёмных бумажных кулька. — И откуда им тут взяться… огурцам и картошке? Город маленький, население чуть больше тридцати тысяч. Живут, как придётся… дарами леса и реки. Спросил, почему плохо с овощами? Сказали, что лето короткое, не вызревают они здесь, а если кто и выращивает, так в теплицах, и только для себя. Так что, извини, милая, — Пётр развёл руками. — А вот «Красная Звезда», «Огонёк» и «Крокодил» это, пожалуйста. Спасибо и на этом.

— Нет огурцов и картошки, хлеб есть и консервы с моим любимым сигом. А это что? — Развернув кульки, Зоя ахнула. — Конфеты! Петенька, дай я тебя расцелую! Какой же ты у меня молодец! Мои любимые! Вот, знаешь же чем взять! «Белочка» и «Мишка на Севере». Только куда же столько?

— Дорога длинная… и вовсе не много, всего по полкило… каждых. Хотел купить коробку конфет «Балтика». Куда там… Разобрали ещё неделю назад. Этих, — Пётр взглянул на стол, — и то уже почти не осталось. Вот и подумал, куплю, кто знает, как там дальше. Схожу к проводнице, закажу чай.

Машинист паровоза подал один длинный сигнал и через несколько секунд поезд, дёрнув сцепкой, стал набирать скорость.

И вновь огромное, необжитое пространство потянулось за окном купе. Бескрайние поля с далёкими на горизонте сопками перемежались с колками, лесными просеками и полянами, чередовались с другими маленькими и большими сопками. Всё это великолепие было девственно и свежо, и эту чистоту укрывало сияющее на солнце белое покрывало рано наступившей зимы — снег.

— Красота-то какая, Петя! А простор… Вот сейчас взяла бы всё разом и поглотила, — выплёскивая положительные эмоции, Зоя раскинула руки, и нечаянно ударила мужа, читающего газету рядом с ней на одной полке, по лбу.

— Ах, так! Простор говоришь. Конца и края нет! Ну, держись! — воскликнул Пётр и, медленно поднявшись, пересел на противоположную полку.

Зоя часто заморгала, а Пётр, развернув газету на столе, разгладил её руками и, мысленно улыбаясь, сделал вид, что вновь увлёкся её чтением, но уже через минуту громко засмеялся и…

Всё вспыхнуло молниеносно, но длилось долго обоюдно страстно и сладостно.

Потом они снова пили чай и говорили о том, как будут прекрасно отдыхать на Алтае в кругу родных и близких им людей.

А за окном купе проносились села и деревни, лесные массивы и урочища, поля и горы, как улетающие в прошлое секунды, минуты и часы, дни, недели и годы, в которых были этапы пройденной жизни двух молодых, красивых людей. Этапы, пока ещё короткие, с тревогами и радостями, а впереди им виделась долгая жизнь в сияющем радужном свете, но в жизнь сегодняшнего дня, пока ещё мирную, уже пробивались тревожные звуки. Они неслись из газет и журналов. Одну из таких газет, «Красная Звезда» №60 от 15 марта 1939 года, открыто говорящих о возрастающей опасности извне, задумчиво читал Пётр.

— Восемь месяцев как один день. Хотя… один ли!.. Госпиталь, долгое лечение после ранения и… бессрочный отпуск, а если подумать, — Пётр мысленно тяжело вздохнул, — увольнение из армии. Так-то вот, товарищ Парфёнов. Дали тебе звание подполковник и вали на все четыре стороны! Не нужен ты больше родной Красной Армии.

— Ну, вот! Опять задумался! — увидев отрешённый от реальности взгляд мужа, проговорила Зоя и потрясла открытой ладонью перед его лицом. — Очнись, любимый муж. Опять тоскуешь об армии? Никуда она от тебя не убежит. Бессрочный отпуск — это всего лишь отпуск, а не увольнение. Такими боевыми орденоносными офицерами страна не разбрасывается. Подлечишься и снова в строй… и я с тобой в какой-нибудь новый гарнизон.

— Не об этом я думаю, Зоюшка, хотя и об этом тоже. Сейчас всё обстоит значительно сложнее и тревожнее. Почти наизусть знаю речь Ворошилова на 18 съезде ВКП (б), но вот только сейчас призадумался. — Пётр помял подбородок. — Слишком много в ней победных реляций и мало анализа боевой готовности страны. Не скажу, что речь Климента Ефремовича пагубна для армии и государства, но в ней слабо показаны недостатки в армии, с которыми нужно бороться. Понимаю, нельзя сейчас паниковать и раскрывать врагу наши слабые стороны, но в таком случае, зачем уничтожать боевой кадровый состав армии и флота.

Зоя внимательно слушала мужа и ничего не могла понять. Ей казалось, что всё в стране делается правильно. Есть враги государства, они должны всенародно осуждаться и стоять перед справедливым советским судом.

— А вот в «Огоньке», — Зоя погладила журнал, лежащий на столе рядом с ней, — в статье «Частное дело» написано: «Враги нащупывают у нас самые слабые места». И я верю, что так оно и есть. Много у нас ещё врагов. В журнале рассказывается о хорошей спортсменке, красивой девушке, комсомолке, потерявшей комсомольский билет. Потеряла его на гулянье в Стрельне. Так она думала и об этом сказала подруге. Подруга бдительной оказалась. Выяснилось, что не теряла она билет, а выкрал его враг, и этот враг — её муж. Что уж тут говорить о чужих людях. Нет, всё правильно, Петечка, врагов нужно изобличать и строго судить по нашим справедливым советским законам, — ответила Зоя.

— Согласен с тобой, Зоя, — ответил Пётр. — Есть у нас внутренние враги. Они не менее опасны внешних, и с ними борется весь советский народ. Но я не могу понять, как можно зачислись в список врагов преданных стране офицеров, которые проливали свою кровь и стояли за Советскую Россию с самого первого дня её создания?! Вот читал речь наркома обороны и пришёл к выводу, не миновать нам войны с фашистами. Все против нас ополчились. А с кем давай отпор врагу? Вот у меня в полку одни сопливые пацаны, обученные абы как на курсах и сразу получившие взвода и роты. Да, что у меня? — махнул рукой. — Во всех полках Краснознамённого Дальневосточного фронта более половины офицерского состава обучены недостаточно хорошо. Спрашивается почему? Ответь. Вот и я не пойму, Зоюшка.

А вот с выводами Климента Ефремовича согласен. Он прямо сказал «…бросается в глаза большой коэффициент мобилизационного развёртывания армий военного времени… Это свидетельствует о катастрофической напряжённости всех стран в самом начале вступления их в войну». И Ворошилов приводит рост военных бюджетов фашистских стран в процентах к настоящему времени с 1934 года. Германия с 21% до 67, Япония с 43,4 до 70, Италия с 20 до 52. Здесь же Польша, Англия, США и Франция.

И дальше он говорит: «Вследствие этого ничем не сдерживаемого бешенства вооружений и тех запутаннейших и глубоких противоречий капитализма, о которых докладывал товарищ Сталин, международная обстановка к настоящему времени сложилась таким образом, что новая всеобщая империалистическая война стала неотвратимой».

Мы кому-то мешаем, рвёмся захватить чужие территории? Ведь нет же этого, своего хватает! Мировая буржуазия, будь она неладна, — Пётр нахмурился в негодовании, — стремится разорвать нас на куски и поглотить их, чтобы не осталось и название нашей страны. Только ничего у вас не выйдет, господа… — Пётр хотел произнести — хорошие, но передумал и, ударив ладонью по газете, проговорил, — нехорошие.

Слышишь, Зоя, что говорю, война неотвратима, а у нас… А! — махнул рукой, — маршалов… так-то вот! Проценты хорошо изложил, а со словами о боевой готовности в корне не согласен! Послушай, зачитаю выдержки из его речи.

«Мы знаем, теперь больше чем когда-либо, что только постоянная подлинная боевая готовность Красной Армии и Военно-Морского Флота может служить надёжной гарантией от всяких военных авантюр против Советского государства, только этим путём, путём ещё большего укрепления и совершенствования военной силы Государства можно обезопасить себя от грязных фашистских попыток легко поживиться за счёт нашей страны, попыток путём военных нападений нарушить территориальную целостность Советского государства».

— И вот слушай, Зоя, что он ещё говорит о кадрах в Красной Армии: «Кадры решают всё», и одновременно с этим: «В период очищения Красной Армии от мерзких людей, изменивших своему Государству и боевому знамени, фашистские и прочие империалистические агрессоры подняли бешеный вой на весь белый свет об ослаблении военных кадров, снижении вследствие этого, боевой мощи Красной Армии…»

И далее конкретно указывает врагов. «Господам фашистским заправилам и их приказчикам было бы приятнее, если бы подлые изменники тухачевские, егоровы, орловы и другие продажные канальи продолжали орудовать в наших рядах, предавая нашу армию, страну».

— Тухачевский, Егоров, Блюхер — враги? Что-то здесь не то! И далее Ворошилов говорит о победе Красной Армии на Хасане и ни слова о маршале Блюхере, командующем дальневосточным фронтом.

Нет теперь ни Василия Константиновича, ни Краснознамённого Дальневосточного фронта. Расформировали его в сентябре прошлого года. Вот тебе, Зоюшка, и усиление обороноспособности страны. Оставили 2 армии без руководства на местах, непосредственно подчинили их Наркомату обороны СССР, которое сидит в Москве, и это при усилении активности японского милитаризма на наших дальневосточных рубежах. И едем мы с тобой, родная, в бессрочный отпуск, а попросту уволенные из рядов Красной Армии.

— Ты о себе подумай, Пе