Оглавление

Пролог

Ночь была тяжела, словно налившаяся свинцом чашка. Ветер прогибал краю крыши и свистел в щелях, выла через антенны и заставлял мачты по -секундно стучать по железу. Снежные иглы клевали по стеклу так, будто кто-то снаружи царапал мир. В квартире Норы светился одинокий фонарь; его желтоватый круг держал на плаву маленький островок тепла в океане холода. Она проснулась не от звука — от пустоты между звуками. Это было не голос, какой произносили люди; это была гусеница времени, селящаяся в черепной коробке и расползающаяся по мыслям, как холодный пух.

Нора не отличила его от сновидения и одновременно поняла: это зов.

— Нора. Имя упало куда-то ниже ребер. Оно было одновременно и чужим, и знакомым до дрожи: тот же изгиб, одна и та же интонация, которой когда-то называли её брат.

Сердце откликнулось странным, тупым ударом, и в комнате стало слышно только его дыхание — её собственное и ветра. Она знала, что нельзя вставать. Знала это, как в детстве знала, что нельзя бежать к краю льда. Но ноги двинулись сами.

В комнате было темно, но у окна — на самом краю веранды — что-то мелькнуло: тонкая синяя точка, подобная глазу глубокого существа. Нора подошла ближе, ладони прилипли к холодному стеклу. Под ним трещина в ледяной плите бухты расползалась чёрной линией, и где-то в её глубине мерцали те самые синие огни — не ровный свет, а пульсирующие, как дыхание. — Иди, — повторил голос. — Иди вниз.

Она вспомнила мальчика, который однажды сказал ей, что внизу лёд хранит музыку. Мальчика звали её брат. Он любил бегать босиком по замёрзшему берегу и бросать в трещину лампочки, чтобы смотреть, как свет тонет, как будто зажжённые верёвочки падали в губы мира. Однажды он ушёл и не вернулся.

Родители сказали, что случилось несчастье; люди говорили, что он ушёл вслед за светом. Но Нора знала по форме его имени, что его зовут не ветер и не лед — кто-то другой называл его и теперь зовёт её. За стеной кто-то помешал чайник.

Голос, человеческий и строгий, сказал: «Спи». Ана, её мать, спала, и в её жестах был след усталости, который оставляют долгие годы ожидания. Нора не хотела будить её. Она не хотела, чтобы в доме снова звучали вопросы, которые не имеют ответов. Она спустилась по узкой лестнице, босые ноги слипались от холода. На столе лежал блокнот с жёлтыми страницами — мамин архив — тот самый, который Ана доставала редко, как священную книгу.

Нора не помнила, когда в последний раз брала его в руки; хотелось думать, что если положить ладонь на страницу, то можно уловить ещё тёплую вибрацию — память, которая не успела остыть. В блокноте были карты, каракули и строки, написанные почерком, потрёпанным временем. На одной из страниц низко, почти по краю, кто-то набросал маленькие фигурки: колонны, подобные зубам, и точки — «синие свечи», — и сверху — строчка: «Они помнят. Они зовут».

Ниже — каракулями: «Не извлекать. Не давать забыть». Внизу, у окна, ветер попытался затянуть звук снова — то, что нельзя было назвать словом. Лёгкие волны звона дошли из глубины трещины: целый хор, и каждый голос нес в себе вкус чужой жизни — радость, страх, тоску, смех младенца, старческий плач.

Они не пели для неё; они воспроизводили фрагменты, как если бы лёд — огромная лента — напрягся и начал воспроизводить старые записи.

— Нора, — снова произнёс голос, и теперь в нём не было угрозы. В нём было обещание. — Иди.

Она прислонила лоб к холодному стеклу. В отражении лица Норы дрогнула тень; в глубине глаз собралась вода. Её память сложила короткие кадры: брат, который держит её за руку; его смех; тот день, когда он сорвался и ушёл — как будто за ним стремились слова, которые никто не мог произнести; и кто-то, чей голос похож на шелест страниц.

Снизу послышался треск, и по стеклу пробежали мелкие снежинки. На небе за домами пролегла молочная полоса — северный свет, который обычно казался им праздником, сегодня напоминал о том, что мир — не только дом и улица, а целая ткань, где нити памяти тянутся глубоко вниз.

Она не знала, что там — под толщей льда. Но знала одно: кто-то зовёт её имя и обещает ответы. И в этот момент Нора чувствовала ту первичную горящую потребность, которая заставляет человека идти за светом, даже если вокруг лишь холод. Она открыла окно. Холод ударил в лицо, взялся за горло и заставил её сделать шаг назад, но синяя точка в трещине мигнула снова, как будто в знак признания. Ветер пронёс через бухту странный звук — сочетание детского плача и старой песни. Это было не угрожающе. Это было приглашение. Нора подалась вперед и прошептала в ответ, потому что ответ был необходим, как дыхание.

— Я иду, — сказала она. И лед, как будто выдохнув, услышал её.

1 Глава. Тот кто слушает

Утро всегда начиналось с запаха железа и старого масла — от судовых моторов, от рыбацких сетей, от того небольшого гаража у причала, где Илай чинил всё, что ещё можно было починить. Нора проснулась от того, что солнце, серое и плоское, просочилось в щель между ставнями; на улице стоял тот особенный холод, который казался не столько температурой, сколько решением — мир твердо решил быть ледяным и делал это бескомпромиссно. На кухне мамы было тепло: чайник шипел, на столе стояла керамическая кружка с трещиной, в которой Ана всегда мешала ложкой, чтобы успокоить мысли.

Мама выглядела устало — не просто от недосыпа, а так, будто усталость лежит слоем и покрывает всё, что она делает. В уголке лежал блокнот — тот самый желтевший архив, который Ана доставала редко и осторожно, как семейную реликвию.

— Ты опять слышала? — спросила Ана, не поднимая глаз от кружки. Нора кивнула. Она села за стол, скрестив руки на коленях, и почувствовала, как дрожь пробегает по запястьям. Её тело всё ещё не успело привыкнуть к тому, что ночные призывы безвредны лишь в сказках.

Он звонил? — осторожно спросил Илай, вбегая на кухню с инструментами в руках. Его волосы были взъерошены, на щеках — румянец от холодного ветра. Он всегда приходил так, словно земля — это вещь, которую можно поправить, и в глубине его глаз было неугасимое желание — починить мир, если можно.

— Не звонил, — ответила Нора. — Он говорил.

Ана бросила на неё взгляд, полный одновременно горечи и материнской тревоги.

— Доктор Вендл приедет завтра, — сказала она. — Официальная миссия. Они привезут бур и оборудование. Я пыталась отложить, но… финансирование не ждёт.

Нора подумала о трещине в бухте, о голубых огоньках, которые виделись ей ночью. В памяти снова всплыли фрагменты: лицо брата, его рука, которую он держал перед тем, как исчезнуть; его смех, оставшийся в углу комнаты, как будто потерянный граммофон.

— Ты не пойдёшь туда одна, — сказала Ана.

— Я не собираюсь идти, — ответила Нора, но голос её прозвучал слабее, чем хотелось бы.

Ложь, сказанная самой себе, всегда имеет запах металла. На причале уже собралась небольшая толпа: люди с узловатыми лицами, которые жили здесь десятилетиями, и несколько человек в чистых, новых парках — пришельцы из науки, что пахли кофе и чужими убеждениями. На горизонте красовалась белая коробка мотовоза и багажников: миссия «Арктис» — четкая вывеска технологии и амбиций.

В центре толпы стоял он — Вендл: высокий, с прямой спиной и лицом, которое не обещало тепла. Его слова были отточены и холодны; он говорил о данных, о пробах, о возможных публикациях и грантах, как о хлебе насущном. — Мы не разрушим экосистему, — объявил он, рассказывая о планах бурения. — Мы извлечём образцы, проведём серию тестов, и всё будет контролируемо. Мы — учёные. Мы не верим в призраков. Слова его упали на людей, как мелочи на лед: они звенели и скользили.

Некоторые радовались защите и надежде на работу; другие смотрели с подозрением. Нора видела, как часть присутствующих шипит словом «контроль», как будто это было новое оружие. В ответ на его уверенность она почувствовала холодную решимость: чем глубже будут бурить, тем более отчаянно будут отвечать те, кто лежит подо льдом.

После собрания Илай и Нора ушли к старому причалу. Он тащил в руках коробку с инструментами, а она — сотни мыслей, которые не хотели укладываться в слова. Они сели на край деревянной платформы, и ножки их болтались над водой, изредка касаясь кромки льда.

— Ты не думаешь, что они просто… хранятся? — спросил Илай, глядя на гладь, где здесь и там вспыхивали голубые искры.

— Может, это память льда? Как плёнка. — Возможно, — ответила Нора. — Но плёнки не зовут по именам. Илай посмотрел на неё иначе: в его взгляде проскользнула забота, неразрешённая и честная.

— Если что-нибудь случится, — сказал он, — я с тобой.

Её сердце дёрнулось от этой простоты. Быть с кем-то, кто был готов стоять рядом, когда мир шатается, — это редкость. Её рука невольно задела его. Короткое прикосновение, которое сразу же было, как воспринятое и принятое обещание. В тот день начались приготовления к бурению. Бурильная вышка занимала место на дальнем краю льда, и когда механизмы заработали, мир будто потерял свою мягкость — звук машин прорезал воздух, как нож. Люди в тяжёлых костюмах опускали трубы глубоко в толщу, а с каждой новой стыковкой воздух наполнялся тряской, вибрациями, которые чувствовались в зубах.

Вендл стоял рядом с оборудованием и записывал показания на планшет; его пальцы двигались уверенно, словно по клавишам оркестра. Рядом с ним была Клара — молодая ассистентка с короткими тёмными волосами и глазами, в которых светилось сомнение. Она держала тетрадь и иногда отводила взгляд к морю, как будто пытаясь поймать нечто, что ускользало от слов. — Мы сделаем всё аккуратно, — произнесла она, но голос её был тих и не убеждён. Когда бур ударил по первому слою кристалла, воздух наполнился странным эхом — не просто звуком, а тем, что можно было назвать воспоминанием.

Время будто сжалось: люди, стоявшие рядом, ощутили не только вибрацию, но и то, что было в той вибрации — отголоски: смех, плач, шёпот. На лице старика у забора расплылась слеза; молодая женщина закрыла глаза и прижала ладони к груди, как будто стараясь удержать что-то, что вырвалось наружу.

— Стоп, — сказал Вендл, но его голос был уже не тем директивным инструментом; даже оборудование казалось слегка взволнованным. Его пальцы дрогнули над планшетом, а внизу, в глубине трещины, синее пятно вспыхнуло ярче. Из глубины донёсся слабый звук — мелодия, неясная, но узнаваемая: детская песенка, которую, казалось, знали все, жившие здесь поколения. Нора услышала её, и сердце заныло. Люди в толпе начали шептаться — сначала тихо, затем громче.

Некоторые говорили о чуде, другие — о ловушке. Но тот, кто стоял у самого края, смотрел вниз и молчал. Это был мальчик, который поранил руку в прошлом месяце, и он смотрел так, как смотрят те, кто увидел знакомое лицо в толпе чужих. Его губы шевельнулись, и он тихо произнёс имя: «Брэн…», — будто кто-то говорил с ним через толщу. Нора увидела, как в её груди опять развернулась старая рана. Брат.

Она не знала, где он сейчас, но голоса — или память льда — словно тянули ниточку к ней, испытывая, на сколько она прочна. В тот вечер, после того как бур прекратил работу, люди собрались в местной хижине на собрание. Ана стояла среди них и говорила тихо, но её голос был твёрд. — Мы должны быть осторожны, — сказала она. — Эти вещи — не просто кристаллы. Это память. Память — не безобидная вещь. Она может исцелять, но она же может и разорвать. Её слова встретили шёпот, а затем — спор. Некоторые требовали, чтобы миссия забрала образцы и поехала, пока это ещё можно; другие настаивали на том, чтобы оставить всё как есть.

Разделение в общине росло, и в глазах Норы она увидела отражение своей собственной неуверенности. Позднее той же ночью Нора с Илаем снова пробрались к краю трещины — не ради риска, а ради понимания. Они сели на снег, и Нора вынула блокнот из-под куртки. Лист бумаги, на котором были пометки и старые знаки, дрожал в её руках.

— Ты думаешь, он там? — прошептал Илай.

— Не знаю, — ответила она. — Но он — часть этого. Под ними, в ледяной глотке, пульсировали отдельные огоньки. Один из них стал ярче и будто подпрыгнул, как будто кто-то внутри льда заинтересовался. Голоса, которые до этого звучали отдельно, вдруг сошлись в один поток — смешение смеха, плача и слов, которые Нора почти могла разобрать. — Нора! — послышалось в её голове не голос, а целая фраза, наполненная эхом: «Иди. Найди. Помоги». Это не был приказы, скорее мольба.

И в ней прозвучало знакомое — интонация, которую когда-то произносил её брат.

Она сжала кулаки, и в них скрипнула кровь от холода. Илай положил ладонь ей на плечо — жест, который означал: я с тобой. Нора посмотрела вниз, туда, где светился тот самый огонёк, и решила: если ответы существуют — она пойдёт за ними. Даже если дорога ведёт через лед и страх. В глубине бухты одно из синих пятен вспыхнуло, будто подмигивало. И в этом мигании звуки стали чуть ближе к слову, а слово — к имени. Нора произнесла его вслух, как будто тем самым заключая договор с миром, который никогда не был прост. — Я иду, — сказала она, и слово её было подобно клятве.

2 Глава. Тонкие нити

Утро принесло с собой иную тяжесть: не ту, что приходит от холода, а ту, что приносит знание о принятом решении. Соседи шептались за занавесками, рабочие вокруг буровой тщетно пытались вернуть прежнюю рутину, а в Олд-Марине — узком кафе у причала — кто-то открыл бутылку рома раньше обычного времени.

Нора проснулась со сжатыми кулаками: ночь подарила ей обрывки снов, где голос брата был ближе, чем в реальности, и в каждом таком фрагменте он повторял одно и то же слово — «подними». На причале уже работали люди из миссии: ставили корпуса, тянули кабели, устанавливали камеры. Девочка с короткими косичками, что продавала утром уху, промелькнула у прохода и крикнула Норе:

— Они сказали, что дадут работу!

Её голос был радостным, но тот, кто живёт долго на краю, знает цену радости, когда она приходит в комплекте с буром. Ана и Илай уехали в центр — встреча с Вендлом по поводу разрешений и условий. Нора осталась дома и, не найдя слов, взяла блокнот. На одной из страниц были обрывки: старые названия мест, пометки в виде символов и маленькая схема, демонстрирующая, как будто бы кто-то пытался связать точки памяти. Рядом — запись, сделанная дрожащим почерком: «Не рвать нити». Это пред