настоящий секрет художника заключается в том, чтобы формой уничтожить содержание? И разве поэт в басне не уничтожает художественной формой, построением своего материала того чувства, которое вызывает самым содержанием своей басни?
Подряд помещены три карикатуры: на первой изображен младотурок в виде палача-вешателя, который рассуждает: «Чем больше петель мы сделаем, тем больше узлов пройдет наш обновленный корабль по пути прогресса»; на второй — французский президент Фальер, управляющий гильотиной, а рядом плавающий в море крови Клемансо; на третьей — персидский шах на тонущем корабле; затем на странице было оставлено пустое место (эллипсис). Этот прием наталкивал читателя на домысливание, что русский государственный корабль и методы управления им аналогичны отвратительным чертам турецкой, французской и персидской государственности.
В идеальной ситуации цензор видит только экран, а читатель — и маркер, и экран. Более того: бдительный читатель будет наслаждаться тем, как умело он отыскал маркеры и обошел экран. Поэтому — несколько парадоксальным образом — гонка вооружений с цензорами воспитывает более изысканного читателя, усиливает его вовлечение в текст и поощряет думать над каждым написанным словом.
Некоторые бывшие советские граждане, не находившиеся в конфликте с советской властью, не имевшие опыта тюремной переписки или чтения между строк литературных произведений, не использовавшие антиязык для солидаризации, часто отрицают сам факт существования эзопова языка. «При советской власти мы всегда говорили прямо», — сказала одна из моих собеседниц, 65-летняя жительница города Чебоксары. Как правило, эти же люди не замечают языковых изменений и сейчас, в 2022–2024 годах.
Логику эту можно было реконструировать так: «Я не согласен с этим миром, и я не буду играть по его правилам и не буду называть советские институты так, как требуется. Это больше не сокрытие, а дистанцирование, не обман цензора, а борьба за свободу выражения».
У истоков эзопова языка стояла практическая необходимость обмануть цензоров, но довольно быстро эзопов язык — и литературный, и нелитературный — стал способом показать свою субъектность и дистанцироваться от официальной речи. В этом смысле позднесоветский эзопов язык становится антиязыком.
Лидия Чуковская вспоминает, как Анна Ахматова у себя дома не решалась вслух читать новые стихи: Анна Андреевна <…> у себя в Фонтанном Доме не решалась даже на шепот; внезапно, посреди разговора, она умолкала и, показав мне глазами на потолок и стены, брала клочок бумаги и карандаш; потом громко произносила что-нибудь светское: «хотите чаю?» или: «вы очень загорели», потом исписывала клочок быстрым почерком и протягивала мне. Я прочитывала стихи и, запомнив, молча возвращала их ей. «Нынче такая ранняя осень», — громко говорила Анна Андреевна и, чиркнув спичкой, сжигала бумагу над пепельницей [41
