Оглавление

.

Память — единственный рай,

Из которого нас не могут изгнать.

Жан Поль Рихтер

.

Выражаю сердечную благодарность семье Шавариных —

Игорю Геннадиевичу и Елене Васильевне за моральную поддержку и финансовую помощь, оказанные при издании этой книги, а также своей жене Светлане Ломакиной.

Автор

Вместо предисловия

Итак, начнём с Божьей помощью!..

Эти строки я пишу в конце июля, когда природа взывает: «Да не начинай ты ничего! Смотри, как здорово на улице! Сиди, грейся на солнце, лови и рассовывай по карманам мгновенья уходящего лета!».

Извини, мать природа, — не могу! «Цигель-цигель, ай лю-лю, «Михаил Светлов»!

Я и так-то припозднился с рассказом о своём герое лет на… двадцать. Да что там «на двадцать»!.. Додумайся я заняться сбором материала хотя бы пять или восемь вёсен тому назад, работа над книгой была бы куда более плодотворной. А теперь… Сколько людей, по-настоящему знавших этого человека, уже никогда не смогут о нём рассказать.

Я понимаю, что процесс этот закономерный, но от мысли этой легче не становится!..

Но понимаю я и другое: нельзя допустить, чтобы ушла в песок и сама память об этом человеке и артисте. И так уж слишком многое кануло безвозвратно!

Впрочем, эта моя убеждённость, что называется, не раз проверялась на прочность. «То, чем ты занимаешься, никому не интересно, книгу твою никто не будет читать…» — такими словами «напутствовали» меня некоторые мои «доброжелатели». Ну, был в своё время такой конферансье. Хорошо, для своего времени, работал. Ушёл в мир иной в назначенный час! Зачем тревожить его прах? Причём, говорилось это не людьми с улицы, а «зубастыми» администраторами и конферансье со стажем!

Меня коробит от таких рассуждений.

Но коробит, честно говоря, не сильно. И вот почему.

В отношении к эстрадному искусству вообще и к профессии конферансье в частности во все времена замечался оттенок какой-то недоуважительности, недооцененности что ли, в сравнении с другими видами искусств.

А чего вы хотите, если традиции поношения эстрады в целом… десять веков?! Церковь осуждала мирские сборища, языческие обряды, сопровождающиеся песнями и плясками, в связи с чем порицались также скоморошьи игры и забавы. Ещё автор «Поучения о казнях божьих»[1] обличал тех мирян, кто имеет пристрастие к пению и пляске.

«Таких людей дьявол обольщает и другими способами… трубами и скоморохами… Мы ведь видим места для игрищ утоптанными, и здесь толпится многое множество людей, так что происходит давка, когда начинается внушённое дьяволом зрелище».

Приглашая читателя в такие исторические дебри, автор рискует выступить в роли Ивана Сусанина, и всё же… Учитывая, что скоморохи являются праотцами современных артистов эстрады, я искренне поздравляю вас, любезные читатели! Только что вы прочитали фрагмент из первой рецензии на их нелёгкий, неблагодарный труд. Хотя и вполне востребованный.

И пошла плясать губерния! И уж тысячу лет как пляшет! И взошла, пустила вековые корни с той поры традиция относиться к самому зрелищному виду искусства, как к чему-то, в принципе, допустимому, часто — забавному, но всегда — несерьёзному, второсортному… Постоянная боязнь критических оплеух (не всегда справедливых, кстати сказать) — вот чем была просто пропитана жизнь эстрады! В той атмосфере одинаково тяжело дышалось всем: и гениям и посредственностям, и мэтрам и новичкам.

Ругали-то, конечно, всегда и многих, но ни в одной актёрской специальности это так не ощущалось, как у эстрадников! За века, покуда это всё продолжалось, воздухом унижения вдоволь надышались сотни тысяч российских артистов «лёгкого жанра»! И вот вам результат! Эстрада взрастила в себе такой комплекс неполноценности, что дальше него — только мания величия! Выработалась некая генетическая неуверенность в значении и порочности своего ремесла. Иными словами, в людях почти отсутствует ген профессионального кастового достоинства.

Дошло до вещей, в других областях человеческой деятельности вообще немыслимых. Вы, например, можете представить себе нынешнего русского лётчика-испытателя, который, услышав про Валерия Чкалова, небрежно махнёт рукой: «Старо! Прошлый век! Кто его сегодня вспомнит?!» Или современный отечественный футбольный вратарь, допустим, Игорь Акинфеев, в ответ на упоминание имени Льва Яшина, сделал бы большие глаза и спросил «А это кто?»

И только у моих коллег стало хорошим тоном быстро забывать тех мастеров, что составляют цвет отечественной эстрады! Особенно это касается конферансье! Они, разумеется, «должны быть лишены тщеславия», — как сказал мне однажды в интервью преданный рыцарь этого жанра Валерий Москалев.

Хорошо. Я согласен. Но ведь даже скромность имеет свои пределы! Можно быть скромным, памятуя, что «быть знаменитым некрасиво». Это объяснимо. Ну а быть Иванами, не помнящими своего родства, — разве красиво?

Однажды я взял и решил для себя: Гаркави — это «мой» артист! И это при том, что я пришёл в этот мир за полтора года до того, как он его покинул. Старшие коллеги меня спрашивают: «Почему ты интересуешься именно им? Почему Гаркави?» Я и сам себе не раз задавал этот вопрос. Что ж, возможно, книга и написана с одной единственной целью: чтобы себе и окружающим на него ответить…

Слушая рассказы его современников, соединяя эти рассказы с фотографиями, афишами, рукописями Гаркави, я всё более укреплялся в правильности своего выбора. Коллеги по эстрадному «цеху», и не только, — должны заново открыть для себя эту удивительную, в чём-то противоречивую, но, безусловно, чрезвычайно талантливую личность!

А началось всё с упоминаний о Гаркави моего первого эстрадного учителя — Сергея Михайловича Крылова[2] — блестящего конферансье, экспромтиста и острослова, ученика Якова Александровича Протазанова[3].

К стыду своему, я запомнил только один эпизод их совместного общения (а может быть и дружбы). Оба страдали от камней в почках. Однажды Гаркави доверительно сообщил Крылову: «Серёжа, если собрать наши камни вместе, то твои можно положить вдоль дороги, а мои поперёк!» Тут, как сказали бы в Малороссии, «можэ було, а можэ ни…»

С тех пор прошло много лет. И сегодня мне легче ответить на вопрос на каких площадках я не работал, каких артистов, в каких жанрах я не представлял, в каких ситуациях и переплётах я не оказывался… И при этом мысли о Гаркави никогда не покидали меня Тенью он был для меня или облаком, или мифом, придуманным мной, но, оставаясь один на один с очень разной публикой, я всегда ощущал его за своей спиной. Набрасываю в блокноте «шапку» концерта, сочиняю стихотворный экспромт юбиляру, фирме, заполняю ли неожиданную паузу на вечере отдыха — со мною рядом Михаил Гаркави.

Эта книга не научный труд, не монография. Её написал не аспирант, грезящий мечтой о докторской степени. Таких мечтателей хватает и без меня! Я писал её урывками, в перерывах между работой «всея ведущего» и домашней маетой…

Приведу одно сравнение. Не сочтите за рекламу, но сейчас довольно популярна передача «Ищу тебя» на Первом канале. Так вот. Если нынешних шоуменов сравнить с детьми, а Гаркави — с пропавшим без вести родителем, то цель книги примерно та же — соединить «с отцом» «детей», которые не то, чтобы потеряли связь с «папой», но даже не подозревали, что… он когда-нибудь существовал! А согласятся ли они принять родного по крови человека или нет — личное дело каждого из «детишек».

Впрочем, дорогие «детишки», не пора ли уже «открыть занавес»?

Дамы и господа, внимание!..

В меру сил и собранного материала, я — начинаю! Я расскажу вам о замечательном артисте, чьё имя не должно и не может, вот так просто взять и бухнуться в Лету…

 Точное авторство текста поучения «О казнях божьих», частично входящего в состав «Повести временных лет», не установлено. Между тем, есть основания считать его автором православного монаха XI века, основателя и игумена Киево-Печерского монастыря, Феодосия Печерского.

 С. М. Крылов (1909 — 1984) — русский советский артист эстрады, конферансье и режиссёр.

 Я. А. Протазанов — выдающийся русский кинорежиссёр, создатель таких киношедевров 20 — 30-х годов прошлого века, как «Аэлита», «Праздник святого Иоргена», «Бесприданница» и других.

Глава первая

Откуда вы, Михаил Наумович?

Пусть спорят обо мне хоть семь городов.

Жалко, что ли.

(Цитата из этой главы)

Наш герой родился в Москве.

И сразу, не написав ещё и двух предложений, предлагаю читателю сыграть в «верю-не-верю». Думайте, читатель, думайте — время пошло!..

Ну, что, не догадались? Подсказываю ответ. Место рождения указано неправильно. И не мной, а недавно вышедшей энциклопедией «Эстрада России ХХ век». Но за эту досадную опечатку лично я на издателей обиды не держу. Не так-то просто перепроверять все факты в почти девятисотстраничном труде! Хотя, с другой стороны, чему-чему, а энциклопедиям мы, простые смертные, всё-таки привыкли доверять. Ну да ладно!.. Люди они занятые, и, очевидно, им было просто недосуг доехать до Российского архива литературы и искусства (РГАЛИ) и уточнить столь незначительный факт.

И ещё. Немалую долю путаницы в этом вопросе внёс… сам Михаил Наумович. В рукописи своего никогда не публиковавшегося «Биографического рассказа» он признаётся:

«…В моей биографии есть ряд вещей, резко отличающих её от обычных биографий. Во-первых, я не указываю в моей биографии, в каком городе я родился. Пусть спорят обо мне хоть семь городов. Жалко, что ли. И, во-вторых, я не указываю в моей биографии, сколько мне лет. Сколько дадите. А вдруг меньше. Это ж приятно».

Вот таким он был шалуном — наш великий эстрадный затейник! Приколистом, как сказали бы сейчас.

Но вернёмся к той статье в эстрадной энциклопедии. Автор, многоуважаемый профессор Юрий Арсеньевич Дмитриев, в сущности, не особо погрешил против истины: как творческая личность Гаркави действительно родился в Москве!

А в сохранившейся автобиографии мы находим пусть и скупые, но всё же более серьёзные строки:

«Я родился в 1897 году в городе Бобруйске Минской губернии, в семье провизора Наума Борисовича Гаркави и его жены — зубного врача — Любовь Львовны… Отец тогда служил провизором в аптеке Габриловича, а мать имела зубоврачебный кабинет».

«Есть город, что часто вижу во сне» — пел когда-то Утёсов. Что же мы знаем о городе детства Миши Гаркави?

Бобруйск — старейший город Белоруссии. По имеющимся на момент писания книги результатам археологических исследований, люди жили в этих местах, начиная с 5 — 6 веков н. э. Известно городище древних славян на реке Березине, расположенной выше нынешнего Бобруйска. В период Киевской Руси на месте современного Бобруйска находилась деревня, жители которой занимались рыболовством и бобровым промыслом. Впервые он упоминается в 1387 году. Как его только в летописях не называли: и Бобровск, и Бобруевск, и даже Бобрусек! Находился в составе Великого княжества Литовского (центр волости). Во времена Речи Посполитой в Бобруйске был замок, который сгорел в 1649 году. Городу вообще не очень везло с пожарной безопасностью, но об этом чуть позже. К Российской империи отошёл в 1792 году в качестве местечка.

В год рождения Гаркави в Бобруйске прошла перепись населения. По её данным, на 23,7 тысяч жителей приходилось 20, 4 тысячи евреев, то есть 71%.

Обратимся вновь к записям Михаила Наумовича:

«В 1899 году город Бобруйск сгорел дотла, и мы остались на улице. Родители переехали в Минск, а в 1900 году поселились окончательно в Москве, где я живу с февраля 1900 года. Отец работал сначала в товариществе „Мелкозберг“, как финансовый работник, а мать опять открыла зубоврачебный кабинет. После революции отец перешёл на службу в госбанк СССР, где прослужил до 1932 года и ушёл, получив персональную пенсию, а в 1933 году умер. После революции мать устроилась сначала в университете им. Свердлова, а потом работала в издательстве „Прибой“, „Пролетарий“, „Московский рабочий“, и последняя её должность — начальник планового отдела „Партиздата“, на каковой она и умерла в 1933 году».

Когда Мише исполнилось 7 лет, мама впервые взяла его с собой в Художественный театр. В этот день шёл «Иванов» А. П. Чехова. Неизвестно, что он понял, посмотрев этот спектакль, но после того мальчик буквально заболел театром!

Московскую 6-ю гимназию он окончил с золотой медалью. Причем, в аттестате зрелости было отмечено: «…особенно способен к истории и географии». Кстати, что до знаменитых одноклассников, то в классе Гаркави был такой не единственный. «У моего товарища по гимназии, — писал Михаил Наумович, — ныне известного литератора К. Зелинского, было отмечено в аттестате «…особенно способен к литературе и русскому языку».

В то время аттестат зрелости выдавался после восьми лет обучения. Занятия были компактные, некогда было отвлекаться, что помогало ученикам быть полностью поглощёнными обучением.

Материалы, показывающие, что актёрские способности Гаркави стали проявляться ещё в гимназии, не обнаружены. Но, учитывая все последующие проявления этой неуёмной творческой натуры, можно предположить, что и в школьные годы эти способности не дремали!

Сохранилось четверостишие неизвестного автора:

Павел Леонидов писал об артисте:

«Был он закоренелым евреем-интеллигентом из семьи, обладавшей в трёх поколениях правом жительства в городе Москве. Языка еврейского не знал, кроме нескольких ругательств и двух-трёх прабабушкиных слов…»

В какой степени была религиозна его семья? Сведений на эту тему, как говорится, кот наплакал. Но кое-что всё-таки есть. Актриса Вера Липовецкая вспоминала рассказ Л. Руслановой про то, как отец Гаркави праздновал Пейсах[1]. Также немного известно о социальном происхождении родителей нашего героя. При том, что на протяжении всей жизни он довольно активно выступал в печати.

Есть один по-своему уникальный источник, расширяющий наше знание биографии Михаила Наумовича. И в то же время ещё больше путающий и без того наше нестройное представление о периоде взросления будущего «красного шоумена»!

В пятидесятые годы Гаркави дал интервью журналисту из ГДР М. Й. Шнокенбургу. Отвечая на вопрос об отношениях с Германией, Михаил Наумович сказал следующее:

«В первый раз я побывал в Германии в 1909 году, когда моя мама лечилась в Бад-Киссингене. За эти шесть недель я научился понимать немецкий язык. Позже, правда, все грамматические правила вылетели из головы… Затем, в 1913 году, я поступил на медицинский факультет в Гейдельберге. Но к началу Первой мировой войны я бросил учёбу, вернулся в Россию нелегально, а в 1915 пришёл в Германию, но уже как солдат. После ранения в Австрии вернулся на Родину и стал актёром. В 1926 году судьба вновь привела меня в Германию вместе с мамой, проходившей новый курс лечения». Затем — гастроли в Берлинском зимнем саду, где я выступал в 1931 году в течение сорока дней — 20 дней на русском языке и 20 на немецком. В 1944 году я пришёл сюда в составе актёрской фронтовой бригады для выступления перед солдатами и офицерами. 2 мая 1945 года в Берлине вёл концерт перед горящим рейхстагом… После войны я много раз приезжал в Германскую Демократическую республику и выступал перед частями Советской армии в Галь, Веймапе, Карл-Маркс-Штадте и в других городах. Я радовался приёму и аплодисментам, доставшимся мне, несмотря на ломанный немецкий…»

Что правда в этом интервью, а что плод творческого воображения? Есть в рассказе великого конферансье факты, возражений не вызывающие. Первый приезд в Германию вместе с мамой, её новый курс лечения. Всё это похоже на правду. Равно как и рассказ Гаркави о сорока выступлениях в Берлинском зимнем саду. Я пишу «похоже», потому что в архиве артиста не обнаружилось никаких материалов — газетных статей, свидетельств очевидцев, подтверждающих его рассказ.

Немецкий язык, впрочем, он действительно знал хорошо, о чём сам написал в анкете кандидата в члены ВКП (б)[2]. Никто не посмеет также оспорить его участие во фронтовых бригадах на финской и Великой Отечественной войнах. Знал он и французский, только хуже. Интересно, что даже это самое «хуже» работало на него… Но не будем опережать события, которые подробно описаны в главе «Конферанс и конферансье».

Но всё остальное… Он словно бы нарочно решил подшутить над будущими исследователями своей жизни и творчества, — «приколов» и «бескорыстного вранья», адресованных современникам, очевидно, было уже недостаточно… Каким образом он мог поступить в 1913 году в немецкий университет, если в 1915 году он только закончил 8-й класс 6-й Московской мужской гимназии, о чём свидетельствует групповая фотография? Об этом история умалчивает. Как следствие — не вызывает доверия прямо-таки авантюрный рассказ о нелегальном (?!) возвращении в Россию и затем последующая встреча с Германией, участие на фронтах Первой мировой войны, ранение в Австрии… Хорошо ещё, что не признался своему интервьюеру, что ехал в пломбированном вагоне и что «товарищи по борьбе» обращались к нему «товарищ Михаил».

Возникает предположение, многократно подтверждённое его современниками: Гаркави был рассказчик с необыкновенно ярким воображением. И впрямь, права Мария Владимировна Миронова: «Если Миша говорит „здрасте“ — то это нужно ещё проверить».

Я называю героя моей книги «красным шоуменом».

«Красным» — потому что, будучи советским гражданином, а с 1945 года членом коммунистической партии, всю жизнь «играл по правилам» своего времени, на партийных и антирелигиозных собраниях выступал, как истый коммунист and атеист. Из песни, как говорится…

«Шоуменом» — потому что первым из советских конферансье включил в свой репертуар те приёмы активизации любой аудитории — от камерной до стадионной. Приёмы, которые и по сей день часто даже не сознавая этого, с успехом используют современные шоумены и будут использовать ещё очень долго…

 Пейсах (или пасха) — самый древний из еврейских праздников, связанный с исходом из египетского рабства, в котором народ Израиля находился на протяжении более 200 лет.

 ВКП (б) — Всесоюзная коммунистическая партия большевиков