Алесь Поплавский
Апрель
Касаюсь плеча твоего и стыжусь
свою обнажить беспричинную грусть.
Смотрю в беспросветную даль без укора,
без жалости ложной, наивной… И город,
как будто врастает в туманную тишь
изгибами линий серебряных крыш.
И в этой безмолвной дали еле слышен
весенний озноб отцветающих вишен.
Кружась, опадают с ветвей лепестки,
во мгле покидая скупые мазки,
сползая, как бусинки с порванной нитки,
на чёрные створки раскрытой калитки.
И я обречён уже тысячи лет
встречать ускользающий этот рассвет.
Нестись в никуда от мгновенья к мгновенью
за серой, к подошвам приклеенной тенью.
Двое
Как где-то в неживых песках река,
течёт внутри меня твоя тоска,
как и моя в тебе, наверняка…
И нам без этих рек уже никак.
В беспамятном потоке суеты
я обречён, бесспорно, как и ты,
таскать эту привязанность как тень
в толпе вполне счастливых, но не тех.
Во мраке ускользающего дня
исчезнет всё забывшее меня,
имеющее смысл и имена —
всё то, чему в итоге грош цена…
Останется лишь то, что вне мечты —
два близких незнакомца: я и ты,
смотрящихся в безвременную стынь
немого очертанья двух пустынь…
Рахиль
В глубине твоих глаз, в тишине веских фраз
я униженным вижу себя каждый раз,
одиноким и вне тайных уз смысловых,
тише всякой воды, ниже всякой травы.
Я, как будто в пустыне иссякший родник,
как потушенный утренним светом ночник.
Незнаком сам себе и чужой для чужих —
обречённый старик, забывающий жизнь.
Эти вышивки грёз вне сюжетной канвы.
Эти проблески слёз вековой синевы.
Эта тень на лице свежей ране сродни.
Этот сумрачный свет на краю простыни.
Тихо веки сомкну — вдалеке скрипнет дверь.
Чья-то тень проскользнёт мимо серых портьер.
Промолчу, как всегда. Промолчу невпопад…
Как же рад я тебе! Как же я тебе рад!..
***
На зелёных полотнах штапельных
маков крап,
Одинокие всхлипы капелек:
кап да кап.
Словно тиканье старых ходиков:
тик… тик-так…
С ритма сбившихся в беге
вроде как —
скверный знак.
Дни, спешащие, как прохожие,
без конца,
друг на друга во тьме похожие —
в пол-лица.
Прилепившийся эхом прошлого
к тишине, —
я, как тень от цветка, проросшего
в чьём-то сне.
Как давным-давно тихо умерший
громкий смех,
просочившийся в эти сумерки,
словно грех.
Я, как ношеный-переношеный
давний страх,
на пути чужом жизнью брошенный
впопыхах.
В толще лет, словно в чреве матери,
гол, как перст…
Чем вам груз этот не распятие? Чем не крест?..
Улеглась синева на плечи мне — весь в шелках.
И как Он, пригвождён я к вечности
на века.
В преддверии…
Внутри вневременных неразберих
кочую впопыхах по октябрю.
В чужих домах ночую, как в своих.
Живу, как по адвент-календарю,
На плюшевых диванах мягких сплю
у тех, кто ничего не обещал.
В объятиях химер пустых, как шлюх,
кантуюсь в тесноте былых общаг.
Приладившись к ментальной хромоте,
то крадучись, то вёртко семеня,
таскают за собою дни как тень,
лукавого, нездешнего меня.
Из ночи в ночь, из дома в чей-то дом,
как мысль в небытие из бытия…
Всё умерло, кажись, что было «до».
И я уже как будто и не я.
Ни цента, ни полцента на счету.
Ноябрь в окне, и ночь уже близка,
как этот учащённый сердца стук
во внутреннем кармане пиджака.
Vivo
Заращивают дни пределы лета
флюидами полуденного света.
Замащивают выси облаками,
скрывая то, молчащее веками,
что есть уже, что было и что будет,
что каждый день нас спящих утром будит.
И то, что вне меня, но слишком рядом,
как эта примерещенная радость…
Сползает ночь со стен дождями гулко,
теряется в пустынных переулках,
крадётся умилённой ленью ранней
сквозь заросли чужих воспоминаний.
И я опять вхожу самозабвенно,
как в храм дельфийский, в собственную бренность,
в своё александритовое гетто,
из серых будней выдутое ветром…
***
Осенних мокрых улиц нагота —
как тень от исполинского креста.
Из чрева старых башенных часов
выглядывает новый день Христов.
И мы с тобой смиренно, по глотку
пьём давнюю щемящую тоску.
В глазах твоих под нежной кожей век,
как в зеркале, фальшивый этот век —
с ликующими толпами льстецов,
с улыбками, грязнящими лицо,
с несбыточностью смутных сладких грёз
и реками невыплаканных слёз…
Деля груз данной ноши на двоих,
мы, так же, как и тысячи других,
насытившись бессонницей ночей,
привычно входим в этот день ничей,
мечтая снова каждый о своём —
я думаю о ней, а ты — о нём…
Девушка из Ипанемы
В пространстве всеобещанного рая
нас комкают, как воск свечной, сужая.
И мы, не поспевая вслед за веком,
скользим по этим жёлтым райским рекам.
И упиваемся до чёртиков обманной
действительностью шумной, ресторанной,
неоновой закусывая синью,
зажав, как удила во рту, гордыню,
махнув на всё, танцуем босса-нову…
Я — ветреный, в туфлях на босу ногу.
Ты — солнечная, в тесном белом платье.
Казалось бы, всё к месту, и всё кстати.
Твоей душе заблудшей тесно тоже
под этой обнажённой божьей кожей.
Какая к чёрту грусть тут, я не знаю,
для нас двоих, несущихся по краю?..
Скрипят бесстыдно в зале половицы.
Листаются минувших дней страницы.
Всё спрятано под толстым слоем грима…
И боль чужая нам недостижима.
Ну разве что ничтожнейшая малость…
И это всё, что нам от нас осталось —
свободным и осознанным, ей-богу,
танцующим беспечно босса-нову.
_______________________________________
«Garota de Ipanema» — «Девушка из Ипанемы» —
известная песня в жанре босса-новы.
В её глазах…
Никто не говорит со мной о Нём…
Он тенью бестелесной входит в дом.
И прячет под собой остаток дня,
в шестьсот бесцветных нитей простыня.
И окна, словно в храмах образа.
И теплится пурпур в её глазах…
Циничный век играется с огнём.
Сужаются пространства день за днём.
Плодят святые среды четверги…
Мы ищем, как всегда, себя в других —
безумцах, что с собою не в ладу,
у тех, что на погибель нас ведут,
измученных страстною жаждой быть…
Когда-то мы научимся любить.
Когда-то мы научимся прощать,
уверовав в сакральный смысл в вещах.
Когда-то… если только доживём…
Никто не говорит со мной о Нём.
***
В зеркалах полуночной тщеты
одинокая тень во плоти.
Я не сплю по ночам, как и ты,
словно узник томлюсь взаперти.
В свете лампы юродствует тьма.
И внутри, и вовне — холода.
Будто в лето вцепилась зима
мерзлотой неподвижного льда.
Будто русло жемчужной реки
не несёт синих вод в океан.
Будто мудрость вначале строки —
очевидный намёк на обман.
Обречённая дерзкая мысль
на полях умерщвлённых страниц.
В этой бездне ментальной тюрьмы
мы, как призраки ночи без лиц…
