Владимир Буров
Hannibal ad Portas — 5 — Хлебом Делимым
Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»
© Владимир Буров, 2019
Ты забыл, что хотел назначить мне встречу здесь? — А именно, мэм? — Придешь туда, где купил первую книгу Пабло Пикассо. — С красавицами, в том числе, подлинник которых Ник Сер подарил Фиду Элю за право базирования там крылатых ракет на первые двадцать лет, предотвращающих возможность мира: — В принципе, — да. — И ты пришла? — Да. — Тугаменты! — И книга с рисунками Пикассо была в ее руке. Совершенно небольшая по меркам местных диверсий. — Я должен проверить на тебе кое-что. Тебе лучше не знать.
18+
ISBN 978-5-0050-1182-4 (т. 5)
ISBN 978-5-0050-0895-4
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Оглавление
- Hannibal ad Portas — 5 — Хлебом Делимым
- Hannibal ad Portas — 5 — Хлебом Делимым
- Оглавление
- Хлебом Делимым
- Не Хлебом Единым
- Глава 1
- Глава 2
- Глава 3
- Глава 4
- Глава 5
- Глава 6
- Глава 7
- Глава 9
- Глава 10
- Глава 11
- Глава 12
- Глава 13
- Эффект Евангелия
- Глава 14
- Глава 15
- Глава 16
- Глава 17
- Глава 18
- Глава 19
- СЦЕНА III
- СЦЕНА IV
- Улица
- СЦЕНА V
- АКТ III
- СЦЕНА I
- Площадь
- АКТ III
- СЦЕНА I
- СЦЕНА II
- СЦЕНА III
- Глава 20
- СЦЕНА III
- — РОЛЬ
- Акулины
- СЦЕНА IV
- Комната в доме
- КАПУЛЕТТИ
- СЦЕНА V
- Комната ДЖУЛЬЕТТЫ
- РОМЕО и ДЖУЛЬЕТТА
- Глава 21
- АКТ IV
- СЦЕНА I
- СЦЕНА II
- СЦЕНА V
- АКТ V
- СЦЕНА I
- АКТ V
- СЦЕНА I
- Глава 22
- Глава 23
- Глава 24
- И.
- И.
- Глава 25
- Глава 26
- P.S.
Hannibal ad Portas — 5 — Хлебом Делимым
Оглавление
Мы — так и должны его узнавать, а не как раньше, только по разнузданной походочке, с автоматом наперевес, идущим в последнюю атаку, хотя и не как в фильме Враг у Ворот, — где пистолет всегда был с собой и с патронами только у тех, кто в подходящий момент получит предложение от Ника Сера застрелиться.
Тогда как на самом деле — Читатель — это бог художественного произведения, который и вдыхает в него радость жизни.
Слова Бога — невидимы!
Можно сказать, Пиковая Дама — это Рождение Нового Завета. Когда каждый может увидеть только Половину Истории, — а это произошло и с Бурминым в:
— Метели, — он не знает Марьи Гавриловны, но знает Код Доступа, который передал ему Владимир еще в другой жизни:
— Я вас люблю, я вас люблю страстно.
Поэтому и Повести Покойного Ивана Петровича Белкина — это и есть:
— Новый Завет, — в шести частях.
А не четырех, как в Библии.
Добавлено 27.03.19:
— Хотя и про Евангелие можно сказать:
— Если Повестей пять — не считать первую, как предисловие, — то:
— Интервалов между 5-ю — будет — 4-ре.
Переехать с Басманной на Никитскую — это превращение Героя в Автора, или:
— Переезд из Текста на Поля.
Гегель и Кант на острие атаки — Секст Эмпирик — в обороне.
— Неужели человека только насильно можно заставить жить вечно?
Тем не менее, Макферсон и Джонсон — это тоже самое, что Апостол Павел и царь Агриппа — спор о том, кто из них раньше узнал Библию. А:
— До этого, еще намного раньше, спор между богом и его первым ангелом.
И самый ударный, известный спор — это разборки между Ветхим и Новым Заветом, в которые попытался влезть и Лев Толстой, но — увы — совсем не с тем инструментарием, чтобы разобраться, а с откровенным Ветхим Заветом, не понимая самого главного, что:
— Новый Завет включил в себя Ветхий.
Гегель с Кантом открыли эти двери — пользуйтесь почти за бесплатно, — ибо, как и сказано в Библии:
— Вы — боги.
Пугачев и был казнен, и были все способы использованы, чтобы его поймать, когда он, как бунтовщик был уже не нужен, так как именно:
— Должен быть казнен царь настоящий.
Это логика самого устройства мира.
Происхождение Жизни — это:
— Ее продолжение.
Следовательно:
— Цель Соцреализма не дать развиться у людей именно этой сложной разветвленности Нового Завета, что не просто Маша в Капитанской Дочке честная или нет — а дает кой-кому так потихоньку, — что только он один — этот самый Читатель — знает:
— Кому ему, собственно, если — вот оно счастье — если не именно:
— Мне!
Вывод:
— Всё самое неожиданное, прекрасное вплоть до экстаза, — а:
— Досталось теперь этому дураку — Человеку-ку-ку.
Что и значит, что Не Хлебом Единым, — а Делимым — будет жив человек.
Не знаю, понимает ли это хоть кто-нибудь, например, Кончаловский, когда специально нашел подходящего комедийно-серьезного актера Павла Деревянко. И он делал на сцене больше, чем обычно другие: пытался ее лапать и задирать платье, кажется. Хотя платье задирал сам Доктор Зорге — профф этой медицины Астров.
Поэтому трахает реально Юлию Высоцкую Павел Деревянко, а отвлечением на себя обвинения в распутстве занимается Александр Домогаров.
Ибо: только такая расстановка сил на этом участке фронта — имеет смысл на театре взаимодействий Пушкина и Шекспира.
Реальный мир, мир Нового Завета — ибо:
— Принципиально Невидим, — т.к. существует.
ТЕАТР — это и есть та машина, которую дал людям Бог, чтобы они могли не только сражаться против врага любой силы, — но и:
— Жить.
— Даем Человеку это право — право:
— Жизни Вечной.
Об этом, именно об этом все произведения, как Шекспира, так и Пушкина.
— В Галилею через Декаполис не ходят. — И только тогда станет понятно, что идут они не в Галилею Настоящего, а в Галилею:
— Прошлого, — где уже встречались с Иисусом Христом.
— Сами вы ничего не сможете сделать. — Подняться на Сцену Жизни можно только с помощью Иисуса Христа, артисту Высоцкому и артисту Смоктуновского только в роли:
— Гамлета, — сами — увы — нет.
И именно это считают за противоречие:
— Ай! Не он.
Потому и Ромео должен войти в спальню Джульетты, как не:
— Он.
Следовательно, Очевидное надо принять, как Невероятную правду. Сцена придумана не для розыгрыша, что вы смотрите КАК БУДТО правду, — а:
— Буквально ее видите.
Ромео и Джульетта поженились, как Новый и Ветхий Завет:
— Он на Полях того Текста, где она живет!
Как Героиня и её Автор.
Сам Хомик — это тоже Письмо.
Хлебом Делимым
Не Хлебом Единым
Глава 1
Я сделал шаг к окну, но второй получился еще медленней, двигаться, можно, но только медленно, как в магическом кристалле, в который едва не попал Синдбад Мореход, чтобы найти что-то интересное для человека здесь, — и если на Земле, — то и на Земле тоже.
Добежать до окна не успел, потому что меня схватили раньше, чем сзади догнал.
Зачем он меня пугает — если не каждую ночь — то часто? Мне лет меньше, или столько же, как у детей Джека Николсона, когда он решил, что познание мира не стоит того, чтобы им особо утруждаться:
— Кроме ужас-офф, — ни до чего больше на этой стоянке не достукаешься.
Офф, — потому что мне кто-то помогает в последний момент не провалиться в эту — помойную или нет — яму под названием: отсутствие своей воли.
Может быть, это идет еще только воспоминание о прошлом, ибо, да, из тумана вышел, но:
— Я там, значит, точно был, чтобы особенно обольщаться: здесь я очень люблю играть в футбол.
Там — так часто снится, что только время, отсчитываемое от рождения здесь, может заставить его чуть-чуть отступить.
Зачем снятся такие откровенные ужасы? Бежать хочется, а некуда. Даже до окна ни разу убежать не удалось.
— Я хочу, чтобы ты жил, — говорит сейчас медсестра в фильме Затерянный в Сибири американцу в русской тюрьме, — несмотря на то, что он англичанин.
Хотя было уже продублировано:
— Я американца за версту и больше узнаю, — так как тоже шпион, но ваш, мэм:
— Русскай-й? — что можно подумать, они бывают так редко, что даже только в кино на афише, как на заборе, однако, в пустыне Сахара.
Хотя кругом и валяются обрывки газет, чтобы было веселее именно по отличию от этой пустыни, где только песок на вид, а так тоже:
— Гады прячутся только так.
Войну показывают, как учения.
— Так не должно было быть, — сейчас говорит Кристофер Вокен, — или:
— Стивен Кинг. — но и было возражение дока:
— Еще неизвестно, новое это чувство или старое.
Что значит, еще точно неизвестно, легенда ли это о Сонной Лощине, или она решила жить вечно, как мы, но только пока:
— Рядом.
Ужасов вообще много, даже навалом, но мы их считаем недоразумением, живущем здесь на:
— Птичьих правах, — ибо они маленькие, и именно потому, что кажется, от них можно при желании убежать.
К нам зашел, — впрочем:
— Спасибо, господи за этот стол, как сказал сейчас отец Кристофера Вокена, — действительно:
— С ноутбуком на нем, планшетом, смартфоном, телевизором и так далее, и еще, и еще.
Убийств, кажется, что нет, а люди умирают, — так бывает?
Ибо главное преступление всё-таки в том, что люди вообще умирают. Это написано, но, что есть, что нет. Никто не понимает, что это значит. Но всё равно, или поэтому, видимо, и страшно.
— Пуля прошла навылет, — говорит Кристофер Вокен, — что значит: цена у загадки есть, — и приличная.
Я живу, как в пещере древнего мира, и рядом со мной живут драконы и другие сатиры, что ходить можно еще, но только осторожно. И даже, если написать об этом — как приличное время назад — в журнал Крокодил:
— Не напечатают, — аргумент:
— У нас не бывает стражников, — о которых тоже шла речь.
Хотя имеются в виду именно те препятствия, которые я упомянул, как не обязательно реальные, но обязательно реально существующие. Выходит:
— Они всё знают!
И вот этот присмотр:
— Из-за стенки, — некоторые говорят, что не скрывается, — но именно не скрывается, как необходимая мелочь, которая нужна — нет, не детям, а — именно просто людям, так как они живут в настолько опасном мире, где их очень легко не то, что съесть, — но:
— Обмануть легко.
Поэтому лучше быть сразу обманутыми, чем потом жалеть, что зря пошли в комнату, как Джек Николсон, битком набитую отличными телками, а она оказалась всего одна, и то:
— Через пару минут — позеленела, хотят и не сразу вся, а только ее спина, которая была видна в первую очередь ему, — потому что вид сзади — сами знаете, тоже имеет большое значение для человека, — а когда он его, спрашивается, видит?
И ответ:
— Только редко, — как это и удалось Джеку.
Мертвая Зона — это место, где можно менять исход своих предсказаний?
— Вопрос можно, сэр?
— Да, плииз.
— Где его искать?
— Кого Его?
Выходит, Его — Эго — это значит Мертвая Зона и есть сам Хомик, крепко уцепившийся за свой Сапиенс.
И я попробовал сбежать ото всех, чтобы только этот Невидимка, — как сообщил Владимир Высоцкий, — не нашел меня, как можно дольше.
Но в лесу заблудился, пришлось вернуться в город, и на автобусе с петухами и другими деревенскими корзинами мстерских жителей, и на поезде — всегда бесплатно. Хотя и пришлось иногда ехать на подножке поезда.
В городе хлеб бесплатно нигде не лежал и с трудом, но удалось украсть буханку черного. Продавщица или не поверила, что кому-то есть охота так, что он пришел за хлебом без денег, или решила, что по мелочи — это уже разрешается, так как на дверях было написано, что, да, именно, так, мэм:
— Намедни уже будет.
Следовательно, всё общее находится уже не в половине сознания, а во всем, кроме вот этой Мертвой Зоны Стивена Кинга и Кристофера Вокена, — а:
— Есть она или нет, — как ответил ему отец мальчика, которого учил уму-разуму Кристофер, или Стивен Кинг, — есть ли разница — невероятно:
— Проверить.
Ясно, что событие состоит и из наблюдения за собой:
— Тоже, — а не только их либэ дих — себя надо любить еще больше.
Вот, как Жюльен Сорель в Красном и Черном.
Тогда заметят и благословят, как Державин Пушкина, уже спускаясь по лестнице вниз, — туда к:
— Данте.
Встретил учительницу, которая спасла меня, но не узнает, или притворятся. Может хочет, чтобы я женился на ней? Потом споет:
— Я не знала, что ты такой маленький, — как мальчик Тони на пальчике у сына Джека, и он не хочет ехать в шикарный отель — даже за зарплату — ибо:
— Что может быть за трагедия 70-го года?
Она обожает истории про привидения и фильмы ужасов. Но не наяву же ж, на самом деле.
Получается, то, что уже прорвалось в реальность — не страшно, а кто еще только стучится в двери — может быть опасен. И вопрос:
— Стоит ли ей подарить букет георгинов на 1-е сентября? — или это уже будет омут, так как она живет рядом, в соседнем доме, я ее часто вижу, всегда одну, но: как молодая!
Только что нахмуренная, что за ней есть грехи, которые, возможно, мне известны. Скорее всего, нет, но она думает, да, так как иначе:
— Что интересного я в ней нашел?
Ужасов человек не должен, точнее:
— Не может бояться, — так как встречается с ними каждый день и, очевидно, каждый темный вечер!
Во двор одному заходить опасно. И я иногда прошу одного парня меня проводить. Он, конечно, не отвлекает их на себя, но я отвлекаюсь от их видения.
Сейчас тоже:
— Выходить и входить в дом можно только по времени: не меньше трех — не больше десяти.
И вообще, хожу и оглядываюсь, — нет, оглядываю местность, не идет ли большая собака, которая всегда живет в соседнем доме — сколько ни представлять себе, что она уже давно — довольно-таки — умерла, а всё, а всё равно, есть же, хотя и не такая большая, как была предыдущая.
Сторожа меняются, хотя сторож остается один. Таков же был мир сразу после сотворения: битком набит препятствиями. Ибо, какая разница, если они и сейчас просто так невооруженным знанием — что они тут есть — взглядом:
— Не видны.
Хотя можно думать, нет истории — вполне может и не быть. Нет, ясно, что это тоже самое — всё уже было. Мало:
— Было, было.
Мало.
— Пока хватит, иначе, действительно, можно решить, что они только-только:
— Появляются.
Пустыни здесь никогда не было. И можно думать, что Кук знал:
— Дальше — меньше.
Действительно, в Седьмом Путешествии Синдбада морехода циклопы встречаются не так часто, как здесь:
— Ждут уже буквально за дверью, — и, да, более того, даже за дверью своей комнаты, которая на вид меньше, но теперь понимаю, что как отдельная мастерская у Джека Николсона по производству литературы под названием:
— Здесь я надеялся чего-то добиться, — чуть меньше футбольного поля.
Можно было никуда не ходить, но на диване лежала собака, которой у меня уже не было, а в шкафу мяукала и царапалась кошка, которая тоже уже недавно умерла, — значит:
Они просили за других, вместе с которыми могли присутствовать, хоть как присяжные заседатели:
— На другой стороне этого зала разбегов, пробегов и прыжков.
— Миссис Торенс?
— Да, я вас слушаю, мы знакомы?
— Зачем всё делается для того, чтобы продемонстрировать мне фильм ужасов?
— Молчание — знак добровольного согласия, что мы давно знакомы.
Скорее всего, его надо видеть, хотя это и непросто именно потому, что он виден без труда, но есть сомнения, что это хорошо.
Андрей Гаврилов приводит в Сиянии фразу:
— Они оказались полными говнюками, на них нельзя положиться! — не слышал раньше ничего подобно-конкретно-ошибочно у него! — Это ошибочно по конкретике, и ошибочно в принципе, так как, — как вот сейчас:
— Сплошная работа и никакого веселья — Джек превращается в скучного парня — это:
— Неизвестно тому черному негру, который продублировал слова Андрея Гаврилова так, что ему всё известно!
Тогда непонятно, почему грустный Джек его грохнул, ибо повар-негр должен был знать, что Джек ждет его и прячется за колонной с таким томагавком, что и двоих негров может насадить на него. Раньше, я такого за А. Г. не замечал.
Видимо, его тоже:
— Поправили. — И заменил интуицию на логику, — логику, однако, без предвидения.
Мы смотрим кино жизни только с одной целью: обрадоваться предвидению. Главный пункт которого:
— Их бин непонимайт! — а всё же так видно!
И вывод:
— Не хочется бояться, — и знаете почему?
И так страшно.
Я еще сплю, а она приходит.
— Что случилось?
— Спит.
— Вот ду ю сэй, спит-т?
— Не может встать, мэм.
— Можно узнать, почему?
— Поздно лег, и поэтому с утра голова не начинает даже кружиться, чтобы чуть позже сообразить:
— Да, что? А, поняла, Земля так и продолжает вертеться, утро продолжает бывать, а понять вот поэтому это и не удается.
— Вы отлично соображаете, мэм, для учительницы обычной восьмилетки, — сказала мама.
И несмотря на то, что этим предвидением будущего я проспал неделю, может быть, месяц.
Гаврилов сейчас — видимо работает, как Олег Даль в фильме Вариант Омега — под:
— Контролем:
— Мистер Грейди, не сыпьте соль на рану. — Ужас, да, есть, но не тот, к сожалению, которого мы только и ждем в гости с радостью.
Подтверждается предсказание, как правило:
— Дальше — хуже, чем было в 90-е.
Рэд-Рам-м-м-м. Бед-Лам, — лучше, или тоже самое?
Убийство, как уничтожение смысла разума.
И всё получилось! Она меня вывела, так как приказ был такой:
— Дайте ему ухватиться за соломинку, — чтобы мог ошибаться и дальше.
Ибо такой приказ был для всех:
— Чтобы развлекаться Сыми, как уже с более-менее людьми образованными, а не только умеющими точить молотки:
— Правильно, — как, впрочем, и дальше, с высшим образованием ставят спектакли — и тем более — в Большом Сиэтэ.
Пусть там Германн хоть сто раз бубнит:
— Тройка, семерка, туз — тройка, семерка, дама, — а уж нам всё равно ничего не понять.
Несмотря на то, что это и был тот сигнал рыбаку рыбкой, как:
— Пушки с пристани палят — короблю:
— Пристать велят.
Ибо дальше уже только Сцилла и Харибда, которая, да, пропустила, когда-то Одиссея многоумного, но Ной со своим огромным сухогрузом уже точно не пропрется.
— Вы думаете, царь Гвидон — это Ной, высланный из царства божия за пьянство?
— Нет, но за его систематичность — возможно.
— Тогда получается, это Высоцкий попал в царство небесное, а мы остались тут, как прохиндиада, однако, уже давно кончившейся жизни.
Но совершенно очевидно, что на борт его шхуны мало кто не сел.
И вот, оказывается, остальным тоже предоставлена возможность попасть в свиту царя-государя, чтобы:
— Тот остров тоже навестить, — и, авось, завести роман с той — уже графиней — которая не только — значит — песенки поет и орешки лишь грызет, — но:
— Тоже ждет кого-нить подобного, мама мия! мне!
— Женюсь на Белке, честно, пустите и меня на ваш корабль!
— Кем?
— Коком.
— Коком? — задумался Кук, и решил остаться только капитаном — я Коком.
— Сватья с бабой-бабарихой здесь? — спросил ненавязчиво, чтобы не злоупотреблять своей доверчивостью к реальности.
— Да, конечно, — ответили, — но их еще угадать надо.
— Я не знаю, как их искать.
Ответ:
— Искать нельзя — угадать можно.
Ибо, да, в Рай, хочется, но не как, возможно уже, А. Г.:
— Да, веселись, а за занавесом уже стоят с кнутом, — как, в положенных, чтобы каждому! 20 годков рабства.
Как Гете справлялся со своей Девяткой? Если предположить, что у него всё получалось. Я в Москву прибыл с ней же. И сразу решил, как хотел когда-то в детстве, лезть на Вавилонскую Башню:
— Пока не делать этого, — а дожить для начала столько, сколько обещали в пионерлагере, где был такой журнал, что многие — знаете ли — живут сто и сто двадцать лет, и есть даже по сто восемьдесят, в диких степях, и тем более горах Закавказья, а также в нем самом.
— Мало или много?
— Пока не знаю, но, думаю, можно жить, пусть и не всегда, но так долго, что:
— Почти всегда?
— Есс, мэм!
Ибо о смерти уже начинает забываться, что перестала даже искать некоторых людей, для которых я изобрел эликсир молодости. Проблема только в том, чтобы понять, куда надо поступить учиться, чтобы иметь возможность начать эксперименты.
— О бесконечности?
— Да, мэм, пока больше не думаю.
— Значит, есть принципиальная разница: жить вечно, — и:
— Недолго по сравнению с Этим.
Потому что. О продолжительности жизни говорят постоянно, по крайней мере, часто, о вечности — никто. Хотя, скорее всего, это наследственная информация.
— Не верить в жизнь вечную? — спросила она, когда у меня кончились соленые баранки, а бутербродам с колбасой здесь никто не удивлялся.
Почему? Все считают, так хорошо считают, что:
— Деньги всё равно лучше! — ибо подпирают эту пирамиду: самая лучшая рыба — это колбаса, так как: с деньгами я имею еще счастье, однако:
— Вы-би-ра-ть-ь.
Выбирать между вечной жизнью и долгой не приходится потому, что я надеюсь узнать путь к бесконечности именно через длительность.
— Да, иначе с чего начинать непонятно.
Хотя спал прямо напротив золотой в оправе иконы, и молился именно за жизнь вечную, так как страшно было, не только жизнь моя может кончится, но и:
— Солнце и Земля прейдут.
Значит, априори уже известно, что человек после смерти еще живет где-то за пределами Земли, есть место, которого — придет Время — тоже не будет!
Вот это ужас, слезы, скорее всего, не помогут переделать этот мир, хотя я и пытался именно этого допроситься.
Что остается, чего человек не может уловить, как своего? Но что-то остается, если говорится, что ничего не останется. Даже Солнца. Говорилось ли тогда, что и эти слова прейдут:
— Не помню.
Кто их говорил — тоже, думаю, что почти прямо с иконы — или немного повыше — это и говорилось. Беззвучно, но отчетливо, как с неба без слов, — точнее, со словами, но без звука.
Бабушка водила меня за ручку в церковь, но там были только живые мощи — слов никаких не разобрать, кроме:
— Во имя Отца и Сына и Святого Духа.
Поезд уходит в далека
Скажем друг другу прощай
Если не встретимся — вспомни
Если приеду встречай.
Успел ли Данте сказать эти слова Беатриче?
Разумеется, успел, потому именно, что существует возможность сказать их позже.
— Когда?
— Когда разница между ними уже не будет такой большой.
На этот случай — счастливого заблуждения — бог придумал почти:
— Зуботычину, — под названием:
— И встречным послан в сторону иную.
И до такой степени обидно, что на предложение исправить ошибку — получают ответ:
— Нет.
— Не уходи, побудь со мною-ю.
— Нет.
Повторяется, как запись на магнитофонной ленте.
Песня Высоцкого, — как я его запомнил на всю оставшуюся жизнь:
— Во дворце, где все тихо и гладко,
Где невольников на клизму ведут,
Появился дикий вепрь ахграмадный,
То ли буйвол, то ли бык, то ли тур.
Вот кто отчается на это, на это,
Тот принцессу поведет под венец.
В одной комнате висел портрет Хемингуэя в свитере с бородой и, кажется, даже с трубкой. И:
— Так-то и я могу! — ибо только этим и занимался лет с десяти — может раньше, может позже, но смысл этих сочинений практически неуловим.
Смысл — в том смысле — как это делается, — если разобраться.
Ибо личное участие — это да, конечно, обязательно, но не так, что просто в роли главного героя, только просмотренного кино, — ибо:
— Я так, как он петь, конечно, не умею, или летать: вообще пока что не могу, как Симон, предводитель, попечитель, или пусть ученик весьма посредственных сил, однако и только:
— Вымысла, — но слезами облиться можно почти всегда.
Можно подумать, что ткань рассказа — этого моего уже кино — создает Челнок, бегающий туда-сюда: со сцены в:
— Зрительный зал, — и так быстро, что даже наблюдатель Эйнштейна не может его уразуметь во время боя, когда Александр Матросов пошел на штурм Зимнего, что вполне можно думать, и не в эту войну, а именно еще в:
— Революцию, — более того, можно предположить, что и не все войны еще кончились, чтобы перестать считать, сколько их было тогда точно, несмотря на то, что и сам иду — тридцать минут до дома и пою:
— Их оставалось — нет, меньше, чем вы только что подумали — только трое на той безымянной высоте, где в дыму сражался наш друг из дружелюбной то ли Польши, то ли Чехословакии, то ли Венгрии:
— Коска.
И нужно, выходит, установить — без раздумий, что Это — тот Виндоуз, который сообщит вместо будильника утром, как еще не вставшее Солнце Ван Гогу:
— Пора, — и:
— Ты Кто? — вот в чем вопрос, чтобы ответ — может и испугал, но не сильно:
— Их бин Мольберт.
Как разобрать и снова собрать эту конструкцию, чтобы она опять ожила. Ибо вопрос есть:
— Кто Третий? — кто перемещает челнок и создает, таким образом то, что очень, очень интересно, что далеким не оказывается никакой путь.
Потому что всегда это будет путешествие, но вот именно, что не по тем мирам, которые были в кино, и уж тем более, не я в роли героя этого кино, — а именно:
— Я, — но почему-то уже умеющий летать так, как это реально и делаю.
Что происходит при прикосновении человека к художественному произведению — непонятно. Это тот же человек, но с приставкой для вечной жизни:
— Человек Счастливый.
Каким и был Ван Гог, совершенно спокойно куривший трубку после того, как только что застрелился, — почти уже полчаса назад.
В эту лирику, как в правду, поверить всё-таки трудно, чтобы согласиться штурмовать литературу, когда кого ни спроси, — а только с укоризной:
— Не только создает, но и изображает, не только изображает, но и выражает, — всё заняло все места в зале, где я попытался найти:
— Конкретный полет.
Шекспира — не читал. Ибо он так написан, что и переведен специально без:
— Сцены.
Как можно в таких условиях искать истину в литературе, если ни кто то ли не понимает, а скорее всего, не хочет понимать даже, о чем я спрашиваю.
Я говорю, Повести Белкина имеют магическую связь между собой, и логичный вопрос:
— Какую?
Что я могу ответить, кроме, как только:
— Как электроны в атоме между собой и ядром.
Для них это ни бум-бум — всё равно, что ничего, хотя на контрольных по высшей математике только один я часто получал пятерки.
Что однажды милая преподавательница ее только и ахнула:
— Я ему поставила четверку, так как проверяла первого, а он решил все задачи, — но оказалось, что больше — никто!
Они были простые, — добавила эта достойна леди.
Да, но требовали не просто внимательности, но и признания существования Разума. Что на вид, почти одно и то же, а:
— Решается совсем по-другому.
Что и подтверждало, надо брать быка за рога именно в создании машины не бессмертия, а долголетия. Ибо, какое может быть бессмертие, если и в долголетие никто почти не верит. Так как дифференциалы и интегралы на бессмертие всё-таки не тянут.
По крайней мере, в видимой последовательности.
Но так получается, что кардинальная разница между естествознанием и гуманитарной наукой именно в том, что математика, физика, молекулярная биология — могут:
— Достичь долголетия, — а гуманитария — как всё что:
— Их есть у меня, — вечной жизни.
Так бывает-т?
Если здесь этой гуманитарии вообще, где искать, если только днем с огнем.
Тем не менее, многих философов я понимаю буквально:
— С полуслова.
Но и только после того, как бросил заниматься этим делом по учебникам.
Как всё просто и реально в подлиннике!
И вот оказалось, что тень на плетень наводится не из-за непонимания древних ценностей, а — мама мия:
— Нарочно!
И это Нарочно так прочно, что само и служит, как ступеньками Пирамиды, ведущей к Солнцу, так и лабиринтами, по которым Вергилий вел Данте в Ад.
Отражение, выражение и создание выдается за большее, чем только одно:
— Создание, — только по одной причине: больше — значит точнее.
И, конечно, не думают, что никто еще не успел возразить по этому поводу.
Но это возражение перекрыто, видимо, уже на генетическом уровне! Думаю, что не меньше, ибо слова о создании Нового Хомо — не только похвальба, и тем более, не ложь, — а:
— Почти правда.
Как и сказано Маяковским:
— Работа не только будет делаться, не только делается уже, но:
— Почти уже готов он, этот Марципан Будущего, весь в аромате гвоздики и ванили.
Мы — так и должны его узнавать, а не как раньше, только по разнузданной походочке, с автоматом наперевес, идущим в последнюю атаку, хотя и не как в фильме Враг у Ворот, — где пистолет всегда был с собой и с патронами только у тех, кто в походящий момент получит предложение от Ника Сера застрелиться. — Думаю, такой абзац идет преждевременно.
Мир — дружба, прекратить огонь, — попер он, как на кассу.
Интуитивно понятно, что возражение о послушании, присланное мне критиком, ошибочно, — но:
— Почему?!
Почему одно Создание больше их всех троих: и создания, и выражения, и отражения вместе взятых?
И ответ дал Воображаемый Разговор с Александром 1, случайно — а может быть, и нет — найденный многой в библиотеке ГЗ, куда я пришел за книжной по молекулярной биологии. И, следовательно:
— Есть кто-то Третий, — замешанный в этих разговорах между Моцартом и Сальери.
А также и Царем и Пушкиным. Считается, что это условность, в материальном мире не наблюдаемая. Просто:
— Черный Человек и всё.
И:
— Я ему не верю.
— Кому, мил херц?
— Кому-то, но точно не верю, что это неправда.
Этот Черный Человек так замаскировался, что увидеть его удалось только в зеркало. Неужели — это:
— Я?!
Моцарт и Сальери и Пушкин с Александром 1, оказывается, видят меня, но только, как черного человека!
Я — участник их соревнований в этом беге на короткую и среднюю дистанции.
Но кому сказать, что Читатель — непременный участник событий Повестей Белкина и Моцарта и Сальери? Можно, но только самому себе. Почему?
Причина одна: не поверят. Именно потому не поверят, что это слишком очевидно, а никто до меня не видел.
И бог выбрал для меня биофак МГУ, до чего я сам не мог додуматься, так как и не знал о его реальном существовании. Но оказалось:
— Я могу, — и сдал экзамены лучше всех, кроме одной, которая также получила отлично, — а по литературе не знаю.
Не знаю про нее, а про себя — даже не сказали, что там, ибо грамматических ошибок, конечно, было немало, а так-то:
Глава 2
— Кажется, перепутал даже имя автора, о книге которого писал сочинение на свободную тему.
Вместо он, написал, что это была она.
Разница есть, но не такая большая, как думают, но, разумеется, не в сочинении при поступлении в высшее учебное заведение. Тем не менее, передали:
— Окей, — так как в математике не оказалось равных.
Молодой парень, немного не русский, но очень спокойный у умный даже сказал мне на перекуре, что я вполне могу учиться на мехмате. Хотя и еще про кого-то так думал, но сказал только мне. Действительно, всё было понятно так, что:
— От и До!
Даже Ряды почему одни сходятся, а другие пока еще только думают: надо ли?
А вот за что Базаров не любил Катерину в ее Темном Царстве — понять пока так точно и не удалось. Не в состоянии даже разобраться:
— Встречались ли они вообще хоть когда-нибудь.
Кабаниха и Гоголь — что между ними общего? Честное слово, мил херц, я пока еще так и не разобрался.
Вот эта школьная литература оставлена здесь, скорее всего, инопланетянами, посещавшими Землю давненько, а ключ к ее разборке и приборке оставить — не оставили. Или забыли, или решили:
— Бес толку — всё равно ничего не поймем.
Еще точнее: это и не их литература была, а так только:
— Сбросили с отчаливающего отсюда корабля одни обломки, как мусор, или вместе с мусором своей здесь не длительной жизнедеятельности.
И здесь решили эти артефакты изучить. Но так как они ни в какие разумные рамки не лезли, то решили соединить их между собой с помощью Земной Смолы, — чем-то, но отличающейся от Подлинника. Но, похоже, даже не как:
— Аз, Буки, Веди, — а только покрутили в лотерее, кто такой Хлестаков — и будьте любезны: обличитель прошлого.
Как можно обличать то, чего уже давно нет, если оно так далече, что и удаляется от нас именно с этой легендарной скоростью Альберта Эйнштейна:
— Со скоростью света.
Но вот, видимо, кто-то решил, что с этим мусором, выброшенным инопланетянами из уходящего в счастливые дали космического корабля:
— Можно разобраться.
И как-то ночью — перед тем, как заснуть — ко мне прилетел Ангел и сказал:
— Ты, — должен с этим делом разобраться! — и начал делать мне такие растяжки, что даже очень хочется улететь отсюда совсем, но как говорил Высоцкий:
— Страшно-то как! — подожду пока.
И дело не в том, что я уже в двух метрах над кроватью, а:
— Только одной своей половиной! — вторая остается живой, но как мертвой!
Уже не могу пошевелить ни рукой, ни ногой — страшно-о! Больше не могу и прерываю этот сеанс последним усилием воли. И так почти каждую ночь, точнее происходит перед самым засыпанием.
Полетать хочется, но страх побеждает — не могу полностью расстаться с собой.
И вот эта сложная — серединка на половинку — оказалась критерием истины:
— Механизмом Нового Завета.
Не так и не так, — а, спрашивается:
— Как?
И этот Ангел, но уже без видимых атак, привел меня в библиотеку Главного Здания МГУ для более подробных разборок с Двойной Спиралью ДНК Уотсона и Крика. Но взял я там Пушкина. Ибо и вопрос о нем, который не то, что никого не интересовал, но даже никем никогда не задавался:
— Почему он гений, — тоже подарок далеко не из Африки.
Хотя, как говорил Владимир Высоцкий, уловив, почти уже проскользнувшую мимо пальцев правду:
— А может и есть зачем, — в переводе, что и Пушкин родился от:
— Бога, — жившего тогда в этом Темном Царстве Армагеддона.
Другие — правда литературой не только вообще, но и частности не интересующиеся — такой вопрос не очень-то ожидали услышать, ибо и не знали даже, что он:
— Бывает, — и здесь в пивной на Рязанском Проспекте.
Пушкин гений, но — буквально — не могут назвать ни одного его произведения сходу. Следовательно:
— Хорош, хорош, — но чем — это и лучше, что непонятно.
— Утро красит нежным цветом — или светом — безразлично, так как за это уже кого-то расстреляли, но:
— Мы не знали!
Инопланетяне, следовательно, не так уж далеко от нас улетели, если о них мы знаем больше, чем о ближайшей истории. А с другой стороны, возможно, и стены, и утро красили намного, намного раньше, чем мы гадаем, — так как:
— Со временем и время — меняется.
Было когда-то пятьдесят лет, а теперь это уже пять тысяч лет. А мы всё думаем, что только намедни покупаем плетенки с маком за двадцать две копейки. И, что будет уже совсем непонятно:
— Было это уже совсем неизвестно, когда, так как было до Нашей Эры.
Когда произошел перелом отсчета времени.
Принес в журнал Летающих Тарелок статью, как эссе, про это новое старое устройство мира по Новому Завету — ответ:
— Занимательно, — ибо и естественно, сначала надо доказать, что это реально существует, а потом мутить воду во пруду.
И вопрос раскалывается, естественно, на две не пересекающиеся половины:
— Что считать правдой?
И ни одна половина не может доказать другой свою правоту, ибо это и есть Посылка:
— Мы — Люди — Разные!
Поверить трудно — если вообще возможно — что это так, можно сказать:
— Не все здесь люди!
Да, различие не меньше, а мы ругаемся, что ОНИ — НАС — нарочно не понимают.
Оболочка почти одинаковая, а внутренний механизм разный!
И сразу сказать точно нельзя пока, кто вернулся — сделав выкрутас — с околоземной орбиты, и или повернул оглобли у Сириуса назад:
— Мы или Они?
Думаю, всё-таки, зря мы сюда вернулись. Доказать никому ничего не удастся. Если только поняли — уже долетев до Сириуса:
— Самим себе, — это единственный способ: битва на Земле.
В Пиковой Даме Пушкин показал, как работают между собой Две Скрижали Завета:
— Поля и Текст художественного произведения.
И сразу становятся ясны ошибки того, кто этого не видит.
Эту тайнопись нельзя понять тому, что не верит, что получится правда, если будет действовать парадокс:
— Каждый из двух — муж и жена — говорит не свою фразу, а только половину общей фразы.
Следовательно, предложение начинает он, — а продолжает она. Но и это нетрудно, ибо шифровка Двух Скрижалей Завета еще более сложная — если рассматривать ее со стороны, — имеется в виду — без открытия ее сути, когда становится всё просто, — а:
— Ее слова — написаны на месте Текста, а его — там, где Поля, — до которых, как написал Пушкин:
— Можно достать только душой.
И оказалось, что все редакторы настолько крепко зацепили этой мертвой водицы, — что, мама мия:
— Совсем забыли, что после нее надо применить еще и живую.
И, значит, осталось всё, как было: слова есть в тексте, — на полях — ничего.
От этого постулата и слова в тексте стали — увы — мертвыми, так как живая вода осталась за тридевять земель, и более того, земель здесь умерших.
Хотя сказки о Февронье и Князе повторяют, как быль, но никакой научной сути в их обоюдоостром диалоге не усматривают, — так:
— Чудо.
В результате театральные режиссеры гадают, да так всуе, что их внучок Михаил Ефремов даже запил, с горя:
— Кто Германн в Пиковой Даме — картежный шулер, как был у Достоевского в любимчиках, или только любовник? — вместе:
— Никого не угораздило догадаться, так как это вместе, да, вместе, но именно непонятно же абсолютно, как могут быть вместе:
— Текст и Поля?!
Да мало ли, что вы хотите быть им преданы всей душой, — но так же ж не бывает, — если иметь в виду, что на самом деле, а не только в теле.
Тем не менее, вот это непонимание Пушкина тянет меньше, чем на пятьдесят процентов, больше на:
— Официальный запрет — прямым текстом — Текста, следовательно, что:
— Поля реально существуют, как связь души и тела между собой.
И уже только, кто знает о Них — выбирает в редактора таких людей, что их при необходимости можно двинуть в главные редактора — что значит: самостоятельно решать, что только занимательно, а что:
— Более-менее научная литература.
Следовательно, для Двух Скрижалей — нужны и два коня, которые будут их удерживать от проникновения на Землю, как правды:
— Один — их бин вас не понимайт, второй — да, Штирлиц, я вас узнал, но, знаете ли, за мной уже идет такая погоня, что лучше оставьте этот Сатурн пока полностью невидимым, — как сказал Орлов почти уже в романе По Ком Звонит Колокол.
Но, кажется, ему — этому майору — таки удалось уйти от погони в Испании. Что даже Ким Филби потерял его след.
Поля ушли с местного горизонта, и до такой степени, что в их существование никто не верит. Но не я же ж, ибо Ангел всё-таки, значит, вытащил меня из той ямы, куда сам и бросил.
Парадокс простой, но на деле — вряд ли — или, по крайней мере, с большим трудом выполнимый:
— Жена отдает права мужу, чтобы он разрешил ей им командовать. — Всё.
В Пикой Доме, правда, через пощечину, и ушла спать одна. Что надо понимать, как:
— Граф — бывший из рода ее дворецких — сегодня трахал ее, но:
— Как сов-сем другого человека.
И говорят, настаивая на своем безверии, что нашим людям это не надо. Но это значит, не надо трахаться вообще, ибо опять эту, что оставил дома, как Венедикт Ерофеев или Владимир Высоцкий:
— И за бесплатно не буду — грубит, как мы и не были знакомы никогда, — точнее, наоборот, и так уже прожили вместе много, а он всё просит:
— Дай, да дай, — еще точнее, это она просит, а он не может, так как в это время стоит в очереди за двумя бутылочками только коньячишка, хотя и пятизвездочного.
Почему Жена Лотта осталась на Том берегу, чтобы только явиться ему, как:
— Лист перед травой, молодой и здоровой от болезней самовлюбленности.
Но и я, — как выпалил Высоцкий одному из Остапов Бендеров — не будем крутить тебя на полную катушку, а отмотаешь десятку и лети домой белым лебедем.
Точнее, этот-то не был Остапом Бендером еще, но, в принципе, смог — правда в других ролях, как Станислав Садальский.
И ответ на привет, что делает всё-таки Германн, когда дуркует на больничке:
— Тройка, семерка, туз — тройка, семерка, дама?
Здесь разрешена только одна альтернатива:
— Либо разум не удержался от большого проигрыша, всего, что было дано ему на всю оставшуюся жизнь, или тронулся от того, что — отчего именно, спрашивается, во втором случае?
Что Лизу бросил на произвол судьбы? Или так влюбился в Графиню, имевшую способность к тайной связи, да, мама мия:
— Со своим мужем! — что понял, теперь только на Том Свете и удастся встретиться с ней, а значит, таки, придется умереть, — а:
— Не получается!
Он повторяет и повторяет этот Код Жизни:
— Тройка, семерка, тур — тройка, семерка, дама, — но, видимо, дешифратор Подземного Мира давит своим интеллектом:
— По этому коду уже прошел Гамлет, — ты куда прешься во второй раз, а без денег даже.
В другой журнал — Литература и ее герои в Жизни — отнес Эссе Воображаемый Разговор с Александром 1 — уверен, заинтересуются, ибо у них печатали статьи только в стиле Ираклия Андроникова:
— Кто в реальности стоял за именами героев литературных произведений — у Андроникова — это был Лермонтов. — А:
— Что представляет из себя сама реальность — ни гу-гу.
Ибо я доказываю как раз, что Прототип связан с этим Типом, как раз, как:
— Поля и Текст художественного произведения.
Но продолжил эту битву, как Михаил Ульянов с Евгением Евстигнеевым, оценившим в Беге Михаила Булгакова стодолларовый браслет в десять и тем более, только баксов, — что значит, их еще придется менять по курсу неизвестно какой экономики, — а калоши нужны не только мне, но жене — раз, дочери — два, и этой, как ее?
— Зинке?
— Да какой Зинке, на грех навел, а вот именно моей любимой Пиковой Даме.
— Ты мне, следовательно, а я при этом получаю в два раза больше — ты?
— В три.
Но, мил херц, в таком разе калош вообще не напасешься.
В тюрьме — как обычно ни за что, его спросили:
— Чем ты обычно любишь заниматься?
И на этот раз не имелось в виду: шить наволочки или — тоже шить, но уже железные матрасы.
Хотелось, конечно, спросить, что под ним, или над ним? — но только, видимо, в отдаленном будущем, ибо сейчас — когда человек еще голый его легко послать даже коз пасти, как сына Одиссея Телемака, не ожидая уже никогда, что его папа хоть когда-нибудь вернется.
И он вернулся, но не с доказательством билатеральности всех органических молекул, как фундамента для расшифровки неувязок реакций некоторых органических молекул, с желтой книгой Альберто Моравиа.
Сам выбрать не мог — бог за тя, мил херц, выберет. Но парадокс всё-таки:
— Как за Моцарта или за Сальери?
Ибо Сальери был послан в сторону иную, но, скорее всего, именно, как Моцарт.
Когда? Пока непонятно.
Он пришел опять на четвертый курс, и на первой же лекции американского известного биолога, но не Уотсона и не Крика и даже не Полинга, конечно, которые так далеко — как в Россию — не ездили:
— Заметил вынужденную ошибку лектора, — которую тот представлял, как невынужденную — что, значит так, как и не знал ничего о ее существовании.
Спросил вечером у соседа по палате, ибо отдельных комнат — здесь не было еще мнения — что надо давать даже аспирантам. А с другой стороны, может и правильно — одному дали вон, как Расселу Кроу и заигрался его разум так, что всего их оказалось, мама мия:
— Даже трое, — не считая его самого.
— Что ты спросил? — не ответил он. — Нарочно ли он говорит не всё, что знает? Не думаю.
— Что именно?
— Ну, ты что имеешь в виду, что твою теорию можно доказать для расшифровки его умолчания?
Даже говорить не разрешат.
— Потому что нельзя доказать также быстро, как это успел сделать Мендель, заметив случайно закономерности в наследственности?
— Нельзя доказывать закономерности в наследственности, ибо это будет значить, что.
— Что?
— Нас никто не подслушивает?
— Нет.
— Эта Белка еще не приходила?
— Белка? Так ты и есть Белка!
— Я?! — она так удивилась, что я непритворно оглянулся: чё-то не так, что ли?
Хотя только на время забыл, что мы с ней договорились, как можно чаще не узнавать друг друга, так как я не побежал сразу в загс, как только она спросила:
— Ты женат?
И всё, что она мне возражала — было, да, но только именно то, что я ей рассказал, — едва ли раньше, но не позже — это точно.
— Я, между прочим, думал, что мужчин и женщин не селят вместе в места специально для этого не отведенные.
— Естественно, но пока ты еще рубишь — я их здесь и отвожу.
— Тебя приставили за мной шпионить?
— Прекратив врать, никто не верит в твои теории, и знаешь почему?
— Да, я вас слушаю.
— Никто о них не знает — вот почему?
— Жаль умер академик Ов — ов — он оценит.
— Ась?
— Да, вот так.
— Ну, если так, то и выступи завтра, попроси слово с предварительным условием:
— Я буду говорить в Прошлом.
— Да, почти так.
— Я надеюсь, что он скажет сам.
— Да, почему?
— Прошлый раз я сумел передать ему записку, что знаю секрет его вранья с расшифровкой некоторых уравнений, которые считаются невыполнимыми.
— Ты думаешь он клюнул?
— Что значит, клю-нул? Ему девать некуда.
— Я тебе русским — хочешь ляпну на английском — гутарю по-белорусски: он не знает, о чем ты говоришь.
— Если это так — он должен выдвинуть аргумент, опровергающий мою фундаментальность.
— Вот именно, что только фундаментальность — что будет дальше — ты сам не знаешь.
— Пусть скажет что-нибудь, и я узнаю — уверен! Мне нужно конкретное противоречие.
— Он уже объявил о его существовании.
— Когда, я не слышал?
— Когда тебя еще здесь не было. И да, если ты уже забыл, что я тебе не всё говорила:
— Меня не пустят в теорию наследственности.
Я скажу, что уверен, там лежит эликсир жизни, который они уже ищут для работников Кремля, которые по неизвестным причинам начали, о, мама мия:
— Загнивать-ь!
Она только вздохнула и добавила:
— Ты слышал, что сказал за последним обедом в Краю Колыван-офф?
— Нет еще.
— Вы у меня дождетесь, вы все у меня дождетесь-ь!
— Расскажи мне лучше перед сексом, что ты делал на Зоне? Нет, честно, иначе я не смогу упасть в своих глазах ниже уровня твоего сознания.
— Это правильно, я с богиней не справлюсь.
— Ты можешь представить себе?
— Кого?
— Ну, хоть меня, чуть моложе, но всё равно поднять надо двух с лишним, я думаю, пудовую шестеренку на высоту два — может быть — два с половиной — три метра не только в этот период с часу до двух, но — когда всё, наконец, понял:
— В любой момент? — угадала она хотя и вопросом на вопрос.
— Как ты узнала?
— Ты всегда меня так просишь, когда я сопротивляюсь, как Лиза — помощница Пиковой Дамы — а я тебе в сотый почти раз говорю:
— Только после свадьбы.
— В Малиновке?
— Хочу в ресторане Закарпатский Узоры.
— Да ты что?!
— А что? Уже была один раз, что ли.
— Да — нет — конечно, но думаю, вот теперь может случиться, но, увы, не с тобой.
— С самой Графиней? Не беспокойся, я ее уже успокоила.
— Что это значит?
— Я Графиня, — она.
— Да, продолжай, прошу тебя.
— Сейчас, или, когда перестану дергаться? Ты завел меня, как заводную куклу — до вечера ничего не удастся так и закончить.
И только один человек спросил меня за всё время:
— Расскажи, как обнимались, а потом разлучились навеки — однако и, хотя не Моцарт и Сальери, — но всё равно тоже самое:
— Царь и Пушкин.
Ибо:
— Я и сам никому не предлагал, так как без вступления, о чем, вообще, идет речь — никто и не поймет, что надо слушать, а о чем только думать пока, в этой теории относительности.
Как и было — почти начавшим молиться богу на коленях зам. гл. ред-ра:
— Ну-у, пажалста, не-на-да-а! — в предместье улицы Кой-Кого журнала Литература и жизнь ее героев здесь после смерти в книге так до сих пор и продолжающаяся в воспоминаниях Ара-ратских гор — если иметь в виду Ираклия Андроникова, а так-то и вообще не только по всему пространству СССР, но и с забегом на необитаемый остров Робинзона Крузо, где он совершил столько преступлений против социалистической реальности, что:
— Мы и в сказках для младшего школьного возраста не делаем.
Как оказалось, да, ему было, действительно, интересно, но всё равно в посылке были три рубля до получки, которые надо занять на бухло. Да и другая скидка была на желание слушать:
— Москвичи — они, знаете ли, в городе Кой-Кого смирные. — Понимают, видимо, даже жопой, что в Москве лучше, а здесь только Волга, неизвестно никому даже:
— Куда, наконец, впадающая, — как об этом и было сказано на партсобрании Лео Илю:
— Рады встретить мы грача Лео Иля-Ча-Ча! — Прошу прощенья — это из другой встречи на Эльбе, — здесь:
— Прилетели к нам грачи — не совсем ординарные москвичи-и.
И вот, что удивительно, в отпуске всегда хочу поработать! Как сказал Папанов на высылке лет на пятнадцать вместе с другим батальонным — хотя и полковым — разведчиком Лузгой, — но они теми, кем и были, а я, видимо, тоже, так как в душе артист, как и они, — но большей частью не в Силиконовой Долине в погоне за очередной Нобелевской премией, — а, или:
— Лео Илем, — порой:
— Ником Сэром.
Любили похговорить ребята. Один чинно, благородно, как трахтур не в стоянии его водителя выбраться сёдня на пашню, — другой только каялся, грешник, своему азарту, что заставляет его брать с собой в дальнюю дорогу — часто на Кубу — несколько лишних пар тапок, когда в них приходится выйти на двор — там на кубинской территории — по нужде, а уже — скорее всего — конечно, только в пылу ночного воображения — ихний — из недалечка бытующего племени — только перешагни Гибралтар — Никсон или Жорж Пом-Пиду:
— Как разъяснил намедни Владимир Высоцкий, — и давай его крыть, но вот именно, что нет, не через бедро с захватом, а этим тапком да по мордасам, по мордасам, а потом и кинуть вслед не грех.
Ибо:
— Если никого не было, где теперь эти лишние пары тапок? — риторический вопрос, ибо дураку ясно: продали уже на Сот-Бисе. — Ибо:
— Там подделки идут еще дороже, чем подлинники.
Почему? Труднее сделать, ибо там, у Пикассо, было вдохновение, а здесь оно, да, тоже было, но только во время иво проброса через всё поле ихнего, кубинского кризиса, случившегося, как назло, специально из-за противостояния Америке.
Я вернулся с Зоны, и почти сразу получил предложение работать директором ресторана:
— Как сказал директор треста:
— Год поработаешь — с завтрашнего дня замдиректора — поступишь на заочное в Плехановский — который я считал ниже нижнего — через год директором сразу трех ресторанов.
И:
— Ничего, кроме непонятного ужаса не было, если не считать мысли: как найти мысль, чтобы отказаться, никого не обидев?
Посчитал, что бармен — это намного более свободный человек, чем директор, который даже непонятно, чем, собственно, занимается.
— Ты подумай, — сказал он, так как было время обеда, и он сидел в кабинете у зав производством, — которую, как я сразу был уверен, он и хочет передать мне по наследству.
А ее:
— Мне не поднять никогда, даже если иметь в виду, что я занимался в университете самбо, но только, друзья мои, вместо физкультуры, чтобы идти ради этого на подвиги, как Геракл.
Страх был такой необъяснимый, что можно подумать, быть директором для меня — это хуже тюрьмы. Я уже никогда не смогу сделать ни одного открытия, одно, фундаментальное — не меньше, чем сделал Эйнштейн — сделано уже было.
И осталось только, как Апостол Павел, побывать на Луне и на Марсе. Хотя вообще-то я думал про Данте, что пойду, как он через всю Землю по ее радиусу, скорее всего, а даже не по диаметру. Ибо радиус уже сам повернется в сторону Силиконовой Долины.
У Михаила Булгакова непонятно, почему Мастер — далеко даже не слега — а наоборот, точно сдвинулся, как он сравнил себя:
— Высохший банан, — и это противоречие можно объяснить только тем, что Мастер и Маргарита имел восемь вариантов, и за него выбрали тот, где это дело:
— Мытья и Катанья — не рассматривалось подробно.
Ибо больше рассказано в четырех картинках на стене Александра Пушкина в Станционном Смотрителе, чем у Булгакова. Специально сделано, что Маргарита с метлой бьет стекла на восьмом этаже высотки, где жил когда-то критик Латунский, что его-то как раз только благодарить надо, что раскрыл ряд пунктов из Подноготной, которая здесь участвует в капитально-фундаментальной прохиндиаде, против мирных граждан в частности, а против писателей:
— Вообще, — надо кормить только дэзой, — они любят, любят, — но!
До какой степени мы не знали, потому что и не предвидели:
— Так бывает?
Идет девятый вал, а мы собрались на рыбалку, и видим, да, чё-то не то на нашем море-океане, но не до такой же степени, что надо японский мотор покупать к старенькой лодченке, чтобы, как в Холодном Лете — еще давно — года 53-его:
— Испымать неполную даже эту лодченку трески, а скорее всего, это была даже навага, но и она — если зажарить ее сразу, при условии наличия подсолнечного масла на этом удаленном архипелаге — очень всем понравилась.
Но вот Человек думает почему-то фантастическими рассказами, ибо и хотя только самому, а всё равно:
— Зачем?
И буквально без воспоминаний об Алых Парусах Александра Грина и тем более, Белохвостиковой в их роли — тем более, что это была Марина Влади, когда снималась под псевдонимом:
— И дорожить любовью зрителей Людмилы Гурченко, — но уж точно это была не Алла Пугачева.
Вертинская? Может быть, одна из них может участвовать в этом конкурсе.
Я думал, что в этом варианте к подъезду ресторана прикатит Чайка, с предложением:
— Издать моё Открытие Пушкина, как Настоящую реальность этого мира в виде его Воображаемого Разговора с Александром 1, — сразу здесь, а постепенно и во всем остальном мире наружной части Земли, — имеется в виду, не заглядывать пока на Лист Мёбиуса, который нашел Под Землей Данте с помощью Вергилия.
Но, разумеется, намедни и Там. Ибо его, этого Медиума Мёбиуса это открытие касается непосредственно. А так и останется куковать безвестным:
— Далеко-далеко, как Том Круз и Николь Кидман, — пока не найдут с боем Свою Землю, да с Аидом, как Персефона, которую таки упер в Повести Пушкина Алексей даже у самого Кого Его — Пушкина, как Крестьянку — Барышню — подарил папе Александру.
Ибо не зря и было им предсказано:
О, сколько нам открытий чудных
Готовит просвещенья дух
И опыт — сын ошибок трудных,
И гений — парадоксов друг.
Последнюю фразу не знал:
— Бог — изобретатель.
Поэтому и ждал этого Случая не продуманно, и даже не наугад, а как в песне:
— Я звал тебя и рад, что вижу.
И я эту мелькнувшую Чайку Че-Ге-Ва-Ры Чехова — не замечу, если буду работать директором этого, конечно, бого угодного заведения, — ибо:
— И кабинет самого Кого Его находится к избушке задом, и кабинет местной Исиды, и наполняющей водой Нил еще более замаскирован в самом нутре кондитерско-пищеварительного тракта этого цеха.
Удивительно, но захлестывающие людей космические ветры настолько перекрывают местный разум хомо сапиенсов, что долгое время совершенно не мог догадаться, почему милая девушка с алыми губками, частенько посещающая мой ресторан — пьет, да, деньги платит, да, но не дает даже после намека, что я могу ей:
— Удружить.
По местному псевдониму Маркиза. Оказалось:
— Только могу скинуть двадцать рублей и да, за восемьдесят.
Да у нас повара пятого разряда получают по столько же за месяц!
Но не так уж это важно, за сколько — главное:
— Всегда говорили нет, а здесь совершенно спокойно, как до революции: абсолютно без Здрассте, — но за сто рублей, пожалуйста.
И хотя у меня играли только у одного во всей окрестности двадцать кассет Высоцкого, записанных в Москве в АБВГДейке Измайловского туристического комплекса, — где сообщалось именно это:
— Стольник. — Не верил, что может существовать здесь такой высокой степени конспирация, что все трахаются за деньги, а никто об этом ничего не знает лично.
Или я один такой дурак, что тоже вполне возможно. Так как больше гляжу в окно, не пройдет ли случайно мимо Данте, а не наоборот:
— В места так легко доступные, а с адом тоже сходные.
Практически все обижаются, что без убедительной просьбы не даю им денег за Это Дело, — а как?! Если общей связи Этому я никогда не видел! Например, кино про Высоцкого, где он тащит Карьеру Димы Горина через всю трассу сибирского леса:
— Чё только ни делают, почти, действительно, лают, уходят домой — в еще большую тайгу за продуктами, поступают в кандидаты, отмечая свои достижения прямо с только что установленной вышки, что пока еще нет, но скоро:
Глава 3
— Да, — буду, как все.
Но вот оказываются все трахаются по привычным еще с древнего мира соблюдением приличий — как в лучших таких же домах и не только Ландона, но и Дании, — как я думал, — большей частью.
Нет, Это делается здесь, а даже Горбачев — или еще не успел, или только-только появился, как пришелец из этот леса:
— Прямых человеческих потребностей: за деньги.
Значит, они не только у меня, а давно уже у всех здесь есть!
Откуда?!
Не у всех, точнее, а наоборот, только у некоторых, но не в этом дело, а в том, что красивые леди так легко и совершенно непреклонно требуют денег, как машины по производству этих пирожков:
— Простых и естественных человеческих радостей.
И ни разу не видел это в виде организованной преступности. Похоже меня считали свалившимся с Луны. Это неплохо, а то я давно — хотя и не очень — жду, когда, как Апостол Павел побываю там.
Данте не был даже Апостолом, а тоже шлялся, как рассказал Владимир Высоцкий:
— Тоже какой Рафаэль, — а шляется в ад, как к своей Алигьери.
Запросто, след-но это дело происходит, — а:
— Мы не знали-и.
Обычно, именно, как в этой песне — тоже удивился Высоцкий:
— Сперьва давай-ка женись-ь. — Буквально, как Отче Наш записано на сберкнижке, однако.
И за всё время — вообще никогда — ни один человек не сказал ему, не спросил:
— За что он сидел в тюрьме, — хотя, конечно, через близкую сему заведению милицию, и отдел кадров все знали всё.
Народ был в ужасе, что:
— Так бывает.
Для смеху — не для денег — начал всех местных урок обыгрывать в карты. Но, действительно, денег ни у кого, практически не было, если не считать одного молдавского еврея, который нигде не жил — как древний кочевник — а здесь шабашил, как и все — бывало — в сельской местности:
— Вешал на уши местным деревенским клубам гипсовые потолки.
А также к одному блатному — или полу — приезжали молдавские друзья, и:
— Никто пока не знал, что специалисты как раз по карточному шулерству.
Но ему — что только ни придумывали — даже крапленую колоду карт подкладывали в его же кожаную куртку, применяя очень распространенный шулерский прием, но часто срабатывающий:
— Человек поступает нагло, но притворяется, что:
— Я ни-ч-чего в этом деле не понимаю-ю!
Но притворялся и он, что, что пил, но только пиво или шампанское, что никто и в Москве раньше не мог поверить:
— Больше ничего, — так как — о, мама мия! — не Венедикт Ерофеев и коньяк ему пить нельзя: пьянеет с фужера шампанского и бутылки пива.
Все думают, что махнул, наверное, до этого — или вообще, хоть когда-то — еще грамм триста водки, ибо вино в этом городе — скоро — благодаря Махал Махалычу — было почти только у него одного. Бар, так сказать, и его:
— Мэн.
Ибо не только занял все первые места в области по этому делу — нет, не выигрыша первых мест, ибо таких конкурсов и не было, но вообще, по присутствию во всевозможных повышениях квалификации:
— Его коктейле-образного разливания.
И даже читал лекции по благоприятным для человеческого существования напиткам в центральном доме культуры. Много из них придумал сам, а трест их пробовал и утверждал, как его личные, но достойные всего общества:
— Благородные создания не очень высокой крепости, — за что, в конце концов, был премирован тем, что дали разрешение торговать — и не только коктейлями, но вообще всем спиртным, когда Махал Махалыч по совету друга Эль-Цина Лига — вырубил на хрен и вообще все виноградники в округе СССР.
Так бывает? К сожалению, нет, — но!
Было-о.
Поэтому. Врали, как артисты многие, по крайней мере, некоторые, но он лучше.
Взяли его, в конце концов, тем, чего трудно ожидать, так как имел авторитет у всех бывших бандитов, ибо тогда почему-то они все перестали быть настоящими, что можно подумать, действительно, всё уже настолько по-честному, что орать во всё горло вполне, знаете ли, можно, и более того даже такое:
— Перестройка!
Счастье, когда легкое шулерство разрешено, а бандитизм
