Дачные соседи

Семейство только еще что переехало с вечера на дачу на Черную речку. Наутро старшие члены семьи еще спали, как вдруг в саду раздался плач ребенка. Мать тотчас же спрыгнула с постели, накинула на себя юбку и с растрепанной головой выскочила на балкон.

– Что такое случилось? Что с Петенькой? – испуганно спросила она.

– А соседский мальчик его укусил, – отвечала нянька. – Ах, какой озорной ребенок! Батюшки мои! Даже и личико ему до крови исцарапал.

– А ты чего рот-то разинула! Ты должна охранять ребенка.

– Да кто ж его знал, что он такой? Пришел поиграть с Петенькой, я ему еще, как путному, сахарный сухарик дала, а он и свой съел, и Петенькин. Петенька, известно, уперся, не дает ему своего сухарика, а тот как тяпнет его за руку да по лицу когтями… Ну и отнял.

За палисадником, отделяющим одну дачу от другой, появилась усатая физиономия в халате.

– Пардон, мадам, что я в таком виде… – произнес усач. – Но я сейчас же отпорю моего ребенка как сидорову козу. Неприятно только, что мы знакомимся при подобных печальных обстоятельствах. Рекомендуюсь: отставной капитан Гусынин. Что же касается до уничтожения сухарей моим сыном, то я сейчас вам вместо двух целый десяток пришлю.

– Это совершенно излишнее, но зачем же так шалит ребенок… – конфузливо запахнула ночную кофточку мать. – Надо смотреть за ребенком.

– Вовсе даже не излишнее. А насчет сечения прикажете, чтоб я в ваших глазах его выдрал?

– Оставьте его. Но должно все-таки наблюдать за своими детьми, ежели они кусаются.

– Как оставьте? Нет, нет-с, это невозможно оставить. Должен же я вам дать какое-нибудь удовлетворение! К тому же прутья здесь свежие, отличные. Мародерство я преследую жестоко! Ваше прелестное имечко?

– Людмила Николаевна.

– Шарме, тысячу раз шарме! Надеюсь, что мы будем знакомы и вы подружитесь с моей женой. Катюша! – крикнул усач жене. – Ах да… Я и забыл, что она в мясную лавку ушла. До свидания. Еще один вопрос: ваш супруг в преферанс или винт играет?

Но дама уже удалилась с балкона в комнаты.

Через пять минут семейство пило чай. К отворенному окну подошла кухарка и поклонилась.

– Здравствуйте, милая барыня. Я соседская… У капитана живу, – заговорила она. – Не одолжите ли вы нам большой кастрюлечки на подержание? Барыня у нас купила две ноги и губу и приказала студень варить, а как его в маленькой кастрюльке сваришь? Прошу, прошу, чтобы большую кастрюльку купили – что к стене горох! Вот и побираемся по соседям.

– Нам кастрюлька большая самим сегодня будет нужна, – отвечала хозяйка.

– Ах, грех какой! Ну, в чем я буду варить? Ну, пущай сама как хочет… Да и то сказать, и давать-то ей не стоит. Уж такая выдра пронзительная, что Боже упаси. Сама по лавкам за провизией бегает. Только до места у них и живу. Не услышите ли, сударыня, где хорошенького местечка? По гроб жизни… Ах, уж как развязаться хочется с этими аспидами! Сегодня, вдруг, что же… Заподозрила меня, что я у ней банку бабковой мази себе на голову вместо помады вымазала! Потом насчет спичек… «Словно, – говорит, – ты, Акулина, ешь спички – столько их у нас выходит». Акулиной меня зовут. Ну, изволите видеть, вдруг такое слово… Стану я спички есть! Да что я, басурманка разве белоарабская какая! Те действительно всякую дрянь едят. А уж житье-то какое! Господи! Иному псу в доме лучше. Каждый кусок усчитывает. Теперича отчего наш маленький барин у вашего ребенка сухарик отнял? С голоду. В других вон домах кухаркам-то горячее отсыпное полагается, а у нас опивки со стола. Что подешевле, что люди кошкам в мясных лавках покупают, то у них за говядину идет, то и жрут. И ведь хоть бы только делом занимались, а то только болты бьют да слонов водят. Барин кого в карты обыграет – тем и жив. Разбила тут как-то я миску по нечаянности. Ну, просто бес полуденный под руку подтолкнул…

– Довольно, довольно, милая! Это нам вовсе не интересно слушать! – перебил ее барин. – Иди с Богом.

– Ну, и на том спасибо. И на том довольны… – поклонилась кухарка и отошла от окна.

Барин закурил папиросу и вышел на балкон. Утро было прекрасное. Вдруг с противоположной стороны, где жил капитан, перелетел через палисадник резиновый мячик.

– Ах, какой ты несносный мальчик, Сенечка! – послышался женский голос за палисадником, хотя барин очень явственно видел, что там никакого мальчика не было, и вслед за этим возгласом в калитку садика лезла набеленная и нарумяненная дама.

– Простите за беспокойство, – сказала она. – Но я вхожу в ваш сад только поднять мячик, – заговорила она с ужимками. – Удивительно, какие шалуны бывают дети! Не стесняйтесь, не стесняйтесь! – остановила она барина, видя, что тот, запахнув полы халата, начал уходить с балкона в комнаты. – Видите, я сама в капоте. Ежели соседи будут друг перед другом стесняться утренней одеждой, то какая же после этого будет дача? На даче отдых нужен. К тому же вы только вчера еще к нам переехали по соседству. Кстати, позвольте познакомиться: Елена Михайловна Звонкова. Муж мой – надворный советник. Сейчас видела вашу супругу. Она на заднем крыльце у рыбака сига на ботвинью покупала. Хотя я и не сказала с ней ни одного слова, но сейчас видно, что прелестная дама. Такую даму нельзя не любить. Да вы и любите ее. Вчера мы с мужем и то уже любовались на вас, когда вы, приехавши из города, обняли и поцеловали ее три раза. Очевидно, вы ее очень балуете. Вот меня так муж не балует. Не отрекайтесь, не отрекайтесь, Иван Игнатьич… Видите, я и имя ваше узнала. Не отрекайтесь, говорю, я очень хорошо сквозь забор видела, что вы ей новый зонтик привезли и подарили. Душевно бы желала познакомиться с вашей супругой. Она такая прекрасная, экономная хозяйка. Вот у сига выторговала-таки гривенник, а я не могла выторговать. Я ведь все видела. И как же мне у ней учиться надо! Я совсем не умею с мужиками… Вон ваша соседка, капитанша, так та с разносчиками зуб за зуб. К слову сказать, не дай бог, чтобы ваша супруга с ней сошлась. Во-первых, поведение у них… Видели, вчера к ним молодой человек в очках приезжал? Ну, это друг ее. Понимаете? Кроме того, с железной дороги инженер… Тем и живут. А сам капитан видит и будто бы не видит. Вы понимаете?

– Право, сударыня, мне не интересны эти сплетни, – вырвалось у барина.

– Да, это совершенно справедливо, – согласилась дама. – Что нам до людей… Но все-таки, я считала своим долгом предупредить. До свидания. Я еще приду познакомиться с вашей супругой. Кстати, вы играете в преферанс? Ежели играете, то мой муж – страстный преферансист.

– Сосед! Позвольте пройти заднему соседу через ваш палисадник на улицу. Бабы рассказывают, что здесь семь верст ближе! – послышалось у самого балкона восклицание бородача. – Честь имею представиться! Частный поверенный Хлобунцов…

– Выпорол-с! – раздался голос у калитки, и с улицы в палисад лез капитан, в сером охотничьем пиджаке с зеленой оторочкой и в военной фуражке. – А, и сам глава семейства здесь! А я думал, с супругой разговариваю. То есть так выпорол своего сынишку вам в удовлетворение, что небу было жарко. Капитан Гусынин… Прежде чем протянуть руку, Иван Игнатьич, позвольтека узнать: преферансист вы или винтист? Винтист, винтист! По лицу вижу, что вы винтист! Ну, теперь здраствуйте.

Капитан развязно вошел на балкон, протянул руку соседу, сел без приглашения и сказал:

– А славная у вас дачка, черт возьми!

Около сельтерской воды

В одном из скверов молоденькая и хорошенькая девушка с черными глазками сидит в будочке и продает сельтерскую воду. На прилавке виднеются вазочки с вареньем, стаканы, бокалы, сахар толченый на блюдечке под металлической сеткой. Подходит молодой человек в ученической форме. Ус пробивается, подбородок уже скоблен, лицо угреватое.

– Позвольте мне, мадемуазель, сельтерской воды, – говорит он и бросает на девушку блаженный телячий взгляд.

– С сиропом прикажете? – спрашивает она.

– Зачем же мне сироп, ежели вы слаще всякого сиропа! Я буду смотреть на вас, и мне будет слаще всякого сиропа. Не понимаю, зачем вы и газовую воду продаете. Из ваших ручек и простая невская вода покажется газовой, ибо вы сами существо газовое, эфемерное!

Молодой человек выпалил, очевидно, заранее приготовленную речь, вздохнул, покраснел, но тотчас же получил отпор.

– Ах, какие вы глупости говорите! – проговорила девушка, ставя перед ним стакан с водой, и прибавила: – Пейте же скорей, а то весь газ уйдет. Какой же тут будет смысл в шипучей воде?

– Я уже сказал, что вы сами газ. Теперь попрошу вас только передать мне стакан прямо из ваших прелестных ручек.

– У меня руки трясутся. Берите сами.

– Верно, кур воровали? Вы не обидьтесь, но это такая поговорка. Хорошо, я сам возьму. Ах, какая прелесть, когда пьешь и глядишь на вас! Теперь мне эта вода кажется божественным нектаром, а вы Гебой, подносящей нектар. Вы Геба!

– Пожалуйста, не сравнивайте меня со всякой дрянью. Я не бог знает какая. Ошибаетесь.

– Как с дрянью? Да ведь Геба-то кто такая?

– Какая-нибудь шлюха и больше ничего.

– Богиня, олимпийская богиня. Вот сейчас и видно, что вы не знакомы с мифологией. Советую познакомиться.

– У меня и без Мифологии есть подруги, и я в новых не нуждаюсь. Выпили и идите.

Из-за угла будки к разговору прислушивается приличный старичок с плотоядной оттянутой нижней крупной губой.

– Зачем вы к девице пристаете с сальностями, молодой человек? – начинает он, подходя к будке. – А еще в форме!.. Идите, а то я…

Молодой человек отскакивает.

– Пришел с глупостями, назвал меня какой-то немкой да еще с какой-то своей знакомой мне познакомиться советует, – жаловалась на него девушка старичку.

– Пошляк, так чего же вы хотите?.. – отвечает старичок, скашивая на девушку глаза. – У вас, милая моя, пост ужасный, на таком посту можно многого наслушаться, а вы достойны лучшей участи. Бросьте пост и…

– Да я вовсе и не пощусь, с чего вы взяли?

– Ах, я вовсе не про то. Вы не понимаете. Впрочем, эта наивность делает еще милее ваши черненькие глазки-таракашки, ваши бархатные ручки, ваши…

– Вам с каким сиропом? – прерывает его девушка.

– Это зависит от вашего выбора. Давайте хоть со всеми сиропами вместе. Не понимаю только, зачем вы торгуете водой, когда вы сами вся огонь! Вода тушит огонь, а зачем же утрачивать дар, которым вы так щедро награждены природой?

– Я вам с тремя сиропами налила, только ведь это будет дороже стоить.

– Для вас я не понимаю слова «дорого». Хоть по рублю за стакан. Вы девица?

– Старичка поите? – раздается над самым его ухом голос длиннополого сюртука с рыжей бородой. – Вот и отлично. И мы рядом со старичком станем. Пожалуйте-ка и мне, барышня, стакашек шипучки. Пил сейчас у мальчишки из кувшина квас лимонный, да что-то мутить начало. Уж и квас же нынче этот самый! Пьешь, так даже лик на сторону воротит. Должно быть, что-нибудь туда нечистое подмешивают.

– Ты, любезный, пить пей, а людей не задирай! – наставительно произнес ему старичок. – Понял?

– Как не понять, не махонький. А только чем же я задрал вашу милость?

– Нечего тебе разбирать, кто старичок, кто младенец. Ты моих лет не считал. Мне вот кажется, что ты олух, однако я об этом ничего не говорю!

– И на том спасибо. По крайности шипучки от ваших куплетов с приятством попью.

– Вам воды с сиропом или с сахаром? – задает вопрос девушка.

– Голенькой. И водку голенькую потребляем и воду такожде… – отвечает длиннополый сюртук, проглатывает стакан сельтерской воды и говорит: – Вот так чудесно! Индо дух захватило и чихать хочется. Авось лимонный-то квас из себя вычихаю. Еще стакашек!

– Вот вам рубль, а за сдачей я потом вернусь, – сообщает старичок, кладя на прилавок кредитный билет. – Я вот здесь рядом на скамеечке сидеть буду.

Длиннополый сюртук смотрит ему вслед и кивает.

– Не понравилось барину-то, что я его стариком назвал, – сказал он. – Поди, подлащивался он к вам, барышня? Ух, важно! Еще.

– Так много сельтерской воды пить вредно, – улыбается девушка.

– Кому на вред, а нам на спасенье. Уж куда ни шло, на целый двугривенный высажу, только бы прочихаться, а то даже в носу свербит от лимонного квасу. Вода проскочит. Да и пьется же около вас таково знатно!

– При чем же я-то тут?

– Оченно уж вы гладки да из себя аппетитны и даже можно сказать, что твой кулич. Приставал, поди, к вам старичок-то? Еще баночку! Вот так… Даже поджилки затрепетали – вот до чего шипучка проняла! Приставал, я уж вижу! Да и как не приставать? Где сахар, там и мухи. У меня вот дома жена в три обхвата, а и я на манер мушиного сословия около вас. Знатно вы, барышня, на этом месте торговать должны. Ну-с, сколько с нас?

– Двадцать одна копейка.

– Копеечку-то спусти для ровного счета. И то барыша-то барка. Вот двугривенный.

– Нельзя, нельзя. У нас не торгуются.

– Эк, какая! Ну, да уж получай. И то для тебя только. Ради твоих пронзительных улыбок насчет нашего сердца.

Длиннополый сюртук отошел, старичок было ринулся к будке, но перед будкой уже стоял франт, в лощеном цилиндре, с пенсне на носу, в огненного цвета перчатках, и говорил:

– Дайте мне, моя прелесть, стаканчик сельтерской воды с клубничным сиропом, но при этом улыбнитесь вашей очаровательной улыбкой и покажите свои перламутровые зубки. Ну, вот… Увидал зубки и уже предвкусил блаженство.

– Ах, какие вы насмешники! – кокетничала девушка.

– Чем же? Помилуйте! Ежели перенести вас из-за прилавка в роскошный будуар, вы могли бы пожинать тысячи, а не пятачки. Да и скажите мне: место ли вам здесь? Глазки, щечки, зубки, ручки, все прелестное на виду, а ножки, которые должны быть еще в тысячу раз прелестнее, спрятаны за прилавком. О, ежели бы я был счастлив хоть раз увидать эти ножки! Можно мне за прилавок?

– Что вы! Что вы! – крикнула на него девушка.

– Но у меня отскочила пуговица от перчатки и упала за прилавок, так я ее поднять.

– Все-то вы выдумываете и врете!

– Вы до которого часу здесь торгуете?

– До одиннадцати.

– Так я приду именно в это время, и мы отправимся гулять в Летний сад. Потом можно в «Самарканд» ужинать.

– Совсем не в ту центру попали. Я с незнакомыми мужчинами гулять не хожу.

– Да ведь уж я познакомился с вами.

– Какое же это знакомство, коли вы встречный-поперечный. Ошибаетесь, не на такую напали. Да за мной сюда, кроме того, и маменька моя приходит каждый вечер.

– Маменьку мы побоку.

В это время к будке снова подскакивает старичок.

– Молодой человек, это уж слишком! Я прислушивался к вашему разговору. Так молоденькую девушку оскорблять нельзя! – строго говорит он.

Оба смотрят друг на друга зверем.

Повар

– Повар там к тебе, Тит Савич, наниматься пришел, – сказала купцу Ледошкину жена, робко заглядывая в кабинет, где купец, проснувшись после после обеденного сна, «валандался» на диване в ожидании самовара. – Только лик-то у него какой-то невообразимый.

– А что?

– Да зверский. Словно он надулся и жилится, а глаза совсем вон и даже перекосило. Не то облизьяна, не то пес мордашной породы, и голос словно в бочку…

– Это-то и хорошо. У аристократов всегда такие повара, а мне такого и надо. В таком виде он будет украшение кухни. Давно я о зверском поваре мечтал.

– Полно, да после него и есть-то страшно.

– Ничего-то ты, посмотрю я на тебя, не понимаешь. Учу, учу, а все не впрок. Ну, как с тобой после этого на аристократической ноге жить? Ты должна чувствовать, что ты уже не прежняя Анисья Пантелевна, а коммерции советница. У тебя вон настоящий генерал, как у модной дамы, даже руку целовал, а тебе все равно. Повар чем страшнее из себя, тем он больше ценится. Ну, вели его сюда в кабинет позвать! Сейчас ему наем будет.

– А мне можно послушать?

– Слушать-то слушай, но только в разговоры не ввязывайся и держи себя солидарно.

Вошел повар, поклонился и икнул, придержав рукой подбородок. На вид это был совсем бульдог, стоящий на задних лапах и облаченный в сюртук. Глаза были красны, навыкате, и вращал он ими необычайно.

– Чего ты икаешь-то? – спросил повара купец, пристально рассматривая его с ног до головы и даже ткнув его в плечо кулаком, как бы желая испробовать, крепок ли тот на ногах.

– Жена испортила, и завсегда об эту пору икота… – прохрипел повар, прикрывая рукой рот.

– На вид ничего, совсем графского закала… – пробормотал купец себе под нос. – Что это у тебя глаз-то?.. – спросил он.

– А это еще в юности гусь мне кусок мяса вырвал. Резал я гуся…

– Ты не пьешь ли, смотри…

– А вот как, господин… Поставьте сейчас запечатанную четвертную передо мной и заприте меня с ней на ночь – как была, так и останется, при всем своем нетлении. Водка мне даже претит. Мы поведения трезвого.

– А что ж от тебя попахивает таково сильно?

– Это пивом-с… Без пива нам, действительно, нельзя, потому, учтите сами, все около плиты. Стомит, ежели без пива. Коньяк малость потребляю… И то потому, что он в кушанья идет, так для-ради пробы.

– Ну, и коньяком можно нализаться…

– А мы берем его в рот на скус по нашему поварскому званию и сейчас же сплевываем. Насчет этого будьте покойны… Соблюдение трезвости у нас обширное.

– Мне главное, чтоб не до упаду…

– На ногах тверже меня и поваров нет. Аттестаты имею…

– Ты по аристократам-то служил ли?

– Помилуйте, мы ниже генеральской кухни не унижались. У графа Бабурина шесть годов выжил. И посейчас бы существовал, да интрига от мясника оказалась. У княгини Звонецкой год… там с дворецким не поладил. У Зверообразова… Там я на кулебяшном положении. По кулебяке и заливным мы первые в Питере. Такой заливной оттяжки ни у кого, кроме меня, не встретите… Чиста, как слеза… Но мы и купеческие блюда, на купеческий скус можем…

– Нет, нет, мне только аристократов кормить, потому у меня парадные обеды.

– Однако ведь в простые, не гостиные дни сами что-нибудь кушаете…

– В простые дни у нас разносолов нет. Щи, каша, солонина либо студень…

– Людской стол-с? Понимаем-с… Но ведь и в людской стол можно художество пустить. Возьмем студень – то же заливное… Сейчас мы его с огарком внутри, чтоб огонь горел. Про генерала Кувалдина слыхали? Предводителем в Балабаеве был… От моих щей с головизной дух испустил. До того кушали, что тут же за столом после четвертой тарелки… Вот оно что, вкус-то… А, кажись, простые щи.

– Ты квас-то делать умеешь ли? Вот я квас люблю… – задал вопрос купец.

– Насчет квасу недоразумение… Вот ежели бараний бок с кашей желаете…

– Что про это толковать! Это пустое дело. Главное – аристократическая еда чтоб была у нас в порядке. Я с генералами и графами больше знакомство вожу. Ты суп-то из разного зверя мастеришь ли?

– То есть как это? – недоумевал повар.

– Ну, чтоб не говяжий, а, там, из непоказанной твари. К примеру, из черепахи…

– А-ля тортю? В лучшем виде. Пюре из дичи, пюре из спаржи – все могу.

– Рога у козы золотить можешь, ежели на жаркое?..

– Букеты цветов из кореньев делаю, а вы про козьи рога!.. Козьи рога золотить – нам все равно что плюнуть. У князя Галицкого медвежью голову раз фаршировали…

– Ну, вот и мне на первый же парадный обед голову зафаршируй.

– А медведя где возьмем? По аристократическому положению медведя, сударь, надо вам самому на охоте застрелить и уж потом…

– В курятном ряду застрелим.

– Это медведя-то? Нет, сударь, медвежьи головы в курятном ряду не продаются, – покачал головой повар. – Так медвежатину подать – окороком, то мы из свинины переделать можем в лучшем виде, а головы не подашь.

– Из свинятины медвежатину? – переспросил купец.

– Да-с… Имитасьон. В графских домах таким же порядком морочим. К этому нам не привыкать стать. Черепаховый суп тоже имитасьон. Черепаха у нас из телячьих головок при кайенском перце и на мадере делается.

– Ах, шут гороховый! – захохотал купец и упер руки в боки. – Эдак ты, пожалуй, в посту и карася можешь превратить в порося!

– Чего вы сумлеваетесь? Превращали. У графа Ахлобыстьева архирей обедал, так мы индейку в котлеты из судачиного тельного преобразовывали, сладкое мясо в налимьи молоки для соуса трафили.

– Когда ж ты пробу своего художества можешь показать?

– А хоть завтра, ежели благоугодно будет.

– И порося в карася превратишь?

– В лучшем виде. Извольте гостей звать.

– Ну ладно. Тогда я вот что… Я тоже в пятницу протопопа нашего позову и игуменью Улиту, что вот теперь за сбором сюда приехала и мается. Как тебя кликать-то?

– Денисом.

– Ну, это тоже хорошо, что не Иваном. А то Иванов как собак нерезаных.

– А ты мне, Денисушка, дашь постряпать у себя в кухне, ежели в будние дни? Очень уж я люблю сама пироги загибать, – ввязалась в разговор жена купца.

– Тебе что сказано? – строго спросил ее купец. – Не можешь помолчать?

– Первый раз, первый раз всего… – оправдывалась жена.

– Ну, то-то. Так сколько же, Денис, тебе жалованья? – спросил купец повара.

– Дайте прежде у вас на кухне отличиться, а там уж и разговор о жалованье будет, – отвечал повар.

– Люблю за это! – ударил его купец по плечу. – Поди к нашему артельщику и выпей. – Сейчас я тебе пару пива пришлю.

Повар поклонился и вышел из кабинета.

Ночной извозчик

У входа в Демидов сад, на Офицерской, стоит целый ряд извозчичьих линеек, приткнувшись задками к тротуару. На линейках сидят извозчики. Некоторые стоят около лошадей. Тут же бродит саечник с лотком саек, яиц, рубца и печенки, гуляет сбитенщик, покрикивая: «Кого угощать?» Торговля идет успешно. Городовой около и дружески разговаривает с извозчиками. Майская ночь. Разъезд из Демидова сада еще не вполне начался, но все-таки из подъезда время от времени кой-кто выходит.

Вот вышли мужчина с дамой.

– Извозчик! К Семеновскому мосту! – нанимает мужчина.

– Рублик положьте, – отвечает, как бы нехотя, один из извозчиков.

– Как рублик? Да ты в уме? – возмущается мужчина.

– Пока еще не пропили… – слышится ответ.

– Господин, садитесь, я за полтора рублика свезу, – говорит второй извозчик.

– На Егорьевской пожалуйте… за семь четвертаков доставлю, – дразнит третий извозчик.

И слышен смех.

– Ха-ха-ха! – закатываются они хохотом.

– Сорок копеек! – предлагает мужчина и идет дальше.

– Хлебали ли, барин, щи-то сегодня? – слышится ему вдогонку. – Тонко ходите – калоши отморозите! Для променажа, барин, лучше пешочком! С променажа спится!

– Извозчик, к Семеновскому мосту полтинник! – восклицает на ходу мужчина, пропуская извозчичьи остроты мимо ушей.

– За рубль с четвертью садитесь, – откликается борода лопатой с линейки.

– Вам куда? Вот я за рублик свезу! – подбегает к мужчине борода клином.

– Полтинник к Семеновскому мосту!

– Или только один полтинник в кармане и звенит? – опять слышится вдогонку.

Мужчина оборачивается к извозчику и сжимает кулаки перед его носом.

– Благодари Бога, мерзавец, что я с дамой, а то я тебя проучил бы!

– А что ж, проучи! Не больно страшен! Видали! Шестерка – и больше ничего!

– К Семеновскому мосту полтинник!

– Дайте восемь гривенок!

– За шесть гривен свезу, садитесь.

– Полтинник, – стоит на своем мужчина.

– Неужто вам гривенника-то жаль? Прибавьте хоть пятачок! Эх, садитесь! Была не была!

– Чего ты, черт, за полтину сажаешь! – упрекают извозчика другие голоса.

– Ничего, в такое место едем. Авось от Марцинкевича пьяного посажу. Теперь там у Семеновского моста скоро тоже разъезд будет. Садитесь, барин!

– Черт! Дьявол! Только цену портит. А вот не пускать его другой раз в ряд становиться!

Сели, поехали.

– Что вы за разбойники, извозчики! Уж ночью, так ободрать седока хотите! – начинает седок.

– Ночью-то и взять, господин. Тоже вот у подъезда-то час маемся, – дает ответ извозчик.

– Однако нельзя же полтора рубля запрашивать. С меня вон один мерзавец…

– Отчего нельзя? Дают. Коли ежели при барыне да с мухой в голове – даст.

– Да, ежели который наворовал деньги – тот даст.

– Нам все равно. Мы и наворованные деньги возьмем. Купец даст, офицер даст. Купчик и пару кенареечных заплатит.

– Но я не офицер и не купчик.

– Да ведь на лбу-то не написано, что не купчик. А все-таки вы с барыней. Не всякая тоже барыня своему мужчине торговаться позволит. Что извозчик спросил – ну, за то и садись. Да и мужчины-то стыдятся при барыньках торговаться. Мы это знаем. А иная так просто и не пойдет, потому подумает, что у кавалера денег нет.

– Так ведь то барыня другого полета, а я с женой… – говорит седок.

– С женой? – протянул извозчик и обернулся. – А что ж не ругаетесь, коли с женой? Ну, да нам все равно! А вот ехали бы с мамзелью, так не торговались бы. Мы мамзелей любим возить с кавалерами. Ночью с таких парочек можно хорошо взять. Ежели дождь да при крытой линейке, так нашему брату от сих мест до Бореля, в Морскую, по полтора рубля зачастую попадает. Ночью, сударь, особая езда. Ночью лошадь не мучишь, а вот посадил от киатра за рублик, приехал сюда и отсюда за рублик, да еще из какого ни на есть пропойного заведения за рубль, так с нас и довольно. Пожалуй, хоть и на фатеру поезжай, а то встань в укромном месте да и дрыхни сколько в тебя влезет. И себе двугривенный за голенищу спустишь, и хозяин не ругается. Хорошо тоже пьяных от Бореля или от Палкина возить.

– Да вы, ночные извозчики, – совсем мазурики! – возмущается седок.

– Уж и мазурики! Мазурики грабят, а мы обшиваем только пьяного. Порядится он, к примеру, за полтину, а привезешь ты его на место – восемь гривен с него требуешь, а нет, так и рубль. «За рубль, мол, рядились». Что ему, сударь, лишняя полтина? Будто пропил. Да и как ночью не взять лишка? Не спим тоже…

– Берите лишнее за ночную езду, но не вчетверо же! Ах, как надо вас таксой обуздать! Не понимаю, что наша дума глазами хлопает на ваши безобразия.

Извозчик ухмыльнулся.

– А будет такса, то мы по ночам и выезжать не станем. Да и что нам такса? По таксе мы и ездить не будем. Как кто без ряды лезет – «у меня лошадь устала, на фатеру еду, гайка вывалилась, лесора не в порядке»; а с торгов садится седок – «милости просим».

– Сядет с торгов, а заплатит по таксе.

– Так-то оно так, только не все же такой низкой совести, чтоб извозчика забижать.

– А вам седока обижать можно?

– С нашей стороны обиды нет. Не хочешь – не поезжай. Дело не подневольное. На то Бог ходули в брюхо ввинтил, чтоб человек пешком ходил. Да и каков нам интерес тверезого человека по ночам возить, али бы и хмельного, ежели он с женой? Мы с мамзелью ищем. Посадишь и везешь первым манером шагом. А мамзель сейчас своему хахалю: «Душка, вели, чтоб извозчик ехал скорей!» Ну, он из любви к ней: «Извозчик, пошел, я тебе прибавлю!» И тут, значит, опять перепадет нашему брату. А вас теперь как угодно вези. Нешто супруга велит прибавить? Ни в жизнь не велит. Вот я ошибся, а то бы не повез вашу милость. Так уж мне, что к Семеновскому-то мосту рядили, а там вертеп этот Марцинкевичский, а то бы на тверезого и внимания не взял. Теперь уж там надо хорошего хмельного седока с мамзелью ловить. Офицера посадил бы и тверезого, куда он хочет. Офицер, ежели его ездой уважить, он по ночам всегда прибавку дает. Купца тоже возить лестно, ежели он пьяный. При расчете ему нагрубишь – он тебя в ухо, а ты его к городовому. Ну, потом мировая, отступного дает. По ночам-то, сударь, многие извозчики хорошие деньги наживают.

– И это, по-твоему, не мазурничество? – вразумлял седок извозчика.

– Какое же мазурничество? Я от него потерпел, так и он от меня терпи, – стоял на своем извозчик. – Обшивка легкая есть, это точно, а мазурничества нет. Да ведь и нашего брата, сударь, иной седок обшивает.

– Как так?

– А в проходной двор удерет. А то так поднимется по одной лестнице, а спустится по другой.

– Ну, уж это редкость.

– Так то часто, что ой-ой! А то на такого пьяного нарвешься, что у него гроша за душой нет. Привезешь, дворник примет его в ворота, а тебя в шею. Ноне с дворником драться не будешь – он сам на манер полиции через эту самую бляху.

– Постой направо у подъезда, – приказывает седок.

– Прибавьте, ваше благородие, что-нибудь. Ей-ей, за полтину возить обидно. Кажется, я вашей милости ездой уважал в лучшем виде, – заканючил извозчик и снял шапку.

Около бегемота и носорога

Зоологический сад. В теплом помещении, где стоят клетки бегемота и носорога, – густая толпа разношерстного народа. Все стараются протискаться ближе к клеткам. Слышны ахи, охи, каждый делает свои замечания вслух, идут расспросы, толки.

– Бегемот бегемотом, а кошелек все-таки надо убрать подальше, а то живым манером выудят! – восклицает какой-то купец.

– Неужели же вы полагаете, чтоб благородная дама?.. – оскорбляется стоящая около него женщина в шляпке с задранными кверху полями.

– Не об вас, сударыня, речь, а только мало ли тут мазуриков шляется? Долго ли до греха… А береженого Бог бережет.

– Однако я около вас стою, а не кто-либо другой. У меня муж надворный советник и кавалер.

– Чужая душа – потемки. На лбу ни у кого не написано… А пословица недаром говорит: подальше спрячешь – поближе возьмешь. Но зачем же принимать так близко к сердцу?

– Невежа! Был бы муж мой со мной, он бы тебе показал.

– Господа! Посмотрели и будет. Не узоры какие на звере написаны. Нечего его разглядывать, дайте другим подойти поближе! – раздается возглас. – Марья Ивановна, пожалуйте!

– Вы плечами, ваше высокоблагородие! Тут народ без понятия насчет этого.

– Дозвольте генеральскому ребенку посмотреть! – трогает за плечо какую-то чуйку нянька.

– А покажи паспорт, что он генеральский. Здесь, милая, что генеральский ребенок, что старик – все единое стадо. За свой грош – всяк хорош.

– Вас честью просят, из учливости…

– Оставь, нянька, не спорь, – делает ей замечание худая и бледная дама.

– Это бегемот-то! Ах, боже мой! Совсем на манер как бы свинья… – восклицает полная дама.

– Они, сударыня, свинячьей породы и есть, – отвечает длиннополый сюртук. – Даже хрюкают.

– Представьте, я воображала его страшнее.

– Щенки еще, – рекомендует их даме чиновник в фуражке с кокардой. – Больших нельзя везти сюда… А вот ужо как подрастут… Тут самка и самец.

– В Париже я видел взрослого, – замечает какой-то франт. – Так, верите ли, тамошний гиппопотам такого размера, что даже в это помещение не войдет.

– Как вы его называли?

– Гиппопотам, мадам.

– А ведь это бегемот. Вот даже и на дощечке написано.

– Его зовут и бегемот, и гиппопотам, и нильская лошадь.

– Нильская лошадь, вы говорите, господин? А нешто актер Нильской на этой животине ездить будет? – задает вопрос длиннополый сюртук.

– На юродивые вопросы я не отвечаю. В бытность в Париже, сударыня, я видел…

– В реке Ниле ловится, ну, вот и нильская лошадь, – поясняет сюртуку чиновник.

– А я думал, что актеру Нильскому для игры такую лошадку приготовили. Их, барин, из Сибири с Ледовитого моря привезли?

– Нет, из жарких стран. Из Абиссинии.

– Из Апельсинии? Ну, там, конечно, солнце и день и ночь жарит. Жарко ему, поди, там при эдакой шкуре… Ну, и жир тоже… Ежели на салотопенный завод…

– Там они целые дни в реке сидят, так им и не жарко. Только морда одна из воды.

– Кусаются? – интересуется какая-то девушка.

– А вы, барышня, суньте руку, попробуйте. Мы почем же знаем, мы с ними не знакомы, – говорит чуйка.

– Не только кусаются, демуазель, но даже крокодила могут пополам перегрызть, – ораторствует чиновник. – Особенно из-за женского пола, когда они тет-а-тет с мадам самкой. У меня есть картинка…

– Зачем же вы за талию?..

– Это не я-с. Это, верно, вон тот мерзавец своими лапами… Могу ли я допустить такое невежество при публике? Я человек с образованием.

– В бытность мою в Париже я видел кормление бегемота, – продолжает франт. – Разинет он свою пасть – а ему каравай хлеба туда, фунтов в двенадцать – и как не бывало. В один миг проглотит. Там бегемот огромный, величиной вот с это здание. Я сам раз на пятьсот франков одного хлеба… Увлекся, вздумал накормить его и не мог.

– Неужели на пятьсот франков скормили? – дивится дама.

– Даже больше. У меня вообще пылкая натура. А тут все равно что игра. Я в азарт вошел. Мне хотелось его досыта накормить. Сую ему, а он ест. «Добьюсь, – думаю, – когда он отвернется от хлеба и перестанет есть», но так и не добился. На меня весь зоологический сад пришел смотреть… By компрене… всякому интересно, как богач, русский… В Париже нами очень интересуются. Там один англичанин бегемоту все свое состояние скормил на хлеб.

– Сумасшедший!

– Ужасти, ежели эдакая скотина во сне приснится! – покачивает повязанной головой купчиха в длинных серьгах.

– А чувствуй, что это простая свинья, а не бегемот, – вот и не приснится, – советует муж. – Сейчас вон барин рассказывал, что в заграничных землях на них по рекам ездят, а потому они по-тамошнему речными лошадями называются. Запрягут их парой в барку – вот те и пароход.

– Ни в жизнь бы, кажись, на таком звере не поехала.

– Жрецы ездят… Попы ихние. Ведь это в Египте, и по реке Нилу… В фараоновой земле, – поясняет чиновник.

– Мавра Тарасьевна, браслетку береги! Здесь живо с руки слизнут! Вон у одного барина сейчас платок выудили из кармана и лорнетку с носа хотели сдернуть.

– Не тревожьтесь, Захар Захарыч, у меня рука на сердце… А это, Захар Захарыч, что за зверь, вот что рядом-то развалившись?

– Носорог… Нажрался, лежит и отдыхает. Вот ему теперь только цигарку в зубы.

– А что же у него рога я не вижу, ежели он носорог?

– А вон на носу нашлепка – это рог и есть. Щенок еще, сказывают, так не отрастил настоящего-то инструмента. А может быть, и подрезали, чтоб не бодался. Тут все без рогов. Мерблюд тоже без рог и даже на хвосте стрелы нет.

– Коли нашлепка у зверя вместо рога, то нечего его и носорогом называть, – с неудовольствием говорит купчиха.

– Этот носорог, сударыня, потому пока без рога, что он еще холостой. А вот как женится, так и рог у него не замедлит вырасти, – острит какой-то молодой человек в соломенной шляпе. – Жена сейчас ему рог наклеит.

Протискались две барышни, сунулись и отскочили прочь.

– Фу, какое бесстыдство! Кверху брюхом!.. – сказала одна.

– Мари, Мари, куда же ты? Ведь это звери, – остановила ее подруга. – Носорог… Ну, что же такое? Разве можно от него ждать приличий…

– А вот, барышни, он сейчас для вас халат наденет, – замечает купец, тыкает жену в бок и говорит: – Лицезрение звериным образом натешила – ну, и пойдем теперь китайские травы за здоровье зверей хлебать.

– Только с букивротами.

– Можно и с букивротами, – соглашается купец и, взяв жену под руку, отводит ее прочь от клеток.

Весна играет

Выдался ясный майский денек и кончается без перемены погоды. Солнце садится. Еле распустившаяся береза благоухает, тополь раскрыл свою клейко-маслянистую почку, верба показала ланцетики, надулись оконечности ветвей дуба и клена, поздним гостем высылающие свои листья на торжество природы. Травка прикрыла прошлогодний опавший лист зеленым ковром, и в нем уже желтеет какой-то ранний одинокий цветок. В воздухе закружились облачка комаров – предвозвестники устанавливающегося тепла. Весна играет.

В нарядную дачу уже переехали. Балкон драпирован полотном. На балконе виднеются фигуры дачников. В саду копается садовник, по двору прошмыгнул лакей во фраке, прошел дворник с ведрами на коромысле, пробежала горничная, прогремев туго накрахмаленным ситцевым платьем, выскочила за ворота на улицу, остановилась на помосте, перекинутом через придорожную канавку, и, щурясь, принялась грызть кедровые орехи. За горничной тотчас же вылез кучер в безрукавке и с трубкой-носогрейкой, прислонился спиной к перилам помоста и с какой-то вызывающей улыбкой молча стал смотреть на горничную.

– Что вы глаза-то на меня выпучили? – проговорила она.

– Не выколоть же мне их, – отвечал кучер. – Взираю, а взирать никому не запрещено.

– Тогда в