Сергей Шестак

И ВСЕ ДЕЛА

рассказы, повести

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

Дизайнер обложки Владимир Фуфачев

© Сергей Шестак, 2018

© Владимир Фуфачев, дизайн обложки, 2018

Герои новой книги Сергея Шестака — люди труда, рядовые советские граждане, солдаты срочной службы. В повестях «И все дела», «Неновая история» живо и увлекательно, то с юмором, то с нотой грусти, рассказывается о буднях коллектива телевизионного завода в сложный период перестройки. Звучат важные и сегодня мотивы наставничества, профессиональной подготовки молодых рабочих. Солдатская служба в Советской Армии предстает перед читателем в цикле рассказов «По казённой надобности».

18+

ISBN 978-5-4493-7564-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. И ВСЕ ДЕЛА
2. НЕЛЁТНАЯ ПОГОДА
3. СПЕКУЛЯНТ
4. В БОГАТОМ КРАЮ
5. ВАЛЕРА И ЕГО ЖЕНА
6. ЛЮБИМАЯ ТЕРРИТОРИЯ
7. ИЗ РАЗНЫХ ГОРОДОВ
8. НЕСЧАСТЛИВАЯ РАБОТА
9. НЕГАРАНТИЙНЫЙ СЛУЧАЙ
10. КОЛЛЕКЦИЯ ИСТОРИЙ
11. ОДНАЖДЫ В ТУРЛАГЕРЕ
12. НЕНАСТЬЕ
13. ПОЛНОЦЕННЫЙ ОТДЫХ
14. СМЕНА ОБСТАНОВКИ
15. СИНЯЯ СОПКА
16. У НАС В АРЗАМАСЕ
17. МОЙ ПЕРВЫЙ ВЕРТОЛЁТ
18. КНИЖНЫЙ МАГАЗИН
19. ЗИМНИК
20. ДЕТСКИЙ САД
21. ТЁЗКА
22. БЕЛАЯ ГОРЯЧКА
23. СТАРШИЙ ПОДЪЕЗДА
24. КАЛЕЙДОСКОП
25. И ВСЕ ДЕЛА
26. НЕНОВАЯ ИСТОРИЯ
27. ПО КАЗЁННОЙ НАДОБНОСТИ

НЕЛЁТНАЯ ПОГОДА

1

Был прилив, — и широкая, тёмная река, впадающая в море, плескаясь беспорядочными волнами, текла вспять: рыбацкая сеть, обозначенная жёлто-белыми поплавками, выгнулась в другую сторону, — противоположную течению. Устье реки было относительно рядом, — обозначалось вдали мало заметной прогалиной между каменистой протяжённой косой и голой волнообразной сопкой.

Море дышало на берег клочковатым белым туманом. Холодный, непроглядный туман наваливался, цеплялся за тёмную, стылую реку, мокрые, скользкие камни, оставлял на нашей одежде крупные прозрачные капли. Эти капли были настолько большими, что казались следствием какого-то загадочного, необъяснимого явления. Ветер гнал туман на посёлок. А перед нами опять открывалось каменистая коса, отделяющая реку от моря, серое небо с просветами синевы.

— Нет, сегодня вертолёта не будет, — озираясь на посёлок, сказал Анатолий Сергеевич, седой мужчина пенсионного возраста, с которым мы сидел на доске на тёмном галечном берегу реки. — Не будет сегодня вертолёта!

Туман полностью скрыл посёлок и вертолётную площадку. Парила над ними высокая округлая сопка, с густой зелёной травой на пологих склонах и редкой жёлтой травой, каменистыми плешинами на вершине.

— Ещё недельку подождёте, — уверенно сказал Валера Гречихин, в камуфляжных куртке и штанах, правя тонкий кухонный нож наждачным камнем.

Вертолёта нет уже десять дней. Сначала я ждал его обострённо, нетерпеливо, а теперь смирился. Не ожидал я, что застряну здесь, в Хатырке, маленьком посёлке на восточном побережье Чукотки. Виной тому погода и лётчики. Есть погода в Беринговском, посёлке на берегу Анадырского залива, откуда должен прилететь вертолёт, нет — в Хатырке. Есть — в Хатырке, нет — в Беринговском. Есть погода в Беринговском и Хатырке, нет — в Мейныпильгыне, на перевале, через который летит вертолёт. Наконец, есть погода везде, а вертолёт всё равно не прилетел: как позже выяснилось, запил один из лётчиков.

Когда я прилетел сюда, к вертолёту прибежало, наверное, человек тридцать — и дети, и взрослые. Такое внимание мне показалось странным. Раньше так бегали смотреть на первые самолёты. Теперь я понял, почему они прибежали! Позавчера был замечательный, солнечный день. В Беринговском, естественно, погоды не было. И вдруг вертолёт прилетел! Опять у вертолёта собралась толпа. Я прибежал одним из первых, вспотевший, с тяжёлой дорожной сумкой, «дипломатом». Это был санитарный рейс. Лётчики забрали из больницы женщину. Они больше никого не взяли. Они не имели права ещё кого-нибудь взять.

В размеренный плеск реки вплетался приглушённый рокот прибоя: реку и море разделяла длинная, узкая коса. Было сыро, свежо; пахло водой, рыбой, водорослями.

Валера сел в резиновую лодку и, цепляясь за верёвку, к которой были привязаны поплавки, начал проверять улов. Серебристые горбуша и кета, тёмно-коричневая камбала, похожая на сковородку с ручкой, застряли головами в ячейках и были, как на витрине. Пучки тёмно-зелёных водорослей, которые тоже были на сетке, он выбрасывал за лодку, по ходу течения, чтобы они опять не осели на сеть. Выбросил так же всю камбалу, — четыре крупных рыбины!

Я впервые здесь попробовал уху, пельмени из свежего лосося, который только что из реки. Никогда не думал, что это так вкусно. Камбала тоже была замечательной рыбой. Но её вкус и аромат уступали лососю.

Валера шкерил рыбу здесь же, на берегу, — дольки с красной крупной икрой складывал в трёхлитровую банку; позвоночник, внутренности кидал чайкам, которые заглатывали их, испачканные песком, с дракой, криком, жадностью.

В соседнюю сеть врезалось несколько рыбин, отчаянно заплескались, пытаясь высвободиться. Хозяина сетки не было: он ушёл куда-то. Не успели рыбины утихомириться, как сеть опять заходила от ударов: врезалось ещё несколько рыбин. С замешательством посмотрев на эту сеть, Валера сказал:

— В прошлом году я прилетел в Беринговский в конце октября. Думал, успею домой к ноябрьским праздникам, — прилетел домой после нового года! Сначала не было погоды, потом вертолёт улетел на профилактику. Я жил в гостинице два месяца!

— Хватит о грустном, — попросил Анатолий Сергеевич: ему надо домой. А его дом был на другом краю страны — в Крыму. Он работал в бригаде, строившей водовод, но не выдержал сырой, холодной погоды, обеднённого кислородом воздуха. Грузный, мягкий, он задыхался, надсадно кашлял.

Рядом с нами рыбачили матросы с «угольщика», снабженческого судна, привёзшего для посёлка уголь. Рыбачили два специалиста из Магадана, мои соседи по общежитию, налаживающие здесь холодильное оборудование. Ниже по течению рыбачили несколько местных мужиков. Ещё рыбачили совхозные, штатные рыбаки. Короче говоря, на реке было многолюдно.

Я запасся икрой несколько дней назад — самым неожиданным образом. Ко мне в общежитие пришёл Коля, грузчик из магазина, и сказал, что мне надо получить у Клавдии Ивановны, начальника торгово-закупочного пункта, бутылку водки и бутылку вина, — месячную норму спиртного на одного человека. «А мне, разве, дадут? — возразил я. — И потом, я не пью». — «Мне отдашь! — повеселел он. — Я тебе банка икры дам!» У меня была бутылка коньяка, презент за отремонтированный телевизор в Беринговском. Я думал, что он принесёт литровую банку икры, — так здесь меняли; он принёс — двухлитровую! Я отдал ему коньяк и ощутил себя безнравственным, хищным купцом, ограбившим доверчивого аборигена. Он вернулся через полчаса совершенно пьяный. Сел за стол напротив меня и сказал с неожиданной обидой, что если бы не Россия, Чукотка была бы сейчас 51 штатом Америки! Его товарищ общался с эскимосами с Аляски, — рассказывал, как они живут. Получилось, как в анекдоте. Сидит чукча на берегу моря: «Я не за то ругаю русского царя, что он Аляску продал. Я ругаю его за то, что он Чукотку не продал». Коля поднял на меня отяжелевшие раскосые глаза: «Давай ещё бутылка. Я тебе сколька икры дал?» — «У меня больше нет». — «Есть у Клавди Иванны», — хитро улыбнулся он.

Нерпа высунула из воды гладкую мордочку, — рядом с берегом, казалось, до нерпы можно дотянуться рукой, — с любопытством посмотрела на нас своими чёрными глазками. Я привык к нерпам и уже не удивлялся.

— Они любят слушать музыку, — сообщил Валера. — Я однажды слушал радио, так она не уплыла, пока не закончилась музыка.

Нерпа нырнула, и через мгновение сильно заколыхалась сеть, хозяин которой ушёл куда-то. Валера вдруг сказал что-то непонятно, отрывисто мальчику, лет семи, смуглому, с раскосыми глазами, — сказал по-чукотски! Он знал этот язык. Он несколько лет пас с чукчами оленей! Мальчик сразу запрыгнул в резиновую лодку, оттолкнулся веслом и оказался у жёлто-белых поплавков.

— Вот же каналья! — ругал Валера нерпу, которая полакомилась рыбой, пойманной сетью. — Думаешь, она съест её? Как бы не так! Выгрызет икру и всё!

Вытаскивая рыбу из сети, мальчик потерял равновесие, клюнул в воду, край лодки поднялся под его тяжестью.

— Осторожно! — заорали мужики. — Ты что?!

Мальчик удержался, посмотрел на нас, с мокрыми по плечи руками, и весело засмеялся.

— Такие не тонут, — сказал Валера. — Они здесь выросли.

Ветер переменил направление, — подул с материка, и погода сразу улучшилась: туман исчез, обозначился горизонт.

Анатолий Сергеевич поднялся с доски, тяжёлый, грузный.

— А не пора ли нам пообедать? — сказал он.

Дома посёлка были низкие, одноэтажные, за исключением сельсовета, двухэтажного деревянного здания. Наверное, у каждого дома сушились на колышках рыбацкие сети, и вялилась рыба — на высоких наклонных сушилках. Рыба и сети были кругом! Другой достопримечательностью посёлка были бесхозные двухсотлитровые бочки, — между домов, в овраге, за посёлком — новые, в отличном состоянии, и старые, рыжие, съеденные ржавчиной. Я принял их сначала за красные, огнеупорные кирпичи, — когда подлетал на вертолёте к поселку. Подумал, зачем их разбросали? А потом до меня дошло, что это не кирпичи, что с такой высоты кирпичи не увидишь!

— Наступил на гвоздь, так типеря кыждый кымушек чуйствую, — вдруг сказал Анатолий Сергеевич.

Столовая оказалась почему-то закрытой.

— Здесь, может быть, и Советской власти нету, — с подозрением сказал Анатолий Сергеевич. — Я, например, не уверен. И деньги есть. Всё. А поесть негде!

Мы зашли в продуктовый магазин. Я купил банку сгущённого молока, Анатолий Сергеевич — три баночки пюре из яблок и моркови. «Для детей старше трёх месяцев» — было написано на этикетке.

— Это, кстати, для детей, — сказал я.

— А я сам ещё ребёнок. Жеребёнок.

2

Я решил позвонить Лене, молодой женщине, жившей в «горбатом» доме, самом длинном в посёлке, рассчитанном на несколько семей. Строители намудрили с фундаментом, и дом осел таким образом, что со стороны выглядел «горбатым». Лена обещала показать Танюше, четырёхлетней дочке, «китовое кладбище». Несколько лет тому назад в реку заплыл кит, но не смог выбраться и погиб. Его останки лежали на берегу реки, рядом с морем. Лена предложила мне сходить на «китовое кладбище» вместе с ними, если будет погода. Погода была хорошая.

Телефон был в коридоре общежития. Я набрал номер и нетерпеливо стал ждать соединения, предвкушая удовольствие от общения с Леной.

Мы познакомились в аэропорту Домодедово. Я ждал посадку на самолёт в «отстойнике», длинном здании, с обеих сторон которого стояли авиалайнеры. Объявилась сопровождающая. Все пошли одновременно, как всегда бывает в таких случаях. Я не тронулся с места: мне не хотелось толкаться у двери. И вдруг я увидел Лену с дочкой. Она держала дочку за руку, в другой руке у неё была большая сумка. Я сам не заметил того, как оказался рядом с ними, и предложил помощь носильщика. Она была в светлом лёгком платье; с короткими волосами, осветлённых солнцем, загоревшая. Я не мог пройти мимо такой женщины! Наши места оказались в разных салонах: у неё был первый салон. Ил-62 летел до Анадыря восемь часов без промежуточной посадки. Ходить из одного салона в другой было запрещено. У меня было предчувствие, что за эти восемь часов её обязательно найдёт другой мужчина. И точно! Второй салон выходил после первого. Я увидел их из окна, — Лену, в плаще, туфлях, Танюшу, в куртке, шапочке, и мужика, который нёс их сумку и говорил что-то Лене, жестикулируя. Здесь было холоднее, чем в Москве — всего восемь градусов! Меня утешало то, что я увидел её в последний раз, как я тогда думал.

Я летел дальше — в посёлок Беринговский. Рейс в Беринговский был завтра. Я поселился в гостиницу аэропорта. А утром в столовой опять увидел Лену. «Слушай, ты куда летишь?» — спросил я. Она могла лететь куда угодно — в Эгвекинот, Иультин, Лаврентия. Она ответила: «В Беринговский». — «Да? — удивился я. — Я тоже в Беринговский!» Мне было приятно, что наше знакомство продолжится. Очевидно, это отразилось на моём лице. Она насмешливо посмотрела на меня, как на игрока, который радуется выигрышу преждевременно: «А мне ещё дальше, — в Хатырку». Название этого поселка мне ничего не сказало. Тогда я не знал, что я тоже приеду в Хатырку.

Посёлок Беринговский оказался невзрачным, деревянным, одноэтажным. Гостиница находилась в посёлке Нагорный, который располагался в нескольких километрах от Беринговского, на возвышенности, напоминал город в миниатюре — с административными зданиями, кинотеатром, разнообразными магазинами, благоустроенными высокими каменными домами.

Обращал на себя внимание грубый скупой ландшафт — волнообразные сопки, покрытых травой, мхом, лишайником, с каменистыми плешинами. Мы не знали, на чём доехать до гостиницы. Разница во времени с Москвой была девять часов. Здесь был день. А в Москве — ночь. Я никак не мог перестроиться: хотелось спать. Отсутствие ночи тоже входило в общий букет впечатлений. Мне нравилось заботиться о Лене, Танюше, преодолевать трудности, какими бы пустяковыми они не были. Я не замечал тяжести дорожной сумки Лены.

Архитектура гостиницы оказалась странная: большой, квадратный холл, с номерами по периметру. Администратор сказала, что женские номера заняты, и предложила нам четырёхместный номер, в котором живёт мужчина.

— Нет, нет, — отказалась Лена.

— Но почему? Вы же с мужем. — Она решила, что я муж Лены и посмотрела на неё с недоумением.

— Это не муж.

— Я её брат, — сказал я.

— Тем более, с братом.

— А как мне позвонить в Хатырку? — спросила Лена.

До Хатырки было двести пятьдесят километров. Она позвонила туда, своей матери, всего за две копейки, с телефона-автомата. По городскому тарифу!

У её матери были знакомые, у которых были знакомые в Нагорном. И уже очень скоро в гостиницу пришла пожилая женщина — за Леной, Танюшей, чтобы они переночевали у неё. Я опять взял сумку Лены. Я не мог не проводить её.

Дом, в котором жила женщина, находился рядом с гостиницей.

— Кто к нам пришёл? Какие гости! — радостно сказал муж женщины, выйдя из комнаты к нам в коридор. — Вас, как зовут?.. Алексей? Очень приятно. Замечательно. А вас как?.. Леночка? Чудесно. А это кто? Это кто такая? А? Иди сюда, иди! — сказал он Танюше, которая пряталась за Лену.

Его радушие мне показалось чрезмерным. Я внимательно посмотрел на него. И вдруг понял, что он пьяный. А следом на меня пахнуло перегаром.

— Да, ребята, я выпил, — вдруг признался мужчина. — А разе нельзя выпить человеку, который в отпуску? Я считаю, что можно!

— Вы не обращайте на него внимания, — посоветовала женщина. — Он был у товарища на свадьбе. Такое иногда болтает. Что мне восемьдесят лет, и вообще.

Нас усадили за стол ужинать: отказываться было бесполезно. Поставили перед нами тарелку с жареным палтусом, литровую банку красной икры.

— Мало взял, — сказала женщина, увидев, что я скромно зачерпнул икры кончиком чайной ложки. — Вот как надо! — она богато зачерпнула икру столовой ложкой.

— Спасибо вам, ребята, спасибо, ага, — говорил мужчина. — Чтоб долго жили вы. Спасибо. И чтоб счастья. Саша, — он обратился ко мне, — ты ешь, давай, ешь. Мать? Достань сальца нашего! Спасибо вам, ага. И чтоб счастья. Саша…

— Его зовут Алексей, — напомнила женщина.

— Алексей? — удивился мужчина и посмотрел на Танюшу: — Какая славная девочка. А у нас двое. Да, мать? У нас двое детей?

— А вы давно приехали сюда? — спросил я.

— В семидесятом году. Или когда? — усомнился он. — Значит, так. Я женился в тридцать лет, двадцать девять, двадцать восемь — в двадцать семь. А жене уже тогда было сорок.

— Хватит болтать!

— Чего? Тебе уже семьдесят три!

Утром я проводил Лену в аэропорт. Объявили посадку на вертолёт. Посмотрев на меня внимательно, Лена вдруг дала мне номер телефона в Хатырке и попросила позвонить.

О том, что мне надо в Хатырку, я узнал через несколько дней в конторе Беринговского смешторга, организации, по телеграмме которой я прилетел сюда. Торгово-закупочный пункт в Хатырке входил в торговое объединение Беринговского смешторга.

Нас было двадцать человек, пассажиров вертолета Ми-8, — жители Хатырки, несколько геологов, которые везли ящики с запчастями для буровой установки, туристы из Новосибирска, серьёзные, непростые мужики, соответствующим образом экипированные. Им нужно было в камчатский поселок Пахачи, который находился на другой стороне безлюдного, дикого Корякского нагорья, на берегу Олюторского залива, в четырёхстах километрах от Хатырки.

Я поселился в общежитие. Лена не знала, что я прилетел. Было интересно ходить по посёлку и пытаться угадать её дом, заглядывать в окна.

Туристы расставили палатки у столовой, разложили спальные мешки и ушли куда-то. Вялилась рыба, развешанная на перекладинах высоких наклонных сушилок, сушились на колышках рыбацкие сети, ржавели бесхозные двухсотлитровые бочки. Не было ни людей, ни собак. Гулял среди домов ветер, колыхал низкую траву. Посёлок казался вымершим.

Я позвонил ей из коридора общежития.

— Чем занимаешься? — спросил я.

— Ничем. А у тебя, как дела?

— Хочу прилететь в Хатырку. К тебе в гости.

— Прилетай, — она решила, что я пошутил.

— Хочешь, я опишу Хатырку, расскажу, как она выглядит? Алё?

— Я слушаю, слушаю.

— Что ты видишь из своего окна? — Я видел из окна сельсовет, сопку с редкой жёлтой травой. — Сельсовет видишь?

— Сельсовет? Вижу.

— Значит так, он двухэтажный. Он — двухэтажный?

— Угадал.

— Крайнее правое окно на втором этаже зашторено синей занавеской. Зашторено?

— Да, — удивленно, с недоумением сказала она.

— Флаг развивается в сторону реки.

— Слушай, ты откуда звонишь?!

— Из Хатырки! А ты откуда думала?

— Ты сошёл с ума! — Она решила, что я прилетел исключительно ради неё.

— Я поселился в общежитие. Как нам встретиться?

— В общежитие? — её это успокоило. — Подожди минутку, — она зажала трубку рукой и потом сказала: — Мы собрались на рыбалку. Пойдёшь с нами?

— Конечно, пойду!

Этот вечер стал для меня вечером открытий. Я познакомился с её мамой, замечательной, мудрой женщиной. Она показала мне, как ловить рыбацкой сетью лосося, выставив её длинным шестом с берега. Впервые увидел горбушу, гольца, нерпу, не пуганного морского зверя, любопытного и самоуверенного, так называемых, «чилимов», маленьких тварей, напоминающих ракообразных, кишащих в водорослях, осторожных евражек — местных сусликов, живую красную икру; впервые услышал такие слова, как «тузлук», «грохотка», «ястыки»; испытал на себе «очарование» тумана, принесённого морем, внезапного, непроглядного и очень холодного, который оставлял на одежде, волосах неправдоподобно крупные прозрачные капли; наконец, впервые попробовал уху и пельмени из свежего лосося.

3

Погода разыгралась не на шутку. Облака разрядились настолько, что проступило голубое небо, выглянуло солнце. Его широкие золотистые лучи окрасили в светлые, тёплые тона реку, голые жёлто-зелёные сопки, хмурые валуны.

Мы шли медленно, приноравливаясь к маленьким шагам Танюши. Низкий правый берег упирался в сопки, пологие и крутые, с глубоким, затенённым распадком, с рыхлым ноздреватым снегом, льдом, из-под которого бежал к реке прозрачный, холодный ручей. До «китового кладбища», цели нашего пути, было по-прежнему далеко. Мы так никогда не дойдём, если не прибавим шаг.

— Танюша, садись ко мне на плечи, — предложил я.

Она отрицательно покачала головой и на всякий случай взяла Лену за руку.

— Она боится, — пояснила Лена.

— Иди сюда — не бойся.

Танюша спряталась за маму.

— Бесполезно, говорю тебе.

Я решил добиться своего.

— Помнишь, как я катал тебя на велосипеде?

Я катал её по квартире на трехколёсном велосипеде, — толкал велосипед, она рулила и смеялась. Наконец, мне надоело катать её. «Ну, всё, — сказал я. — Теперь катайся сама». — «А я ещё хочу!» — «Танюша, я устал». — «Ты немножко отдохнёшь, а потом ещё покатаешь, ладно?»

Она кивнула, она не забыла, как я катал её на велосипеде.

— Тебе понравилось? — спросил я.

Она опять кивнула. Ей понравилось кататься на велосипеде. Я сел на корточки:

— Иди сюда. Тебе опять понравится.

Она доверчиво подошла ко мне. Лена с удивлением посмотрела на меня.

«Китовое кладбище» не соответствовало своему громкому названию: было неприметно. Несколько закруглённых белых рёбер, размером с оглоблю, и позвонков, напоминающих пеньки, плотно скрывала густая тёмно-зелёная осока. Если не знать о нём заранее, пройдёшь рядом и не заметишь.

Мы подошли к реке. Устье было напротив, — неширокое, с бурунами у левого и правого берега. Тёмное неспокойное море уходило за горизонт. Зелёные волны накатывались на пологий берег сильно, шумно, с брызгами, неслись тонким слоем воды, пены, стекали назад, и пузырьки воздуха проступали из чёрных камешков, — мелких, измельчённых в крошево. Блестевший берег быстро просыхал, темнел.

4

Я улетел из Хатырки на следующий день.

Погода наладилась: утренний туман рассеялся.

Хорошая погода у нас не означала, что вертолёт прилетит: должна быть хорошая погода в Беринговском и на перевале в Мейныпильгыне.

Анатолий Сергеевич прибежал ко мне с вытаращенными глазами и сообщил, что вертолёт летит! Он только что позвонил в аэропорт.

Я начал быстро собирать вещи, постоянно думая о том, чтобы не забыть что-нибудь. Наконец, собрал вещи. Присел на дорожку. И вышел на залитую ярким солнцем улицу. В сторону аэровокзала, — одиночного домика на краю посёлка, — неторопливо шли люди с чемоданами, рюкзаками, сумками.

Вертолёт, набирая высоту, сделал несколько кругов над посёлком. Дома уменьшились до размеров коробки из-под телевизора, двухсотлитровые бочки — до размера кирпича, большой корабль, с которого разгружали уголь и который находился далеко в море, уменьшился до размеров катера и приблизился к берегу.

Я сидел рядом с Анатолием Сергеевичем. Мы — попутчики до Москвы. Ему надо в Симферополь, мне — в Горький.

Накануне Валера Гречихин подарил мне пол-литровую банку с маринованной неркой собственного изготовления. Тонкие красные ломтики мяса выглядели вызывающе аппетитно. «Поспеет, когда приедешь домой», — сказал он. Не знаю, какой он срок подразумевал. Однажды он добирался до дома два месяца.

Я рассчитывал приехать домой через четыре дня: сегодня буду в Беринговском, завтра — в Анадыре, послезавтра — в Москве.

Я благодарен случаю, что познакомился с Леной. Никогда не забуду, как мы ужинали в Нагорном у знакомых её матери, как я прилетел в Хатырку и позвонил ей из коридора общежития, за окном которого был виден сельсовет. Думаю, что я не обидел, не обманул. Мне хотелось, как лучше.

СПЕКУЛЯНТ

Виктор Зуев предложил мне полететь в Якутск через Новосибирск. Я с недоумением посмотрел на него: самый удобный путь в Якутск — через Москву. Несколько ежедневных рейсов, самые большие самолёты, наличие свободных мест, — эти преимущества пути через Москву гарантировали, что мы без нервотрёпки доберёмся до Якутска. О количестве рейсов в Якутск из Новосибирска, я понятия не имел. Летают, может быть, несколько раз в неделю. Значит, нужна гостиница. А мест, как всегда, не будет. Но мы всё равно полетели через Новосибирск: кто-то из регулировщиков сказал Виктору, что на барахолке в Новосибирске, как он выразился, «на толчке», джинсы стоят дешевле, чем у нас в Горьком.

Лететь из Горького до Новосибирска три часа. Решив скоротать время, я достал из «дипломата» толстую газету, которую предусмотрительно купил на аэровокзале в ларьке «Союзпечати». Виктор вытащил из своего «дипломата» миниатюрные дорожные шахматы и предложил сыграть, как он выразился, «партеечку». Для него имело значение, каким цветом фигур играть. Игрок белых фигур ходил первым — то есть имел преимущество при равной силе соперника. По жребию ему достались чёрные фигуры. Он выиграл относительно быстро, — часа за полтора. Я играл плохо, на начальном уровне. Вторую партию Виктор опять стал играть чёрными фигурами, великодушно дав мне фору. Я поставил ему детский мат. Дай, думаю, попробую. Может, не заметит? И точно, — не заметил! Проигрыш детским матом ввёл Виктора в ступор. Некоторое время он отрешённо смотрел на шахматную доску. Мы опять расставили фигуры, но не успели доиграть партию до окончания полёта. На этот раз он, переоценив мои возможности, играл осторожно, — долго думал над каждым ходом, опасался подвоха.

Время от времени я смотрел в окно. А за бортом ничего не менялось. Мы летели над бескрайней однородной равниной облаков, напоминающих заснеженное поле. Казалось, что мы неподвижно висим в пространстве. В какой-то момент самолёт осторожно потащил нас вверх. Догадавшись, что мы сменили эшелон полёта, я, озадаченный, опять посмотрел в окно. Интересно, думаю, почему? Летели себе спокойненько. И вдруг под нами немного впереди перпендикулярно нашему курсу стремительно пролетел пассажирский самолёт, кажущийся чёрным, маленьким, оставляя аэродинамический след. Мы сменили эшелон, чтобы разойтись с ним на безопасном расстоянии. Через несколько секунду его уже не было. Меня поразила его скорость. Значит, с такой же бешенной скоростью летим и мы! Наше неподвижное висение в пространстве было кажущимся.

Город Новосибирск был, как говорят, молодым да ранним. Его основали меньше ста лет назад — в 1893 году, но здесь уже было полтора миллиона жителей. По численности населения он сравнялся с нашим городом. А наш город был основан на шестьсот пятьдесят лет раньше — в 1221 году.

В двадцати двух этажной гостинице «Новосибирск» мест не было. Меня это не удивило. Мест никогда не бывает. Началась нервотрёпка, о которой я предполагал. И где теперь ночевать? Если нет мест в гостинице, у которой двадцать два этажа, тогда в менее этажной гостинице мест не будет тем более.

Виктор предложил обратиться за помощью к заведующей отделом радиотоваров центрального универмага, находящегося рядом с гостиницей. Его замысел был бы логичным, если бы мы приехали к ним в командировку. Я сам тоже так поступил бы. Но мы были здесь проездом. Я усомнился, что заведующая поможет нам. Его предложение мне показалось авантюрным.

Наша просьба не показалась заведующей странной. Ознакомившись с нашими документами, она предложила нам отремонтировать телевизоры. У них было несколько неисправных телевизоров нашего завода. Если мы отремонтируем их, она поможет нам поселиться в гостиницу. Мы, естественно, согласились.

Виктор продал грузчику восемь умножителей по пятнадцать рублей за штуку. Он убрал деньги в карман, и на его лице появилось блаженство, удовлетворение. Любой на его месте тоже обрадовался бы: он заработал больше половины месячной зарплаты — сто двадцать рублей! Наш оклад был сто сорок рублей, плюс премия. Грузчик сам обратился к нам с просьбой продать умножители. Эта радиодеталь была дефицитной, востребованной, часто выходящей из строя.

Для отчёта он достанет неисправные умножители через телемастерскую. За один исправный умножитель можно было получить, как минимум, пять неисправных. А потом сдаст их на склад, указав в акте, что заменил их при ремонте.

Заведующая сообщила нам, что мы будем жить в гостинице «Новосибирск». Администратором была та же женщина, недавно сказавшая нам, что у них мест нет. Она поселила нас в двухместный номер на пятнадцатом этаже.

Цены на местной барахолке были такими же, как у нас в Горьком. А некоторые товары стоили ещё дороже. Например, немецкие кроссовки стоили здесь двести рублей. Меня поразила эта цена, показавшаяся мне сумасшедшей. На цену влияет количество товара. Возможно, мы пришли в «неурожайный» день.

Крупные поставщики товара на барахолку, — это, как говорят, тайна покрытая мраком: спекуляция была уголовным преступлением. Исчерпывающую правду знали сами поставщики и правоохранительные органы.

Моряки, иностранные туристы — не были крупными поставщиками. Как я предполагал, — директоры магазинов и торговых баз. Привезут, например, на торговую базу тысячу пар немецких кроссовок по цене пятьдесят рублей. А такое количество на весь город — это капля в море. Часть сразу «рассосётся» по своим да нашим. Другую часть продадут знакомым спекулянтам. А те прямым ходом на барахолку. Даже десятирублёвая наценка делала директора «миллионером».

Барахолка представляла собой большую асфальтированную площадь, огороженную забором. Народу было много, как на ноябрьской демонстрации. Продавцы стояли длинными рядами, образуя живые коридоры. По этим-то коридорам ходили покупатели. Некоторые из продавцов тоже ходили с неизменной сумкой на плече, выставив напоказ свой товар.

Виктор купил английские джинсы и американские «варёные» штаны. Я не знал, что подразумевается под словом «варёные». Виктор тоже не знал. Называются так и всё. За джинсы он отдал сто шестьдесят рублей, за «варёнку» — сто восемьдесят. В обоих случаях к своему удовольствию сторговался по червонцу.

В гостинице он обнаружил, что «варёные» штаны уже кто-то носил. Он замочил их в ванной. И вдруг громко, как мне показалось, испуганно позвал меня. Я, встревоженный, прибежал. Вода в ванной была неестественно тёмно-синего цвета, как будто штаны перед продажей густо обработали синькой.

— Жена меня убьёт, — расстроено сказал он. — Скажу, купил не за сто восемьдесят, а за сто пятьдесят или даже за сто сорок рублей

Знаменитый Новосибирский Академгородок меня немного разочаровал. Мы включили его в нашу культурную программу. Несколько неприметных научно-исследовательских институтов с обычной архитектурой в хвойном лесу — и это всё. В моём воображении, обманутом громкими названиями учреждений, Академгородок представлялся футуристическим городом. Институт ядерной физики, Институт неорганической химии, Институт теплофизики. Мы с интересом посмотрели, как некий мужчина угостил белку долькой яблока. Белка, нервно озираясь по сторонам, осторожно слезла с дерева, взяла из его рук яблоко, и со всей мочи, наверное, удивляясь своему безрассудству, ломанулась обратно на дерево. Мы выпили по бутылке пива и вернулись в гостиницу.

Новосибирск был крупным транспортным узлом. Его аэровокзал был больше нашего. Рейсов в Якутск было несколько в день.

Мы полетели ночным рейсом. Самолёт был полупустой. Я люблю полупустые самолёты. Мы сидели на разных рядах, комфортно занимая сразу три кресла. Время полёта до Якутска было три с половиной часа.

Случайно посмотрев в окно, я вдруг обнаружил, что Луна находится внизу — под крылом самолёта. Меня это поразило. Луна не могла находиться там! Она могла находиться под крылом самолёта, если бы мы летели кверху ногами. По всей видимости, я видел отражение Луны. Отражение было качественным, как от зеркала. От чего она отражалась, — не знаю. От земли — не могла. Значит, наверное, от облаков. Я не видел ни облаков, ни звёзд, ни земли. Мы находились в неком чёрном пространстве, равномерно подсвеченном Луной. Я посмотрел вверх, прижавшись к окну. Но Луны не увидел. Я перешёл к противоположному борту. Луны отсюда тоже не было видно. Тогда я позвал Виктора и указал на Луну:

— Почему она внизу?

Он, как мне показалось, долго удивлённо смотрел вниз. Затем посмотрел вверх, отыскивая настоящую Луну. Потом плотно прижался к окну, продолжая смотреть вверх, как будто хотел высунуть голову наружу. Перешёл к окну другого борта и опять посмотрел вверх. Наконец сел рядом со мной и, не найдя объяснения, весело сказал, показав рукой крутое пике:

— Сейчас, как «Челленджер»! — Он имел в виду американский космический корабль многоразового использования, взорвавшийся сразу после старта.

Город Якутск был столицей большой автономной республики, на территории которой могли бы уместиться пять государств равных Франции. Он находился в среднем течении дикой реки Лены, несущей свои воды по стыку Среднесибирского плоскогорья и Горной страны, могучие хребты которой протянулись от Северного Ледовитого океана до Тихого. Плотность населения республики была маленькой. Общее количество — примерно миллион человек, из которых двести тысяч жило в Якутске. Безлюдность объяснялась суровым климатом. Обычная рядовая зимняя температура в Якутске была минус сорок градусов. А в селе Оймякон, находящегося в приполярных широтах Якутии, известного, как один из «Полюсов холода», однажды зимой было минус семьдесят восемь градусов.

Мы работали на торговой базе. Неисправных телевизоров было около пятидесяти штук. Жили в гостинице «Спорт» в четырёхместном номере.

К нам подселили спортсмена, молодого парня, занимавшегося стрельбой из лука. Первое утро этот «лучник» замучил нас подготовкой стрел к соревнованию. Поставив две стрелы под небольшим углом и соединив их в вершине, он спускал по ним третью стрелу, — бесконечное количество раз. Стрелы были металлические. Металлический звук катящейся стрелы мешал спать. Он начал катать стрелы в шесть утра. Катит и катит, как одержимый. Мне хотелось сделать ему замечание, но никак не решался: мне это казалось нетактичным. Иди на улицу и катай их хоть до упада! Он понимал, что мешал нам спать, но настырно, недовольно нахмурив брови, продолжал заниматься своим нехорошим чёрным делом.

Этот парень был местный, из какого-то соседнего посёлка. Виктор спросил его, сколько здесь стоят джинсы? Тот ответил, что двести пятьдесят рублей. Дешевле мы не найдём. Ещё он рассказал, как однажды в Москве, в которой был на соревнованиях, ему продали две кроссовки на правую ногу. Обманули его.

Виктор, заинтересованный заоблачной ценой, решил продать свои джинсы и штаны. Он уже в них разочаровался. Джинсы он продаст за двести пятьдесят рублей, не новые «варёные» штаны — за двести. «Итого, четыреста пятьдесят», — подытожил он и радостно улыбнулся. Причина для радости была: если его план осуществится, он заработает девяносто рублей — половину месячной зарплаты.

Территория местной барахолки была заметно меньше новосибирской. Покупатели ходили между длинных рядов столов, заваленных товаром. На деревянном заборе, которым была огорожена барахолка, тоже висели различные платья, юбки и куртки. Какой-то мужик продавал подзорную трубу. Желающих посмотреть в трубу было много: образовалась даже целая очередь. Но никто не покупал. Посмотрят и отойдут. Мне, кстати, тоже хотелось глянуть.

Сначала Виктор решил избавиться от «варёных» штанов. Двести рублей — такая цена отпугнула первых двух покупателей. Виктор снизил цену на десять рублей. Третьему покупателю эта сумма тоже показалась большой.

Похоже, вдохновивший Виктора «лучник», ошибся, выдав свой, очевидно, небогатый личный опыт за закон природы. Говорит, не найдёте дешевле двухсот пятидесяти рублей. А у Виктора за двести никто не хотел брать. Цены изменчивы, как погода. На рынке два дурака — один продаёт, другой покупает. Если, например, в прошлом году этот «лучник» не нашёл джинсы дешевле, чем за двести пятьдесят рублей, это не означает, что в этом году найти дешевле невозможно.

К нам подошёл, не задерживаясь, парень и, сообщив, что ожидается облава, быстро затерялся в толпе. Облава, конечно, могла быть. Но насколько парень был искренним? Возможно, он запугивал конкурента.

Барахолка предназначалась для продажи личных вещей. Продажа товара, как промысел, была строго запрещена. В худшем случае можно было угодить в тюрьму на два года с конфискацией имущества, в лучшем — отделаться трёхсотрублёвым штрафом. Милиционеры регулярно устраивали рейды, изымали товар. Спекулянты страховались: у них была с собой незначительная часть товара.

Виктор сразу убрал штаны в сумку. Больше он их не вытаскивал.

— А вдруг, действительно, ОБХСС-ники? — сказал он. — Я лучше сам «варёнку» изношу. А жене скажу, что купил за сто рублей.

В БОГАТОМ КРАЮ

Месторождение алмазов на западе Якутии — причина основания города Мирный. Карьер находился межу городом и аэропортом. Вблизи он казался устрашающей пропастью, а с высоты приземляющегося самолёта — громадной дырой: его глубина была полкилометра, диаметр — больше километра.

К аэровокзалу подступали высокие насыпи породы. Её привезли из карьера или с горно-обогатительного комбината. Эти высокие отвалы я принял сначала за сопки, которые сливались с отвалами без чётких граней, катились волнами за горизонт. Растительность вблизи была скудная: у привокзальной площади зеленел островок берёзок, да вдоль дороги в город было немного лиственниц и сосен.

— Эти отвалы, какой высоты? — спросил я Виктора Зуева, сидевшего на лавке рядом со мной.

— А я знаю?

— А на глазок?

— Однажды Чебурашка попросил крокодила Гену насыпать десять килограммов соли, — Виктор радостно улыбнулся, предвкушая удовольствие от того оглушительного, ошеломляющего эффекта, который, как он надеялся, произведёт его рассказ. «А у меня такой гири нет», — ответил крокодил. «А ты насыпь приблизительно — на глазок». — «Насыпь себе в глаз, придурок!»

Он любил отвечать подобным образом. Я бы не сказал, что это мне нравилось. Помню, он жевал конфету. «Конфету жуёшь?» — спросил я. Сам не знаю, почему спросил: любому было бы понятно, что он жуёт конфету. «Нет, Алексей, — он засмеялся, — носки стираю!»

Уже месяц, как мы были в командировке. Работали в Якутске, Нерюнгри, Алдане, Хандыге и Мирном.

Наша командировка напоминала своеобразную экскурсию по месторождениям. Города Нерюнгри и Алдан тоже основали из-за полезных ископаемых. В Нерюнгри добывают уголь, в Алдане — золото.

В Нерюнгри я специально сходил на угольный карьер, находящийся рядом с городом. Высокие отвесные угольные стены карьера, экскаватор-монстр с невероятно большим ковшом, громадные самосвалы — всё это меня, конечно, впечатлило. В Алдане я впервые увидел драгу, большую серьёзную машину, извлекающую из реки золото.

На площади у аэровокзала города Мирный мы ждали автобус в посёлок Чернышевский, названный в честь известного писателя и революционера Н. Г. Чернышевского, сосланного в эти места сто лет тому назад по распоряжению царя. Революционеры считали царя плохим, а себя они считали хорошими.

Наконец подъехал автобус — комфортный «Львовский», с мягкими откидными креслами, со шторами на окнах.

Народу на остановке собралось порядочно. Билеты продавал шофёр. Увлекаемые толпой, мы понеслись на штурм двери.

— Каждый день одно и тоже! — с трудом открыв дверь, заорал шофёр. — Сломаете! По одному!

По обе стороны дороги, по которой мы ехали, меняли друг друга сопки с хвойным лесом, обнажёнными скальными выступами, разнокалиберными камнями — от маленьких, напоминающих щебень, до впечатляющих валунов. Мелькали телеграфные столбы. Основания некоторых столбов были помещены в колодезные срубы, наполненные камнями.

Дорога была превосходная: мы не ехали, а мчались. Хорошее состояние дороги меня приятно удивило. Я думал, дорога будет отвратительной, такой же, как из Нерюнгри до Алдана.

Казалось, ничто не предвещало нервотрёпки: дорога была федеральная, прорисованная на карте жирным красным цветом, — то есть такой же хорошей, как, например, от Горького до Москвы. Мало того, что она оказалась грунтовой, так её ещё словно разбомбили. Нас постоянно резко и сильно кидало в самые неожиданные стороны. А в салоне стояла густая серая пыль. Временами, дышать было невозможно! Я жалел, что у меня не было противогаза. Это испытание продолжалось не час и не два, — мы дышали пылью, кидаемые из стороны в сторону, шесть часов. Когда мы приехали в Алдан, я обратил внимание, что незанятые сидения покрыты толстым слоем пыли. Что это означает? Значит, столько же пыли было и на мне! Я встряхнул свой пиджак, — мне показалось, что я встряхнул мешок из-под картошки. А когда я мылся в душе, с моей головы вдруг потекла пугающе бурая вода, как с грязной половой тряпки.

На мой взгляд, самая интересная поездка у нас была из Хандыги в Якутск. Мы прилетели в Хандыгу из Якутска на самолёте, а обратно поехали на скоростном теплоходе. Посёлок Хандыга находится на реке Алдан, Якутск — на Лене.

В моём воображении дикие берега необузданных рек представлялись невостребованным складом не­сметных богатств, интригующих тайн, ждущими своих исследовате­лей. На самом деле всё оказалось гораздо прозаичней. Какие бы живописные берега ни были, какие бы тайны ни скрывали, они скоро надоедают, становятся обычными — особенно, если хочется есть. Мы ехали двенадцать часов: между Хандыгой и Якутском по рекам шестьсот километров. Буфета на теплоходе не было. Мы не запаслись продуктами.

В устье Алдана я вышел на палубу. Я сам определил, что мы в устье: во-первых, берега раздвинулись далеко; во-вторых, теплоход стал устойчиво поворачивать налево, к Якутску. Возможно, мы были уже на реке Лена. Опиравшийся на подводные крылья теплоход вдруг замедлил ход, — плавно лёг на воду и остановился. Хаотичные волны начали беспорядочно плескаться в борта. А потом я увидел моторную лодку, стартанувшую маленькой точкой с какого-то острова, густо заросшего лесом, и стремительно приближающуюся к нам. Наша остановка и моторная лодка — эти события, как оказалось, были связаны между собой. Матросы приняли с моторной лодки несколько больших холщёвых мешков, наполненных неизвестно чем. Я предположил, что в мешках была копчёная рыба.

Очертания местности вдоль дороги до посёлка Чернышевский незаметно изменились. Сопки отступили: открылась долина с одиночными лиственницами, кустарником, густой травой. Бежал прозрачный ручей, пенящийся на гладких валунах, заросший по берегам тальником, осокой.

В этом ручье могут быть алмазы. Особенность данной местности была заключена в том, что никто не скажет наверняка, что в ручье алмазов нет, — в быстрой, чистой воде на мелководье среди песка и гальки!

Виктор опорожнил бутылку пива и осторожно опустил её на пол. Бутылка вдруг покатилась по всему салону, громко звякая.

— Кто там бутылку кинул? — строго спросил шофёр и недовольно посмотрел в зеркало, в котором отражался салон. — Кто кинул, ещё раз говорю? Там взади ящик. Положите бутылку туда!

Посёлок Чернышевский основали строители Вилюйской ГЭС: городу Мирный и горно-обогатительному комбинату нужно было электричество. Дома были и деревянные, и каменные. Очевидно, сначала посёлок был деревянным. Затем построили каменные многоэтажные дома. Некоторые многоэтажки высоко торчали над землёй на сваях. Воздушная прослойка сохраняла замёрший грунт, находившийся на глубине метра-двух, и фундамент дома не деформировался.

Мы управились с работой до обеда. Пришли в кабинет к заведующей магазином отметить командировочные удостоверения и акты.

— А днём нельзя уехать в Мирный? — спросил Виктор. Автобусы ходили два раза в сутки, — утром и вечером. Если мы уедем днём, мы успеем на вечерний самолёт в Москву. Город Мирный был связан с Москвой воздушным сообщением. Посёлок Чернышевский был последний в нашей командировке.

— У нас ещё десять «Фотонов». Возьмётесь? — предложила заведующая.

«Фотоны» выпускали в Симферополе. Мы отремонтируем их, если нас заинтересуют материально.

— И по какой цене? — спросил я.

— Пятнадцать рублей за телевизор.

— По прейскуранту — двадцать пять, — возразил Виктор.

— По прейскуранту нам в бытовке отремонтируют.

Нам не приходилось выбирать. Нас устраивала оплата по пятнадцать рублей. Всё равно всех денег не заработаешь. Сто пятьдесят рублей придутся нам очень кстати!

Первый телевизор не включался — сгорел предохранитель: выбило диод в блоке питания. «Пятнадцать рублей», — начал считать я. В другом — не было красного цвета: оборвалось сопротивление на плате кинескопа. В третьем телевизоре не было звука: выпала лампа 6П14П из панельки. В четвёртом не было растра — пробило конденсатор в задающем генераторе строк. Итого — шестьдесят рублей!

К вечеру мы записали на свой счёт десять отремонтированных телевизоров. Деньги нам выдадут завтра утром в конторе.

Заведующая пообещала помочь с гостиницей.

— Отвезёшь их к музыкантам, — сказала она шофёру, молодому парню, который приехал за нами. — Так Рудаков распорядился.

По всей видимости, в гостинице мест не было.

— А музыканты — это кто? — спросил Виктор шофёра, усаживаясь в машину, УАЗ-ик с брезентовым верхом. — В каком смысле?

— В прямом, — вдруг засмеялся тот. — Играют в ресторане!

Указав на низкий лес, подступающий к поселку, — у нас сосны, ели выше, наверное, в два раза — я высказал предположение, что в таком лесу нет крупных зверей. Шофёр не согласился и рассказал, как охотился на медведя и про рыбалку. «А какие места на речке, какие места! — на его лице появилось восхищение. — Вам надо обязательно посмотреть!» Чем дольше он рассказывал о реке, охоте, тем больше я проникался мыслью о том, что наша встреча на этом не закончится, что мы съездим с ним на рыбалку, посидим у костра.

У крыльца деревянного дома, разделённого на две квартиры, курил светловолосый парень.

— Привет! — шофёр поздоровался с ним за руку, как со старым знакомым. — Эти ребята будут жить у вас. Так Рудаков распорядился.

— Рудаков? — тот окинул нас недоумённым взглядом.

— Рудаков, — подтвердил шофёр.

— Но у нас две койки и обе заняты.

— Ты пойми, Рудаков распорядился!

— Мне всё равно. Если согласны спать на полу, то пожалуйста.

Шофёр пошёл к машине с сознанием выполненного долга. Его задача состояла в том, чтобы привезти нас на место. Я посмотрел ему вслед. Заинтригованный его рассказом о рыбалке, мне хотелось ещё раз встретиться с ним, съездить на рыбалку. У него была моторная лодка. Но мы больше не встретились.

Квартира была однокомнатная. Обстановка — спартанская: две железные кровати, стол, два стула, шифоньер.

— У нас даже постелить на пол нечего, — сказал парень.

Спать на голом полу, откровенно признаться, мне не хотелось. По кислой физиономии Виктора я понял, что ему тоже не хочется.

Вошёл ещё один парень, чем-то озабоченный, — увидел нас и вопросительно посмотрел на своего товарища.

— Поздравь нас, Сергей, с квартирантами! — улыбнулся тот. — Представляешь, сейчас приехал какой-то мужик и сказал, что какой-то Рудаков распорядился поселить этих парней у нас!

Походило на то, что Сергей тоже не знал, кто такой Рудаков.

— Ладно, мы опаздываем, — сказал он после минуты общего молчания. — Вот ключ, — он положил ключ на стол. — Кинете в почтовый ящик, если пойдёте куда.

— Будем спать на полу? — сказал Виктор, когда они ушли.

— Я предлагаю сходить в гостиницу.

Гостиница находилась за посёлком в лесу. Я ожидал увидеть дом барачного типа — вроде гостиницы «Чайка» в Хандыге, где мы жили в номере на втором этаже с выбитым оконным блоком. Перед нами предстал странный интересный дом — треугольное сооружение из стекла от земли до конька с деревянным пристроем. Я впервые увидел такую необычную гостиницу! Стеклянное сооружение было холлом, а в пристрое находились номера. За гостиницей был крутой спуск к реке Вилюй, которую перегораживала плотина гидроэлектростанции. Виднелось обширное водохранилище. Холмистые берега реки и водохранилища были покрыты лесом.

Администратор, женщина в возрасте, незаметно сидела в глубине холла за обыкновенным столиком.

— Знаете что, места у нас есть, — задумчиво сказала она. — Подождите немного. Гостиница ведомственная. А нас, знаете, как ругают, если мы селим без разрешения? — на её лице появилось озабоченное выражение. — Так что, не поселю. Звоните вашему начальству, чтобы договорилось с нашим.

Я взял справочник.

— Заведующей позвонишь? — спросил Виктор.

— Директору ОРС-а.

Не успел я набрать номер телефона, как женщина сказала:

— Так и быть — поселю. Только напишите благодарность, что я такой-то и такой-то выражаю благодарность, — она назвала себя. — Потому что она добрый, отзывчивый человек. Или как-нибудь по-другому. Что она, мол, заслуживает уважения. Понимаете? — она подала нам книгу отзывов.

Ужинали в ресторане, находившемся в центре посёлка. Зал был с низким потолком, затуманенный дымом сигарет. Разговоры слились в монотонный гул, звенела посуда. На сцене играл ансамбль — знакомые нам ребята и ещё двое.

Мы заказали селёдку, бифштекс, триста грамм коньяка: кроме коньяка и шампанского ничего другого из спиртного не было.

Если бы не музыканты и обслуживание, могло показаться, что мы были в столовой: посетители были в повседневной одежде. Сосед по столику напротив меня был в застиранном джемпере, из выреза которого выступала неопрятная рубашка с протёртым на изгибе воротником. Сосед слева был в глухом свитере.

На музыкантов не обращали внимания. Они видели это — играли без энтузиазма, по обязанности, с большими перерывами.

Нам принесли селёдку, порезанную на ломтики и присыпанную кругляшами лука, бифштекс с жареной картошкой и яйцом, консервированным горошком, коньяк в графинчике.

— Здесь ровно триста? — спросил Виктор, наливая мне.

— Будем надеяться.

— За удачные дни, — он поднял рюмку.

Вкусовые качества селёдки соответствовали её аппетитному виду. Она была нежной — ломтики таяли во рту.

— Предупредим музыкантов? — предложил я.

— Насчёт чего?

— Что мы поселились в гостиницу.

— Сами догадаются.

Вкусовые качества бифштекса, яйца и картошки тоже соответствовали их аппетитному виду.

— Послушайте, — сказал сосед по столику слева от меня, седой мужчина в свитере. — Вы, я вижу, приезжие?

— Да, — кивнул Виктор.

— Работу ищете?

— Мы в командировке.

— А в какую организацию?

— В магазин.

— Понятно, — кинул он и задумался.

— Не скажете, — я обратился к нему, — карьер в Мирном — единственное место, где добывают алмазы?

— Зачем тебе?

— Интересно.

— Разбогатеть хочешь? — он снисходительно посмотрел на меня.

— Не хочу я ничего!

— Проблема не найти, а продать. Кому ты продашь?

— Здесь они не найдут, — вдруг сказал другой сосед.

— А ты откуда знаешь? — седой с интересом посмотрел на него.

— Знаю.

— Знает он!

— Я, между прочим, пятый год буровиком!

— Ну и много в Мирном добывают? — спросил я.

— Тебе никто не скажет, — седой задумчиво отрицательно покачал головой. — Сколько породы перевезено, это можно узнать — в том же гараже. А так никто тебе не скажет.

— Не знаю я. А ты сам-то знаешь?!

Далее их разговор принял специальный характер, — я перестал понимать их. Седой сказал буровику: «Ты там работал. А я это предприятие построил». Это была одна из немногих фраз, которую я понял. Они задавали друг другу вопросы, уточняли, соглашались. Наконец выяснив всё, удовлетворённо замолчали.

— Не пойму никак, — седой опять обратился к нам, — зачем вы в магазин приехали?!

— По предторговому ремонту, — разъяснил Виктор. — На телевизионном заводе работаем.

— Телемастера? — удивился он. — Знаете что, — его лицо приняло деловое выражение, — я знаю посёлок, где у многих сломаны телевизоры. Вот куда вам нужно. Заработаете.

— А что за посёлок? — спросил я.

Он назвал и объяснил, как проехать.

Зал незаметно пустел. Музыканты уже не играли. Расплатившись, ушёл седой мужчина. Затем ушёл его оппонент, буровик с пятилетним стажем. После него осталась незаконченная бутылка шампанского.

— Может того? — предложил Виктор. — Всё равно пропадёт.

Он налил шампанское в фужеры.

— Поедем в посёлок? — спросил я.

— Слушай ты его больше. Да и как ты себе это представляешь? Пойдёшь по посёлку, будешь спрашивать? Я вон тогда был в Оренбурге. Нет — в Уральске. Или в Оренбурге? — он задумался. — В общем, я где-то был и поверил одному мужику, — говорил то же самое. Я два часа добирался на автобусе! Ну, думаю, сейчас нарасхват пойду. Зашёл в продуктовый магазин и начал предлагать свои услуги. И никто не согласился. Смотрели, как на афериста!

Смакуя шампанское, Виктор вдруг допил его глотком:

— Я сейчас приду, — он поднялся со стула и пошёл в коридор. Я проводил его взглядом. И вдруг увидел, что к столику возвращается наш сосед, буровик с пятилетним стажем, у которого мы выпили шампанское!

«Так он чего, не ушёл, что ли?» — подумал я.

Виктор стоял у двери в коридор, смотрел на меня и улыбался.

Усевшись за стол, мужчина увидел пустую бутылку:

— Не понял. А где моё шампанское?

— Мы его выпили.

— Как выпили?

— Мы тебе заплатим за шампанское!

— Не успел я сходить в туалет, а они — выпили!

Утром мы пошли с заведующей в контору, чтобы получить деньги за ремонт телевизоров. Контора была на окраине поселка. По одну сторону дороги были дома, по другую — поле, лес. Я никак не мог привыкнуть к тому, что лес здесь, наверное, в два раза ниже, чем у нас.

— А мы успеем на автобус в Мирный? — спросил Виктор заведующую: автобус отправлялся через час.

— Успеете, — её заинтересовало что-то на обочине — как оказалось, камень; она подняла его. — Это сердолик. Разновидность халцедона. Считается полудрагоценным камнем. Его надо отшлифовать. И если внутри будут кольца, тогда это будет агат. Возьмите на память, — и подала камень Виктору.

Он взял камень с таким выражением, как будто над ним пошутили.

— А почему вы себе не взяли, если он полудрагоценный?

— У меня есть коллекция.

— Дай-ка посмотреть, — попросил я.

Сердолик был жёлто-красного цвета, с выбоинами. Я попытался рассмотреть кольца, но ничего не увидел. «А может, он ему не нужен?» — я с надеждой посмотрел на Виктора. «Нужен», — говорил его взгляд. Когда я вернул камень, он тоже посмотрел его на свет.

— Что-то не пойму, про какие кольца вы говорили?

— Он должен иметь рисунчатую структуру.

Я с пристальным вниманием посмотрел на обочину. В голову лезла идиотская мысль: если валяются полудрагоценные камни, то почему не могут валяться драгоценные — алмазы, например! Везде лежал пыльный щебень.

Получив деньги, мы пошли в гостиницу за вещами. До отправления автобуса осталось мало времени. Нам нужно было торопиться.

ВАЛЕРА И ЕГО ЖЕНА

Валера Садков приехал в аэропорт пьяный, с сильным запахом перегара, немытыми, засаленными взлохмаченными волосами, растопыренными усами, похожими на малярную кисть, отёкшим лицом. Его внешний вид неприятно поразил меня. Его, откровенно пьяного, могли не пустить в самолёт.

— Дак, ведь, сам понимашь, — он развёл руки, оправдываясь. — Дрова пилили.

Он купил «дрова» — несколько кубов берёзовых брёвен. Сосед помог распилить брёвна. У него была автоматическая пила. А затем они это дело обмыли.

Валера жил в деревне, рядом с городом. На работу добирался на электричке. Его дом был ветхий, покосившийся, из растрескавшихся сосновых брёвен, с замшелой крышей. В акте, составленном депутатом, было указано, что дом непригоден для жилья, построен семьдесят лет назад, один раз горел. Валера надеялся, что завод даст ему новую квартиру. Уже пять лет, как он стоял в очереди на жилье, по списку семнадцатый. Я спросил его, каким он был по счёту пять лет назад? «Дак, по-моему, и был семнадцатый», — сказал он.

В буфете Валера купил чаю с лимоном и обнаружил, что у него в кошельке «не хватат» сорока рублей, третей части аванса, который он получил для командировочных расходов.

— Жена вытащила! — он возмутился. — Смотри-ка, что делат баба!

Она забрала деньги, на которые ему надо жить в командировке, — платить за дорогу, гостиницу! Я, конечно, дам ему денег. А если бы он поехал один?

Его жена тоже работала в городе. Он позвонил ей. Она отпиралась, говорили, что не брала. Тогда он повесил трубку. А затем снова позвонил, стыдил её.

Командировка у нас была в Латвию, маленькую прибалтийскую республику. Города здесь были чистые, ухоженные, еда в столовых вкусная.

Половина жителей здесь были русские. Но я всегда попадал на латышей. Нас интересовало, как найти гостиницу, столовую, магазин? Мне отвечали по-латышски, указывали в другую сторону, либо вообще не отвечали. Приходилось спрашивать много раз. Всегда спрашивал я, — Валера держал себя так, как будто это была моя обязанность. Мне это надоело. «А ты, что молчишь?! — я возмутился. — Ты тоже спрашивай!» — «Я боюсь». — «Тебе, сколько лет? Представь, что ты один. Может, на русского попадешь. Может, ты счастливый!» И вот мы поехали на автобусе из Гулбене в Ригу. Валера подал шофёру десять рублей и попросил два билета до Риги. Тот ответил по-латышски. Валера испуганно посмотрел на меня. Потом опять сказал шофёру, что ему нужно два билета до Риги. «Гыр-гыр-гыр», — ответил шофер. Похоже, Валера дал мало денег. «Дай ещё десять рублей», — сказал я. Шофёр дал ему два билета, сдачу. Мы сели на свободные места, рядом с водителем. Спинка моего кресла была откинута. Женщина сзади сказала мне по-латышски, чтобы я поднял спинку. Я не понял, и она показала жестом. Обычно, спинка сидения поднималась с помощью кнопки в подлокотнике. Я пощупал, посмотрел, — кнопки не было. «Не знаю, как поднимается», — я сказал шоферу, который смотрел на меня. «А что здесь непонятного?» — он вдруг сказал чисто по-русски и показал, как поднять спинку — с помощью рычага у сидения.

Мы вернулись домой через Москву, — приехали на поезде в три часа ночи. Я предложил Валере переночевать у меня. Он отказался. Сказал, что дождётся «перву» электричку, которая будет через час.

Валера приехал на работу без отчётных документов — командировочного удостоверения, отмеченного печатями магазинов, проездных билетов и гостиничных квитанций. Он сказал начальнику нашего подразделения, что забыл документы дома. А мне сказал, что жена спрятала.

— Зачем? — удивился я. — Какой в этом смысл?!

— А чтобы мне было хуже. Что делат баба!

Он приехал домой в пять утра и лёг спать. Она разбудила его и сказала растопить печку. А он отказался.

— В прошлый раз вытащила деньги. Звоню. Она давай отпиратца. По морде дать? Дак посадит. Боюсь я. Поднимат меня, а я не встаю. Только лёг — в пять утра. Психанула. Опять не по её! Ну, думаю, сейчас что-нибудь спрячет. И точно — нет командировки! Я, бывало, в доме у матери документы спрячу. Дак она к матери придёт, сыщет. Дура!

Мы опять поехали в командировку, — на этот раз в Краснодарский край, по следам Андрея Якубова, который забраковал восемь телевизоров с неисправными кинескопами в городах Славянск-на-Кубани, Усть-Лабинск, в станицах — Тбилисская, Хопёрская, Чекон. Кинескопы выходили из строя настолько часто, что, например, за прошлый год я заменил их больше, чем предохранителей.

Валера приехал в аэропорт за десять минут до окончания регистрации на рейс. Я ждал его около часа и думал, что он опоздает. Сам, без него забрал кинескопы из камеры хранения, зарегистрировался, заплатил за лишний вес багажа, дал грузчикам на бутылку, чтобы они осторожно погрузили кинескопы.

— А позже ты приехать не мог? — раздражённо спросил я.

— Электричка опоздала на полчаса!

— Деньги все на месте? Жена не взяла? — Меня не смягчило его оправдание: я один корячился с кинескопами!

— Деньги-то все. Сегодня не так. Кошелёк не нашла. Дак спрятала ботинки, пиджак и куртку!

Только после этих слов я обратил внимание на его одежду, — у него была старая болоньевая куртка с заплатками, дырами от сигарет, мятые джинсы, с бурыми потёками грязи, расстёгнутой ширинкой, зимние ботинки с оторванными язычками.

— У тебя расстегнулась ширинка, — примирительно сказал я, сдерживая смех. — Ты просил жену, чтобы отдала одежду?

— Я не хочу унижаца. Собрался и ушёл.

Я опять посмотрел на Валеру — на его заплатанную куртку, мятые джинсы, зимние ботинки с оторванными язычками!

— Ты их на помойке нашёл, эти ботинки?

— Я в них дрова рублю.

Забраковать кинескоп и заменить его — работа разная. Андрей Якубов ездил налегке — с «дипломатом» и сумкой. Мы ездили с кинескопами.

Камера хранения в аэропорту Краснодара стала нашей базой. Наши города и станицы были в разных концах края. Мы отвозили кинескоп, меняли, возвращались в аэропорт за следующим кинескопом.

Наконец дошла очередь до станицы Чекон. Автобус ехал до этого населённого пункта дольше, чем мы предполагали. Было уже полседьмого вечера. Магазин скоро закроется. Обычно, они работали до семи. А мы ещё ехали. И неизвестно, сколько времени ещё будем ехать. Я не был уверен в том, что в Чеконе есть гостиница. Если гостиницы не будет, где будем ночевать, — на улице? Ни наши соседи, ни шофёр тоже ничего не знали про гостиницу в Чеконе.

Время неумолимо приближалось к семи. Уже было без пятнадцати семь! А мы по-прежнему ехали.

— Будете выходить? — спросил шофёр и кивнул на дорожный указатель, на котором было написано, что до Чекона три километра. Я растерялся. Чекон находился в стороне от главной дороги. До него было три километра! Автобус не заезжал в Чекон. А у нас было два кинескопа. Упакованные в коробки, они мало чем отличались от двух телевизоров. Тащить их на себе три километра было удовольствием ниже среднего. Не успели мы с Валерой переглянуться, а поворот на Чекон остались сзади, и с каждой секундой мы отъезжали всё дальше и дальше!

— А следующая, какая станица? — спросил я.

— Юровка.

— А там гостиница есть?

— Понятия не имею.

Шоссе делило Юровку на две половины. Автобус здесь не останавливался. Мы решили, что в Юровке гостиницы тоже нет.

Мы доехали до конечного пункта маршрута автобуса, — до станицы Старотиторовская, которая находилась в тридцати километрах от Чекона. Гостиница оказалась закрытой на ремонт. Неприятно оказаться у закрытой на ремонт гостиницы с багажом в незнакомом населённом пункте. Нам подсказали про общежитие какого-то предприятия. В этом общежитии, с поломанными дверями, шкафами, столами, мы ночевали в одной комнате с шофёром, который завтра утром уезжал в Краснодар. Чекон был по пути, и шофёр сказал, что довезёт нас.

Мы приехали в Чекон в семь утра — за два часа до открытия магазина.

…Товаровед попросил нас отремонтировать его личный телевизор. Перед его домом росли грецкий орех, дикий абрикос «жарделя». Эти чудные деревья были перед каждым домом. Они росли здесь, как у нас берёзы. Двор перекрывали дуги, оплетённые виноградом. У его друга тоже был сломан телевизор. Мы поехали к нему. И этот друг угостил нас ужином. Пришли ещё какие-то люди. Мы ели шашлыки, свежие овощи, зелень. Я пил домашнее вино. Валера — самогонку.

Валера приложился к самогонке, как следует. Обычно, скромный, сдержанный, мало разговорчивый, готовый всегда уступить, он вдруг преобразился. У него закончились сигареты, и он потребовал дать ему закурить! Он отремонтировал телевизор. Ему теперь все обязаны! Он получил сигарету и услышал, что в таких штанах, как у него, ходили на Кубани ещё до революции. Тогда Валера начал расхваливать нашу Волгу, Керженецкие леса. «В вашей Волге можно только ноги полоскать!» — ответили ему. «Зато у вас грибов нету!» — парировал он. «А у вас виноград не растёт и персики!» Я сказал Валере, что ему хватит пить. Он снисходительно посмотрел на меня. На его растопыренных усах висели крошки хлеба. И выпил ещё! Его куртка висела на спинке стула, рубашка вылезла из-под старого, съеденного молью джемпера, ширинка опять расстегнулась. Замок молнии был сломан, и молния постоянно расстёгивалась. Он хотел казаться значительным, но поскольку был пьяным и в такой одежде, его не воспринимали серьёзно. Скажи, кто твой друг, и я скажу, кто ты. На меня тоже смотрели подозрительно. В нашей компании была красивая девушка, подружка хозяина дома. Я сидел рядом с Валерой. Он откровенно подтолкнул меня к ней и заговорчески подмигнул. Мне сразу стало нехорошо. Чужой дом, незнакомые люди.

— Извините, — я поднялся из-за стола. — Нам — пора.

Мы опять вернулись домой через Москву: самолеты из Краснодара в Горький были три раза в неделю, а в Москву — несколько самолётов в день.

Я приехал на работу. Валера курил в коридоре у окна, помятый, с взлохмаченными волосами. Я поздоровался с ним и увидел, что у него сильно распухла щека.

— У тебя зуб болит?

— Давайте начинайте, начинайте! — он вдруг вспылил. — Вам нужон мальчик, над котором можно посмеятца. Вы без этого не можоте. Ну, ударили меня, ударили! Теперь ты доволен? Да? Смейся!

Я с недоумением посмотрел на него и пошёл в общую комнату, сел за стол рядом с Андреем Якубовым, крупным, бородатым регулировщиком:

— Что-то сегодня Валера не в духе.

— Будешь не в духе, — он засмеялся. — Жена ударила его табуреткой!

Специальность телемастера сделала Валеру в своей деревне необходимым человеком. Он ремонтировал качественно, брал недорого. К нему постоянно обращались. Сначала он отдавал деньги жене, затем — часть денег, наконец, совсем перестал отдавать, считая «шабашку» своей законной добычей. Жена уговаривала его и по-хорошему, и по-плохому, — пугала, что расскажет начальству: радиодетали он брал на заводе, а затем списывал на телевизоры, которые ремонтировал в командировках. Наконец, её терпение лопнуло. Она решила пожаловаться начальнику нашего отдела. Я представлял её страшной, похожей на бабу Ягу. Она оказалась розовощёкой, плотной, круглой женщиной, с мягкими, приятными чертами лица.

Я увидел их — Валеру и его жену — на улице, у крыльца отдела. Она сидела на лавочке, выглядела строго, непреклонно. Походило на то, что она приняла какое-то решение, и никто её не сможет переубедить. Валера стоял перед ней с просящим, умоляющим видом.

Наш начальник смутился, растерялся, не знал, как держать себя с этой женщиной, что ответить ей. Наверное, любой растерялся бы на его месте.

— Накажите его! — требовала она. — Он ворует детали на заводе! Ни стыда, ни совести! Шабашит направо и налево. Ремонтироват телевизоры. А деньги мне не отдаёт. Всё пропиват! Вы скажите ему, чтобы он, — она показала пальцем на Валеру, — отдавал деньги мне!

Мне было интересно посмотреть на жену Валеры после всего того, что я узнал о ней.

ЛЮБИМАЯ ТЕРРИТОРИЯ

Я вышел из отдела на улицу. Меня сразу обдало горячим воздухом и ослепило солнцем: наш отдел находился в полуподвале жилого дома, комфортно прохладном, затенённым кустарником и деревьями. Я надел солнцезащитные очки. Вдруг кто-то окликнул меня, — как оказалось, Андрей Якубов: он курил, сидя на лавочке, находившейся напротив нашего отдела, в тени деревьев.

Ему тоже надо на завод. Мне надо получить в бухгалтерии деньги для командировочных расходов. А ему — получить на складе радиодетали. Мы пошли на автобусную остановку. Наш отдел находился не на территории завода.

Андрей решил купить в киоске «Союзпечати» программу передач на следующую неделю. Продавец сказала, что программы будут завтра. Если бы мне понадобилась программа, а её не оказалось, я сразу пошёл бы дальше по своим делам. Андрей начал внимательно осматривать товар. Сначала он смотрел на газеты, потом — на журналы, затем — на сувениры, ручки и карандаши. Наконец он купил аскорбиновой кислоты, — несколько крупных таблеток в красивой упаковке.

— Сыну, — пояснил он. — Аскорбинка лучше, чем жвачка. Когда он пузырь выдувает, у меня сразу перед глазами возникает противная скользкая мокрая лягушка. У неё тоже появляется пузырь, когда она квакает.

Мы ждали автобус в тени деревьев: ещё не было десяти утра, а солнце палило немилосердно.

— Сегодня напевал всё утро: «Секс, секс, как это мило. Секс, секс — без перерыва». Не знает, что это такое, а поёт.

— Кто поёт? — я не понял.

— Сын. Сейчас по ящику чего только не передают. А дети, как магнитофоны — схватывают на лету. Человеческий мозг имеет такую особенность, — хорошее не запомнит, а ерунду, — пожалуйста. Уже анекдоты рассказывает, представляешь? — он удивленно посмотрел на меня. — Буратино пообещал Мальвине рубль, если она залезет на дерево. Она залезла и рассказала черепахе Тортилле. «Какая ты глупая, — сказала черепаха. — Он хотел посмотреть на твои трусики!» На следующий день Буратино опять попросил Мальвину залезть на дерево. Она залезла. А трусы спрятала в карман. Вот какой анекдот рассказал мне сын!

— А сколько ему лет?

— Семь! — засмеялся Андрей.

Мы не без труда втиснулись в переполненный автобус. Изнуряющая духота, яркое, слепящее солнце, разгоряченные пассажиры, набитые в автобусе, как селёдка в бочке, — всё это неожиданно угнетающе подействовало на Андрея.

— Надоел мне этот город, — скучно, разочарованно сказал он, держась за поручень, крупный, сильный, как медведь, в рубашке с коротким рукавом, мясистыми руками, толстыми пальцами. — Надоело всё. Вставать в шесть утра, ехать в переполненном автобусе. Знаешь, бывает такое паршивое настроение, когда всё раздражает — эта сутолока, беготня. Не дай бог, думаешь, сейчас кто-нибудь заденет, — развернусь и ударю. Или смотришь, все бегут куда-то, занимают очередь, ругаются. Что покупают — не понятно.

Пропуск на завод у нас был со свободным входом и выходом.

Узкая дорога, по которой мы шли к заводоуправлению, напоминала ущелье: по обе стороны стояли высокие заводские цеха, опутанные трубами вентиляции. Производственный гул был ровным, постоянным.

— Зайдем к воякам? — предложил Андрей.

Наверное, две трети цехов были заняты военным производством. По этому поводу говорили: «Кто сказал, что телевизионный завод выпускает телевизоры?» Ходить с Андреем по заводу — означало потерять полдня: у него полно знакомых, ему надо всех обойти. А мне надо получить аванс для командировочных расходов, купить билет на поезд. Чем быстрее я освобожусь, тем быстрее окажусь на пляже — на острове Гребнёвские пески, у Канавинского моста. Я решил искупаться и немного позагорать. День был жаркий, солнечный. Провести несколько часов на пляже — эта мысль мне показалась очаровательно прекрасной, требующей немедленной реализации. Мне нравится пляж на этом острове. Прокалённый жёлтый песок, незаметное течение речки с искристой рябью солнечных бликов, мягкое песчаное дно. Я искупаюсь, обсохну на солнышке, открою бутылку пива. Короче говоря, мне не хотелось идти к воякам! Это отразились на моем лице, и Андрей сказал:

— Да мы по быстрому! На минутку.

В большой комнате, в которую мы вошли, было два человека — молодая женщина печатала на машинке, и худощавый мужчина читал за столом газету. Появление Андрея оживило их. Похоже, им было приятно увидеть его.

— Слушай, Петрович, как насчёт моего дела? — спросил Андрей.

— Я не против, — лицо мужчины приняло деловое выражение. — Только напомни, насчёт какого?

— Насчёт станка.

Полгода назад Петрович познакомил его с токарем, который мог сделать деревообрабатывающий станок — вал для циркулярной пилы и ножей, стол с отверстиями для пилы и ножей, раму. Токарь запросил за станок семьдесят рублей. Андрей принял это к сведению и больше не приходил. За эти полгода токарь, наверное, забыл Андрея. И он снова обратился к Петровичу.

Я ни разу не был в этом кабинете. На стене у стола Петровича висели два больших рекламных плаката радиолокационных станций, которые делали на нашем заводе. И плакат с фотографиями ракет, самолётов и крупным заголовком: «СВКН — средства воздушно-космического нападения».

Этот кабинет, как оказалось, был проходной. Я увидел дверь, оббитую чёрной кожей, с табличкой, на которой было написано:

Уполномоченный Главного управления вооружений войск ПВО

Эта дверь открылась, — вошёл высокий мужчина средних лет, с короткой стрижкой, военной выправкой, в гражданском костюме. Он неожиданно тепло поздоровался с Андреем, — как с родственником, которого давно не видел.

— Надо поговорить! — он пригласил его в свой кабинет и обратился к женщине, печатающей на машинке: — Валя, организуй нам чаю!

Я с удивлением посмотрел на Андрея. Как он познакомился с ними? Что у них общего?! У нас — гражданское производство. У них — военное. Я даже не подозревал, что на заводе есть такой кабинет. А Андрея здесь все хорошо знали.

Петрович привёл нас в мастерскую, — затемнённое помещение с низким потолком, замасленным железным полом, металлообрабатывающими станками, стеллажами, нагруженными валами, шестернями, болванками.

— Серёга, мы опять насчёт станка, — сказал он моложавому парню, в замасленной спецовке, кирзовых ботинках, который работал за узким, высоким фрезерным станком.

— Как в прошлый раз? — Сергей недоверчиво посмотрел на Андрея.

— Я тогда не смог, — начал оправдываться тот. — В командировку послали. Закрутился с другими делами. Мы договаривались за семьдесят. Так, кажется?

— Был такой разговор.

— Год назад, — сказал другой токарь, пожилой мужчина с выцветшими глазами, изрезанный морщинами. Он выключил свой станок, погасил индивидуальное освещение, вытер руки о ветошь и подошёл к нам.

— Ладно вам год назад — полгода! Осенью подходил. Я понимаю, что цены выросли, и не возражаю. Договоримся. Сколько?

— Сколько возьмём? — пожилой мужчина внимательно посмотрел на Сергея.

— Вопрос интересный, Вова.

— А ты сам, сколько можешь дать? — к нам подошёл ещё один токарь, толстый мужик с круглым, гладким лицом, деловой, решительный. — Какие у тебя, так сказать, возможности?

— Назначьте цену, а там будет видно. Давайте сядем.

Они сели за стол у большого запылённого окна.

— Целый день на ногах, — продолжал Андрей, угощая всех сигаретами. — Покурить некогда. Сколько?

— А ты сам, сколько можешь дать?

— Вы назначьте цену.

— Сто пятьдесят рублей! — сказал толстый мужик.

Он запросил настолько большую цену, что она стала неожиданной даже для Сергея и Вовы: они удивленно посмотрели друг на друга и опустили головы, скрывая улыбку. Их устраивала эта цена. Они взяли бы и двести рублей, и триста, если бы Андрей согласился! Петрович тоже удивился. Он посмотрел на Андрея с вопросительной улыбкой. А тот курил спокойно, невозмутимо.

— Я тоже хотел работать токарем, — сказал он. — Когда учился в школе. Была такая мечта. У вас, какая основная работа?

— Каждый раз разная, — ответил Вова. — Штучная.

— Творческая у вас работа, — согласился Андрей. — День за днем шлёпать одно и то же неинтересно. Правильно?

— Кому как.

— Сколько хотите за станок?

— Сказали же, сто пятьдесят рублей! — сказал капризно толстый мужик.

— А не дорого?

— Ты зайди в магазин, — посмотри, сколько они стоят!

— За такие деньги я могу и в магазине купить. Я специально обратился к вам, чтобы подешевле. Ко мне тоже люди обращаются насчёт ремонта телевизоров. Я же не деру с них, а по договоренности. Чтобы и людей не обидеть, и чтобы мне было хорошо.

— Ну, хорошо, сто тридцать.

— Дорого, мужики.

— Дорого? Ты знаешь, сколько сейчас материал стоит? Это раньше он везде валялся. А сейчас не достанешь.

— А какой вам нужен материал?

— Плиту для стола — раз, болванку для вала — два, сталь для ножей — три! А также — подшипники и профиль для крепёжных рам!

— Материал я достану.

Материал они сами могли достать: мужик специально сгущал краски. Тогда он сделал упор на другое:

— А раму варить? Нужен сварщик!

— Я налью стакан, — он сварит.

— За стакан? За литр водки, не хочешь?!

— Поставлю литр, — согласился Андрей. — Всё равно дешевле.

— Ещё ножи нарубить.

— Договорюсь.

— Ладно, сто рублей. Дешевле нельзя. Себе в убыток.

— Дорого, мужики!

— Дорого? А если за рубль?!

— Тогда — два станка! — сказал Петрович и засмеялся.

— Тебе, может, и дорого, но мы не можем работать за бесплатно. Ты тоже пойми нас правильно.

— Вы сделайте мне вал и стол, а остальное я сам сделаю. Сколько это будет стоить?

— Шестьдесят рублей, — сказал Вова.

— Ты что болтаешь? — толстый мужик посмотрел на него недоумённо, с раздражением. — Соображаешь, что говоришь?

— Нормальная цена за стол и вал.

— Тогда сам и делай!

— Я выточу вал. А Серёга стол отфрезерует. Да, Серёга?

— Можно, — согласился тот.

Мы вышли на улицу. После затемнённой мастерской солнце показалось особенно ярким, слепящим.

— И откуда этот толстый взялся? — недовольно сказал Андрей, надевая солнцезащитные очки. — В прошлый раз его не было.

Мы простились с Петровичем, — пожали друг другу руки.

— Заходи к нам. Не забывай, — весело сказал он Андрею, очевидно, ещё находясь под впечатлением от его разговора с токарями.

— Откуда ты их знаешь? — Я проводил его взглядом.

— Ты лучше спроси, откуда они меня знают?! — он засмеялся. — Отремонтировал телевизор. И с тех пор пошло-поехало! Пошли к Людке Зиминой?

Люда Зимина сначала работала у нас машинисткой. Она любила выпить, не ладила с начальством, и её уволили «по собственному желанию». Тогда она устроилась в какой-то цех кладовщиком, — выдавала расходный инструмент: пилы по металлу, свёрла, напильники, надфили, спецовку.

— А чего ты хотел?

— Мне надо шесть болтов на десять. Если вдруг у неё не будет, сходим на Центральный склад. Там будет обязательно.

Мы ходили по заводу, наверное, уже целый час. Свяжешься с Андреем — потеряешь полдня! А мне надо получить аванс для командировочных расходов, купить билет на поезд и, наконец, позагорать на пляже. С другой стороны, я давно не видел Люду, мне захотелось узнать, как она живёт.

В кладовой за столом сидела незнакомая женщина с черными, как уголь глазами, зачёсанными назад волосами, в синем рабочем халате.

— А нам бы Люду, — сказал Андрей.

— Она у нас больше не работает.

— Уволилась?

— Работает в тридцать втором цеху.

— Кем?

— Намотчицей.

— А у вас можно разжиться болтами на десять?

— У нас таких нет.

Мы пошли на Центральный склад, который находился рядом. Это склад представлял собой огромный многоэтажный дом, с грузовыми лифтами, несколькими входами, воротами для машин.

— Обратил внимание на её глаза? — сказал Андрей. — Не люблю я такие глаза. Бывает и личико хорошее, и фигурка. А глаза, как головёшки! Меня это сразу отпугивает. Они напоминают мне, — он задумался, подыскивая сравнение, — дуло пистолета! Пистолеты тоже бывают красивыми. Говорит, работает в тридцать втором цеху намотчицей. Интересно, что она там наматывает? Не работалось ей кладовщиком. Дура! Пить надо меньше! Как её Вовка до сих пор не выгнал?

— Давно замечено, что нормальному мужику достаётся дурная баба и наоборот, — я поддержал разговор и вдруг обнаружил, что иду один. Я с недоумением поглядел по сторонам. Андрей исчез. Как сквозь землю провалился! Рядом находились несколько железнодорожных контейнеров. Дверь одного из них была открыта. Я подошёл к этой двери, и увидел Андрея в железном пустом чреве контейнера, внимательно рассматривающего обрезки кабелей, валяющихся на полу.

Андрей ориентировался на Центральном складе так, как будто работал здесь всю жизнь. Не плутая по коридорам первого этажа, уверенно привёл к лифту, и мы сразу поднялись на нужный этаж, потом было опять несколько коридоров, и мы, наконец, оказались на большом складе. Многоярусные стеллажи с ящиками тянулись насколько хватает глаз.

В служебном помещении сидели за столом две женщины, — одна пила чай с конфетами, другая — оформляла какие-то документы. Они с ожиданием посмотрели на нас. Андрей сказал женщине, которая занималась документами, решив, что она главная:

— Здравствуйте, не поможете…

Она указала на женщину, пьющую чай.

— Не поможете нашему горю, — его тон взывал к сочувствию. — Нам нужно шесть болтов на десять и длиной миллиметров сто.

— А вы, кто такие?

— Из ЭРО. Вся надежда на вас.

— А зачем вам?

— Для отдела. Нужно укрепить дверь.

— Галя, дай им шесть болтов.

— И шесть гаек, — попросил Андрей.

— Какие вам, укороченные или высокие?

— Стандартные, — подумав, сказал он.

— Они все стандартные.

— Высокие. И ещё двенадцать шайб.

— Начинается, — сначала болты, потом гайки.

— Без шайб нельзя: одну — под шляпку, другую — под гайку.

Получив нужное, мы пошли по коридору к лифту.

— Когда просишь, надо знать точные размеры, — сказал Андрей. — Или приблизительные. Потому что здесь очень много болтов.

— А зачем тебе болты? — спросил я, усомнившись, что он хочет отремонтировать дверь в отделе: все двери, по моему мнению, были целые.

— Для станка. Чтобы закрепить рабочий стол к раме.

— Ты бы ещё гроверные шайбы попросил.

— И гаечный ключ. Надо же гайки прикручивать. Правильно?

Потом мы пошли на склад металлоконструкций. Ему нужен уголок и листовое железо. Он собирался делать гараж. Я не оставил Андрея, не пошёл по своим делам только потому, что мне вдруг стало интересно, чем же это всё закончится? Сколько можно ходить по заводу?

В похожую ситуацию попали, связавшись с Андреем, мои товарищи по работе Виктор Зуев и Валера Садков.

Мы отметили в отделе день рождение Садкова. Как всегда, одной бутылки водки показалось недостаточно. Зуев предложил купить ещё бутылку. Андрей сказал, что у него есть бутылка водки на заводе в камере хранения. Они уехали — Андрей, Зуев и Садков, весёлые, возбуждённые, предвкушающие удовольствие от выпивки. А я остался, решив, что мне хватит. Вскоре Зуев и Садков вернулись, хмурые, озабоченные, и, как мне показалось, трезвые.

«А где Андрей?» — спросил я. «Спроси что-нибудь полегче, — Зуев небрежно, с досадой положил на стол целлофановый пакет с пончиками. — Ты знаешь, сколько мы его ждали? Целый час! Говорит, я сейчас забегу на завод и сразу вернусь. А если Андрюшка зашёл на завод, его ждать бесполезно, как… Как Пятьдесят первый автобус! — Однажды Зуев больше часа ждал автобус, который ходил по Пятьдесят первому маршруту: Сормово — Щербинки. — Мы и закуску купили, — он указал на пакет с пончиками. — Всё. Ждём его. А он не вышел!» — «Так вы не дождались его?» — «Не дождались! Он, может, будет ходить до вечера. Жди его».

Склад металлоконструкций представлял собой большое высокое помещение со стеллажами, на которых лежал металл — трубы, прутки, профиль, листовое железо. Заведующая складом сказала Андрею, как своему древнему знакомому, что привезли оцинкованное железо, и ему надо срочно оформлять документы.

— А зачем тебе оцинкованное? — спросил я.

— В деревню — на крышу. — Его родители жили в районном центре Ивановской области.

Рядом со складом металлоконструкций была свалка отходов производства. В больших вместительных корытообразных контейнерах лежали груды металлических стружек, монтажные платы радиоустройств, обрезки текстолита, проводов, труб, прутков. Андрей ходил от контейнера к контейнеру, внимательный, заинтересованный, что-то вытаскивал, разглядывал.

— Ну а здесь, что тебе надо?! — я вдруг разозлился.

Насколько я был раздражён, настолько Андрей — спокоен.

— Я анализирую, — он разглядывал что-то на дне контейнера, — пригодится ли мне та или иная вещь.

Я много раз зарекался ходить с Андреем по заводу. Он никогда не торопился, у него всегда был запас по времени. Ему постоянно было что-то нужно — крепёж, клей, герметик, металл, токарный инструмент, радиодетали. Сегодня мы ходили с ним по заводу два часа, если не больше. Какие два часа — больше! Где только не были — у вояк, в механической мастерской, на складе у Люды, Центральном складе, складе металлоконструкций, свалке отходов производства.

ИЗ РАЗНЫХ ГОРОДОВ

Самолёт, на котором я летел из Смоленска в Москву, был маленький, как микроавтобус. Гул двигателей закладывал уши. Вращающийся пропеллер обозначился прозрачным диском. Мы летели относительно низко: облака были над нами. Вид на землю был, примерно, такой же, как с крыши небоскрёба. Пассажиры смотрели в окна с любопытством, ожиданием новых приятных впечатлений. Дома и автомобили выглядели, как игрушечные; лес, — как трава. Свет падал на землю через проёмы облаков широкими золотистыми полосами. Зелёные острова леса менялись желтеющими полями. Блестели речки и озера. Самолёт раскачивало, кидало вверх-вниз, — это сначала мне нравилось. Но вскоре меня укачало. И не только меня. Пассажиры заметно поскучнели. С мужчиной на соседнем ряду сделалось плохо. Он морщился, потный, в расстёгнутой у ворота рубашке, вытирал шею и лоб платком. Неожиданно щёки у него округлились. Зажав рот рукой, он быстро поднялся и ушёл в хвост самолёта.

Приземлились в московском аэропорту Быково. Я вышел из самолёта с чувством глубокого облегчения: больше не качало и не гудело. Было приятно ощутить тёплое ласковое дуновение ветра, мягкий свет вечернего солнца, ароматы травы и цветов, слышать трескотню кузнечиков.

Автобус подвёз нас к выходу с лётного поля. Среди встречающих были, как всегда, таксисты. Один из них спросил меня:

— На Ярославский, Казанский?

— А сколько возьмёшь?

— Ну, тридцать рублей.

— Не поеду.

— На автобус очередь километр, — он шёл за мной, как привязанный.

— Всё равно не поеду.

Если мне надо в Москву, я добираюсь на электричке. Рядом с аэропортом находится железнодорожная станция. Он запросил тридцать рублей. Билет до Казанского вокзала стоит всего двадцать пять копеек!

На лавочках у аэровокзала, двухэтажного стеклянного, похожего на аквариум, здания, сидели люди. Вечернее солнце отражалось на больших окнах.

В зале ожидания я ознакомился с расписанием рейсов самолётов, которое находилось на треугольной тумбе. Мне нужно лететь дальше — домой, в Горький. Самолёт будет через три часа.

За тумбой было несколько рядов кожаных диванов. Свободные места были. Меня это обрадовало: не придётся ждать вылета на ногах.

Я обратил внимание на малыша, неаккуратно евшего мороженое. Это мороженое было у него на руках, носу, щеках, рубашке. Родители не следили за ним. Отец дремал, откинувшись на спинку дивана и далеко выставив ноги. Мама устало обмахивала себя газетой.

А потом я увидел на соседнем диване белокурую девушку в коричневом платье ниже колен. Она была красивая!

«Надо запомнить номер рейса», — подумал я, но опять посмотрел на девушку. Сняв туфли, она поставила ноги на дорожную сумку. Её рассеянный взгляд вдруг остановился на мне, стал осмысленным. Она смотрела на меня так, как будто бы старалась разобраться в чём-то. Её взгляд незаметно светлел. Я не ожидал, что она улыбнётся. Мне давно никто не улыбался. Я снова посмотрел на расписание: «Ну и что теперь делать?» Самолёт меня укачал, — я был под впечатлением. А самое главное, мне надо лететь домой. И вдруг эта девушка. Я решил купить билет, а потом подойти к ней.

Я направился к кассе. «Она уйдёт, пока я буду брать билет», — подумал я. Мне это стало настолько очевидно, что я остановился, как вкопанный, как будто упёрся в стену, и пошёл обратно к девушке.

Она по-прежнему сидела на диване, равнодушная. Увидев меня, сдержанно улыбнулась, отвела глаза. А когда я сел рядом, на её лице вдруг появилась растерянность, лёгкая паника. Я не знаю, о чём она подумала.

— Добрый вечер. Вы далеко летите?

— Начинается.

— Вдруг нам по пути? Возможно, мы живём в одном городе.

— Ага, — усмехнулась она.

— На одной улице, — сказал я и удивился: а вдруг мы, действительно, живём в одном городе и на одной улице!

Она очень серьёзно смотрела перед собой. Её губы были накрашены слабой розовой помадой с перламутром, ногти — зелёным лаком. Такой цвет я увидел впервые. Может, сейчас так модно? Смотрелось оригинально. Она изо всей силы старалась быть серьёзной. «Ей не больше двадцати», — подумал я.

По другую сторону от неё сел парень. Я обратил на него внимание только потому, что он заговорил с ней. По интонации её ответа я догадался, что они знают друг друга. «Наверное, муж», — первое, о чём я подумал.

— …купил на тридцатое, — говорил парень.

— Сейчас — домой?

— На такси, — значительно сказал он.

Они замолчали. И поскольку молчали долго, я сказал ей:

— Душный вечер, не правда ли?

— Душный, — согласилась она.

— А у тебя платье тёмное. Солнце липнет к тёмному.

Кивнув, она разровняла платье на коленях.

— Серьезно, ты далеко летишь?

— В Воронеж.

— Бывал я у вас. Хороший город. Универмаг «Россия».

— Я в отпуск лечу.

— А сама откуда?

— Из Норильска.

— И в Норильске я тоже бывал. Тоже хороший город. Магазин «Космос». Только у вас очень холодно.

— А у нас только вчера объявили, что будет плюс пятнадцать. А так плюс пять было, плюс семь.

— Комары летают?

— Скоро появятся. Такие большие, — она показала, какие они большие. — Постой, а как ты попал в Норильск? Это же закрытый город. И что ты там делал?

— Получил, как все, пропуск. Ремонтировал у вас телевизоры. На телевизионном заводе работаю. Телевизоры ещё не проданы, а уже неисправны. Предторговый ремонт называется. Тебя как зовут?

— Дина.

— Дина?

— Редкое имя?

— А меня зовут Алексей, — кивнул я.

Я видел краем глаза, что парню хочется заговорить с ней. Он пошвырялся в своей сумке, встал:

— Ну, тогда до свидания.

Она кивнула ему. Он пошёл к выходу из аэровокзала.

«Это не муж», — подумал я.

— У меня есть подружка, — продолжала девушка. — Зовут Аля. Тоже редкое имя. Обычно знакомимся с парнями: «Аля». — «Дина». — «Ну, девчонки, какие у вас имена!»

— Ну и чем занимается молодёжь в Норильске?

— Развратом и пьянкой! Водки нет, сухого вина не достать. Глушат спирт и коньяк за четырнадцать восемьдесят.

— У нас в Горьком коньяк тоже четырнадцать восемьдесят.

— Так ты в Горьком живёшь? А что ты про Воронеж говорил? Ах да, я забыла. И часто ездишь в командировки?

— Часто.

— А жена, что говорит?

— А я холост.

— Холост, — улыбнулась она.

Её глаза были нежно голубого цвета. Я сразу обратил на это внимание.

— Послушай, тебе сколько лет? Двадцать?

— Девятнадцать, — поправила она с такой интонацией, как будто я состарил её на десять лет.

— А мне двадцать семь. Чем хороша моя работа, чувствуешь себя свободным человеком. Могу поехать домой, а захочу — в Воронеж. Приглашай в гости.

— Ты серьезно?

— Да.

— Ты не поедешь, — самоуверенно сказала она.

— А ты пригласишь?

— Даже не придумывай, — посмотрев на меня, вдруг забеспокоилась она. — Нас на порог не пустят. Дед скажет, уже подцепила кого-то.

— Строгий у тебя дедушка.

— Ты не хочешь покурить?

— Давай. Но только я не курю.

Не успели мы выйти на улицу, как какой-то мужик с выпирающим брюшком преградил нам дорогу — таксист!

— Куда едем, ребята?

— Спасибо, не надо, — ответила Дина.

— Ну а всё-таки? Довезу дёшево.

— Послушай, шеф, мы никуда не едем, — сказал я.

Дина постелила большой целлофановый пакет на низкий приступок, который тянулся во всю длину стены аэровокзала, Мы сели, и она закурила.

— Ты знаешь, я с двенадцати дня в этом долбанном Быкове, — говорила она. — Приехала сюда из Внукова. Большую сумку сдала в камеру хранения. Сижу на диване. И тут подходит этот парень. И вот смотрит на меня, смотрит. Куда я пойду, туда и он. И всё смотрит, главное, смотрит. Я не выдержала: «Ну, чего тебе надо?» Да вот, говорит, собираюсь лететь в Брянск. Занял очередь в кассу за билетом. Сообщил, что живёт где-то рядом, про японскую аппаратуру говорил чего-то, про трёхкомнатную квартиру.

— А твои родители давно в Норильске?

— Их привезли ещё маленькими.

— Значит ты коренная норильчанка.

— Сегодня утром ехала в аэропорт, а кругом кочки — тундра. Солнце светит круглые сутки, а не греет, как лампочка. И вдруг до того мне стало жалко расставаться, так жалко. Я решила, что не променяю этот город ни на какой другой.

— А это что за лак? — Её ногти были выкрашены в необычный зелёный цвет.

— Отечественный. Больно цвет был плохой. Комбинируешь — смешаешь между собой. Зелёночки чуть-чуть добавишь. Ты не хочешь перекусить?

Столовая находилась в цокольном этаже аэровокзала.

Посетителей было мало. Раздатчица неторопливо протирала тряпкой стойку; женщина за кассой пересчитывала деньги.

— Что там? — спросил я Дину, которая читала меню.

— Мясо тушённое, котлеты полтавские, кофе, чай. А где гарнир? Не написано.

— Смотри ниже.

— Гречка, горох. Представляешь, горох. Больно надо.

— Что будем брать?

— Мясо тушёное с гречкой, кофе.

— Мясо тушёное с гречкой, — попросил я раздатчицу.

— Мясо кончилось, — она подала тарелку с котлетой и горохом.

— Сделайте две порции — с гречкой.

— Гречка тоже кончилась.

— Ну а кофе?

Ничего не ответив, она налила два стакана чаю.

Мы сидели напротив друг друга.

— Ты знаешь, — подбирая вилкой горох, говорила Дина, — мне всё равно — я хочу есть. Голод не тетка.

Началась пересменка. Уборщица закрыла входную дверь на защёлку. Выпуская посетителей, говорила кому-то за дверью:

— Уже не работаем. Приходите через час.

— Ты, почему плохо ешь? — спросила Дина.

— Расхотелось. Всё на тебя смотрю. — Я опять отметил, что её глаза были голубого цвета.

— Нашёл на кого смотреть!

— Такие встречи бывают редко. И очень жаль, что мы скоро расстанемся.

Уборщица недовольно посмотрела на нас: мы одни остались в столовой. Что-то пробурчав, прошла мимо. Дина передразнила её.

— У тебя, во сколько самолет? — спросила она.

— Уже началась регистрация.

— Не опоздаешь?

— Ты весь отпуск проведёшь в Воронеже?

— Через неделю приедут родители, и мы поедем в Сочи.

Уборщица опять недовольно прошла мимо нас.

— Пускай себе ходит, — сказала Дина.

В Воронеже я могу поселиться в гостиницу. У меня в запасе два рабочих дня, плюс суббота и воскресенье. Мне не хотелось так скоро расставаться с Диной. С другой стороны, у неё свои планы. До меня ли ей будет? Мы совсем не знаем друг друга. А потом врать на заводе, что потерял билет, что приехал домой из Москвы в пятницу, хотя на самом деле прилетел из Воронежа в воскресенье.

— А в Норильске ты, где живешь? Может быть, оставишь адрес? На всякий случай.

— Записывай.

Мы поднялись из-за стола. Уборщицы не было. Отодвинув защёлку, я открыл входную дверь. У порога стояли несколько человек.

— Уже закрыто? — спросил один из них.

— Заходите быстрее! — сказала Дина. — Заходите!

В зале ожидания было многолюдно, светились вывески с различными указателями. Заглушая голоса, раздавались сообщения о прибытии самолётов, задержках, начале регистрации.

— Может быть мороженого? — я указал на буфет. — На десерт.

— Обожди, — она напряжённо слушала очередное объявление.

— …к сведению встречающих, — гремело по залу, — совершил посадку самолёт рейса 1862 Ужгород — Быково…

— Я боюсь опоздать, — призналась она.

— У тебя во сколько самолёт?

— В десять.

— А сейчас только восемь. Целый час можешь ни о чём не думать. Потом начнётся регистрация.

— Надо узнать, в каком секторе.

— Они сами не знают. Какой сектор освободится, там и будет.

— Нет, нет, — она выглядела озабоченной. — Я хочу узнать.

В справочной ей ответили:

— Ждите. Объявят.

— А у тебя какие планы? — она спросила меня.

— Я не могу уехать раньше тебя. Я хочу проводить.

Мы решили посидеть на улице: в зале было душно.

Воздух терял прозрачность. Темнело. Она опять постелила целлофановый пакет, и мы сели рядом. Напротив аэровокзала за площадью на постаменте стоял двухмоторный самолёт Ил-14 с квадратными окошками. Рядом с самолётом росло несколько сосен.

— Проводишь меня, а потом куда?

— Уеду на поезде.

Она закурила.

— Я тоже когда-то курил — в седьмом классе. Всё началось с подражания взрослым. Мне повезло — я не пристрастился.

— А я начала курить… — она задумалась. — В шестом классе! — и засмеялась. — Вернее, баловаться начала. И тоже по глупости. А сейчас все домашние знают. Однажды я спросила маму, трудно ли было меня рожать? Обожди, как же она ответила? Говорит, как тяжело с тобой было при родах, так тяжело с тобой и сейчас! Знаешь, мне понравился её ответ. Посмотри, какой хорошенький.

К нам подбежал малыш, лет пяти, в шортах, майке.

— Нравится?

— Да, — кивнул я.

Следом подошла полногрудая молодая женщина и взяла малыша на руки.

— Мама тоже ничего.

— Ну вот.

— Извини.

— Мне отец говорил, что когда-то в Норильск прилетали на этих самолетах, — она указала на Ил-14.

— Тебе в Норильске не предлагают замуж?

Она вытащила из сумки фотографию:

— У меня есть парень. Служит в армии.

На фотографии был запечатлён полнощёкий парень в рубашке.

— Александр.

«Он ещё найдёт себе девушку», — подумал я.

— Как мне надоели эти долбанные туфли, — она сняла туфли и, поставив ноги на сумку, с удовольствием пошевелила пальцами: — Ноги устают ужас как.

Через месяц я забуду её лицо, останется в памяти неясный силуэт. Ещё через месяц я буду помнить, что она мне нравилась. Именно помнить, но уже не чувствовать.

Неизвестно, поеду ли я в Норильск ещё когда-нибудь? Или, может, полететь сейчас с ней — в Воронеж? Поселюсь в гостиницу. Самое главное не думать, что будет дальше. Надо полететь и всё.

— …регистрация… — гремело очередное сообщение, — …Быково — Киров…

— Сдалось им это Быково, — сказала Дина. — Весь день слушаю. Я в Москве или нет? Началась регистрация на самолёт Москва — Киров. Звучит гораздо привлекательней. У нас дома сейчас час ночи, — посмотрев на часы, она сдержала зевок: разница во времени с Норильском была четыре часа.

— У деда отоспишься.

— Буду спать весь день.

— А когда проснёшься, — опять ляжешь спать!

Объявили регистрацию на Воронеж.

Регистрировали и досматривали багаж в соседнем с аэровокзалом здании. Дина достала из сумки паспорт, билет. Я вдруг почувствовал себя посторонним, ненужным, лишним. Дальше ждать чего-либо теряло смысл.

— Ну ладно, Дина, я пойду.

— Задержался ты со мной, — она устало кивнула.

— Ерунда. Счастливо тебе.

— Тебе тоже счастливо.

Окончательно стемнело. По-прежнему на лавочках у аэровокзала сидели люди. Громко, закладывая уши, гудели двигатели самолётов.

Я обернулся. Дверь в зал регистрации была открыта. Я с трудом разглядел Дину среди других пассажиров. Она скрылась за дверью. Я успокаивал себя мыслями, что напишу ей, что приеду в Норильск, и мы обязательно встретимся.

От стоянки автобусов я свернул на прямую улицу. Светились окна домов. Потухшее небо чернело к горизонту. Впереди, где находилась железнодорожная станция, проносился пассажирский поезд, мелькали освещённые окна вагонов.

НЕСЧАСТЛИВАЯ РАБОТА

Виктор Зуев сообщил мне, что Костерина посадили в тюрьму. Меня ошарашила эта новость. Я недоумённо посмотрел на него.

— Серьёзно тебе говорю. Я в Оренбург летал за его «дипломатом». В магазине он украл десять японских кассет. В субботу на складе никто не работал. Его закрыли на складе одного. Он и спёр. Причём, просили по-хорошему. Отдай. Он начал отпираться. Говорит, не брал. Вызвали милиционера. Поймали с поличным. Статья от двух до пяти лет. Глупый, да? Вернул бы эти кассеты. Просили же. Отдай! Не отдал. И дождался на свою голову. А эта женщина смотрит, в пачке не хватает пяти кассет. Подумала, в магазин забрали. Закрыла Костерина на складе. А когда вернулась, — ещё пяти кассет нет. Кто же взял, если не он?

Иван Костерин мог украсть. Мы как-то были с ним в командировке. Он дал мне понять, что хотел украсть фломастеры. На складе магазина, в котором мы работали, чего только не было. И товар лежал от нас на расстоянии вытянутой руки. Он не украл, постеснявшись меня. «И почему я фломастеры не взял? — сказал он, словно бы проверял меня на совместимость. — И удобно лежали. Зря не взял». Я не сказал своё мнение. Но оно было, разумеется, отрицательным. Обыденное условие нашей работы — заваленные «плохо лежащим» товаром склады магазинов. Но мне даже в голову не приходила мысль что-нибудь украсть!

В автобусе он опустил в кассу одну копейку и открутил два билета на нас двоих. Проезд стоил пять копеек. А потом взял сдачу, объявив, что он опустил двадцать копеек одной монеткой. Пассажиры, оплачивая проезд, давали деньги ему. Я стал его должником: он оплатил мне проезд. В следующий раз он предложил мне оплатить проезд аналогичным образом. Я демонстративно оплатил, как положено. Ему не понравился мой поступок. Он во мне разочаровался.

Больше мы с ним в командировки не ездили. Эта командировка с ним была первая и последняя.

Костерин был человеком неординарным.

Помню, на железнодорожном вокзале я стоял в кассу за билетами. А он решил узнать, где находится камера хранения. Наш поезд был через шесть часов.

— Прикинь, Алексей, мне сейчас уборщиком предложили поработать, — весело сообщил он, когда вернулся. — Смотрю, мужик в форме железнодорожника. Я спросил его про камеру хранения. А он спросил, зачем я приехал? Я ответил, что хотел поступить в институт. Не сдал экзамен. А он мне: «На следующий год. Оставайся! — Костерин вытаращил глаза, изобразив своего собеседника, и продолжил с жарким напором: — Мы тебя уборщиком устроим. Общагу дадим!»

После службы в армии он решил уехать на Север.

— В Тикси строили крупный порт, — рассказывал он. — Ну, я и написал туда. Мне сделали вызов. Знаешь, я совсем тогда не знал, какая разница между пропуском и вызовом. Когда я прилетел в Якутск, на Тикси мне билет не продали. Говорят, давай пропуск. Какой ещё пропуск? Но я всё равно улетел. Мы приземлились. В самолёт зашли погранцы. Меня за хибон. Трое суток держали. А потом я полетел домой. Так окончился мой Север.

Служба в армии у Костерина была ненормальной: он каждый день рисковал своей жизнью, как на войне. Он рассказал о службе в армии после того, как в программе «Время» сообщили об очередной успешной военной операции наших доблестных войск в Афганистане.

— Героика, — уничижительно сказал он. — А прикинь-ка, у нас случай был. Узкий коридор, как эта дверь, заполнен хлором, — он указал на дверь нашего гостиничного номера. — А ты знаешь, что такое хлор? В нём даже муха дохнет! Такое белое облачко. Соединится с водой, — кислота капает. Накроет дерево, — все листья пожелтеют. Короче, надо спуститься в коридор. И закрыть задвижку. Десять человек в моём подчинении. Кого послать? Ведь не прикажешь. Решил пойти сам.

— Без противогаза? — глупо предположил я, подумав, что в противогазе любой из них смог бы легко закрыть задвижку.

— В противогазе! Но всё равно неприятно. А вдруг что-нибудь? Тут подходит ко мне один парень и говорит: «Давай я. Девчонка всё равно меня не дождалась. Вырос в детдоме. Давай».

— Слушай, где ты работал? — перебил я, решив, что он говорил о какой-то своей прежней работе.

— На химзаводе, — в армии, когда служил в Зиминском исправительном полку.

— А почему в исправительном?

— Хотели сначала в дисбат отправить. На трибунале, когда дали последнее слово, я сказал, что хочу остаться солдатом. Спасибо адвокату. Надоумил. Меня и определили в этот полк.

— Ничего себе, надоумил.

— Ты хочешь сказать, что в дисбате или на зоне лучше?

— А за что в дисбат?

— Молодому голову проломил.

— Ну и как, слазил парень?

— Мы вместе спустились в тот коридор. А прикинь, ещё один случай. Труба дала трещину, — и хлещет азотная кислота. Из коридора не выскочишь. Ждать нельзя. Затопит. А по колено в кислоте не походишь. Ну, вот как бы ты поступил?

— Не знаю.

— Один парень предложил своей спиной щель закрыть. Прикидываешь? Когда он закрыл, мы все проскочили, затем его под руки и бегом в душ.

— И что с ним стало?

— Он только ожоги получил. Главное, сразу под душ. А вот ещё: меняли заглушку с фосгеном. А фосген этот — хуже нет. У нас даже противогазы специальные были, — чёрные. И что ты думаешь, один парень зацепился трубкой, — дыхнул газу. Мы его сразу наверх, вызвали доктора. А доктор — молодая баба лет пятнадцати. Ну, не пятнадцати, — двадцати. А парнишка хрипит. Весь дыхательный путь обожжён. Говорю, сделай ему хоть укол! Она сделала. А у него рука уже холодеет. Я его руку держал. Парень, конечно, сам виноват. Я, кстати, тоже чуть не погиб. Хлора дыхнул. Смотрю, вроде, белое облачко. Ну, не знал сначала-то. А как дыхнул, сразу закашлял. До крови. И не могу остановиться. Хорошо ребята меня вытащили. Сразу спирта стакан. Я его, как воду выпил. Помогает, когда хлора дыхнёшь. Там во всех аптечках стоит чистый медицинский спирт. А умер бы, никого не наказали бы: сказали бы, что был пьяный… Сидишь в комнате и смотришь, какая лампочка загорелась. Если жёлтая, значит, хлор. Если красная. Ну, если красная, значит, ртуть закипела или ещё что-нибудь. Командир полка собрал в моём отделении всё отребье, — и тех, кто спорил с командирами, и тех, кто любил выпить. И все мы перемешались. С кем поведёшься, того и наберёшься. И стали мы все водку пить и спорить с командирами. А ты говоришь, Афганистан, — он вдруг опять сказал уничижительно, упрекнув меня, как будто я был сторонником мнения, что только в Афганистане есть место для подвига.

Кстати сказать, о войне в Афганистане говорили постоянно. По телевизору сообщали только о победах наших войск. Источником информации о локальных боевых неудачах, неустроенности быта были устные рассказы редких очевидцев.

У нас в отделе один регулировщик, служивший в Афганистане, впервые сообщил мне неприятную правду об уязвимости танков. «Танк, танк, — пренебрежительно сказал он. — Выстрелил с гранатомёта, — и нету танка». Мой одноклассник служил в Афганистане в подразделении, которое ремонтировало повреждённую после боёв технику. Я воспринял равнодушно его скупой информативный рассказ о погибшем товарище. А его глаза вдруг увлажнились.

Однажды я познакомился с прапорщиком, находившимся в отпуске после ранения в Афганистане. Он ходил с тростью. Мы летели с ним из Горького в Саратов. Их разведроту отправили на поиски неразорвавшейся вакуумной бомбы, в то время нового секретного оружия. Один самолёт кидал бомбы, другой — фиксировал взрывы. Душманы опередили их. Привезли бомбу в аул. А она вдруг взорвалась. Наши солдаты пришли в аул, собрали оружие. Их чуть не погубил свой самолёт, когда они остались без рации. Радист повесил тяжёлую рацию на осла. А сам шёл рядом. Вдруг началось большая стрельба. Испуганный осёл убежал вместе с рацией. Они не смогли догнать его. А потом вдруг прилетел штурмовик. Связаться с командованием и лётчиком они не могли. Самолёт зашёл на боевой курс. Они удачно выбежали из сектора обстрела. Лётчик опять атаковал. Они опять уклонились. Лётчик больше не стрелял по ним, догадавшись, что атаковал своих: они не стреляли по нему и подозрительно грамотно выбегали из сектора обстрела. Прапорщик потерял кроссовку, увязшую в грязи сельскохозяйственного поля, по которому они бегали. Ему не дал забрать её командир роты, ударив его прикладом автомата по спине. Если он замешкается, — погибнет. Они воевали в кроссовках. В неудобной армейской обуви воевать было невозможно. Кроссовки покупали в Ташкенте. Однажды в Ташкенте они познакомились с женщинами. Он сказал женщине, указав на своего товарища, который шёл впереди с её подругой: «Спорим, он сейчас упадёт?» Он выстрелил вверх из пистолета. И военнослужащий рефлекторно упал, как подкошенный! Война приучила их сначала упасть, а потом выяснять причину выстрела. Следующий выстрел мог быть по нему.

Костерина не посадили в тюрьму. Нам сообщил об этом Михаил Добрый, вернувшийся из командировки в Оренбург. Они случайно встретились на аэровокзале. Настоящая фамилия Михаила — Старцев. Однажды разговор почему-то зашёл о рае и аде. Михаил уверенно сказал, что он в ад не попадёт. «А почему ты в ад не попадёшь?» — насмешливо спросил кто-то. Тот ответил с мягкой обезоруживающей улыбкой: «Я — добрый». С тех пор его стали называть Добрым.

Костерин появился в отделе дня через три после сообщения Михаила. Регулировщики с радостным любопытством здоровались с ним. В общей сложности его не было в отделе четыре месяца.

— Мне эти кассеты грузчик продал, — объяснял он. — А потом ещё пять штук дал. А тут эта баба пришла с милиционером. Говорит, кассеты пропали. У них, кстати, там много чего не хватает. Решили найти крайнего. Я сначала не понял. А потом говорю, в моей сумке лежат. Три месяца отсидел — ни за что. А на суде всё-таки пришлось сказать, что это я украл. А так бы ещё затянулось.

— И суд был?

— Был. Два года условно и двадцать процентов выплаты из зарплаты. Милиционер говорит, подпишись ещё на один магазин. Тебе всё равно сидеть. Подпишись, чего тебе стоит. Точно сел бы годика на три. А тут этот Добрый увидел меня в аэропорту и как заорёт на весь зал: «Здорово, Иван, а мы уже думали, что тебя посадили!» Я в буфете в очереди стоял. Народ кругом — посмотрели на меня. Даже продавщица высунулась: кого это там чуть не посадили? А я в лёгкой курточке. На улице — мороз. Зима. Четыре месяца, как из дома уехал.

Костерин стал не выездным. Руководитель нашего подразделения Захаров опасался отправить его в командировку: вдруг он опять обворует магазин? Он ремонтировал гарантийные телевизоры на дому у заказчиков, развозил телевизоры заказчикам, которые отремонтировали в мастерской отдела. Кроме предторгового ремонта, наш отдел занимался ещё и гарантийным обслуживанием.

— На этой работе мне точно не везёт, — однажды он сказал мне. — Вчера с Зуевым развозили телевизоры. Одной бабе затащили в квартиру на пятый этаж. Говорим, включать не будем: с мороза, надо выждать часа два. Распишитесь за доставку. Расписаться она, конечно, отказалась. Говорит, вы все новы детали из телевизора вытащили, поэтому и не хотите включать. А как она нас материла в подъезде! Приезжаем в отдел. Нас встречает Захаров: «Ребята, как на духу, пили сегодня?» — «Нет, конечно». — «А вчера?» — «Не пили». Оказывается, эта дура позвонила в отдел и сказала, что мы были пьяные. Захаров говорит нам: «Как хотите, ребята, а представьте мне справку, что вы оба трезвые. Езжайте в поликлинику на экспертизу». Эта дура пообещала весь отдел оставить без премии.

НЕГАРАНТИЙНЫЙ СЛУЧАЙ

Из окна номера гостиницы был виден последний ряд домов посёлка, подпираемый густым лесом. Наверное, отовсюду была видна окраина: посёлок был небольшой. Зелёный окрас хвойного леса был разных оттенков. Светлая зелень разлапистых сосен перемежалась с тёмной зеленью остроконечных елей.

Я приехал сюда ночью на поезде на прошлой неделе. Интересно оказаться ночью в маленьком, незнакомом посёлке. Уличного освещения нет, низкие дома, кустистые деревья, заборы погружены во мрак. Высокое небо, рассечённое Млечным путём, было усыпано крупными, яркими звёздами. Все давно спали. Спросить было не у кого, где гостиница. Я стоял на тёмном перекрестке, озирался растерянно, напряжённо и никак не мог решиться, в какую сторону пойти.

Каждое утро, уходя на работу, я сдавал дорожную сумку в камеру хранения: замок двери номера был сломан, и сумку могли украсть. Возможно, никто не позарился бы на мою сумку, но мне не хотелось проверять. Ключи от камеры хранения были у администратора гостиницы. Сегодня работала Валя, моложавая женщина с пышным бюстом. Она вдруг боднула меня грудью:

— А вы когда уезжаете?

— Завтра.

— Значит, мы больше не увидимся, — она опять боднула меня и глупо подмигнула. — Я выйду теперь через двое суток.

Торговая база, по телеграмме которой я приехал сюда, не указала количество телевизоров. Гарантийный срок хранения телевизоров закончился. Они попросили продлить гарантию. «В противном случае, — они написали в телеграмме, — будем обращаться в народный контроль министерства вашего ведомства».

Телевизоров оказалось сто двадцать штук. Это было много. Мне предоставили рабочее место — в актовом зале конторы. Телевизоры привозили на грохочущем тракторе с прицепом. Грузчики, освободив актовый зал от стульев, ставили коробки с телевизорами плотными, высокими рядами. Эти плотные, высокие ряды телевизоров произвели на меня удручающее впечатление. Настроение товароведа, женщины средних лет в очках, было противоположным. На её лице был запечатлён энтузиазм, чувство облегчения, что я решу их проблемы.

Не знаю, где они хранили телевизоры, мне показалось — на улице. Железные каркасы блоков были изъедены ржавчиной, на монтажных платах — следы сырости: потёки, разводы воды. Попадались пауки — настоящие, большие, которые залезли в телевизоры через ручки — сквозные отверстия в коробках.

Из ста телевизоров, которые я проверил за эти дни, были неисправными восемьдесят. Сначала я пытался их ремонтировать, а потом понял, что не смогу это сделать физически. У меня не было столько радиодеталей. Например, предохранители закончились у меня в первый день. Они нарушили правила хранения. Я никогда раньше не видел, чтобы каркасы блоков были изъедены ржавчиной!

Я вернулся в гостиницу вечером, уставший и голодный.

В комнате администратора сидели на диване Валя, утром сказавшая мне, что мы больше не увидимся, и Денис, молодой толстый мужчина из соседнего номера. Он шептал ей на ухо. Она смотрела в сторону с кривой улыбкой и крепко держала его за запястье. Когда я вошёл, они отстранились друг от друга.

— Ты же говорила, что придёшь через двое суток, — сказал я.

— А вот пришла! — она засмеялась и подмигнула. — Проведать!

Валя открыла камеру хранения. Я забрал дорожную сумку. Приготовил ужин: заварил в пол-литровой банке чай, нарезал хлеба, колбасы.

Валя ходила по гостинице, как маятник: из комнаты — в коридор, из коридора — на улицу. Я не знаю, чем она занималась. Денис ходил за ней, как привязанный, смотрел на неё нетерпеливо, со сдержанным раздражением.

Денис работал на каком-то крупном заводе, — это, пожалуй, единственное, что я знал о нём. О его месте работы я узнал из его рассказа, в котором труба завода была сценой признания в любви. А сцену признания любви он вспомнил, увидев лозунг «Слава КПСС» на здании почты, находившейся напротив нашей гостиницы. Здание почты было выложено белым кирпичом, а лозунг — красным.

«У нас на заводе был случай, — рассказывал он. — Однажды утром на самом верху семидесятиметровой трубы появилась надпись: „Маша, я тебя люблю“. Написали ночью. И, скорее всего, двое. Не может быть, чтобы написал один! Они залезли на самый верх трубы, перебрались на другую сторону. Один спустился по веревке, другой опустил ведро с краской. Они работали на высоте семьдесят метров! Представляешь? — Денис с удивлением посмотрел на меня. — Было написано в три ряда и очень крупно. Первый ряд: „МАША“. Средний ряд: „Я ТЕБЯ“. И последний ряд: „ЛЮБЛЮ“. Сразу, конечно, перетрясли всех Машек, — вызывали, спрашивали. Охрану — в пух и прах! Выговоров понавтыкали! Вызвали бригаду высотников, чтобы закрасили. Один день готовились к работе, закрасили — на второй. Мы потом долго смеялись. Написали за одну ночь. Закрасили — за двое суток! Я спросил главного инженера: „Ну, и во сколько обошлась эта любовь?“ В триста рублей денег и восемнадцать литров спирта!»

После ужина я решил посмотреть телевизор. Зал, в котором был телевизор, оказался запертым. Я пошёл за ключом к Вале, и опять помешал им. Денис массировал ей грудь, страстно целовал в губы.

— А дверь, конечно, закрыть было трудно, — нагло сказал я.

Валя поднялась с дивана, пунцовая, возбужденная, поправила платье.

Она тоже изъявила желание посмотреть телевизор. Мы сидели на диване втроём, — она сидела между мной и Денисом.

— А что у тебя часы так странно показывают? — она взяла мою руку и посмотрела на часы. — Сколько сейчас времени?

— Это московское время.

Город Горький, в котором я живу, и Москва были в одном часовом поясе. Разница с этой местностью была шесть часов. Я прибавлял шесть часов, получалось местное время.

— Переведи часы, а то запутаешься, — посоветовал Денис. — У меня знакомая в Новосибирске подсчитала, что поезд придёт через три часа по новосибирскому времени. А у самой часы показывали читинское время. Как хорошо, говорит, у нас в запасе три часа. Поехала в город. И опоздала на поезд!

Я специально не переводил часы на местное время: расписания движений поездов, самолетов были даны по московскому времени.

— Ты живёшь один? — Валя спросила меня, зная о том, что я живу один в двухместном номере.

— Один.

— Ну, так я приду.

— Приходи.

— Я шучу! А сколько времени? — теперь она обратилась к Денису, взяла его за руку, посмотрела на часы. — Без двадцати. А почему вы молчите? Ну, так правда? — она опять подмигнула. — Я приду! А сколько времени? Я пошла!

Денис проводил её жадным взглядом:

— Я уже разложил её на диване. Всё! А она говорит, попозже. Ну, попозже, так попозже! Она же бухая. Ты не заметил?

Денис куда-то ушёл. Наверное, к Вале. А я пошёл в свой номер.

Задержался я в этом посёлке. Но завтра меня здесь не будет, — уеду на вечернем поезде. Мне предстоял завтра неприятный разговор с товароведом. Они нарушили правила хранения. О какой гарантии может идти речь? Чем дольше телевизоры будут храниться на их дырявом складе, тем больше будут портиться. Похоже, эти сто двадцать телевизоров зависли у них навсегда.

КОЛЛЕКЦИЯ ИСТОРИЙ

Игорь Семёнович Белоусов, пожилой мужчина, с серыми живыми глазами, красными прожилками на мясистом носу и дряблых щеках, угостил меня свежим, крепким чаем, шоколадными конфетами. У него был самодельный электронагреватель, от которого вода в стакане закипала очень быстро. Случай свёл нас в крупном забайкальском городе Чита, гостинице «Ингода». Большое окно нашего двухместного номера выходило на кинотеатр «Удокан», улицу с магазинами.

Был тёплый августовский вечер. Город светился окнами квартир, уличными фонарями, неоновыми вывесками, красные, зелёные, синие блики которых густо, насыщенно отражались на асфальте.

Мы пили чай за столом напротив друг друга. Он говорил о бесхитростных, обычных вещах. Ему надо к дочери в Краснокаменск, районный центр Читинской области. Раньше он тоже жил в Краснокаменске, а когда ушёл на пенсию, переехал в Саратов, город на Волге, в пяти тысячах километрах отсюда. Я слушал его невнимательно, но вдруг насторожился: он начал рассказывать интересно.

— Вызывает меня к себе Бубнов, собирайся, говорит, поедешь в командировку на месяц. Там, говорит, два экскаватора. Своих меха­ников нету. Отладить машины некому. Я отвечаю, что я один не справлюсь за месяц, что нужен помощник. «Бери кого хочешь!» Я взял Анд­рея Куликова. Он сразу обрадовался: «Спасибо, Семёныч! А куда ехать-то?» Сам знаешь, лишь бы уехать куда-нибудь подальше! Со­брались мы, сели на самолет. И через два дня были в Краснокаменске. Поселились в общагу. Первый день, как всегда, конечно, пили. К ра­боте приступили на третий день. Осёвка, центровка, поворотный круг. Надели гусеницы. Сам знаешь. Управились с работой за два месяца. Вызывает меня Онищенко. Думаю, зачем вызывает? «Ты знаешь, — го­ворит мне, — оставайся у нас. Оклад хороший. Нам специалисты нужны». — «Не могу, Василий Петрович, надо посоветоваться с женой. У меня большая семья. Вся жизнь пойдёт кувырком. Представляете? У меня, понимаешь, жена, две дочери, я сам, мать, отец». Мать и отец жили в Саратове. Это я до кучи, чтобы, значит, получить трёх-четырехком­натную квартиру, если что. «Какой разговор, — согласился Онищенко, — сдадим первый дом, — выберешь любую квартиру!» Вернулся домой. Жене, мол, так и так, собирайся. Жена: «Я никуда не поеду!» Вопрос решённый, говорю, уеду один!

Короче говоря, приступил к работе. И в первый же месяц заработал семьсот рублей и триста подъёмных! Отослал жене восемьсот рублей. Ей-богу, Алексей, не без гордости отправил. Пусть, думаю, удивится. И что ты думаешь? Не прошло и недели, как посыпались письма. Слушок-то прошёл, что я выслал Нинке восемьсот рублей! И товарищи по старой работе решили, если я выслал столько, значит, зарабатываю в два раза больше! Семёныч, пишут, походатайствуй, замолви словечко, — его голос стал просящим, заискивающим, — мы с тобой старые товарищи. Слушай, Алексей, — он посмотрел на меня с видом человека, которого обвинили напрасно, — ты извини, что я так говорю. Я недавно вставил зубы. Никак привыкнуть не могу.

— Вроде, ничего, — сказал я. Он, действительно, шепелявил. Я привык к его говору и уже не замечал.

— А хочешь я тебе, Алексей, расскажу, как продавал машину? — он оживленно посмотрел на меня. — Я купил «Москвич 412», — уже здесь, в Краснокаменске, отдал, как сейчас помню, пять тысяч рублей. Откатался год. И появились у нас «Жигули». Машина скоростная, манёвренная. Что ты! Зимой едешь в одной рубашке. Хочешь сто — едешь сто. Хочешь сто двадцать, — пожалуйста! Мечта, а не машина! Загорелась у меня душа! И решил: продаю «Москвич», покупаю «Жигули»! Андрей Куликов говорит, пиши на меня доверенность, я твой «Москвич» продам в Иркутске за семь тысяч. Я согласился, говорю, продай хоть за десять, а мои пять верни. Заверил доверенность у нотариуса, отдал Андрею машину. Неделю от него нет ни слуху, ни духу, — он с недоумением пожал плечами, как будто до сих пор не мог понять, — другую неделю. Жена заволновалась, слушай, говорит, ты кому отдал машину? Я, мол, так и так. Она уезжала в Кисловодск по путевке. Ты, говорит, сообщи мне, что бы я это, не думала ничего такого, понял? Андрей появился через месяц. Отдал пять тысяч. Говорит, пересчитай. Я пересчитал. Андрей был с товарищем. А теперь, говорит, напиши бумагу, что я отдал тебе деньги. Я написал, расписался. Расписались все — и его товарищ, как свидетель. Мы это дело обмыли. Деньги я спрятал под матрац. В общем, выпили. Показалось мало. Андрей сбегал за второй бутылкой. А потом — за третей! Место под матрацем мне показалось ненадежным, я перепрятал деньги в шифоньер, засунул в унты. Затем мы опять что-то пили. Я говорю, ладно, ребята, хватит. Они ушли, а я опять перепрятал деньги, в другое место — на кухню, в ящик на верхней полке.

Просыпаюсь утром, поднял матрац, — нету денег! Всю постель перевернул. Не помню, куда спрятал! Ладно. Пошёл на работу. А у самого деньги не выходят из головы. Вернулся с работы. Опять обсмотрел всю квартиру. Куда я только не лазил! Позвонил Андрею: так и так, мол, не могу найти денег. У меня жена в Кисловодске, если узнает, умрёт от инфаркта. «Да ладно тебе, Семёныч, ты же их положил под матрац, затем перепрятал в унты, всё дверью шкафа хлопал». — «Ну, хлопал, хлопал, а денег-то нет! Давай искать вместе». Разделили мы комнаты. Пошёл я на кухню, взялся я за ящик на верхней полке, а деньги так и посыпались. По этому поводу мы опять выпили!.. А что у нас по телевизору? — он посмотрел на телевизор, который стоял рядом с моей кроватью.

Я включил телевизор: мне было ближе.

Однажды моим соседом в комнате отдыха на железнодорожном вокзале города Мичуринска, районном центре Тамбовской области, знаменитом яблочном крае, оказался молодой мужчина импозантной внешности: высокого роста, рельефными, тренированными мышцами, золотистыми длинными волосами, утонченными, благородными чертами лица. Такие играют в кино героев. Обычная, размеренная жизнь была не для него, — это сразу угадывалось, — была в нём скрытая, могучая сила, жажда действия. Его жена погибла, выбросившись из окна; с подачи шурина, милицейского начальника, его обвинили в убийстве, но суд оправдал, тогда шурин упрятал его в дурдом, сейчас я не помню по какому поводу; его выпустили через два года со справкой, что он псих. «Тебе эта справка ещё пригодится», — успокоил врач. Он не вернулся на прежнее место жительства, в крупный заполярный город, он вернулся на родину, известный город металлургов, шахтеров, хулиганов. Сейчас я не помню, чем он занимался в этом городе, на какие деньги жил. В моей памяти осталась такая картина: ресторан, драка с милицией, охотничий нож, какая-то женщина. Его не посадили только потому, что у него была справка. «Врач не обманул, — улыбнулся он. — Пригодилась справка!» Он рассказывал интересно, с оригинальными, неожиданными подробностями, которые придавали его повествованию неповторимый, исключительный аромат — о моральном климате на прежнем месте работы в заполярном городе, жене, которая выбросилась из окна, суде и судьях, порядках в дурдоме. Его речь изобиловала юридическими терминами, статьями Уголовного кодекса. Он рассказывал несколько часов подряд! Я не записал по горячим следам. А через месяц уже ничего не помнил, то есть, совсем ничего! Я до сих пор жалею, ругаю себя.

Рассказ Игоря Семеновича мне тоже показался любопытным. Я решил записать его утром, когда останусь один. Но вдруг испугался, что забуду. Моя память оставляла желать лучшего. Игорь Семенович смотрел телевизор. А я взял тетрадь, ручку и вышел из номера.

Я сел на диван в общем зале, деливший длинный коридор пополам. Было тихо, спокойно, как в библиотеке. Постояльцы гостиницы, время от времени появляющиеся в коридоре, не обращали на меня внимания.

Игорь Семёнович по-прежнему смотрел телевизор, — лежал на кровати, в очках, полосатой пижаме. Ему было скучно смотреть телевизор.

— Алексей, ты был в Ленинграде? — спросил он.

— Я там служил.

— Да? — он удивился. — Я тоже служил в Ленинграде, в 1944 году. После десятого класса меня направили учиться на офицера в морское училище. Учился, я тебе скажу, неплохо. Однажды в патруле познакомился с девочкой, Таней Филипповой. Соскучился по женскому обществу за восемь месяцев! Поговорили, посмеялись, договорились встретиться. Времени до вечерней справки было много. Я пролез под забором. Там ещё бутылки, консервы американские валялись, разный мусор. Встретились, поговорили о том, о сём. Я успел к вечерней справке, но старшина заметил, что меня не было. Спросил: «Где был?» Если бы я знал, Алексей, — он сказал вдруг упавшим голосом, — какое постигнет меня наказание, я никогда бы не сказал правду! Лучше бы я солгал, что заснул под забором! «Прогулялся по набережной», — отвечаю. Старшина вычислил, что меня не было в училище больше двух часов. Доложил взводному, тот, в свою очередь, — командиру роты. За отлучку более двух часов по закону военного времени полагается трибунал! Повели меня к начальнику училища. Тот выслушал и говорит: «Учитывая вашу молодость, мы не отдадим вас под трибунал, но из училища отчислим». Утром перед строем зачитали приказ: «Курсанта Белоусова Игоря Семёновича отчислить из училища за то, что он был в самовольной отлучке полтора часа». Полчаса они скостили, — с сарказмом сказал он. — Не ожидал я, конечно, что так получится. А что я, думаю, напишу родителям, девочке, с которой дружил в школе? Голова вот такая сделалась! Теперь все ребята строятся, учатся. Мы строились двадцать раз в день. На зарядку — стройся! В казарму — стройся! На завтрак — стройся! А я целыми днями чистил картошку. Приехал за мной офицер. Командир роты сказал, чтобы я забрал у старшины свои вещи. Я иду злой, думаю, конец. Суд — штрафной батальон — поминай, как звали! Говорю старшине: «Давай мои шмотки!» — «Зачем?» — «Пошёл ты на…». Честно скажу тебе, Алексей, так и послал его, стукача. Думаю, всё равно пропадать. Сели мы на катер и поехали, как я потом узнал, в Кронштадт. Офицер спрашивает меня: «За что тебя отчислили?» А я как заплачу! Он похлопал меня по плечу: «Ладно, не унывай. С кем не бывает». Финский залив, Балтийское море. Я никогда раньше не видел моря. Жил я в Узбекистане. А в Узбекистане, какое море? Попал я в учебку на шифровальщика. Ты был в Кронштадте, Алексей?

— Не довелось. — Я служил в Красном Селе, пригороде Ленинграда.

— Я выучился на шифровальщика и попал в спецкоманду. По мирному договору флот Германии был разделён между Англией, США, Францией и нами. Получив тральщики, мы сделали переход в Чёрное море. Но прежде зашли в Англию, Гибралтар и Мальту. В Англии, Алексей, я впервые увидел вот такие огурцы, — он с удивлением показал длину огурцов, получилось с полметра. — И вот отслужил я три года. Вызывает меня командир корабля. Садись, говорит, Белоусов, а не скажешь ли ты, почему тебя выгнали из училища? Я, мол, так и так, по своей же глупости. А не хочешь ли ты, предложил он, опять учиться на офицера? «Никак нет, товарищ капитан второго ранга» — «Это почему?» — «Надо посоветоваться с родителями». — «Ты что, Белоусов, заливаешь?! Ты у нас главный шифровальщик! Фигура! — У меня был пистолет. Меня охранял часовой, когда я ходил в штаб. — Советоваться он с бабушкой вздумал. Подумай и доложи!» Я согласился. Отослали меня в Выборг, город под Ленинградом, где я и окончил трёхгодичное интендантское училище.

— Почему интендантское? Вы же шифровальщиком были.

— Не знаю! Послали и всё. Я окончил училище с отличием. Опять попал на Черноморский флот. Женился. Получал две тысячи, старыми деньгами. Двести рублей — по нынешнему. Так, может быть, и остался бы я на флоте, но вскоре попал под сокращение. Армию сократили на миллион двести тысяч человек. Собрали нас, шестьдесят человек, повезли в Штаб флота. А зачем? Никто не знает. Начальник штаба обрадовал: «Не хотите демобилизоваться? Подумайте». А потом начал вызывать по одному. Меня тоже вызвал. А чего мне, отвечаю, когда я вам был нужен, вы меня призвали. Теперь не нужен, — стало быть, увольняете. «А как семья?» Чего, говорю, семья? Жена, дочка. Демобилизовали меня, — с горькой усмешкой сказал он. — Да, — он поднял к верху палец, подчеркивая значение момента, — нам зачитали приказ, что местные власти помогут демобилизованным устроиться на хорошую работу.

— А из тех шестидесяти оставили кого-нибудь?

— Всех уволили! Вернулся я, значит, домой, в Узбекистан. Встал на учёт в военкомате. И помня тот приказ, о помощи с устройством на работу, обратился к начальнику военкомата. Он увидел меня, поднялся из-за стола: «Что нада, дарагой? Какая судьбой к нам?» Так и так, отвечаю. Старший лейтенант запаса. Начал служить на Балтике, окончил на Чёрном море. Помогите устроиться на работу. А он даже и не слышал о таком приказе. «Какой специальность имеишь?» — «Окончил трёхгодичное интендантское училище». Короче говоря, он посватал меня бухгалтером. Я пришёл туда, поговорили. «А какой у вас оклад?» — «Шестьсот пятьдесят рублей». Шестьдесят пять, по нынешнему. Раньше я получал две тысячи. И это только хватало жене. Я ходил во всём казённом. Не, думаю, маловато. Опять — в военкомат. Он увидел меня, вытаращил глаза: «Что такой?… Падажди!» Опять посватал на должность бухгалтера — в другую организацию. «А какой у вас оклад?» — «Шестьсот семьдесят пять рублей». Я больше не ходил в военкомат. Вернулся домой. День сижу, два сижу. Жена уже шепчет, что не хорошо, мол, объедать стариков. А пока я сидел дома, — он интригующе посмотрел на меня, — я узнал, что мой школьный товарищ работает в каком-то Каркане, в ста километрах от нас. И получает большие деньги — три-четыре тысячи рублей в месяц! Бывает дома по воскресеньям. Я дождался его, расспросил. Говорит, добываем руду. Мы уехал в Каркан. Я сказал в отделе кадров, что я старший лейтенант в отставке, начал службу на Балтике, окончил на Чёрном море, — его выражение лица приняло усталое выражения: похоже, ему надоело перечислять, где он служил. — И ты представляешь, — он обескуражено развёл руками, — мне опять предложили должность бухгалтера! Ну, думаю, ладно! «А сколько у вас оклад?» — «Тысяча двести». Ха-ха! — он радостно потёр руки. — Тысяча двести рублей! Жить можно! Тысяча двести, плюс тридцать процентов коэффициент, плюс шестьсот рублей за старлея. Офицеру, уволенному в запас не по пенсионному возрасту, ещё год платили за звание! Вернулся домой, получил паспорт, опять приехал в Каркан. А мне и говорят: «К сожалению, мы не можем взять вас на работу бухгалтером. — У меня сердце сразу упало. — Будете мастером сантехником». — «А какой оклад?» — «Тысяча шестьсот рублей!» — сказал торжественно Игорь Семёнович. — И вот, Алексей, потихоньку начали копиться деньги. С жильем было плохо. Я построил землянку, завёл корову.

— Землянку? Какую землянку?

— Самую обыкновенную, — кивнул он. — Землянку. Обложил стены кирпичом. Ну, как вспомню, как начинал, самому не верится! А сколько времени? — он спохватился и поглядел на стол, на котором лежали его часы.

Было десять вечера.

— Извини, Алексей, мне завтра рано вставать, — Игорь Семенович начал разбирать постель.

А я взял ручку, тетрадь и вышел в коридор. А что мне оставалось делать?

ОДНАЖДЫ В ТУРЛАГЕРЕ

Туристический лагерь «Горизонт», принадлежащий нашему заводу, находился на правом берегу реки Серёжа рядом с деревней Старая Пустынь — это примерно в ста километрах от города, в Арзамасском районе. Река здесь течёт через карстовые озёра Широкое, Паровое, Глубокое и Долгое, подпираемые густым лесом. Самостоятельно не догадаешься, что эти живописные природные образования озёра. Они напоминали широкие разливы, заводи, затоны. Река несудоходная. Лес смешанный. Места безлюдные.

Лагерь был комфортным для летнего отдыха: щитовые домики, столовая, клуб, бильярдная, библиотека, лодочная станция, спортплощадка, детский городок. Стоимость двухнедельной путёвки с питанием была символическая — всего двенадцать рублей.

Этот лагерь мне запомнился в первую очередь тем, что я познакомился здесь с девушкой, которая мне понравилась. Но я поступил беспечно, легкомысленно, не сделав ничего для продолжения нашего общения, как будто был падишахом, избалованным вниманием самых красивых женщин.

Я оказался здесь случайно, не по своей воле. Был конец мая. Лагерь начинал работать с первого июня. Срочно требовались рабочие для благоустройства лагеря. С нашего отдела отправили двух человек — меня и Петра Мальцева.

Мы не возражали бы, если бы нас отправили среди недели. Но работать предстояло в субботу и воскресенье. Все будут отдыхать, а мы — работать. Несправедливо.

— За субботу получите день отгула, — успокоил нас руководитель нашего подразделения Захаров. — А в воскресенье до обеда у вас там будет комсомольский воскресник. Свежим воздухом подышите. И домой отвезут. Поезжайте!

Выехали в лагерь в пятницу во второй половине дня. Я думал, мы поедем на заводском автобусе, — поехали на грузовой машине в тентованном кузове. Нас было, может, человек десять. Все — молодые парни. Сидели на деревянных лавках, находящихся у бортов. Моё очередное предположение, что я утомлюсь ехать на жёсткой лавке, опять не сбылось. Дорога была хорошая. Нас не трясло, не кидало.

Дорога постепенно мельчала. Сначала была федеральная, затем региональная и местная. Лес, напротив, становился гуще, мощнее, стремящийся поглотить дорогу, сомкнувшись над ней кронами. Последние километры мы ехали в сплошном лесу. Дорога была настолько узкая, что, казалось, не разъедешься со встречной машиной. Асфальт был усыпан сосновыми и еловыми шишками, жёлтыми иголками, густо сметёнными на обочины.

Смешанный лес, в котором находились домики лагеря, казался девственным. Но его, конечно, облагородили: проредили, подчистили, убрав «лишние» деревья, валежины и сучья. Преобладали сосны. Ещё были, разумеется, берёзы, а также ели, липы, осины и неприметные молоденькие дубы.

Сильно пахло ландышами. Эти несоразмерные цветы росли здесь целыми полянами. Крупные вытянутые листья казались громадными и могучими по сравнению с крохотными нежными хрупкими цветочками, похожими на колокольчики. Меня удивила необычная расцветка ёлки: я или не знал о её весеннем наряде, или хорошо забыл. Старая хвоя, если так можно выразиться, была тёмная, а новая на кончиках веток — нежно светлая. Ёлка словно бы, как смелая модница, нарядилась в красивое кружевное платье!

Музыкальным сопровождением была разноголосица невидимых птичек и беззаботный шум листьев ветвей, качаемых лёгким ветром. Время от времени раздавался повторяющийся стук, похожий на пулемётную очередь. Наверное, работал дятел.

Щитовой домик, в который мы поселились, был двухместный, с большим окном, старомодными железными кроватями.

У нас была бутылка водки. Мы выпили её после ужина. Пётр пригласил нашего нового знакомого Сергея, приехавшего с нами и поселившегося в соседнем домике. Мы познакомились, ища вместе завхоза. Нам сказали получить у завхоза постельное бельё, а где его найти — не объяснили. В столовой мы сидели за одним столиком. К нам подошла официантка, приятная стройная девушка, и удивлённо сказала: «Сергей, а ты как здесь оказался?» Тот ответил со счастливой улыбкой: «На тебя, Наташа, приехал посмотреть». Я думал, он пошутил или сделал комплимент. А он специально приехал ради неё.

Сергей сначала отказывался от предложения выпить: «Зачем? Не надо. Спасибо. Нет, нет. Я не хочу». А потом всё-таки согласился.

Как я понял, Пётр пригласил Сергея ради новой информации. Моего товарища тяготила наша работа, связанная с постоянными командировками. Мы ездили по всей стране, как заведённые. Ему хотелось сменить место работы. Он спросил Сергея, где тот работает на заводе, кем и какой у него оклад. Ещё он деликатно спросил о Наташе. Она тоже работала на нашем заводе в том же отделе, где и Сергей. Её командировали сюда, как и нас, — с той разницей, что мы приехали на два дня, а она — на две недели.

Из закуски у нас была баночка маринованных пупырчатых вкусных огурчиков. Сергей принёс банку рыбных консервов. Водка была тёплой и противной. По мере того, как мы хмелели, она становилась лучше, вкуснее и закончилась в самый неподходящий момент: мы не отказались бы выпить ещё немного.

Уже стемнело. Сергей ушёл к Наташе. А мы пошли через лес на свет прожектора, надеясь познакомиться с женщинами.

— Я люблю разнообразие, — сказал Пётр. — А то с тоски подохнуть можно. Может, с кем и познакомимся.

На поляне, освещённой прожектором, играли в волейбол. Среди играющих были и женщины, цель нашего поиска. Мы присоединились, не нарушив численного равновесия. Пётр стал по одну сторону сетки, я по другую.

Согласно правилу игру, мы перемещались по кругу. Я оказался у сетки. В команде соперников напротив меня стояла какая-то обычная девушка, в спортивном костюме и кроссовках. И вдруг эта обычная девушка оказалась настолько красивой, что я остолбенел! Я в упор смотрел на неё. Мы стояли нос к носу, разделённые волейбольной сеткой. Она делала вид, что не замечала меня, и выглядела недовольной: возможно, её раздражал мой бесцеремонный взгляд. Мне подали мяч. Я запоздало отчаянно кинулся к нему, но всё-таки в последний момент смог дотянуться и перекинул за сетку.

Из нашей компании только один парень хорошо играл в волейбол. Его атака всегда заканчивалась голом: он вонзал мяч вертикально в высоком прыжке. А когда была его подача, этот кручёный мяч, летящий, как из пушки, тоже было трудно принять. По всей видимости, он был спортсменом профессионалом

Я увидел, что понравившаяся мне девушка уходит. Мне тоже нужно было выйти из игры, догнать её и познакомиться. Но я этого не сделал. Оправдывая свою нерешительность, я подумал, что девушка некрасивая. Дескать, мне показалось, что она красивая. Было темно. А в темноте они все выглядят красивыми. Я уподобился той лисе из знаменитой басни Крылова, которая не смогла сорвать виноград и объявила, что виноград был кислым: «На взгляд-то он хорош, да зелен — ягодки нет зрелой: тотчас оскомину набьёшь».

Мне было тем обиднее, что игра вскоре прекратилась. Наверное, они играли давно. Им это надоело. Ушёл парень, хорошо игравший в волейбол, забрав с собой мяч. Наверное, это был его мяч. Существование нашего коллектива без мяча сразу потеряло смысл. Все куда-то разошлись. Мы с Петром остались вдвоём.

Пётр предложил пройтись по лагерю. Он был уверен в том, что мы обязательно найдём, как он выразился, свободный женский коллектив. Я с готовностью согласился, надеясь опять встретиться с понравившейся мне девушкой. Её чудный образ никак не выходил из моей головы.

Лесная тропинка, по которой мы шли, была переплетена выступающими корнями, не заметными в темноте. Мы постоянно спотыкались о корни. Впереди светили какие-то фонари. Слева и справа от тропинки светились окошки домиков.

— Обожди-ка, — насторожился Пётр.

Мы остановились. Я услышал тихую музыку. Именно эта музыка и привлекла внимание Петра. Музыка, вроде бы, исходила с левой стороны, где чернел близкий лес. Пойдя к лесу, мы не ошиблись с направлением: музыка становилась громче. Потом на тёмных листьях кустов и деревьев появились какие-то непонятные таинственные розовые отсветы. Я не мог объяснить причину этого явления. Моему недоумению не было предела. Что-то красненькое. Что это такое? А этими отсветами оказались обычные блики костра, разведённого на поляне за изгибом леса. Костёр тут жгли, видимо, постоянно. Был заготовлен большой запас дров.

Играл магнитофон, стоявший на поленнице. Здесь было две девушки и шесть парней. Я специально пересчитал. Парней было ровно шесть. Девушки, похоже, были чьими-то подругами. То есть нам здесь ничего не обломиться.

Мы решили посидеть у костра. Посидеть перед сном у костра была хорошей альтернативой сумбурному поиску неуловимых женщин.

Искорки костра стремительно взвивались, — казалось, к далёким таинственным недоступным звёздам, — и сразу гасли.

Костёр настроил меня на философский лад. Дескать, по сравнению с жизнью звёзд, наша жизнь так же коротка, как жизнь этих искорок. Эти же звёзды светили строителям египетских пирамид. Сегодняшний вечер, который я ощущаю каждой клеточкой своего организма, незаметно станет седой неправдоподобной древностью. Наши имена изгладятся из истории, как будто нас никогда и не было. От нас даже праха не останется. А эти же звёзды по-прежнему будут светить.

Я вдруг понял, что девушки не были чьими-то подругами. Парни, сменяя друг друга, старались добиться их расположения. Пётр тоже попробовал. Он пригласил девушку на медленный танец. А после танца что-то сказал ей. И они ушли, — бесследно канули в темноту. Меня удивило, с какой готовностью она согласилась уйти с ним, как будто он заколдовал её. Интересно, что он сказал ей?

Я вернулся в домик. Лёг спать. Но сон не шёл. На новом месте всегда плохо спится. Кроме того, мешали комары. Я убил несколько штук. Наконец я стал засыпать. И вдруг: у окна домика послышались шаги. Затем кто-то подошёл к двери. И стало тихо.

— А если он не спит? — приглушённо с недоверием возразила женщина.

— Спит он, — успокоил Пётр и громко спросил: — Алексей, ты спишь?

— Сплю, — ответил я.

— Ну, спи, — он засмеялся, а затем весело хохотнула его знакомая.

Утром я проснулся от звона будильника моих ручных часов. Я поставил будильник на полвосьмого — за полчаса до завтрака. Удивлённо посмотрел на безмятежно спавшего Петра: я не слышал, как он пришёл. Разбудил его. Он отвернулся к стене и сказал, что ещё минутку полежит. Оказывается, он пришёл в четыре утра.

Мы пошли к общему умывальнику, находящемуся у столовой, и представлявшему собой несколько кранов и раковин, поставленных в ряд.

— Она сказала мне, что все мужчины легкомысленные, — рассказывал Пётр. — «Может, я заразная. А ты лезешь». — «Батюшки!» — он, изобразив испуг, всплеснул руками. — Всё настроение сразу испортила. Зовут её Оля. Двадцать пять лет.

— А почем она пошла с тобой? Что ты сказал ей?

— Что сказал? — он задумался, вспоминая, и вдруг засмеялся: — Предложил попить воды на колонке!

— Петь! — послышался женский голос.

Мы обернулись. Это была его новая знакомая Оля.

— Приходи сегодня вечером, как освободишься, — она подошла к нам, какая-то вся страшненькая: рыхлая, взлохмаченная, помятая. — Пикник намечается.

— Приду, — с мягкой улыбкой пообещал он и с досадой сказал, когда она ушла: — Как же. Ага! Приду. Держи карман шире. С кем по пьяни только не свяжешься, — он брезгливо поморщился. — Дурак! С кем связался. Одно оправданье, — был пьяный!

Из репродуктора вдруг громко зазвучала песня. Её всегда включали перед завтраком, обедом и ужином. Чисто звонко весело пела какая-то женщина:

— Пряники русские — сладкие, мятные! К чаю ароматному угощенье знатное.

— Вырабатывают условный рефлекс, — прокомментировал Пётр. — Чтобы сразу слюна потекла. Как у собаки Павлова!

В столовой мы сидели за столиком втроём: я, Пётр и Сергей. К нему регулярно подходила Наташа. Они счастливо болтали о всякой чепухе. И было видно по всему, что они друг другу нравятся.

Примерно через час после завтрака нас всех собрали у здания администрации, оповестив несколько раз по репродуктору, и дали работу. Нам сообщили, что мы будем копать канавку между домиками. Сергей держался с нами, поэтому мы попали в одну бригаду. Главным у нас был некий добродушный дяденька, постоянный работник турлагеря, седой мужчина лет пятидесяти. Он повёл нас к месту работы. Мы несли штыковые лопаты. А он — большой моток полёвки и топор.

— Начальство хочет установить в комнатах динамики, — он объяснил смысл нашей работы и успокаивающе добавил: — В прошлое воскресенье девчонки копали. Быстро дело пойдёт. До обеда управитесь. Я поговорю с Сальниковым.

Сальников был начальником турлагеря. Я не понял, почему он хочет с ним поговорить, но уточнять не стал.

Мы рассредоточились по прямой линии.

— Ты куда такую могилу роешь! — дяденька умерил пыл Сергея, который начал копать глубоко. — Полштыка достаточно!

Дав нам задание, он ушёл.

День был жаркий, безветренный. Нас окружали сосны, берёзы, ели, липы, осины и всевозможные кустарники. Положительный эффект от спасительной тени деревьев, целебного запаха хвои и ароматных ландышей, растущих здесь везде, — полностью сводили на нет комары и мошки, дружно атаковавшие нас. Пётр, густо окутывая себя сигаретным дымом, сказал, что он с похмелья и все эти твари, насосавшись его дурной крови, обязательно отравятся и отбросят копыта.

Работа продвигалась неожиданно быстро. Толстые корни мы перерубали топором. Пришёл дяденька, когда мы сделали уже большую часть работы, удивился и стал укладывать в канавку полёвку.

— Ишь, как разогнались, — похвалил он. — Я говорил с Сальниковым. Он не согласен, чтоб до обеда. Так что вы не очень торопитесь. Вон те пять домиков оставьте на после обеда.

Мы стали работать в полсилы. Перед обедом решили искупаться.

Берег реки оказался облагороженным. Аллея вывела нас на набережную, выложенную крупной плиткой, с перилами. На набережной было какое-то футуристическое сооружение — большой высокий навес, напоминающий купол парашюта, с просторными сквозными проходами. Купол был собран из металлических правильных шестиугольников. С левой стороны набережной находился песчаный пляж с несколькими лодками на берегу. Правая сторона набережной упиралась в лиственный лес. Набережная и купол приятно удивили меня. Я не ожидал увидеть здесь что-нибудь подобное.

Набережная вдавалась в реку округлым мысом. Река была широка. Позже я узнал, что это была не река, а озеро Долгое, через которое текла река.

Низкий противоположный берег был подтоплен весенним паводком. На лугу вдоль реки росли какие-то непонятные округлые кустарники, похожие на небольшие стога. Этакие зелёные бугорки на зелёном лужке. В некотором отдалении за ними — разнокалиберные лиственные деревья. А сразу за ними на сухой возвышенности стоял, радующий глаз, прекрасный ровный частокол высоких стройных сосен.

Прохладная вода, сначала показавшаяся нам ледяной, приятно взбодрила, смыв не только пот и пыль, но и сняв зуд от укусов комаров и мошек. Мы обсушились на солнышке и под известную песню пошли в столовую.

Мы сели за свой стол. Сергей, увидев Наташу, сразу засиял, как начищенный пятак, и помахал ей рукой. Первым блюдом был гороховый суп. Пока мы ели этот суп, официанты разносили на подносах вторые блюда — макароны с котлетой. В одной из официанток я узнал понравившуюся мне девушку. Она стояла к нам боком у раздаточного окна, в белом фартуке, красной футболке и коричневых вельветовых брюках. Я настороженно замер, не уверенный, что это она. Наконец она повернулась к нам лицом, понесла поднос. Да — это была она! Без всякого сомнения. Господи, до чего же она была хороша! Волосы — светлые, глаза — зелёные. Она сказала что-то Наташе. И та вдруг кивнула в нашу сторону.

— Вам помочь? — предложил я, когда она расставляла нам вторые блюда.

— Сама как-нибудь, — она даже не посмотрела на меня.

Когда она ушла, я спросил Сергея:

— Не знаешь, кто это такая? — Если он знал её подругу Наташу, значит, теоретически мог знать и её.

— Тонечка?

— Ну, которая сейчас подходила к нам.

— Наша, заводская. Где она работает, — не знаю.

— Что у вас за разговорчики? — с деланной досадой спросил Пётр. — Дайте спокойно поесть! Нашли тему.

Дяденька нас огорчил, сообщив, что нам добавили работы.

— Ребята, Сальников сказал ещё и к костру проложить полёвку, — с сочувствием сказал он. — Там тоже хотят поставить динамик. От придумал!

— Он нормальный вообще? — возмутился Пётр.

— Да здесь недалеко. К пяти часам управитесь.

— Мы уже настроились на этот объём задания, — не сдавался Пётр, как будто мог что-то изменить. — И так комары зажрали. А тут ещё к костру.

— Надо сделать, ребята, — сказал дяденька.

Когда он ушёл, Сергей зло сказал:

— Наверное, он сам придумал нам эту работу. Якобы Сальников приказал. Мы завтра уедем. Ему самому придётся копать!

Пётр пересчитал сигареты в пачке и печально вздохнул:

— Я тут курить брошу.

Он был заядлым курильщиком. Постоянно был с сигаретой во рту. Теперь стал курить экономно. Ближайший магазин находился в пяти километрах от лагеря — в соседней деревне.

Мы управились с работой в четыре вечера и пошли купаться.

— Ребята, давайте попозже, — боязливо сказал Сергей, озираясь по сторонам. — А то ещё чего-нибудь заставят делать.

— Нет, это уже будет дурь, — возразил Пётр. — Меня теперь только под ружьём заставят.

Я с нетерпением ждал ужина, предвкушая удовольствие от встречи с Тоней. А потом в столовой не сводил с неё глаз. Она, казалось, демонстративно не обращала на меня внимание. Я не верил ей. Она знала, что я смотрю на неё. Она должна посмотреть на меня даже в том случае, если я не нужен ей, чтобы ещё раз в этом удостовериться. Я придвинул к себе тарелку. На ужин был бифштекс с рисом. Еда выглядела аппетитно. И опять посмотрел на Тоню. Она пристально смотрела на меня. Наши взгляды встретились. Она сразу отвернулась.

— Красивая девчонка, — с невольным восхищением я сказал Сергею.

— Тоня-то? Конечно.

Мы вернулись в домик. Сергей ушёл к Наташе. Я увидел его из окна. Мне нужно было пойти с ним и познакомиться с Тоней. Если девушка понравилась, надо знакомиться. За спрос денег не берут. Меня не убьют. А я лёг на кровать и лежал на ней, как прикованный. Чем злее я ругал себя, тем больше робел: я упрямо лежал, как будто назло себе. Пётр тоже лежал на кровати. После вчерашнего общения с Олей его клонило в сон. Он пришёл в четыре утра.

Кто-то постучал в дверь и раздался голос Сергея:

— Вы спите?

— Заходи, — сказал я.

— Ребята, вас приглашают на чаепитие.

— Что ещё за чаепитие? — встрепенулся Пётр.

— А ведь кто-то говорил, что Тоня красивая девушка.

— Пошли, — я сразу поднялся с кровати.

— Покатаемся на лодке. Выпьем чаю. Они нас ждут.

Входя в домик, я был уверен, что увижу Тоню! А её в домике не оказалось. И Наташи тоже не было. Сидела на кровати полненькая, как колобок, девушка. Увидев нас, она вдруг нервно хохотнула. Сергей познакомил нас. Её звали Света. И сразу ушёл куда-то. Пётр помрачнел, предположив, что Света предназначается ему. Эта девушка ему категорично не понравилась. Мы сели на соседнюю кровать. Девушка вдруг опять нервно хохотнула.

На столе были самовар и банка с полевыми цветами, среди которых я знал только ландыши. Ещё были голубые, белые и жёлтые цветы, такие же крохотные, как ландыши. Белые цветочки количеством лепестков напоминали ромашки.

«Ландыши, ландыши, — светлого мая привет, — в моей голове вдруг зазвучала известная песенка. — Ландыши, ландыши, — белый букет».

— А вы тоже в столовой работаете? — спросил Пётр.

— Да.

— А почему у вас буфета нет? Негде сигарет купить.

— Не знаю, — испуганно ответила она, как будто Пётр был её строгим начальником, и она не исполнила его важное задание организовать буфет.

Наконец пришли Тоня, Наташа и Сергей. Первый вошёл торжествующий Сергей, затем Наташа с ожиданием интересного события и скрывающая волнение Тоня. Так как уже заметно стемнело, решили сначала покататься на лодке, а потом попить чаю.

— А я не умею грести, — простодушно признался Пётр.

Я тоже грести не умел. Последний раз сидел за вёслами лет пять назад, если не больше. Уже даже не помню, по какому случаю.

— Я чуть могу, — сказал я. — Как-нибудь.

Пётр вдруг сказал со злой интонацией:

— Ты у нас вместо мотора будешь!

— Марки «Вихрь»! — я засмеялся, скрывая смущение, не понимая, что его взбесило.

Возможно, он расценил мой информативный ответ, что я немного умею грести, как демонстративное унижение. Дескать, я лучше его. Он мне даже в подмётки не годится. Дескать, я прекрасно умею грести. А он-то, маменькин сыночек, не умеет!

Сели в неустойчивую лодку через нос. Девушки — на корму, неловко ловя равновесие. Я и Пётр — за вёсла. Сергей, разувшись и закатав штаны, оттолкнул лодку, задевающее дно, и сел на нос. Мы помогали ему, отталкиваясь вёслами, как шестами.

Большое красное солнце уже коснулось горизонта. Отражались в реке деревья и багряное закатное небо. Лес противоположного берега со стороны солнца стоял тёмной стеной. Пахло речной водой. Вода была гладкой, как зеркало.

Почему-то мне никак не удавалось грести вровень с Петром. Лодка постоянно заворачивала в мою сторону. Мы плыли зигзагами. Сначала я обвинял себя в кривом ходе лодки. Позже я понял, что он намеренно гребёт сильнее меня. Пока я выправлял ход лодки, он отдыхал.

— Ну, ты и пацан, — с осуждением сказал он. — Греби ровнее!

Мне было стыдно перед Тоней. Я понятия не имел, что он специально гребёт сильнее меня! Его нападки я воспринимал болезненно.

— Нет, ты меня заколебал, — пренебрежительно сказал он и самонадеянно добавил: — Слушай, давай-ка к Сергею. Я сам попробую.

Я покорно пересел на нас лодки к Сергею, стараясь быть спокойным. Всё равно он устанет. И уступит мне место. Тоня, как мне показалось, с недоумением посмотрела на меня. Я, разумеется, предположил худшее. Дескать, она подумала, что я слабый, безвольный. Я чуть не взорвался с досады!

Меня неприятно удивило беспардонное поведение своего товарища. Нельзя унижать человека вообще, а перед женщинами — особенно. Он всегда был, как я считал, адекватным. Сейчас я отказывался верить своим глазам и ушам. Его словно бы подменили.

Пётр, как и я, грести не умел. Когда он опускал вёсла в воду, он обрызгивал нас с Сергеем. Я сделал ему замечание.

— Если не нравится, можешь выйти, — ответил он.

Незаметно мы оказались на середине озера, через которое текла река. Озеро было вытянутое, как кишка, и напоминало широкое русло. Подул освежающий приятный ветерок, разогнав ненавистных комаров и мошек. Солнце уже село, но по-прежнему было светло. Тишину нарушали скрип уключин и эпизодический нервный смех Светы.

Пётр, опуская вёсла в воду, по-прежнему поднимал брызги. Вода замочила мои рукава и брюки. Я с трудом сдерживал себя, чтобы не сделать ему замечание. Если я сделаю ему замечание, он подумает, что я демонстративно унижаю его перед женщинами. Казалось бы, и Сергей, окатываемый брызгами, тоже должен был возмутиться, но он только морщился.

— Ты можешь потише? — не выдержал я, когда он в очередной раз богато окатил меня, замочив рубашку и брюки. — Я уже весь мокрый.

— Выходи, коли не нравится.

— Я тебе серьёзно говорю! Давай потише. Всё равно до Оки не догребёшь.

— А мы, разве, в сторону Оки плывём? — усомнилась Наташа.

— Если этого посадить на вёсла, — Пётр пренебрежительно указал на меня, — он нас до Волги довезёт!

Река Серёжа, по которой мы катались на лодке, была притоком Тёши. Тёша — Оки. Ну, а Ока впадала в Волгу.

— Может, вернёмся назад? — предложила Тоня.

— Назад так назад, — согласился Пётр и развернул лодку.

Теперь лодка шла значительно тяжелее.

— Видимо, против течения, — догадалась Света.

Все согласились с ней.

— Ладно, уступаю, — сдался Пётр.

Я старался грести аккуратно, без брызг, налегал изо всей силы, до треска в спине. А лодка по-прежнему не получала достаточного ускорения. Не шла быстро и хоть ты умри. Я не умел грести. Но мне всё равно казалось, что виноваты вёсла. Это якобы дубовые вёсла не слушаются рук!

— И-и раз! — азартно считали девчонки. — И-и раз!

Я увидел, что нас быстро догоняет лодка с единственным человеком. Он сидел на корме, загребая по очереди с левого и правого бортов. Этим человеком оказался сухощавый старик в ветровке. Поравнявшись с нами, он победно засмеялся и рифмовано сказал:

— Мальчишки, мальчишки, снимите штанишки, — наденьте юбчонки и будьте девчонками!

Он оторвался от нас, как на моторе. Мы только его и видели. Его лодка была легче и уже нашей. Он был один, а нас-то — шестеро.

Пётр опять решил грести.

— Подвинься-ка, — сказал он. — А то приплывём завтра утром.

Лодка сразу начала сбиваться с прямого курса, постоянно заворачивая в мою сторону. Пока я выравнивал ход, Пётр отдыхал.

— Греби, греби, — говорил он. — Спишь, что ли?

Работая без перерыва, я начал задыхаться.

— Ты устал? — притворно удивился Пётр. — Уступи место Сергею!

Кровь бросилась мне в голову. Я понял, в чём дело! Теперь лодка стала заворачивать в сторону Петра. Теперь уже я отдыхал.

— Греби, греби, — говорил я.

Стараясь не уступить друг другу, мы гребли отчаянно. Пётр вымотался раньше. Лодка опять завернула в его сторону.

— Не отставай! — злорадствовал я.

Выравнивая лодку, Пётр вспылил:

— Конечно! Ты что в мою сторону наяриваешь? Не видишь, что ли? Ну, ты и делец!

— А ты не наяривал?!

— Ладно вам, ребята, — примирительно сказала Наташе. — Не ссорьтесь.

Мы причалили к лодочной станции. Сюда же причалил и старик, обогнавший нас. Его уже не было. По всей видимости, он был постоянным работником лагеря и, наверное, в отличие от нас ездил по делу. Например, проверял рыбацкую сетку — тихонечко браконьерил: ловить нерестовую рыбу запрещено.

Я беззаботно вышел на берег вслед за Сергеем. Пётр оказался предусмотрительней: помог девушкам выйти из лодки. Я ругал себя, что мне не пришла в голову эта логичная простая мысль. А когда он подал руку Тоне, мне захотелось провалиться сквозь землю с досады!

В домике вместо того чтобы сесть рядом с Тоней, я сел на дальний конец кровати. Рядом с ней сел Пётр. Мы попили чаю с домашним черничным вареньем и пошли гулять. Сергей и Наташа остались в домике.

Темнело стремительно, — буквально на глазах. Горизонт, где село солнце, окрасился в приглушённый зеленоватый цвет. Появились звёзды. На лагерь опустилась ночь. Свет фонарей аллеи казался продирающимся через густую листву и хвою деревьев.

В лагере все уже спали. Мы бродили по освещённым аллеям, кормили комаров. И ни о чём не говорили. Наконец забрели к реке, на облагороженную набережную, центром которой был высокий навес, напоминающий купол парашюта, собранный из металлических шестиугольников. Вошли в этот купол. Лёгкий звук здесь рождал сильное эхо.

— Какая акустика! — удивился я.

— Это наши ребята сделали, — не без гордости сказала Тоня. — Достаточно магнитофона. Усилитель и колонки не нужны. Эффект потрясающий.

От реки тянуло сыростью. Всплескивала рыба. Стемнело окончательно: проступили самые мелкие звёзды.

Пётр всё чаще зевал и был мрачен.

— Четыре часа прошлой ночь спал, — сказал он. — Я тут курить брошу.

Я никак не мог придумать тему разговора с Тоней. Мои мозги словно бы отключились. А тем было много. Ничего не нужно было придумывать. Работа, дом, лагерь, учёба, увлечение. Следствием формальных дежурных вопросов могли стать неожиданные подробности, которые сделали бы нашу беседу интересной, весёлой, душевной. Но я молчал, как будто разучился говорить.

— Ну, ладно, ребята, нам пора, — сказала Тоня.

— Вы уже уходите? — притворно удивился Пётр.

— Да.

— Спокойной ночи!

Мы направились в свой домик.

— Что же ты растерялся? — говорил Пётр, зевая. — Я жду, когда он начнёт. А ты никак не начинаешь. От этой толстушки я бы всегда избавился. Сказал бы, что спать хочу и ушёл бы. Знаешь, какого они о нас мнения? Два болвана! Вот какого. Мне-то, конечно, всё равно. Я сейчас спать завалюсь. Я вот уверен, что они уже смеются над нами. Два городских парня. А вели себя, как увальни деревенские. Что же ты не начинал-то? Ты же говорил, что она тебе нравится.

На завтраке Тони не было. Во всяком случае, я не видел её.

На разводе на работу давешний дяденька сообщил нам, что мы будем носить бордюрные камни. Сергей попросился в столовую, не в силах перенести скорое расставание с Наташей. Сегодня после обеда мы возвращались в город. Мы таскали тяжёлые камни в носилках, с каждым разом относя их всё дальше и дальше, раскладывая их вдоль дорожки аллеи с обеих сторон. Мы старались: чем быстрее управимся с работой, тем больше у нас будет времени позагорать на пляже. Когда осталось перенести всего несколько камней, к нам подошёл дяденька и дал ещё одно задание: сжечь строительный мусор.

— Что же это получается? — возмутился Пётр. — Прямо губите любовь к труду. Разве так можно?

— Надо сделать, ребята, — сказал дяденька.

Работа оказалась плёвая. Строительный мусор был уже собран в кучу. Нужно было его только поджечь и последить за костром.

На обеде я опять не увидел Тоню. Сергей наливал компот в стаканы черпаком из большой кастрюли. Он был в белом фартуке и поварском белом колпаке.

Я пошёл из зала столовой на улицу, но обернулся, как будто кто-то позвал меня, и увидел её. Нас разделял зал, заполненный столами. Она стояла у раздаточного окна и смотрела на меня открыто и прямо, как будто давала понять, что хочет продолжить общаться. Кто-то позвал её из кухни. А я, как невольник, пошёл в свой домик: мне не хотелось уходить. Чем дальше я уходил, тем больше мне казалось, что я совершил непростительную ошибку.

Настал час отъезда. Из репродуктора раздался нервный голос завхоза, потребовавшего быстрее сдавать постельное бельё. Похоже, сдали не все. Он назвал нас «товарищами комсомольцами». Мы пошли к воротам лагеря, где стояла машина. Густые кроны деревьев приятно затеняли дорожку от палящего солнца.

— Петь, можно тебя? — его окликнула Оля.

— Ну?

— У тебя будет закурить?

— Последняя, — он стряхнул пепел с сигареты и вдруг засмеялся: — Чабок. Хочешь, оставлю?

Пришёл шофёр. Мы залезли в кузов. Расселись по лавкам. Последним прибежал Сергей. Машина уже тронулась. Я подал ему руку.

«Не узнал даже, где работает, — я ругал себя, — ни телефона, ничего. Неужели было трудно спросить номер телефона?! — Я невольно посмотрел на Сергея, сидевшего на лавке напротив меня. — Через него можно узнать. Он работает вместе с Наташей. Она должна знать».

НЕНАСТЬЕ

Я неоднократно бывал в посёлке Сокольское. Этот небольшой районный центр находился в ста пятидесяти километрах от Горького, на левом берегу Горьковского моря. Автобусы ходили туда несколько раз в день. Обстоятельства этой поездки в Сокольское стали для меня неприятным сюрпризом: плохая погода сначала помешала мне попасть в посёлок, а потом — вернуться домой.

Я приехал на автовокзал за пять минут до отправления. Автобус уже был подан на посадку. Я сел на своё место, снял шапку, расстегнул куртку, откинулся на спинку кресла. И ощутил себя счастливым человеком: не опоздал на автобус! А шофёр, толстый мужчина с двойным подбородком, вдруг объявил, что довезёт нас до Заволжья. А там посмотрит. Вчера автобус не пришёл из Сокольского: дорогу замело снегом. Я посмотрел в окно. Действительно, падал снег — крупный, пушистый, застилал белой пеленой дома, деревья.

У нас было две остановки — в Балахне и Заволжье. На автостанции в Балахне, крупном районном центре, шофёр удовлетворённо объявил нам:

— Всё! Возвращаемся!

Оказывается, мы должны встретиться в Балахне с автобусом из Сокольского. Но не встретились. Значит, дорога по-прежнему заметена снегом. Автобус не проехал. Мы тоже не проедем. Нам надо возвращаться.

Его слова совершенно не вязались с тем, что я видел: снег падал слабо, дорога была чистая. Создавалось впечатление, что шофёру не хочется ехать, и он специально нагнетает страсти.

— Он, может, сломался! — сказал кто-то.

— Не проехал он! — убеждал шофер.

— Поехали, дорогой встретимся!

— Говорю же вам, — шофёра раздражало, что его не слушают, профессионала, человека, который на этом деле собаку съел, и вдруг психанул: — Не хотите сейчас — вернётесь из Заволжья!

Летели навстречу снежинки. Я обращал на них внимание только потому, что был под впечатлением от разговора с шофёром. В Заволжье снег совсем, казалось, перестал падать. Дорога была оживлённой, как в любой другой день. Если при такой погоде нельзя доехать до Сокольского, то при какой тогда можно? У вокзала было много автобусов — похожие на кирпичи «Пазики»; вытянутые, как батоны, «Львовские» — из Ковернина, Городца, Чкаловска, Пучежа. Узнав у диспетчера, что автобуса из Сокольского не было, шофёр категорически отказался ехать дальше. Поворот на Сокольское находился на полпути между Заволжьем и Ковернином. Ковернинские автобусы шли, а мы вернулись.

Следующим утром я опять пришёл на автостанцию. Опять сыпал снег. Шофёр был прежний. На мой вопрос о том, доедем ли мы сегодня, он уклончиво ответил: «Не знаю». На его лице читалось, что он предпочёл бы остаться.

Свободных мест не было: ко вчерашним пассажирам добавились новые. Наконец мы поехали. Многоэтажные дома, узкие улицы сменились белым пустырём с редкими деревьями, одиночными строениями, кустиками, торчащими из сугробов, как засохшие прутики. Снег несло поперёк дороги стеной. После невыразительного снегопада среди домов эта картина повергла шофёра в уныние.

— Опять придётся возвращаться, — обречёно сказал он.

Сразу за городом на широкой дороге, по обе стороны которой был сосновый лес, мы опять попали под сплошной снегопад.

— Нет, надо возвращаться, — шофёр убрал ногу с педали газа, и мы начали останавливаться. — Как чувствовал, не хотел уезжать с автостанции!

Пассажиры возмутились:

— Поехали дальше!

— До затора!

— Снега он испугался!

— Какой же это снег?! — досадовал шофёр на то, что ему приходится объяснять очевидное. — Это метель!

— Это чепуха, а не метель!

— Чепуха?! — разозлился шофер. — Не хотите сейчас — вернётесь из Заволжья! Все вернётесь!

Дальше ехали молча. Чувствовалось общее недовольство, раздражение — у пассажиров, потому что они, возможно, опять не доедут до места, а у шофёра из-за того, что его не послушали: возвращаться всё равно придётся.

На автостанции в Балахне встретился автобус из Сокольского. Водители радостно поздоровались, поговорили. Наш шофёр, вернувшись в автобус, сообщил, что дорогу очистили. Проехать можно. Пассажиры заулыбались. Шофёр тоже повеселел. Он, разве, против? Пожалуйста, если дорога свободная.

В Сокольское приехали с опозданием: простояли в заторе — в поле. Дорогу чистили грейдером, но её всё равно переметало. От широкой дороги осталась узкая колея с сугробами до середины окон автобуса.

Магазин, по телеграмме которого я приехал в Сокольское, завысил количество брака. Неисправных телевизоров было всего пять штук. А они сообщили о двадцати! Они это сделали для того, чтобы завод быстрей прислал представителя. Напугали штрафом. Я думал, что завтра вернусь домой. Вернусь сегодня на последнем четырёхчасовом автобусе: у меня не было желания ночевать в гостинице.

Ничто так не радует, как неожиданная хорошая новость, и так не расстраивает, как новость плохая. Я пришёл на автостанцию за час до отправления автобуса. А кассир сказала, что автобуса не будет из-за погоды.

Я настолько свыкся с мыслью, что сегодня буду дома, что перспектива остаться здесь на ночь мне показалась ненормальной, дикой, неким извращением, мазохизмом. Всего несколько часов отделяли меня от дома! Я решил уехать на попутной машине. Может, кто-нибудь поедет в Горький?

На окраине Сокольского, на перекрёстке дорог, в чистом поле, продуваемом ветром, прошиваемом снегом, я замёрз, превратился в снеговика, прежде чем остановился какой-то грузовик.

Шофёр, пожилой мужчина, ехал в посёлок Бриляково.

— А это где? — я впервые услышал об этом посёлке.

— На ковернинской трассе, — терпеливо пояснил он: в открытую дверь кабины неприятно дуло. — А там сядешь на горьковский автобус, который идёт из Ковернина.

Его предложение мне показалось разумным.

— А во сколько он будет? — я торопливо сел в машину.

— В шесть.

До шести было два с половиной часа.

— А мы успеем?

— Успеем.

Ехали нормально недолго: попали в затор — на том же участке дороги, пролегающем через поле. Снег несло, как из рога изобилия. Дорогу не успевали чистить. Она стала узкой, с огромными сугробам, односторонним движением. По ту и другую сторону от затора скопилось десятки машин. Застрявшие машины дёргали трактором. В заторе мы потеряли час. Плохих участков больше не было. В Бриляково, небольшой посёлок, разделённый трассой на две половины, приехали в начале седьмого. Шофёр высадил меня на остановке, у каменной будки.

Больше никого на остановке не было. Было две причины, почему я один. Или автобус забрал всех пассажиров, или больше никому не надо ехать. Меня устраивал второй вариант. В самом деле, кому надо ехать в Горький из Брилякова на ночь глядя? Этот посёлок был маленький, крошечный. Вот почему никого нет на остановке. Автобус ещё не пришёл. Они постоянно опаздывают.

— Не подскажете, — я спросил старика в полушубке и валенках, который проходил мимо, — автобус в Горький был?

— В Горький? — он задумался. — Не было.

Ответ старика обнадёжил меня. Я ждал автобус и ловил попутную машину: одно другому не помешает. Попутки не останавливались. Время приближалось к семи. Было темно, как ночью. Светились окна домов.

— Не знаете, автобус в Горький был? — спросил я пожилую женщину.

— Давно прошёл, — подтвердила она моё опасение.

— А гостиница здесь есть?

— Нет.

В таких поселках гостиниц не бывает.

Было холодно ни столько от мороза, сколько от ветра. Я прятался от ветра в каменной будке, приплясывал. У меня даже перчаток не было.

Машина осветила дорогу. Я вышел из будки, поднял руку. Машина не остановилась.

Уже был девятый час вечера. Возможно, первый раз в жизни мне придётся ночевать на улице. Как такое могло случиться со мной? Почему я не остался в Сокольском? Я обманулся близостью дома. От Сокольского до дома было всего сто пятьдесят километров.

Очередная попутка проехала мимо. Это стало для меня, как похоронная музыка. Другая будет нескоро. Если вообще будет. Сначала они шли с интервалом десять минут, потом двадцать. Эту я ждал полчаса. Неужели придётся ходить по домам? Никогда не ходил. Ещё только этого со мной не было!

По дороге шёл мужчина в фуфайке, ватных штанах и валенках, — его осветила машина, идущая в Ковернино.

— Извините, здесь есть гостиница?

— Нету.

— А где можно переночевать? Еду с Сокольского. Опоздал на автобус. Не знаю, как быть, — и посмотрел на него с надеждой: может быть возьмёт к себе?

— Можно в пожарке, — подозрительно посмотрев на меня, он указал куда-то в темноту на пожарную часть. — Окошко светится. Вишь? Или в больнице. Ещё ближе. Вот она, — он указал на двухэтажное здание.

Попутку мне не поймать. Для меня это стало ясно. Кроме того, я замёрз. Я больше не мог оставаться на улице! Окна больницы маняще светились. В приёмной всегда стоят диваны. Мне больше ничего не надо.

В приёмной, действительно, были диваны. Я поднялся на второй этаж, где слышались голоса. Разговаривали больные — несколько мужчин. Они позвали медсестру, молодую приятную женщину в белом халате. Я объяснил ей ситуацию и спросил разрешения переночевать в приёмной на диване.

— Пойдёмте, — сказала она.

Мы спустились на первый этаж.

— Это всё, что мне нужно, — я указал на диван.

Она открыла дверь в комнату, в которой была кровать, с матрасом, подушкой, одеялом. А потом принесла винегрет, хлеб, чай. Я был ей очень благодарен.

Уехал я рано утром на первом автобусе.

ПОЛНОЦЕННЫЙ ОТДЫХ

Большой междугородний автобус с затемнёнными окнами остановился у автовокзала. Игорь Макаров первым вышел из автобуса, держа перед собой дорожную сумку и «дипломат». Весь его вид говорил о том, что он торопится.

Небо налилось густой синевой. Полуденный зной спал. Рас­слаб­ленно шелестела листва. Над дорогой в город струилось марево.

Игоря утомила «бездомная» командировочная жизнь: города, которые он объехал за эти две недели, очереди за билетами на поезд, автобус, местом в гостинице; столовые с казённой едой. Сегодня был последний день командировки. Завтра — суббота. Ему хотелось полноценно отдохнуть два выходных дня дома.

Он управится с работой за час: надо отремонтировать всего два телевизора. И вечерний поезд доставит его завтра утром домой. Дело осложнялось тем, что магазин, по телеграмме которого он приехал сюда, закрывался через пятьдесят минут. Если он не успеет, значит, домой он попадёт только в воскресенье. А в понедельник опять на работу. Полноценного отдыха не получится.

Автобусы в город отправлялись с остановки напротив автовокзала. Минута проходила за минутой, а автобуса не было. Подъезжали другие автобусы. Остановка пустела, опять наполнялась людьми. Посмотрев на часы, он выругался: магазин закрывался уже через полчаса! И вдруг понял, что не успеет отремонтировать телевизоры до закрытия магазина. Он попросит продавцов задержаться. Если откажут, он потребует помочь поселиться в гостиницу.

Переполненный автобус ехал медленно. Игоря окружали разгорячённые пассажиры. Было душно. Его руки лоснились от пота. Автобус, как специально, долго стоял на остановках, у светофоров. Голодный, уставший, он тупо смотрел в окно, за которым медленно проплывали дома, перекрёстки, деревья.

Завтра выходные — суббота и воскресенье. Пожелав отдохнуть дома, Игорь не потребовал лишнего, невозможного. Когда все нормальные люди были вечером у себя дома, пили пиво и смотрели по телевизору футбол, — он в это время стоял в потных очередях за билетом на поезд, автобус, местом в гостинице. Любой согласился бы, что он имел право отдохнуть эти два дня дома!

Игорь смирился, что не успеет отремонтировать телевизоры. Он мог опоздать в магазин, до окончания работы которого осталось уже пятнадцать минут! А он рассчитывал, что ему помогут поселиться в гостиницу.

Он забежал в магазин, большой, с высокими витринами. Его тело покрылось испариной; рубашка, брюки неприятно прилипли к телу. В секции радиотоваров у кассы стояли две продавщицы. Они собрались идти к выходу.

— Уже закрыто, — увидев Игоря, сказала высокая крупная женщина.

Он поставил «дипломат» и сумку на пол, представился.

— У вас всего два телевизора. Я быстро отремонтирую!

— Мы согласны, но в магазине знаете, сколько секций? Другие продавцы не согласятся ждать. Надо им больно. Приехали бы пораньше.

— Хороший совет.

— Приходите завтра утром!

— Тогда устраивайте в гостиницу.

— А вы сами не можете?

— А вам позвонить трудно?

— Ну, тогда я не знаю. У нас заведующая устраивает.

С ним говорила всё та же высокая женщина. Другой продавец, женщина лет пятидесяти, стояла молча. Из глубины зала присоединился к ним третий продавец — молодая женщина в цветном платье.

— А заведующей уже нет, — продолжала высокая.

— Тогда берите к себе домой, — сказал он и удивился своей наглости: в гостинице, как всегда, мест не будет, нужно ждать — стоять в очереди — до позднего вечера, когда снимут забронированные места.

— Ага, домой!

— А чего мне остается делать? На улице ночевать?

— Слушай, Степановна, — высокая продавщица обратилась к женщине, которой было лет пятьдесят, — у тебя дочь молодая. Бери парня к себе!

Степановна, отрицательно качая головой, тихо засмеялась.

— Галя, а ты что молчишь? У тебя отдельная квартира.

— Нет, нет, — серьёзно поджав губы, молодая женщина в цветном платье тоже отрицательно закачала головой.

Они пошли к выходу, где собрались многие продавцы.

— А человек должен ночевать на улице, — не сдавался Игорь. — Так чего будем делать, товарищи? Я серьёзно говорю.

— Сказали же тебе, у Гали переночуешь. А чего, Галя? Куда ему деваться? Сама посуди.

Галя опять отрицательно закачала головой, но уже с раздумьем.

— Я тоже не могу, — у меня вон сколько человек.

— Ну, хорошо, уговорили, — сдержанно согласилась Галя.

Высокая спросила Игоря, как его зовут, а когда все вышли на улицу, тихонько спросила:

— Ты, случайно, не женатый?

— Нет, — тоже тихонько ответил Игорь.

— Видишь, как хорошо, Галя тоже не замужем!

Они шли на автобусную остановку. Время от времени Галя с любопытством смотрела на Игоря. В эти субботу и воскресенье она не работала. И хотела сегодня вечером уехать на дачу. Если бы ей сказали час назад, что у неё будет ночевать незнакомый мужчина, она не поверила бы. Игорь был высокий и стройный, с сильными руками. Ей такие нравились.

— А твои родители, что скажут? — спросил Игорь.

— Я живу одна.

Игорь предложил зайти в продуктовый магазин. Он угостит её своим фирменным блюдом — отбивной жареной курицей. Кроме курицы он купил ещё вина, сказав, что курица и красное вино прекрасно дополнят друг друга.

Микрорайон, где она жила, был кучно застроен пятиэтажными кирпичными домами. Старушки, сидевшие у её подъезда, проводили их любопытными взглядами. Они скучали от безделья. Появился повод обсудить. А Галька-то с двадцать седьмой квартиры привела к себе незнакомого мужика, — на ночь глядя!

Однокомнатная квартира у Гали была небольшая — с узким коридором, маленькой кухней.

Ужин готовили вместе. Он занимался с курицей. Она почистила картошку, приготовила салат из помидоров и огурцов.

Игорь отделил мясо от костей, отбил мясо кухонным молоточком, обсыпал специями, облил взбитым яйцом и обвалял в муке.

Наблюдая, как он жарит курицу, она вдруг подумала, краснея, что у неё давно не было мужчины. Сергей не звонил ей уже два месяца. Она тоже не звонит ему: не хочет навязываться, унижаться.

Курица получилась суховатой. Вино было вкусным.

После ужина Игорь вымылся в душе.

Этот вечер спрессовался для него в одно мгновение. Утомительная, потная езда по городу, бесконечные переживания, что можно опоздать в магазин и так далее. И вдруг он оказался в уютной квартире с женщиной. Смена обстановки была настолько неожиданной, что он до сих пор не мог привыкнуть.

Игорь с наслаждением стоял под упругими струями воды. Насколько он переживал и нервничал в автобусе, настолько сейчас был умиротворён. Если бы он опоздал в магазин, сейчас бы стоял в очереди к администратору гостиницы.

Она была красивая, эта Галя: среднего роста, тонкой талией, крупными грудями, налитыми, как спелые яблоки, выпирающими из разреза платья. Куда бы он ни посмотрел, его взгляд неизменно возвращался на её груди.

Он опять вспомнил, как ехал в переполненном автобусе, как торопился и нервничал. И ещё раз удивился тому, что оказался в этой квартире.

Игорь вошёл в комнату с влажным голым торсом, сырыми волосами, пахнущий шампунем. Галя сидела на диване — смотрела по телевизору фильм. Пока он мылся, она переоделась: была в халате. Он вдруг понял, что под халатом нет лифчика: соски оттопыривали тонкую материю. Перед телевизором стояла раскладушку, с белой простыню, пододеяльником, пухлой подушкой.

— А я думал, мы поместимся на одном диване! — он сел рядом с ней.

— Не поместимся! — она засмеялась, краснея: её диван был широким, как футбольное поле.

— Я много места не займу — на боку, у стенки.

Игорь уехал домой в понедельник на вечернем поезде.

СМЕНА ОБСТАНОВКИ

Мастер участка предложил мне съездить в командировку в Балаково с Игорем Макаровым, регулировщиком с другого участка. Наш отдел разделён на два подразделения. Они ремонтируют забракованные телевизоры в магазинах, на торговых базах. Мы ремонтируем телевизоры, которые они не успели отремонтировать — возвращённые на завод. Я согласился. Давно я никуда не ездил! Надоело работать с восьми до пяти, видеть одни и те же физиономии. Захотелось отдохнуть, сменить обстановку, разнообразия, новых приятных впечатлений. Я не бывал в городе Балаково и даже не подозревал о его существовании. А это был крупный районный центр Саратовской области. Здесь даже был свой аэропорт.

Игорь переписывал в тетрадь телеграммы — адреса магазинов, количество забракованных телевизоров.

— А куда четвёртый кинескоп? — он обратился к Любе Авдониной, начальнику подразделения, сидевшей за своим персональным столом.

— Тоже в «Культтовары».

— А где телеграмма?

— Они прислали претензию.

— Претензию? — он посмотрел на Любу, как на человека, который не понимает очевидного. — Значит, и телевизоры отправили!

— Не отправили.

— Говорю тебе!

— Больно скоро! Стоят где ни то на складе.

— А адрес магазина?

— Да там одни «Культтовары». Найдёте!

Смысл их разговора состоял в том, что магазин «Культтовары» хочет вернуть телевизоры с неисправными кинескопами, о чём уведомил претензией — документом, по которому завод должен выплатить штраф, вернуть деньги за телевизоры, возместить транспортные расходы. Игорь предположил, что «Культтовары» уже отправили телевизоры на завод, что мы напрасно повезём кинескопы. Люба не согласилась. По её мнению, телевизоры ещё стоят на складе магазина.

Для меня стало неприятной новостью, что мы повезём кинескопы. Ладно бы один кинескоп. Но четыре! Игорь сказал Любе: «А куда четвёртый кинескоп?» Его слова означают, что мы повезём четыре кинескопа. Мастер участка не сказал мне про кинескопы — умолчал, а может быть, и сам не знал. Я бы отказался от такой командировки. По весу и объему упакованный в коробку кинескоп не отличался от телевизора. Совершенно не представляю, как мы их повезём?

Люба поднялась из-за своего стола и пошла через комнату в коридор, чем-то озабоченная, с мыслью на лице.

— Командировку выпишем с понедельника, — сказал Игорь, когда мы остались одни. — Улетим в Балаково во вторник. В понедельник на работу не пойдём. Отдохнём дома. Потом никто не обратит внимания, что мы улетели во вторник. Я делал так много раз. Ну, вот, скажем, мы улетели двадцатого числа прошлого месяца. Какой это был день недели, — понедельник или вторник, помнишь? А смотреть специально никто не будет. Хороший был мужик — Захаров, — на лице Игоря появилось тёплое выражение.

Прежний начальник Захаров ушёл на пенсию, — ещё недавно, казалось, вечный, как горы, привычный, как родной пейзаж за окном. Регулировщики отзывались о нём хорошо. Он сам когда-то ездил в командировки, знал по чём фунт лиха. На его место назначили никому неизвестную Любу Авдонину, женщину средних лет, с глазами навыкате, загнутым в сторону носом.

— Четыре кинескопа — не много? — спросил я.

— Отвезём как-нибудь, — без энтузиазма ответил он. — Позвоню в Балаково, чтобы нас встретили в аэропорту. А из Балакова позвоню в Вольск. Тоже договоримся, чтобы не тащиться на автобусе.

— Куда ты ещё хочешь позвонить? — не понял я.

— В Вольск, — это рядом с Балаково. Полтора часа на автобусе. Два кинескопа в Балаково, два кинескопа в Вольск — в «Культтовары».

Игорь оценивающе посмотрел куда-то поверх меня. Я обернулся и увидел Любу, которая вернулась на своё место.

— Командировку со вторника выписывать? — спросила она.

— С понедельника, — сказал Игорь.

— Почему с понедельника? Самолёт в Балаково во вторник! — она повернулась к стене, на которой висело расписание.

— Это расписание рекламное, возможны изменения. Почитай внимательно. Я звонил в аэропорт. Сказали, что рейс в понедельник.

Люба опять вышла из комнаты.

— Точно есть рейс в понедельник? — спросил я.

— Во вторник.

— А если она позвонит в аэропорт?

— Пусть звонит. Скажу, мне так ответили.

Игорь позвонил в Балаково.

— Здравствуйте! Это магазин?.. С вами говорит представитель Горьковского телевизионного завода. Мы везём вам кинескопы, прилетим седьмого. Нас надо встретить в аэропорту, с машиной… Хорошо. — А затем сказал мне: — Говорил с продавцом. Сейчас позовёт директора.

Вернулась Люба, села за свой стол.

— Здравствуйте, — опять сказал Игорь. — Это представитель Горьковского телевизионного завода. Мы привезём кинескопы. Вы можете встретить нас в аэропорту с машиной?.. Как почему? Мы везём вам кинескопы, — уверенно говорил он, но вдруг замялся. — Седьмого… Седьмого числа, говорю. Да, седьмого.

— Постой, — сказала Люба, — почему седьмого? Седьмое — вторник. А у вас командировка с понедельника!

— Самолёт прилетает утром, — сказал Игорь.

— Нет, мальчики, почему седьмого? Решили сочка погонять?

— Да там один самолёт будет-то… Да. В десть утра.

— Мальчики, почему молчите? — допытывалась Люба. — Обмануть хотели?

— Значит, пришлёте. Спасибо! — Игорь положил трубку. — Чего обмануть?! Я звонил в Вольск!

— В Вольск?

— Да.

— А я думала в Балаково.

— Шестого будем в Балакове, седьмого — в Вольске!

— А почему встречать в аэропорту?

— Там Ан-2 летает — из Балакова в Вольск. «Кукурузник»!

Я подошёл к большой карте СССР, которая висела на стене. Вольск и Балаково разделяла река Волга. Они находились напротив друг друга, между ними было километров сорок. На такие расстояния самолёты не летают. Игорь объявил, что мы полетим на «Кукурузнике» настолько убедительно, правдоподобно, что я невольно засомневался.

— Точно полетим? — спросил я, когда мы опять остались одни.

— Поедем на автобусе! — засмеялся он.

Весна в Балакове опережала нашу весну, может быть, на неделю. У нас ещё лежал снег, грязный, ноздреватый, в затенённых дворах, парках. В Балакове снега уже не было.

Нас не встретили в аэропорту. Меня это нисколько не удивило. Добирались до города самостоятельно. У автобуса не было багажного отделения. Водитель категорично заявил, что не пустит нас с таким грузом, — с четырьмя кинескопами! Игорь дал ему три рубля, и он сразу согласился. Проход был узким для кинескопов. Мы поставили их на большом длинном заднем сидении.

Директор магазина, чувствуя за собой вину, что не прислала за нами машину, проявила участие: подсказала нам номер телефона магазина «Культтовары» в Вольске и разрешила звонить из своего кабинета.

Старший продавец магазина в Вольске сообщила Игорю, что директора сегодня не будет, и предложила позвонить в торговый отдел Вольского горторга. У них много машин. Они помогут нам привезти кинескопы. В горторге ему сообщили, что они уже отправили машину в Балаково на птицефабрику, предложили позвонить туда и найти экспедитора. Из Балакова Игорю дозвониться быстрее, чем им из Вольска. Короче говоря, он позвонил на птицефабрику, ему называли телефоны, он перезванивал, наконец, выяснилось, что экспедитор уже уехал.

Автобусы ходили в Вольск «жёсткие» — без багажника. Если водитель упрётся, опять давать ему трёшницу? Для отчета нужна квитанция. Шофёр квитанцию, естественно, не даст. Нам не возместят наши расходы. Почему мы должны платить из своего кармана? Сюда ехали с пересадкой: аэропорт — автостанция — магазин. Казалось, мы никогда не сможем уехать с автостанции в магазин: автобусы были настолько переполненными, что мы не могли войти. Выйти из переполненного автобуса тоже оказалось не просто — с четырьмя кинескопами!

Я думал, что кино закончилось. Началась вторая серия.

— А почему бы вам не заказать машину в «Трансагентстве»? — предложила директор, которая была уже не столь великодушной. Заняв её телефон, мы не давали ей работать, нарушили её планы.

У нас не было уверенности, что нам оплатят машину до Вольска. Должны оплатить, — никуда не денутся. А может быть, не оплатят. Завод не оплачивал такси, номера люкс, двухместное купе поезда. Машина до Вольска стоила тридцать рублей, — по пятнадцать рублей с носа. Мы решили рискнуть.

Вольск производил впечатление города неожиданно увядшего. Построенные до революции капитальные здания выглядели облупленными, обветшалыми. Центральная гостиница называлась «Цемент».

Мы опоздали: магазин «Культтовары» отправил телевизоры на завод.

— Я же сказал ей, что отправят! — возмутился Игорь. — Если претензия, значит, всё, — жди контейнер!

— И что будем делать? — я растерялся: неужели придётся везти два кинескопа назад — на завод, опять потеть, надрываться?

— Оставим в магазине, — сказал Игорь. — На хранение.

Мы были на складе магазина. Один угол склада был забит рулонами материи, коробками с обувью, одеждой; другой угол — канцтоварами, радиоаппаратурой. Он сказал женщине, товароведу, которая сидела за столом у телефона, что ему надо позвонить в Горький, и она разрешила.

— Ты знаешь, что они отправили телевизоры? — Игорь раздражённо сказал Любе. — Я же говорил тебе!.. Я заказал машину в «Трансагентстве». Мне оплатят?.. Из Балакова до Вольска. Отвезли кинескопы… Что?! Кого ты умником назвала?! — он вдруг взорвался. — Ни один автобус не сажает! Я видал в гробу твои кинескопы! Понятно?.. Если не оплатите, больше не повезу!

Игорь пересказал разговор с Любой. Она не знает, оплатит ли нам завод машину из «Трансагентства». Назвала его умником. Мы заплатили тридцать рублей. А на автобусе багаж стоит рубль. Говорит, ещё такси заказали бы. Он предположил, что оплатят: если оплачивают за доставку груза на самолёте, значит, на машине тоже должны оплатить! Ему добавили два города — Петровск и Аткарск. А мне надо возвращаться домой. Люба сказала, что меня заждались на заводе.

Утром я проводил его до автовокзала. Блестели замёрзшие ночью лужи. Уже скоро наступят настоящие, погожие дни с тёплыми ливнями, грозами, распустившимися деревьями, буйством трав и цветов, дурманящими, забытыми за зиму запахами. Весь комплекс эмоций, навеянный весной, чудесным образом совпал с чувством облегчения, что не надо тащить кинескопы, потеть, надрываться. Мы пожали друг другу руки. Игорь вошёл в автобус, невесёлый, грустный. Ему надо в Петровск и Аткарск, непонятные для меня города, о которых я никогда раньше не слышал. А я сегодня буду дома. Улечу во второй половине дня. Поцелую жену, обниму детей, приму душ. Помыться надо обязательно. Если мои носки сейчас в котёл и сварить, можно отравить всё Балаково.

СИНЯЯ СОПКА

1

Я вернулся из очередной командировки. Пришёл на работу отдохнувший, гладко выбритый. Первый рабочий день после командировки похож на выходной. Я составлю технический и авансовый отчёты. Технический отчёт сдам на склад, авансовый — в бухгалтерию. Мне понадобится на всё это часа два. И уеду домой.

Андрей Якубов, с которым я сидел за столом, сказал мне, что поедет во Владивосток и мечтательно улыбнулся. Я тоже мечтательно улыбнулся бы, если бы оказался на его месте: Владивосток находился на другом конце страны. Меня удивило его сообщение. Мы не ездили в Приморский край, административным центром которого был Владивосток. Этот край обслуживал постоянный представитель нашего завода Игорь Смирнов. Андрея направили ему в помощь. Наш завод завалил магазины и торговые базы неисправными телевизорами. Представитель не успевал отремонтировать их в установленные сроки.

Наверное, я последним узнал о командировке во Владивосток. Меня не было в отделе две недели. Если бы мне своевременно стало известно об этой командировке, однозначно поехал бы я. Во всяком случае, я сделал бы всё от меня зависящее, приложил бы максимум усилий, из кожи вывернулся бы.

У меня был стимул поехать во Владивосток: Приморский край — моя мала родина. Я жил с родителями в селе Чугуевка, районном центре этого края. Мой отец был военный — техником самолёта. Мне было десять лет, когда мы уехали из Чугуевки на новое место службы отца в Горьковскую область. Наша жизнь в этом селе оставила в моей памяти неизгладимый след. Обыкновенный дом, пыльная дорога, неширокая речка, сопки, — это всё было некой декорацией значимых для меня событий. В юности я бредил этими воспоминаниями. Я не мог приехать в Чугуевку и загасить костёр воспоминаний. Эта поездка была трудно выполнимой. Чугуевка находилось в девяти тысячах километрах от Горького.

В чугуевском лесу, казавшимся в моих воспоминаниях приукрашенным, рос дикий виноград, маньчжурский орех, похожий на грецкий, кедр, целебное растение женьшень, — как его называли, «корень жизни», «дар бессмертия».

Мой отец, заядлый охотник, сам находил в лесу женьшень, делал настойки, как я предполагаю, алкогольные и сам же их пил. Гроздья винограда и плоды маньчжурского ореха были скромных размеров. Я помню орех ещё по детскому саду. Наша группа гуляла в осеннем парке с воспитателем, — я набрал ореха детское ведёрко. Некоторые орехи были покрыты легко отделяющимся бурым околоплодником. Кедровые шишки были большими. Помню, отец принёс их целый мешок из-под картошки. Мы очищали их от липкой смолы огнём: бросали в костёр и они сразу вспыхивали, как факелы. Затем палкой выкатывали их, дымящиеся, из костра и нетерпеливо, обжигая пальцы, выколупывали крупные горячие орешки, издающие вкусный яркий неповторимый аромат.

А какие здесь были красивые дикие цветы! Они не уступали размерами садовым. Помню, с одноклассником мы наперегонки бросились к какому-то белому цветку на опушке леса. Луг, по которому мы бежали, оказался заболоченным. Мы спотыкались о кочки, проваливались в грязь по щиколотку, смирившись с тем, что наша обувь и штаны стали мокрыми и грязными. Я опередил одноклассника. А внутри чудного цветка сидел омерзительный паук размером, наверное, с куриное яйцо! Я, испуганный, отшатнулся. Самые красивые цветы росли в самых труднодоступных заболоченных местах. Мы испачкались грязью с ног до головы.

Здесь водились большие бабочки, с причудливыми резными крылышками, привлекательной чарующей расцветкой. Мы называли их махаонами. Почему-то они запомнились мне громадными — размером с воробья. Но они были, конечно, меньше. Не бывают бабочек таких размеров.

А сколько здесь было рыбы! Она была даже в придорожных канавах. Я впервые здесь попробовал гольяна и тайменя. И впервые увидел ротана, сорную хищную рыбёшку, похожую на маленького монстра: у неё были выпученные глаза, неразмерные большая голова и пасть.

Эта рыба интересна своей стремительной экспансией. Первоначально она обитала только здесь — в Приморском крае, на севере Китая и Кореи. Она расселилась по всей стране меньше, чем за столетие. Сначала она попала в аквариумы, а потом в реки. Версия, что её икру принесли на лапах утки, мне кажется ошибочной: ротан появился бы в европейской части России уже в незапамятные времена. Я впервые увидел эту рыбу у нас лет через десять после переезда из Чугуевки.

Ещё здесь водились тигры. Однажды отец со смехом рассказал, как они, несколько охотников, не торопливо выйдя из будки грузовой машины, — мгновенно, даже не помешав друг другу, заскочили обратно, увидев на обочине тигра и затем услышав его леденящий кровь рык.

Окна нашего дома выходили на Синюю сопку. Сопка была далеко — поэтому её цвет был синий. Она представлялась мне загадочной, неприступной. Я часто видел её во сне, — высокую, синюю, покрытую лесом.

Самый ближний к селу холм, — дальний подступ к сопке, — был относительно ровным. На этом холме выращивали рожь. Поле ржи, подпираемое лесом, первое начинало желтеть. Вызревшие колоски свисали под своей тяжестью. Жнивьё было жёстким, как щетина. В золотых скирдах соломы жили мыши.

Это сельскохозяйственное поле у Синей сопки в моей памяти было связано с весенней влажной землёй, летним зноем и освежающим дождём, большой яркой радугой и сухой рыжей осенью. Первое посещение этого поля стало для меня первым самым дальним самостоятельным путешествием.

Мы жили в Чугуевке шесть лет. Я пошёл здесь в первый класс. В этом селе остался кусочек моей души.

Узнав от Андрея, что тот собирается во Владивосток, я сразу пошёл к бабе Любе и, предав правила приличия, попросил её отправить меня. Мы за глаза называли Любу Авдонину, нашего нового руководителя, женщину средних лет, бабой Любой. Я как будто сошёл с ума: мне позарез захотелось побывать в Чугуевке! Такой шанс мне больше не представится. Не будет больше командировок во Владивосток!

Баба Люба, разумеется, отказала: отдать эту командировку мне, обещанную Андрею, означало совершить некрасивый поступок. Тогда я поговорил с Андреем, объяснив ситуацию. Тот тоже отказал и вдруг смутился: оказывается, Игорь Смирнов, представитель по Приморскому краю, пообещал свозить его на рыбалку. А для Андрея рыбалка — это наркотик.

Я признал своё поражение. Вероятность ещё одной командировки была малой величиной. Похоже, не судьба мне увидеть Чугуевку.

На следующий день баба Люба пытливо спросила меня:

— Поедешь во Владивосток?

— Поеду, — удивился я. — А что случилось?

— Ну его, этого Якубова. Он может только на следующей неделе. Сына не с кем оставить. Хочет отвезти его в деревню. А надо срочно! Ты когда сможешь?

— Да хоть сейчас!

Поздним вечером следующего дня я был во Владивостоке, — в среду в одиннадцать вечера по московскому времени. А здесь был уже четверг — шесть утра. Разница с Москвой была семь часов. Ночь, которую я провёл в самолёте, пролетела быстро: мы летели навстречу утреннему Солнцу со скоростью восемьсот пятьдесят километров в час.

Я вышел из самолёта на трап и окунулся в яркое солнечное августовское утро. Здесь было теплее, чем у нас. Владивосток находился на широте Сочи.

Аэровокзал изменился, — не соответствовал картинке, сохранённой в моей памяти: к прежнему скромному зданию пристроили новое — модное, всё стеклянное, как аквариум, с четырьмя входами.

Рядовая обычная встреча с Игорем Смирновым не предполагала какой-нибудь нервотрёпки. Причина случившихся со мной испытаний заключалась в том, что я не смог позвонить ему.

Он знал, что я прилечу, но когда именно — не знал. Никто заранее не знал, в том числе и я. Все билеты были раскуплены на много дней вперёд. Я улетел благодаря «Пятьдесят четвёртому приказу», согласно которому я восстанавливал авиационную технику: наш завод ещё делал радиолокационные станции. Приказ давал шанс улететь, но не гарантировал. Из Москвы я не смог позвонить Игорю. Мне было не до звонка. Диспетчер по транзиту дал мне место после регистрации. И я побежал в сектор посадки и досмотра багажа, опасаясь, что самолёт улетит без меня. А он мог улететь: все пассажиры уже были в самолёте. Я решил позвонить из Владивостока. Мы прилетим в шесть утра. Разбужу его ранним звонком. Думаю, не обидится. Главное, застать его дома. Я не мог начать работу без встречи с ним. Мне надо отдать ему коробку с радиодеталями, которые он заказал. А самое главное, он скажет, в каких городах и посёлках края мне работать.

На аэровокзале Владивостока не было ни одного телефона автомата — вообще ни одного! Удивлённый, я решил позвонить с автовокзала. Из аэропорта туда ходил прямой автобус. На автовокзале телефона тоже не оказалось. Здание было безлюдным, как будто все вымерли. Даже кассы были закрытыми.

Осталось одно — ехать к Игорю.

Владивосток — город на сопках. Из-за этих сопок поиск дома был сопряжён с трудностями физического характера. Я спросил женщину, с которой вышел из автобуса, номер нужного мне дома. Она указала на многоэтажный дом на высоком протяжённом холме. Автобусная остановка находилась у подножья этого холма. Противоположная сторона улицы тоже представлял собой протяжённый холм с домами. Короче говоря, дорога была проложена по распадку этих холмов.

Я, нагруженный багажом, как вьючное животное, пошёл по крутой лестнице на высокий холм, не уверенный, что дом на вершине этого холма был именно тот, который мне нужен. Дом, к счастью, оказался тем. Квартира Игоря находилась на седьмом этаже. А лифт не работал. Я опять нагрузил себя багажом и смиренно пошёл на седьмой этаж.

Я три раза нажал на кнопку звонка, — никто не ответил. Я нажал четвёртый раз и стал к двери спиной. Похоже, никого дома не было. И вдруг услышал голос мальчика, который, наконец, поинтересоваться, кто пришёл. Я объяснил. Он ответил, не открыв дверь, что родителей дома нет. А папа придёт вечером. Я спросил разрешение оставить сумки. Мне не хотелось таскать их на себе в поисках столовой: пора было уже позавтракать. Он всё рано не открыл дверь. Не помогли никакие доводы. Говорит, ждите папу.

Я вышел на улицу. Внимательно поглядел по сторонам, уставший, голодный, ища столовую. И вдруг увидел её, — родимую! Трёхэтажное здание с большой заметной вывеской находилось буквально напротив меня. Но на другой стороне улицы. То есть мне надо спуститься с холма к дороге, опять подняться на такую же высоту. Я взял тяжёлые сумки и пошёл по лестнице вниз. Подъём на холм со столовой меня утомил. На первом этаже столовой не было. На втором этаже её тоже не оказалось! Она была на третьем этаже.

Я вернулся к дому Игоря, сел на лавочку и стал думать, что мне делать? Можно ждать до вечера. А можно поселиться в гостиницу: наверняка в какой-нибудь найдётся место. А чтобы передвигаться налегке, надо сдать багаж в камеру хранения железнодорожного вокзала. Эта мысль мне показалась замечательной.

Из подъезда дома вышел мужчина похожий на Игоря Смирнова. Последний раз я видел его, наверное, года назад. Он приезжал на завод с отчётом. Каждые полгода постоянные представители приезжали на завод. Наши взгляды встретились. Это был он.

— Почему ко мне не поднимаешься? — спросил он.

— Мне твой сын сказал, что ты придёшь вечером.

— Я на пять минут отлучился! За хлебом.

Я жил в Приморском крае месяц: работал во Владивостоке, Хороле, Пограничном, Уссурийске, Спасске-Дальнем, Чугуевке, Славянке, Находке. Список населённых пунктов, в которых нужно было отремонтировать телевизоры, этим перечнем не ограничивался. Я жил бы здесь ещё дольше, если бы не баба Люба, приказавшая мне вернуться домой. Её неприятно удивило, что я работал и во Владивостоке. Она думала, что во Владивостоке будет работать Игорь. А я — в других населённых пунктах края.

Если бы в этом списке не было Чугуевки, я всё равно туда съездил бы. Это село находилось в трёхстах километрах от Владивостока, — гораздо ближе, чем от Горького.

Мы с Игорем вместе не работали. Встречались периодически — то у него дома, то в общежитии, в которое он меня поселил через своего знакомого, то в каком-нибудь магазине.

Игорь — бывший моряк. Он завязал с морем из-за семьи. Рейсы по полгода. А дома — жена и маленький ребёнок.

Около Чукотки они однажды застряли во льду. К ним приходили белые медведи. Они могли стать вторым «Челюскиным». Их спас ледокол. А в рейсе в Сан-Франциско однажды попал в жуткий шторм. «Корабль валится с бока на бок, — рассказывал он. — Лежишь на кровати. Упрёшься ногами в стенку. Лежишь, — он напряжённо вытянул ноги, изобразив, — и думаешь, поднимется или нет?»

2

Первым делом, во Владивостоке я побывал на морском и железнодорожном вокзалах, ставших сказочными в моих воспоминаниях. Эти два вокзала находились рядом — напротив друг друга. Помню, мы вышли из вагона поезда — родители, сестра и я. И вдруг я увидел пассажирский океанский лайнер, стоявший у причала. Меньше всего на свете я ожидал увидеть корабль, выйдя из вагона поезда! Я должен был увидеть, не знаю, например, общественный транспорт, но не корабль же. Лайнер показался мне громадным. Я открыл рот от удивления. Ничего подобного я не видел. Со временем я усомнился, что видел пассажирский лайнер и два стоявших рядом вокзала, подозревая, что мне это приснилось.

Вокзалы были действительно рядом и напротив друг друга. Усомниться было немудрено. Последний раз я был здесь десятилетним мальчиком.

У причала вокзала стоял большой белоснежный пассажирский корабль. У причала на противоположной стороне бухты — несколько грузовых судов. Было ветрено. На волнах играли слепящие солнечные блики.

Я удовлетворённо постоял на пешеходном мосту через железнодорожные пути, соединяющий морской вокзал с Привокзальной площадью. Здесь тоже было ветрено, как на причале. Двадцать лет назад мы стояли с отцом на этом мосту — холодным осенним вечером, подсвеченным яркими огнями вокзалов, перрона и близлежащих домов. Перила моста в то время мне были по шею.

Вторым местом моего обязательного посещения был памятник «Борцам за власть Советов на Дальнем Востоке». Мужественный красноармеец держал высокое древко с развивающимся знаменем. Я не знаю, почему этот памятник остался в моей памяти. Может быть, из-за моего чувства благодарности к подвигу. Красноармеец казался мне, десятилетнему мальчику, воплощением справедливости.

Памятник находился на центральной площади города, — на пересечении Ленинской улицы и Океанского проспекта. Фигура красноармейца была обращена лицом к бухте Золотой Рог.

Общий вид памятника, сохраненный в моей памяти, не соответствовала реальности. Оказалось, что по обе стороны красноармейца находились ещё и две многофигурные скульптурные группы. Левая группа была посвящена освобождению Владивостока от японских и американских интервентов. Правая группа — свержению царя.

Красноармеец выглядел мужественно. Кроме знамени, у него был ещё и горн. Сейчас он не казался мне воплощением справедливости. Моё мнение об отцах основателях нашего Советского государства изменилось в худшую сторону.

В Хороле я купил у китайца китайские кроссовки с эмблемой известной немецкой фирмы. Я впервые увидел китайца! Он был небольшого роста, смуглый, с чёрными прямыми волосами, — как у лошадиной гривы. Во Владивостоке я не без гордости показал кроссовки Игорю. Тот посмотрел на меня, как на глупого, и сказал: «Сто метров гарантии». Кожзаменитель потрескался на изгибах на второй день. А потом вдруг на месте изгиба образовалась дыра. Порвались нитки, соединяющие подошву с верхом. Я выкинул кроссовки через две недели.

Меня удивило большое количество китайцев. Разумеется, их было относительно много. А во времена моей юности — ни одного. Я думал, что их здесь вообще никогда не было, ошибочно считая, что история мира началась с моего дня рождения. А китайцы, оказывается, жили здесь ещё до революции! Океанский проспект во Владивостоке раньше назывался Китайский улицей.

Японцы и корейцы были представлены своими автомобилями. Такого количества иностранных машин не было даже в Москве. Казалось, вазовские автомобили можно было пересчитать по пальцам. «Волга» была представлена, похоже, в единственном экземпляре. Я однажды увидел её и удивился, как будто неожиданно встретил знакомого. А «Москвичей» я не видел ни одного. Наверное, не было таких автомобилей во Владивостоке.

Никто в это время не предполагал, что большое количество иностранных машин станет правилом. Но тогда такое количество удивило меня.

Отдых на море стал для меня приятным сюрпризом, некой премией. Море и пляж у меня всегда ассоциировались с командировками в Краснодарский край, — с черноморскими городами Анапа или Сочи. Я знал, что Владивосток расположен на берегу Японского моря, но ни о каком отдыхе на море даже не думал.

Естественно, я сразу воспользовался предоставленным мне случаем покупаться в море. Рядом с моим общежитием находилась Спортивная гавань с обустроенным пляжем. Я впервые здесь увидел живые морские звёзды. Их на мелководье было настолько много, что на них можно было наступить ногой. Крупные звёзды водились в самом глубоком месте — у пирса с прогулочными яхтами. Я попробовал достать одну, но не смог.

В гостинице Спасска-Дальнего меня загрызли комары. Я боролся с ними две ночи подряд. Искал их на потолке, окнах, стенах. Заставляя их обнаружить себя, махал полотенцем под кроватью, тряс шторы, толкал шкаф, предположив, что они спрятались за шкафом. Комары не обнаруживали себя, как будто их не было. Стоило мне выключить свет, — они сразу появлялись. Их укусы были болезненные. Тогда я решил поймать их на живца: лёг, не выключив свет, прикрыв простынею только ноги. Несколько комаров я убил, севших мне на грудь и живот. Они были маленькие, как блохи. Перебить их всех было невозможно. Они появлялись и появлялись. Я даже заткнул вентиляцию, предположив, что они прилетают оттуда. Обычно комары летают с писком, эти — молча, как с выключенным мотором. Я засыпал — и просыпался от укусов. Я устал с ними бороться. Они впервые победили меня. Я уехал из Спасска-Дальнего с чувством облегчения.

3

Чугуевка была связана со Спасским-Дальним автобусным сообщением. На склонах сопок, мимо которых мы ехали, густо росли деревья, большей частью лиственные, — ветвистые, высокие и низкие, с широкими и узкими листьями. Местные деревья отличались от наших. Я не знал, какие именно породы я видел. Наверное, какой-нибудь ясень маньчжурский, вяз японский, ильм горный, граб сердцелистный. Дальние сопки были синие. Ещё на склонах сопок были непонятные обширные тёмные пятна. Этими пятнами оказались тени облаков.

Убегали назад столбики c указателями километров. Расстояние до Чугуевки медленно, но верно сокращалось. Сегодня я окажусь в посёлке моего детства, — это было так же реально, как я еду в автобусе. А мне всё равно не верилось.

В Чугуевке я посмотрю на дом, в котором жил, потрогаю его рукой, выпью воды из колодца, находящегося у нашего дома. Поднимусь на пологий холм у Синей сопки и посмотрю с него на Чугуевку.

Мы въехали в село. Я с недоумением не узнавал села, как будто оказался здесь впервые. Синяя сопка должна быть с левой стороны. Военный городок, находившийся на окраине села, тоже был слева. Я сидел с правой стороны. Разглядеть что-нибудь слева мне мешали попутчики. Я не увидел ни Синей сопки, ни перекрёстка с дорогой к военному городку. Впечатление не соответствовало реальности: у меня было странное ощущение, что я оказался не в Чугуевке.

Я вышел из автобуса. Поглядел по сторонам, ища Синюю сопку, и удивился, не увидев вообще никаких сопок! Село, казалось, находилось на бескрайней равнине. А из центра села я не увидел бы, наверное, даже Эльбруса, если бы эта знаменитая гора находилась поблизости. Меня окружали высокие дома, заслонявшие обзор.

Я поселился в гостиницу, пообедал в ресторане. Название гостиницы и ресторана отражали местный колорит: гостиница называлась «Тайга», ресторан — «Кедр». И не без волнения отправился в военный городок. Я настолько свыкся с мыслью, что больше никогда не увижу его, что его посещение мне по-прежнему казалось нереальным событием.

Меня приятно волновали даже самые незначительные воспоминания. Например, я вдруг вспомнил, что можно пройти короткой дорогой — наискосок. Воспоминание о давно забытом коротком пути пришло ко мне неожиданно, как вспышка, и доставило настолько сильное удовольствие, что я даже удивился.

Короткий путь мне запомнился мостиком через какой-то ручей. Однажды зимой мы с матерью пошли короткой дорогой. Мостик был до того причудливо обледенелый, что казался вырубленным изо льда искусным скульптором. Он напоминал иллюстрацию нереальной картинки из красивой сказки.

Мне сразу захотелось посмотреть на мостик и ручей. Я решил пройти короткой дорогой в другой раз. Искать короткий путь — означало блуждать, обращаться за помощью. Не желая блуждать, я пошёл дальней дорогой, центральной. Сначала мне надо посмотреть на свой дом, а потом — всё остальное.

Наш дом был самый обыкновенный, — одноэтажный, рассчитанный на две семьи, с печным отоплением, завалинкой с опилками, в которой жили большие жирные мокрицы, окаменевшей, растрескавшейся замазкой на рамах окон.

Я шёл в направлении обратному тому, которому приехал. С левой стороны дороги я обнаружил музей Александра Фадеева. Этого музея не было во времена моей юности. Я сначала предположил, что музей построили на месте его родительского дома. А его родительский дом оказался дальше, тоже по левой стороне.

Его известный роман «Молодая гвардия», включённый в школьную программу, я не читал, но сочинение по нему писал: «Подвиг молодогвардейцев» или «Мой любимый герой — молодогвардеец». Член партии с 1918 года, секретарь Союза писателей СССР, верный ленинец и сталинист, он вдруг застрелился, объявив в посмертном письме руководителей страны убийцами. Они объяснили причину самоубийства Фадеева его хроническим алкоголизмом.

Мне захотелось побывать в музее Александра Фадеева и его родительском доме. Я решил сходить в другой раз.

Напротив дома Фадеева, с правой стороны от дороги, по которой я шёл, находился высокий вал Чугуевского городища, густо заросший деревьями.

Это городище совершенно стёрлось из моей памяти. Если бы сейчас не увидел, наверное, уже никогда и не вспомнил бы! Форма городища представляла собой большой правильный четырёхугольник. Никто достоверно не знает, кто насыпал эти валы, — предположительно подданные Бохайской империи, уничтоженной монголами тысячу лет назад. На этих валах когда-то стояли крепостные стены. Сейчас от них ничего не осталось. Весь периметр крепости зарос непролазным лесом и казался природным образованием.

Я вдруг вспомнил, как охотился у вала с другой стороны городища с незнакомым мальчиком на красивых птичек. Это событие тоже стёрлось из моей памяти. Если бы не увидел городище, — не вспомнил бы.

Мне понравилась рогатка мальчика. Мощная резинка из автомобильной камеры, кожаное посадочное место для камня. Я невольно присоседился к нему: мне захотелось оценить эффективность рогатки. Сейчас бы я, конечно, не стал охотиться на птичек. Они были маленькие, пёстрые, похожие на синичек. Их было трудно подстрелить. Я старательно высматривал птичек среди листьев в ветвях деревьев. Мне мешали солнечные блики, игравшие на листьях. Мальчик стрелял и не попадал. Израсходовав весь запас камней, он, расстроенный, ушёл домой. Его дом находился у вала. Он вошёл в дом, и больше я его никогда не видел.

Мне вдруг позарез захотелось побывать у вала с другой стороны городища, где мы охотились на красивых птичек! Между валом и домами была неширокая дорожка, затенённая нависающими ветвями деревьев, растущими на валу. Песок дороги, отражая яркий солнечный свет в проплешинах причудливых теней, казался золотым. Я решил побывать там в другой раз.

Здесь где-то должна быть речка, в которой мы купались. И находилась она, если я не ошибаюсь, с левой стороны дороги, по которой я шёл, — за домами у леса. Она должна находиться там. Больше ей быть негде. Это был неширокий рукав реки Уссури или приток. А может быть, — старица. Удобный песчаный пляж находился на противоположном берегу. Мы переходили речку по каменистому броду. В самом глубоком месте брода воды было по колено.

По мнению отца, я в этой речке чуть не утонул. А я хотел проплыть под водой глубокое место.

Мы возвращались с пляжа домой. Он пошёл по броду. А я, решив сократить путь, пошёл наискосок через русло. Сначала я шёл по пояс в воде, потом по грудь. Отец стоял на том берегу напротив меня. Плавать я ещё не умел. Выражение его лица стало встревоженным, когда воды мне стало по шею. А дальше было ещё глубже. До берега осталось, наверное, всего метров пять. Я решил пронырнуть эти пять метров. Мы с пацанами проплывали под водой такое расстояние, соревнуясь друг с другом, — естественно, на мелководье. Я нырнул. А отец, подумав, что я тону, бросился ко мне в одежде и выкинул меня на берег. Вода стекала с его рубашки и брюк ручьём. А в сандалиях — хлюпала. Его сердитый взгляд предвещал наказание. Я шёл домой впереди него, стараясь держаться подальше. Свой поступок теперь казался мне безрассудным. Я мог действительно утонуть. Если бы мне ничего не угрожало, отец, наверное, не бросился бы в воду. Мокрая одежда привлекала к отцу внимание. Своим знакомым он что-то рассказывал, указывая на меня. «Смотрю, голова скрылась под водой, — говорил он очередному знакомому. — Пузыри пошли. Я его ногой подцепил». Наконец мы пришли домой. Я уже забыл о проступке. Отец снял с себя мокрые штаны и вдруг огрел меня ими! Я заорал больше от страха и спрятался под столом.

Я отыскал дорогу к реке, по которой ходили купаться. Ничего не изменилось: камни брода, выступающие из воды, пляж, пойменный лес. И те же лужи на пляже! Мы любили греться в этих лужах, переполненных лягушачьей икрой. Когда вода высыхала, чёрный ил растрескивался, корёжился и разваливался на неровные пластики. Я присел у реки и опустил ладонь в воду. Хотелось перейти речку по броду, искупаться. Я решил перейти брод, искупаться в другой раз.

Если я буду отвлекаться, я сегодня не дойду до своего бывшего дома! Мне сегодня хотелось увидеть дом и потрогать его рукой.

Синяя сопка была на своём месте, такая же большая, неприступная и далёкая, — изменилось предместье.

На пологом холме, на котором когда-то выращивали рожь и я пугал мышей в соломе, теперь стояли одноэтажные жилые дома. Обширное поле напротив военного городка тоже оказалось застроенным жилыми домами. Это поле мы называли старым аэродромом. Своими размерами поле соответствовало аэродрому для поршневых самолётов Второй мировой войны. Я помню его совершенно пустым. Здесь паслись коровы. Мы с матерью собирали на этом поле коровий навоз и удобряли наш огород. Здесь охотники устраивали соревнования: стреляли по летящим чашкам, которые запускало механическое устройство. Сюда приземлялись грохочущие военные вертолёты Ми-4, привозя жителей из затопленных сёл рекой Уссури, однажды вышедшей из берегов после обильных летних дождей. Ленивое незаметное течение вдруг стало взбесившимся неуправляемым тёмным бурлящим потоком.

Я не нашёл свой дом и колодец. Дом снесли. Колодец засыпали. Снесли все деревянные дома, в которых жили военные. Сейчас на их месте были совершенно другие дома, расставленные иначе. Наш дом, рассчитанный на две семьи, стоял торцом к дороге. А эти — вдоль. Я не мог ошибиться: у меня был надёжный ориентир — сохранившийся «дом лётчиков», двухэтажный, кирпичный, вытянутый, как батон, тоже стоявший торцом к дороге.

В доме через улицу жил мой сверстник. Мы ходили в одну группу детского сада, затем учились в одном классе школы. Я ему вечно проигрывал. У него первого появился трёхколёсный велосипед. Он первый научился ездить на двухколёсном велосипеде. Конструкция трёхколесного велосипеда позволяла переделать его в двухколёсный. Затем у него первого появился настоящий двухколёсный велосипед — подростковый, с накачиваемыми шинами, задней втулкой со встроенным ножным тормозом и свободным ходом. Он раньше меня научился считать и читать — ещё до школы.

Мопеды наших отцов были разных марок. Мой сверстник гордился тем, что их мопед ездил быстрее нашего. А я гордился тем, что наш мопед мог проехать большее расстояние: у него был большой бензобак.

Между нашими домами как-то выгрузили бревна, в дупле одного из которых жили осы. Я не знал об осином гнезде. А сверстник и его отец знали. Они вдруг позвали меня, радостно махая руками. Я, счастливый, побежал к ним мимо этих брёвен. Моя беспечность напугала отца сверстника, вдруг осознавшего, что может произойти. Он встревожено закричал, жестикулируя, чтобы я остановился, вернулся назад. А я, счастливый, продолжал бежать к ним, не понимая. Осы набросились на меня. Я бежал от них, падая от их жутких укусов.

Из этого дома отец ушёл на войну с китайцами, захватившими наш остров Даманский на реке Уссури. Я до сих пор помню долгий звук сирены, означавший общий сбор военнослужащих. Мы думали, что это учебная тревога. В гарнизоне остались только женщины. Они были напуганы. А мы, глупые пацаны, мечтали оказаться на войне! Отец вернулся через месяц. Есть фотография, на которой запечатлены несколько техников самолётов, стоявших полукругом. У всех автоматы, а у отца ручной пулемёт. С пулемётом он ощущал себя безопаснее.

Не стало наших домов. Не стало и старого аэродрома. Его застроили домами — многоэтажными и одноэтажными. Не стало вертолётов Ми-4, поразивших меня своими размерами и мощью, приземлявшихся на этом поле. Их вывели из эксплуатации, заменив более совершенными Ми-8. Не стало и наших сараев.

Напротив нашего дома находилось несколько сараев, примыкающих друг к другу. Какой-то мальчик поджёг крайний бесхозный сарай, сказав мне, что успеет потушить. Его уверенный тон успокоил меня. Он развёл костёр под выломанными досками стены. Подошли другие мальчики. И теперь уже я самоуверенно говорил им, что мы успеем потушить. Потушить мы не смогли. Маленькое слабое пламя костра перекинулось на сухие доски стены и вдруг стало неуправляемо большим. Сбить его не удавалось. Мы растерялись. Если бы пожар не заметили взрослые, мы спали ли бы все сараи. А может быть и соседние дома. Прибежавшие взрослые быстро затушили огонь водой из вёдер.

Я пошёл через старый аэродром к пруду. В этот пруд мы выпустили черепаху. Я не знаю, где сестра нашла эту черепаху. Отец сказал выпустить её в пруд, и мы выпустили. Нас было несколько детей. Черепаха сразу нырнула и торопливо уплыла от нас, как будто решила, что мы погонимся за ней.

Я необъяснимо вспомнил о черепахе и пруде, посмотрев на дома на дальнем конце поля. Именно там находился пруд.

К своему удивлению, я не нашёл пруда у домов. Неужели его тоже засыпали? Или он мне приснился? Но этот пруд существовал. Я прекрасно помню, как мы выпустили в него черепаху! Вода в пруду была очень холодная — родниковая. Я опасался, что черепаха замёрзнет. Оказалось, что пруд находился за домами. Этих домов не было во времена моей юности. Поле упиралось в заболоченный лес. А за лесом находилась «лысая» сопка: на ней ничего не росло, кроме травы. Сначала я подумал, что дома были, но я забыл об их существовании. Меня сбила с толку их многочисленность. Этих одноэтажных домов была целая улица.

Обойти все памятные места за день оказалось невозможно. Мне хотелось посмотреть и на школу, в которую я пошёл в первый класс, и на свой детский сад. Наконец, нужно было посмотреть на Чугуевку с холма, на котором когда-то было сельскохозяйственное поле.

Я решил разделить свою радость с отцом, сообщив ему, что нахожусь в Чугуевке. Здесь было пять вечера, — значит, у нас было десять утра. Возможно, отец дома. Совершенно точно он будет дома вечером. А здесь-то будет уже ночь!

Переговорный пункт находился в центре села. Отец, к счастью, оказался дома. Звонок из Чугуевки стал для него приятным сюрпризом. Мои впечатления не оставили его равнодушным. Ему было приятно, как будто сам побывал здесь. Отец попросил привезти ягоды китайского лимонника. Его удивило, что я не знаю такого растения. Это кустарник-лиана, ягоды красные, растут гроздьями, напоминающие виноградные. По своим целебным свойствам стоит на втором месте после женьшеня. Его много в местном лесу.

Лимонника я не нашёл, облазив весь ближний лес у бывшего сельскохозяйственного поля. Мне попадался только виноград с незрелыми синими ягодами, лианы которого цеплялись за лиственные деревья. Я сожалел, что не нашёл лимонника: мне хотелось сделать приятное отцу. Но живые ягоды я всё равно не довёз бы. В то время я не знал, что Игорь Смирнов попросит меня отремонтировать телевизоры ещё в Славянке и Находке. Его заветной мечтой было отправить меня ещё и в Дальнереченск. Но вмешалась баба Люба, приказавшая мне вернуться домой. Игорь выручил меня, достав литровую банку сока лимонника.

Своего детского сада я не нашёл. Его месторасположение совершенно стёрлось из моей памяти. Школа оказалась заброшенной. На полу в пустых классах и коридорах валялись исписанные школьные тетрадки. Наверное, здание скоро снесут. Новую школу построили на старом аэродроме.

С высоты пологого холма, на котором находилось бывшее сельскохозяйственное поле, военный городок был, как на ладони. С двух сторон дороги теперь были жилые дома. А раньше — только с левой. Со временем предместье ещё больше изменится. Не изменится Синяя сопка, возвышающаяся над этой местностью, безучастный свидетель событий.

У НАС В АРЗАМАСЕ

1

Официантка записала в блокнот мой заказ — салат из капусты, щи и пельмени.

— Водку, коньяк? — спросила она.

— Чаю.

— Что? — она не расслышала: её оглушила музыка.

— Чаю с лимоном! — повторил я.

Народу в ресторане было немного. Гардероб не работал. Шубы, пальто, шапки лежали на стульях. Я сидел за столом один.

Молодые люди танцевали у сцены, на которой находилась проигрывающая аппаратура. Среди этих танцующих я вдруг обратил внимание на парня в валенках. Он был высокий, с усами, в свитере и валенках — в галошах, с подвёрнутыми голенищами!

Время от времени из коридора выглядывал милиционер.

Официантка посадила за мой стол двоих молодых мужчин. Они были уже выпившие. Один, с горбатым носом, коротко стриженный, большим запасом энергии, держался вызывающе, был, как на шарнирах. Другой мужчина, с пухлым, круглым лицом, постоянно улыбался. Свою верхнюю одежду они сложили на стул поверх моей шубы и шапки.

Официантка принесла им водку в графине и закусить.

— А ты, почему не пьёшь? — бесцеремонно спросил меня Горбатый нос, не увидев моего графина с водкой.

— А почему я должен пить?

— Больной, что ли?!

Они нехорошо засмеялись и пошли танцевать.

У меня была мысль заказать ещё одну порцию пельменей: они были ароматные, нежные, с превосходной сметаной. Но после общения с моими соседями я решил, что заказывать не буду. Чем быстрей я уйду, тем лучше. Мои соседи были неадекватными: могли преподнести любой сюрприз.

Не успели они вернуться за столик, как к ним подошёл молодой человек с внушительной комплекцией, настроенный воинствующе:

— Встали и пошли отсюда!

Постоянно улыбающийся воспринял угрозу серьёзно: улыбку с его лица как ветром сдуло, он торопливо встал и начал одеваться.

— Стой, — Горбатый нос, ухватив его за плечо, осадил на стул.

— Не поняли?! — парень угрожающе надвинулся на них.

— Ну, когда это прекратится?! — вдруг истерично закричала официантка и обратилась к милиционеру, который опять выглянул из коридора. — Выведи его отсюда!

Милиционер растерялся: он не понял, кого надо вывести.

— Этого! — она указала на парня, который подошёл к нам.

Тот вышел сам, без скандала.

— Миша! — требовательно сказала официантка. — Положи вилку на стол!

Горбатый нос вынул из кармана пиджака острую стальную вилку и положил её на стол.

— Ты должен быть мужиком, — минутой позже он вразумлял своего приятеля. — Он сказал тебе уволиться, и ты сразу за шубу.

— Я не хочу скандала. Я могу сказать Вене, и его закопают.

— Ты назвал одну фамилию. А за меня весь Низ станет!

2

Я шёл в гостиницу. После сытого ужина, жаркого помещения ресторана мороз совершенно не чувствовался. Тёмная заснеженная дорога, тротуар, сугробы, чёрные деревья слабо желтели от света уличных фонарей. Дремотно светились окна домов. Блёклую невзрачную раскраску города разживляли красные, жёлтые, зелёные огоньки светофоров.

Вестибюль гостиницы был заполнен командировочным народом: сидели на стульях, диванах, стояли в очереди к администратору.

— Вот военный билет и диплом, — сильно оттопыривая губы, мужик в длинном пальто, съехавшей набекрень шапке подал администраторше документы. — Я из Шатков. Меня там все знают. А паспорт я потерял. Я техникум закончил. Ты посмотри!

Подумав немного, женщина взяла его документы.

— Я же агрономом работаю, — он оживился от мысли, что его поселят в гостиницу. — Василий Петрович я. Может быть, слышала? Из Шатков. На операцию в больницу Семашко еду. Ну?

— Ты не только паспорт потерял. У тебя военный билет дубликат! — она вернула документы. — Всё потерял! Следующий!

Агроном невнятно заворчал, вынул из внутреннего кармана ещё какие-то бумаги.

— И чем она недовольна? — тихо пробормотал он.

В вестибюле появились двое: милиционер вёл бородатого мужчину в наручниках, расстёгнутой рубашке, трико и тапочках на босую ногу.

— Не хотел по-хорошему! — мстительно сказал милиционер.

— Давай, давай, — бесстрашно усмехнулся мужчина.

Они вошли в служебное помещение.

— Да ты чего?! — вдруг громко, с полной уверенностью в своей правоте, сказал агроном и подал женщине справку с фотографией, выданную взамен паспорта. — Посмотри!

— Ты хотя бы не орал, — опасливо посоветовал мужчина из очереди. — Видишь, милиция.

— Не жалко, — сказал другой. — Пускай забирают!

За спиной администраторши была дверь. Эта дверь вдруг открылась — вошёл давешний милиционер с решительным выражением на лице. Подняв трубку телефона, он набрал номер:

— Дежурный? Пришли машину к гостинице… Да, это я. Задержал одного… Чего, чего. Буянил, свинарник в номере устроил. Пьяный!

— Ты это мне, что ли, не пойму? — Агроном тупо посмотрел на милиционера.

Мужики, стоявшие в очереди, захохотали.

Я показал администраторше карточку гостя, попросил ключ и пошёл в свой номер.

3

Я уже засыпал, когда в дверь постучали. Номер был двухместный. Я жил один. Следовательно, поселили ещё одного человека. Я открыл дверь. Вошли двое! У одного из них, с монгольскими чертами лица, как я предположил, казаха, была раскладушка, которую он получил у горничной.

Я опять лёг. Они разложили на столе закуску — хлеб, лук, какие-то консервы, колбасу, сало. Открыли бутылку водки.

«Сейчас предложат выпить», — обречённо подумал я.

— Чего лежишь? — сказал казах. — Присоединяйся!

— Спасибо, я не пью.

— Давай.

— Я действительно не…

— Давай, тебе говорят!

Я надел трико, рубашку; сел к ним за стол. Познакомились. Казаха звали Сабырбек. Он, вроде, так сказал. Естественно, такое имя я услышал впервые и переспросил. Он безнадёжно махнул рукой и сказал, что его можно звать Сашей. Просто Сашей и всё. Его товарищ был похож на русского. Его звали Володя.

Они приехали из Караганды, областного центра Казахской ССР, за вахтовым автомобилем: здесь, в Арзамасе, крупном районном центре нашей Горьковской области, делали автомобили коммунальной спецтехники на базе автомобилей различных заводов, в том числе и нашего Горьковского. Им пообещали дать автомобиль на следующей неделе.

— Будем пить по-немецки, — предложил Володя. — Жаль, нет напёрстков. А то, чтобы по-немецки. На всю ночь!

Возможно, он был немцем. В Казахстане их было полно: выслали из Поволжья во время войны.

Закусывали колбасой, салом.

— Моему отцу восемьдесят лет, — сказал Саша, жуя сало, — он бы выпорол меня, если бы узнал, что я ем сало. Религия не позволяет. А закон, как дышло: куда повернул, туда и вышло! В законе, как сказано? Свинину есть нельзя, но если нет ничего другого — можно! Не умирать же с голода. Правильно?

— Интересно, всё-таки, мусульман хоронят, — сказал Володя. — Покойника заворачивают в саван, а затем — в ковёр. Я тогда случайно оказался на кладбище, — видел. Покойника кладут в нишу, боковое углубление, и могилу закапывают. Женщин не пускают. А потом можно, — когда похоронят. И что мне больше всего понравилось, — лицо Володи засветилось восторгом, — молодёжь отошла в одну сторону, старики — в другую. С бородками муллы встали полукругом, плюнули одновременно и начали службу.

— Плюнули? — Саша недоверчиво посмотрел на него.

— Да. Плюнули.

— Не слыхал я такого.

— Я сам видел! Муллы с бородками этими в одну сторону, молодёжь в другую. Муллы они, да?

— Ерунда какая-то, — отмахнулся Саша. — Вы знаете, откуда взялась водка? Чёрт придумал для совращения людей. Полил зёрна пшеницы лисьей кровью и посадил. Когда взошли всходы, окропил их тигриной кровью. Урожай полил кровью свиньи. И сделал из этих зёрен водку. Вот так же и человек, — он назидательно посмотрел на меня. — Ты тоже сначала отказывался, хитрил, как лиса: я не пью, я не пью! Пьяный человек храбрый, как тигр. А потом превращается в свинью.

Узнав, что я работаю на телевизионном заводе, он сказал:

— Наши телевизоры — дрянь! Мороки с ними. Решил мой отец купить цветной телевизор. Я предложил чёрно-белый. Сломается — не жалко выбросить. Стоит двести рублей. Не семьсот же! Нет, подавай ему цветной. Хочу, говорит, на старости лет посмотреть цветной телевизор. Ну и купили! Отвезли к нему в деревню. И началось. Сначала одну программу не ловил. Я звал телемастера, звал. Полгода прошло. Настроил. Ладно. Потом начал пропадать цвет. Затем покраснел. Совсем отключился. Телемастер написал справку на замену. Я съездил в райцентр — триста километров в оба конца! Поставил печать. Можно было почтой послать. Но это когда ещё. А в магазине и говорят, с таким заключением мы на завод не отправляем. Я опять к телемастеру. Написал другое. Поставил в райцентре печать. Опять триста километров. А в магазине: «Сделайте ящик для телевизора, чтобы отослать на завод». Понял?! Сделали. А теперь, говорят, берите новый телевизор. Да зачем он нам нужен? Верните деньги! Они ни в какую. Хорошо, что отец ветеран труда. Сходил в райком. И только после этого вернули деньги.

— А покойника вместе с ковром зарывают? — спросил я.

— Мулле отдают, в мечеть, — ответил Саша.

— А что за ковёр?

— А любой. У меня отец, восемьдесят лет, на стене в комнате ковёр висит, широкий, длинный. Если что, говорит, в него завернёшь!

— А мне, всё-таки, понравилось, — восхищенно сказал Володя. — Молодёжь — в одну сторону, старики — в другую. Муллы с бородками, — он показал жестом бороду и вопросительно посмотрел на Сашу: — Муллы они, да? С бородками. Встали полукругом, плюнули одновременно и начали службу.

На лице Саши опять появилось сомнение.

— Я сам видел! — сказал Володя.

Мы легли спать далеко за полночь.

МОЙ ПЕРВЫЙ ВЕРТОЛЁТ

Руководитель нашего подразделения Захаров опять послал меня с Виктором Бояровым в командировку — в Архангельск, Нарьян-Мар и Норильск. Наша дорога в Нарьян-Мар оказалась запутанной, как заячьи следы: мы прилетели в этот город на вертолёте, сменив несколько самолётов.

Билетов на самолёт из Архангельска до Нарьян-Мара не было на неделю вперёд. Но мы всё равно улетели бы, — если не в этот день, так на следующий. Мы были льготными пассажирами. Виктор вдруг решил не лететь в Нарьян-Мар. Я до сих пор не знаю, почему. Не захотел и всё! Говорит, скажу Захарову, что билеты раскуплены на две недели вперёд. Это объяснение ему показалось убедительным. Моё мнение его не интересовало. Я недавно устроился на завод. Он был моим наставником.

Следующий город нашей командировки был Норильск. Мы полетели через Москву: из Архангельска туда рейсов не было. Норильск находился от Москвы примерно в трёх тысячах километрах — на севере Красноярского края.

Была середина апреля, но в Норильске ничего не напоминало о весне: постоянно шёл снег, и было холодно, как у нас зимой.

Виктор позвонил Захарову и сообщил, что мы не были в Нарьян-Маре и объяснил почему. Якобы была нелётная погода целую неделю, и билеты были раскуплены якобы на месяц вперёд. Он специально сгустил краски, придумав нелётную погоду и увеличив срок до месяца, хотя билеты были раскуплены всего на неделю вперёд. Но Захаров остался непреклонным: его не интересовало, как мы попадём в Нарьян-Мар. Мы должны туда попасть. Это приказ.

Мы опять прилетели в Москву. Из Москвы рейсов в Нарьян-Мар не было. Нам предложили лететь через Архангельск: Нарьян-Мар входил в состав Архангельской области. Согласиться с этим предложением — означало попасть в глупое положение. Виктор только что страстно убеждал Захарова, что невозможно попасть из Архангельска! Он решил добраться через Коми АССР. Эта автономная республика граничила с Ненецким автономным округом, административным центром которого был Нарьян-Мар.

— А как попасть через Коми? — спросил он женщину, работника справочной.

— Не знаю. Они не прислали расписание.

Виктор глубокомысленно задумался.

— Кажется, из Ухты летают, — неуверенно сказал он, назвав один из городов Коми АССР. — Я помню, что тогда летел, вроде, из Ухты.

Прилетев в Ухту, мы узнали, что самолёты в Нарьян-Мар отсюда не летают. А летают из Сыктывкара, административного центра Коми АССР.

Разговаривая с женщиной, работником справочной, Виктор мрачно что-то писал на тетрадном листке, сложенном пополам, — очевидно, записывал информацию, сообщённую женщиной. Я старался не привлекать к себе внимание Виктора: он был взвинчен и мог оскорбить. У него был скверный характер. Я случайно увидел, что он пишет. Рядом со словом «Ухта» было написано «Ух, ты».

Мы прилетели в Сыктывкар. Ближайший рейс в Нарьян-Мар был через два дня. Нам предложили лететь через город Печора. Мы успеем: самолёт до Нарьян-Мара отправлялся ровно через час, как мы прилетим.

И мы успели бы, если бы, во-первых, вылетели из Сыктывкара по распиванию, а не с пятнадцатиминутной задержкой; и, во-вторых, когда мы приземлились в Печоре, не ждали бы минут десять автобуса, который привозит пассажиров на аэровокзал. Самолёт в Нарьян-Мар ещё не улетел. Но нам отказали, не смотря на нашу льготу: регистрация на этот рейс уже закончилась.

Следующий рейс был через три дня. Перспектива торчать в Печоре столько дней не радовала. Нам предложили обратиться к диспетчеру по грузовым перевозкам: в Нарьян-Мар регулярно летают грузовые самолёты.

Диспетчер сообщила нам, что рейс будет завтра в девять утра. Самолёт Ан-2. Повезут бочки с соляркой. Нам надо прийти к ней за два часа до вылета. Если не будет перегруза, лётчики, возможно, возьмут нас.

Мы переночевали в гостинице аэровокзала. Диспетчер сменился. И эта женщина сказала, что самолёта сегодня не будет.

— Как же так?! — возмутился Виктор. — А нам сказали, будет!

На её лице появилось недоумение. Она раскрыла толстую тетрадь. И удовлетворённо ткнула пальцем.

— Говорила же, — не будет! Будет Ми-8.

Нам было всё равно, на чём лететь. Можно и на вертолёте! Женщина назвала номер бора и объяснила, где найти лётчиков.

— А пропуск у вас есть? — спросил командир экипажа, подразумевая пропуск, разрешающий жить в Нарьян-Маре: этот город находился в погранзоне.

— Конечно, есть!

— Идите в кассу. Покупайте билеты.

Вертолёт заменял здесь грузовую машину или автобус. Как бабочка порхает от одного цветка к другому, так и мы «порхали» от одной нефтедобывающей вышки к другой. Вертолёт разгружали и опять загружали — тюками, коробками, ящиками. Менялись сопровождающие груза. Когда мы приземлились у каких-то невзрачных домиков, к нам в салон заскочил мужик в тулупе и с надеждой спросил: «Ребята, вы — вахта?!» На его лице появилось сильное разочарование, когда мы ответили, что не вахта. Пообедали в какой-то деревне. Не знаю названия деревни. Приземлились прямо напротив столовой! Поели и полетели дальше.

Я впервые летел на вертолёте. Впечатление было, конечно, положительное, не смотря на то, что в салоне стоял оглушительный грохот от работающего двигателя: нужно было кричать, чтобы услышать друг друга. Заснеженная тундра, ровная, как стол, местами густо утыканная нефтедобывающими вышками, — эта однообразная унылая местность мне казалась очаровательно прекрасной.

КНИЖНЫЙ МАГАЗИН

1

Я вышел из книжного магазина на улицу. Падал белоснежный крупный снег, обновляя потемневшие сугробы. Сколько бы снег ни падал, — хоть каждый день, — но через месяц его уже не будет: была первая декада марта. Сугробы выглядели незыблемыми, вечными и казалось невероятным, что снег растает.

И вдруг я увидел Виктора Боярова, своего бывшего наставника! Он обучал меня ремонтировать телевизоры. За первые мои три месяца работы на заводе мы проехали с ним двадцать пять тысяч километров. А вообще в тот год я проехал сорок тысяч километров — расстояние равное длине экватора. Виктор был в своей знаменитой дублёнке с клеймом из нескольких цифр у воротника. Наше удивление было взаимным: мы не виделись, наверное, года три. Его взгляд стал насмешливым, когда он догадался, что я вышел из книжного магазина.

— Ты же говорил, что у нас хороших книг нет, — вместо приветствия сказал он.

Я не говорил этого! По крайней мере, именно так. Не всегда можно было найти интересную книгу даже в том случае, если обойдёшь несколько магазинов.

Сегодня приобретение книги известного автора мне было гарантировано: я купил в подписном отделе второй том М. Ю. Лермонтова.

Виктора раздражали мои заходы в книжные магазины: ему приходилось меня ждать. В Чите я купил сборник повестей К. Д. Воробьёва, в Хабаровске — сборник рассказов Ю. П. Казакова. Помню, мы были в Южно-Сахалинске. Ехали на автобусе в аэропорт. Увидев книжный магазин, он указал на него пальцем и с деланным негодованием сказал мне: «Иди, — зайди! Зайди, говорю!»

Виктор уволился с завода и уехал на Камчатку: в одном из посёлков ему предложили должность директора мастерской по ремонту бытовой техники.

— Вернулся насовсем? — спросил я.

— В отпуске. Наташа послала за шампанским. Говорит, купи две бутылки шампанского и коробку конфет. А тебя не вырвет? спрашиваю. Мы вчера у неё сидели. А у неё был кошелёк. И мы пропили все её деньги! Ну, и она подсчитала, что коробка конфет и две бутылки шампанского покроют эти расходы. А я посчитал по-другому. Хватит одной бутылки.

Эта Наташа приезжала к нему на Камчатку, но вскоре вернулась, не сумев ужиться с ним. Как выразился Иван Скляров, близкий друг Виктора, источник слухов о его камчатской жизни, Виктор «выгнал её».

Он регулярно обижал Наташу, но она прощала его.

«Говорю Ивану, спорим, я назову Наташку дурой, но она простит меня, — однажды Виктор рассказал мне, как он отмечал свой день рождения. — Наташа обиделась, надула губы и ушла на кухню. Но вскоре вернулась. Обняла меня за плечи. Простила! Вот, посмотри, Иван, — Виктор нахально засмеялся, — что любовь-то с людьми делает!»

Однажды Иван сообщил, что Виктору на той Камчатке дали по морде. Я ни сколько этому не удивился. Наконец-то он нашёл достойного соперника!

Габариты Виктора были значительно больше среднего. Он регулярно пользовался этим преимуществом, выясняя отношения с оппонентами.

Однажды он дал по морде регулировщику Сергею Баранову. Виктор часто называл Баранова — Козловым.

«Баранов ремонтировал телевизор в комнате. Мы пили водку на кухне. А блок цветности был мой! — Виктор сделал паузу, подчеркнув значимость этой информации. — Баранов заменил блок. Хозяин телевизора заплатил тридцать рублей. Я думал, Козлов отдаст мне половину. А он решил присвоить все деньги себе. Говорит, ты не работал. Я как дал ему. И он упал на лестничную площадку».

Ещё он хотел дать по морде регулировщику Петру Андреевичу Вязову, когда они были в командировке, мужчине пенсионного возраста, бывшему корреспонденту газеты, с которым все наши начальники предпочитали не связываться.

«Он довёл меня до белого каления, — рассказывал Виктор. — Слушай, говорю, Андреич, ты хоть и старый, а всё равно по морде дам. Андреич испугался. Стихи в мою честь написал! Он, ведь, раньше в газете работал».

Эти стихи Пётр Андреевич опубликовал в стенгазете, посвящённой Дню Советской Армии и Военно-Морского флота. Виктор сохранил эти стихи: оторвал неровный большой кусок от газеты и возил в папке с документами.

«Виктору Боярову — посвящается. Всю объездил он страну. Где он только ни бывал. Мало места было сну. Но заданье выполнял. Был в Норильске, Воркуте, что на вечной мерзлоте… На Камчатке, в Байконуре, — всю страну исколесил. Не страшат пурга и бури. Поистратил много сил… Равных нет ему в отделе, в нашем нужно важном деле!»

«Больше всего в этом стихотворении мне понравилась эта строчка, — Виктор указал пальцем и с сарказмом улыбнулся: — Поистратил много сил».

Ещё он хотел дать по морде мне, когда я поехал с ним в свою первую командировку. Не знаю, каким образом Пётр Андреевич довёл его до белого каления, а я замучил его расспросами, как ремонтировать телевизоры. После работы мы выпили бутылку водки в номере гостиницы. И он, с неприязнью посмотрев на меня, вдруг сказал: «А давай я тебя возьму за руки и на баш натяну. Спорим, не вывернешься?» Я перевёл разговор на другую тему.

Привычка Виктора распускать руки привела к ожидаемому результату: он сам получил по морде. Сколько верёвочки не виться, а конец будет.

Он расспросил меня о наших общих знакомых, о которых ему хотелось узнать. Пётр Андреевич стал пенсионером и уволился. Зуев ездит на работу на «Запорожце», который достался ему от умершего тестя. Садков стал дважды папой. Квартиру, обещанную заводом, не получил, и, наверное, не получит: до сих пор по списку семнадцатый. Курьер Тамара Капустина по-прежнему не замужем (одно время Виктор домогался её). Иван Скляров пошёл на повышение: заведует складом радиодеталей. Баранов перевёлся в двадцать пятый цех. «Козлов?» — переспросил Виктор. Ремонтирует телевизоры, не прошедшие ОТК.

Виктор пригласил нас в гости. Ему скоро возвращаться на Камчатку. Неизвестно, когда опять увидимся.

2

В назначенный день после работы мы пришли к нему со своей выпивкой и закуской — Валера Садков, Виктор Зуев, Иван Скляров и ещё несколько человек.

Обстановка квартиры Виктора немного изменилась. Полки книжного шкафа и серванта оказались пустыми: раньше полки книжного шкафа были заставлены магнитофонными бобинами, а полки серванта — пустыми бутылками необычных форм. Большого магнитофона и шкуры северного оленя тоже не было. Магнитофон стоял в комнате на тумбочке, а шкура лежала перед диваном. Значит, он всё-таки продал их. Я вдруг вспомнил, как он предлагал мне купить магнитофон и шкуру перед отъездом на Камчатку. Пустые бутылки, очевидно, выкинул.

Общее впечатление о вечере у меня сложилось хорошее. Сначала центром общего внимания был Виктор: всем было интересно узнать, как он живёт на Камчатке. А потом все начали делиться своим историями, не слушая друг друга. Я уже не помню всех подробностей. Запомнилось общее радостное состояние.

— И как ты там работаешь? На Камчатке.

— Сначала — начальником. А когда всё перетрясли — регулировщиком. Надо мной сейчас шестнадцать начальников.

— Работаешь с восьми до пяти? — Мы были свободы уже в два-три часа, если были заявки на ремонт телевизоров. А если не было заявок, сидели в отделе до пяти.

— Ну, как с восьми до пяти? — Виктор задумался. — У меня целый дом. Одну половину занимает мастерская. А в другой половине живу я. Из мастерской дверь в мою комнату. На работу хожу в тапочках, — он указал на свои ноги, обутые в тапочки. — А могу — вообще не пойти! Забежит кто-нибудь из парней: «Виктор Петрович, ты на работе?» — «Нет. Уехал в Козыревск». Пускай ищут. До Козыревска сто километров.

— А зарплата какая? — Наша зарплата была около двухсот рублей.

— Кусок в месяц за вычетом алиментов. На руки — восемьсот, семьсот рублей.

— А регулировщики вам не нужны? — спросил Зуев.

Оценивающе посмотрев на него, Виктор вдруг стал похож на строгого начальника:

— Мне нужен мастер по ремонту магнитофонов.

Садков тупо посмотрел на этикетку консервов, на которой было написано: «Atlantic SARDINE».

— Не пойму, кака эта рыба? — сказал он, шевеля усами, похожими на малярную кисть из щетины.

— Не «кака», Валера, а «какая».

— Ну, «какая». Кака разница?!

— Тесть умер год назад, — рассказывал Зуев. — А как будто вчера. — Он вдруг повеселел: — Теперь езжу на «Запорожце»! Тесть всегда ездил шестьдесят километров в час — даже за городом. Говорю ему, прибавь! А он всё равно едет шестьдесят. Однажды поехал с братом. Валим за сотню. И брат говорит: «Сейчас, наверное, „Запорожец“ думает, — Зуев изобразил недоумение, — это кто за меня сел?» Тесть ездил шестьдесят километров в час. А я дал больше сотни! И брат говорит: «Сейчас, наверное, „Запорожец“ думает, — Зуев засмеялся, — это кто за меня сел?!»

— Я ни разу не видел, чтобы продавали кроссовки сорок четвёртого размера, — рассказывал Скляров. — Всё тридцать шестого и тридцать восьмого. А знакомство завёл. И мне их домой привезли. Я ещё себе заказал. А эти продам.

— А за сколько купил?

— За тридцать рублей.

— Можно за полтинник продать.

— Я — родственнику. Со своих драть неудобно.

Незаметно эта встреча стала тяготить меня. Я уже не пил. Я люблю уходить протрезвевшим. По сравнению с другими я был трезвый. Разговоры стали неинтересными — пустыми, несвязанными. Я вдруг понял, что мне пора домой.

Накануне застолья Садков попросил не уезжать без него: мы ехали в одну сторону. Я сказал ему, что нам пора. Он попросил «чуток» подождать: водка ещё не закончилась. Они допивали бутылку, как мне показалось, нескончаемо долго. Когда, наконец, допили, я опять сказал, что нам пора. Он опять попросил «чуток» подождать: Бояров принёс из кухни ещё одну бутылку водки.

Я уехал один. Его не дождёшься. Возможно даже, что они будут пить до утра. Не знаю. Сходят за ещё одной бутылкой. Я достаточно ждал его. Ему плевать на мои планы. Значит, я тоже не буду считаться с его планами.

3

Мы пили у Боярова в пятницу. А в понедельник, когда я приехал на работу, Садков застенчиво и неуверенно спросил меня:

— Это мы с тобой ехали на такси?

— Когда?

— Ну как же? — он смутился и начал объяснять: — От Боярова мы пошли вместе. Взяли такси.

— Я уехал раньше.

— Но я же помню, — с тобой были. От Боярова пошли вместе. На Московском вокзале я заплатил за такси.

— Говорю тебе, я уехал раньше! — Мне не понравилась его настойчивость: если он прав, тогда получается, что у меня провалы с памятью.

В коридор, где мы разговаривали, вышла из соседней комнаты курьер Тамара Капустина, молодая полногрудая женщина.

— Валера! Живой! — радостно сказала она. — Расскажи, как доехал-то? Нормально?

Садков недоумённо уставился на неё.

— Да ты забыл, что ли? В пятницу я тебя на остановке обнаружила. Смотрю, шапка в одной стороне, «дипломат» — в другой, сам Валера — в третьей. Собрала я тебя! За такси заплатила.

— Да ладно тебе, — не верил Садков.

— Неужели не помнишь?

Похоже, за поездку они заплатили дважды: сначала заплатила Капустина, — очевидно, по просьбе таксиста, решившего подстраховаться, а потом заплатил Садков, когда приехал на Московский вокзал, забыв, что дорога уже оплачена.

Любой незначительный случай, которому сначала не придаёшь значения, может стать причиной неких значимых событий. У меня таким незначительным случаем стал рядовой поход в книжный магазин.

Если бы в тот день я не пошёл в книжный магазин, наверное, не было бы встречи с Бояровым, которого я уже начал потихоньку забывать, застолья у него дома и недоразумения с Садковым.

ЗИМНИК

Сияние месяца и отражающий сияние снег делали ночь светлой. Я отчётливо видел с обеих сторон от себя белые высокие сопки. Редкие облака наползали на звёзды, блеск которых был ослаблен светом месяца. Мне не нравились эти облака. Вчера их не было. Я не ждал от них ничего хорошего. Мне не хотелось, чтобы в дороге нас застала метель. Ветер был кинжально встречный. Опасаясь обморозить щёки и нос, я растирал их время от времени.

Тропинка, по которой я шёл в автопарк, была проложена, казалось, посередине белой пустыни, стеснённой с обеих сторон сопками. Позёмка заравнивала тропу с полем. В низинах тропинка словно бы тонула в снегу. Я шёл на ощупь.

Мне надо в посёлок Мыс Шмидта, — или Шмидт, как здесь говорят. Сейчас в этот посёлок можно добраться только на автомобиле. Самолёты не летают уже три месяца. Я поеду на автомобиле горно-обогатительного комбината.

Изначально этого посёлка у меня в командировке не было. Меня известили по телефону, когда я позвонил на завод, решив поздравить наших сотрудников с наступающим новым годом. О поездке на Мыс Шмидт я узнал бы в любом случае: я был обязан позвонить на завод перед возвращением домой. Телеграмму с заданием мне прислали на главпочтамт Иультина. В торговой конторе на Мысу Шмидта было двадцать неисправных телевизоров нашего завода.

Я встретил этот новый год два раза — сначала по местному времени, а потом по московскому. В Горьком была полночь. А здесь — девять часов утра первого января. Шампанское, которое мы пили, было мутным — перемороженным. А другого шампанского здесь и не было.

До Шмидта сто пятьдесят километров. Дороги — нет. Есть временная дорога, — зимник. Зимник делают, утрамбовывая снег волокушей, — тяжёлой трубой, прикрепив её сзади трактора. И обозначают вёшками, — вертикально поставленными досками. Ездят по такой дороге только грузовые автомобили. На легковой не доедешь. Поехать на легковой машине — равносильно самоубийству.

Меня не взяли бы, если бы у меня не было соответствующей одежды — кухлянки и унтов. Эту одежду я купил ещё в Эгвекиноте. Я приехал сюда в Иультин из Эгвекинота тоже на машине. А зимнюю куртку и ботинки отправил домой в посылке. Кухлянка и унты, как вариант, валенки, — были обязательным условием поездки на машине.

Самое страшное в дороге, — попасть в сильную метель или пургу, как здесь говорят. Снег несёт так, что не видно дальше собственной руки. И метёт минимум сутки. Мне рассказали о человеке, который, выйдя из своего дома, заблудился в метели, и погиб. Его нашил рядом с домом. Ехать на машине в такую погоду невозможно. Когда солярка закончится, в кабине станет, как на улице. Мне рассказали, что не спасут ни шуба, ни унты. Выжить можно только в кукуле, спальном мешке из оленьей шкуры, который якобы греет тем теплее, чем больше снимешь с себя одежды. Кукуль выдаётся каждому водителю.

Ещё можно переждать метель в пещере, сделав её в снегу. Водитель, рассказавший мне об этом, жил в пещере три дня, прежде чем его нашли. Я не догадался спросить, как он её сделал. С его слов, в пещере было комфортно. Потолок и стены пещеры заледенели от тепла свечи и примуса. Снаружи минус двадцать пять, ветер стеной несёт колющий снег, а в пещере — ноль, ветра нет, и становилось даже жарко, когда он готовил еду на примусе. Спал в кукуле, подложив под него брезент. Вентилировал пещеру продухом, регулярного прочищая его. Сообщив мне о чистке продуха, он ткнул рукой вверх.

В путёвке у водителя стоит штамп «о метеоусловиях предупреждён». Этот штамп снимает вину с начальника автопарка, если водитель не возьмёт кукуль и погибнет. У меня кукуля не было. Меня это немного нервировало. Вероятность попасть в сильную метель была, конечно, маленькой, но она была! Не зря в путевом листе ставился предостерегающий штамп. Я успокаивал себя тем, что мы поедем в Шмидт на двух машинах.

Мне нужно быть в автопарке в четыре утра. Меня ждать не будут. Я успевал. Я вышел с большим запасом по времени.

От Верхнего посёлка, где я жил в общежитии, до Иультина, на окраине которого светились огни автопарка, было десять минут ходьбы. Я обернулся, решив посмотреть на Верхний посёлок в последний раз, и не увидел его. Одноэтажные дома посёлка были завалены снегом по крышу и сливались с общим фоном тёмно-серой местности.

Я жил у старателей, добывающих здесь олово и вольфрам. Наш дом словно бы утонул в снегу. Конёк крыши был на уровне груди. К двери вёл наклонный снежный коридор. Я впервые жил в доме, заваленном снегом по крышу.

Все мясные блюда в столовой старателей были из вкусной оленины — котлеты, бифштексы, шницели, гуляш, отбивные. Рабочие не платили за еду, как не платили, например, за отопление или электричество. Они брали мясо в любом количестве, ограничением числа которого служил размер желудка. Председатель артели не взял с меня ни копейки за проживание и еду, объяснив это тем, что за меня попросила начальник торга. А эта женщина попросила только поселить меня и всё. Я тоже брал мясо в любом количестве. Я сначала стеснялся брать два бифштекса, а потом привык. Брал даже три. Четыре бифштекса я бы не съел.

Вчера я оставил у диспетчера свои вещи, чтобы не тащить их сегодня ночью. Ещё одной целью посещения автопарка было разузнать дорогу. Ночью спросить будет не у кого. Я поздоровался с диспетчером. Вчера была другая женщина.

— Эти вещи мои, — я указал на «дипломат» и сумку у её стола.

— Я догадалась. Вы отморозили щёки.

Я посмотрел в настенное зеркало. Щёки были мёртво-белые, как снег. Когда успело прихватить морозом? Обычно, это всегда чувствуется. Я осторожно стал растирать щёки мехом рукавицы.

— Кожа слезет?

— Отшелушится.

— Метели не будет? Облака появились и ветер.

— Доедете. Фомин — опытный водитель.

— А он здесь?

— Накладочка вышла. Я думала, что вы поедете с Шабалдаевым. А с ним поедет экспедитор. Фомин не знает, что вы поедете с ним, и сюда уже не придёт. Я вчера отдала ему путёвку.

Меня неприятно поразило её сообщение! Её слова я понял так, что я не смогу уехать сегодня. Шабалдаев повезёт экспедитора. А Фомин не знает. И сюда уже не придёт. Не уехать сегодня, — означало застрять здесь ещё на неделю. А мне не хотелось здесь жить даже дня. Моя командировка затянулась. Я был здесь на Чукотке уже больше месяца!

— Машина Фомина в Верхнем гараже, — успокаивающе сказала диспетчер, словно бы прочитала мои мысли. — Здесь рядом.

— А если он уже уехал?!

— Он придёт в гараж через час.

Послышался нарастающий гул подъезжающей машины. Диспетчер быстро встала, отодвинула занавеску и посмотрела в окно.

— Шабалдаев. Какой пунктуальный.

Часы показывали ровно четыре утра.

— Вы точно знаете, что Фомин придёт в пять?

— Он вчера поздно приехал. Везёт железо из Эгвекинота. Железо сместилось. Будет крепить его.

Я пошёл к гаражу в начале пятого, опасаясь разминуться с Фоминым. Вдруг он решит уехать раньше? Затем вернулся в диспетчерскую. Караулить его у гаража не хотелось: на улице было некомфортно. Холодный ветер обжигал.

— Да не разминётесь вы! — сказала диспетчер, когда я пошёл во второй раз. — Говорю вам, он ещё железо крепить будет!

В третий раз я пошёл ровно в пять. Дверь гаража была закрыта изнутри. Значит, он там. Я постучал. Наконец послышались шаги. Дверь открылась. И я увидел Фомина — мужчину лет сорока пяти в дублёнке и унтах. Он с недоумением посмотрел на меня. Меньше всего на свете он ожидал увидеть меня!

Ему не хотелось брать меня, но взял по независящим от него обстоятельствам, по причине непреодолимой силы. Сначала протест, размышление, а потом смирение появлялись на его лице.

Взять меня — означало обременить себя дополнительными хлопотами. В то время я не знал, что база, на которую он везёт железо, находилось в пяти километрах от Шмидта. Если мы приедем поздно, значит, я опоздаю на вахтовый автобус. Пешком в плохую погоду не дойдёшь. Кроме того, можно встретить белого медведя. Дорога — вдоль моря. Мишки регулярно приходили к посёлку. Значит, ему придётся везти меня в посёлок.

Гараж был тёплый: отапливался. Машина у него была «Урал» с тремя ведущими мостами и длинным прицепом, в котором лежали увесистые длинные стопы листового железа. Одна из стоп рассыпалась, если так можно выразиться, — листы завалились к правому борту, несмотря на то, что были скручены толстой проволокой.

Сначала Фомин безуспешно пытался выровнять листы, затягивая проволочную стяжку листов с помощью лома. Затем так же безуспешно пытался выровнять их тем же ломом. Листы железа лежали непоколебимо! Потом он сообщил, что сильно шумит подшипник генератора, источник электричества автомобиля. Без генератора далеко не уедешь — ровно на столько, на сколько хватит зарядки аккумулятора. А потом двигатель заглохнет и можно вешаться.

— Слышишь, как шумит? — озабоченно кивнул он на генератор, вал которого вращался от работающего двигателя автомобиля.

Я подтвердил, хотя ничего не слышал, кроме звука работы двигателя.

— Он уже давно шумит. Езжу, как на бомбе!

Фомин снял генератор, матерясь время от времени, когда у него что-то не получалось. Заменил подшипник и стал устанавливать генератор на место. Я крутанул старый подшипник и услышал нехороший хруст. Его, действительно, могло заклинить.

Мы выехали в восемь часов утра — на четыре часа позже Шабалдаева. На улице было так же темно, как ночью. Солнце выглянет из-за горизонта ближе к обеду. А недавно вообще не выглядывало. Была полярная ночь.

Мы ехали по следам колёс машины Шабалдаева, теряющихся в снегу. Эти теряющиеся следы мы будем постоянно видеть до Шмидта. Свет прожектора, находящегося на кабине машины, был направлен на вёшки.

— Без иллюминации пропадёшь, — сказал Фомин.

Наверное, через минуту он вдруг выключил фары, очевидно, запоздало решив продемонстрировать правоту своих слов, и мы канули в темноту, как в бездну.

— Дед спит за рулём, — Фомин понимающе кивнул на петляющие следы, желтоватые от света наших фар. — Шабалдаев здесь с сорок седьмого года. Приехал сюда на пароходе. Пионер Чукотки. У него денег — куры не клюют. Денег — море. Никогда рубашки не стирает. Новые покупает.

Если Шабалдаев приехал на Чукотку в 1947 году, значит, он застал сталинские лагеря. Пообщаться с таким свидетелем — большая редкость. Скоро их вообще не останется. Я невольно пожалел, что не поехал с Шабалдаевым.

Я застал здесь отголоски сталинских лагерей.

В Эгвекиноте шофёр, мой сосед по номеру гостиницы, рассказал мне, что якобы на каждом километре автомобильной дороги от Эгвекинота до Иультина находятся кладбища заключённых, построивших эту дорогу. Длина дороги — двести километров. В Иультине товаровед сообщила мне, что соседская собака принесла к её квартире человеческую ногу, вытащенную из могилы. Из-за вечной мерзлоты заключённых зарывали неглубоко.

Верхний посёлок, в котором я жил рядом с Иультином, — это якобы бывший лагерь заключённых, которые построили Иультин. Если бы мне не сообщили, я бы и не догадался. Все дома посёлка были завалены снегом по крышу. Наш дом не походил на лагерный барак. Очевидно, был переделан в гостиницу.

Временами снег валил стеной, и я ничего не видел дальше капота. Свет фар, сдавленный темнотой, упирался в стену летящего снега. Свет прожектора, повёрнутый на вёшки, тоже упирался в стену снега.

Ища следы машины Шабалдаева, Фомин крутил прожектором, управление которого находилось в кабине, поднимался с сидения, пытаясь разглядеть следы перед капотом. И вдруг остановил машину:

— Даже ехать неохота. Ты чувствуешь, как нас качает?

Наш многотонный автомобиль, действительно, качало ветром, — не только кабину, но, вроде бы, даже длинный прицеп, нагруженный железом.

Я не знал, что означает наша остановка, и подумал о худшем. Неужели мы заблудились? Неужели будем ждать окончания метели? А здесь метёт по несколько дней. Неужели будем копать пещеру, как тот водитель?

Наконец Фомин сориентировался. Мы поехали и вдруг увидели впереди смазанные летящим снегом огни встречной машины, выехавшей из чёрной бездны.

— Это вахту со «Светлого» везут! — обрадовано сказал Фомин и пояснил: — Так рудник называется. Вольфрам добывают.

Это был вахтовый автобус на базе «Урала». Салон автобуса отапливался дровяной печкой. На таком же автобусе я приехал в Иультин из Эквекинота. Поравнявшись кабинами, водители остановились. Фомин открыл окно и, поздоровавшись, спросил:

— Ну, как там дорога?

— Я пять километров сорок минут ехал, — ответил водитель, словно не веря самому себе, и кивнул по ходу движения: — А там как?

— Нормально. Доедешь по моим следам.

Проехать пять километров за сорок минут, значит, ехать примерно восемь километров в час. До Шмита сто пятьдесят километров. Если мы будем ехать с такой же скоростью, значит, мы приедем в Шмидт завтра ночью.

Мои ноги в унтах мёрзли, а телу было жарко. Толи печка была неэффективная, толи выдувало ветром.

— На «Светлый» прямо, — сказал Фомин. — Нам налево.

Я не увидел перекрёстка. Жёлтый свет фар выхватывали из темноты занесённые снегом автомобильные следы. Я заблудился бы, если был водителем.

Незаметно стало светлее. Набирающее силу утро медленно, но верно ослабляло яркий свет фар нашего автомобиля. Снег уже не падал стеной. Временами он ослабевал до такой степени, что был даже незаметен. Мощная позёмка шлифовала дорогу и волнистые сугробы бескрайнего поля, сливающегося с низким небом.

Впереди на обочине стоял могучий трактор «Кировец» массивным мотором по ходу нашего движения. Я сначала думал, что мы нагнали его. А этот трактор был трофеем зимы. Похоже, он сломался давно. Трактор был весь белый от снега, как будто его качественно без пропусков покрасили в белый цвет, включая колёса. Надувы снега на тракторе были настолько спрессованы, что он казался облитым ещё и бетоном.

— Кальмар, — сочувственно сказал Фомин, проводив трактор взглядом. Здесь «Кировцы» почему-то называли кальмарами. Безжизненные белые стёкла кабины трактора напоминали глаза мертвеца, забитые снегом. Сочувственную интонацию Фомина я объяснил тем, что он, наверное, не исключал такую же участь и для своего автомобиля.

Следствием непогоды была невозможность достоверно определить местность слева и справа от машины. Я думал, что мы едем по бескрайней равнине. А с левой стороны была высокая сопка! Может быть, была и справой, — не удивлюсь. Мастером маскировки был однотонный белый цвет земли и низкого неба.

Сопку я определил так. Я вдруг увидел слева высоко над равниной непонятное завихрение снега, как будто кто-то кидал снег лопатой. Я не мог объяснить причину этого явления и удивился. Мы подъехали к завихрению ближе. И вдруг я понял, что это ветер сдувает снег со склона сопки, направленной от нас! Саму сопку, находящуюся слева, я не видел, хотя мы ехали от неё, казалось, на расстоянии вытянутой руки. Бескрайняя равнина слева была обманом.

Недавно здесь разбился вертолёт, врезавшись в сопку. Мне стала понятна причина, почему лётчики не заметили сопку. Они думали, что летят над равниной.

— Тридцать пятый километр, — сказал Фомин. — Незамерзающая полынья.

Я посмотрел, куда он кивнул, и не увидел полыньи. Кругом были волнистые сугробы, шлифуемые сильной позёмкой.

— Везде речка замерзает. А здесь нет. Тёплые ключи. Водится харитон, — уважительно сказал он и пояснил, заметив, что я не понял: — Хариус. Балок для рыбаков, — он указал на занесённую снегом автомобильную будку с печной железной трубой, рыжей от ржавчины, незаметно стоявшую рядом с обочиной.

У меня было ощущение, что мы едем в белом мешке. Иногда Фомин объяснял мутные рельефы местности периодически возникающие, как миражи, по краям мешка.

— Заячья гора, — кивнул он на молочную пелену, вскоре оказавшуюся горой, и начал говорить о зайцах: — Ночью осветишь фарой — бегают. Кормятся на её склонах. Ветер выдувает со склонов снег. Медведей особенно много, — сказал он в развитие темы. — Пойдёшь в тундру. Обязательно встретишь. Куропаток много… Рудник «Марс», — он указал на совершенно незаметную белую сопку. — Добывают золото. Закрыли. Вода пошла в штольни.

Мне казалось, что я попал на другую планету: никаких других цветов, кроме однотонного белого; незаметные мутные непонятные рельефы местности; белая земля отличалась от белого неба только тем, что находилась внизу.

— Смотри, как разогнались, — с озорным выражением Фомин указал на спидометр.

Наша скорость была пятьдесят километров в час. Мы, действительно, мчались. Обычно, ехали двадцать, тридцати километров в час. То есть сейчас ехали в два раза быстрее! Пятьдесят километров в час мне показалась такой же большой скоростью, как, например, сто километров в час после пятидесяти.

Дорога производила впечатление хорошей. Тянулась прямой лентой далеко вперёд. Видимое хорошее состояние дороги не соответствовало действительности. Нас вдруг сильно подкинуло на каком-то бугре и выбросило за обочину. Мы провалились в снег.

— Сейчас покачаемся, — буднично сказал Фомин, как будто, например, решил заправить машину топливом. — Взад-вперёд. На пониженной. Внатяг.

«Качание» не помогло: колёса крутились, а машина не двигалась.

Фомин вышел из кабины, решив оценить обстановку. Следом вышел и я. Машина провалилась в снег по бампер. Задняя часть прицепа находилась на дороге. Задние колёса машины утонули в снегу наполовину. Я с удивлением понял, что мы не проваливаемся в снег, стоя перед капотом. Наст вокруг машины был твёрдый, как будто мы стояли на дороге. Сначала я топнул, пытаясь проломить наст. А потом — подпрыгнул. Бесполезно. Наст казался твёрдым, как бетон! Но ощущение было неверным: машина-то провалилась.

Снег позёмки был, как абразив: больно бил в лицо. Ветер походил на штормовой. Топорщил мех унтов, кухлянки и шапки. Я быстро окоченел.

Наше положение мы оценивали по-разному.

Я предполагал худшее. Автомобиль провалился по брюхо. Самостоятельно мы не сможем выехать. Дорога безлюдная. Возможно, сегодня никто не поедет. То есть помочь некому. Нас вытащит Шабалдаев, когда поедет из Шмидта. Я гнал от себя пугающую мысль о том, что нам не хватит солярки дождаться его в тепле. А эта проклятая мысль возвращалась и возвращалась, как назойливая муха. Если нам не хватит солярки, в моём случае будет соболезнование по заводу и фотография в траурной рамке на доске объявлений у заводоуправления.

Фомин часто моргал из-за попадающего в глаза снега, мелкого, как песок. На его лице читалось недоумение, как будто он совершенно не понимал, почему мы не можем выехать. Провалиться по брюхо для него не было окончательным приговором. Он заглянул в прицеп. Его интересовало железо. Я тоже посмотрел. Листы железа сместились ещё больше — стали упираться в борт.

Мы опять сели в кабину. Фомин, методично работая рычагом скоростей, всё-таки раскачал автомобиль, и мы выехали на дорогу.

Он больше не лихачил. Да и погода опять ухудшилась. Пошёл снег. Видимость перед машиной уменьшилась метров до двадцати. Мы опять ехали, как в белом мешке.

Впереди из снежной пелены показался грузовой автомобиль, стоявший неестественно, — поперёк нашего движения, за ним — другой и третий. Я не понял, почему они стояли поперёк движения и удивился. Что это означает? Почему они стоят поперёк? На аварию, вроде, не похоже. А потом я увидел длинный одноэтажный дом! Эти машины стояли перед домом.

— Семидесятый километр. Дистанция пути, — сказал Фомин, как кондуктор в пассажирском автобусе объявляет очередную остановку.

Мы вошли в дом. В узком и длинном, как пинал, коридоре у входа лежали несколько пар больших мохнатых тапочек, напоминающих бахилы в музее. Фомин снял унты и надел тапочки. Я тоже надел тапочки. Все стены коридора были почему-то увешаны портретами космонавтов. Я не ожидал увидеть здесь портреты космонавтов! Дистанция пути обслуживает дорогу.

В коридоре было прохладно. Я это почувствовал по ногам, когда снял унты. Окно коридора плохо сдерживало сильный ветер. Дом построили торцом к господствующему ветру. Если бы построили поперёк, в комнатах было бы, как сейчас в коридоре.

Мы вошли на кухню. Водители обедали.

— Шабалдаев давно проехал? — спросил Фомин.

— Часа три назад. Сейчас вернётся.

— Почему вернётся?

— На сто десятом километре наледь пошла. Мы вернулись. Не смогли проехать. Передние колёса провалились, — водитель изобразил, резко опустив руки перед собой. — Хорошо ребята успели выдернуть.

Речка на каком-то участке русла промёрзла до дна. Его машина провалилась передними колёсами в воду, которая пошла поверх льда.

Мы пообедали в машине бутербродами и чаем. У Фомина была кружка со встроенным кипятильником, работающим от напряжения автомобильной сети.

Мы недолго ждали Шабалдаева. Фомин предположил, что он тоже мог провалиться в наледь. Он торопливо развернул автомобиль на пяточке у дома и уверено поехал куда-то в белое молоко по единственно верным автомобильным следам, проигнорировав другие следы, уходящие с пяточка в разные стороны.

Дорога была в гору. Мы ехали на пониженной передаче. Если бы он не сказал мне этого, я бы и не заметил.

— Когда выскочим на перевал, до Шмидта останется шестьдесят километров. Морозной ночью хорошо его видать, — и восхищённо добавил: — Звёзды и вдали огни Шмидта!

Речка, на которой пошла наледь, называлась Белой. С первого взгляда реку и берег было невозможно различить. Речка казалась обычной складкой местности.

— Раньше здесь жил смотритель, — он указал на сгоревший балок. — Наблюдал за наледью. Ставил вёшки.

Шабалдаева мы так и не встретили. Он благополучно переехал реку. Меня напугала переправа через реку. А что я должен был испытать, увидев несколько вмёрзших в лёд автомобилей и зная про наледь? Мне было некомфортно.

Я провожал взглядом сгоревший балок, когда Фомин толкнул меня в плечо:

— Смотри, смотри!

Я увидел торчащий изо льда зад вездехода! Две дверцы и гусеницы. Он почти весь туда занырнул. А Фомин опять тряс меня за плечо:

— Смотри, смотри!

Я увидел сильно накренённый на правую сторону автомобиль, провалившийся правой стороной в лёд по кузов, с неестественно выгнутыми рессорами. А Фомин опять тряс меня за плечо:

— Смотри, смотри!

По ходу нашего движения торчала изо льда кабина автомашины!

Моя рука невольно потянулась к «дипломату», стоявшему у двери. Он помешает мне, если придётся срочно выпрыгнуть из машины. Я переставил его к рычагу коробки скоростей. Фомин усмехнулся. А мне было не до смеха. Я — не герой. Я обыкновенный регулировщик, работник телевизионного завода, приехавший сюда в командировку.

Выезд с реки был очень крутой.

— Сейчас застрянем, — уверено сказал Фомин. — Шабалдаев тоже сидел.

Мы застряли. Рубили по очереди топором лёд брикетами и подкладывали их под колёса. Поглощённый работой, я не замечал ни мороза, ни ветра. Нас тормозил, как якорь, длинный прицеп. Листы железа ещё больше сместились и сильно давили на железный борт, грозя его выломать. Сам прицеп опасно перекосило. Выехали на гору берега неожиданно. Вдруг поехали, поехали и выехали.

На Шмиде была, наверное, самая северная танковая часть. Увидеть «живой» танк всегда событие, а увидеть за полярным кругом — тем более. Танк мчал навстречу по бездорожью, поднимая гусеницами облака снега. Я сначала подумал, что это вездеход. Не разобрал в сумерках. Наступала ночь. А это был самый настоящий танк!

Мы приехали на базу Шмидта в шестом часу вечера. Было темно, как глубокой ночью. Светились огоньки каких-то строений. Фомин высадил меня у диспетчерской.

— Доедешь на автобусе, ладно? — смущённо попросил он. — Посёлок рядом. Всего пять километров. Мне ещё разгружаться надо, — он кивнул на огоньки строений. — А потом ехать назад. Шабалдаев уже разгрузился.

— А когда будет автобус?

— Точно не знаю. В шесть, кажется. Рабочих повезут.

Желание Фомина отделаться от меня было понятным. Конечно, я был для него обузой! Ему надо разгружаться. Меня смутило, что он не знал точно, когда будет автобус. Я надеялся, что он не ошибся.

К сожалению, я так и не увидел Шабалдаева, заставшего сталинские лагеря на Чукотке. Мне хотелось хотя бы посмотреть на него.

Я ждал автобус у диспетчерской. Рядом с домом находилось Чукотское море, покрытое торосами, неясно проступающими из темноты. Сильный холодный ветер, дующий с моря, больно обжиг лицо и мочки ушей. Уши моей шапки были завязаны на затылке.

Решив опустить уши шапки, я снял шапку и торопливо, не желая простудить голову, дёрнул шнурок, но неудачно: бантик превратился в тугой узел. Пока я развязывал узел, пальцы прихватило морозом. Надев меховые рукавицы, я стал сжимать-разжимать пальцы. Тёр ладони между собой. Пальцы левой руки отогрелись. Их закололо. А пальцы правой руки не желали отогреваться. Я их не чувствовал. Я решил отогреться в диспетчерской. Думаю, что я мучаюсь? Заодно узнаю об автобусе. Я взял свои вещи и быстро пошёл к заветной двери, за которой было спасительное тепло.

Диспетчером была женщина лет тридцати. Она сидела за столом. Я поздоровался и спросил разрешения погреться. Она, естественно, разрешила. Комната обогревалась батареей центрального отопления. Батарея находилась у топчана. Я сел на топчан и поднёс ладони к батарее. Сначала опять закололо пальцы левой руки, хотя я считал, что они уже отогрелись, а потом закололо пальцы правой.

— А когда будет автобус? — спросил я женщину, с любопытством разглядывающую меня: она сразу поняла, что я не местный.

— Вы опоздали. Он уехал в пять.

— А когда будет следующий?

— Следующий будет утром.

— А у вас можно оставить вещи?

— Зачем?

— Хочу налегке пойти в посёлок.

Она оценивающе посмотрела на меня, как будто хотела понять, смогу ли я дойти в такую погоду, наконец, пришла к какому-то выводу и вдруг спросила:

— А ты, заяц, чей?

— Не чей, — в тон ей ответил я. А потом назвал организацию, в которую приехал, представился и сказал, что хочу поселиться в гостиницу.

— Гостиница закрыта. Заморозили отопление.

Меня неприятно поразило её известие! Где бы я ночевал, если бы Фомин высадил меня в посёлке? Пришлось бы бегать по домам.

— Есть гостиница в аэропорту, — продолжала она. — Но ты туда не дойдёшь. До аэропорта пятнадцать километров.

— И что теперь делать? Можно тут переночевать? — я указал на топчан, на котором сидел, не сообразив, что топчан был один. Она сама спала на этом топчане! Не может такого быть, чтобы она всю ночь сидела за столом.

— Можно, — снисходительно кивнула она. — Я тебя в дом поселю. В доме переночуешь.

Дом находился рядом с диспетчерской и был двухэтажный. Навесной замок не открывался: замёрзшая влага заклинила личинку. Она сходила за газетой и спичками. Сильный ветер сразу тушил огонь. Мы заслонили ветер нашими телами. Я отогрел замок и открыл его.

Спальная комната находилась на втором этаже. Я поужинал бутербродами. Поставил будильник своих ручных часов на шесть утра. Лёг спать и мгновенно заснул. Ночью меня разбудил милиционер и попросил показать документы. Очевидно, диспетчер оповестила его. Мыс Шмидта находился в погранзоне. Утром я уехал в посёлок на вахтовом автобусе.

ДЕТСКИЙ САД

Наверное, за две недели до нового года мне позвонила Наташа, моя прекрасная соседка, которая жила этажом выше:

— Слушай, давай к нам. Дедом Морозом будешь. А то у нас деда Мороза нет. Воспитательница уходит в отпуск, некому играть.

— А я смогу? — Меня удивило её предложение.

— Сможешь. Я всё объясню.

Я думал, её муж Андрей дома. Я был уверен в этом! А дома вообще никого не оказалось — ни Андрея, ни её родителей. Они жили в квартире её родителей. Мне не понравилось, что Андрея дома не было. Он ревновал её ко мне, делая вид, что не ревнует. Они недавно поженились. Она вела себя так, как будто была не замужем: принимала решения без оглядки на мужа. Никак не могла перестроиться. Ей вдруг пришла в голову мысль позвать меня, — и она сразу позвала, не подумав, что Андрею наша встреча может показаться подозрительной.

Наташа подала мне тетрадь с текстом сценария. Попросила прочитать и сразу сделала мне замечание, как будто всю жизнь проработала режиссёром. А у неё не было никакого режиссёрского опыта. Возможно, она подражала кому-то. Она устроилась воспитателем в детский сад всего полгода назад. Училась заочно в педагогическом институте.

— Ну, как ты читаешь? Как читаешь-то?! Как словно стихи. Надо проще читать, нараспев: «Здра-авствуйте, дети-ишки». А то они ничего не поймут. «Пусть цветут ваши дни золотые. Пусть горят новостроек огни». Понимаешь? Значит, скажешь вступительное слово. Дальше они споют. Потом ты говоришь: «Не замёрзли, ребятишки?» — «Что ты, дедушка Мороз!» — «Ах, раз так, я вам, детишки, заморожу руки, нос!». В общем, будешь до них дотрагиваться. А они будут прятать руки. Это они знают. Дальше ты говоришь: «Ох, устал я, отдохну и у ёлки посижу». Тут я говорю: «Дедушка Мороз, а мы тебя не отпустим». Мы начнём вокруг тебя водить хоровод, а ты пробуешь выйти.

— Мне прямо ломиться?

— Ну, не ломиться. А так — сделаешь вид. А потом подойдёшь ко мне, и я тебя выпущу. Я же буду держать руку девочки. А долго ли мне, что ли, руку отпустить. Читай вступление!

— Здра-авствуйте, дети-ишки…

Дед Мороз проснулся рано утром и сразу пошёл к детям на ёлку. А дорога и погода были плохие. Горы, лес, метель. Он чуть не опоздал. Ему было тяжело. Но он справился. Он не мог испортить праздник детям, оставив их без подарков.

Местами текст был написан неразборчиво. Я читал с запинками. Наташа критично смотрела на меня, как строгая учительница на нерадивого ученика, не выучившего урок.

— Вступление надо обязательно выучить, — сказала она. — А загадки — не надо учить. Ты раскроешь книжку: «Вот книжка всем известная, очень интересная». И начнёшь читать загадки. Ну, не вот читать. А так — подглядывать. Книжка-то волшебная. Больно кто чего поймёт. Они же дети. Загадаешь про Красную шапочку. Про семеро козлят. А вот: «В руках погремушки. Зовут их?» Дети хором ответят: «Петрушки». Почему Петрушки, я и сама не знаю. Ты говоришь: «Ну, Петрушки, выходите. Деда Мороза веселите». Танец Петрушек.

Мы сделали прогон спектакля. Мне стало понятно. Наизусть нужно выучить только вступление. Текст вступления, к счастью, был небольшой. Мне надо прийти к ним в детский сад и прогнать спектакль с детьми.

— А они потом поверят, что я настоящий дед Мороз?

— Они тебя не узнают. Ты же будешь в гриме, — она показала жестом длинную бороду.

Наташа пригласила меня на кухню и угостила чаем.

— Вот как ты считаешь, — насмешливо спросила она, уже зная ответ, — может ли детский сад оказывать влияние на воспитание детей?

Теперь у неё такие вопросы. Раньше она работала в промтоварном магазине, и её интересовали вопросы взаимоотношений продавца и покупателя.

— Ну-у, э-э, в известной мере, да.

— Я бы так не сказала. Что их толку в детском саде воспитывать, когда дома они опять слышат грубости. Они же нам потом всё рассказывают. Или друг другу рассказывают. Однажды два мальчика сели за столик и один другому говорит: «Давай в пьяниц играть?» — «Давай». Они сделали вид, что налили в стаканы, чокнулись и выпили. «Ты запьянел?» — «Нет» — «А я уже пьяный». А ты говоришь, воспитывать!

Раньше мне нравилось бывать у неё. Наши родители дружили. Её бабка, ныне покойная, думала, что я её жених. Она выбрала Андрея. Я сначала горевал, а потом смирился: насильно милым не будешь. Сейчас у меня было такое чувство, как будто я оказался в берлоге у медведя, временно отсутствующего.

— Так. А где Андрей?

— В магазин ушёл. За хлебом.

— Да? Мне тоже надо за хлебом сходить.

— Ну, ты когда придёшь к нам?

Я пришёл в детский сад дня через два. Мы прогнали спектакль с детьми. Они водили вокруг меня хоровод. Им понравилось не выпускать меня из круга. Я подошёл к Наташе, державшую девочку за руку, и она выпустила меня.

Какой-то не по годам умный мальчик разоблачающе сказал мне, что дедов Морозов не бывает. А я его и не убеждал. Он сам затеял этот разговор. Критично посмотрел на меня и вдруг заявил. А когда я уже уходил, в коридоре какая-то девочка, лет шести, вдруг картинно поманила меня пальчиком и сказала: «Эй, ты, жених, иди сюда!» Я поразился! Сначала я подумал, что она сказала не мне. Я даже обернулся, решив посмотреть на её «жениха». Наверное, она повторила, как попугай, слова матери или старшей сестры.

На новогоднем утреннике родителей было настолько много, что всем стульев не хватило. Дети были в нарядной одежде, соответствующей празднику. Мне кажется, они узнали меня, не смотря на мою бороду из ваты. Наташа была моей «внучкой» — Снегурочкой. Мы лихо танцевали с ней, взявшись за руки. Музыка играла. А мы кружились, кружились. А потом я вдруг увидел мрачного Андрея, сидевшего с радостными родителями. Если родителей уподобить с безоблачным небом, тогда Андрей был чёрной грозовой тучей. Я не ожидал, что он тоже придёт на спектакль! У него был такой вид, как будто он застал нас голыми в одной постели. Всё настроение испортил.

ТЁЗКА

Однажды поздно вечером мне позвонил Алексей и попросил отремонтировать телевизор. Как мне показалось, он был пьяным. Трезвый человек не позвонит почти в одиннадцать вечера. С его слов, телевизор никто не может отремонтировать. Предлагают отвезти в мастерскую. А в мастерской простоит полгода. А ему надо срочно: надоело жить без телевизора. Его уже два раза ремонтировали, но не смогли сделать. Вызывала телемастера его «новая» жена. Это её телевизор.

Алексей — мой бывший сосед по лестничной площадке. Его нетрезвый образ жизни стал причиной развода со «старой» женой. Его сразу подобрала другая женщина, чуть ли не на следующий день, как я подозревал, такая же, как он.

Одно время он постоянно занимал у меня пять рублей до зарплаты на выпивку. А возвращал неохотно — после неоднократных напоминаний. Вечером, например, отдаст, а утром опять занимает, зная о том, что я не откажу ему, сославшись на отсутствие денег: он только что накануне сам лично вернул мне пять рублей! То есть у меня постоянно не было этих денег. В какой-то момент меня утомило общение с ним. Я решил больше не напоминать ему. Он перестанет занимать, помня о долге. И это сработало. Он перестал занимать, — как отрубило! Пять рублей за спокойную жизнь я считал приемлемой ценой.

Рецидив, если так можно выразиться, случился месяца через три. «А я отдал тебе пять рублей?» — он, пьяный, спросил меня, озадаченный, что я не напоминаю о долге. «Отдал», — неудачно пошутил я. На его лице появилось недоумение: он совершенно точно помнил, что не отдавал! А затем спросил с хитрой улыбкой: «А ты ещё можешь дать пять рублей?» Я, естественно, не дал.

Я пришёл к нему, как договаривались. Он жил в соседнем доме ближе к автобусной остановке. Нажал на кнопку звонка.

— Кто? — раздался голос девочки.

— Я — телемастер.

Дверь открылась, и я увидел серьёзную девочку, лет десяти, с косичками, в спортивной майке, трико.

— Проходите, — сказала она.

Я был уверен в том, что женщина, с которой Алексей жил, тоже была алкоголичкой. Кому он нужен такой? Такому же алкоголику. Я думал, что в квартире будет, как в сарае. Квартира оказалась ухоженной, чистой, с дорогой мебелью, картинами, нарядными обоями. Похоже, я ошибся, подумав плохо о женщине.

— А где родители? — с удивлением спросил я, оглядываясь.

— Мама в больнице. А дядя Алексей скоро придёт.

— А чего с ней, с мамой?

— У неё аппендицит.

Я не стал дожидаться Алексея. Включил телевизор. Кинескоп засветился ровным молочным цветом, звука не было, — значит, был неисправен блок радиоканала или блок СКМ, — селектор метрового диапазона.

— А ты учишься, в каком классе?

— В пятом.

— Мальчишки дёргают за косы?

— Дёргают, — подумав, улыбнулась девочка и вздохнула легко, свободно; от её озабоченности, серьёзности не осталось следа.

Я услышал, как открылась входная дверь, — пришёл Алексей. Он сразу, не сняв демисезонноё пальто, прошёл к нам в зал, опять пьяный, поздоровался со мной кивком головы, и сказал девочке, которая беззаботно сидела в кресле:

— Доча, ты заварила чайку?

— А ты, разве, говорил?

— Сама должна знать. Завари, твою мать!

Девочка обиженно ушла на кухню.

Алексей снял пальто и кинул его на диван.

— А я к жене ездил — в больницу. А потом — к товарищу. Немного выпили. Не получается отремонтировать? Ну, и не делай, — хрен с ним! А меня уволили, — не дождавшись моего ответа, с обидой сказал он, как будто его уволили незаслуженно. — Влупили три туза!

— Какие три туза?

— По тридцать третьей статье. Три туза — тридцать три очка — тридцать третья статья, — он сел на диван и начал объяснять, почему его уволили: — Они вдвоём продавали налево тонну муки, — имели по сто рублей. А я один продавал налево тонну, — имел двести! Им завидно стало. Вот и уволили.

— А ты, где работал? — не понял я.

— На муковозе.

— Ну, и как тебе новая семья? — я обвёл взглядом комнату.

— Не женись, — он углубился в воспоминания и продолжил со злой интонацией. — Не женись. Каждая жена — это индивидуальная проститутка!

— А как вы познакомились?

— Я давно её знаю. Бывает, разлаюсь с первой женой, — сразу иду к этой.

Девочка принесла нам по чашке чая с лимоном и поставила на журнальный столик, затем принесла коробку дорогих шоколадных конфет. Она была худенькой, хрупкой, эта девочка, и опять очень серьёзной.

Алексей исподлобья посмотрел на неё и сказал деланно грубо:

— Каждая женщина — это тварь!

— Не правда, — горячо возразила девочка.

— А я говорю — тварь!

— Не правда! — на её лице появилось отчаяние.

— А мы сейчас спросим дядю Алексея, — он растянул свой большой рот в кривой улыбке. — Дядя Алексей, каждая женщина тварь?

Девочка посмотрела на меня с тревожным ожиданием.

— Не слушай никого. Все женщины хорошие!

Девочка благодарно улыбнулась мне. Алексей недоумённо хмыкнул: почему-то он был уверен, что я поддержу его мнение.

— А у меня батарея на кухне не греет и хрен с ней, — вдруг сказал он. — Пока не холодно — пускай. А как зима придёт, я, думаешь, к слесарям побегу? В гробу я их видел! Спущусь в подвал, открою вентиль. И пусть вода хлыщет всю ночь. К утру стояк пробьёт.

— Стояк?

— Ну, да. В батарее воздушная пробка — стояк, называется. Батарея по этому и не греет. А утром спущусь в подвал, закрою вентиль. В таких сапогах спущусь, — он показал высоту сапог, — сапоги получились по пояс. — Мне всё равно. Ещё на старой квартире. У всех батареи греют, а у меня — холодные. Я открыл вентиль. Воды натекло! — он показал, что воды натекло целое море. — На следующий день у всех батареи холодные, — он довольно улыбнулся, — а у меня, как в бане!

— А почему холодные?

— Потому что обратка там, — он внимательно посмотрел на меня: понял ли я? Я не понял, и он начал объяснять: — Значит так. Труба идёт в зал. Из зала — на кухню. Затем — к соседу. Ага… — он глубокомысленно задумался. — Потом, — он указал пальцем вверх. — Короче, накручено, наворочено…

Я никак не мог найти, почему не было изображения. Во-первых, Алексей отвлекал меня постоянными разговорами. А во-вторых, дефект оказался сложным. Я проверил напряжения. Подставил другой СКМ. Проверил транзисторы блока радиоканала.

— Ты в другом месте посмотри, — подсказал Алексей и уважительно указал на блок развёрток с большой лампой 6П45С. Она была огромная по сравнению с другими лампами телевизора. — Может, здесь собака зарыта. А?

Блок развёрток имел такое же отношение к дефекту блока радиоканала, как, например, коробка передач автомобиля — к дефекту карбюратора. В обоих случаях автомобиль не поедет. Но признаки-то разные.

— Нет, ты посмотри, посмотри.

— Ты можешь помолчать?! — раздражённо попросил я.

Телевизор я всё-таки отремонтировал. Была неисправна автоматическая регулировка усиления. Я заменил все транзисторы АРУ и телевизор заработал.

В следующий раз я увидел Алексея примерно через полгода — на лавочке у подъезда его дома с какими-то неопрятными мужиками. А потом он затерялся, исчез. Я больше не видел Алексея. Наверное, женщина выгнала его.

БЕЛАЯ ГОРЯЧКА

Пришёл Николай, сосед с третьего этажа, пьяный, в мокром плаще, мокрыми короткими волосами. Дверь открыл отец. Я был занят: ремонтировал в своей комнате телевизор. Николай попросил у отца денег.

— Нет у меня, — ответил тот.

— Дед, дай денег! Денег дай! — не сдавался Николай. — Ты, ведь, не откажешь мне. Ну, дай! Дед?

— Говорю, нет у меня. У старухи всё.

Они стояли в коридоре напротив моей комнате. Неудачная попытка занять денег обескуражила Николая. Отец изображал сочувствие. Якобы он с удовольствием дал бы денег, если бы они у него были.

— А я говорю, дай! Дай! Слышишь, что ли? Дай! Ну? Эй ты, сапожник без сапог, — он обратился ко мне. — А у тебя есть?

— Нет, — солгал я. Я не даю пьяным.

— Что? — насмешливо сказал он, кивнув на телевизор, который я ремонтировал. — Не можешь сделать?

— Почему не могу? — меня задела его насмешка. И я, не знаю зачем, сказал, что перегорел транзистор КТ835, находившийся в блоке питания. У меня таких не было. Завтра куплю на радиорынке.

— Зачем же завтра? — возразил Николай.

Он предложил пойти к его приятелю, который работал электриком на автопредприятии. У него, этого электрика, такой транзистор есть. Он сказал об этом уверенно, как будто сам лично дал ему этот транзистор.

Я не поверил Николаю. Он не мог знать наверняка, какие радиодетали у его приятеля есть, а каких нет. Могу поспорить, что он вообще узнал о таком транзисторе впервые!

Если этого транзистора не было у меня, телемастера, то у электрика, работа которого не была связана с ремонтом телевизоров, этого транзистора не было тем более.

То есть идти к нему не имело смысла. Но я пошёл. Дело в том, что телевизор сломался неделю назад. Он стоял у нас на кухне — «Юность 406», переносной, чёрно-белого изображения. Отец говорил мне несколько раз, чтобы я его отремонтировал. Без этого телевизора ему было некомфортно. А сегодня вдруг раздражённо сказал, что вызовет телемастера! Если бы я не пошёл, отец мог расценить мой поступок, как очередное демонстративное неуважение.

Этот транзистор мог быть у электрика теоретически. Всякое бывает. Самый лучший вариант был поехать на радиорынок. Но пока я доеду, радиорынок закроется. Он находился на другом конце города. Был уже четвёртый час.

— У него этих транзисторов куры не клюют, сопротивлений, конденсаторов всяких, — говорил Николай, убеждая толи себя, толи меня. — У него все шкафы забиты электроникой. Для меня он ничего не пожалеет.

Тяжёлые осенние облака стелились над крышами, осыпали мелким дождём. Дороги, тротуары залило водой. Николай шёл без зонта.

— Не простудишься? — спросил я.

— Моей башке ничего не будет!

Автопредприятие было огорожено бетонным забором. Вдоль этого забора стояли длинной шеренгой грузовики, самосвалы, краны, тракторы, автобусы, обмытые дождём. Мы вошли в электроцех, двухэтажное кирпичное здание.

В мастерской сидел за столом молодой парень в замасленной спецовке — изучал, разложенную на столе, цветную схему электрооборудования автомобиля. Николай поздоровался с ним:

— Эх, Вова, Вова, дай мне, что ли, денег. Завтра верну. Дай, говорю!

— Нет у меня.

— А я, говорю, дай! Дай, понял?! Дай!

— Нет у меня, — он смотрел на него с невинной улыбкой.

— У меня к тебе просьба, великая, — на лице Николая появилось деловое выражение. — Видишь этого парня? — он указал на меня. — У него сломался телевизор. Надо выручить. — И обратился ко мне: — Покажи штучку.

Я подал Вове неисправный транзистор.

— Надо сделать, — как мне самому!

Вова достал из железного шкафа прибор, проверил переходы транзистора. Транзистор был «мёртвый»: один переход был пробит, другой — оборван.

— У меня таких нет.

— Да, как это нет? — удивился Николай. — У тебя же тут чего только нет! А то дед денег не даст. Надо сделать, как мне самому!

— Нет у меня, понимаешь?

— Другой дай!

— Другой нельзя.

Убедительный ответ Вовы поставил Николая в тупик.

— А то пойдём к нему, — он вдруг кивнул в мою сторону. — Отпросись с работы. Надо сделать телевизор, деду-то. А то он денег не даст. У него, — он опять указал на меня, — чего только нет! Всяких деталей навалом. Он же работает на телевизионном заводе. У него всего полно, как на складе!

Меня удивили слова Николая. Буквально только что он говорил это в отношении Вовы. Поэтому мы и пришли к нему! Кроме того, я сам мог отремонтировать телевизор. Было трудно понять, почему он говорил такое? Походило на то, что Николай сошёл с ума, что у него началась белая горячка!

— Он не может сделать. Он — школяр. А ты сделаешь. Ты — мастер.

— Кто школяр? — я решил уточнить, вдруг усомнившись, что Николай говорил обо мне.

— Ты! — сказал он.

На обратном пути домой я купил ему чекушку водки.

СТАРШИЙ ПОДЪЕЗДА

К отцу пришёл Аникин, сосед с девятого этажа, мужчина лет шестидесяти. Его походка напоминает утиную: переваливается с бока на бок, шаги короткие, ноги — полусогнутые. Я не знаю, что у него с ногами. Со стороны кажется, что он хромает на обе ноги. Лицо Аникина в морщинах, лоб открытый, глаза бледно-голубые, как будто выцветшие, правый глаз навыкате. Их разговор состоялся в прихожей. Отец был в домашней форме одежды — трусах и майке.

— Слушай, Григорич, — Аникин пытливо обратился к отцу, — ты не знаешь, кто в подъезде разбивает лампочки?

— Не знаю.

— А кто должен знать? Ты старший подъезда.

— Я не старший подъезда.

— Опять разбили. Если увижу, кто разбил, — убью, сука. Это Вовка с четвёртого этажа. Или Юрка, Анастасии сын. Ты скажи им. Или скажи Анастасии. Я однажды сказал ей, сука. Так она раскричалась, что Юрка, сука, ангел. И передай. Что, сука, увижу…

— А ну хватит ругаться! — возмущённо потребовала мама, выйдя из кухни.

— Разорву, — он развернулся, чтобы уйти. — Ты передай, что Аникин, сука, убьёт.

Отец закрыл за ним входную дверь и направился в туалет.

— Полчаса терплю, — он скрылся за дверью туалета. — А он говорит и говорит. Едва вытерпел.

В нашем подъезде кто-то постоянно разбивает лампочки на площадках, выжигает кнопки лифта. Не знаю, кто. Наверное, больные на всю голову подростки. Юрка и Вовка, которых подозревал Аникин, были подростками.

Аникин регулярно приходит к нам по разным делам. Чаще всего — занять денег или опохмелиться. Но иногда попросит какой-нибудь инструмент — слесарный или плотницкий, или меня попросит что-нибудь перенести. Однажды он, пьяный, не застав отца, высказал мне своё мнение о нём. «Батька у тебя хороший, — он едва стоял на ногах, держась за косяк двери. — Отец, конечно, мировой, да. А знаешь, как я уважаю отца? — и добавил, обдав меня перегаром: — Сука».

Помню, он пришёл к нам трезвый, чем-то довольный, гладко выбритый. Отец вышел к нему в трусах и майке. Он собирался в санаторий — укладывал в чемодан вещи. Когда прозвучал звонок, и я пошёл открывать дверь, отец, не желая быть застигнутым полуголым, торопливо спрятался в соседней комнате. А увидев, кто пришёл, спокойно раскованно вышел из укрытия.

— Хо, Григорич! — насмешливо воскликнул Аникин. — Как не зайду, ты постоянно в трусах!

Их беседа продолжилась на диване в зале.

— У тебя нет крышки от выключателя? — он подразумевал электрический выключатель. — А то эти разбили на первом этаже.

«Почему он решил, что у нас есть выключатель? — удивился я. — С таким же успехом, он мог бы спросить запчасть от автомобиля. У вас нет, я не знаю, ну, например, коленвала от автомобиля ГАЗ-66? Почему он у нас должен быть?»

— Не знаю. — Отец сходил на лоджию и, неожиданно для меня, принёс выключатель, отыскав его в одном из своих ящиков.

— Да мне только крышку, — пояснил Аникин. — Там только крышка разбита. Понимаешь ли?

— Ну и забери его весь.

Он с недоумением посмотрел на него.

— Я говорю, там только крышка разбита.

— Забирай, забирай.

— Спасибо тогда, — восхищённо поблагодарил он, как будто ему дали сокровище, словно никак не мог поверить. — Спасибо!

Отец спросил его, долго ли ему до пенсии? Недолго, ответил он, не уточнив, когда именно. Он работает грузчиком на швейном предприятии «Маяк». «Как же так? — удивился я. — Хромой и вдруг грузчик?» А также разгружает в магазине ящики с вином. За сорок пять минут разгружает сто ящиков. Продавец расплачивается с ним алкоголем, — даёт две бутылки вина или одну бутылку водки.

— А деньгами можно взять? — спросил я.

— Она мне даёт две бутылки, понимаешь ли? — он посмотрел на меня с таким выражением, как будто я не понимаю очевидного. — Ну, хорошо, — принялся он рассуждать. — Можно взять деньгами. Только зачем это? Возьму я деньгами. Опять стану к ней в очередь. Пока отстоишь. Хотя, она может меня и без очереди обслужить, — справедливо предположил он. — Скажет, он разгружал. Опять же, ну, возьму я деньгами, тут же верну ей эти деньги, тогда она мне — две бутылки. Так, по-твоему, получается? Проще сразу взять вино. Одну бутылку сюда, — тепло улыбнувшись, он указал всей мозолистой пятернёй на горло. — Мало покажется, — выпью вторую. Ещё сколько-то посижу и спать.

Когда он ушёл, отец сказал мне:

— Хромой, хромой, а знаешь, как ящики разгружает? Продавец завёт почему-то только его. А там таких желающих хоть отбавляй. Ну, вот он разгрузит, получит эти две бутылки. И бежать из магазина. Однажды мужики погнались за ним, — хотели отобрать вино. Он остановился, выпучил свой глаз, схватил бутылку за горлышко, как гранату: «А ну, подходи!» С тех пор к нему больше никто не пристаёт. И вот он, наконец, придёт домой, поднимется на шестой этаж. Выпьет бутылку. Прямо из горлышка. Буль-буль-буль. Засосёт её секунд за тридцать. Затем поднимется на девятый. Вторую бутылку спрячет на площадке в ящике с картошкой, — чтоб, значит, жена не видела. Дома поужинает. Чувствует, мало выпил. Ага. Опять на площадку, — занырнёт в ящик с картошкой. И на шестой этаж. Выпьет. И всё. Сразу помочится в штаны. Довольный. И море ему по колено.

Я не поверил отцу, что Аникин мочится в штаны. Во-первых, я ни разу не слышал от него запаха мочи. Во-вторых, отец свои рассказы об алкоголиках неизменно заканчивал тем, что они мочились в штаны.

— Когда я служил в Чугуевке, — рассказывал он историю об очередном алкоголике, — я часто ездил в командировки. У нас был даже свой самолёт Ан-2. Петька — лётчик любил выпить. Смотришь — трезвый, только отвернулся — уже пьяный. Выпьет стакан. У него была норма — стакан. А как выпьет — описается. Идёт, улыбочка играет, штаны мокрые.

— Ладно тебе врать, чтоб лётчик ссал в штаны! — с негодованием не поверил я: для меня это было перебором.

— Серьёзно — мочился в штаны. Комэска говорил, вы следите за ним, чтоб не выпил больше, а то угробит вас и самолёт. Я всю Чугуевку с высоты помню, — в его голосе появились ностальгические нотки. — Как взлетим, — идём между сопками по распадку до моря. А там вдоль берега. Бывало, Петька выгонит штурмана, сядет на его место, а на своё место посадит меня. Я хорошо управлял. Первый раз, правда, взмок. Тянешь самолёт до двух тысяч, — бух в воздушную яму. Смотришь на прибор, — полторы тысячи. Говорю Петьке, бери управление. Рули, говорит. Я опять тяну на две тысячи. Только вытянул, — бух в яму. Опять полтора километра. Забери управление, говорю, а то брошу. Я тебе брошу, говорит, — рули!

Мой отец — военный в отставке. Был техником самолёта по вооружению. Начинал обслуживать ещё самолёты Миг-17.

К нам опять пришёл Аникин — опохмелиться.

— У меня водки нет, — категорично ответил отец, чтобы у того не осталось даже капли сомнения.

— А где взять?

— На первом этаже. У Галины Васильевны.

— Сходи, — возьми.

— Не пойду я никуда. Я кино смотрю. Не пойду! Ты, кстати, почему кино не смотришь? Интересное.

— У меня целый день кино.

— Да?

— И домино. Ну, сходи, что ли?

— А почему хочешь, чтобы я сходил?

— Ты всё-таки лицо авторитетное.

— Сам обратись. Только не говори, что я сказал. Понял?

— Понял. Перехожу на приём.

КАЛЕЙДОСКОП

1. НЕСЧАСТЛИВАЯ ПРИМЕТА

Последний автобус в Кустанай был в семь часов вечера. Мы закончили работать в шесть. Я опломбировал телевизор. Леонид, сорокалетний мужчина, представитель Воронежского телевизионного завода, с которым случай свёл нас здесь, в посёлке Орджоникидзе, районном центре Кустанайской области, попросил у продавца печать магазина, чтобы отметить командировки и акты.

— А у нас печати нет, — ответила женщина.

— Как это нет? Вы что?! — её ответ ему показался бредом. — Вы же продаёте телевизоры. Как вы отмечаете паспорта?

— Отсылаем в универмаг, в бухгалтерию.

— Ну, хорошо. Где универмаг?

— Рядом. Но вы уже опоздали. Бухгалтерия работает до шести.

Мы были уверены, что сегодня уедем в Кустанай, областной центр, в котором был аэропорт. Мне надо в Семипалатинск. Самолёт будет завтра утром. Следующий рейс через два дня. Было глупо потерять столько времени из-за печати. Леониду нужно в Алма-Ату.

— А может, бухгалтерия ещё открыта? — спросил я.

— Может быть, — сказала женщина.

— Универмаг тоже до шести?

— До семи работает.

Было безветренно, душно. Небо налилось густой синевой. Редкие корявые тополя, да кусты в огородах были совершенно неприметны. Создавалось впечатление, что здесь совсем нет зелени.

— Должны отметить, — говорил Леонид. — Всё будет проще, чем ты думаешь. Поднимем всех по пожарной тревоге!

Навстречу шла молодая женщина с ведром, в длинном неярком платье. Я обратил на неё внимание только потому, что Леонид вдруг обречёно сказал:

— Всё! Можно не торопиться.

— Это почему?

— Я давно заметил, если мне попадётся баба с пустым ведром, значит, не повезёт. Вот увидишь, напрасно идём. Точно говорю. Тогда тоже. Поехал на машине к другу, вижу, — идёт баба с пустым ведром. Я сразу разворачиваюсь, переигрываю свои дела. А потом спросил друга, был ли он в тот день дома? Он говорит, что не был. Мотался до обеда. А я к нему поехал утром. Понял! Не повёзет нам. Увидишь.

Бухгалтерия находилась на втором этаже. Комната была закрытой. Мы заглянули в соседнюю комнату, к товароведам.

— А где бухгалтер? — спросил я.

— Зачем вам? — кучерявая женщина смерила нас вопросительным взглядом и, когда я объяснил, сказала: — Только что ушла.

— Бесполезно, — опять обречённо сказал Леонид.

— А вы отметить можете?

— Не могу. Печать в сейфе. Ключ у бухгалтера.

— А запасной?

— Неужели, девоньки, — сказал Леонид, — у вас нет никакой печати, самой завалявшейся? Посмотрите, может, найдете где? Лишь бы город был указан.

— Все печати в бухгалтерии!

— А если позвонить в Кооппродторг? — предложила другая женщина. — У них тоже есть печать.

Позвонили. Печать есть. Поставят.

Через полчаса мы ехали в Кустанай на большом комфортабельном автобусе. Леонид умиротворённо сидел у окна, за которым простиралась жёлтая выжженная солнцем степь.

— А ты знаешь, почему нам повезло? — вдруг спросил он.

— Почему?

— Да потому что с пустым ведром нам попалась девушка. А если бы попалась женщина, — точно бы не повезло!

2. ПЕНСИОНЕР

Дверь номера гостиницы оказалась запертой. Я постучал. Дверь открыл сухощавый старик кавказкой наружности с сильно загнутым вниз носом. Мы впервые увидели друг друга. Я поселился в гостиницу сегодня днём. Старик, открыв дверь, сразу скрылся в туалете.

Был десятый час вечера. Я разобрал постель. Мне хотелось спать. Прошлую ночь я спал в поезде — и, естественно, не выспался. Надо почистить зубы, умыться. А старик по-прежнему был в туалете. Я не знаю, что он там делал: доносились непонятные шаркающие звуки.

Вдруг старик выглянул из туалета.

— Я варатник, — он выжидающе посмотрел на меня.

— Что? — не понял я.

— Красить. Ну, варатник немношка. Патом пакажу.

«Воротник красит, что ли? — устало подумал я. — Какой воротник? Зачем его красить? Ерунда какая-то».

Я разделся и забрался под одеяло, решив почистить зубы утром.

По закону подлости, старик закончил свои дела почти сразу, как я лёг. А мне уже не хотелось идти в туалет. Я согрелся под одеялом. Я сделал вид, что заснул. Тогда он выключил свет. Подошёл к своей постели.

Уличные фонари слабо освещали комнату.

Он постелил покрывало на пол. Тихо забормотал, заводил руками, опустился на колени, согнулся один раз, другой. «Чего он делает? Чего делает-то? — забеспокоился я и вдруг догадался: — Молится! Поклоны бьёт! Мусульманин!»

Утром я узнал, что старик привёз на продажу белые овечьи воротники. Сам он был из Дагестана.

— Он сказал тёмный цвет. Вчера красил немношка. Марганцовкой. Сегодня вазмёт.

— А водой не смоется?

— Не смотца, — он улыбнулся, показав белые зубы со щербинкой; его лицо, испещренное морщинами, стало гофрированным. — Пенсиа мал, — сорок рублей. Колхоз работал. Всу жизн работал. Овечка держал, птичка держал. Каждый держал.

— И часто вы сюда ездите?

— Прошлый зимой ездил.

— Не замёрзли? — Зимой здесь холодно. Мы были в Мончегорске, который находился за полярным кругом.

— Заморз! Такой холодно был. Год назад стаять савсем невазможна стаять! Написана тридцать восемь мароз. Будта сто! И в шуба был, — он широко обвёл руками вокруг пояса. — И шапка был, — обвёл вокруг головы. — Будта голый стаял!

Мне нужно было ехать в Мурманск. Я надел пальто, шапку. Попрощался со стариком. И пошёл на автостанцию.

3. НЕСКРОМНЫЙ ВОПРОС

Директор магазина, женщина в возрасте, попросила меня отремонтировать телевизор у знакомых. Я, разумеется, согласился. Телемастерской в этом селе не было. Мастер приезжал сюда один раз в месяц из районного центра Касимова.

Мы пересекли несколько улиц, застроенных одноэтажными домами со штабелями дров у заборов. Вечернее солнце было затянуто тонкими облаками. Осень вплела желтизну в зелёные кудри берёз. Мы остановились у добротного деревянного дома с глухим забором, воротами.

Директор, повязав голову платком, постучала в калитку. Я не понял, почему она надела платок. Шла без платка, — а у дома вдруг надела.

— Иду, иду, — послышался голос женщины.

— Это я, матушка. Телемастера привела.

Калитка открылась, и я увидел «матушку» — молодую красивую женщину, в платке и фуфайке. Мы отвлекли её от огорода.

— Сейчас его крикну, — она побежала в дом.

— Матушка? — я с недоумением посмотрел на директора.

— Попадья, — пояснила она.

— Ага, ага, — из дома вышел бородатый мужчина в болоньевой куртке на голое тело, спортивных штанах и кедах.

— Добрый вечер, батюшка.

— Здравствуйте, здравствуйте, — он поздоровался со мной за руку. — Настрой мне, братец, телевизор. Не показывает. Сломался!

Если сказать, что эта встреча удивила меня, значит, ничего не сказать. Я впервые общался со священником. Похожее чувство я, наверное, испытал бы, если бы неожиданно встретил известного артиста или политика. Идёшь, например, по какой-нибудь деревне, — а навстречу идёт Брежнев или Пугачёва. Наверное, нет таких людей, которые не удивились бы. Вот и я удивился, увидев священника.

Я ничего не знал о религии. Историю религии в школе не изучали. Их книги не продавали. Священники не вели миссионерскую деятельность. Храмы были разрушены, заброшены или использовались не по назначению. Остовы храмов напоминали артефакты давно исчезнувшей таинственной цивилизации.

Я был продуктом школьного образования: человек произошёл от обезьяны; богатые придумали Бога, чтобы держать бедных в повиновении; священники были мракобесами и врагами нашего государства.

Если не считать икон, обстановка в зале была обычной, как у всех: диван, кресла, сервант, ковёр. Меня приятно поразила дочка батюшки, лет семи, тоненькая, чёрноволосая, чёрноглазая, в цветном платье, — не знаю почему, но я не ожидал, что у них тоже могут быть дети.

Не переключались, не настраивались каналы, — был неисправен блок СВП, селектор выбора программ. Возможно, не было пяти вольт, — напряжения питания. Мне очень повезёт, если нет пяти вольт: электрическая схема СВП была сложной, заумной. Я достал из «дипломата» прибор.

— Замерь, — одобрительно кивнул батюшка. — Велю!

Пять вольт, к сожалению, было. Зато не было напряжения на мультивибраторе! Оборвалось сопротивление R41.

— Из-за него? — спросил батюшка.

— Из-за него.

— Замени! Велю!

Мне вдруг позарез захотелось узнать, на самом деле он верит в Бога или притворяется? «Притворяется», — решил я. Священник был нормальным человеком. В то время я считал, что нормальный человек не может верить в Бога.

Он сидел за столом в болоньевой куртке, в разрезе которой виднелась волосатая грудь.

— А это… — начал я.

— Минуточку, — внимательно посмотрев на меня, он вышел из комнаты, — вернулся в подряснике, с крестом на груди и с ожиданием посмотрел на меня.

Я не посмел задать ему своего вопроса!

4. БУТЫЛКА КОНЬЯКА

Наверное, гостиницы в Елатьме не было или, может, мест не было. Нас поселили в учебно-курсовом комбинате, небольшом двухэтажном здании. Наша комната со стеклянной дверью находилась напротив туалета.

Вадим пришёл позже меня. Он тоже заработал двадцать рублей, отремонтировав телевизор. По тому, как он держался, мне почудилось, что он рассказал не обо всём. И точно! Ему дали в придачу бутылку коньяка. Он вытащил бутылку из «дипломата», усмехнулся и положил в дорожную сумку. И стало непонятно, — толи мы вместе выпьем коньяк, толи он увезёт бутылку домой.

К нам пришёл полный парень в рубашке, спортивных штанах, с большим целлофановым пакетом. Он закашлял, и его упитанное лицо покраснело.

— У меня сломался магнитофон, — нечисто сказал он. — Оборвался пассик. Я заменил его резинкой от презерватива. Но что-то, видать, закрутил не так и проводок оборвал. Сделаете? — он посмотрел на нас с напряжённым ожиданием.

— Сделаем!

— Ага, я махом. А у меня тут во! — он восторженно показал содержимое пакета, в котором была свежая рыба. — Угостили!

Туалет напротив нашей комнаты со стеклянной дверью оказался вечером самым оживлённым местом. Студенты или курсисты, — девушки и парни, будущие продавцы, повара, шоферы-продавцы — шли в туалет с полотенцем, мылом, зубной щёткой нескончаемым потоком и бесцеремонно смотрели на нас. Я постоянно ловил себя на ощущении, что меня застали голым. Сначала я не придал значение нашей стеклянной двери, а теперь мне хотелось повесить занавеску.

Ремонтировал магнитофон Вадим.

— Вот он проводок, — показал парень и опять закашлял.

Вадим стал внимательно разглядывать монтажную плату, пытаясь понять, куда припаять провод.

В комнату вошла курносая старушка в очках:

— Юра, сиводня втарая комната дижурит?

Он задумался, кашлянул:

— А, по-моему, седьмая.

— Сидьмая отказалась.

— Тогда вторая.

— Ты погляди-ка, наплискали как, — она указала на туалет. — Скажи, чтобы убрали.

Вадим припаял проводок, — магнитофон заработал.

— Ну, спасибо, — радостно сказал Юра. — У меня червонец. Давайте по пятёрке. Я достану бутылку водки. Будете?

— Сейчас только телеграфные столбы не пьют, — уклончиво ответил Вадим: Юра загнул с ценой. У нас вечером можно было купить бутылку водки у любого таксиста за пятнадцать рублей.

— Что? — Юра догадался о нашем недоверии. — В магазине водка по талонам. Схожая цена за четвертак! Я ещё по блату. Девчонки рыбы нажарят.

…Жаренная в масле рыба была потрясающе вкусная. Давно я такой не пробовал! Рыба была свежей, только что из реки: посёлок Елатьма находился на берегу Оки.

Мы сидели у Юры в комнате. Дверь он запер шваброй. Время от времени он кашлял. Его упитанное лицо раскраснелось.

— Простыл, — сказал он, — вчера разгружали машину с пивом. Взмок весь. Остыть бы. А я сходу три бутылки засосал, — конечно, простынешь… Эх, и дурак я, — продолжал он, — и что я одной рукой залез в мешок? Двумя бы больше рыбы захватил. Встретил знакомого мужика. Бери, говорит, сколько в руках утащишь. А у него — вот такой мешок! И что я одной-то… Наплискали, — передразнил он. — Умывальник же. Чего не наплескать? И какая-то старушенция уже начальник. Тут вон раньше дела творились, рассказывали, одна девица с курса напилась и пустила эту старуху с лестницы вниз головой!

Когда бутылка была выпита, Вадим вдруг встал из-за стола и почему-то направился к двери.

— Стой! — Юра торопливо убрал пустую бутылку под стол.

— Сейчас приду.

Вернулся он с бутылкой коньяка. Следом вошла старушка:

— Юр, ты погляди-ка, наплискали как.

— Ну?

— Скажи, чтобы убрались.

— Ну?

— А то, что завтра разговор будет у директора!

— Я понимаю, что у директора. Сейчас скажу!

После бутылки коньяка Юру потянуло на подвиги.

— Здесь есть девчонки гулящие, — заговорщицки сказал он. — Я и сам хочу. Но только с умом, ребята, с умом!

Было уже очень поздно. Мы легли спать. Я выключил свет в туалете, который бил в нашу комнату через стекло двери, как прожектор локомотива! Забрался под одеяло. А свет опять кто-то включил, — как оказалось, старушка.

— Выкличать не надо, — сказала она.

— Это почему?

— Люди ходют. Промахнутся. В темноте.

5. ЛУЧШЕ ПОЗДНО, ЧЕМ НИКОГДА

Я возвращался домой из Астрахани. Прямой поезд ходил ежедневно. Но я опоздал на него. Он ушёл несколько часов назад. Не желая терять сутки, я решил поехать через Поворино. А там пересяду на какой-нибудь южный поезд, идущий из Адлера или Новороссийска.

— Мне купейный билет до Поворина, — сказал я кассиру.

Кассира рассмешила моя уверенность насчёт купейного билета.

— Купейные билеты будут осенью, молодой человек, — сдерживая улыбку, сказала она. — Остались общие места.

Билет в общий вагон продавали без указания места. Лучшим местом была верхняя полка. Эти места занимают в первую очередь. Я приеду в Поворино завтра днём. То есть мне придётся переночевать в поезде. Лучше переночевать лёжа, чем сидя. Если пассажиров будет много, на нижних полках будут сидеть по несколько человек, как в электричке.

Когда объявили посадку на поезд, я, наверное, самый первый выбежал на перрон, стремясь опередить других желающих занять верхнюю полку. На этот раз, к моему удивлению, пассажиров было мало. Я сел в вагон с комфортом: толкаться у двери не пришлось. Я занял верхнюю полку. И сразу успокоился.

Моим соседом по купе был толстый элегантный мужчина в очках. Он ехал в Москву. Значит, ему придётся провести в поезде две ночи. Он расположился на нижней полке — сел за столик у окна. Я предложил ему занять соседнюю верхнюю полку. Мужчина отказался с деланной вежливостью.

Был уже поздний вечер. Хотелось спать. Я положил дорожную сумку под голову, «дипломат» с радиодеталями прислонил к стене. А ботинки положил на третью багажную полку, чтобы они никому не помешали. Посмотрел на своего соседа, который читал книгу за столиком у окна, — и отвернулся к стене.

Ночью меня разбудил какой-то парень бесцеремонным толчком.

— Там твои ботинки? — он недовольно указал на третью багажную полку.

— Мои, — кивнул я, плохо соображая, что происходит.

— Убирай их куда-нибудь!

Оказалось, что вагон забит пассажирами! На нижних полках сидело по несколько человек, как в переполненной электричке. Свободных мест вообще не было. Воздух был спёртым. Было жарко, как в бане. Сосед, толстый мужчина в очках, спал у окна, сидя, в неестественной позе: его голова была запрокинута назад. Я убрал ботинки, и парень забрался на третью багажную полку!

В Поворино мы приехали около двух часов дня. Моё место сразу занял мужчина, которому я вчера предлагал занять верхнюю полку. Ему предстояло провести в поезде ещё одну ночь.

6. МЕЖСКАНДАЛЬЕ

В Георгиу-Деж мы приехали на поезде за полчаса до закрытия магазина.

— Эх, не успеем, — переживал Николай. — Вот увидишь, не успеем!

Но мы успели: прибежали в магазин за десять минут до закрытия. Я вспотел. Летний вечер был душный, жаркий. Директор пошла нам навстречу: закрыла магазин после того, как мы отремонтировали все телевизоры. Неисправных телевизоров было немного — всего четыре штуки. Мы отремонтировали их быстро.

На вокзал возвращались быстрым шагом. Николай постоянно был впереди меня на полшага. Мои попытки поравняться с ним приводили к тому, что он прибавлял шаг, и я опять отставал. Я тоже люблю быстро ходить, но не настолько же! А самое главное, я не видел причины торопиться.

— Давай потише, — предложил я.

— Нет, Алексей, надо спешить, — возразил он. — Ты видишь, как нам везёт. Опоздали бы на десять минуту, и магазин был бы закрытым. Может, нам только сегодня так будет везти. Может быть, поезд на Пензу уже стоит у перрона.

Мне понравилось его предположение. Может, на самом деле, придём на вокзал и услышим объявление, что прибывает наш поезд. Конечно, это маловероятно. Но вдруг? Очень хотелось бы уехать в Пензу сегодня вечером. Убьём сразу двух зайцев: переночуем в поезде и не потеряем рабочий день. Поезд до Пензы идёт двенадцать часов.

Наш поезд прибывал утром.

— Вот увидишь, в гостинице мест не будет, — обречённо сказал Николай. — Будем прыгать до утра. Будем спать стоя. Эх, и попали мы в переплёт!

Мы поселились в комнату отдыха железнодорожного вокзала,

— Повезло, — недоумённо сказал Николай. — Чудо какое-то.

Ужинали в буфете — курица с рисом, салат, булочка, чай.

— Скоро увижу жену, — мечтательно сказал Николай: Пенза — последний город в нашей командировке. И вдруг иронично добавил: — Давно мы с ней не ругались. Даже как-то непривычно, дискомфорт какой-то.

— Часто ругаетесь?

— Постоянно! Без этого жить неинтересно. Как напьёшься, так обязательно скандал. Ещё из-за денег. Не хватает. То есть постоянно денег не хватает. Не далее, как накануне командировки был очередной скандальчик. Пришёл ко мне Павлов и предложил выпить. Я говорю, у меня нет денег. Вовка мне: «Я угощаю». Было у него восемнадцать рублей. Говорит, пойдём. Обожди, говорю. Простой такой. Надо легенду придумать. А то жена не отпустит. А у нас как раз хлеба не было. Ушли мы в четыре часа. А вернулся я в девять вечера. Хлеб, конечно, где-то потерял. Пьянущий. Жена давай меня пытать, на какие деньги я пил? Денег и так не хватает. А я последние пропиваю. Я уже давно заметил, есть у тебя, допустим, двадцать рублей. Пропьёшь их, — и домой вернёшься трезвый. А денег нет, — на карачках домой приползёшь. На дармовщинку всегда лучше пьётся. На следующий день я звоню Павлову. Трубку взяла его жена. «Ирина, — говорю, — где там Вовка-то? Мы с ним на пляж хотели пойти». — «Никуда не пойдёт, — отвечает. — Вчера за газетой в киоск ушёл в три часа. А вернулся в девять вечера в дымину пьяный». Она разговаривает со мной, а сама не знает, что мы вместе пили. Вовка ходил за газетой шесть часов! — Николай восторженно засмеялся. — В три ушёл за газетой. А вернулся в девять!

Вокзал, в котором находилась комната отдыха, располагался между нескончаемыми рядами железнодорожных путей, напоминал остров на широкой реке. Движение поездов было интенсивное. Здание мелко потряхивало.

Кроме нас в комнате спали ещё несколько мужчин. Один из них громко бормотал во сне и настолько сильно скрипел зубами, что, казалось, его зубы изотрутся или поломаются. Стенки здания казались картонными: не защищали от уличных звуков. Громко стучали колёсами тяжёлые поезда. Громко раздавались информационные сообщения. Громко тарахтел маленький трактор, везущий наполненные кладью тележки к почтово-багажным поезду. Но я всё равно заснул!

— Ну и ночка была, — утром измученно сказал Николай. — Глаз не сомкнул. Что на улице, что тут. Ещё один храпел всю ночь. Ой, и храпел!

— Может, скрипел? — уточнил я.

— Скрипел другой. Этот храпел. Ты, разве, не слышал? А мне, как кувалдой по голове. Пришлось разбудить его, — только тогда немного задремал.

Мы приедем в Пензу сегодня вечером, когда магазин уже закроется. Где будем ночевать, — неизвестно. Нам повезёт, если — опять в комнате отдыха железнодорожного вокзала: мест в гостиницах, как всегда, не будет. Слабым утешением было то, что мы ехали с комфортом, — в купейном вагоне.

Мы стояли в проходе вагона у открытого окна. Поезд шёл медленно. Приятно бодрил свежий ветерок. Блестели рельсы, отполированные колесами. Редкий лес менялся обширными засеянными полями.

— Эх, сколько шпал, — Николай указал на соседний путь. — Сколько леса погублено. Тьма. Миллионы штук. Миллиарды! Неужели нельзя придумать какой-нибудь деревозаменитель? — он возмущённо посмотрел на меня, как будто это от меня зависело. — Надо поспать немного. Всю ночь не спал. Один зубами скрипел, словно гвоздь хотел перегрызть. Другой храпел. Ох, и храпел. Как захрапит и вдруг засипит, будто ему, гаду, горло передавили. Сипит, сипит и тут снова — будто прорвёт его. Мне хотелось стукнуть его табуреткой.

7. ПЯТАЯ НОГА

Люда Зимина, молодая красивая женщина, с чудесными русыми волосами, изумлённо посмотрела на меня: «Первый раз вижу такого хозяйственного мужика». Её поразило, что я купил в магазине, который находился напротив нашего отдела, махровое полотенце, большое, как простынь. Мне давно хотелось такое.

Убедив себя, что я надёжный положительный мужчина, она решила осчастливить свою подругу. «Пригласишь её в кино, — сказала она. — Меня с мужем так же познакомили». Я совершенно не придал значения её словам.

Наверное, дня через три она пригласила меня к себе в комнату. За её столом я увидел молодую женщину с пухлыми губками, большими глазами. Люда посадила меня рядом. Сама села за стол напротив. «Что же вы молчите? — сказала она. — Разговаривайте о чём-нибудь, разговаривайте». Это знакомство мне было нужно, как собаке пятая нога. «Конечно, всё получилось так неожиданно, — объяснила молчание Люда и вдруг посмотрела на меня, как на идиота: — Спроси у неё телефон! Договоритесь о встрече!» Я сходил за шоколадкой, мы выпили чаю, я записал телефон. «Ты скажи, понравилась она тебе или нет?» — спросила Люда, когда мы остались одни. «Не понравилась». — «А ты сам, что ли, красавец какой?!» — возмутилась она.

8. МОЯ ЖЕНА

У промтоварного магазина, который находился напротив нашего отдела, я увидел огромную очередь. Продавали мужские носки — на улице, с лотка. Носки вдруг исчезли из магазинов, — как полгода назад стиральный порошок.

Сейчас у меня тридцать пачек стирального порошка! Никогда столько не было. Сначала порошок пропал, потом его начали сметать с прилавков в любом количестве, сколько бы не привезли. Сейчас все магазины завалены этим порошком. А теперь вдруг пропали мужские носки.

Оценив очередь, я понял, что придётся стоять полчаса. Мне не хотелось мёрзнуть из-за каких-то носков: была поздняя осень. Я пошёл в отдел, но вдруг увидел у лотка Люду Зимину, в модном плаще, шарфике и шляпе.

— А я думал, не успею, — я встал рядом с ней.

— Я занимала ему, — она обратилась к очереди.

Поскольку очередь промолчала, я сам проникся уверенностью, что Люда занимала мне. Отпускали по десять пар.

— Молодой человек, — вдруг сказала худая женщина в пальто, которая стояла дальше от лотка, — не пристраивайтесь. Вы здесь не стояли!

— Занимали мне!

— А я говорю, не пристраивайтесь!

Чем дольше я спорил, тем больше людей поддерживало женщину.

— Ладно, Алексей, ты отойди, — тихонько сказала Люда, — я на тебя всё равно возьму.

Я отошёл. Женщина продолжала настороженно наблюдать за мной.

— Мне, пожалуйста, двадцать пар, — сказала Люда продавцу. — Я с мужем.

— Да с каким она мужем?! — заорала женщина. — С мужем она! Я тоже возьму двадцать пар!

Её истеричный крик вдруг подействовал продавцу на нервы, крупной розовощёкой бабёнке в тёмном халате поверх пальто.

— Ты можешь помолчать?! — тоже заорала она. — Вообще ничего не получишь!

Я был уверен, что Люда отдаст мне десять пар. Отдала — пять!

— Так, значит, я твой муж? — спросил я.

— Я, наверное, лучше знаю, кто мне муж, а кто нет.

— Нет, Люда, — всё. Теперь я твой муж!

9. НАЧАЛЬНИК ЧЕТВЁРТОГО ОТДЕЛЕНИЯ

Родители сказали Юре, что ему надо прописаться у бабушки. Дед давно умер. Здоровье у бабушки плохое. Если бабушка умрёт, квартира достанется другим, посторонним людям.

Сменить прописку оказалось непросто. Они жили в разных районах города. Юра снялся с воинского учёта в своём военкомате, выписался из квартиры родителей, отдал документы на прописку в Паспортный стол того района, в котором жила бабушка, и поехал в местный военкомат: его не пропишут у бабушки, если он опять не встанет на воинский учёт.

Холл военкомата был перегорожен декоративной решёткой. Проход был у комнаты дежурного с большим стеклом и дугообразным окошком. За столом у телефона сидел майор, дежурный по военкомату.

— Стой! — он властно сказал Юре. — Куда?

— Хочу стать на учёт.

— Где работаешь?

— На телевизионном заводе.

— Кем?

— Регулировщиком.

— Не хочешь поработать недельку у нас в военкомате? — майор вдруг сказал мягко, доверительно, его лицо засветилось теплотой и любовью. — Я уже группу подобрал. Не хватает одного человека.

— Не хочу.

— Почему? — он нахмурился.

— Работа не позволяет.

— А закон тебе позволяет?! — майор возмутился. — А в Чернобыль на шесть месяцев не хочешь?

Юра глупо улыбнулся. Ему не хотелось в Чернобыль, восстанавливать разрушенную взрывом атомную электростанцию. «Смотаться, что ли, отсюда?» — подумал он и посмотрел на высокую, тяжёлую дверь из военкомата. Его никто здесь не знает. А придёт в другой раз, когда этого майора не будет.

Майора отвлёк другой офицер, который вошёл к нему в служебное помещение. Юра не стал дожидаться окончания их разговора и торопливо поднялся на второй этаж в комнату учёта военнообязанных.

В этой комнате было человек десять, всех возрастов — от молодых парней до взрослых дядей. Документы надо отдать женщине, которая сидела в другой комнате. Юра занял очередь.

Вдруг дверь распахнулась, и на пороге появился майор, строгий и решительный. Отыскав взглядом Юру, он требовательно сказал:

— Молодой человек, пойдёмте со мной!

— А в чём дело? — возмутился тот.

— Пойдёмте, я вам говорю!

Они вошли в кабинет, на двери которой была табличка:

Начальник 4 отделения

Майор закрыл дверь на ключ, сел за стол:

— Всё! Будете работать у нас!

— Не могу я!

— Меня это не касается! Я призываю директоров! А здесь какой-то регулировщик!

— У меня семейное положение!

— А меня это не касается! Чего семейное?

— Мне надо согласовать с начальством!

— Если я захочу, я и начальника твоего призову! Хоть сейчас в Чернобыль!

Юра работал в военкомате ровно неделю, — переписывал учётные карточки военнообязанных.

10. МГНОВЕНИЕ

Форточка была открытой, и номер гостиницы был наполнен звуками улицы — разноголосьем птиц, шумами автомобилей, невнятной, приглушенной музыкой, мелодию и слова которой нельзя было разобрать. Заглядывали в окно высокие тополя, гаснущее вечернее небо, далёкие перистые облака.

Сергей, решив поужинать, пошёл в буфет, который находился на первом этаже. Навстречу по лестнице поднималась девушка. Он посторонился, уступая дорогу, и вдруг с удивлением отметил, что она красивая, эта девушка, — с каштановыми волосами, серыми глазами, прямым маленьким носом, полной грудью, в блузке, расшитой бисером, ленточками, расклешённой юбке ниже колен. Девушка замедлила шаг. Они поравнялись. И она вдруг спросила:

— Не скажете, который час?

— Начало седьмого, — ответил он. Ему захотелось поговорить с ней, но растерялся. Он никак не мог сообразить, о чём? А она медленно поднималась по лестнице, словно ждала, что он окликнет её, и сдержанно улыбалась.

Сергей спустился на первый этаж, вошёл в большой зал, в котором были диваны, кресла, газетный киоск, стойка администратора, и вдруг понял, что только что разговаривал с очень красивой девушкой! Перед его глазами стояло, как она медленно поднималась по лестнице. А он растерялся и не остановил её!

Он сделал несколько шагов к двери буфета, остановился и посмотрел на пустую лестницу, по которой спустился в зал. Ему захотелось опять увидеть девушку — побежать по этой лестнице на второй этаж, где он встретил её.

— Её теперь не найдёшь, — он сказал вслух. — Бесполезно.

Дойдя до двери буфета, он вдруг развернулся и побежал к лестнице. Сергей понимал, что больше не встретит её, но продолжал надеяться. Он обошёл все этажи. Её нигде не было.

Сергей долго вспоминал о той девушке.

11. МАРШРУТ ДОМОЙ

Автобус до Кинешмы отправлялся в одиннадцать дня и прибывал в шесть вечера. Рейс был один раз в сутки. Время отправления и количество рейсов для меня стали неприятной неожиданностью. Я предпочёл бы уехать рано утром. Поехать на этом автобусе, — означало потерять рабочий день. Магазин, в котором я буду ремонтировать телевизоры, работал до семи вечера. Придётся ночевать в Кинешме. А мне этого не хотелось. Мне хотелось управиться с работой за день, — было всего два неисправных телевизора, — и сегодня же вернуться домой.

Я решил поехать в Кинешму через Юрьевец. Эти два города были районными центрами Ивановской области. Между ними было всего шестьдесят километров. Автобус до Юрьевца отправлялся полседьмого утра и прибывал полдвенадцатого. При этом раскладе я приеду в Кинешму около двух дня.

Сегодня вернуться домой на автобусе, как я рассчитывал, не получится. Автобус из Кинешмы в Горький тоже ходил один раз в сутки и тоже отправлялся в одиннадцать дня; из Юрьевца было несколько рейсов, но я всё равно не успевал: последний автобус был раньше, чем я управлюсь с работой. Но в Кинешме я всё равно ночевать не буду. Я вернусь домой из областного центра Иванова — на ярославском поезде, который прибывал в Иваново около двенадцати ночи.

Я приехал в Юрьевец в одиннадцать сорок. И через десять минут уже ехал в Кинешму! Мне повезло. Следующий автобус отправлялся через час.

Полвторого я был в Кинешме. Перерыв на обед в магазине — с двух до трёх. Мне не хотелось терять этот час. Ремонт телевизора — уравнение с несколькими неизвестными. Можно отремонтировать за полчаса, а можно просидеть полдня. Последний автобус в Иваново отправлялся в семь вечера. Все билеты могут раскупить — теоретически такое бывает. Чем быстрее я освобожусь, тем лучше!

Я забежал в магазин без пятнадцати два. Заведующая предложила мне прийти после обеда. Я сказал, что успею отремонтировать один телевизор. Удивлённо посмотрев на меня, она сказала грузчикам принести телевизор.

Я управился с работой до перерыва на обед: у обоих телевизоров оказались неисправные кинескопы. Составил технический акт; пообещал привезти новые кинескопы через две недели; пообедал с продавцами в ресторане, который находился в одном здании с магазином; и уехал в Иваново на трёхчасовом автобусе.

В пять вечера я был в Иванове. Ярославский поезд, который доставит меня домой, прибывал через семь часов — около двенадцати ночи. Семь часов — это полноценный рабочий день. Мне показалось, что я умру от скуки, ожидая поезд.

Я решил поехать домой из Владимира, расположенного в ста километрах от Иванова, — на поезде «Буревестник», который шёл из Москвы. Поезд прибывал во Владимир около восьми вечера, а в Горький — полдвенадцатого ночи.

Этот план мне показался замечательным. Ярославский поезд прибывал в Иваново около двенадцати ночи. А я в это время уже буду дома, если уеду из Владимира!

Неприятной стороной этого замечательного плана была вероятность опоздать на поезд. Я не знал, во сколько точно поезд прибывал во Владимир. Помню, что около восьми. Я опоздаю, если он прибывал раньше, — хотя бы на полчаса.

Полшестого я выехал на автобусе во Владимир. Время неумолимо приближалось к семи. Поезд прибывал по моим расчётам через час. Я не знал, во сколько точно! Это обстоятельство меня болезненно нервировало. «Я успею, — успокаивал я себя. — А я говорю, успею!»

В Суздале, крупной промежуточной станции, водитель сказал, что автобус отправится дальше через сорок минут. Это означало, что я опоздаю на поезд! Рядом с нами стоял автобус на Муром. Этот автобус шёл через Владимир. Я спросил водителя, во сколько их автобус отправляется? «Сейчас», — буднично сообщил он приятную для меня информацию. Свободные места были. Я попросил подождать меня. Мне надо забрать свои вещи из ивановского автобуса.

Я забежал на железнодорожный вокзал Владимира; купил билет и услышал объявление, что прибывает поезд до Горького. Через четыре часа я был дома.

12. НЕАДЕКВАТНЫЙ ТОВАРОВЕД

Виктор Бояров и Иван Скляров опаздывали на поезд. А неисправных телевизоров ещё было много. Решив сэкономить время, они поставили на тележку друг на друга сразу четыре телевизора и торопливо повезли их в соседнюю комнату, оборудованную под мастерскую. Виктор тащил тележку впереди. А Иван — сзади. Но вдруг тележка резко остановилась. Они снова потащили, решив, что заклинило колесо. Тележка слегка тронулась, но опять остановилось. Тогда они, нажав сильнее и азартнее, снова потащили! Иван вдруг понял, почему не едет тележка: мешал верхний телевизор, который зацепился за вентиляционную трубу.

Высота упаковочной коробки телевизора — шестьдесят сантиметров. Значит, общая высота четырёх коробок была примерно два с половиной метра.

Иван поднял голову, привлечённый непонятным шумом. Коробка, сдвинувшись к краю, уже опасно нависла над ним. А Виктор продолжал тащить из всей силы!

— Стой! — закричал Иван.

Но было поздно: телевизор полетел на Ивана. Тот инстинктивно отскочил. На него летело шестьдесят килограммов! Телевизор упал у его ног. Послышался треск сломавшегося корпуса и звон разбившегося кинескопа.

— Что вы наделали?! — истерично воскликнул товаровед, в его глазах стоял ужас. — Что теперь делать?!

— Подметёшь веником, — ответил Виктор.

Они составили акт, что телевизор разбился при транспортировке на поезде.

13. ПЕРЕБОР

— Надо бы мать поздравить, — сказал Виктор Бояров накануне Восьмого марта. Мы были с ним в командировке, — в забайкальском городе Краснокаменск.

Его намерение мне показалось превосходным. Я тоже решил поздравить свою маму! Если бы не он, я бы, наверное, не догадался бы.

Мы пришли на почту. Виктор взял два телеграммных бланка.

— Одну матери отправлю, — пояснил он. — А другую — на Камчатку.

У него в городе Петропавловск-Камчатский жили родственники. Он регулярно приезжал к ним: руководитель нашего подразделения Захаров закрепил этот отдалённый регион за ним.

«Собрались мы на медведя, — однажды он рассказал, как охотился на Камчатке. — Дядька дал мне карабин. Медведя мы не нашли. А встретили двух оленей. Стояли рядышком. Кормились. Мы залегли. Дядька сразу своего уложил. А мой взвился, — побежал. Но вскоре упал. Я ему артерию какую-то около сердца перебил». — «А как вы мясо домой тащили?» — не понял я: олень весит, наверное, килограммов сто. «А мы самое вкусное вырезали. А остальное бросили. Потом к этим останкам медведь пришёл. Мы его на третий день выследили».

Виктор подал работнику почты два заполненных бланка. Женщина стала считать количество слов: чем больше слов в телеграмме, тем она дороже. Затем начала заполнять квитанцию, — стоимость услуги, фамилию получателя и город, в котором этот получатель живёт.

— Девушка, — мягко обратился он к ней. — Вы напишите — «Захарову».

— «Захарову»? Но вы же Бояровой шлёте.

— Какая вам разница, — дружелюбно возразил он.

Завод оплатит ему телеграмму матери, если в квитанции будут указаны получатель Захаров и город Горький. Подробный адрес в квитанции не указывался. Захаров проверять не будет: на его имя регулярно приходят телеграммы.

Женщина, подумав, удовлетворила просьбу Виктора.

— И на второй тоже — «Горький. Захарову».

— И на второй? Но вы шлёте в Петропавловск-Камчатский!

Бояров смущённо махнул рукой: дескать, не надо.

Со второй телеграммой он переборщил: отправил на Камчатку, а попросил написать в квитанции, что в Горький! Очевидно, эти мысли отразились на моём лице. Поэтому, когда мы вышли на улицу, он вдруг ехидно сказал мне:

— Зато эту телеграмму мне оплатят, а тебе — нет.

14. ДЕБОШИР

Я всегда проносил в самолёт «дипломат» с радиодеталями, габариты и вес которого соответствовал требованию ручной клади. Но после захвата самолёта семьёй Овечкиных правила провоза багажа и ручной клади ужесточили: пассажирам запретили брать с собой в самолёт ручную кладь, кроме маленьких сумочек для документов и мелких личных вещей. Мне отдать «дипломат» грузчикам — равносильно было добропорядочной матери отдать своего грудного ребёнка дикой обезьяне. Грузчики бесцеремонно обращались с багажом: бывало, ожидаешь посадку в самолёт у трапа, а они кидают сумки в люк, как дрова, не стесняясь пассажиров. Мой «дипломат» и некоторые радиодетали такого хамского обращения, как я подозревал, не переживут: пластмассовый «дипломата» мог треснуть, электронные лампочки разобьются.

Мои доводы не подействовали на женщину, работника сектора регистрации: она повторяла, как робот, что я должен сдать «дипломат» в багаж. Мне было тем обиднее, что в других аэропортах мне разрешали пронести «дипломат» в самолёт. Женщина перестраховывалась. Чем дольше я пытался доказать, что она не права, тем больше мы оба раздражались. В наш разговор вступил грузчик, крупный молодой мужчина, стоявший рядом с женщиной.

— Сдайте «дипломат». Не спорьте.

— А я не с вами разговариваю! Занимайтесь своей работой.

Очевидно, я сказал с грубой интонацией. Грузчик обиделся. И он предложил мне подраться — ни больше, ни меньше.

— Пойдём — выйдем. — Он вышел из-за стройки регистрации и решительно приблизился ко мне. — Поговорим один на один.

Я остолбенел. Мы были не в тёмной подворотне. Мы были на аэровокзале Читы. Предположим, я — плохой. А он обязан быть хорошим. Он — работник «Аэрофлота», крупнейшей уважаемой авиакомпании. Я мог ответить, например, так: «Вы понимаете, что предлагаете?». Но я ответил глупо, необдуманно:

— Пошли.

— Всё, я отстраняю вас от рейса! — глаза женщины округлились от ужаса: очевидно, она представила нашу драку. — За оскорбления работников аэропорта!

Отстранение должно быть оформлено документально. Она вызвала милиционера. Мы пошли к нему в кабинет — я, женщина и грузчик.

Этот конфликт мне грозил крупными неприятностями. Составят протокол об административном правонарушении. Сообщат на работу. А на работе будут обязаны отреагировать. Соберут собрание. Лишат премии. Мне не поверят, что меня оклеветали. Могут даже уволить. Со слов женщины, деньги за билет мне не вернут. Не знаю, она сказала правду или нет. А это, между прочим, девяносто рублей! И эти деньги завод мне не компенсирует. У меня осталось всего тридцать рублей. Как я доберусь до дома? Мой дом находился в пяти тысячах километрах отсюда. Доказывать свою правоту — бесполезно. Милиционер поверит им. Они — адекватные люди. Он хорошо их знает. Какой смысл им обвинять меня напрасно?

Милиционер попросил женщину изложить суть дела. Поскольку я не оскорблял их, а инициатором драки был грузчик, она начала говорить неуверенно, сбиваясь. Милиционер это почувствовал и вопросительно посмотрел на меня.

— Товарищи, почему сразу казнить? — сказал я. — Почему нельзя простить? Проявите милосердие! Умоляю вас! Вы тоже иногда срываетесь. А потом жалеете, ругаете себя. Неужели вы никогда не срывались? От этого никто не застрахован. Я готов извиниться, — и сказал грузчику: — Простите меня, пожалуйста.

— Вы готовы принять извинение? — милиционер обратился к грузчику.

— Да, — тот смущённо потупил взгляд.

Я не жалею, что извинился. А что мне было делать? Если бы я не извинился, я потерял бы гораздо больше. Я ещё легко отделался!

15. НЕСУН

Измерительный прибор, с помощью которого я ремонтировал телевизоры, барахлил. Неисправность появлялась периодически, и, разумеется, в самый неподходящий момент. Меряешь, например, напряжение, а его нет. Начинаешь искать, уверенный, что нашёл причину неисправности телевизора. А напряжений нигде нет! Вообще нигде. То есть напряжения есть, — это прибор сломался. Мне неоднократно хотелось разбить прибор.

Прибор барахлил всё чаще и чаще. Работать стало невыносимо. Я решил, что ремонт прибора дальше откладывать нельзя, — вредно для здоровья, и поехал в мастерскую по ремонту приборов, которая находилась на территории завода. Наш отдел находился рядом с заводом, в полуподвальном помещении жилого дома.

Вахтёр не пустил меня на завод с прибором. Я смогу пронести прибор на территорию завода, если у меня будет специально разрешение.

— А где мне его получить? — спросил я.

— В отделе пропусков.

В отделе пропусков я узнал следующее: для получения разрешения мне необходимо оформить служебную записку, заверить её подписью начальника нашего отдела и подписью заместителя директора завода по режиму.

«А ну вас», — подумал я и, расстегнув пальто, засунул прибор за ремень штанов.

Начальник мастерской «по ремонту электротехнических средств измерений» был знаменит тем, что однажды предложил руководству завода сделать ремонт приборов платным, — вычитать деньги из зарплаты регулировщиков. Это было, приблизительно, то же самое, если бы, например, лётчиков «Аэрофлота» обязали платить за ремонт самолётов. Летаешь, — будь добр оплати ремонт! Предложение мужчины, прославившее его, естественно, отклонили.

Я попал как раз на него. Он, первым делом, проверил целостность пломб. Затем проверил показания прибора на всех пределах измерений.

— Не знаю. Всё показывает.

— Показывает? — я взял прибор и встряхнул его. — А сейчас?

Его ответная реакция была неадекватной.

— А если вас ударить головой об стену? — вдруг разозлился он. — Вы будете соображать?

— Вы слышали про вибростенд? — спросил я.

Телевизор после сборочного конвейера устанавливается на вибростенд, с помощью которого выявляют скрытые дефекты. Но их не всегда ставили, особенно когда не выполнялся план. Я однажды видел работу вибростенда. Телевизор трясло так, что, казалось, он разлетится на мелкие кусочки! Скрытые дефекты проявлялись сразу же.

— Не волнуйся, слышал, — уязвлено ответил мужчина и опять проверил прибор. — Не знаю. Всё показывает.

— Да неисправен он!

— Всё, молодой человек, разговор окончен!

Я пошёл на склад приборов, где попросил поменять прибор.

— А какой вам нужен? — спросила женщина.

— Точно такой же.

— Тогда зачем этот сдаёте?

— Он неисправный.

— Мы неисправные не принимаем. Идите в мастерскую.

— Я уже там был! Мне сказали, что прибор исправен.

— Тогда я вас не понимаю.

— Короче, я хочу заменить его и всё!

— Пожалуйста, — согласилась она, — если вы настаиваете.

Я пронёс прибор через проходную опять нелегально, засунув его за ремень штанов.

16. ПРЕСТИЖНАЯ ПРОФЕССИЯ

Андрей Якубов совершил честный поступок, изменивший его жизнь, на мой взгляд, не в лучшую сторону.

Он учился на военного лётчика в Армавирском училище на втором курсе. После занятий со штангой у него вдруг защемило сердце, о чём он честно сообщил фельдшеру. Обследование в местном госпитале не выявило у него никакой патологии. Тогда его направили в Москву — в Военно-авиационный госпиталь ПВО, в котором проверяют здоровье космонавтов. На этот раз патологию обнаружили и его отчислили из училища. Командир роты ругал Андрея, что он без совета с ним пошёл к фельдшеру: «Нет совершенно здоровых людей. Всегда можно придраться. Они списали тебя, прикрыв свои задницы! Ты сам пожаловался на своё здоровье!» Его отправили в армию, в ракетные войска, в которых он прослужил всего полгода: ему зачислили полтора года проведённых в училище.

Андрей решил стать механиком самолёта. Он поступил в Минское гражданское авиационно-техническое училище.

«Мы изучали автоматические системы управления, — рассказывал он. — Преподаватель настолько хорошо знал свой предмет, что мог рассказывать наизусть, как схема работает, — когда срабатывают те или другие группы контактов и так далее. Потом читаешь конспект, водишь пальцем по схеме, — всё сходится. Помню, один курсант, Серёга Вершинин, рассказывал двадцать минут, как работает схема. Рассказал от и до. А у нас было такое правило, если не знаешь вопроса, надо всё равно рассказывать что-нибудь ровным, бодрым голосом. Бывает, что преподаватель не слушает. А если курсант не сбивается, значит, знает. Я учил схему и вижу, что Серёга несёт ерунду. Минут двадцать рассказывал! Преподаватель посмотрел на него и говорит: «Хорошо», — он на «о» говорил. «Хорошо, но плохо. Пока поставлю два. Готовьтесь». Мы сразу захохотали. Потом ещё долго говорили друг другу: «Хорошо, но плохо. Пока поставлю два. Готовьтесь!»

После училища Андрей работал несколько лет в нашем аэропорту техником самолёта. А потом устроился к нам. «Надоело мне морду морозить, — объяснил он, — за бесценок. Летом ещё ничего. Но зимой. В самолёте холодно, как на улице».

По итогам года Андрея признали лучшим регулировщиком нашего отдела. Его фотография целый год висела на информационном стенде.

На фотографии он был бородатым. Напоминал богатыря с известной картины Васнецова, бородатого и такого же могучего. Снимок был сделан зимой. Весной он сбривал бороду. А осенью отращивал, — утеплялся, как говорил он. Борода у него была богатая, — густая, чёрно-рыжая, с проседью.

В Печоре, городе на севере Коми АССР, он ночевал на железнодорожном вокзале, в комнате отдыха, рассчитанной на троих человек. Он отвернулся к стене, укрылся шубой, начал засыпать, как вдруг услышал, что в комнату вошли двое. «Как же завтра мы в Усинск поедем? — сказал один. — Вино купили на последние деньги». — «Не переживай, — сказал другой и указал на Андрея. — Возьмём у этого. У него видишь, какая шуба». Они подошли к нему. Андрей мощно откинул шубу, повернулся к ним, решительный, с могучей шеей, могучими плечами, капитальной бородой. «Лежи, лежи, Борода! — мужики отступили, испуганно вытаращив глаза. — Опознались мы! Раньше на этой кровати другой спал».

Некоторое время Андрей был постоянным представителем нашего завода. За ним были закреплены четыре области — Ивановская, Владимирская, Костромская и Ярославская. Он жил в Горьком, но официально — якобы у родителей, в районном центре Ивановской области. Телеграммы с заданием ему слали на адрес родителей. А они оповещали его по телефону.

Его работа была моей заветной мечтой. Он съездит в командировку один раз в месяц на десять дней, а остальные дни жил дома, предоставленный самому себе. Я предлагал свои услуги телевизионным заводам, находящимися в Воронеже, Москве, Ленинграде, Александрове, но везде получил отказ: в нашем регионе у них уже были свои представители.

Андрей был постоянным представителем, наверное, года два. А потом поставки телевизоров в его регион сократились, держать постоянного представителя стало невыгодно. Он был вынужден «вернуться» в Горький. И опять стал ездить на работу каждое утро.

Механик самолёта и регулировщик телевизоров, — на мой взгляд, эти профессии не шли ни в какое сравнение с престижной профессией военного лётчика. Мне было искренне жаль, что Андрей обратился к фельдшеру.

17. УВАЖИТЕЛЬНАЯ ПРИЧИНА

Андрей Якубов опять опоздал на работу. Он опоздал и вчера, и позавчера. И каждый раз по уважительной причине, — сначала якобы жена была на дежурстве, и он отвёл сына в детский сад, потом сказал, что якобы автобус сломался.

— Интересно, что он скажет на этот раз? — задумчиво сказал начальник нашего подразделения Захаров.

Наконец Андрей объявился, — сначала мы увидели его за окном — неторопливо идущего по залитому солнцем тротуару, на фоне зелёных кустов, затем послышались его неторопливые шаги по коридору. Он вошёл в комнату, невозмутимый, рубашке с коротким рукавом. Мы смотрели на него, ждали, что он скажет.

— А я сегодня опоздал, — озадачено сказал он, словно сам не веря этому.

— Правда, что ли?! — мы засмеялись.

— Да я вообще сегодня не хотел идти на работу! Страна разваливается. Всё рушится! Пропади всё пропадом, думаю. Агапов рассказывал. Поехал в командировку в Душанбе. А от универмага остался остов. Всё разбито, разграблено. Ему говорят: «Ты, вроде, русский. Иди на базар. Покупай халат и тюбетейку. А иначе убьют». И купил. А куда денешься? А потом трое суток ошивался в аэропорту в халате и тюбетейке. Не мог улететь. Говорит: «Я теперь в этом халате в бане хожу». — Андрей душевно засмеялся, показав свои белые крепкие зубы.

Агапов, о котором сообщил Андрей, был постоянным представителем нашего завода. Он жил в Свердловске. За ним были закреплены несколько соседних областей и Таджикская ССР, столицей которой был город Душанбе.

18. С ТОЧНОСТЬЮ ДО МИНУТЫ

Андрей Якубов уезжал в командировку в Йошкар-Олу, административный центр Марийской АССР. Самолёт будет через три дня в пятницу. Глупо уезжать в командировку в пятницу. Все будут отдыхать в субботу и воскресенье. А он — работать. Зачем ему это надо?

— А как туда на поезде проехать? — озадаченно спросил он, подойдя к большой карте СССР, которая висела на стене.

— На казанском поезде до Зеленодольска, — подсказал Виктор Зуев. — А потом на электричке или автобусе.

Казанский поезд ходил ежедневно, отправлялся вечером. Если он уедет сегодня на этом поезде, то в субботу уже вернётся домой.

— И во сколько поезд прибывает в Зеленодольск?

— В семь утра.

— Ладно тебе, — авторитетно возразил Валера Садков.

— А во сколько? — Зуев с вызовом посмотрел на него. — В семь утра!

— Ладно тебе.

— Я помню, что приехал утром, — сдался Зуев.

— Во! — победно сказал Садков.

— Ну, а во сколько же? — психанул Зуев. — Во сколько?!

— Двадцать минут восьмого.

19. ЗАПАСЛИВЫЙ МУЖЧИНА

К нам в комнату вошёл телемастер, мужчина лет тридцати, из местной мастерской. Он регулярно покупал у нас радиодетали. Сегодня ему понадобилась «фокусировка» для телевизора «Чайка 738», — переменное сопротивление, с помощью которого фокусировалось изображение. У меня этой запчасти не было. Телевизоры «Чайка 738» сняли с производства. Фокусировка редко выходила из строя. Я не возил с собой ненужные запчасти.

— Сейчас сделаем, — Виктор Зуев торопливо открыл свой «дипломат», опасаясь, что мы опередим его: фокусировка — запчасть дорогая.

Фокусировки у него не оказалось.

У Валеры Садкова тоже не оказалось.

Я открыл свой «дипломат», совершенно точно зная, что у меня нет фокусировки. Но теоретически она могла быть. Как я и ожидал, запчасти не было.

— Неужели нет? — разочарованно сказал мужчина.

— Завтра приходи, — предложил Зуев. — Сделаем.

Андрей Якубов неторопливо, почти, как в замедленном кино, положил свой «дипломат» на стол. Мы заинтригованно уставились на Андрея. Неужели у него есть фокусировка? У нас — нет, а у него — есть? Он неторопливо вытащил из «дипломата» коробку, раскрыл её и подал мужчине фокусировку.

20. ЗОВ КРОВИ

Андрей Якубов спросил меня, что я читаю? Я читал «Новый Завет», поставив перед собой цель доказать себе, что Христа не было. Я впервые читал эту книгу. Моего терпения не хватало прочитать за один присест больше двух глав: авторы книги были косноязычными, как будто писали впервые. Но достоверно передали логику, психологию. Невольно приходило на ум, что они были соучастниками событий и списали с натуры. Чем дольше я читал эту книгу, тем больше убеждался в том, что Христос — историческое лицо. Моему недоумению не было предела: я купил «Новый завет», решив доказать себе, что Христа не было!

Андрей заинтересованно спросил меня, где я купил книгу? Я объяснил и ощутил себя миссионером: ещё один атеист станет христианином или, по крайней мере, ознакомится с необычной книгой. Через несколько дней он пришёл на работу с «Кораном». Меня это поразило! Почему он купил «Коран»? Причём здесь «Коран»?! И вдруг я понял: Андрей был чеченцем! Его фамилия — Якубов. Это чеченская фамилия. Андрей Якубов. А чеченцы были мусульманами.

Его мама была русская. Он родился в Узбекистане, куда сослали чеченцев после войны, обвинив их в сотрудничестве с немцами. Мама приехала в Узбекистан по распределению после института. Она работала в школе преподавателем русского языка. Дед Андрея ненавидел русских: сначала русские завоевали их, затем сослали весь народ в Среднюю Азию. Он был категорически против этого брака.

«Он выгнал отца и сказал, что его дети будут уродами, — с сарказмом сообщил мне Андрей. — И вот один урод разговаривает с тобой!»

Отец затаил на деда сильную обиду: он дал своим детям русские имена; а когда чеченцам разрешили вернуться на свою историческую родину, он уехал в Ивановскую область, на родину жены.

Осенью Андрей походил на русского: борода скрывала, сглаживала его чеченские черты. А весной, когда сбривал бороду, очень походил на чеченца. Он постоянно отращивал бороду осенью. А весной — сбривал.

Мы сидели с Андреем за одним столом напротив друг друга. Я читал ему самые интересные места из «Нового Завета». А он читал мне самые интересные места из «Корана».

21. ВТОРОЕ СЧАСТЬЕ

Наверное, нет людей без недостатков. Конечно, Виктор Зуев был хорошим парнем — инициативным, нескучным, грамотным специалистом. Мне нравилось ездить с ним в командировки. Отрицательной чертой его характера было высокое самомнение, уверенность в своей непогрешимости, категоричные суждения.

Однажды Виктор привёз из Новороссийска необычные импортные электронные часы с многочисленными кнопками, как у калькулятора. Такие в магазинах не продавали. Я даже не знал, что такие бывают. Он купил их у грузчика, работника магазина. Часы были с калькулятором и записной книжкой. Он отдал за них сто рублей. Цена мне показалась бешенной. Мои часы стоили сорок рублей, — механические, с автоподзаводом и будильником. Сто рублей — это половина месячной зарплаты! Корпус электронных часов был хромированный, дисплей — чёрный, цифры — красные, кнопки маленькие, но достаточные для нажимания. «Интересные часики», — уважительно сказал я. «Ты мне завидуешь», — убеждённо сказал Виктор, как о чём-то очевидном, без тени сомнения. «Причём здесь „завидуешь“?» — изумился я. «Мне все завидуют!» — с трагическим надломом в голосе объяснил тот.

Помню, мы ремонтировали телевизоры в мастерской универмага. Один из грузчиков копировал на видеокассету концерт американской рок-группы «Kiss», одновременно транслируя запись на телевизор. Звук был выключен. Самый крупный музыкант облизывал гриф гитары. Судя по выражению его лица, ему это нравилось. А мне его лизание грифа казалось омерзительным. Его язык был мясистым, длинным, как у змеи, и неестественно ярко красным.

Я с предубеждением относился к группе «Kiss». Их манера исполнения и макияж мне казались извращёнными. Тот, что облизывал гриф гитары, был загримирован под дракона — с зазубренными чёрными крылья, распахнутыми от носа. Второй музыкант был загримирован под кота. У третьего — была нарисована чёрная звезда, центром которой был правый глаз. Макияж четвёртого исполнителя — распахнутые белые крылья с чёрной окантовкой. Все были в сапогах на неестественно высокой подошве.

Их странный макияж и странная одежда — были сценическим образом. Я это понимал, но всё равно они напоминали мне демонов, вырвавшихся из ада.

— Увидишь во сне, — испугаешься, — сказал я.

— Ты им завидуешь, — уверенно сказал Виктор.

— Да?

— Они — звёзды. А ты — никто!

Я почувствовал сильное раздражение, но сдержал себя. Спорить с ним было бесполезно! Он делил всех людей на две категории, — на тех, кто преуспевает, и на тех, кто им завидует.

Как-то мы шли в столовую. Была зима. Я обратил внимание на необычно одетого парня, шедшего нам навстречу. Он был в рыжей дублёнке, лисьем малахае, рыжих коротких сапогах с загнутыми носами и скошенными каблуками.

Меня больше всего поразили его сапоги. Хотелось бы знать, где он купил их? Обычные сапоги не купишь. Их надо ещё поискать. А такие, с загнутыми носами и скошенными каблуками, я видел только в кино. И как будто этого было мало, их цвет был не какой-нибудь, а рыжий, — под свет дублёнки и шапки.

— Интересный у него прикид, — сказал я.

— Ты ему завидуешь, — убеждённо сказал Виктор.

Я не стал спорить с ним. Горбатого могила исправит! Я не мог понять причину этой убеждённости. Почему он делит людей на тех, кто преуспевает, и на тех, кто им завидует? Не найдя объяснения, я решил, что Виктор больной на всю голову. У него, может, даже справка есть, что он лежал в дурдоме.

Однажды лучшим регулировщикам выдали «дипломаты» — специальные чемоданы под инструмент, радиодетали. Мне, естественно, «дипломат» не достался. Я не был лучшим регулировщиком. Один из таких чемоданов оказался разукомплектованным. Его сдали на склад и забыли. Я случайно обнаружил «дипломат» и обратился к руководителю группы Захарову. Тот разрешил забрать его. «Обождите, минуточку! — потребовал Виктор, который случайно оказался рядом; до него вдруг дошёл смысл нашего разговора; его глаза округлились от возмущения: — Мне тоже надо!» — «И мне надо», — я опешил от такого напора. «Мне — нужнее!» Ему, Виктору Зуеву, «дипломат» был нужнее! Он не шутил. Он был уверен в этом. Результат: «дипломат» разыграли, и он достался другому регулировщику.

Помню, мы поехали на завод в бухгалтерию — за авансом для очередной командировки. На автобусной остановке пожилая женщина продавала семечки — пятнадцать копеек за стакан. «Почему за пятнадцать?! — возмутился Виктор. — Везде за десять продают». — «Не хочешь, — не бери». Купив семечек, униженный, но не побеждённый, он сказал ей, этой, по его мнению, беспардонной старухе, правду в глаза: «Наглость — второе счастье!»

22. ЗАТЕЙНИК

Был поздний вечер, но спать не хотелось. Валера Садков читал мою газету, сидя за столом. Я ежедневно покупал газеты на почте, находившейся напротив нашей гостиницы. Валера читал их после меня, смиренно дожидаясь своей очереди. Непрочитанные газеты я ему не давал. Не зная чем заняться, я лежал на кровати на спине. Лампа, прикрытая матовым стеклом, не слепила. Белая краска потолка была растрескавшаяся, с пупырышками, жёлтыми разводами. Мне пришла в голову прекрасная мысль посмотреть телевизор, который находился в общей комнате рядом со столиком дежурной по этажу. Я вернулся разочарованный: все с увлечением смотрели какой-то фильм, который мне был неинтересен. Переключить телевизор на другой канал я, естественно, не мог.

Валера уже пил чай с конфетами. Он вдруг подал мне листок бумаги, на котором было написано: 2222 = 9, и предложил расставить знаки.

Я подумал и расставил: 22:2—2 = 9.

— А теперь? — Он написал: 55555 = 100.

Я опять подумал и расставил: 5•5•5 — 5•5 = 100.

— Ну, а теперь?! — Он написал: 10591040:2 = 250.

Я думал долго. Я думал очень долго и сдался.

— Всё очень просто, — он добродушно улыбнулся. — Одна бутылка водки. Ноль пять литра. Цена — девять рублей десять копеек. Сорок градусов. На двоих — по двести пятьдесят грамм! Сходится?

23. А ЛАРЧИК ПРОСТО ОТКРЫВАЛСЯ

Мы возвращались домой через Москву. До отправления нашего поезда оставалось три часа. Все лавки в зале ожидания были заняты. Мне не хотелось ждать поезд на ногах: я устал, как собака; мой позвоночник рассыпался на части. Валера Садков предложил скоротать время в метро. Мы сядем на кольцевую линию и будем кататься вокруг центра, комфортно сидя на мягких лавках. Я сразу согласился: предложение Валеры мне показалось гениальным!

Вагоны кольцевой линии всегда переполнены народом, но места быстро освобождаются. Вскоре мы уже сидели рядом друг с другом. Я читал газету, предусмотрительно купив несколько толстых газет в киоске «Союзпечати».

Валера вдруг спросил меня, какой иностранный язык я изучал в школе? Я ответил, что английский. И внимательно посмотрел на него, гадая, почему он спросил? Он изучал немецкий.

— Я даже с девочкой переписывался из ГДР, — продолжал Валера. — Наверна, скока я делал ошибок! — с умилением сказал он и продолжал с тёплым чувством: — Возьмёшь како-нибудь слово. Употребишь в предложении. А потом задумашься, правильно ли употребил? Како оно роду — женскава, среднева или мужскова? Открывашь справочник, — Валера изобразил, что он открыл книгу. — Так и есть — мужскова! И давай склонять, — исправлять все окончания. Фотографиями обменялись. Послал звуково письмо на пластинке к её дню рождения. У нас, на Свердловке записывал. Сначала поздравил на немецком. А дальше песню записал, знаменита раньше была: «Листья жёлтые над городом кружатца»… А в школе мне поставили за немецкий тройку, — смиренно сказал он. — Учительница сказала, чтобы я сдал зачёт. Я пришёл. А они играли в волейбол. И я не дождался.

— А почему ты мне это рассказал? — не найдя объяснения, заинтригованно спросил я. Должна быть какая-то причина! Наверное, он не стал бы делиться со мной этими воспоминаниями ни с того ни с сего.

Валера указал на газету, которую я читал. В одной из заметок сообщалось об Эрихе Хонеккере, руководителе ГДР.

24. ПО СЛЕДАМ БАРОНА МЮНХГАУЗЕНА

Молодой человек, с которым мы сидели в самолёте на соседних креслах, сказал мне, что я легко оделся. Мы летели в заполярный город Норильск. Было начало июня, — первые дни. Я был в пиджаке. Но я подстраховался: у меня был с собой свитер. Мой ответ не удовлетворил его. «Когда я улетал из Норильска, — сообщил он, — было минус десять градусов». — «Давно улетал?» — я с беспокойством посмотрел на него. «На прошлой неделе». Если в Норильске и стало теплее, то незначительно. Заметив мою растерянность, он сказал, что даст мне куртку.

Мы приземлились в Норильске. Стюардесса сообщила, что за бортом минус четыре градуса. Падал снег. Кругом было бело от снега! А дома я уже загорал и купался. Я надел свитер под пиджак. Но всё равно было холодно.

Мы поехали к моему попутчику домой за курткой. На автобусной остановке я обратил внимание на объявления, которые висели на стене дома, примерно, на трёхметровой высоте. Строчки сливались. Я недоумённо спросил: «Кто их вешал, и кто их будет читать?» Молодой человек засмеялся: эти объявления повесили зимой, когда было много снега. А потом снег счистили.

Мне сразу вспомнился случай с бароном Мюнхгаузеном. Он привязал лошадь к невзрачному колышку, торчащему из снега. Пока он спал, — снег растаял. Лошади не было. А рядом почему-то стояла церковь. Он посмотрел наверх и увидел, что лошадь привязана к кресту колокольни!

Этот парень дал мне, совершенно незнакомому человеку, дорогую модную зимнюю куртку. А я, в свою очередь, помог ему приобрести дефицитный антенный кабель. Я вернул ему куртку через неделю, когда уезжал домой.

Стоял погожий полярный день: солнце светило круглые сутки. Было относительно тепло, — градусов пять выше ноля, как у нас в начале апреля. Дороги и тротуары утопали в лужах. Бежали ручьи. Снега в городе почти не осталось.

25. ДОСТОПРИМЕЧАТЕЛЬНОСТЬ

Мне захотелось посмотреть на каток «Медео» с селезащитной плотины, высокой мощной стеной перегораживающей ущелье. Высота плотны — сто пятьдесят метров. Длина по гребню — полкилометра. Прямая, как линейка, каменная лестница, ведущая на гребень плотины, казалось, начиналась прямо за катком.

— Не подскажете, я здесь пройду на плотину? — я спросил мужчину, указав на дорогу с левой стороны катка. Другой дороги к лестнице, вроде, не было. Можно было не спрашивать. Я спросил на всякий случай.

— Пройдёшь. Только по лестнице не иди! — мужчина вдруг несдержанно засмеялся. — Иди по серпантину!

Меньше всего на свете я ожидал, что он засмеётся. Очевидно, идти по серпантину было легче, чем по лестнице. Но намного дальше.

Дорога, ведущая на плотину, — так называемый, серпантин, — делала у подножья плотины петлю: отворачивала круто влево и уходила назад с повышением. Мне не хотелось делать петлю. Я решил идти по лестнице.

С левой стороны катка, если смотреть на плотину, неприметно текла маленькая речка Малая Алматинка. Её безобидность была кажущая: по её руслу не раз сходили разрушительные сели. Характер этой речки был, как у дрессированного тигра, временно миролюбивого.

Плотину построили в 1972 году для защиты Алма-Аты от селей. А уже в следующем году плотина задержала сель, высота потока которого была в четыре раза больше потока 1921 года, разрушившего четвёртую часть города.

Построить каток на селеопасном участке было, конечно, смелым решением. Проектировщиков подкупила чистейшая без примесей вода, необходимая для качественного льда катка, высокогорная местность, способствующая установлению рекордов. Но если плотину прорвёт, уничтоженный каток будет пустяком по сравнению с разрушениями в городе: снявши голову, по волосам не плачут.

Сначала подниматься по лестнице было легко. Но постепенно я начал уставать: ноги замедлялись против воли. Хотелось отдохнуть, как это делали другие люди, которых я уже обогнал. Но я упрямо шёл, поставив перед собой цель подняться без отдыха.

Высота девятиэтажного дома, в котором я живу, примерно тридцать метров. Моя квартира на восьмом этаже. Когда лифт не работает, я поднимаюсь на свой этаж без остановки, относительно быстро. Но всё равно устаю. Дыхание сбивается. А здесь надо подняться в пять раз выше — на сто пятьдесят метров.

Совет мужчины идти по серпантину был, наверное, правильным. Лучше пройти лишний километр, — даже два лишних километра, чем надрываться, ломать себя, идя по этой достаточно крутой лестнице!

Впереди меня шли два парня и девушка. Вернее, парни тащили девушку: она опиралась на их плечи. Все трое выглядели измученными. Я давно их приметил. Они один раз отдыхали, сидя на ступеньках.

— Я больше не могу, — устало сказал девушка. — Хватит!

— Ещё немного.

— Потерпи!

— Бросьте меня. Бросьте!

Они буквально вытащили её на дорогу, — серпантин в этом месте прерывал лестницу, — и тяжело сели на бордюр.

Я без остановки поднялся на гребень плотины. Особенно тяжело дался последний участок лестницы. Я шёл, как в замедленном кино.

Внизу, как на ладони, лежал знаменитый каток «Медео», зажатый склонами гор, густо заросших кустарником и деревьями. Этот вид катка хорошо известен по многочисленным фотографиям в журналах. Вид другой стороны плотины менее известен. За плотиной находилась глубокая впадина селехранилища, по дну которого бежала речка Малая Алматинка, затекающая под плотину, и высокие заснеженные горы Заилийского Алатау, одного из хребтов Тянь-Шаня.

Насколько этот хребет велик наглядно видно из Алма-Аты, находящейся в двадцати километрах отсюда. Я прилетел в Алма-Ату рано утром. Тёмное неровное образование, заслонявшее горизонт, я принял сначала за облака. А это были горы, покрытые лесом, травой на склонах и снегом на скалистых пиках.

26. ОБМАНЧИВОЕ РАССТОЯНИЕ

Окно моего номера гостиницы выходило на горы Верхоянского хребта. Казалось, эти высокие массивные горы находились сразу за низкой вытянутой пологой сопкой, густо рыжей от позолоченных осенью берёз и лиственниц. Казалось, перейдёшь сопку и сразу уткнёшься в хребет. Однажды я спросил Сергея, своего нового знакомого, местного жителя, которому я отремонтировал телевизор, сколько до этого хребта километров? Тот насмешливо посмотрел на меня:

— А ты сам, сколько, думаешь?

— Ну, километров десять, — с запасом сказал я, догадавшись, что до хребта дальше, чем я думаю.

— Я сначала тоже так думал. Хотел сходить. Мне говорят, а когда ты планируешь вернуться? Говорю, вечером. Утром уйду, — вечером вернусь. Мне говорят, не успеешь. До хребта восемьдесят километров.

Раньше Сергей жил где-то в Иркутской области. Он приехал сюда в Сангар, районный центр Якутской АССР, лет десять назад. Сначала работал шахтёром. Здесь добывают уголь. Сейчас работает трактористом.

Я сходил на пологую сопку, сразу за которой якобы вставали горы хребта. Рыжий лес оказался не таким сплошным. Листья берёз густо осыпались от лёгкого дуновения ветра. Приятно пахло берёзовыми вениками. Встречались какие-то кустарники с яркими красно-бордовыми листьями. За этой сопкой оказалась точно такая же, рыжая и пологая, которая якобы упиралась в горы хребта. А за ней будет такая же сопка. Их будет ещё много.

Сергей предложил мне съездить на рыбалку. Я, разумеется, согласился. Сангар находился на правом берегу могучей полноводной реки Лена. Снасти и тяжёлый лодочный мотор он привёз к реке на мотоцикле с люлькой. Ещё он взял ружьё: в прошлый раз он видел лосиные следы.

С нами поехала его собака. Она сразу привычно села на нос моторной лодки. Это место было любимым у собак. Их никто специально не приручал к этому месту. Они все бесстрашно ездили на носу. Со слов Сергея, собаки обижались, если их не брали.

Река была широка. Я никак не мог понять, сколько километров до противоположного берега.

— Километра два будет? — спросил я.

— Ну, во-первых, не два, а четыре. Во-вторых, это не берег, а остров. А до коренного берега — десять километров.

Вода в реке, отражающая безоблачное небо, казалась голубой. Раньше тоже были солнечные дни, но вода в реке была тёмной. Причина голубого цвета реки заключалась в безветрии. Вода была гладкой, как зеркало.

Мы причалили к острову, густо заросшему ивами и другими деревьями. Собака первой спрыгнула на песчаный берег. Она нетерпеливо встала на носу лодки и заскулила ещё за несколько десятков метров до берега. Мы вытащили лодку из воды. А затем Сергей привязал её к иве.

У него здесь был балок. Он привёз его зимой на тракторе. Дверь не была закрыта на замок. «А то сожгут», — пояснил он. У балка лежало длинное толстое бревно. Он приволок его в половодье, привязав к моторной лодке. Ему это бревно нужно для дров. Он расходовал его экономно, по мере необходимости. Если он распилит всё бревно, его дровами будут пользоваться другие.

Первым делом, мы сходили на охоту. Лоси нам не попались. В моём понимании, их следы были большими. Я думал, они меньше, — например, как у коровы. Попадались кусты смородины с одиночными неправдоподобно большими ягодами. Для меня стало открытием, что в сентябре ещё бывают ягоды смородины. Мы опять вышли к реке и вдруг обнаружили следы от мотоцикла. Получается, кто-то привёз мотоцикл на моторной лодке и ездил по острову.

Рыбачили так. Я держал один конец сетки на берегу, а он со всей снастью отгребал на лодке, осторожно опуская сетку в воду. Сделав полукруг, причаливал к берегу. Мы поймали с десяток щук, одного деликатесного муксуна и целое ведро мелкой рыбёшки — тагунка и ельца. Эти рыбёшки отличаются формой зрачка. Тагунок можно есть через десять минут после засолки. Пахнет свежим огурцом.

Сергей хотел отдать мне часть улова, оставив большую часть себе, в том числе и муксуна. Муксун был его законной добычей! Моторная лодка и снасти его. Кроме того, он потратился на бензин. Его взгляд был озабоченный. Я отказался от рыбы. Что я буду делать с ней в гостинице? Он сразу повеселел. Эта мысль не пришла ему в голову. Он пригласил меня на ужин.

Я уехал из Сангара в Якутск через несколько дней на «Метеоре», скоростном теплоходе на подводных крыльях. Посёлок расположен примерно в трёхстах километрах от Якутска. Этот рейс теплохода был последним в этом году.

Уже ударили морозы. Песок берега заледенел. По твёрдости заледеневший песок не уступал асфальту. Нарядные жёлтые сопки стали серыми: все листья осыпались, как по команде. Тёмные вершины гор Верхоянского хребта вдруг стали белыми — покрылись снегом. Значит, скоро снег выпадет и здесь.

27. СТАРАТЕЛИ

Я ехал на автобусе из Владивостока в Находку. Превосходная дорога петляла между сопок заросших лесом. Моим соседом был молодой парень. Он выглядел подавленным. Ему захотелось выговориться, рассказать о наболевшем.

От него ушла жена. Она постоянно писала ему плохие письма. Он работал бульдозеристом на золотом прииске в Якутии. Как он выразился, «толкал бульдозером грунт». Он показал председателю артели самое плохое письмо. Тот отпустил. Дома он жену не застал. Тёща сказала, что она уехала во Владивосток. Он нашёл её во Владивостоке. Она жила с каким-то мужиком. Пообещала вернуться.

— У тебя какая зарплата? — вдруг спросил он.

Он зарабатывал столько за три дня.

Председатель артели был самодуром. «Ты почему со мной не поздоровался?» — однажды он спросил парня. А они уже виделись и здоровались. В следующий раз парень демонстративно поздоровался с ним. «Зачем ты со мной поздоровался? — вдруг спросил тот. — Я, может, хочу дать тебе по морде».

— Понял, как? — парень сокрушённо посмотрел на меня, как будто до сих пор находился под впечатлением.

Меня не удивил его рассказ о жизни старателей: я был наслышан об их заработках и председателях самодурах, — «предах», как их называли рабочие. Схожую историю мне рассказал бывший старатель, с которым я познакомился в аэропорту Анадыря.

Он работал на Челябинском тракторном заводе и помог двум старателям, которые приехали с некого якутского прииска, достать дефицитные запчасти к бульдозеру. Они отблагодарили его: дали денег, пригласили в ресторан. А в ресторане — слово за слово. Они предложили ему работать в артели. Их заработок составлял семьдесят рублей в день. Он будет получать пятьдесят. Парень согласился: его месячная зарплата была двести пятьдесят рублей! Он уволился с завода и уехал на прииск.

В артель было устроиться так же трудно, как, например, стать космонавтом. Председатель отказал ему. Тот опять сказал о старателях, пригласивших его. «Как, говоришь, их зовут?» — переспросил председатель. Он назвал. «Я их уволю!» Парень стал местной знаменитостью: приехал, поверив на слово, на работу не взяли, денег на обратную дорогу нет. Ему было стыдно обратиться за помощью к родителям, отговаривавших его от этой авантюрной затеи. Ему было стыдно перед женой, которую невольно обманул, пообещав ей автомобиль. В столовой к нему подошёл председатель другой артели и спросил его, кто он такой и зачем приехал? Парень послал его на три буквы. Председатель повторил вопрос, решив, что тот не знает, с кем разговаривает. А парень знал: он прожил в посёлке уже неделю и узнал обо всех начальниках. Он специально послал его на три буквы, решив заинтриговать. Интрига удалась: председатель взял его в свою артель.

Сначала он работал на «брандспойте» — промывал породу, которую подгребал бульдозер. Председатель сознательно ссорил рабочих. Внушал ему, что у бульдозериста работа легче. «Ты весь мокрый, жрут комары и мошка. А за него работает трактор. Сидит на ровном месте». А бульдозеристу говорил, что рабочий на насосе ничего не делает. «Ты ворочаешь рычаги, жмёшь на педали. А он держит брандспойт и в ус не дует». Однажды председатель сказал ему работать на бульдозере. «Я не умею», — возразил он. «Ничего. Ходить ты тоже не сразу научился!» Так он стал бульдозеристом.

Работа была сезонная. Зимой они золото не добывали. Они работали по двенадцать часов в день.

Парень проработал в артели пять лет и решил уволиться. Автомобиль он купил. Он даже квартиру купил. Его утомили нечеловеческие условия труда. Он не хотел больше кланяться председателю. От него зависел «трудак», — дневной заработок. Председатель попросил его не увольняться. Парень, вспомнив старые обиды, опять послал его на три буквы. Тот усмехнулся и сказал: «Ты первый человек, который дважды послал меня на х…».

28. МИНУС СОРОК

Пассажиры неожиданно притихли, когда стюардесса сообщила, что мы приземлились в аэропорту Якутска. Говорили, говорили и вдруг все замолчали, как по команде. Всех интересовало сведение о погоде. Стюардесса сообщила, что за бортом минус сорок градусов. Мои соседи повели себя неадекватно: повеселели, облегчённо вздохнули. Я посмотрел на них, как на сумасшедших. По моему мнению, минус сорок было много. А для них такая температура была нормой.

Было тёмное январское утро. Я настороженно вышел из самолёта на трап. И не почувствовал холода. Я объяснил это тем, что вышел разогретый, как будто слез с печки: в самолёте было тепло. Получив на аэровокзале багаж, — упакованный в коробку кинескоп, — я пошёл на автобусную остановку. Холод по-прежнему не чувствовался. Я успокоился. Очевидно, холод не чувствуется, потому что воздух был сухой и, как мне казалось, было безветрие.

Проходная торговой базы находилась примерно в двухстах метрах от автобусной остановки. Здесь ветер чувствовался. Он был встречным, обжигающе ледяным. Пальцы моей руки, в которой я держал тяжёлую коробку с кинескопом, сдавленные упаковочным шнуром, быстро окоченели, не смотря на то, что я был в зимних перчатках. Я не мог переменить руку и отогреть её в кармане. В другой руке у меня был «дипломат» с радиодеталями. Я мог отогреть руку, только остановившись. А останавливаться не имело смысла. До проходной остались считанные метры. Я решил отогреться на проходной. Но переменил свой план, решив отогреться на складе радиотоваров, в котором я буду работать. Склад находился рядом с проходной: до него было примерно сто метров. Я прошёл через открытые ворота базы и, не чувствуя пальцев, неуклюже побежал к двери склада.

Я ввалился в тёплое помещение склада. Сразу снял перчатки и стал быстро тереть руку о руку. Но всё равно пальцы не чувствовал. «Отморозил?» — с участием спросила товаровед. Наконец кончики пальцев ожили: их закололо. А затем пришла боль, как будто пальцы защемили тисками. У меня непроизвольно выступили слёзы. Я начала махать руками, как птица крыльями. Товаровед принесла таз с водой. Я доверчиво опустил руки. Вода показалась мне настолько горячей, что я быстро одёрнул руки. «Кипяток же!» — упрекнул я. А вода была холодной.

Я отморозил мизинец правой руки. Кожа облупилась и слезла. Я прошёл против ветра всего триста метров, — то есть шёл около пяти минут. Если бы мне сказали раньше, что за пять минут можно отморозить палец, я не поверил бы.

29. ТЕХНИКА БЕЗОПАСНОСТИ

Гостиница в Урене находилась рядом с железнодорожным вокзалом. Окошко к администратору было небольшим и глубоким, как колодец. Заглянув в него, я где-то там вдалеке, «на дне», если так можно выразиться, увидел администратора, пожилую женщину, и сказал ей:

— Ваше окошко напоминает колодец.

— Напоминает, — согласилась она.

— Мне самый дешёвый номер.

— А чего так? У нас есть одно и двухместные. Понимаю, — вдруг сказала она. — Я всё поняла.

Она предложила четырёхместный номер. Когда я заполнял анкету, с улицы пришли две цыганки. Одна из них, заглянув в «колодец», сказала:

— Нам бы поселиться.

— Номеров нет.

— Совсем нет?

— Совсем.

— А где же будем ночевать? — спросила другая цыганка.

— Где, где, — на вокзале.

Они ушли. Я подал администратору анкету и паспорт:

— Если не секрет, почему вы отказали им?

— Не умеют себя вести. Зареклась поселять. В прошлый раз наряд милиции вызывала. Хотели расплатиться тряпками.

В номере не было розетки. Я вернулся к администратору:

— А как мне чай вскипятить?

— У меня есть чайник. Попросите, — вскипячу. А у вас есть чай? Я даю только кипяток.

— Есть, — я всегда вожу с собой чай и маленький кипятильник, рассчитанный на стакан. — Во всех номерах нет розеток?

— Во всех. Однажды чуть пожар не устроили, — убрали. В туалете есть розетка для бритья.

В туалете розетка была расположена выше человеческого роста. Её специально расположили так, чтобы можно было только побриться.

Телевизора и радио в гостинице тоже не было.

Подселили мужчину. Я пил чай.

— О, дают чай, — удивился он. — Это хорошо!

Я хотел предложить ему чаю. Заварки у меня было много. Но он ушёл куда-то. Вернулся он пьяный.

— Ни телевизора, ни радио, ни розеток, — сказал я, отложив газету.

— И ни говори. Что ещё мужику остаётся делать, правильно? — он назвал причину, почему выпил. — Ты сам откуда?

— Из Горького.

— А чего, разве электрички не ходят?

Город Урень, в котором мы находились, был районным центром Горьковской области. Отсюда до Горького было примерно двести километров.

— Ходят.

— Ну, хорошо хоть так, — сказал он, поняв, что я здесь по делу, а не из-за того, что не ходят электрички.

30. ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЙ ЖАРГОН

Он называл себя Геннадием Павловичем, но у него было какое-то другое имя — не русское.

— А какое ваше настоящее имя? — спросил я.

— Генрих Павлович. Моя мать родила меня, когда отец воевал с басмачами. Дала телеграмму. Он в ответ: «Назови Генрихом». Это он в честь машиниста. А он был помощником машиниста. Они работали на паровозе в Рузаевке.

По моему мнению, он что-то путал. Рузаевка — город в Мордовской АССР. Басмачи — оппоненты большевиков в Средней Азии. Между Мордовской АССР и Средней Азией несколько тысяч километров. Его отец не мог одновременно воевать с басмачами и работать помощником машиниста в Рузаевке. Может, его отца мобилизовали в армию? Я решил уточнить. А он говорил и говорил без остановки, перескакивал с одной темы на другую. Он говорил настолько долго, что я забыл, что хотел его о чём-то спросить!

— У меня и дети все Генриховичи — Ирина Генриховна, Игорь Генрихович. А имя Геннадий я получил при крещении. Крестился я в двадцать два года. Перед женитьбой. Родители жены настояли.

Генрих Павлович — мой сосед по подъезду. Мы шли к его дочери ремонтировать телевизор. А его дочь жила в соседнем доме.

— Сашка пытался его сделать, — говорил он о зяте. — Но не смог. Он силён по магнитофонам: на заводе Петровского работал. Сплясать может каждый. Но не каждый скоморох! — в его голосе прозвучали укоряющие нотки. — Нечего было соваться. Нужно знать своё дело. Я, бывало, никому спуску не давал, если неправильно муку распарили. Нужно веслом шевелить, а рукам жарко: парит! Говорю, если будут комки, без зарплаты останешься. Оно, вроде, сверху ничего, — он показал жестом окружность, подразумевая бак, в котором было тесто, — а сунешь руку — комок. По морде! — он показал кулак.

Генрих Павлович всю жизнь проработал кондитером. Уже два года на пенсии. Он специалист по тортам.

Телевизор у них был «Чайка Ц280», сделанный на нашем заводе. Эти телевизоры я знал наизусть. Я однажды отремонтировал двести телевизоров за одну командировку. Это мой личный рекорд. В среднем по семь телевизоров в день.

Не было звука. Саша искал неисправность не в том узле. Неисправность была в субмодуле радиоканала. А он думал, что в блоке управления. Оба эти узла отвечали за обработку звука.

— Я тоже сделал бы, — смущённо сказал он. — Но им срочно захотелось.

Саша — узаконенный цеховик. Открыл с приятелем собственное производство. Они делают мягкие уголки — угловой диван и два кресла. Буквально несколько лет назад частное производство было запрещено. А сейчас — можно.

— Мы уже двести сорок комплектов сделали, — удивлённо сказал он, как будто сам не верил этому.

— А как реализуете?

— Через магазин. Всё раскупают, — и вдруг торопливо плюнул три раза через левое плечо.

— Между прочим, плевать надо через левое плечо, — поучительно сказал Генрих Павлович.

— А я через какое?! — тот с недоумением посмотрел на него. — Через левое!

Саша не знает, куда поехать летом в отпуск. Он поднял тему отпуска из-за весны: была середина мая.

— Езжай в Анапу, — предложил я. Я регулярно ездил в Анапу. У меня в этом черноморском городе жила тётя — родная сестра моего отца.

— Вот ты про Сибирь сказал, — вдруг с тёплой ностальгической интонацией сказал Генрих Павлович. — Я сразу вспомнил Красноярск. Как жил в детдоме. Детские годы незабываемые.

— Он про Анапу сказал, — поправил Саша и удивлённо посмотрел на него.

— Ах, про Анапу. В Анапе я не был.

Меня пригласили к столу и угостили тортом, который сделал Генрих Павлович. Мне понравился его торт. Такие в магазине не купишь.

— Вкусный, — сказал я.

Он сдержанно улыбнулся:

— Я сорок четыре года лепёшки делал.

— Так торт называется на профессиональном жаргоне?

— Сапожник бывает пьян в стельку, — кивнул он, приведя пример профессионального жаргона. — Кондитер — в лепёшку. Печник — в дымину. Портной — в лоскуты. Ещё кто там у нас? Железнодорожник — в дрезину!

31. НЕПРАВИЛЬНОЕ УДАРЕНИЕ

Впервые я узнал о селе Холмогоры, районном центре Архангельской области, наверное, когда учился в школе на уроке физики. Рядом с этим селом в деревне Мишанинская родился великий русский учёный М. В. Ломоносов.

Слово «Холмогоры» у нас произносится с ударением на третий слог — «Холмого́ры». А у них произносится с ударением на первый — «Хо́лмогоры», изменяющее звучание слова до неузнаваемости. Когда на автовокзале объявили посадку на автобус до села Хо́лмогоры, я не понял, что это мне. Я вышел на перрон только потому, что до отправления автобуса осталось десять минут.

Неправильное ударение сбивало с толка не только меня. Я покупал билет на поезд до архангельского посёлка Коноша. Кассир ответила мне, что у них нет такого посёлка. Так и сказала. Говорит, нет такого посёлка! У нас это слово произносится с ударением на второй слог — «Коно́ша». А они произносят с ударением на первый — «Ко́ноша»!

32. СТОЛИЧНЫЙ ГОВОР

Я ремонтировал импульсный блок питания телевизора, — небольшую монтажную плату, густо усеянную полупроводниками, сопротивлениями, конденсаторами, — в мастерской, низком, невзрачном помещении со стеллажами, на которых стояли телевизоры, магнитофоны, радиоприемники, покрытые толстым слоем пыли. Рядом со мной за столом сидел Василий, местный телемастер, мужчина тридцати лет, с вытянутым лицом, жёлтыми прокуренными зубами. Он смотрел на то, как я работаю, с напряжённым вниманием.

Хлопнула входная дверь. Я поднял голову и увидел низкорослого дедушку, с белой бородой, в телогрейке, ватных штанах, валенках с блестящими галошами.

— Мастерска здеся? — спросил он, деловито озираясь.

— Здеся, атец, — ответил Василий.

— Тялевизер привезти можна?

— А какой тялевизер-та?

— «Рякорд».

— А скока яму лет?

— Да лет двадцать будят.

— А живёшь где?

Дедушка назвал какую-то деревню.

— А у вас в деревне, в лясу авраг есть?

— Должно быть, наверна. А чяво?

— Выкень свой тялевизер в авраг, — не мучь себя и других!

Здесь, в селе Теньгушево, районном центре Мордовской АССР, наверное, все говорили, примерно, так, как этот старик и Василий. Мне трудно передать все интонации, особенности их говора: «сямнадцать», «у нас всяго ничаво», «скажошь тожа», «выкличать свет». Я не могу утверждать наверняка, но имя «Саша» они, кажется, произносили «Са-Аша», слово «автобус» — «автобу-Ус».

Если бы село Теньгушево было столицей России, местный говор считался бы правильным, а московский, на котором говорят дикторы центрального телевидения, — забавным, неправильным. Москва тоже была когда-то глухой деревней! Все жителей нашего государства постепенно научились бы теньгушевскому говору. Учёные увековечили бы в словарях столичное теньгушевское произношение.

Я сразу определил причину, почему не запускался блок питания телевизора: дефект был распространённым — технологическим браком. Была не пропаяна перемычка между двумя сопротивлениями.

Простившись с Василием, я пошёл на автостанцию.

Зима закрасила посёлок в чёрно-белый цвет. С одной стороны тротуара были низкие дома, палисадники, огороды, заваленные снегом, с другой стороны — частокол тополей с обрезанными кронами, автомобильная дорога.

Было интересно идти по посёлку и думать о том, что я больше никогда сюда не приеду, что я был здесь в первый и последний раз.

Зал ожидания автовокзала представлял собой маленькую комнату с низким потолком, круглой кирпичной печкой. Справа, у стены, сидели на лавке несколько старушек, одетые, примерно, одинаково — в пальто и шерстяные платки. А в центре комнаты стоял белобородый дедушка — тот самый, знакомый по мастерской! Тогда он был в телогрейке, сейчас — в новой чёрной шубе из овчины.

— Как тулуп, как? — спросил он, оглядывая себя. Счастливый вид старика давал понять, что тулуп ему нравится.

— Хорош, — согласились старушки.

— Как сшит, как?

— Жаниться можно!

— Жаниться нельзя, — с деланным сожалением сказал дед. — У меня ета не работат, — не стрелят!

— Гарюче кончилось!

— Но не всягда, — подумав, сказал дед.

— А сколь шкур отдал?

— Шесть шкур.

— А сшил кто?

— Верка.

— Котора в КБО работала?

— В КБО. Хорошо, што ль, сшила, Верка-та?

— Хорошо. А сколь взяла?

— Сто шестьдесят пять целковых!

— Мало взяла.

— Ну, так сходи, — скажи ей! Могу дать адрес.

— Отбярут ево у тябя и убягут.

— А кто отбярёт?

— Кто отбярёт? Да я отбяру и убягу!

33. ПОДРАБОТКА

— В «Радиотехнике» сегодня кассеты выкинут, — сказал Виктор Зуев мне. — Можно подзаработать.

— Интересно, каким образом?

— Один мой знакомый работает в студии звукозаписи. За каждую кассету он даст рубль сверху.

— У меня всего десять рублей.

— С деньгами проблем не будет. Главное, твоё участие.

Меня удивило, что Виктор знал о продаже кассет и подготовился: приехал на работу с большой вместительной дорожной сумкой. По всей видимости, он узнал от своего знакомого, работника звукозаписи, а тому сообщил кто-то из работников магазина. Человеку с улицы такая информация была недоступна.

Наконец мы получили заявки на ремонт телевизоров и поехали в магазин.

Сначала людей, ждавших открытия магазина, можно было пересчитать по пальцам. Незаметно их стало много и с каждой минутой становилось ещё больше. Чем меньше оставалось времени до открытия, тем кучнее люди жались к двери. Наконец дверь открылась и все хлынули в магазин.

Мы удачно проскочил проём двери — в центре толпы. Крайних прижало к косякам. И побежали к кассе.

Кассета стоила шесть рублей. Отпускали по десять кассет в одни руки. А мы покупали по сорок!

Мы стояли в кассу, заняв друг другу очередь, — между нами было три-пять человек. Получив четыре чека, опять занимали очередь специально с небольшим интервалом, и бежали в соответствующий отдел. Подавали продавцу целлофановый пакет. А потом высыпали кассеты в дорожную сумку.

Виктор подошёл к мужчине в модном драповом пальто, неприметно стоявшему в стороне. Что-то сказал ему. И тот вдруг дал ему несколько новеньких сотенных купюр! Виктор подходил к тому мужчине ещё два раза.

Магазин распродал все кассеты меньше чем за час.

Мы успели купить сто шестьдесят кассет.

— Значит так, — Виктор указал на распёртую дорожную сумку. — Мы заработали по восемьдесят рублей. Правильно?

Он рассчитался со мной. Я заработал половину месячной зарплаты. Меня поразило, с какой лёгкостью можно зарабатывать деньги.

На улице Виктор передал давешнему мужчине сумку. Тот положил сумку в багажник автомобиля. В том автомобиле сидели два парня. Они опять поговорили о чём-то. Затем сели в автомобиль и уехали.

34. ПЕРВЫЙ МИЛЛИОН

Если бы несколько лет назад мне сказали, что я заработаю миллион рублей, я подумал бы, что стал цеховиком. Ограбить банк — этот вариант полностью исключался. Значит, остаётся одно, — я стал цеховиком. Я даже в фантастическом случае не мог предположить, что рубль обесценится в тысячу раз!

Например, билет на самолёт до Анадыря, административного центра Чукотки, раньше стоил сто девяносто три рубля. А сейчас — двести пятьдесят одна тысяча. Я до сих пор не могу привыкнуть к этим безумным цифрам.

Называют разные причины скачка цен. По моему мнению, причина заключается в непреодолимом желании некоторых товарищей купить всю страну за бесценок.

Помню, какой-то мужчина объявил с экрана телевизора, что один доллар должен стоить сто рублей. Я не знаю, кто это был, и почему он это сказал. Он подразумевал ещё тот советский рубль, в который все верили и копили на чёрный день. Не только я не поверил своим ушам, но и ведущий передачи, недоверчиво засмеявшийся, когда тот мужчина назвал это соотношение справедливым. Уличные спекулянты продавали доллары по десять рублей. А этот мужчина сказал сто. То есть можно привезти из Америки миллион долларов и купить на эти деньги завод, который стоит сто миллионов рублей. Но рубль не мог стоить так дёшево! Моя зарплата в этом соотношении была всего два доллара.

Цены выросли на всё — вслед за курсом доллара. В конце 1991 года он стоил сто семьдесят рублей, а в конце 1994 — три с половиной тысячи. Никто не хотел работать себе в убыток. Килограмм масла стал стоить тысячу рублей. Раньше столько стоил крутой мотоцикл. Наши телевизоры раньше стоили семьсот пятьдесят рублей. Спекулянты продавали их за полторы тысячи. Завод тоже стал продавать за полторы, а потом — за четыре тысячи рублей. Я думал, что их никто не будет брать. Кому они нужны за такие бешенные деньги? Но их всё равно брали. Потом они стали стоить сорок тысяч. Их по-прежнему брали! А сейчас — семьсот тысяч.

Свой первый миллион рублей я заработал на Чукотке.

Я жил десять дней в гостинице аэропорта Анадыря, ожидая самолёт до Эквекинота. Погода была нелётная. Самолёты из Москвы прилетали. А местные линии не работали. Вскоре мест в гостинице не осталось.

Была зима. В коридоре гостиницы было холодно, как поздней осенью на улице. Колыхающиеся шторы на окнах всегда висели под небольшим углом: их отклонял и колыхал ветер, постоянно дующий через щели рассохшихся рам. Окно моего номера было наглухо закрыто одеялом, приколоченным гвоздями. В номере было ощутимо теплее, чем в коридоре, но я всё равно спал в одежде, укрывшись одеялом и зимней курткой.

Цены на Чукотке были выше, чем у нас в Горьком. Например, котлета в столовой аэропорта стоила три тысячи рублей. Меня поразила эта цена, казалось бы, уже привыкшего к высоким ценам. Полноценный обед обходился в семь тысяч. У нас в Горьком можно было пообедать на полторы тысячи. Раньше прекрасный мясной шницель стоил тридцать копеек. А котлета, в которой было половина хлеба, стоила ещё дешевле. То есть цена котлеты выросла в десять тысяч раз!

Я не мог себе позволить обедать в столовой: мои суточные были всего две тысячи рублей. Все десять дней я питался рыбными консервами, купив их в магазине, который находился в посёлке рядом с аэропортом. Самая короткая дорога в посёлок была через стоянку самолётов у аэровокзала. Естественно, я пошёл короткой дорогой: погода была неимоверно холодная. Вахтёр, сидевший в будке у шлагбаума, грозно постучал в окно, требуя показать пропуск. Я не остановился. И он не вышел, не желая морозиться. Консервы в магазине стоили приемлемо — каких-то двести-триста рублей в зависимости от сорта рыбы. Даром, — по сравнению с ценами в столовой. А также я купил большую железную банку с компотом, чтобы заваривать в ней чай. Я люблю чай. Стакана чая мне было мало.

Наконец свершилось чудо: погода наладилась. Мы полетели в Эгвекинот. В аэропорту прибытия был сильный боковой ветер. По моему мнению, при заходе самолёта на посадку мы чуть не разбились. Нас сначала мотнуло в бок, а потом мы вдруг провалились. Не знаю, насколько глубоко провалились, но мне показалось достаточно, чтобы удариться о лёд залива: самолёты здесь заходили на посадку над морским заливом. Летом кажется, что садишься прямо на воду. Земля и плиты аэродрома появляются в последний момент перед касанием. Вскоре наш самолёт снизился почти к самому льду. И нас опять неуправляемо сильно кинуло вниз, — казалось, прямо на торчащие торосы! Никто не убедит меня, что это была штатная посадка. Я летаю уже восемь лет, но такой посадки у меня ещё не было. Я вышел из самолёта с чувством облегчения, — и вдруг встречный ветер меня сильно толкнул в самолёт. Если бы я знал, что в меня ударит ветер, я бы приготовился — согнулся бы, подался бы вперёд. А я вышел обычно, как из квартиры, и не упал только потому, что успел схватиться за косяк двери.

Мои опасения о ненормально высоких ценах на всей Чукотке не подтвердились. В Эквекиноте полноценный обед в столовой стоил, как котлета в Анадыре, — три тысячи рублей. Я обедал в столовой. А завтракал и ужинал в гостинице экономными бутербродами.

Я заработал в Эквекиноте восемьсот тысяч рублей, Иультине — двести тысяч и Мысу Шмидта — сто тысяч рублей.

На торговой базе Эгвекинота я отремонтировал тридцать телевизоров одного московского завода. Двадцать пять тысяч за телевизор плюс стоимость радиодеталей, — такие расценки были у местной мастерской. А я сказал, что отремонтирую за двадцать тысяч, включая стоимость запчастей. У нас в Горьком ремонт телевизора стоил десять тысяч. Естественно, эту работу отдали мне. Остальные деньги я заработал, отремонтировав телевизоры у местных жителей.

Если бы я купил на эти деньги доллары, то в конце года смог бы их продать за два миллиона рублей: за год рубль обесценился в два раза.

И ВСЕ ДЕЛА

ХОРОШИЙ ЗНАК

1

Я поступил на курсы телемастеров, решив получить нужную, востребованную профессию, и отнёсся к учёбе серьёзно, основательно. Мой выбор был осознанный. Я учился для себя, был заинтересован в конечном результате. Мне хотелось определиться с профессией на годы.

Помню, меня сильно угнетало, что я не понимаю принципа работы электронных ламп, полупроводников, путаюсь в электрических схемах. Сразу приходило на ум, что я ограниченный. Хотелось посыпать голову пеплом, взять простынь и пойти на кладбище. Но всё-таки я понял принцип работы электронных ламп, полупроводников, научился разбираться в электрических схемах. Недавние подозрения, страхи о своей ограниченности теперь казались мне надуманными. Меня неприятно поразило, что я склонен к мнительности.

Потом я устроился на телевизионный завод, — в эксплутационно-ремонтный отдел, — и сразу начал терзать себя мыслями, что не смогу научиться ремонтировать телевизоры.

Наш отдел занимался предторговым ремонтом телевизоров. Регулировщики ездили по всей стране, — ремонтировали телевизоры в магазинах и торговых базах. Ещё отдел занимался гарантийным ремонтом.

Хорошим специалистом не станешь, имея за плечами только теоретическую подготовку. То же самое, например, в шахматах: знание правил игры и умение играть — разные вещи. Нужна практика. У меня не было практики. Я успокаивал, убеждал себя, что другие регулировщики тоже люди, простые смертные, что у них не семь пядей во лбу. Я успокаивал себя, как мог, но мне всё равно казалось, что я никогда не смогу научиться ремонтировать телевизоры!

Относительно быстро приобрести необходимый опыт я мог только в командировке, — под руководством опытного регулировщика. Некоторые регулировщики ремонтировали до ста телевизоров за одну командировку. Обычным количеством было тридцать-сорок телевизоров.

На работе в городе у меня такой богатой практики не будет. Кроме того, частная квартира — не учебный класс. Не каждому владельцу телевизора понравится, что на примере его телевизора обучают молодого специалиста.

Ещё можно было получить практику в мастерской отдела. В мастерской были созданы идеальные условия для работы. Полноценное освещение рабочего места и дополнительное оборудование для ремонта. Регулировщики не тратили время на переезды. У них всегда был под рукой необходимый запас запчастей.

Первые дни моей работы в отделе мне показались самыми тягостными: я изучал книгу с описанием принципиальной схемы телевизора, которую дал мне начальник нашего подразделения Захаров. Я изучал эту книгу неделю. Можно изучать ещё неделю. Но ничего не изменится. Я знал, как телевизор работает.

Утром в комнате регулировщиков было многолюдно и шумно. Одни уезжали в командировки; другие возвращались — составляли авансовые и технические отчёты; третьи получали заявки на гарантийный ремонт. Все делились какими-то впечатлениями, новостями. На меня никто не обращал внимания. Я ощущал себя посторонним. К одиннадцати дня я оставался один. Время до окончания рабочего дня тянулось неимоверно медленно.

Приятным разнообразием, скрасившим первые скучные дни моей работы в отделе, стало задание Захарова помощь регулировщику Андрею Нилову привезти в магазин, продающий радиоаппаратуру, корпус от телевизора. Деревянный корпус телевизора требовал замены: разошёлся один из склеенных швов.

Нилов был моим сверстником. Работал в отделе уже три года. Говорил с незаметным деревенским акцентом. Сначала я думал, что мне это показалось. А он, действительно, был родом из деревни. Жил в заводском общежитии.

Оказалось, что кроме телевизора с развалившимся корпусом, были неисправны ещё два. У одного был неисправен блок цветности, у другого — радиоканала. Нилов, поручив мне заменить корпус, занялся этими телевизорами.

Сначала я вытащил все блоки телевизора. Работал медленно, как сапёр, боясь что-нибудь поломать. Нилов контролировал мои действия. Он дал мне торцовый ключ с длинной ручкой, с помощью которого я снял крепёжные гайки кинескопа. Когда ставил блоки на место, долго искал ответные разъёмы. Я был сосредоточен настолько, что даже покрылся испариной.

У телевизора, который ремонтировал Нилов, изображение напоминало негативный снимок. Он подозвал меня к себе.

— Линия задержки, — назвал он, по его мнению, неисправную радиодеталь. И оказался прав. Линия задержки яркости была замкнута на землю.

В другом телевизоре не было звука. Он нашёл дефект с помощью кадрового импульса, пропуская его в узлы канала звука. Усилитель мощности и усилитель промежуточной частоты оказались исправными: динамик, воспроизводя кадровый импульс, издавал громкий звук, напоминающий пулемётную очередь. Затем он приложил кадровый импульс к детектору промежуточной частоты. А в ответ — мёртвая тишина: диод детектора оказался оборванным.

— А ты быстро научился ремонтировать телевизоры? — я с удивлением посмотрел на Нилова.

— Ты тоже научишься, — сказал он.

Я не разделил его уверенности: откуда он знает? Может, я окажусь неспособным к такой работе.

Живое общение с Ниловым стало для меня единственным светлым воспоминанием за первую неделю моей работы в отделе.

Склонный к мнительности, я опасался, что меня обвинят в профнепригодности. Возможно, через месяц Захаров скажет мне, что я работаю давно, и предложит самостоятельно ремонтировать телевизоры. Если я не хочу опозориться, мне надо срочно набираться опыта! Чем быстрее я начну, тем лучше.

Мои страхи были, как всегда, надуманными. Захаров не отправил бы меня одного в командировку даже через полгода. Я измерял время днями, неделями. Захаров — месяцами, годами. Неопытный регулировщик станет более-менее нормальным специалистом минимум через год.

Мысль о том, что меня обвинят в некомпетентности давила на меня, висела, как дамоклов меч! Я не мог больше думать ни о чём другом! Наконец моё терпение лопнуло. Я сказал Захарову, что хочу ремонтировать телевизоры под руководством опытного специалиста: могу поехать в командировку, ходить по адресам или работать в мастерской. Захаров, оценивающе посмотрев на меня, сказал, что отправит меня в командировку в Кулебаки и Выксу, два районных центра нашей Горьковской области, с регулировщиком Виктором Бояровым.

Если бы у меня был выбор, я предпочёл бы поехать в командировку именно с этим регулировщиком!

Виктор недавно вернулся из командировки. Был в городах Петропавловск-Камчатский и Вилючинск. Мне говорили, что регулировщики, ездят по всей стране, но что они ездят так далеко, я никак не ожидал! Он вошёл в комнату в овчинной шубе с добротным суконным верхом, унтах, собачьей лохматой шапке. Его появление вызвало доброжелательное оживление, интерес.

Виктор был старше меня лет на десять. Высокого роста, сильный, с волевым лицом, густыми кудрявыми волосам, он напоминал землепроходца, первооткрывателя, закалённого тяжёлой дорогой, суровым климатом.

Мне показалось хорошим знаком, что в свою первую командировку я поеду с ним. Можно не отремонтировать телевизор в соседнем доме, но, наверное, нельзя — в Петропавловске-Камчатском, до которого сначала нужно пролететь на самолёте восемь часов. Плохого специалиста не послали бы на Камчатку.

2

Я сидел за общим столом с регулировщиками. Все разговаривали. Было шумно, как на вокзале. Поэтому я не слышал, о чём говорили Виктор и Захаров в другом конце комнаты, где у Захарова был персональный стол. Мне, кстати, было всё равно, о чём они говорили. Я понял, что они говорят обо мне после того, как они оба оценивающе посмотрели на меня.

Виктор подал Захарову пол-литровую стеклянную банку. Тот не сразу взял банку: подумал о чём-то. Неуклюже нагнулся под стол. Виктор опять сказал что-то — убедительно, уверенный в своей правоте. Красный от натуги Захаров выпрямился, посмотрел на него с плохо скрываемым раздражением. И вдруг они оба опять посмотрели на меня! Наполнив банку какой-то жидкостью, Захаров недовольно вернул её Виктору.

Мы зашли в мастерскую отдела. Регулировщик Иван Скляров, одного, примерно, возраста с Виктором, лет тридцати пяти, широкий, как комод, ремонтировал телевизор: замерял прибором напряжение. Белый дымок канифоли струился с жала паяльника, стоявшего на железной подставке. Иван с ожиданием посмотрел на Виктора. Тот поставил на стол пол-литровую банку, наполненную белой прозрачной жидкостью примерно наполовину. На изрытом оспинами лице Ивана сразу появилась лучезарная улыбка, заблестели золотые зубы.

— Что это? — я указал на банку.

— Спирт, — ответил Виктор.

Иван положил на стол закуску — лук и хлеб.

— Его, разве, можно пить? — удивился я: этим спиртом смывали канифоль после ремонта монтажной платы телевизора!

— Весь завод лопает. А я говорю, налей и его долю, — Виктор кивнул на меня. — У Захарова рожу-то повело, но налил!

— Я говорил тебе, что Сашка заклеил лодку? — спросил Иван.

Они оба вдруг несдержанно засмеялись, как будто им рассказали очень смешной анекдот. Позже я узнал, что этот Сашка был хозяином резиновой лодки. А проткнул её некий Николай, напоровшись у берега на что-то острое.

Они вспомнили много других историй и знакомых. В отличие от меня, им было интересно и весело: я не знал предысторий, а отдельные фразы не вызывали у меня никаких ассоциаций.

У телевизора, работавшего в мастерской, не было отрегулировано сведение электронных пушек кинескопа: контур изображения был трёх цветов — красный, зелёный и синий. Изображение в центре легко сводилось — магнитами на пушке кинескопа. А по краям свести было трудно — переменными сопротивлениями и индуктивностями блока сведения.

— Вы покажете, как делать сведение? — со слабой надеждой спросил я: им было откровенно не до меня.

— Сейчас мы тебе покажем! — пьяно хохотнул Иван.

Спирт закончился. Последние сплетни рассказаны. Иван убрал закуску со стола. А Виктор объявил мне, что нам нужно получить аванс для командировочных расходов и радиодетали.

Мы пришли в бухгалтерию. Я понятия не имел, сколько понадобится денег для командировки. Общая сумма аванса складывалась из расходов на транспорт, гостиницу и суточные. Я не знал этих цен даже приблизительно. Виктор, подумав немного, написал в авансовом ордере сорок рублей. Я написал столько же. Он не сказал мне, сколько понадобится денег и почему именно столько, как будто был один. Затем мы куда-то пошли, — Виктор не сказал куда. Как оказалось, к главному бухгалтеру и начальнику финчасти. Без их подписей нам не выдадут в кассе деньги. Их кабинеты находились в разных концах заводоуправления. Виктор быстро шёл впереди меня, не оборачиваясь, сворачивал из одного коридора в другой. Я едва успевал за ним. Если бы я отстал, то мы, наверное, потерялись бы.

Он вызвал из кабинета, который находился рядом с кабинетом начальника финчасти, молодую женщину. Они были рады друг другу, говорили заинтересованно. Потом женщина вернулась к себе. А мы пошли дальше.

— А это, кто такая? — я задал, сам того не подозревая, возможно, нескромный вопрос: они могли быть любовниками.

— Лена, — подумав, ответил он.

На складе мы упаковали в объёмную коробку телевизионные блоки, необходимые для командировки. На автовокзале сдали коробку в камеру хранения, купили билеты. На этом наш рабочий день закончился.

— Значит так, — подытожил Виктор, — в Кулебаках у нас один телевизор с дохлыми блоками. Завтра приезжаем — делаем. В пятницу вернёмся домой. Лена меня будет ждать, — он сделал паузу, подчеркнув значимость момента. — В понедельник опять встречаемся на автовокзале, — едем в Выксу. Кровь из носа, — делаем все телевизоры. Домой вернёмся в среду. На работу выйдем в понедельник.

Сегодня была среда. Мы вернёмся из Кулебак домой в пятницу. Виктор встретится с Леной. А в понедельник поедем в Выксу.

Города Кулебаки и Выкса находились в одной стороне. До них было примерно двести километров. А между ними — сорок. Поездка из Кулебак в Выксу через Горький подразумевала лишние финансовые расходы. Мы выписали аванс по сорок рублей. На билеты уйдёт половина. А ёще гостиница и суточные. Я выписал бы больше денег, если бы знал, сколько придётся отдать за билеты!

— А нам хватит аванса?

— Хватит. А если не хватит, — закалымим. И не забывай, что в следующую среду мы будем дома. А в пятницу ты сходишь на автостанцию, дождёшься автобуса с Выксы, возьмёшь у пассажиров два билета для отчёта, — и все дела.

3

Вечером я долго не мог уснуть. Мне было не до сна: меня волновали мысли о предстоящей командировке. Утром, помятый и не выспавшийся, позавтракал вяло, без аппетита. Мама тоже поднялась рано. Собрала в дорогу перекусить.

Салон автобуса, на котором я ехал на автовокзал, не обогревался. Пассажиры сидели нахохленные. Дыхание, превращаясь в пар, струилось к потолку. Немого походило на то, что мы едем в морозильной камере: стёкла и стены салона покрывала толстая изморозь, подсвеченная жёлтыми лампочками. Пальто, перчатки и ботинки, утеплённые мехом, не спасали меня от мороза. Время от времени, оттопыривая перчатки, я дул на окоченевшие пальцы, стучал ногу о ногу.

Я вышел на остановке и окунулся, провалился в ледяное предрассветное утро, со светящимися окнами квартир, чёрными замёрзшими деревьями, тусклыми серыми сугробами.

Зал ожидания автовокзала был наполнен народом, гулом разговоров, громкими объявлениями, неярким, приглушённым освещением.

Виктора не было. Это следовало ожидать. Наш автобус отправлялся через час. Я не ожидал, что доберусь до автовокзала так быстро.

Я получил в камере хранения коробку с телевизионными блоками, тяжёлую, объёмную, обвязанную бечёвкой, и пошёл в зал ожидания. Нести коробку, заполненную разновесными блоками, было неудобно. Её центр тяжести получился впереди; казалось, что коробка постоянно за что-то задевает.

А Виктора всё не было. Чем меньше оставалось времени до отправления автобуса, тем больше я нервничал. А когда объявили посадку, растерялся: Бояров опоздал, и что теперь делать? Одному ехать бессмысленно. У меня не было опыта ремонтировать телевизоры. Не зная, как быть, я взял свои вещи — сумку, коробку с телевизионными блоками, — вышел на улицу и сразу увидел Виктора!

Он курил на крыльце автовокзала, с белыми заиндевевшими усами, в богатой дублёнке, косматой шапке из собаки, дорогих импортных зимних ботинках. Его дорожная сумка была перекинута через плечо. «Дипломат» с радиодеталями стоял у ног. Он посмотрел на меня так, как будто заранее назначил мне встречу здесь, на крыльце автовокзала, за десять минут до отправления автобуса!

Автобусы стояли на посадку под длинным высоким навесом. Их выхлопы в морозном воздухе, жёлтом от света уличных фонарей, клубились белым дымом.

Я вдруг увидел на дублёнке Виктора, — на спине у воротника, — клеймо из нескольких цифр:

— Что это?

— Меня на Сахалине два раза останавливали, — его лицо приняло усталое выражение. — Говорят, что это номер воинской части. Надоели до ужаса! Что, вроде, я украл дублёнку и всё такое прочее.

Мы заняли свои места в тёплом и комфортабельном автобусе. Я расслабился. Снял шапку, расстегнул пальто. Посмотрел в окно на пассажиров, стоявших в очереди на посадку на соседний автобус, окутываемых паром дыхания, в наглухо застёгнутой верхней одежде. Они напоминали нахохлившихся воробьёв.

— Ну и холодина на улице, да? — сказал я.

— Разве это мороз? — снисходительно ответил Виктор и тоже посмотрел в окно. — Ерунда это, а не мороз. Однажды полетели с Иваном Скляровым в Норильск, стюардесса сообщает, что высота десять тысяч, за бортом минус шестьдесят градусов. А приземлились, она говорит: «В Норильске минус пятьдесят девять». Ха-ха! Всего на один градус! Вот где был мороз! Я был одет не так, как сейчас — шапка в два раза больше, чем эта, унты эти, полярные. И шуба — не обхватишь. Броня! Мне хоть бы что, а Иван сморщился, закряхтел. У тебя, что в торбе-то?

— В сумке?

— В торбе.

— Мыло и зубная паста. Туалетные принадлежности, короче говоря. Ещё взял поесть. Мать положила курицу.

— Это хорошо, — он одобряюще посмотрел на меня. — Матушка у тебя заботливая.

Наконец мы поехали. Шофёр включил радио. Исполняли песни по заявкам радиослушателей. Пел Кола Бельды: «За спиной летит снежок. Мчатся нарты с кручи. Паровоз — хорошо, пароход — хорошо, самолёт — ничего. А олени лучше!».

Хотелось бы посмотреть на того человека, который заказал эту песню. Я, например, никогда не заказал бы. Я слышал её уже много раз, — может быть, раз пятьсот: её постоянно транслировали и по радио, и телевидению.

Несколько оленей резво тащили нарты, в которых сидел оленевод. Лес таёжный и густой пролетал мимо. На ишаке, трамвае и самолёте тоже ехать хорошо, но на оленях — лучше!

Я вдруг учуял вкусный ароматный запах апельсина: кто-то из пассажиров начал есть апельсин.

— Нашли место, где жрать, — недовольно поморщился Виктор, тоже учуяв этот запах. — И теперь все должны пускать слюни.

— Ты давно на заводе работаешь? — спросил я.

— Одиннадцать лет. А что?

— Везде, наверное, побывал.

— Не везде, — подумав, ответил Виктор.

Однажды я ездил по туристической путевке в Ульяновск и Казань по ленинским местам. В. И. Ленин родился в Ульяновске и учился в Казани.

— А в Казани ты был?

— Был.

— А в Ульяновске?

— Был.

— И в Одессе? — Я удивлённо посмотрел на него: неужели он тоже был в этом городе. Я много раз слышал про этот знаменитый черноморский город из песен и анекдотов.

— Был! — вдруг засмеялся Виктор.

Тёмное зимнее утро незаметно уступило место сумрачному дню. Облака были низкие и сплошные, как будто небо замазали однотонной серой краской.

Хвойный непролазный лес, заваленный снегом, чередовался с обширными заснеженными полями. Нельзя было понять, где заканчивалось поле и начиналось небо: горизонт был размытым, без чёткой разграничительной линии.

— А зверьё тут водится, — Виктор смотрел в окно. — Вон сохатый прошёл. Следы видишь? — он указал на обочину.

Я посмотрел, но ничего не увидел, кроме сугробов и мелькающих заснеженных сосен и елей.

— Я сам охотник. Осенью постоянно брожу в лесу с ружьишком. У моего друга две борзые — кого хочешь загоняют. Не зайчишка ли пробежал? Эх ты, точно! Его следы! — он азартно ткнул пальцем в стекло.

— А ты быстро научился ремонтировать телевизоры? — прежнее опасение, что я не смогу ремонтировать телевизоры, опять овладело мной.

— Научишься. Не переживай.

Я опять, как в случае с Ниловым, не разделил его уверенности. Откуда они знают, что я научусь ремонтировать телевизоры? Получалась какая-то ерунда: я сомневался в своих способностях, а они не сомневались!

Виктор положил «дипломат» на колени и достал из него газету. «Дипломат» был красивый — из тёмно-серого пластика, с никелированными замками.

— Импортный? — предположил я.

— Индийский, — кивнул он, накрывая «дипломат» газетой. — Достал по блату. Замки эти только ломиком можно вскрыть. Стол готов. Где твоя курица?

Я достал курицу. Нежное мясо, запечённое с чесноком и майонезом, таяло во рту. Пассажиры, учуяв вкусный запах, заоборачивались.

— Я даже на Северном полюсе был, — вдруг сказал Виктор. — Когда летел на Камчатку. Стюардесса сказала, что мы летим над Северным полюсом.

По радио передавали новости. Сообщалось об одной из возможных причин недавней гибели американского космического корабля многоразового использования. Услышав впервые о катастрофе, я подумал не без злорадства: «Дохвастались. Лучший в мире!» Я не сомневался, что экипаж корабля не пострадал. Мне стало не до злорадства, когда я увидел в программе «Время», каким чудовищным фейерверком разнесло корабль. О судьбе экипажа ничего не сообщали. Я был уверен в том, что они спаслись! Сейчас диктор сообщал, что катастрофа произошла, возможно, из-за разрушения турбины в главном двигателе. Потом было сообщено о волнениях на Гаити и высказано предположение, что пожизненный диктатор Дювалье сбежит из этой страны.

Виктор указал на «дипломат»:

— Однажды этот чемодан у меня украли.

— Как украли?

— Спёрли. По пьянке получилось. Я ремонтировал телевизоры напротив дома, — он оценивающе посмотрел на меня: понял ли я, где он ремонтировал телевизоры? Я не понял. Тогда он пояснил: — Мой дом напротив магазина.

— Ты ремонтировал телевизоры в магазине?

— Замки ломиком вскрывали, — удовлетворённо кивнул он, что я понял, где он ремонтировал телевизоры. — Думали там деньги. А там вон чего — радиодетали. Хорошо потом отдали. Ездил по всему Союзу и нормально. А в родном магазине спёрли. Мне было не до «дипломата» после бутылки. А утром, чёрт возьми, где? Ну, мне и говорят, слушай, ты ничего не терял? Конечно, терял, говорю, — «дипломат»! Хорошо отдали. Они думали, что там деньги, грузчики-то.

4

Город Кулебаки у автовокзала напоминал село: дома были одноэтажные, деревянные, огороженные заборами.

Мы ждали автобус до магазина. Подъехал автобус — не наш, как я понял по реакции Виктора. Открылись двери. Толстая женщина в каракулевой шубе, войдя в автобус, сказала другой женщине, своей подруге, оставшейся на улице:

— Чево стоишь? Поехали на двойке.

— Я — на однойке, — та махнула рукой.

Виктор посмотрел на меня с внезапным весельем:

— Ты слышал, как она сказала? На однойке!

Мне тоже показалось забавным, что женщина поедет на «однойке» — на автобусе, который ходил по первому маршруту. Интересно, почему нет слова «однойка», но есть слова «двойка» и «тройка»? По моему мнению, логично: «один» — «однойка», «два» — «двойка», «три» — «тройка».

— Деревня, — пренебрежительно сказал Виктор. — Но мы тут долго не задержимся. Здесь два автобуса. Ходят по кругу. Один — по часовой стрелку, другой — против часовой.

Увесистая коробка со смещённым центром тяжести оттягивала мне руку. Мы неправильно упаковали телевизионные блоки. Тяжёлый блок питания нужно было поставить посередине. А более лёгкие радиоканала и развёрток по бокам. Я был готов тащить эту коробку хоть на край света! Для меня всё было ново. Рано или поздно я самостоятельно начну ездить в командировки. Мне нужно всё запомнить, понять.

В магазине Виктор сказал продавцу, что ему нужна заведующая. Продавец показала, где её кабинет. Узнав, откуда мы, заведующая удовлетворённо улыбнулась и сказала, что у них бракованных телевизоров сорок штук.

— Сколько?! — поразился Виктор и, ошалело посмотрев на меня, воскликнул: — Ну, Захаров, скотина! Один телевизор! Ничего себе, один! Так, — он обратился к заведующей. — Нам нужна гостиница!

— Сейчас узнаю.

— Ночевать будет негде, — уедем! — пригрозил он.

Большой склад магазина был забит упакованными в коробки телевизорами: от стены до стены и до потолка — в несколько рядов! Я никогда не видел сразу столько телевизоров — сорок штук! — и открыл рот от удивления. Здесь же было оборудовано место для ремонта — несколько столов, сдвинутых к стене.

Сначала грузчики принесли телевизор, для которого мы привезли новые блоки, — радиоканала, питания и развёрток. Этот телевизор уже ремонтировали несколько раз. Я обратил внимание на надписи на упаковочной коробке:

«Нет растра. Нужна ОС- 90ЛЦ2. 04.10.85».

«ОС-ка нормальная. Нужен ТВС. 06.11.85».

«Ну и мастер тут побывал. 27.11.85».

«Ну и мастера тут побывали! 11.12.85».

— Чего расчитался? — внезапно грубо спросил Виктор. — Схватил отвёртку! Снимай заднюю стенку. Сорок штук! А он читает мерзость какую-то. И вообще, куда не посмотрю, кругом одна мерзость!

Бояров оскорбил меня. Он обозвал меня мерзостью! Откручивая шурупы задней стенки, я с новым интересом посмотрел на Боярова. Раньше я не придавал значения, что он был выше, мощнее меня.

Он приступил к ремонту и опять выругался:

— Ну, Захаров, скотина! Там всего один телевизор. Один!

Я думал, что Виктор будет обучать меня ремонтировать телевизоры, — комментировать свои действия. Андрей Нилов подробно объяснял мне свои действия. А Виктор ничего не комментировал. Работал молча, как будто был один. Он определил мне задачу — снимать и ставить задние стенки.

Виктор замерял напряжения, смотрел в схему. Я не знал, почему он ищет неисправность именно в этом узле, мне было трудно уследить, в каких точках он замеряет напряжения, почему именно в этих точках и какие напряжения там должны быть. Сужая круг поиска, он отыскал неисправный конденсатор. Заменил его и перешёл к другому телевизору, с которого я снял заднюю стенку.

— Ты можешь объяснить, как нашёл его? — спросил я.

— Некогда. Вот останется одна штука, тогда и покажу. Копайся полдня. Для регулировщика главное что? Он должен уметь очень быстро снимать задние стенки. Понял?!

К закрытию магазина он отремонтировал восемь телевизоров.

— Я как-то в Вологде за один день сделал двадцать пять штук, — устало сказал он, собирая инструменты, коробочки с радиодеталями в «дипломат». — Задействовал грузчиков. Дал им по отвертке. Они выставили мне телевизоры в один ряд, как в шахматах. Работал с утра до вечера без перерыва.

Мы пришли в кабинет к заведующей.

— Чтобы туда-сюда не таскать, — сказал Виктор, — я оставлю «дипломат» и блоки у вас. Да, — он словно бы вспомнил что-то. — Когда у вас приходят грузчики?

— К открытию — в десять, — сказала заведующая.

— В десять мы будем здесь. У вас давно эти телевизоры?

— Получили на прошлой неделе.

— А почему не дали телеграмму?

— Мы их только вчера проверили.

— Повезло Захарову, — сказал Виктор.

В продуктовом магазине мы купили на ужин две бутылки кефира и батон. Виктор решил купить себе селёдку.

— Ты любишь селёдочку, мерзость? Я люблю.

Он опять оскорбил меня, назвав мерзостью!

Мы шли в гостиницу. Было темно, холодно. Свет окон домов говорил о тепле, уюте, сытной еде, комфорте. Я не знал, где находится гостиница и во всём положился на Виктора. Мы вдруг оказались у столовой, находящейся на первом этаже трёхэтажного здания, со светящимися окнами, с высоким крыльцом. Аппетитный запах ужина витал в морозном воздухе. Столовая работала по определенным часам — утром, днём и вечером. До ужина оставалось двадцать минут.

— Пошли, — Виктор подался к двери столовой.

— Для чего тогда продукты взяли, мерзость? — Я тоже обозвал его: если меня обзывают, почему я не должен? Как поставишь себя, так и будут к тебе относиться. Ожидая ответа, я напрягся: неизвестно, как Виктор отреагирует.

Тот насмешливо посмотрел на меня.

— Сейчас поужинаем, — сказал он. — А кефир, батон и селёдку съедим завтра утром.

С этих пор мы стали называть друг друга «мерзостью», «мерзотой», — без обиды, как если бы мы говорили друг другу «спасибо» или «пожалуйста».

В зале столовой было безлюдно. Раздатчица в белом халате перекладывала у стойки тарелки.

— Закрыто ещё, — увидев нас, сказала она.

— Мы ждать не можем, — Виктор сказал тоном, не терпящим возражения.

— Торопитесь?

— Машина ждет, — он кивнул на дверь.

Он сказал первое, что ему пришло в голову. Мне показалось это забавным. Я засмеялся. Виктор и раздатчица с недоумением посмотрели на меня. Я сразу перестал смеяться. Создалось глупое положение.

— А вы не врёте? — недоверчиво спросила женщина.

Виктор всем своим видом дал понять, что это не шутка, что нас действительно ждёт машина. Я тоже выглядел очень серьёзным.

Она подала нам томатный сок, шницель с макаронами, хлеб.

— Я тоже люблю посмеяться, но вовремя, — сказал Виктор, когда мы сели за столик. — Ты сдерживай свои чувства. Вопрос серьёзный, а ему смешно. Мне не понравилось.

Раздатчица наливала в стаканы кофе.

— Понял, там горячий кофе есть, а мы и не знали, — с сожалением сказал Виктор. — Возьмём по стаканчику?

— После томатного сока?

— Для желудка нормально. Ты просто сам не знаешь. У тебя это самомнение!

— Может быть, предубеждение? — поправил я: самомнение — это преувеличенное мнение о самом себе.

— Самомнение! — подумав, опять сказал он.

Гостиница оказалась одноэтажным деревянным домом, барачного типа, придавленная снегом, проступала из темноты неясным контуром, тускло светилась занавешенными окнами.

— Ну, точно, это она и есть! — воскликнул Виктор. — Гостиница «Золотой клоп»! Мы тогда с Иваном здесь жили.

Двухместный номер, в который мы поселились, был длинным и узким, как пинал. Кровати стояли вдоль левой стены впритык спинками.

По телевизору передавали оперу, — пел какой-то мужик с бородой. Виктор сразу переключил на другой канал. Рассказывали о передовом колхозе. Здесь было всего два канала. Так как смотреть было больше нечего, он оставил этот канал.

— С Иваном мы здесь жили летом, — он лёг на кровать. — Комаров было! Как не старайся, а всех не убьешь. И вот ночью комары принялись за работу. Я махал руками, махал — бесполезно. Укрылся простынею с головою, чтобы в лицо не кусали. Просыпаюсь утром — вот такие шишки на теле! Клопы искусали. Спрятался от комаров под простынь, а клопы меня снизу, снизу! — он поднялся с кровати, широкоплечий, с округлыми бицепсами, и переключил телевизор на другой канал. По-прежнему передавали оперу. Бородатый мужчина, выпучив глаза, пронзительно пел. Эта опера вдруг негативно подействовала ему на нервы. — Ну что это? — он раздражённо опять переключил на передовой колхоз. — А может эта, поедим что-нибудь, а?

— Так ведь только что ели!

— Я есть хочу! — он выложил из своей торбы продукты — селёдку, батон, кефир — и начал потрошить селёдку. — Люблю я солёности. Аппетит разжёг, а потом… — он замолчал, подыскивая выражение. — А потом барана подавай!

Селёдку он запивал кефиром.

— А разве можно селёдку запивать кефиром?

— У тебя это самомнение!

В программе «Время» опять сообщали о гибели корабля, говорили о каком-то новом взрывчатом веществе, которое астронавты хотели испытать в космосе. И что теперь командование Береговой охраны обеспокоено поисками какой-то зелёной коробки, прикосновение к которой вызовет мгновенную смерть у человека.

Виктор закурил. Я открыл форточку: я не курил и плохо переносил дым. Виктор вопросительно посмотрел на меня, но ничего не сказал.

А Дювалье все-таки сбежал из Гаити во Францию.

— Надо бы в баню сходить, — Виктор почесал голову. — Ты мне мыла дашь?

— Дам.

— А крем для бритья у тебя есть?

— Есть.

— А то можно кремом вымыть голову.

— Чего?! У меня его осталось мало.

— Да его и надо немножко! Он же пениться, знаешь как! — Виктор затушил окурок. — Слушай, как «Время» закончится, на улице будет минус тридцать градусов. Я уже сплю. Не забудь закрыть форточку!

…Утром я почувствовал, что в номере очень свежо. Форточка оказалась открытой настежь. Я удивился: вчера сам лично закрыл её на защёлку!

— Вить?

Тот лежал лицом к стене. «Он ещё спит», — подумал я. Клопов, должно быть, извели. А комаров зимой не бывает. Я спал хорошо.

Из форточки несло холодом. Я закрыл её. Окно выходило на занесённый снегом палисадник, дорогу и парк. Ветер тормошил промёрзшие ветви деревьев. Палисадник был завален снегом вровень с декоративным забором. Торчали из снега верхушки каких-то кустов.

— Ты чего меня звал? — вдруг спросил Виктор.

— Ты зачем открыл форточку?

— Я не открывал.

— А кто же тогда?

— Не знаю. Сам удивляюсь, — он сел на кровать. — Мне приснился мерзостный сон. Всю ночь кошмар мучил. Будто я пошёл на медведя с перочинным ножом. Он мне вот-вот башку оторвёт. А я его ножом, ножом! — он сделал несколько колющих движений.

Виктор приспособил под писсуар пустую бутылку из-под кефира с широким горлышком. Я узнал об этом, вернувшись из туалета. Туалет находился в другом крыле гостиницы. Я вошёл в номер в тот момент, когда он наполнял бутылку.

— Ты чего делаешь?!

— Не видишь, что ли? — он высунул бутылку в форточку и вылил из неё. — Я всегда так делаю. Неужели я буду шарахаться по коридору, — тем более, ночью? И ты давай. Бутылки жалко, что ли?

Виктор решил побриться. Я предложил ему крем для бритья, но он отказался, сказав, что привык бриться с мылом.

5

Настало время идти в магазин.

— Значит так, — сказал Виктор. — К Ленке я не успеваю. Кровь из носа — сегодня и завтра делаем все телевизоры. В воскресенье отдыхаем здесь. В понедельник утром едем в Выксу!

Виктор оставил свой «дипломат» у заведующей. Я всё время думал о том, что его могут украсть грузчики. Мне постоянно вспоминалась история, рассказанная Виктором на эту тему. «Дипломат» оказался в целости и сохранности.

Я опять снимал задние стенки. А мне хотелось заниматься ремонтом — замерять напряжения, менять радиодетали. В этом деле мало быть зрителем. Надо самому всё «пощупать». А иначе ничему не научишься. Я постоянно с болезненным раздражением помнил о том, что ещё ничего не знаю.

Я снова попросил Виктора объяснить, как искать дефекты, но тот опять с раздражением отказался:

— Сказал же тебе, когда останется последний ящик! Тогда и покажу. Будешь копаться сколько угодно!

Тогда я взял схему и стал смотреть, где он ищет тот или иной дефект, в каких точках замеряет напряжения и какие их значения, анализировал, почему ищет и замеряет именно там и что неисправно, если напряжения не в норме.

Грузчик, крепко сбитый угрюмый мужик, купил у Виктора электронную лампу, затем предложил отремонтировать телевизор у его знакомого. Чёрная густая щетина покрывала щёки грузчика и, разделённый ямочкой, мясистый подбородок; большой морщинистый лоб рассекал крупный шрам.

Я ещё вчера обратил внимание на этого угрюмого мужика. С заведующей он говорил приказным тоном:

— Ну, зачем он нам нужен? Если вы примете его, я уволюсь. Одна трудовая у меня заполнена, заполню и другую.

Заведующая, женщина в возрасте, терпеливо слушала грузчика, и смущенная полуулыбка застыла на ее губах. Мне показалось странным, что какой-то грузчик ставит условия заведующей.

— Я получаю сто пятьдесят, — объяснял он своё требование заведующей, — и торчу здесь целый день. Он будет получать сто, работая по совместительству. Будет приходить, когда захочет. Работа есть — его не будет. Работы нет — и он придёт. Уволюсь я, точно вам говорю.

Он повёз нас к знакомому на своей машине. В который раз с любопытством посмотрев на грузчика, на его крупный шрам, рассекающий лоб, я спросил:

— А откуда у тебя этот шрам?

— Память об армии. Я стоял на посту, когда меня стукнули. Очнулся в степи. Голова разбита, автомата нет. Я пролежал в степи без сознания двое суток. Застудил все внутренности. Меня искали. Я сам выполз на дорогу.

— А кто тебя стукнул?

— А чёрт его знает! Наверное, друзья — китайцы! Я служил под Зайсаном — на китайской границе. И шороха не слышал. Очнулся в степи. У нас за два года десять человек погибло. И никого не нашли. Я первый, кому повезло. Один парень сам застрелился. Говорит начальнику караула: «На пост не пойду, хоть расстреливайте». Начкар достал пистолет: «Стреляйся!» Не всерьёз, конечно. А парень взял пистолет и застрелился. Офицера под трибунал!

В его рассказ верилось с трудом.

— Хорошо сообразил, в какую сторону ползти.

— Какой сообразил! — засмеялся он. — Наугад! Меня заметили с машины. Хочу получить квартиру — по инвалидности. Я ведь с того случая инвалид. Год лечили. Сначала в Алма-Ате, потом в Москве. По моей роже можно догадаться?

Грузчик выглядел нормально.

— На инвалида ты не похож, — согласился я.

— С того случая прошло пять лет — поэтому.

Обычно демобилизуются в двадцать лет. Значит, сейчас ему двадцать пять. Но он выглядел далеко за тридцать!

— Постой, а, сколько тебе лет?

— Двадцать шесть. Чего, не верится? Я когда сюда устраивался, девчонки тоже не верили… В магазине меня заколебали. На базу, будь добр, отвези, даже в Горький возил. На своей машине. Уволюсь я, если что. В багажнике у меня дефицит. Когда в магазин привозят, часть продают, а какую-то часть ко мне в багажник. Кассеты, пластинки. Заведующая попросила. А то ведь как нагрянут проверяющие, а дефицит-то весь и под прилавком. У нас кто дефицит покупает, заведующая говорит мне. Тогда я иду к машине и достаю. А иначе, как вы думали?

Худощавый лысый мужчина, к которому мы приехали ремонтировать телевизор, сообщил нам, что у него есть друг, который хорошо знает главного инженера нашего телевизионного завода.

— Какого завода? — переспросил Виктор.

— Вашего, — кивнул мужчина. — Вы ремонтируйте, а я обед сготовлю, — и он ушёл на кухню, откуда вскоре послышалось, как что-то жарится или разогревается на сковородке.

Виктор не взял денег за ремонт, отказался категорически. Мужчина удивился, поблагодарил, пригласил к столу. Он приготовил макароны с куриными яйцами. Открыл банку вкусной говяжьей тушёнкой. Мужчина дал понять, что тушёнку надо есть экономно: положил себе немного. Виктор без смущения вывалил на свою тарелку целую гору, а потом основательно подчистил банку ложкой.

6

Мы отремонтировали все телевизоры на следующий день — в субботу во второй половине дня. Оформили документы, и пошли в гостиницу.

Темнело, падал снег. Завтра — воскресенье. Я не знал, чем мы будем заниматься? Весь день лежать на кровати и тупо смотреть телевизор? Надо купить газеты или книгу. Ещё можно сходить в кино.

— Давай-ка, мерзость, сюда зайдём, — Виктор указал на винный магазин.

— У меня денег нет.

— А у меня, думаешь, есть?!

От аванса у меня осталось, примерно, столько, чтобы доехать до Выксы, заплатить за гостиницу, питание и вернуться домой. Я думал, что Виктор купит одну бутылку, — он взял две!

— Куда столько, мерзота?!

— Денег пожалел?

— Нам хватит денег на обратную дорогу?

— Хватит!

В соседнем продуктовом магазине Виктор купил на закуску пол-литровую банку маринованной фасоли.

— Ты что, будешь её есть? — удивился я.

— При случае выкинем. Она стоит тридцать пять копеек вместе с банкой. Понял?

Когда мы пришли в гостиницу, стемнело окончательно. Мы пили водку, сидя за столиком напротив друг друга. Виктор был мрачный, смотрел на меня отчуждённо, враждебно, с неприязнью.

Его мрачное настроение я объяснял тем, что он должен быть у Лены. А он был непонятно где, — в каких-то Кулебаках, в какой-то гостинице. Отчуждённое, враждебное отношение ко мне, я объяснял моим поведением на работе.

Я извёл его вопросами, как ремонтировать телевизоры! Если бы он начал объяснять, мы, наверное, на самом деле до сих пор не управились бы с работой. А что мне было делать? Без личного опыта ничему не научишься.

У нас были разные несовместимые задачи. Его ждала Лена. Они договорились о встрече. Он взял меня с собой, чтобы я снимал задние стенки. А я поехал в командировку для того, чтобы научиться ремонтировать телевизоры!

— Давай я сейчас возьму тебя за руки и на баш натяну! — вдруг предложил Виктор. — Спорим, не вывернешься?

— А как ты спишешь лампу, которую продал грузчику? — я перевёл разговор на другую тему.

На его лице появился ответ, что лампу он спишет элементарно:

— В бытовке наберу неисправных через знакомых ребят и спишу на какой-нибудь телевизор. Вон уже сколько отремонтировал.

— А если ОБХСС-ник купит у тебя, а потом покажет документ?

— Выкинут с работы — и все дела. Сколько ребят на этом попалось. А я всегда начеку. Вот и с этого мужика ничего не взял. Его, видишь ли, друг знает главного инженера нашего завода. Возьмёшь деньгу, пойдёт по цепочке, и не успеешь вернуться из командировки, как тебя выкинут с работы. Я специально у него всю тушёнку съел. Видел, как он жалел её?

Утром Виктор распечатал другую бутылку. Я не пришёл в себя от вчерашней дозы, пил символически, — чтобы поддержать.

— Однажды пили с Иваном у меня дома, — рассказывал Виктор. — И вдруг кто-то позвонил. Я как был в носках, так и вышел. Смотрю, парень стоит незнакомый. И говорит примерно таким текстом, что я обидел его девчонку, и он хочет поговорить со мной тет-а-тет. Я говорю, ладно, только тапочки надену. Я был без тапочек. И без предупреждения врезал ему. Столкнул вниз по лестнице и вернулся к Ивану. Не успел сесть за стол — опять кто-то звонит. Открываю. Опять этот. И говорит, что он не удовлетворён. Тогда я опять врезал. Парень упал. Иван ударил его ногой. Потом привели его в чувство, обмыли под краном и отпустили. Сели за стол, но опять кто-то звонит. Что ты будешь делать! Этот парень снова пришёл, — два пузыря водки подмышкой. Мириться надумал.

Было воскресенье. Я не знал, чем заняться? Может, действительно, пойти в кино? Если пойти в кино, то сначала надо побриться.

Взяв бритвенные принадлежности, я пошёл в туалет. В полутёмном вестибюле сидела в кресле у журнального столика молодая женщина. «Она, вроде, ничего», — подумал я. Полумрак помешал разглядеть женщину лучше. Когда я возвращался в номер, в вестибюле уже горел свет, а женщина пристально смотрела на меня! Она была некрасивая, — какая-то болезненно-худая. В полумраке она выглядела значительно лучше, привлекательнее. «Ошибочка вышла», — подумал я.

Виктор лежал на кровати лицом к стене. Не успел я сесть на кровать, как дверь открылась, и женщина спросила с порога:

— Выпить есть?

— Нет, — сказал я.

— А закурить?

Виктор повернулся, — удивленно посмотрел на неё:

— Чего стоишь? Заходи, — и сел на кровать.

Она вошла, прихрамывая. Виктор дал ей закурить и сам тоже закурил.

Оказалось, что она уже месяц живёт в этой гостинице, тоже в командировке и теперь переезжает в Дом крестьянина.

— Ты проводишь меня до остановки? — она обратилась ко мне. — А то у меня нога болит.

— Нет.

— Ладно тебе — проводи.

Она выглядела отталкивающе: губы растрескавшиеся, зубы с желтизной; пальто нечистое, мех, обшитый по кайме капюшона, облезлый.

— Проводишь?

— Слушай, — Виктор опять лёг на кровать, — приходи сегодня вечером и подругу приводи.

— А у меня нет подруги. Ещё ни с кем не познакомилась.

Докурив сигарету, женщина затушила её о стол:

— Ну, так проводишь?

— Сказал же — нет! — с раздражением отказался я.

— Да что ты боишься-то? Не бойся. Не пожалеешь.

— Было бы, о чём жалеть.

— Пошли.

— Да не пойду я никуда!

— Короче, — сказал Виктор, — что пристала к парню? Видишь, не хочет. Иди отсюда к чёртовой матери!

— А я не с тобой разговариваю.

— Ты не поняла?!

Она неохотно вышла из комнаты.

— Переезжает в Дом крестьянина, — сказал Виктор. — Вот и переезжает, что выгнали её отсюда. Мерзость!

Они густо накурили. Я открыл форточку. Жёлтые следы мочи на снегу у окна стали заметнее. Он продолжал использовать бутылку! Эти следы были обширные настолько, как будто справила нужду лошадь. «А если увидят соседи?» — забеспокоился я и перевёл взгляд на Виктора, который лежал на кровати. Он понял причину моего беспокойства, беспечно засмеялся и отвернулся к стене.

В кино я так и не сходил. Было очень холодно! Постояв немного на автобусной остановке, я окоченел и торопливо вернулся в тёплую гостиницу.

7

На следующий день — в понедельник утром — поехали в Выксу.

Билеты продавались без указания мест. Оттеснив какого-то мужчину, я первый протиснулся в автобус и, предъявив шоферу билет, занял крайнее правое место на заднем сидении. Из-за близости печки это место обогревалось лучше, чем какое-либо другое. Мужчина, которого я оттеснил, лет пятидесяти, в каракулевой шапке, пальто, с красным от мороза носом, пришёл следом. Но место уже было занято. С нескрываемой злобой посмотрев на меня, он вдруг заорал:

— Вы посмотрите на него! И это называется строитель коммунизма! По роже бы тебе съездить, гад! — И, негодуя, ушёл вперед автобуса.

Магазин, в котором нам предстояло работать, находился рядом с автостанцией и напоминал деревенскую избу. Мы оба испытали удовлетворение оттого, что искали магазин недолго: на улице было неимоверно холодно! Но магазин оказался закрытым: воскресенье и понедельник были выходные дни.

— И почему именно в понедельник?! — психанул Виктор. — Везде, как у людей. А именно тут, где надо — в понедельник!

Погода портилась. Давно не было такого холода. Казалось холоднее некуда, но мороз прибавлялся. Мы окоченели, дожидаясь автобуса до гостиницы.

Гостиница оказалась современной, благоустроенной.

Мы намерзлись так, что решили больше не выходить на улицу. Завтракали и обедали в буфете. Выбирали, что дешевле — варёные яйца и кофе: деньги заканчивались. Вечером долго молча лежали на своих кроватях. Стала доноситься музыка — из ресторана, который находился на первом этаже гостиницы.

— Послушай-ка, мерзость, — нарушил молчание Виктор, — сколько у тебя осталось денег?

— Шесть рублей.

— А у меня червонец. Пошли в ресторан. Поедим, как люди. А то у меня изжога от яиц и кофе. А завтра что-нибудь придумаем.

В ресторане Виктор заказал водку, два салата из капусты, два бифштекса с картошкой. Ужин обошёлся нам в десять рублей. У меня остался один рубль. То есть я остался без денег — за двести километров от дома! Такое случилось со мною впервые. Я испытал новое, оригинальное чувство.

В номере я вымылся в душе, обтёрся полотенцем и забрался в постель. Виктор сидел в кресле — смотрел программу «Время».

— Дай-ка мне, мерзость, крем для бритья, — попросил он.

Виктор побрился и вымылся. Распаренный залез на кровать и стал расчёсывать свои густые кудрявые волосы.

— Надо массажную щётку. Этой ничего не получается, — он пренебрежительно бросил расчёску на стол.

Диктор сообщал прогноз погоды. Завтра Волго-Вятский район, в котором находилась наша Горьковская область, окажется в центре антициклона. Ночью температура понизится до минуса тридцати восьми градусов.

— Ты слышал?! — потрясённо воскликнул я. — Ты слышал или нет?! Ночью будет минус тридцать восемь градусов!

— Нет, как же мне волосы расчесать? — Виктор недоуменно смотрел на своё отражение в зеркале, висевшее на стене. — И голову вымыл — ничего не помогает.

— Ты чем вымыл голову? — насторожился я.

— Кремом. А что? Он же пенится, знаешь как! Да я мало выдавил — на ладошку! И всё равно волосы не промыл. Что делать-то, а?

— Тебе за эти годы не надоело ездить?

— Привык я. Сам прошусь. Если нет ничего хорошего, проехался по деревням — вот как сейчас. А вернусь в отдел — поеду в Лабытнанги.

— А где это?

— Рядом с Салехардом. Сорвалось у меня с Ленкой. Всю неделю без женщины. Приеду домой, — скажу, девчонки, выручайте, а то помру!

— Ленке скажешь?

— Её теперь, разве, найдёшь? Есть ещё одна, — в моём доме живёт. А то к жене пойду. Нет, вообще-то, не пойду. Ну, её к чёрту!

— Ты женатый?

— Развёлся. Жена, кстати, зовёт меня. Говорит, возвращайся. Но я не пойду. Сперва пусть алименты снимет, — у меня сын. Тогда я ещё подумаю. Я сразу поставил ей такие условия.

8

Диктор не ошибся с прогнозом погоды. Волго-Вятский район, без всякого сомнения, оказался в самом центре антициклона. Мороз, усиленный ветром, с жадностью набросился на меня. Быстро одеревенели пальцы рук. Щёки и нос — щипало. Время от времени я растирал лицо, опасаясь обморожения. Виктору тоже доставалось. Его губы перекосило. Большие усы густо заиндевели.

Мы ввалились в магазин, и я облегчённо подумал: «Сейчас отогреюсь, сейчас!». Но почему-то не ощутил тепла. В магазине было холодно, почти как на улице! Разве что, ветра не было. Помещение отапливалось дровами. Накануне были выходные, и печку, разумеется, не топили!

— У нас станет тепло к обеду, — «обрадовала» директор магазина, женщина лет тридцати пяти, в фуфайке, шапке и валенках. — Пока печка раскочегарится.

— Как же так? — Виктор зябко потирал руки. — Работать как?

— Ну, у вас тут и дубак! — потрясённо воскликнул я.

— Будто у вас в Горьком теплее. Ещё хуже дыра, чем Выкса!

— А вы откуда знаете?

— Каждый месяц за товаром езжу. А это что у тебя? — она спросила Виктора, указав на цифры на его дублёнке у воротника. — Где тебе штамп поставили?

— В колхозе. Там всех племенных быков клеймят. А что?

Директор предложила нам отремонтировать телевизор своему знакомому. Мы, разумеется, согласились. Она позвонила ему. И тот вскоре приехал. Виктор спросил мужчину, что с телевизором? Не переключались каналы. То есть был неисправным блок СВП — селектор выбора программ.

— У нас в сенсоре, — как мог, объяснял мужчина, — горит одна лампочка. Остальные каналы не работают. Чтобы переключить с канала на канал, приходится переставлять перемычку. И нас это очень смущает. Ну, как? — он пытливо посмотрел на нас: сможем ли мы исправить такой дефект?

Подумав, Виктор спросил:

— А двадцать пять рублей за ремонт вас не смущает?

— Не смущает.

Дефект оказался «элементарным»: залипла кнопка выбора программ. Я заметил, что все дефекты кажутся простыми, когда отремонтируешь телевизор. Телевизор, кстати, не работает всего по двум причинам: есть контакт там, где он не должен быть, и нет контакта там, где он должен быть.

Виктор быстро отремонтировал телевизор, минут за пять, но сообщил об этом через полчаса. Обосновывая заработок, он изображал интенсивную работу: долго смотрел в схему, замерял напряжения, проверял радиодетали.

— У меня две дочери. Прямо не знаю, как быть, — вдруг горестно сказал мужчина. — Одной уже семнадцать лет. Надо красиво одеваться. Я работаю в трёх местах. И в школе, и Доме культуры. Хорошо, — жена профессиональная портниха. Зимнее пальто дочери обошлось всего в пятьдесят рублей. Сама всё сшила. Скоро и вторая подрастёт. А сапоги женские стоят сто двадцать рублей! Ужас какой-то. Крутишься, как заведённый. Денег постоянно не хватает. Может, возьмёте пятнадцать рублей? — он с надеждой посмотрел на Виктора.

— Двадцать, — уступил тот.

Когда мы вернулись в магазин, директор подкидывала берёзовые поленья в печку. Поленья интенсивно горели, с треском и шипением, охваченные жаркими языками красно-жёлтого пламени. Увидев нас, директор подозвала мужчину, стоявшего у прилавка. Оказалось, ему тоже надо отремонтировать телевизор. У его телевизора была неисправна кадровая развёртка.

— Каких-то монстров показывает, — весело объяснил он. — Голова вытянута, как дыня. А туловище и ноги сжаты.

Местный мастер не смог отремонтировать его телевизор и предложил отвезти в мастерскую. Предложить легко. А на автобусе один не увезёшь. Телевизор был тяжёлый: весил шестьдесят килограммов!

— Я обратился к другому телемастеру, — рассказывал он. — Живёт на соседней улице. Самоучка. Упрашивал его, упрашивал. А он и говорит, ты один край телевизора приподними и брось. Пришёл я домой, — приподнял и бросил! Жена испугалась: «С ума сошёл?!» Я и водку купил, — поставил в холодильник. Я неделю его упрашивал! Ходил я вокруг холодильника. Ходил. И всю водку сам выпил.

Виктор взял за этот ремонт тоже двадцать рублей. Он дал мне взаймы пятнадцать рублей. Финансовый вопрос был решён: этих денег нам хватит с избытком.

— Однажды у Ивана тоже закончились деньги, — вдруг засмеялся Виктор. — Он пришёл на базар и стал продавать радиодетали. Купите лампочку, — выражение лица Виктора стало жалостным, умоляющим. — За полцены. Пожалуйста. Купите. На билет до дома не хватает!

В автобусе, на котором мы возвращались в магазин, мы сидели спиной по ходу движения. Перед нами была обширная задняя площадка с немногочисленными пассажирами, держащимися за поручни.

— Видишь двух девчонок? — тихонько сказал Виктор, указав на девушек на задней площадке. — Познакомься с ними. Ты помоложе. Давай!

Им было, наверное, лет по восемнадцать, модно одетые, румяные от мороза и, между прочим, красивые. Мне сразу вспомнились слова известной песни: «Гимназистки румяные, от мороза чуть пьяные». Они негромко оживлённо разговаривали друг с другом, не обращая ни на кого внимание.

Я растерялся. Мне это знакомство, как снег на голову. Я ехал в магазин. Никого не трогал. Сначала мне нужно морально подготовиться!

— А что я им скажу?

— В кино пригласи.

Я задумчиво посмотрел на них. А если они откажутся? И что дальше говорить? Обождите, я спрошу друга? Я вдруг понял, что не смогу познакомиться.

— Не, они слишком молодые.

— В самый раз. Давай.

— Им лет по шестнадцать!

— Какие шестнадцать? Двадцать! Если не старше.

— Не.

— Где ты герой, а тут…

Вдруг девушки направились в нашу сторону.

— Видишь, сами идут к нам. Давай!

Они сели напротив нас на сидение, освободившееся после остановки.

— Ой, девчушки, — Виктор радостно улыбнулся, — как насчёт свободного времени? Вечерком встретимся, а? В кино сходим. Мы вас пирожным угостим!

Они недоумённо переглянулись и ушли вперёд автобуса.

9

В магазине было уже тепло. Но телевизоры ещё не прогрелись. Телевизор, вытащенный из упаковочной коробки, сразу запотел, — как, например, запотевает бутылка водки, вытащенная из холодильника. Влага и электричество — несовместимы для ремонта. Никто не знал, сколько нужно времени, чтобы тепло проникло в коробки. Сколько ещё ждать? До следующего утра? Виктор махнул рукой. И мы приступили к работе.

Второй телевизор подряд попался с дефектом по цветности. И если в первом была «дохлой» микросхема, то в этом — неизвестно что. Виктор замерял напряжения, стучал ручкой отвертки по монтажу. Чем дольше он не мог отремонтировать, тем больше нервничал. И всё же он нашёл, почему не было цвета — из-за пробитого диода в коммутаторе.

— Повезло, — сказал он.

В следующем телевизоре тоже не было цвета. Виктор сразу проверил коммутатор — все диоды были целые. И напряжения на выводах микросхем оказались нормальные. Он опять почувствовал раздражение: не было ни одной зацепки, в каком узле искать дефект!

— В вашей деревне вообще нельзя телевизоры продавать! — вдруг раздражённо сказал он продавцу, которая случайно проходила мимо. — А цветные — тем более. У вас тут зона неуверенного приёма!

Всё получалось не так, как ему хотелось. В Кулебаках вместо одного телевизора оказалось сорок. Приехали в Выксу — магазин закрыт. Начали работать после обеда. Потом пошли телевизоры с дефектом по цветности. Почему не было цвета, зависело от многих причин. В том числе, из-за неуверенного приёма. Виктор не любил ремонтировать телевизоры с таким дефектом.

Я видел, в каком он настроении. Раздражение Виктора зародило у меня дискомфорт, ожидание худшего. Я устал от него. Я больше не интересовался, как ремонтировать телевизоры. И жалел, что поехал с ним. У другого регулировщика я научился бы большему. Мне было жаль напрасно потерянных дней.

Лучше бы я поехал в командировку с Андреем Ниловым. Он был противоположностью Виктора, — мягкий, вежливый, терпеливый. Я всякий раз с благодарностью вспоминал, как он обучал меня ремонтировать телевизоры.

Виктор поручил мне заменить микросхему, а сам перешёл к другому телевизору. Но и тут не было цвета. Уже в четвёртом подряд!

— Я так больше не могу, — говорил он, замеряя напряжения. — Все напряжения есть. А цвета — нет. Тут сигнал слабый. Видишь, снежит, — изображение было «со снегом» — с помехами. — Да ещё антенна. Разве это антенна? Проволка!

Цвета не было из-за того, что не было напряжения «насыщенность». Виктор расправился с телевизором быстро, как голодный волк с ягненком.

Я ещё возился с микросхемой. Выпаивая её, боялся повредить токопроводящие дорожки и с непривычки волновался так, что у меня даже руки дрожали.

— Ну что это?! — разозлился Виктор. — Отойди отсюда к чёртовой матери! Времени совершенно нет. Ну и выбрал же я себе напарника!

Я обиделся на Виктора: он заорал на меня, как на врага. Я не заслужил такого обращения! Больше никто и никогда не заставит меня поехать с ним в командировку. Зачем мне это надо? Я поехал с ним в первый и последний раз.

Первое впечатление — обманчивое. Я думал, что он человек адекватный. А он ненормальный. Говорит, давай, я ударю тебя головой? У него, действительно, не все дома: приспособил бутылку из-под кефира под писсуар.

Дефект оказался не из-за микросхемы. Телевизор отставили и вернулись к нему на другой день, когда отремонтировали все телевизоры.

— Сейчас будет творческая работа, — сказал Виктор. — Ты мечтал покопаться? Мечтал. Сейчас покопаешься!

Он включил телевизор, — изображение было цветное.

— Работает, — сказал я.

— Не спугни!

Директор приняла телевизор. Виктор подал ей командировочные удостоверения и акты. Она расписалась, поставила печати. Мы вышли на заваленную снегом улицу с ледяным встречным ветром. Больше нас тут ничего не держало.

БЕЗОТКАЗНОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ

1

Мы шли через парк по очищенному от снега тротуару в Районный отдел внутренних дел: нам надо оформить разрешение на проживание в погранзоне. Солнце припекало, сугробы выглядели оплавленными. По обе стороны тротуара были согретые солнцем чёрные тополя и липы, зелёные сосны и ели.

У здания РОВД, аккуратного особняка в глубине парка, я сказал умиротворённо, разнеженный тёплым солнышком:

— Славный день, да?

— Тихо, — властно оборвал Виктор. — Здесь все ОБХСС-ники.

— А чего я такого сказал?

— Вот даже этого — не говори!

В РОВД мы зашли в какую-то комнату и подали сотруднику, некой женщине, выглядевшей строго и властно, наши документы — паспорта, командировки и заявление, подписанное заместителем директора завода по экономическим вопросам, с просьбой разрешить нам жить в пограничных городах — Краснокаменск, Александровск-Саха­линский и Магадан. Женщина, внимательно ознакомившись с документами, оформила нам пропуска.

После командировки в Кулебаки и Выксу я не поверил бы, если бы мне сказали, что я опять поеду в командировку с Бояровым. Во-первых, он не учил, как ремонтировать телевизоры. Ездить с ним означало терять напрасно время. Во-вторых, у Боярова был неуравновешенный характер. Я устал от него.

Захаров предложил ему самому выбрать напарника, как он выразился, для психологической совместимости. Тот предложил мне.

Я сразу согласился! Не часто выпадает случай побывать на другом конце страны! Когда ещё, при каких обстоятельствах я окажусь в девяти тысячах километрах от дома, рядом с Японией, увижу остров Сахалин, помочу руку в Тихом океане, пройдусь по улицам Магадана, столице золотопромышленного района?! Такой случай, возможно, мне больше не представится. Я не мог отказаться!

Кроме городов, указанных в пропуске, нам нужно было ещё в Горхон и Мухоршибирь, посёлки в Бурятской АССР, и Зею, город в Амурской области. Разрешение на проживание в этих населённых пунктах не требовалось.

Не знаю, почему Виктор взял меня с собой. Может быть, его не оставило равнодушным, с каким интересом я расспрашивал его, где он бывал? Или, возможно, он решил, что у меня покладистый характер?

Получив пропуска, мы пошли на автобусную остановку: нам нужно было на завод.

Был конец февраля. Тёплое солнце, капель, ласковый ветер, оплавленный солнцем снег невольно наводили на мысль о близости весны.

— Восьмое марта отпразднуем в Чите, — Виктор многообещающе посмотрел на меня. Краснокаменск находился в Читинской области.

— У тебя там знакомая?

— Валя, — кивнул он. — В «Электроне» работает.

Рядом с автобусной остановкой находился винный магазин.

— Возьмём водчонки? — предложил Виктор.

— Я пить не буду, — категорично отказался я. На этой работе можно стать алкоголиком. Телемастеров уважали. Им предлагали выпить все кому не лень.

Виктор занял у меня пять рублей до аванса.

После постановления ЦК КПСС, Совета министров, Верховного Совета о борьбе с пьянством и алкоголизмом, искоренении самогоноварения спиртное стали продавать после двух часов дня. Двух ещё не было. Но Виктор всё равно купил с чёрного хода: в этом магазине у него работала знакомая.

У проходной завода мы встретили Андрея Нилова. Виктор и Нилов, как мне показалось, чересчур радостно поздоровались; закурили. Позже Виктор сообщил мне, что они не виделись месяца два. То один был в командировке, то другой. Сегодня у Нилова был день отчёта. Он вернулся из командировки и отчитывался. Потом Нилов пошёл на автобусную остановку, а мы — в бухгалтерию.

— Года три назад полетели с ним в Новосибирск, — рассказывал Виктор. — Он тада тока устроилси, — он изобразил деревенский говор Нилова, исказив его. — Я сказал ему одеться поприличней. И он надел красные расклешённые брюки! Можешь представить?! Уже прошло три года, а его там до сих пор вспоминают!

Мы выписали аванс по пятьсот рублей. У меня впервые оказалось сразу столько денег, — пятьсот рублей, — почти три месячных зарплаты! Виктор держался так, как будто не занимал у меня пять рублей на бутылку. «Потом отдаст», — подумал я. Мне показалось нетактичным напомнить ему.

Я думал, мы идём на склад за радиодеталями, но Виктор вдруг пошёл в другую сторону, как оказалось, в механический цех. В цеху было шумно: работали всевозможные станки. Чувствовался запах гари и масла. Лампы дневного света горели ярко. Из этого цеха мы прошли на участок покраски. Запах краски оказался настолько сильным и едким, что у меня сразу перехватило дыхание. Опять вышли на улицу — напротив здания, в котором находился наш склад.

«Значит, мы спрямили путь», — подумал я.

Но Виктор опять повернул к другому зданию.

— Мы куда? — не понял я.

— К Николаю зайдем.

— Твой друг?

— Вместе учились в институте.

— У тебя высшее образование?! — удивился я.

— Незаконченное.

— Бросил?

— Что, значит, «бросил»? Выгнали!

В кабинете, в который мы вошли, за столом сидели двое мужчин: Иван Скляров, бывший напарник Виктора по командировкам, и Николай, полноватый, с кустистыми бровями, мясистым носом. Николай посмотрел на Виктора из-под своих мохнатых бровей с нескрываемой досадой.

— Я уже думал, ты не придёшь, — повеселел Иван.

— Давайте в другом месте, — с протестом сказал Николай. — Меня начальник ждёт.

— Есть, чем открыть? — Виктор поставил на стол бутылку водки.

— В другом месте! Понимаете?

— Да мы по-быстрому!

Виктор налил в гранёный стакан водки и кивнул мне:

— Давай.

— Не буду я. Я же говорил тебе!

— Да ты хотя бы пригуби! — потребовал он.

— Я тоже не буду, — отказался Николай.

— Ну а ты почему?

— Говорил же. Мне надо к начальнику!

— А мы уезжаем на месяц, — сказал Виктор. — Вернёмся в конце марта. Гармонь, Мухомор, — он переврал название посёлков Горхон и Мухоршибирь, — Зея, Сахалин, Магадан. Нас не будет целый месяц.

— А на полгода тебя не могут услать? — спросил Николай.

— Я заработал в Зее триста рублей, — сообщил Иван.

— Да? — Виктора заинтересовала эта информация.

— Отремонтировал шестнадцать «Садко» по двадцать рублей. Вы будете в магазине «Юбилейном»?

— Будем.

— Передайте привет Анне Федорове, — взгляд Ивана потеплел, губы изогнулись в улыбке. — Тоже заработаете. Хороший магазин. Я был в Зее несколько раз и всегда зарабатывал.

Такие заработки были возможны, во-первых, потому что заводы давали согласие на ремонт своих телевизоров, считая, что так будет дешевле, выгоднее, чем присылать своего представителя, а, во-вто­рых, — по собственной инициативе магазина, если вдруг срывался план по продаже и, как следствие, — премия.

— Всё, мужики, заканчивайте, — Николай посмотрел на часы.

— Да мы только начали!

— А я говорю, расходимся! — он поднялся со стула.

— Обожди ты пять минут. Сядь!

— Не могу я, — он сел. — Меня ждёт начальник.

Виктор указал на свои ботинки:

— В Греции круглый год тепло и делают зимние ботинки. У нас дубак девять месяцев и не делают.

— На рынке купил?

— В Краснокаменске. Вторая Америка. Там шмоток импортных, как грязи! И знаете почему? Уран добывают. Московское снабжение.

— А всё почему? — начал объяснять Иван. — Обувной фабрике дают план не в штуках, а в тоннах. Вот они и делают абы как, лишь бы потяжелее. Бах, бах — полтонны есть! Точно вам говорю, — я знаю. Почему у нас нет детской обуви? Потому что она весит мало.

— А я говорю, расходимся! — опять поднявшись со стула, потребовал Николай настолько категорично, что любой посчитал бы наглостью оставаться дольше. — Всё! Меня начальник ждёт! Сколько можно говорить?!

Виктор и Иван посмотрели на бутылку водки, которая была опорожнена на одну треть. Её надо где-то допить. А где её допить? Не на улице же.

— Иди, а мы здесь посидим, — предложил Виктор.

— Да, — согласился Иван.

Николай рассчитывал, что они уйдут, — это было заметно.

— Но я не скоро приду.

— Мы дождёмся тебя. Мы никуда не торопимся!

Мне было не интересно с пьяными. Если бы не дела, я тоже ушёл бы. Нам надо получить радиодетали и купить билет на самолёт.

Меня настораживало, что мы полетим на самолёте: бывает, что они падают. Если поезд столкнётся с другим поездом, можно уцелеть. А если самолёт упадет, погибнут все. Я посмотрел на Виктора, Ивана и устыдился своего страха. Они регулярно летают. И ничего — живые.

— Надо к Сашке зайти, — сказал Виктор.

— Я говорил тебе, что Сашка заклеил лодку?

— Николай опять проткнёт!

Они вдруг громко несдержанно засмеялись.

Я уже слышал эту историю. Они рыбачили на Волге. Николай напоролся на что-то острое. Я совершенно не понимал, что здесь смешного?

«Значит, это он», — подумал я и, посмотрев на дверь, в которую вышел Николай, вдруг усомнился:

— Этот Николай-то?

— Этот! — кивнул Виктор.

— А зачем тебе Сашка? — спросил Иван.

— Я ему должен.

В кабинет вошла молодая женщина в белом халате. Она не ожидала увидеть нас и растерянно остановилась.

— Проходи, Галочка, — сказал Виктор.

— Присаживайся, — Иван указал на свободный стул.

— А где Николай?

— У начальника.

Ещё не затих звук его голоса, как в кабинет торопливо вошёл Николай, запыхавшийся, с растрёпанными волосами.

— Ты что-то быстро, — Виктор с подозрением посмотрел на него.

— Он уехал куда-то.

…На улице Виктор сказал Ивану:

— Обратил внимание, как хотел нас выпроводить? Галю ждал. Придумал про начальника. Он звонит ей и говорит: «Галя, я — полный, — Виктор засмеялся. — Я — полный!» И она приходит.

Они решили взять ещё одну бутылку водки, а потом идти к Сашке, который тоже работал на заводе.

— Дай ещё пятёрку, — Виктор обратился ко мне.

Я с изумлением посмотрел на него: мы только что получили по пятьсот рублей! Я думал, что Виктор отдаст долг, а он опять занимает!

— Я должен Сашке сто, — начал объяснять Виктор. — Хочу отдать после командировки. Если уговорю его, сразу рассчитаемся. Давай для ровного счёта.

Он убедил меня, и я опять дал взаймы.

Мне надоело таскаться с ними. Я чувствовал, что сегодня уже не получится ни с радиодеталями, ни с билетом на самолёт.

— А может, я домой поеду?

— Давай, — согласился Виктор. — Всё завтра сделаем.

2

Виктор приехал в аэропорт с молодой женщиной, выглядевшей счастливо, в коротком драповом пальто, рыжей лисьей шапке. Это была Лена! Я видел её всего один раз месяц назад в коридоре заводоуправления и не сразу узнал.

Лена держала Виктора под руку. Тот оценивающе посмотрел на меня. Он сказал мне одеться «поприличней»: Восьмое марта мы будут праздновать в Чите у Вали, которая работала в магазине «Электрон». Может быть, я тоже, как Нилов, надену красные расклешённые брюки? Я был одет нормально.

Виктор простился с Леной. Они поцеловались. Она вдруг прослезилась. Тушь ресниц размазалась тёмными пятнами. А мы вошли в служебное помещение, где у нас проверили билеты, паспорта, содержимое «дипломатов» и сумок.

Пассажиры, прошедшие досмотр, дожидались других в «отстойнике».

Утро набирало силу. Обозначилось серое небо. Окно выходило на стоянку самолётов. За самолётами виднелась взлётная полоса.

— Ты отдал Сашке сто рублей? — спросил я.

— Кинул в рожу! Говорю, потерпи, — отдам после командировки. В Зее заработаю полтыщи! Но он упёрся, как бык!

Эти «полтыщи» приятно обласкали мой слух. Виктор обещал поровну разделить заработанные деньги. Если мы заработаем по двести пятьдесят рублей, я прощу ему долг десять рублей.

Рядом с городом Улан-Удэ, с которого начнётся наша командировка, находилось экзотическое озеро Байкал. Это озеро трудно не заметить с воздуха: его длина шестьсот километров. Мы должны пролететь над ним.

— А мы увидим Байкал? — спросил я.

— Увидим.

— А если облачность?

Ответ был настолько очевидным, что Виктор засмеялся:

— Тогда не увидим!

Наконец пришла сопровождающая и повела пассажиров к самолету Ту-154, который находился рядом с аэровокзалом.

Мне совершенно не хотелось думать, что самолёты падают, но у меня не получалось. Каково пассажиру, когда самолёт разваливается в воздухе или неуправляемый несётся к земле? Я примерял это на себя, и у меня холодело внутри. «Как же так?» — я стыдил себя. Виктор летает много лет, и с ним ничего не случилось. У меня было предчувствие, что мы разобьёмся. На какое-то мгновение у меня не осталось на этот счёт никаких сомнений. Я испытал сильное желание отказаться от полёта, но побоялся опозориться.

Сопровождающая поднялась в самолёт, а пассажиры встали плотным полукругом у трапа.

Пилот в форменном синем пальто, каракулевой шапке с кокардой внимательно осмотрел крыло, которое возвышалось над его головой, постучал ногой по колесам шасси, подошёл к технику, отжавшему специальным устройством клапан в крыле, и в стеклянную банку, которую он предварительно подставил, налился керосин. Они посмотрели на керосин, удовлетворённо кивнули. Техник вылил керосин в ведро, и они перешли к следующему клапану.

Сопровождающая спустилась по трапу:

— Сначала пассажиры с детьми и первый салон.

Толпа у трапа сразу пришла в движение.

— Сейчас это, — сказал Виктор, — я покажу тебя места, где в случае чего можно выжить.

Мы пошли по трапу в самолёт. У меня было такое же чувство, какое бывает, наверное, у обречённого, которого ведут на эшафот.

Стюардесса указала нам на второй салон:

— На свободные места, пожалуйста.

Второй салон был заполнен наполовину. Слева и справа от прохода тянулись ряды кресел. Рассаживались пассажиры. Тихонько играла музыка. Пел Юрий Антонов: «Сегодня все мы пассажиры и отправляемся в полёт. Уже посадку объявили на долгожданный самолёт». Виктор шёл в конец салона. Именно там, как он считал, можно было при случае выжить. У последнего ряда окна не было. Мы сели на предпоследнем. Обзор из окна был неполным: слева мешал большой бочкообразный реактивный двигатель, прикреплённый к фюзеляжу, а справа — широкое стреловидное крыло. Виктор предложил мне место у окна, откинулся на спинку кресла, добродушно посмотрел на пассажиров, округлый потолок и сказал:

— Когда полетели с Ниловым в Новосибирск, он полетел в первый раз. Я посадил его у окна и сказал, что мы полетим на высоте десять тысяч метров. «А это скока, один километр, что ли?» Так и сказал, — он засмеялся. — «А это скока?! Один километр, что ли?!» Недавно был в Новосибирске, меня спрашивают: «А где этот в красных штанах, почему не приезжает»?

Над головой находилась полка, в которую были встроены вентилятор, лампочки индивидуального освещения. Пассажиры нажимали на кнопки, — лампочки не загорались. Я тоже попробовал.

— А нас никогда не буду встречать, — вдруг сказал Виктор.

Очевидно, он прокомментировал слова очередной песни. Пел Александр Барыкин: «Аэропорт. Стою у трапа самолёта. Аэропорт. По мне скучает высота. Аэропорт. Смотри, меня встречает кто-то. На том конце воздушного моста».

— Вон тот мужик побывал в бою, — Виктор указал на мужчину с синяком под глазом, который сидел справа от нас, в соседнем ряду.

Заглушая музыку, нарастал гул двигателей. Я увидел, как отъехал трап, как опробовались закрылки — вылезли из-под крыла, загнулись книзу и опять спрятались. На табло у выхода из салона засветилась надпись «Пристегнуть ремни». Неожиданно музыка оборвалась, и по бортовой связи послышался жизнерадостный голос стюардессы, противоположный моему похоронному настроению:

— Доброе утро, уважаемые пассажиры. Командир и экипаж от имени «Аэрофлота» приветствуют вас на борту самолёта Ту-154, выполняющего рейс 3840 по маршруту: Горький — Омск — Улан-Удэ — Хабаровск…

— А Байкал красиво смотрится с высоты? — спросил я.

— Что ты о ерунде какой-то спрашиваешь. Я вот думаю, чем нас сегодня будут кормить? Тебе матушка курочку не положила?

Я отрицательно покачал головой. Она предлагала, но я отказался. В прошлую командировку мне не понравилась ирония Виктора о заботливой матушке. И сейчас, кстати, тоже: он опять спросил с иронией.

Двигатели загудели сильнее, — самолёт поехал на взлётную полосу, но вдруг затормозил, поехал дальше, ещё раз затормозил.

— Самолёты бьются, как правило, при взлёте и посадке, — сказал Виктор. — У нас будет очень много взлётов и посадок.

Выехав на взлётную полосу, самолёт остановился. Стюардесса проверила, как пассажиры пристегнулись ремнями, и скрылась в служебном помещении. Гул двигателей усилился. Самолёт резко устремился вперёд. Меня вдавило в кресло. За окном всё замелькало — деревья, какие-то строения. Самолёт задрал нос, оторвался от земли и стремительно, мощно потащил нас вверх. Деревья, строения сразу уменьшились до игрушечных размеров, — приняли какой-то неестественный, неправдоподобный вид.

В салоне неожиданно потемнело: мы влетели в густую серую облачность. По мере набора высоты сплошной туман за окном светлел. В салоне тоже светлело. Вдруг стало светло, как днём: открылось яркое голубое небо!

Облака остались далеко внизу, раскинулись бескрайней белой равниной. Но самолёт по-прежнему набирал высоту. Я привык к равномерному сильному гулу двигателей, — один из двигателей был слева от меня настолько близко, что казалось, до него можно было дотянуться рукой, — у меня оборвалось всё внутри, когда этот гул вдруг стал тише. «Падаем?» — первое, что пришло мне в голову. Я испуганно посмотрел на Виктора. Тот выглядел невозмутимо. Двигатели работали тише. Но самолёт уверенно летел вверх — под небольшим углом. Тогда я объяснил этот приглушенный гул другим режимом работы. Я опять посмотрел на Виктора. Он был по-прежнему невозмутимый. Мужчина, «побывавший в бою», закрыл окно голубым светофильтром: слепило солнце.

Тихонько играла музыка, как незаметный фон. Я не сразу понял, что поёт Кола Бельды. «За спиной летит снежок. Мчатся нарты с кручи. Паровоз — хорошо, пароход — хорошо, самолёт — ничего. А олени лучше!» Эту песню постоянно транслировали по радио и телевидению, но сейчас мне не хотелось иронизировать. Мне вообще ничего не хотелось! У меня было похоронное настроение.

«В тех самолётах тоже играла музыка, — обречённо подумал я. — Пассажиры беспечно сидели в креслах. Всё было так же, как сейчас, — один в один. Все с любопытством смотрели в окно. Строили планы на будущее. И не подозревали, что слышали музыку в последний раз».

Я посмотрел в окно — вниз, на бескрайнюю равнину облаков. Мне не нравилось, что самолёт продолжал набирать высоту. «Куда ещё выше-то?! — с тихим протестом подумал я. — Зачем?!» Мне хотелось лететь низко над землёй, чтобы можно было при случае выйти, как из трамвая.

После набора высоты стюардесса предложила отстегнуть ремни, сообщила о расчётном времени прибытия в Омск и сколько до этого города километров, о предстоящих завтраке и прохладительных напитках. Ещё она сказала, что мы летим на высоте десять тысяч метров со скоростью девятьсот пятьдесят километров в час.

— Двести шестьдесят метров в секунду, — подсчитал я.

— Тебе жениться надо, — вдруг сказал Виктор.

Завтрак подали над Уралом. Салат, курица, булочка и кофе отвлекли меня от нехороших мыслей. А потом я подумал, что разобьюсь не один. Если случится такое, лётчики, стюардессы и другие пассажиры тоже разобьются. От этой мысли мне стало легче: другие тоже разобьются, не только я один! Я попробовал ногой пол на прочность, — пол держал надёжно. С этой минуты я перестал тревожиться.

Самолёт летел по прямой не строго горизонтально: его нос был слегка задран к верху. Вдруг нос опустился, двигатели заработали тише. Я предположил, что мы начали снижаться. И точно: вскоре стюардесса объявила, что через двадцать минут мы приземлимся в Омске. Потом двигатели заработали с каким-то надрывным свистом, скрежетом, словно их клинило. Я опять испуганно посмотрел на Виктора. Странный свист и скрежет невольно наводили на мысль, что двигатели клинит! Виктор был, как всегда, невозмутимый. Мы уже летели над городом. Я не привык, что дома, автомобили могут быть такими маленькими, и снова поймал себя на ощущении неправдоподобности того, что вижу.

Стюардесса объявила, что полёт будет продолжен через час.

Автобус отвёз нас к аэровокзалу. Пассажиров встречали родственники, знакомые. Ещё издали, заметив друг друга, они улыбались, махали руками.

В аптечном киоске Виктор купил упаковку таблеток. Таблетки были крупные, размером с глюкозу. В буфете, запив таблетку чаем, спросил меня:

— Ты знаешь, что я проглотил?

— Глюкозу?

— Трихопол! Если не поможет, значит, у меня триппер.

— Что?! — я изумлённо посмотрел на него. Насколько я знал, триппер — болезнь серьёзная, требующая срочного лечения. И её лечат только в специализированных заведениях. — Что будешь делать?

— У меня дружок в Краснокаменске — блатной. Всё может достать. Три укола бициллина-пять и всё пройдёт.

Сначала нам надо в Горхон и Мухоршибирь.

— Дотерпишь до Краснокаменска?

— Может, ошибаюсь. Завтра посмотрим.

— А в аптеке нельзя купить?

— Без рецепта не продадут.

Объявили посадку на наш самолёт.

— Не общайся с незнакомыми пьяными женщинами, — сказал Виктор. — Мы нашли друг друга на автобусной остановке. Наверное, Ленку заразил, — он вдруг улыбнулся. — Надо позвонить ей, пока другого не заразила!

Мы снова летели. За окном стемнело. В салоне над общим проходом загорелось центрально освещение, на полке над рядами кресел — индивидуальное. Пассажиры стали включать — отключать его. Я тоже попробовал. От окна веяло холодом. Мы летели навстречу непроницаемой черноте, которая заволокла половину неба. Виднелись немногочисленные огни посёлков и россыпи огней городов. Когда окончательно стемнело, я понял, что не увижу Байкала: я не учёл разницу во времени.

Мы прилетели в Улан-Удэ в три дня по московскому времени — в восемь вечера по местному. Я вышел из самолёта, посмотрел на огни аэровокзала, и мне показалось неправдоподобным, что дома сейчас день: Горький и Москва находились в одном часовом поясе.

Ночевали в зале ожидания. Я долго не мог уснуть: во-первых, из-за того, что уснуть нужно было в кресле, а во-вторых, из-за разницы во времени. В Горьком было семь вечера, в Улан-Удэ — полночь. Я никогда не ложился спать так рано. Эта ночь запомнилась мне жестким неудобным креслом, затёкшим телом, полузабытьем, невнятными объявлениями, спящими и бодрствующими соседями.

Завтракали в буфете на первом этаже аэровокзала. Я пил горячий, сладкий кофе и никак не мог стряхнуть с себя дремоту. Дома было два часа ночи, здесь — семь утра. Виктор тоже пил кофе; выглядел бодрым, свежим. Привычный к перелётам, вокзалам, он был в своей стихии. Случалось, он не спал несколько ночей подряд, и эта бессонная ночь, была для него, как слону дробина. Намазав горчицу на бутерброд с колбасой, он вдруг сказал:

— Триппер у меня. Теперь уже точно.

3

Горхон оказался небольшим посёлком, расположенным между сопок. Одноэтажные бревенчатые дома стояли несколькими рядами, образуя прямые улицы.

Мы приехали сюда «по жалобе». Владелец телевизора написал директору нашего завода, что телевизор, который он недавно купил, сломался. Он потребовал заменить телевизор или отремонтировать. В случае отказа пообещал пожаловаться М. С. Горбачеву — генеральному секретарю ЦК КПСС.

«Уважаемый товарищ директор, обращаюсь к вам с жалобой и за помощью. Я представляю молодую советскую семью, у меня двое маленьких детей. Жена не работает, работаю один. Сами, наверное, знаете, как трудно обживаться молодой семье, начиная с нуля, всё нужно купить и всё в кредит. И вот в октябре месяце 1985 года я купил телевизор цветной „Чайка 738“, изготовленный вашим заводом. В магазине он показывал не очень чисто, но продавец не умеет регулировать, немного отрегулировал, я взял. Дома он стал казать хуже, преобладал сине-зелёный цвет. Я к нему сильно-то боялся лезть. Потом начал темнеть экран и совсем отказал. Всего мы с горем пополам смотрели его с месяц. Я обращался в местный КБО, но у нас телемастер приезжает очень редко, в КБО телевизоры стоят штабелями, а мастера нет. Я поехал в районный КБО к мастеру ателье, договорился. На другой день довёз на санках до электрички, потом на электричке до района, там с поезда помогли люди снять, опять два километра на санках и такая же процедура обратно. В районном телеателье 14.01.86 года поставили на гарантийное обслуживание. Гарантийный номер 4837. Отремонтировали. Сменили кинескоп. Это у нового телевизора?! И что же? Показал неделю и резко раз и отказал. Купленный телевизор имеет номер 095068819, дата выпуска 12.09.85 года. В паспорт вложена маленькая памятка, цитирую дословно. „Уважаемый покупатель! Ваш телевизор настроен и выпущен коллективом регулировщиков: бригадир товарищ Сиднев“. Ваш завод носит такое великое и почетное имя — В. И. Ленина, и почему же так получается? Когда же вы будете продавать вместе с телевизором и гарантию, чтобы люди не мучились? Что же мне делать? Транспорта нет его разваживать в розысках телемастера. И нет дней, чтобы тратить на это дело. Вы работаете, я тоже работаю. Моё требование: вышлете представителя на осмотр телевизора и замените его, дайте такую санкцию, а если нет, то пусть ваша бригада Сиднева, бригада халтурщиков, вышлет мне со стопроцентной гарантией свой телевизор или 595 рублей. Если это не сделаете и не поможете в обмене, я обращусь открытым письмом в газету „Правда“ к генеральному секретарю ЦК КПСС товарищу М. С. Горбачеву».

— Придём к нему — ни слова лишнего, — жёстко предупредил Виктор. — Понял? А то опять напишет!

Было неожиданно тепло. Отражая солнце, снег сверкал так, что на него было больно смотреть. На сопках ярко зеленели сосны.

Мы нашли нужный дом. Выскочив из будки, свирепо за­лаяла огромная собака. На этот лай вышел из дома хозяин, угрюмый молодой мужчина. Он посмотрел на нас с вопроси­тельной настороженностью. А узнав, кто приехал, сначала повеселел, а потом вдруг принял скорбный вид убитого горем человека. Дескать, его письмо — мольба о помощи. Он страдает и доведён до отчаяния.

Телевизор не работал из-за диода «кэцэ» — КЦ109, длинного и тонкого, как карандаш, в выходном каскаде строчной развёртки. Его пробило: звонился в обе стороны. Виктор заменил диод. Я собрался поставить на место заднюю стенку.

— Обожди, — озабоченно сказал Виктор, — кэцэ греется,

Он не нашёл почему диод греется: все радиодетали были как будто исправные, а напряжения — в норме.

— А я ещё один впаяю, — сказал он. — Параллельно. Для мощности.

Хозяин предложил отобедать. Стол накрыли в комнате. Жена принесла отварную картошку, жареное мясо, солёную капусту.

— А вы где работаете? — спросил я. В самом деле, где они тут работают? Посёлок небольшой. Предприятий, вроде, никаких нет. Какой работой они добывают себе деньги для существования?

— На железной дороге.

Ещё я хотел спросить, кем он работает, но Виктор наступил мне на ногу.

Мы составили акт, что хозяева удовлетворены работой телевизора, и пошли на железнодорожную станцию.

— Говорил же тебе, ни слова лишнего! — раздражённо сказал Виктор. — А то опять напишет!

Я почувствовал раздражение. Во-первых, я не согласен, чтобы на меня орали! Во-вторых, мой вопрос был невинный. Я спросил мужчину, где он работает? Что здесь криминального? Реакция Виктора была неадекватной.

Я успокоил себя усилием воли. У него неуравновешенный характер. Я знал, с кем поехал. От него не надо ждать ничего хорошего. Мне не впервые выслушивать его грубости. Я поехал с ним только потому, что мне, возможно, больше не представится случай побывать так далеко. Моя задача не раздражаться.

По обе стороны заснеженной улицы, по которой мы шли на железнодорожную станцию, были однотипные бревенчатые дома. Солнце снизилось. Снег уже не слепил, приобрёл синеватый оттенок, контрастно подчёркивал зелень сосен на сопках, тёмную линию железной дороги.

— Напрасно я впаял ещё одно кэцэ, — с сожалением сказал Виктор. — Оно должно греться. Работает под напряжением тысяча вольт.

В зале ожидания железнодорожной станции он достал из торбы «Атлас СССР», решив посмотреть, как добраться до Мухоршибири. Надо ехать на электричке до города Петровск-Забайкальский, а потом на автобусе.

— Мне этот Мухомор, как кость в горле, — сказал он.

Если бы не Мухоршибирь, мы сели бы сейчас на поезд и утром были бы в Чите. Потом на самолёте в Краснокаменск, где приятель дал бы Виктору лекарство от триппера.

Он убрал «Атлас СССР» в торбу и спросил меня:

— Ты не знаешь, зачем я впаял ещё одно кэце?

4

Железнодорожный вокзал Петровска-Забайкальского был маленький и переполнен людьми. Нам сказали в справочной, что автобус в Мухоршибирь будет завтра — отправится в семь утра от железнодорожного вокзала.

Был поздний вечер. Я обвёл взглядом переполненный зал ожидания и нахмурился. Свободных мест не было. Сидели даже на подоконниках. Мне не улыбалось провести ночь на ногах.

Виктор тоже обвёл взглядом зал. Его озабоченный взгляд вдруг стал осмысленным. Он увидел кресло, на котором лежала дорожная сумка.

— Ваша? — он спросил соседей, мужчину и женщину:

Они отрицательно покачали головой. Он убрал сумку на пол:

— Подойдёт хозяин — уступлю, — и сел в кресло.

Мне надоело слоняться по залу. Я вышел на перрон. Было темно. Лязгая железом, проносился грузовой поезд. Станция и пути освещались слепящими прожекторами с высоких мачт. Пройдя до конца перрона, я увидел у пешеходного моста через железную дорогу стелу — памятник декабристам, участникам декабрьского восстания в Петербурге, которых сослали сюда, в Петровск-Забайкальский, по указанию царя. Потом я учуял тонкий запах еды. Этот запах привёл меня в столовую. Я побежал за Виктором: столовая закрывалась через полчаса.

Удобно устроившись в кресле, тот читал газету.

— Пойдёшь в столовую?

Виктор отрицательно покачал головой, продолжая читать.

— Закроется через полчаса!

Он снова отрицательно покачал головой. Я пошёл один.

— Обожди! — окликнул Виктор и поманил пальцем.

Я вернулся, теряясь в догадках, зачем ему понадобился?

— Попроси эту женщину, — он указал на соседку, — чтобы она постерегла наши вещи.

— А ты сам не мог?! — возмутился я.

— Попроси!

Я не попросил. Виктор тоже не попросил. Мы пошли в столовую. Наши вещи, оставленные без присмотра, могли украсть. Каждый надеялся на другого, что он вернётся. Нервы у обоих оказались крепкими!

В меню было написано: «Шницель натуральный с рисовым гарниром — 40 копеек. Окунь морской с картофельным пюре — 35 копеек».

— Что возьмёшь, мерзота? — спросил Виктор.

— Шницель.

— А я возьму рыбу!

Раздатчица положила Виктору порцию картофельного пюре и кусок жаренного морского окуня.

— Шницель, — попросил я. — С картошкой.

— Картошка только с рыбой.

— А почему?

— И правильно, девушка, — сказал Виктор. — Картошки он захотел!

Мы сели за стол.

— Давись рисом-то, давись!

— А наши вещи не украдут? — спросил я. Мне хотелось побежать на вокзал, посмотреть, что с вещами? Украдут же! Какие могут быть шуточки! Командировка сорвётся! Я до того волновался, что даже не чувствовал вкуса еды.

После ужина мы не сразу встали из-за столика, словно отдыхали, отягчённые обильной едой. И на вокзал пошли не спеша, как на прогулке.

Я заметил, что Виктор занервничал. На его лице вдруг появилось мстительное выражение. Если вещей не окажется, он, наверное, набросится на меня с кулаками. До него наконец-то дошло, что вещи могут украсть!

«Дипломаты» и сумки оказались в целости и сохранности.

Объявили, что прибывает поезд «Москва-Хабаровск». Зал ожидания сразу опустел. Большинство людей ждали этот поезд. Довольный тем, что коротать ночь на ногах не придется, я сел в освободившееся кресло рядом с Виктором, который опять читал газету.

— «Водитель автобазы, — он начал читать вслух, — член парткома Митрофанов после вечера сказал: „Я работаю здесь двадцать лет, но подобных мероприятий не помню. После такой встречи мы станем работать лучше и качественней“». Какая мерзость.

— Что у них случилось?

— Вся автобаза лопала вино. Круглосуточно. «Но после выхода в свет известного постановления ЦК КПСС о борьбе с пьянством и алкоголизмом, — опять читал Виктор, — руководство автобазы активизировало работу по воспитанию коллектива. Одной из форм борьбы с пьянством стал вечер отдыха, который устроили комсомольцы совместно с администрацией. В гости на автобазу был приглашён вокально-инструментальный ансамбль. Тепло встретили механики и водители, диспетчера и слесари небольшой концерт. Потом состоялось чествование ветеранов и передовиков. А потом было чаепитие у самова-а-аров», — передразнил Виктор. — После чего этот Митрофанов, член парткома, партийного комитета, значит, и говорит, что он двадцать лет проработал на автобазе, а подобной мерзости ещё не видел. Между чаепитиями они выходили на улицу и глотали одеколон.

— Так и написано?

— А думаешь, не глотали? Поверил я — как же! Чтобы после какого-то указа все дружно бросили пить!

Его внимание привлекла сумка, которую он убрал на пол. Хозяин сумки до сих пор не объявился.

— Забыли, что ли? Не пойму. — Подняв сумку, он обратился к окружающим: — Граждане, это чья сумка?

Никто не признался.

Кресла были с короткими спинками. Я просыпался несколько раз от ощущения, что у меня сломалась шея. Не в силах поднять голову, я помогал руками.

Утром Виктор предложил забрать сумку.

— Ладно тебе связываться, — возразил я.

— Я давно ощупал её! — страстно сказал он. — Там лежит палка колбасы, четыре штуки консервов и ещё что-то.

— А я говорю, не надо! — меня коробила мысль о воровстве.

— Консервы, — Виктор сосредоточенно щупал сумку. — А это что? На колбасу не похоже. Как же сумку-то утащить?

— Положи в свою торбу, — вдруг предложил я: до меня дошло, что хозяин сумки уже не объявится. Торба Боярова была солидных размеров, в неё можно было запихнуть всё что угодно!

Содержимое сумки обследовали на улице, на лавке у вокзала. Было раннее утро. Горели фонари, светились окна квартир.

— А это что? — вытащив из сумки свёрток, громко сказал Виктор, и развернул его. — Треска. Так. А это что?

— Ты можешь тише?! — я кивнул на людей, которые ждали автобус на остановке. — Делай вид, что это наше, а то догадаются!

— И сколько нам дадут за кражу?

— По году, — предположил я.

— Условно, — подумав, сказал Виктор.

В сумке оказалось четыре банки мясных консервов, варёное мясо, порядочный кусок солёного сала с чесноком, несколько копчёных рыбин трески и палка копчёной колбасы.

К остановке подъехал автобус. Наверное, на эту же остановку подъедет автобус в Мухоршибирь. Других остановок здесь не было. Этот автобус был не наш. Наш автобус отправится через час. Сейчас было шесть утра.

— Не подскажете, — решив узнать наверняка, я обратился к шофёру, — автобус в Мухоршибирь отсюда отправляется?

— Отсюда. Садитесь.

— Вы едете в Мухоршибирь? — удивился я.

— Да.

— Вы, разве, в шесть отправляетесь?

— В семь.

Оказалось, что здесь семь утра, а не шесть, как мы думали! Шесть утра сейчас было в Улан-Удэ. А здесь, в Петровске-Забайкальском, было семь. Виктор выставил на своих часах семь утра.

В Мухоршибири мы работали на торговой базе. Неисправных телевизоров было немного. Мы рассчитывали управиться с ними за день и вернуться на последнем автобусе в Петровск-Забайкальский.

Отремонтировав первый телевизор, Виктор пощупал КЦ109 и сказал с внезапным весельем:

— Кэцэ холодное, как камень!

Я опять был у него на подхвате: снимал и ставил задние стенки, опечатывал, записывал в акты номера отремонтированных телевизоров, менял по его указанию радиодетали. Меня не тяготило, как в первую командировку, что я самостоятельно не ремонтирую телевизоры. У меня ещё будет практика. Я обязательно научусь. Я уже кое-что знаю! Я ощущал себя туристом. Вся ответственность за выполнение задания лежала на Боярове.

Лампа 6П45С не выдавала высокого напряжения. Если поднести отвёртку к аноду лампы, должна вспыхнуть электрическая дуга. А дуги не было. Лампа не запускалась. Виктор никак не мог найти причину дефекта.

— А может, L1 оборвана? — предложил я: в прошлый раз Нилов устранил подобный дефект, пропаяв контакты этой катушки.

Виктор снисходительно посмотрел на меня. Я сразу понял почему: если эта катушка оборвана, тогда не будет напряжения на третьей ножке лампы 6Ф1П, но оно было! Виктор первым делом проверил напряжения на этой лампе.

Причина дефекта оказалась, как всегда, «элементарной»: оборвалось малоомное сопротивления R39 в цепи лампы 6П45С. Виктор, перемкнув это сопротивление пинцетом с изолированными захватами, поднёс отвёртку к аноду лампы 6П45С, — между анодом и отвёрткой легонько заискрило: высокое напряжение появилось! Лампа подала «признаки жизни», «ожила».

— Замени, — сказал он.

В другом телевизоре не было цвета.

— Начинается, — Виктор поморщился. Он ненавидел дефекты по цвету! Проверяя систему опознавания, он перемкнул отвёрткой контрольные точки. Цвет появился с фиолетовым фоном — несинхронизированный. Значит, была неисправна «хэпэшка» — микросхема К224ХП1.

Нилов перемыкал эти контрольные точки не отвёрткой, а пальцами, предварительно обслюнявив их.

— А почему ты пальцами не перемкнул? — спросил я.

— А может языком?!

Автобус в Петровск-Забайкальский отправлялся в пять вечера. Мы пришли на остановку за полчаса до отправления, на самом деле — за полтора часа. И сначала не могли понять, почему на остановке мы одни и почему нет автобуса? У Виктора часы показывали полпятого — такое время было в Петровске-Забайкальском, а здесь, в Мухоршибири, было полчетвёртого, как в Улан-Удэ!

Виктору хотелось добраться до Краснокаменска как можно быстрее. Ему срочно нужен бициллин. Дальнейшее промедление чревато крупными неприятностями. Путь в Краснокаменск был свободен. Надо одолеть его без задержки!

В кассу железнодорожного вокзала Петровска-Забайкальского стояла большая очередь. Виктор сказал мне:

— Бери до Читы на ближайший поезд.

Он достал сигарету, вышел на перрон, но сразу вернулся — какой-то ошеломлённый и кинулся к окошку кассы:

— Граждане, пропустите! Наш поезд у перрона!

У перрона стоял поезд «Москва — Владивосток».

— Мы тоже берём на него! — возразило несколько человек.

Мы стояли за толстой пожилой женщиной.

— До Иркутска, пожалуйста, — она торопливо обратилась к кассиру, опасаясь, что мы опередим её. А потом успокаивающе сказала нам: — За мной возьмёте.

Она ехала в противоположную сторону. Её поезд прибывал минут через пятнадцать. Кассир выписала ей билет. Женщина полезла в сумку за деньгами. Пересчитала два раза. А потом оказалось, что дала не всю сумму.

— Ну что это?! — переживал Виктор.

— Скорый поезд №140 «Москва — Владивосток», — загремело из репродуктора, — отправляется с первого пути. Будьте осторожны.

— Я больше так не могу! — вдруг раздражённо заорал Виктор на весь зал. — Я сейчас этой старухе пинка в жопу дам! Я тебя там подожду, — он обратился ко мне и пошёл на улицу. — Она, дура, в Иркутск едет!

Мы уехали через пять часов на поезде «Москва — Благовещенск». Я лёг в постель и мгновенно заснул. Две предыдущие ночи я почти не спал: одну ночь провёл в кресле в аэропорту, другую — в кресле на железнодорожном вокзале.

5

Я воспринимал города на карте, как нечто отвлечённое, например, как звёзды на небе. Они есть, и в тоже время их как бы нет.

Чита оказалась большим, красивым городом с основательными домами, площадями, деревьями, автомобилями, спешащими куда-то людьми.

— А куда снег делся? — удивился я: снега не было ни на дорогах, ни в скверах, ни на крышах домов.

— Здесь мало выпадает, — объяснил Виктор.

Самолёт в Краснокаменск улетел рано утром. Следующий будет завтра. Ждать его не имело смысла. Завтра утром мы будут на месте, если сегодня вечером уедем на поезде.

Мы купили билеты, предъявив кассиру пропуска, разрешающие проживание в погранзоне. Затем пришли на переговорный пункт.

— Надо Ленке позвонить, — пояснил Виктор.

О теме беседы он не сообщил, но я догадался: очевидно, сообщит ей, что заразил её триппером.

Виктор вышел из телефонной кабинки с видом человека, обвинённого несправедливо, но с сознанием выполненного долга. Он предложил ей обратиться за лекарством к Ивану, Николаю или Сашке. Сашка обязательно достанет лекарство.

— Она мне отвечает: «А ещё к кому обратиться? Ты хочешь меня на весь завод прославить?!»

Виктор купил в аптеке несколько иголок, пипетку и марганцовку.

— После укола надо промыть слабым раствором, — объяснил он. — Понял? Накачаешь пипеткой.

— А в мочевой пузырь не попадёт? — спросил я.

— Ну и что. Раствор-то слабый.

— А если ты не достанешь бициллин в Краснокаменске?

— Достану.

— Ну а если нет?

— Есть тут, вообще-то, у меня тоже один знакомый, — с раздумьем сказал он. — Грузчиком работает — разве у него.

Мы пошли к этому грузчику, — широкими улицами, маленькими дворами, через административный центр с капитальными зданиями, большую площадь Ленина, с одной стороны которой находилась гостиница «Забайкалье», с другой — кинотеатр «Родина», мимо танка Т-34 на постаменте. Мы шли всё время в гору, и гора становился всё круче. Редкие, одинокие сосны внизу у вокзала, здесь росли густо, островками настоящего леса.

Грузчик работал в магазине «Электрон», специализирующимся на продаже радиоаппаратуры. Виктор остановился у входа.

— Давай я скажу, что триппер у тебя?

— У меня?! — я засмеялся.

— Ты пойми, меня здесь все знают! Неудобно!

Оказалось, что в этом же магазине работала и Валя, знакомая Виктора, с которой он хотел отметить Восьмое марта! Я остался на улице, представив, как все посмотрят на меня, когда он скажет, что якобы у меня триппер.

Виктор вышел из магазина:

— Нет ни у него, ни у девчонок. Посоветовали обратиться к Вале. Она теперь в «Часах» работает.

Магазин «Часы» находился рядом. Мне захотелось посмотреть на Валю. Поэтому на этот раз я не остался на улице.

Она стояла за прилавком. Была обычной женщина, которых было много. О приезде Виктора ей уже сообщили: она сразу сказала, что у неё нет «лекарства» и изучающе посмотрела на меня. Чтобы у неё не осталось сомнения, кто из нас болен, Виктор предложил отпраздновать Восьмое марта: к тому времени мы вернёмся из Краснокаменска. Она отрицательно покачала головой.

— Конечно, — он сказал на улице, — столько не виделись. Она нашла себе другого джигита.

— А если бы она согласилась?

— Мы бы не пришли, — и все дела.

Когда мы обедали в столовой, я вдруг поймал себя на странном ощущении, что мы сейчас дома, в Горьком, и с удивлением посмотрел на Виктора, жующего котлету. Неужели это правда, что мы сейчас в Чите, далёком городе, отмеченном на карте маленькой точкой, в пяти тысячах километрах от дома, обедаем в столовой, находящейся у гостиницы «Забайкалье»? Я объяснил себе это странное ощущение тем, что приехал в Читу быстро, без труда. Если бы я приехал сюда, например, на лошади, таких мыслей у меня не возникло бы.

— Что ты стучишь?! — вдруг с возмущением сказал Виктор: я размешивал чай с сахаром. — Люди смотрят! Бескультурье!

Надо постараться размешать чай без звона. Обычно, ложечка всегда задевает стенки стакана. Я никогда не придавал этому значения. По реакции Виктора можно было подумать, что я стучал ложкой о стакан, как в колокол.

На улице у большой витрины магазина, окруженный густой, пёстрой толпой, идущей по тротуару, Виктор вдруг отрыгнулся, громко и смачно, с брызгами! Я сделал вид, что не знаком с ним, — быстро пошёл вперед.

— Куда пошёл? Куда пошёл?! — с деланным возмущением сказал он. — Вы посмотрите на него, какой он стеснительный!

6

Вагон поезда, в котором мы поехали в Краснокаменск, был на две трети заполнен военными. Сразу столько офицеров я видел только в армии! Нашими соседями по купе были майор и капитан. Проводница разнесла чай.

Капитан воевал в Афганистане.

— Стрельнули с автомата, — рассказывал он. — Одна пуля попала в бронежилет, а вторая — в ногу. Подполз боец: «Товарищ старший лейтенант, вы ранены». Я тогда был старлеем. Смотрю, действительно, ранен. И потерял сознание. Прострелили мышцу бедра — навылет. Кости не задело. В госпитале привезли на операцию. Медсестра откинула простынь. Я застеснялся. Я был полностью голый. «Да тут смотреть-то не на что!» — сказала она. А у самой под халатом лифчика нет. Из-за жары они все ходили без лифчиков. Потом черви завелись: мухи насидели. Стали прочищать рану шомполом. А рана поджила, срослась…

— Афганистан — это комиссионка, — вдруг сказал Виктор.

— Какая комиссионка? — не понял капитан.

— Потому что там подержанные женщины. Специально приезжают, чтобы выйти замуж. Мужиков полно. Может, кто и бросится, с голодухи-то.

— Вы не правы.

— Почему не прав? Прав!

После такого заявления разговор, естественно, закончился.

Утром офицеры вышли на какой-то станции. Меня разбудили их сборы. Я лежал на верхней полке. За окном проплывали бесснежные жёлтые холмы. Виктор спал на нижней полке. Увидев, что он тоже проснулся, я сказал:

— Ты зря сказал про комиссионку.

— Почему это?

— Опошлил всё! Как о тебе люди подумали?!

— А я люблю говорить правду в глаза, — он поднялся с постели; его светлые трусы были испачканы жирными тёмно-зелёными пятнами гноя.

Кто-то постучался в купе. Я решил, что это проводница разносит чай. А это были пограничники — два солдата и офицер! Краснокаменск находился на китайской границе. Они проверили у нас документы.

Заполненный вчера до отказа вагон теперь был пустой: ехало всего несколько человек.

Наш вагон остановился напротив маленького вокзала с вывеской «Краснокаменск». Больше ничего не напоминало о городе. Насколько хватало глаз, простиралась холмистая жёлтая степь.

— Давай живее! — сказал Виктор. — Автобусы приезжают сюда только утром и вечером — к приходу и отходу поезда. Не успеем — придётся добираться на попутках. Надо занять места. Нам до города ещё ехать и ехать!

Краснокаменск напоминал новый микрорайон большого города. Сразу бросалось в глаза, что его построили недавно и по единому проекту. Безлюдная, дикая местность, — и вдруг мы оказались в современном городе. Мы ехали по широкой дороге, заполненной автомобилями, по обе стороны дороги стояли многоэтажные дома, по тротуару шли люди. Я смотрел в окно автобуса с удивлением.

— Может, лет десять назад, — сказал Виктор — выпускники местной школы отмечали окончание учёбы на природе. Китайцы зарезали парней. А девушек забрали с собой, — он с сарказмом улыбнулся, — для облагораживания нации.

В магазине Виктор сказал продавцу, стоявшей за прилавком, курносой веснушчатой молодой женщине:

— Привет, Алла. Мне бы позвонить.

— Сразу позвонить, — она узнала его.

— Петьку давно не видела?

— Заходил как-то, — она достала из-под прилавка телефон. — Вас двое. Я правильно поняла?

— Мы только что с поезда.

— Скажу заведующей, — и она ушла.

Виктор набрал номер телефона:

— Здрасте, девушка… Мне бы Петра… Как уехал? — на его лице появилась растерянность. — Он положил трубку. — Уехал в отпуск, мерзотина.

Сначала я не понял, кто этот Пётр? А он был тем самым человеком, который мог достать бициллин!

— А может, Аллка достанет? — предположил Виктор. — Скажу от ревматизма. Бициллин ещё от ревматизма помогает.

Алла вернулась от заведующей:

— Будете жить в гостинице «Аргунь». Скажете, от Ирины Валентиновны.

— Алла, ты можешь достать бициллин-пять? — спросил Виктор, стараясь выглядеть невинным, как будто попросил что-нибудь обычное.

— Что? — её губы тронула улыбка; она пытливо посмотрела на нас, стараясь понять, кому из нас надо? И вдруг засмеялась.

— Чего ты смеёшься? Чего смеёшься-то?! Думаешь, от триппера? От ревматизма! В Чите попросили!

— Достану.

— Надо сегодня.

— Попробую! — она опять засмеялось.

Алла достала бициллин, — три пузырька с белым порошком, — и пять ампул воды для инъекций.

Мы закрылись в номере гостиницы. Вскипятить иголку и шприц было негде. Виктор продезинфицировал их одеколоном. Проткнул иголкой резиновую шляпку пузырька и развёл бициллин водой для инъекций.

— А я не смог бы сделать себе укол, — сказал я.

— Смог бы, — он набрал лекарство в шприц.

— Больно же!

— Не мешай! — Виктор приспустил трусы, ткнул в ягодицу, но иголка не вошла, он ещё раз ткнул, — иголка согнулась! — Ну что это? Дрянь какая! — Заменив иголку, он сделал укол. — Это ты меня смутил: больно, больно. Надо было одним махом. Да ещё иголки дрянь. У меня дома польские. Чик! Как в масло входят!

Бициллин возымел своё действие. Утром Виктор удовлетворённо сказал:

— Ну, вот теперь совсем другое дело! Первый раз я заразился в Перми, лет восемь назад. Обнаружил в поезде. Сразу настроение упало до нуля, в минус зашкалило. И волосы зашевелились. Дыбом встали!

Мы ремонтировали телевизоры в торговом зале: в магазине не было помещения отведенного под мастерскую.

— Здравствуйте, — к нам подошёл молодой мужчина. — Не скажете, много телевизоров с браком? Хочу купить и не знаю какой.

— Встречаются, — сказал я.

— Мы не продавцы и справок не даём, — неожиданно жёстко сказал Виктор и не одобряюще посмотрел на меня.

Когда мужчина ушёл, он сказал мне:

— Мне не понравился твой текст. Много брака или нет. Не знаю — и всё!

— А чего я такого сказал?

— Да ничего! Тогда в Норильске Иван рассказал мужику, что наши телевизоры дерьмо, каждый второй бракованный. А тот мужик оказался корреспондентом общесоюзной газеты. И вскоре написал статью, в которой указал на Ивана. Так его потом к директору затаскали!

Виктор много раз говорил, что Краснокаменск — вторая Америка: якобы все магазины здесь были завалены практичными красивыми импортными вещами. В обувном магазине, в который мы зашли по пути в гостиницу, выбор обуви ничем не отличался от общесоюзного стандарта: на полках стояли ботинки-уроды отечественного производства. Я вопросительно посмотрел на Виктора.

— Конец Америке, — сказал тот.

7

Праздник Восьмое марта, отмеченный в Краснокаменке, мне запомнился тем, что я случайно перепил спиртного.

Сначала я выпил водки с продавцами в магазине. Виктор пил сок. При лечении антибиотиком спиртное, оказывается, пить нельзя. Он всегда был инициатором пьянки. Но вдруг отказался. Его отказ от выпивки напоминал сюрреалистическую картину.

Затем я выпил водки у некого мужчины, с которым нас свела директор магазина, предложив отремонтировать его телевизор.

— Что с телевизором? — спросил Виктор.

— Нет цвета.

На лице Виктора появилось встревоженное выражение.

— А какой телевизор?

— «Электрон».

Виктор подошёл к телевизору «Чайка», стоявшему на витрине, и вытащил из него блок цветности, — не спросив разрешения, как будто он был его личной собственностью! И сказал директору, удивлённо смотревшей на него:

— Может, не из-за него. Надо проверить.

Телевизор «Чайка», сделанный в Горьком, и телевизор «Электрон», сделанный во Львове, были унифицированные. Они отличались лицевой панелью.

Дом мужчины находился напротив постамента с танком Т-34, — памятника воинам забайкальцам, погибшим в Великой Отечественной войне. У памятника было несколько свадебных машин. Молодожёны возлагали цветы.

— Говорят, что этот танк выстрелит, если невеста окажется девственницей, — прокомментировал мужчина. — Мы каждый раз всем домом молимся, чтобы невеста не была девственницей.

Виктор заменил блок цветности, решив отремонтировать его в магазине. Кому-то «повезёт»: он купит новый телевизор «Чайка», не подозревая, что в нём стоит неновый блок из телевизора «Электрон».

Заплатив за работу, мужчина организовал стол с богатой выпивкой и закуской: несколько сортов водки, коньяк, деликатесная рыба, жаренное мясо. Мне не хотелось пить, но от рыбы и мяса я не отказался бы: они сами просились в рот. Виктор уговорил меня выпить. Нас не поймут, если мы не притронемся к спиртному. Он тоже с удовольствием выпил бы, но ему нельзя: он лечится от триппера.

— Хорошо, что я взял новый блок, — на улице удовлетворённо сказал Виктор. — А если бы не взял? Ты стал бы водить пальцем по схеме, менять детали.

Он не делился со мной заработанными деньгами. Говорит, компенсирую сто рублей, которые отдал Сашке, тогда будем делить поровну. Я не возражал: он ремонтировал, а не я.

Не успели мы прийти в гостиницу, как дежурная по этажу попросила нас отремонтировать телевизор, который стоял в её комнате.

В её комнате сидели за столом молодой парень в милицейской форме и женщина, выглядевшая заметно старше его. Они пили и закусывали: наверное, тоже отмечали Восьмое марта. Милиционер пригласил нас к столу. Виктор кивнул мне: дескать, выручай, нехорошо отказываться. Затем пришли двое мужчин и, комментируя некое событие, начали ругаться трёхэтажным матом. «А ну хватит! — властно потребовал милиционер и с запинкой добавил: — Не ругайтесь при моей… сестре». Женщина, выглядевшая заметно старше милиционера, вдруг с упрёком сказала: «Я твоя жена, а не сестра». Не знаю, что я у них выпил. Это была точно не водка. Жидкость была какого-то тёмного цвета. Я вдруг очень сильно запьянел.

Наконец, мы пошли в свой номер. Я с удивлением отметил, что не могу идти по прямой линии. Меня это позабавило. Такое случилось со мной впервые! Но вскоре мне стало не до смеха. Я лёг на кровать и почувствовал себя очень плохо: меня как будто сильно укачало.

Я обругал себя. Можно, конечно, обвинить Виктора. Выпей, да выпей! Дескать, нехорошо отказываться. Но я сам виноват: мог отказаться, не маленький. Я пошёл в туалет. Склонился над унитазом и, глубоко засунув два пальца в рот, вызвал рвоту. Мне не стало легче. Я решил очистить желудок водой. Чем быстрее промоешь желудок, тем лучше. Я открыл водопроводный кран. А воды не было! Я снял крышку бочка унитаза и начал пить воду, зачерпывая ладонью. Рвота опять не помогала мне. Я стоял на коленях, обнимая унитаз. И вдруг понял, что умираю. «Виктор, — жалобно позвал я, но он не откликнулся; тогда я позвал громче и требовательно: — Виктор!» Неожиданно мне стало легче, и я заснул на холодном кафельному полу, свернувшись калачиком.

Наверное, я спал недолго: когда я вернулся из туалета, Виктор, одетый в трико и футболку, совершено спокойно, как будто меня не было минуту, лежал на кровати и смотрел телевизор.

8

Следующим городом нашей командировки была Зея, в который мы доберёмся на самолёте из Читы: из Краснокаменска рейсов не было.

Виктор с сожалением сообщил, что в Чите нам придётся задержаться на сутки. Самолёт в Зею был один раз в день. Отправлялся ровно в одиннадцать утра. Мы прилетим в Читу в начале двенадцатого.

Накануне вылета он сказал мне:

— Надо помыться перед смертью, — и пошёл в душ.

По маршруту Краснокаменск — Чита летал Ан-24, винтовой, двухмоторный, с одним пассажирским салоном, двумя рядами кресел у левого и правого борта. Места нам достались в первых рядах. Виктор сел на своё место. А я — на чужое в хвосте. Именно здесь можно было при случае выжить. Но вскоре перебрался к Виктору: пассажиров было под завязку, и все садились на свои места.

— Как ты жить-то любишь! Молись теперь, молись! — сказал Виктор. — Сейчас скажут: «Здравствуйте, обречённые!»

— Доброе утро, уважаемые пассажиры, — послышался звонкий жизнерадостный голос стюардессы, противоположный моему похоронному настроению, — командир и экипаж от имени «Аэрофлота» приветствуют вас…

Сначала раскрутился пропеллер одного двигателя, затем — другого. Они были большие, эти пропеллеры, наверное, с человеческий рост, и вращались с такой бешеной скоростью, что их не было видно. Наше окно было напротив опасного пропеллера. У меня было ощущение, как будто у моего носа машут громадной саблей. Если бы пропеллер сорвало, он разрубил бы нас на мелкие куски!

Мы прилетели в Читу десять минут двенадцатого. Самолёт в Зею улетел десять минут назад. Если бы мы прилетели на час раньше, сейчас мы летели бы в Зею. Было обидно потерять сутки из-за какого-то часа!

— Слушай, поехали в Зею на поезде? — меня вдруг осенила замечательная прекрасная мысль.

Если мы поедем на поезде, мы увидим природу Забайкальской и Амурской областей. Мы были в пяти тысячах километрах от дома, но я толком ничего не видел, кроме облаков из окна самолёта. Мне очень хотелось посмотреть на забайкальские и амурские пейзажи.

— А на оленях лучше, — вдруг сказал Виктор.

Ознакомившись с расписанием движений самолётов, он засмеялся:

— Слушай-ка, мерзость, он улетает в одиннадцать по московскому времени! Это во сколько по местному?

Оказывается, самолёта в Зею ещё не было! Виктор думал, что самолёт вылетал в одиннадцать по местному времени, а он вылетал в одиннадцать по московскому. В аэропортах и на железнодорожных вокзалах расписание движений самолетов и поездов были даны по московскому времени.

Разница с Москвой была шесть часов. Самолёт вылетал в семна­дцать часов по местному — то есть в пять вечера.

— В семь вечера, — сказал я, не подозревая, что ошибся на два часа. Я ошибся из-за созвучности цифры семнадцать с цифрой семь. Неизвестно, почему Виктор не перепрове­рил. Наверное, из-за моего уверенного ответа.

Самолёт в Зею был транзитный: летел из Иркутска. Все билеты на рейс были, естественно, раскуплены.

На этот случай у нас был «Пятьдесят четвёртый приказ», — удостоверение со ссылкой на приказ Министерства гражданской авиации за номером пятьдесят четыре. Согласно этому приказу, начальник аэропорта был обязан «обеспечить предъявителя удостоверения, выполняющего специальное задание Министерства обороны СССР и МГА, проездными билетами вне очереди». Нам продадут билеты после окончания регистрации на рейс: билеты, как правило, не все продавали, придерживая на экстренный случай. У нас были эти удостоверения, потому что наш завод изготавливал ещё и «изделия» для военных.

— А может, поедем на поезде? — опять предложил я.

Виктор с досадой посмотрел на меня:

— До Зеи полторы тысячи километров. Мы будем ехать больше суток. Причём, с пересадкой. Сначала на поезде до Тыгды. А потом трястись на автобусе. Я как-то поехал на поезде в Омск. Из Горького. Чуть не рехнулся со скуки. Не знал, чем заняться. Все бока отлежал. Ехал больше суток!

Время до вылета было много, и мы поехали в город.

Между железнодорожным вокзалом, у которого мы вышли из автобуса, и кинотеатром «Удокан», в котором мы решили посмотреть какой-нибудь фильм, было очень много продуктовых магазинов. Виктор заходил в каждый магазин, словно бы кто обязал его. Ассортимент продуктов был один и тот же. Он ничего не покупал. Мне это быстро надоело.

— Опять, — увидев магазин, сказал Виктор, и обречённо пошёл к нему.

— А может, хватит? — не выдержал я. — Сколько можно?!

— А вдруг там будет что-нибудь вкусное?

В магазине его удивило, что нет очереди за сливочным маслом.

— По талонам, наверное, — предположил он и тихонько спросил продавца, стоявшую за прилавком: — Не скажете, девушка, масло по талонам?

— По каким ещё талонам?! — громко на весь зал ответила «девушка», могучая женщина в возрасте. — Бери, сколько хочешь!

Мы засмеялись и торопливо вышли из магазина.

В буфете кинотеатра продавали ананасовый сок в пол-литровых банках, редкий, непонятный, — экзотический. Я не только ни разу не пробовал ананасового сока, я даже ананасов не пробовал: их нигде не продавали. Впервые я услышал о ананасах, наверное, у Владимира Маяковского: «Ешь ананасы, рябчиков жуй. День твой последний приходит, буржуй».

— Ты пил ананасовый сок? — спросил я.

— Как грязи! В Иркутске. Купи!

Я купил, заплатив три рубля.

— С тебя полтора рубля.

— Потом рассчитаемся.

— Когда потом?

— В Зее мы заработаем триста рублей.

— Точно заработаем? — Раньше он говорил, что мы заработаем «полтыщи».

— Иван же сказал.

— А если он наврал?

— Такие люди не врут!

Сок был странного, непонятного вкуса, — экзотического.

Я отставил пустой стакан так, что тот проехался по столу на донышке, вращаясь. Я сделал это из спортивного интереса. Виктор посчитал, что я отставил стакан с отвращением, словно бы хотел сказать: «Подавитесь вашим поганым стаканом!» Ему это очень не понравилось. И он сделал мне замечание.

Мне надоели его претензии. Я, видишь ли, не культурный. А из него культура прёт! Раздражение на Виктора искало выхода. Он часто употреблял выражение «как грязи».

— Значит, ты пил ананасовый сок, да?

— Как грязи! В Иркутске было полно.

Фильм был двухсерийный. События разворачивались перед революцией. Молодой парнишка из бедной семьи и юная красавица графиня полюбили друг друга. Они встречались тайком: старый граф препятствовал их встречам. Однажды какой-то бандит угнал из конюшни графа всех лошадей. Парнишка попытался помешать ему, но был ранен. Молодая красавица нашла юного героя на дороге, посадила в бричку, и они поехали куда-то. На этом первая серия закончилась. Когда началась вторая, я подумал, что показывают другой фильм. Фильм был тот же — играли другие актёры. Заменили всех прежних без исключения! Мне стоило много труда разобраться кто из них кто. Например, бандита и графиню я узнал по следующему эпизоду. Мужчина хамской наружности насмешливо сказал молодой очаровательной женщине: «Это я, Ирина Николаевна, украл из конюшни вашего батюшки всех лошадей». Теперь события разворачивались после революции. Старый граф жил в Париже и плёл сети заговора против молодой советской республики. Его дочь не успела эмигрировать — работала учителем в школе. Парнишка работал резидентом советской разведки во Франции. С графиней он больше не виделся. Все думали, что он умер после ранения…

Утомлённый скучным фильмом, я непроизвольно посмотрел на часы. Если серия идёт полтора часа, то сколько ещё ждать окончания? Была половина одиннадцатого. Мои часы показывали московское время. Самолёт улетал через полчаса! «Как же так? — удивился я. — Как же так?!» И понял, что ошибся с подсчётом!

— Время-то половина одиннадцатого! — я сказал Виктору.

Он изумлённо посмотрел на меня, поднялся и торопливо пошёл к выходу из кинозала. Я вдруг понял, что мне надо тоже идти! Он вышел из кинозала. Я потерял его из вида. Меня охватило нехорошее паническое чувство, как будто меня бросили на произвол судьбы. Я вышел из кинозала в просторный холл. А его и здесь не было! Я догнал его уже на улице у выхода из кинотеатра.

— Точно половина? — спросил он.

— Серьёзно. Даже на такси не успеем.

Мы шли неизвестно куда — куда-то по тротуару. Виктор хмурился. А мне вдруг стало смешно. Я едва сдерживал себя, чтобы не расхохотаться. Столько ходили по этим продуктовым магазинам, потом смотрели такой фильм! Виктору было не до смеха. Мы опоздали на самолёт! Я чувствовал себя виноватым и покорно был готов выслушать любые обвинения в свой адрес.

— И где теперь ночевать? — неожиданно мягко спросил он.

— Да хоть в аэропорту, — непривередливо, без претензий ответил я.

— Вот и езжай. Спи на лавке! — разозлился он. — А я найду себе место получше!

В гостинице «Ингода» мест не было, в «Забайкалье» тоже не было. Мы поселились в гостиницу «Турист» — не без труда, пообещав администраторше бесплатно починить её телевизор.

— Чтобы я ещё раз послушал тебе! — с твёрдой решимостью объявил Виктор. — Один раз понадеялся. Единственный раз! И влип. Никогда со мной такого не было. Что, значит, не проконтролировать. Теперь только сам и всё!

9

Следующим вечером мы были в Зее. При заходе самолета на посадку, я увидел город, гидроэлектростанцию, плотину и обширное водохранилище.

Пассажиров, как всегда, встречали родственники, знакомые.

— В аэропорту города Зэя, — прогремело сообщение, — совершил посадку самолёт рейса 674 из Иркутска, Читы…

— Ты слышал? — Виктор засмеялся. — Она сказала — «Зэя»!

Гостиница называлась «Серебряный створ». Администратор не отдала нам квитанции за проживание: сказала, что мы получим их при отъезде.

Дежурная по этажу выдала ключ от номера.

— А телевизор в номере есть? — спросил Виктор.

— Платите рубль, — поставлю, — она посмотрела на нас, как торговка на базаре.

Мы приняли её предложение к сведению. Но телевизор в номере был! Приятно удивившись, мы стали располагаться. Неожиданно дверь открылась, и в номер быстро вошла дежурная:

— Вы что думаете, раз телевизор есть, значит, и платить за него не надо? Товарищ уехал. Я забыла убрать!

Мы заплатили за несколько дней вперед.

— Крыса, да? — сказал Виктор, когда она ушла.

Он закурил, — я не переносил дым и открыл форточку, оборвав при этом бумагу, пыльную, кое-где обвислую, которой была оклеена рама форточки по стыкам с рамой окна. В каких бы гостиницах мы не жили, я всегда открывал.

В туалете не работало освещение. Наверное, перегорела лампа. Виктор позвал дежурную. Увидев открытую форточку, женщина возмутилась:

— Только что была здесь, а они уже отклеили! Прямо, как варвары — самые настоящие. Я осенью клеила, клеила.

— Помещение надо проветривать, — назидательно сказал я.

— А теперь люди будут мерзнуть.

— Можно подумать, что бумага грела!

— Вам надо оклеить.

— У меня нет ни бумаги, ни клея.

— Я принесу, — пообещала она, но не принесла.

Мы не заработали в Зее: нам не предложили отремонтировать телевизоры других заводов. Предсказание Ивана не сбылось. Виктор должен мне 11 рублей 50 копеек. Десять рублей — за две бутылки водки. Полтора рубля за ананасовый сок. Он говорил, что вернёт долг после того, как мы заработаем в Зее.

— Ты должен мне одиннадцать рублей, — напомнил я.

— Какие одиннадцать? — он с деланным недоумением посмотрела на меня.

— Червонец за водку и полтора рубля за ананасовый сок!

— Это когда было-то? Вспомнил! Ты же сам водку пил!

— Не пил я ничего!

— Ну, начинается. Ты как Иван. Это он не пил, это он не ел!

— Отдашь деньги?

— Я объяснил, кажется, — Виктор нагло посмотрел на меня.

— Мерзотина!

— Ты выбирай выражения! — оскорбился он.

Деньги он так мне и не отдал. Я не столько жалел о потерянных деньгах, сколько возмущался откровенной наглостью Виктора. Но я недолго злился на него, успокоив себя мыслью, что за удовольствие надо платить. Если бы Виктор не взял меня, я никогда бы не побывал на другом конце страны.

Прямого самолёта из Зеи на Сахалин не было. Они летали из Хабаровска, расположенного на тысячу километров восточнее.

Я предложил поехать в Хабаровск на поезде. Мне очень хотелось посмотреть на амурские пейзажи! Надоели мне эти самолёты. Ничего не видно, кроме облаков. Взлетел — вверху голубое небо, а внизу — бесконечная равнина плотных облаков, напоминающих заснеженное поле. Ощущения полёта нет: за окном ничего не меняется, вернее, почти не меняется, и создаётся впечатление, как будто неподвижно висишь в пространстве. Другое дело — на поезде. Вагон немного покачивает. Колёса тихонько постукивают по стыкам рельс. А за окном красота необыкновенная: дикие отвесные горы, быстрые реки и дремучие леса.

— Ты глупый, что ли, не пойму? — возразил Виктор. — Мы будем ехать сутки! Говорю тебе, умрём от скуки. Я ездил. В прошлый раз. Чуть не рехнулся!

Мы пошли в агентство «Аэрофлота», находившееся рядом с гостиницей. Было пасмурно, ветрено, неуютно. Виктор посмотрел на серые неприметные дома, неказистые деревья, редких прохожих и сказал с сарказмом:

— Вот так Зэя! — звук «э» получился у него тяжёлым, басовитым. Он вложил в этот звук всё презрение к этому городу. — Ну, Зэ-эя!

Самолёт в Хабаровск был в три часа ночи по московскому времени.

— Это во сколько по местному? — спросил Виктор.

— В девять утра.

— Точно в девять? — он недоверчиво посмотрел на меня.

— Точнее не бывает! Возьми да подсчитай!

В день вылета мы поднялись рано. Администратор опять не выдала нам квитанции за проживание. Позвала дежурную по этажу.

— Они не оклеили форточку, — сказала та. — Не выдавай им ничего. Взяли всё пооборвали, как варвары. Я осенью клеила, клеила.

— Вы обещали принести бумагу и клей!

— Нет у меня ничего. Как хотите, так и заделывайте!

— Но всё равно скоро будете отклеивать.

— Не ваше дело — скоро или как. А приедет кто-нибудь, ему, может, холодно будет.

— Товарищи, отдайте мне квитанцию! — картинно умоляюще попросил Виктор. — Я ничего не отклеивал!

— Ничего не отдадим. Идите!

— А почему я не имею права открыть форточку?

— Тебе было жарко? — вдруг злобно спросила администратор.

— Да.

— Вот и ночевал бы на улице!

— А вы не грубите.

— Да это ты грубишь! Нахал!

— Идите оклеивайте, — сказала дежурная.

— И сколько стоит такая работа?

— Пять рублей, — сразу сказала дежурная, как будто ждала этого вопроса.

Я дал ей пять рублей. Администратор отдала нам квитанции. Мы вышли на улицу, и Виктор сказал:

— А мне понравилось, как ты заплатил пятёрку. Мне это, как мёдом по сердцу. На их месте, я б с тебя червонец взял!

У нас впереди были Хабаровск, Александровск-Сахалинский, опять Хабаровск, откуда, наконец, полетим в Магадан. А потом — домой. Я не представлял, как можно терпеть этого человека ещё так долго?

10

Самолёт Ту-154, на котором мы полетели из Хабаровска в Южно-Сахалинск, набрал высоту очень быстро: по относительно короткой спирали с сильным креном на левый борт. Наши места были у левого борта. Я почти лежал на боку, упираясь плечом в окно. Справа надо мной нависал Виктор и другие пассажиры, пристёгнутые ремнями. Выше всех, почти как птица на дереве, находился пассажир у окна с правого борта. Город Хабаровск, на который было нацелено стреловидное крыло самолёта, уменьшался буквально на глазах. Наверное, три или четыре спирали, — и город стал размером с автомобильное колесо! Не ожидал я, конечно, что Ту-154 способен так резво затащить нас на такую высоту.

Гористый берег острова Сахалин с высоты приземляющегося самолёта мне показался неприступным: засыпанные снегом горы плотно прижимались к морю.

В Александровск-Сахалинский поехали на поезде: в этом городе не было аэропорта. Железную дорогу сделали японцы, когда Южный Сахалин был их территорией. Она была узкоколейной. Локомотив и вагоны тоже были японскими.

Мы ехали в купейном вагоне. Общий проход был узкий: чтобы разойтись двум пассажирам, одному из них нужно было войти в купе. Спальные полки тоже были узкими, с двумя боковыми вертикальными ремнями, страхующими от падения во время сна. Не знаю, почему японцы сделали вагоны такими маленькими.

За окном неспешно проплывали заснеженные равнины, сопки и леса, придавленные низким хмурым небом. Наконец-то мы ехали на поезде! Из окна самолёта я ничего не разглядел бы. Равнины, сопки и леса чередовалась в различных сочетаниях, как в калейдоскопе. Иногда местность напоминала среднерусскую.

Виктор сидел напротив меня. Наши взгляды встретились. Выражение его лица изображало подчёркнутое непонимание.

— И чего там хорошего? — продолжая смотреть на меня, спросил он, пренебрежительно кивнув на окно.

Я опять посмотрел в окно. Набегающий поток воздуха от поезда стряхивал снег с хвойного леса, плотно подступающего к железной дороге. Виктор тоже посмотрел в окно и с недоумением пожал плечами:

— Ну, и чего здесь хорошего? Чего хорошего-то?!

МЕЧТЫ СБЫВАЮТСЯ

1

Прямого воздушного сообщения между Магаданом и Горьким не было. Самый лучший вариант был добраться домой через Москву.

Мы приехали в аэропорт днём. Самолёт в Москву был вечером. Все билеты были раскуплены. Через час был рейс в Новосибирск. Этот город находился примерно на полпути до дома. Билеты на рейс были. Мы улетели в Новосибирск. В Новосибирске все билеты на Москву тоже были раскуплены. Рейс на Горький был через два дня. Мы полетели в Казань. Нам повезло: от Казани до Горького было всего четыреста километров! Завтра утром мы будем дома. Из Казани в Горький ходил прямой поезд. Мы успевали на него.

Самолёт до Казани летел с посадкой в Свердловске. В Свердловске мы отстали от рейса. Самолёт в Казань улетел без нас.

Когда объявили посадку в Казань, мы подошли к стойке регистрации, указанной в объявлении. А там регистрировали в Ташкент. На информационном табло была соответствующая надпись. Как позже выяснилось, в Казань тоже регистрировали. В справочной Виктору ответили, что посадка в Казань ещё не объявлена. Нам показалось это странным: мы оба слышали объявление!

Аэровокзал был переполнен народом, — пушкой не прошибёшь. Чтобы попасть из одного конца аэровокзала в другой, было легче пройти по улице, чем по залу, перегороженному людьми, стоящими в очередях на регистрацию.

Вскоре мы опять обратились в справочную. Прошёл уже примерно час, как мы прилетели в Свердловск. Обычно, рейсовая остановка длится не больше часа. Женщина опять сказала ждать объявление.

Наконец мы в третий раз обратились в справочную, сильно встревоженные, что не объявляют посадку на Казань. И эта женщина, говорившая нам ждать объявление, вдруг сказала, что самолёт в Казань уже улетел.

Это известие нас потрясло!

— Как улетел?! — воскликнул Виктор. — Но вы сами говорили, что ещё не было объявления!

— Я не знаю, почему вы не слышали.

— А наши вещи?! — Наш багаж был в самолёте.

— На перроне.

— На каком ещё перроне?!

— В камере хранения.

Взбешённый Виктор пошёл к начальнику аэропорта, решив пожаловаться на работника справки. Его разрывала жажда мщения! В кабинет начальника стояла длинная очередь. Мы зашли без очереди, как к себе домой: по нашему мнению, наш случай был исключительный, вопиюще несправедливый, требующий экстренного разрешения. Начальником аэропорта оказалась женщина. Она разговаривала с пассажиром. Следом за нами вошла вся очередь, наверное, человек десять. Мы моментально заполнили собой всю комнату. И все вдруг возбуждённо заговорили, обращаясь к начальнику. Женщина изумлённо посмотрела на нас. Затем, не сказав ни слова, вышла в зал и пошла куда-то. Мы шли за ней, как цыплята за курицей, наседая со всех сторон, задавая ей вопросы, перебивая друг друга. Женщина остановилась, повернулась к нам и возмущённо сказала:

— Граждане, дайте мне сходить в туалет!

На этом наше общение с начальником аэропорта закончилось. Можно было дождаться её, но жалоба на работника справки не приблизит нас к дому.

Мы ознакомились с расписанием. Оказалось, что рейс на Горький будет через полтора часа! Наше настроение сразу приподнялось. Мы оживились! Отсюда до дома примерно одна тысяча километров. Время полёта — около двух часов. Если билеты будут, через три часа мы будем дома. Билеты на рейс были! Когда они оказались в наших карманах, мы ощутили себя счастливыми людьми.

Затем мы сдали билеты до Казани, получив взамен справку, нужную нам для авансового отчёта, и часть денег за неиспользованный билет, — стоимость полёта от Свердловска до Казани. Наконец, забрали свой багаж из камеры хранения.

Через три часа мы были дома. Не было бы счастья, да несчастье помогло. Нам повезло. Мы добрались до дома быстрее, чем через Казань.

2

В отделе я застал Виктора переписывающим акты для технического отчёта. Он был с похмелья. Это сразу угадывалось по глазам, припухшему лицу.

— Что со мной вчера приключилось, — сказал он, вяло пожав мне руку. — В своей собственной квартире мне дали по морде. Ужас какой-то.

— Как это?

— Мы сидели — выпивали. Потом стали показывать друг другу карате. От первого удара я поставил блок. А от второго не успел.

Захаров подал Виктору телеграмму из Норильска:

— И его возьмешь, — он указал на меня.

Нас опять посылали в командировку! Виктор воспринял известие спокойно, обыденно, — с таким выражением покупают в магазине хлеб. Я — разочарованно: я не согласен так интенсивно мотаться по стране. Мы только что вернулись! Проехали двадцать тысяч километров! Я устал и от дороги, и от Боярова.

Я ждал окончания командировки, как чуда.

Обычно, проезд в городском транспорте оплачивал я. Бояров позже рассчитывался со мной и всегда стыдил меня, что я считаю «мусорные» копейки. Получалось, что я мелочный и жадный. А он совершенно не жадный и совершенно не мелочный, но не хочет расставаться с «мусорными» копейками.

Помню, мы были в Хабаровске. Ехали на автобусе в центр города. Проезд стоил пять копеек. Нужно было опустить деньги в кассу и открутить себе билет. Я попросил Виктора заплатить: у меня закончилась мелочь. «Я не обязан платить за тебя», — он посмотрел на меня нарочито отчуждённо, надменно, как на постороннего. Он ответил так, потому что ему было скучно. Он устал от обыденности. Ему хотелось приключений. Если у меня не будет билета, значит, меня могут оштрафовать. Если опущу рубль, — в этом случае, не дождусь сдачи, которую мне надо самому собирать с пассажиров. Я вышел из автобуса. Меня оскорбила его наглость. Я всегда платил за него, а он — не обязан.

Наш самолёт был вечером. Я приехал в аэропорт раньше Виктора и решил не показываться ему на глаза до тех пор, пока до окончания регистрации не останется десять минут. Наши вещи были в камере хранения. Жетончик был у меня. Пусть он понервничает, думая, что я опоздаю. Наконец я увидел его: он неторопливо шёл от автобуса к аэровокзалу. Чем меньше оставалось времени до окончания регистрации на наш рейс, тем больше он нервничал! Я сделал это специально. Виктор любил приключения, и мне захотелось доставить ему это удовольствие.

Была ещё одна история — в Магадане. Он попросил меня купить селёдку. Его возмутило, что рыба оказалась маленькой и тощей: три селёдки потянули на шестьдесят копеек, а в Южно-Сахалинске за такие деньги он купил одну селедку — огромную и жирную. Виктор съел селёдку и сказал, что не вернёт мне деньги. Я купил не то, что нужно. Я сам виноват. «Подавись ты этими деньгами!» — возмутился я. «Ну вот, наконец, я слышу слова настоящего миллионера», — сказал Виктор. Он вернул мне деньги на следующий день.

Короче говоря, я считал дни до окончания командировки. А Захаров сказал, что мы опять поедем вместе!

— Давно я там не был, в Норильске-то, — с раздумьем сказал Виктор. — Наверное, уже год.

3

Мы приехали к Виктору домой: он предложил пообедать. Его предложение мне показалось странным. На мой взгляд, не было причины предложить мне пообедать. Я согласился, объяснив его предложение дружеским поступком. Кроме того, я ни разу не был у него дома. Мне захотелось посмотреть.

Квартира была однокомнатная. Книжный шкаф был заставлен магнитофонными бобинами, сервант — пустыми бутылками необычных форм. На тумбочке у дивана стоял магнитофон, — четырёхдорожечный «Комета-212-1-стерео». Очень дорогой. Перед диваном лежала белая шкура северного оленя.

Виктор пошёл на кухню разогревать обед. А я включил магнитофон. Бобины закрутились. Я услышал известную песню «Moskau» немецкой группы «Dschinghis Khan» — «Чингисхан». Запись была качественная, без посторонних шумов. Согласно названию, они пели о Москве. Что именно — не знаю. Был популярен шуточный перевод: «Москоу, Москоу, — закидаем бомбами! Будет вам Олимпиада. Охо-хо-хо-хо!»

— Выключи! — Виктор сразу вышел из кухни. — А то эти придут.

— Я тихонько, — я убавил громкость.

— А я говорю, выключи! Если эти придут, их просто так не выгонишь! Ты не знаешь ситуацию. Да и милиция меня ищет. Нужен я им зачем-то. Они хотят задать мне несколько вопросов, — озабоченное выражение его лица сменилось на саркастическое: очевидно, он представил себя в кабинете у следователя. — Надо в Норильск быстрее сматываться.

Виктор достал из кладовки несколько коробок. Я сначала не понял, что это за коробки. А в них были телевизионные блоки.

— Ивану отвезём, — сказал он.

Один он не увёз бы столько коробок. Вот, наверное, почему он пригласил меня к себе домой.

В последнее время Иван Скляров работал в мастерской отдела. Он всегда мог отлучиться с работы. Мы увезли коробки к нему в гараж.

— Кто-то из молодых стучит, — Иван озабоченно посмотрел на Виктора, закрыв гараж на замок. — Ты об этом думал?

Этот камень был в мой огород. Я тоже был «молодой»: недавно устроился на завод. Иван демонстративно не смотрел на меня. Установилась тягостная пауза. Иван мне вдруг стал неприятен: с сальным круглым лицом, изрытым грубыми оспинами, гнилыми зубами, скрытыми под золотыми коронками.

— Может, я. А может, — он, — Виктор кивнул в мою сторону. — Не знаю.

Простившись с Иваном, мы пошли на автобусную остановку.

— К Нилову пришли ОБХСС-ники, — пояснил Виктор. — А у него блоки лежат. На карточке не числятся. Где взял? Затем к другому пришли. А у него телевизор в сборе без кинескопа. Паспорта нет. Где взял? Кто-то шепчет в отделе.

Нилов жил в заводском общежитии. А общежитие — это проходной двор. Его мог сдать любой, не обязательно работавший в нашем отделе.

— Ивану в старости беспокоиться нечего, — продолжал Виктор. — У него машина, гараж. Дача. Если деньги закончатся, — продаст. А на худой конец, — во, — он указал на свои зубы, — несколько коронок по пятьдесят рублей!

4

Норильск находился за полярным кругом, примерно в трёх тысячах километров от дома. Я не знал, как одеться. Была первая декада апреля — тепло, солнечно; снег почти растаял. Я ходил в куртке, без шапки. В заполярном Норильске было холоднее, но, наверное, не настолько, чтобы надевать шубу.

— А в Норильске очень холодно? — спросил я, когда мы купили в агентстве билеты на самолёт, и вышли на улицу, залитую ярким, тёплым солнцем.

— Холодно, — согласился Виктор.

— Градусов десять будет?

— Будет, — подумав, опять согласился он.

Мы улетали в Норильск восьмого апреля. Я надел демисезонное пальто, осенние ботинки. Зимнюю шапку, свитер положил в сумку — при десяти градусах мороза этого будет достаточно, чтобы не замерзнуть.

Встретившись с Виктором в аэропорту, я увидел, что тот одет в шубу, зимние ботинки, и сразу понял, что он опять поступил со мной по-свински: он мог бы предупредить, что в Норильске будет холоднее, чем десять градусов! А Виктор несдержанно засмеялся, увидев, во что я одет.

Если в Норильске будет минус двадцать градусов, значит, формально он не обманул меня. «Десять градусов будет?» — «Будет». А там, например, будет минус двадцать. Значит, он не обманул. Сказал правду. Десять градусов будет.

Самолёт Ту-154, на котором мы летели в Норильск, рассчитан на сто восемьдесят человек. А летело, наверное, всего человек тридцать. Мы спали на креслах, сделав из них диван: подлокотники кресел убирались.

Стюардесса объявила, что в Норильске минус двадцать семь с ветром десять метров в секунду! Я достал из сумки свитер, шапку. Виктор наблюдал за мной с соседнего ряда и добродушно улыбался. Он любил такие ситуации. Для него это было лучшим подарком! Я понимал его и не осуждал.

Самолёт долго снижался в густой сплошной облачности — до того долго, что стало казаться, что у облачности нет края, и мы врежемся. Наконец самолёт вывалился из неё — у самой земли, заснеженной, с редкими лиственницами.

Мы слонялись по аэровокзалу, ожидая выдачи багажа. Виктор указал на мужчину, очень похожего на певца Кола Бельды, в богатой оленьей шубе, украшенной замысловатыми узорами, нарядных торбасах, расшитых бисером. Я до сих пор не знаю, кто это был. Может, действительно, Кола Бельды. Он мог приехать в Норильск на гастроли. Многие с любопытством смотрели на него. Он держался невозмутимо, спокойно, как человек, привыкший к общему вниманию.

Почти тридцатиградусный мороз, усиленный ветром, обжигал. Я был в перчатках, но всё равно, что без них: руки околевали буквально на глазах. Я с удивлением думал, что это первая декада апреля. Можно представить, что здесь бывает в январе! Я устал от зимы, а она никак не заканчивалась. В демисезонном пальто, осенних ботинках, я выглядел смешно, нелепо среди одетых в шубы, пуховики, унты, торбаса, сапоги и ботинки, утеплённые мехом.

Под низкими серыми облаками, в застилающей снежной мгле, удавке цепенящего холода и жестоких ветров, Норильск построили в этой ледяной пустыне из-за богатейшего месторождения никеля. Дома новых кварталов были преимущественно девятиэтажные, старых кварталов — пятиэтажные. Все дома были с толстыми стенами, которые, казалось, не пробьёт и ракета.

Мы приехали в магазин на такси, с двойными боковыми окошками со стороны водителя и пассажира на переднем сидения. За доставку в любой конец города таксисты брали рубль.

Снег клубился — опускался вниз, вздымался в высоту, расстилался по улице, летел из-за угла дома. Виктор встал спиной к ветру, тормошащему, рвущему мех шапки, воротника, больно секущему ледяными иглами.

— Ты знаешь, сколько я здесь не был? — с неожиданным весельем сказал он. — Два года, оказывается!

Улететь из Норильска весной было сложно: люди уезжали в отпуска. Отпуска здесь были по полгода. Самолёты были забиты людьми под завязку. А осенью наоборот — попасть в Норильск: люди возвращались из отпусков.

Билеты были раскуплены на несколько недель вперёд. Виктор попросил директора магазина помочь нам с билетами. Тот пообещал.

Остался последний телевизор с дефектом по синему цвету. Собираясь за билетами, Виктор сказал мне:

— Доделывай, а я пошёл.

Он вернулся через час. Я ещё не нашёл дефект и не знал, найду ли?

— Улетаем завтра, — Виктор достал из внутреннего кармана пиджака записную книжку. — Завтра вечером, понял? — Он набрал номер телефона: — Надежда Ивановна?.. Вас беспокоят из ОБХСС… Какие могут быть шуточки. Я всё объясню при личной встрече, — он засмеялся. — Не узнаёшь, что ли?.. Это же я, Виктор… Ну, даёшь. Представитель с Горького! — он опять засмеялся. — Я готов подойти прямо сейчас! А Лариска где?.. Понятно, — ещё поговорив с ней, он положил трубку, и сказал мне: — Тебе не повезло. Лариска вышла замуж. Значит так, я исчезаю. Встретимся завтра в гостинице. Примерно — в два часа. Самолёт — вечером. Не опаздывай. Этот ящик на твоей совести.

Я никак не мог найти, почему не было синего цвета. Я искал долго и безуспешно. Чтобы найти такой дефект, недостаточно прибора, измеряющего напряжение, ток и сопротивление. Нужен осциллограф, которым ищут сигнал. Если напряжение отождествить с рекой, тогда цветовой сигнал — это рыба в реке. Регулировщики не возили осциллограф: он был тяжёлый и громоздкий.

Меня вдруг осенило! Если пустить цветовой сигнал в канал звука через конденсатор, то из динамика послышится тарахтение. Сравнивая силу тарахтения синего и красного цветов, я нашёл, что на входе их частотных детекторов тарахтит одинаково, а на выходе — нет: синий цвет тарахтел тише! Было не пропаяно сопротивление в детекторе! Я пропаял его, и телевизор заработал, как надо!

В гостинице я вымылся в душе, лёг на кровать. Было приятно лежать на кровати в тёплом номере и смотреть на затянутое льдом окно, за которым бесновались мороз и пурга.

Мне понравилось, как я отремонтировал телевизор. Неужели я стану телемастером? Моя мечта сбудется!

Меня заинтересовало, во сколько мы улетим завтра вечером. Я вынул из паспорта билет. Было написано — в 8.30. Это по московскому времени, а по местному — в 12.30. Разница с Москвой — четыре часа. Я удивился. Виктор сказал, что мы улетаем вечером. А мы улетаем днём! Почему он ошибся? Неправильно подсчитал? Но этого не может быть. Я не знал, что и подумать. Моё внимание привлек номер рейса — 1540. Я сразу всё понял. Виктор перепутал время вылета с номером рейса! Он прибавил четыре часа к 15.40. Получилось 19.40 по местному. Это было единственное приемлемое объяснение. Я не знал, как найти Виктора. Если он придёт завтра, как обещал, мы опоздаем.

Виктор заявился утром с помятым лицом за три часа до вылета. До конца регистрации было два часа. Ехать до аэропорта полтора часа. У нас совсем не осталось времени. По тому, как он держался, я понял, что он по-прежнему думает, что наш рейс вечером.

— Наш рейс через три часа! — выпалил я.

Виктор с недоумением посмотрел на меня. Достал билет.

— Ничего не понимаю, — сказал он.

В аэропорт ехали на автобусе в проходе между креслами. Свободных мест не было. На следующем автобусе мы опаздывали. Водитель сказал, что возьмёт нас, если мы заплатим ему. Нам повезло. Лучше ехать стоя, чем опоздать!

— …Она уезжает на «материк», — рассказывал Виктор, держась за спинку сидения. — Уже контейнер отправила. Мебели нет. Вместо кровати — поролон. Сказал, что пошёл за вином, — он вдруг улыбнулся, очевидно, подумав, что ей придётся долго ждать. — А у тебя как? Отремонтировал?

— Сделал.

— И что было?

— Сопротивление в детекторе.

— Соображаешь, оказывается, — похвалил он.

Поднимая снежную пыль, автобус мчал по заснеженной дороге, по обе стороны которой простиралась белая тундра, незаметно сливающаяся с низким замёрзшим небом…

НЕНОВАЯ ИСТОРИЯ

ТВЁРДОЕ НАМЕРЕНИЕ

Будильник давно прозвенел. А Юра Клоков всё ещё лежал в постели. Ему хотелось спать. Между тем, надо вставать. У него много дел. Во-первых, надо умыться. Во-вторых, сделать зарядку. В-третьих, позавтракать. Он обругал себя, что не лёг спать вовремя. Он постоянно ругал себя по утрам и также постоянно засиживался допоздна. У него всегда находилось какое-то занятие: то читал книгу или журнал, то смотрел телевизор. Вчера, например, смотрел по телевизору фильм, который видел раньше. Он сам не понимал, зачем опять смотрел его.

Юра пошёл в ванную. На кухне за столом сидел отец, в трико и майке. Он поднимался рано, одиноко сидел на кухне и не знал, куда себя деть. На работу отец уходил последним. Юра поздоровался кивком головы и вошёл в ванную.

Из большого зеркала в ванной посмотрела на него опухшая, помятая от сна физиономия.

Мысль о зарядке пугала Юру. Она будет пугать его до тех пор, пока он не сделает первое упражнение. Зарядку надо обязательно сделать. А иначе одряхлеешь и развалишься.

Он делал зарядку в своей комнате. Его мышцы вздулись, тело покрылось испариной. Отдыхая после упражнения, он подошёл к окну. Тусклый рассвет обозначил низкое небо. Мёрзлая земля была припудрена снегом. Опадали последние листья. Голые деревья выглядели засохшими. Потом он обратил внимание на парня, в спортивном костюме и шапочке, который бежал по тротуару.

Юра тоже когда-то бегал. Потом устроился на телевизионный завод на работу связанную с командировками. Постоянные разъезды сбили его с налаженного ритма. Заставить себя пробежаться стало трудно. Он только раз дал себе поблажку, — решил пробежаться не сегодня, а завтра. И не сдержал слова. С тех пор он больше не бегал. Думал временно, — оказалось надолго, может быть, навсегда.

Проводив парня взглядом, Юра подумал: «А я всё равно буду бегать! И начну с завтрашнего дня». Ему понравилась эта мысль. Он увидел себя бегущим по тротуару в спортивном костюме и кроссовках! «Начну завтра», — опять подумал он.

Отец пил горячий кофе из маленькой чашки с выражением удовлетворения. Юра налил в кружку чаю и спросил отца:

— А где сахар?

— В шкафу, — он сделал аппетитный глоток, не отрывая взгляда от чашки.

Осмотрев полки шкафа, Юра не нашёл сахара.

— Нет ничего.

— Перед тобой стоит!

Действительно, сахарница стояла на полке перед ним.

— Удивляюсь я, глядя на тебя, — отец изобразил, что он шокирован: ему показалось ненормальным, что сын не увидел сахарницы, которая была перед ним на полке шкафа! Потом отец поднял к верху палец, — потребовал тишины: диктор местного радио сообщал прогноз погоды. На севере области ожидается минус восемь, на юге — три, а в Горьком — минус четыре градуса.

Юра надел демисезонное драповое пальто и вспомнил, что забыл проездной билет на автобус. Проездной был в пиджаке. А он надел свитер.

Из спальни вышла мама, заспанная, в халате.

— Ты взял перчатки? — спросила она, сдержав зевок.

— Взял, — раздражённо ответил он. Мама боится, что у него замёрзнут руки. Юра не взял перчатки. Он сам знает, когда взять их: не маленький!

Белый снег падал на чёрный асфальт дороги, чёрную воду Оки, занавешивал Канавинский мост, за которым Ока впадала в Волгу, заравнивал высокий правый берег с мутным серым небом.

Юра втиснулся в переполненный автобус и опять вспомнил, что забыл проездной билет. Забыл из-за матери! Какое её дело, взял он перчатки или нет? Желая отделаться от неё, он сразу вышел из квартиры!

Ему не нравилась её опека. Однажды сказала надеть фуражку. Он сам знал, что без фуражки будет холодно. Но специально не надел: нечего тыкать носом, не маленький! И простудился. Потом чихал всю неделю.

ТРУДОВОЙ КОЛЛЕКТИВ

Юра опоздал к началу рабочего дня на десять минут. Он подвёл стрелки часов назад и смело вошёл в отдел.

Так и есть! В коридоре, как часовой на посту, прохаживалась Лидия Ивановна, председатель профкома, табельщица, женщина в возрасте, с тёмными вьющимися волосами, в платье, кофточке, накинутой на плечи шалью.

— Доброе утро, Клоков, — торжествующе сказала она. — Во сколько начинается рабочий день?

— В восемь.

— А сейчас сколько?

— Ровно восемь, — Юра посмотрел на свои часы.

— Уже десять минут!

— Не знаю, у меня ровно восемь. Посмотрите!

— Меня это не волнует! Ещё раз и разговор будет у Сысоева! — Она пригрозила пожаловаться начальнику отдела.

По обе стороны длинного коридора, в котором они разговаривали, было несколько комнат. Одна из дверей открылась, — вышла курьер Тамара Капустина, независимая, с прямой осанкой, полногрудая, с волосами перехваченными у затылка ленточкой, в яркой пёстрой кофте, потёртых джинсах. Её независимое выражение лица вдруг сменилось на выражение деланного негодования:

— Так ему, так ему, — этому Клокову! На твоём месте, Лидия Ивановна, я сразу застучала бы его Сысоеву. Нужно лишить его премии, чтобы не опаздывал. Чтобы приходил на работу, как все!

— Некогда мне с вами, — она пошла куда-то по коридору.

Юра тоже пошёл — в комнату регулировщиков.

— Обожди, — Тамара закурила и подала ему спичечный коробок. — Кофту вяжет, вот и некогда. Отдай Тимашову!

Спичечный коробок, который подала Тамара, был засаленный, помятый, с затёртой чиркалкой. Юру позабавило, что у Бориса Тимашова был такой спичечный коробок!

Регулировщики сидели за вытянутым общим столом, — несколькими канцелярскими столами, сдвинутыми стык в стык. И все разговаривали.

— Говорю матери: «Все, ма, уезжаю по области». А она: «Хо­рошо, что не далеко». — «Так ведь я уезжаю по Челябинской области!»

— А я всегда беру с собой чай и кипятильник. Заварил. Бутербродик. Чтобы не искать по утрам, где поесть. Не метаться. А то найдёшь кафе. Дадут тебе котлету. Холодную. И чай. Помоеобразный. Ну что это? Сидишь оскорблённый. Не в деньгах дело. И винить-то некого. Сам нарвался. Не брал бы.

— Ты знаешь, что дураки, которые от рождения, все на одно лицо? Замечал когда-нибудь?

— Нет.

— А ты приглядись. Я раньше тоже не обращал внимания. А мне кто-то сказал. Я пригляделся. И точно.

— Больше, говорю, выписывай, — учил один регулировщик другого, сколько надо получить в бухгалтерии денег для командировочных расходов. — Сдашь потом, если что. Я всегда беру больше, чтобы не думалось. В тот раз тоже. Я однажды из карманов все трёшницы, рубли вытащил, мятые-перемятые. Мелочь всю. Так едва наскрёб на билет до дому. Ну, думаю, а так бы вот случайно ещё чего-нибудь поел. Да просто сока выпил бы! И всё. Денег на билет точно не хватило бы! Больше, говорю, выписывай!

— Ты что мне дал?! — регулировщик оскорблено указал на «паяную» микросхему, — с кривыми, погнутыми ножками, со следами олова, — которую положил перед ним на стол другой регулировщик. — Я давал тебе какую?!

— Да она хорошая!

— Что, значит, «хорошая»? Давай непаянную!

У окон за персональными столами сидели руководитель группы Захаров Владимир Николаевич, степенный мужчина в очках с позоло­ченной оправой, он обрабатывал телеграммы, в которых сообщалось о забракованных телевизорах; ис­полнитель Нина Дорофеева, молодая женщина с большими глазами, длинными тонкими пальцами, она читала газету «Рекламный вестник»; диспетчер Балабанов, рыхлый с оплывшим лицом, большой залысиной, он разговаривал по телефону с владель­цем телевизора и заполнял учётно-техническую карточку.

Юра поздоровался с ними, с регулировщиками, сел за общий стол напротив Бориса Тимашова и подал ему спичечный коробок, засаленный, помятый, с затёртой чиркалкой:

— Это твой любимый коробок?

Борис невозмутимо убрал коробок в карман пиджака и, оценивающе посмотрев на улыбающегося Юру, вдруг с претензией сказал:

— Я хотел сам забрать.

— Я не мог отказать такой женщине.

Захаров сортировал телеграммы по регионам, складывал их в стопки. Количество стопок означало количество предстоящих командировок. Он прочитал очередную телеграмму, и его лицо приняло саркастическое выражение:

— «Архангельск. Универмаг УРСа СРП требует мастера ремонта телевизоров „Чайка 738“ количестве девятнадцати штук, „Чайка Ц280“ количестве восьми штук. Противном случае телевизоры будут возвращены ваш адрес». — Он подал телеграмму Нине. — Какие шустрые. Хотят отправить телевизоры в наш адрес. Дай ответ, что представитель уже выехал!

— Продают персидскую кошку, — она указала на газету. — Не позвоните, Владимир Николаевич? Узнайте, за сколько?

— А ты сама не можешь?

— Я стесняюсь.

— Она стесняется. А я должен ерундой заниматься!

Балабанов разговаривал по телефону, — принимал заявку.

— А дефект, какой?.. По вертикали или горизонтали?.. Чего не поймете? Я спрашиваю, как оно сужено, изображение-то?.. Не слышите?.. Звук плохой?.. Хороший?.. Меня плохо слышите?.. Завтра подойдём… Завтра, говорю. В первой половине дня!

За общим столом Пётр Андреевич Вязов, мужчина пенсионного возраста, сухощавый с подвижными морщинами, рассказывал другим регулировщикам, как охотился в Казахстане на гусей:

— А сколько на поле было гусей, — я ни разу столько не видал! Понял сколько? Её скосили, а не убрали — пшеницу-то. И паслось их там, этих гусей, больше, чем ворон на помойке! Вот сколько паслось!

— Знаем мы эти сказки, — с деланным недоверием сказал регулировщик Антон Пуршев: ему было скучно, и он решил развлечься. — Тебе самому не смешно? Больше, чем ворон на помойке.

— Какие сказки?! — Пётр Андреевич принял недоверие Антона за чистую монету и вдруг начала оправдываться. — Мы убили десять гусей! Сделали тушёнку. Я привёз домой трёхлитровую банку! Вот сколько привёз!

— А где ты взял ружьё? — Антон уличающе посмотрел на Петра Андреевича. — Где?!

— Знакомый дал, с которым охотились.

— Лихо выкрутился!

— А ещё раз не желаешь съездить? — предложил Захаров.

— Не желаю, — нахмурился Пётр Андреевич. — И запомни. Давай договоримся. Больше никогда не напоминай мне о командировках!

— Даже так?

— Я своё отъездил — хватит!

Пётр Андреевич отказывался от командировок. Молодому таскаться по стране тяжело, а пожилому — тем более. Захарова раздражало, что он отказывается в бесцеремонной форме. Отличительная черта Петра Андреевича заключалась в том, что он ругался с начальниками по поводу и без повода.

— Ездить в командировки — ваша работа, — сказал Захаров.

— Ты скажи это Балабанову!

Балабанов, раскладывая учётно-технические карточки, недружелюбно посмотрел на него, в очках с толстыми линзами, оплывшим лицом. Он тоже был когда-то регулировщиком и ездил в командировки.

— Чего вытаращился? — сказал Пётр Андреевич.

— У меня другая работа.

— Какая другая?! Смотри какой. Другая работа у него!

Пётр Андреевич ездил в Казахстан несколько лет подряд. А теперь этот регион Захаров закрепил за Юрой Клоковым.

Поначалу его спрашивали в магазинах, почему не приехал Пётр Андреевич? Он объяснял их интерес обычным любопытством. Тот ездил несколько лет подряд, к нему все привыкли, и вдруг не приехал. Наверное, ему тоже стало бы интересно: может, Пётр Андреевич заболел или уволился.

Ему запомнился случай в Кокчетаве, когда его спросили сразу три раза подряд, — грузчик, продавец и директор. «Приедет в следующий раз», — он ответил грузчику, ещё не зная о том, что Пётр Андреевич объявил себя «невыездным». «Если бы у меня была такая знакомая, я бы обязательно приехал», — он ответил продавцу, молодой привлекательной женщине. Желание директора увидеть Петра Андреевича его вдруг развеселило. Сдерживая улыбку, он спросил: «А зачем он вам нужен?» Директору было не до смеха. «Я попросила его отремонтировать „Радугу“, — мрачно сказала она. — Он отремонтировал. Мы заплатили ему кругленькую сумму. А потом проверили — ни один телевизор не работает. Если он не вернёт деньги или не отремонтирует, мы обратимся в суд!»

Телевизоры «Радуга» выпускали в Ленинграде. Ремонт телевизоров других заводов за деньги был обычной практикой. Юру озадачил поступок Петра Андреевича. Получалась какая-то ерунда. Он взял деньги. А телевизоры не отремонтировал? Но этого не может быть. Юра сообщил Петру Андреевичу, что на него хотят подать в суд. «У меня есть акт о принятой работе, — спокойно ответил тот. — Все телевизоры работали». В суд на него, кстати, так и не подали.

В комнату регулировщиков вошёл начальник отдела Сысоев Константин Михайлович, сорока лет, моложавый, деловой, сосредоточенный, в застёгнутом демисезонном пальто. Было видно, что он торопится.

— Здравствуйте, товарищи, — сказал он и подал Балабанову несколько листков с «блатными» адресами. — Я на оперативку!

К блатным заказчикам относились начальники завода, их родственники и знакомые. При ремонте их телевизоров радиодетали списывались за счёт бесплатного обслуживания телевизоров ветеранов завода.

Общее количество заявок стало, примерно, по две на каждого регулировщика. Балабанов начал распределять их с Антона Пуршева: подозвал к себе и вручил ему учётно-технические карточки.

— И проездной давай, — сказал тот, ознакомившись с заданием.

— Возьми у Клокова.

— А я его дома забыл, — ответил Юра: проездной билет был в пиджаке, а он надел свитер.

— Да? — Балабанов недоверчиво посмотрел на него. — Вам выдают проездные билеты не для того, чтобы вы оставляли их дома!

Количество регулировщиков на работе в городе и в командировках постоянно менялось. Обеспечить всех регулировщиков проездными билетами считалось нецелесообразно, экономически невыгодно.

— Ну, пропусти, что ли? — сказала Нина водителю Аркадию, высокому толстяку, заслонившему проём двери. Она хотела выйти из комнаты, а он — войти. Аркадий носил куртку самого большого размера, штаны шили ему по заказу: в магазинах таких размеров не было. Он намеренно долго перегораживал ей дорогу. Нина толкнула его. Он даже не шелохнулся, — она сама откачнулась в сторону.

— Всем большой привет, — сказал Аркадий. Его рабочий день начинался на час раньше. Сначала он приходил за машиной в гараж.

Несколько дней назад Юра ездил с ним на заводской склад за кинескопами для мастерской отдела. Неожиданно притормозив, Аркадий подрулил к обочине и остановил машину. «Всё, — сказал он, — опять перегрелись». Через несколько секунд повалил в кабину густой белый пар. Аркадий разогнал пар рукой, поднял капот, вытащил щуп: «Я так и знал. Видишь, вода попала в масло. Не масло, а эмульсия. Или ты не соображаешь? А я думаю, чего она не тянет. Жму, жму. Прокладка перегорела. Теперь придётся полдвижка разбирать. Ну, как представлю, что весь день придётся копаться, пропадает всё настроение. И знаешь только, что копаешься и копаешься. Иной раз до того накопаешься, что хочется взять кувалду и разбить всё к чёртовой матери!»

Машина сломалась рядом с гаражом. Он уехал ремонтироваться. А отделу временно дали другую машину и другого шофёра.

Аркадий всегда рассказывал о чём-либо с чувством, эмоционально. Юра любил послушать его. Он был рад снова увидеть Аркадия, и спросил его, когда он сел за общий стол:

— Как машина?

— Ты лучше спроси, какая она была раньше. Без слёз не взглянешь! Я же ей вторую жизнь дал. Этот парень, который раньше работал на ней, пришёл из армии и говорит: «Ты что, новую получил?» Понял! Он у нас до армии работал. Говорю, какую новую? Я обляпал железом весь низ. Раньше пальцем протыкал!

Нина вернулась в комнату с Тамарой, как всегда, исполненной независимости, с прямой осанкой.

— Юра, ты, почему не отдал Тимашову спички? — Тамара недоумённо посмотрела на него.

— Как это не отдал?

— А почему он спрашивает?

— Ему хочется поговорить с тобой, вот и спрашивает.

— А он всегда хочет!

Тамара набрала номер телефона и преобразилась: стала напоминать деловую женщину, занятую решением важной проблемы.

— Здравствуйте. Я насчёт кота интересуюсь… Конечно, серьёзно. А сколько ему?.. А какой расцветки?.. Ну и сколько просите?.. Понятно, что не дёшево. Ну, так сколько?.. — Тамара удивлённо вскинула брови. — Понятно, — она изобразила, что ей дурно. — Надо подумать. — Положив трубку, сказала Нине: — Запросили пятьсот рублей! Я сначала спрашиваю: «Сколько?» Мне отвечают, что дорого. А потом говорят, если будете брать с родословной — ещё тысяча рублей!

— А позвони через неделю — уже продадут.

— Удивляюсь я вашему поколению, — с недоумением сказал Захаров. — Полторы тысячи за котёнка. Корова стоит восемьсот рублей!

— И не говори, Владимир Николаевич, — согласилась Тамара. — Вон Васька шоркается на улице, — за бесплатно. А этого будешь выгуливать на поводке. Уже просто так не выставишь за дверь.

Балабанов дал Петру Андреевичу адреса, которые находились в противоположных концах города. Один — в Верхних Печорах, другой — на Автозаводе.

— Ты совсем, что ли?! — возмутился тот.

— Что тебя не устраивает?

— Пошёл ты, знаешь куда?! Это ребята молчат: они молодые. А я не буду. Я скажу тебе правду в глаза. Зачем ты здесь нужен вообще?! Нашёлся какой. Да мы без тебя распределим все адреса! Сами сядем с ребятами и распределим — по чести, по совести!

— А кто будет принимать заявки?

— А вон Нинка.

— Она занята своим делом.

— Знаем мы эти дела! Смотри, какой нашёлся, как распределил — Верхние Печоры и Автозавод!

— В командировки он не хочет ездить, — ища поддержки, Балабанов посмотрел на Захарова, — по адресам тоже не хочет.

— Ты нормально распределяй адреса!

— Не устраивает работа — увольняйтесь, — предложил Захаров.

— Возьми да уволься, если тебя не устраивает. Почему я должен носиться по всему городу? Смотри какой!

— Ничего — не перетрудишься, — сказал Балабанов.

— А вы с Захаровым перетрудились, да? То курите, то в сортир ходите!

— Пётр Андреевич?!

— Вы совсем ничего не делаете! От вас ничего не добьёшься! На складе шаром покати!

— Не надо, Пётр Андреевич, на складе есть всё!

БЕЗ ОБЕДА

В силу разных причин регулировщики не всегда могли отремонтировать телевизоры на дому. Такие телевизоры ремонтировались в мастерской отдела. Забирали телевизоры и отвозили обратно на заводской машине.

Балабанов подозвал Юру и Бориса, дал им учётно-техническую карточку с адресом, на который нужно отвезти телевизор:

— Отвезёте на Глеба Успенского.

— А где это? — спросил Юра.

— Как мост переедешь, сразу направо. Там ещё кольцо третьего трамвая.

Юра всё равно не понял. Балабанов подразумевал мост через Оку. Но через Оку было три моста — Канавинский, Малитовский и Мызинский. Он понятия не имел, у какого из них находилось кольцо третьего трамвая!

— Я знаю, — сказал Борис.

— И давайте шустрее. На Глеба Успенского нас давно ждут.

Они загрузили телевизор в машину.

— Куда ехать? — флегматично спросил Аркадий.

— На Глеба Успенского! — бодро ответил Борис.

— А где это?

— Как мост переедешь — сразу направо. Там ещё кольцо третьего трамвая.

Аркадий задумался.

— Но послушай, милый ты мой, — наконец сказал он. — Ты знаешь, сколько здесь мостов?

— По Мызинскому!

Прямой, как линейка, Мызинский мост соединял высокий лесистый берег реки с низким, застроенным предприятиями. По одну сторону от моста дымил трубами «Автозавод», по другую — «Двигатель революции». Далеко в обе стороны виднелась чёрная лента Оки, скованная по берегам льдом.

У светофора столкнулись два легковых автомобиля: «Запорожец» врезался в «Волгу». Милиционер разговаривал с водителями. Один из них, чего-то объясняя, размахивал руками.

— Ну и кто из них виноват? — спросил Юра.

— «Запорожец», — ответил Аркадий. — Видишь, «Волга» тормознула, а «Запорожец» спал за рулем. Ну и наскочил.

— А если водитель «Волги» пьяный? Тогда кто ответит?

— Милиционер. Ты спросишь его, и он ответит. У нас парень из гаража разбился, — после паузы продолжал он. — Работал на «Каблучке». Машину перекорёжило так, что его едва вытащили. Залетел под КрАЗ.

— Дал дуба? — спросил Борис.

— Лежит в реанимации.

— Я интересовался статистикой, — сказал Юра. — У нас на дорогах за год погибло сорок тысяч человек.

— Сколько? — удивился Борис.

— И это не считая искалеченных.

— А ты давно водителем? — Борис вдруг с деланным подозрением посмотрел на Аркадия. — Ты когда права получил?

— Вчера.

— Тормози! Я пойду пешком.

— А серьёзно? — спросил Юра. Ему на самом деле захотелось узнать водительский стаж Аркадия. Тот хорошо водил машину. Езда с ним казалась безопасной, как пешеходная прогулка по асфальтированной дорожке в парке.

— С семьдесят восьмого года. Это сколько? Девять? Девять лет. Я сначала военпреда возил. Хороший был мужик. Ушёл на пенсию. А я перевёлся сюда. Сысоев давно меня звал. А перевёлся я, потому что с новым начальником характерами не сошлись. Этот новый военпред завёл армейские порядки. Вроде, как я солдат, а он — генерал. И в ночь, и в полночь. А компенсации-то нет. Не доплачивал, и отгулы не давал. Говорит, надо съездить в выходные за грибами. Поехали, — не жалко. В понедельник я попросил отгулы. «А за что?» — удивился он. Ну, нормально, отвечаю. За субботу и воскресенье! Мы два дня искали эти грибы. Он думал, если за грибами, значит, я тоже отдыхал. Нужен мне такой отдых! Потом я договорился в деревне насчёт картошки. И говорю начальнику, что мне нужна машина и отгулы на два дня. У него сразу челюсть отпала. Езжай, говорит, но только без машины. А куда я без машины? На себе, что ли, картошку повезу? Словом, не сошлись мы характерами. Написал я заявление и перевёлся сюда. Сысоева я знал, когда ещё первого военпреда возил. Жили мы с ним, как родственники. В два часа я был свободен. А то и раньше. Правда, иной раз приходилось сутками работать. Но он компенсировал. Надо на два дня в деревню, — пожалуйста. А Сысоев и говорит: «Переходи ко мне». Написал я заявление, — и только там меня видели! Тогда они начали искать нового шофёра. Нашли одного. Проработал он четыре месяца, Сашка-то. Но видит, что армейские порядки, туда-сюда. И тоже подал заявление. А эти опять начали искать. Ходили по гаражу, — соблазняли. И что, мол, деньга будет порядочная. А работать якобы совсем не надо. Но вот им! Сашка-то за четыре месяца дал машине прогреться. Он, ведь, по ночам на ней куда только не ездил! Словом, дал ей прогреться. После него никто не хотел её принимать. Согласился, вообще-то, один парнишка. Покрутился вокруг неё, покрутился. И тоже уволился. Машину постепенно разграбили. И стоит сейчас в гараже груда металлолома, — ржавеет. А я рад, честное слово, что у них ничего не вышло. А то захотели найти шофёра. Я, мол, слишком зарвался!

Они подъехали к пятиэтажному панельному дому, за которым было ещё несколько таких же домов, обсаженных деревьями, с прозрачными обнажёнными осенью кронами.

— Нам нужен дробь один, — сказал Борис. — Следующий!

— Может быть, — Аркадий не разделил его уверенности. Чтобы узнать номер дома, было легче дойти до этого дома, чем подъехать. С их стороны не было подъездной дороги. Борис сидел у двери, и Аркадий вопросительно посмотрел на него.

— Уговорил, — согласился тот.

— Если тот, махни рукой.

— А если не тот?

Вопрос показался Аркадию настолько глупым, что он не сразу нашёл, что ответить.

— А иди тогда куда хочешь!

Дом был, действительно, следующим. Без лифта. В пятиэтажных домах лифтов не бывает.

— Квартира пятнадцатая, — посмотрев в карточку, возмущённо сказал Борис. — Это же пятый этаж! Не потащим никуда. Уезжаем!

— Поехали, — согласился Аркадий. — Поищем, где пониже.

Они затащили телевизор, который весил шестьдесят килограммов, на пятый этаж. Борис позвонил. С той стороны двери не послышалось каких-либо движений.

— Это нас так ждут, — сказал Юра.

— Не хватало назад тащить.

— Кто там? — вдруг раздался слабый голос девочки.

— С завода! Телевизор привезли.

За дверью всё замерло.

— Она что, издевается? — Борис позвонил ещё раз.

— Кто там?

— С завода. Вы откройте дверь-то!

За дверью опять замолчали.

— Может быть она того? — Борис опять позвонил.

— Ну, кто там?

— Вы отдавали телевизор в ремонт?

— Не знаю. Подождите папу. Он скоро придёт.

Заподозрив неладное, Юра посмотрел в карточку. И точно:

— Квартира-то шестнадцатая!

Шестнадцатая квартира находилась в следующем подъезде на первом этаже!

— Она говорит, подождите папу, — сказал Борис, когда они понесли телевизор, весивший шестьдесят килограммов, вниз по лестнице. — А папа придёт завтра вечером! Жди его!

…Юра предложил пообедать в кафе «Катюша», находившемся недалеко от отдела.

— Там раздеваться надо, — не согласился Аркадий.

— Так не до трусов же раздеваться! — засмеялся Борис.

— Я однажды ел в «Катюше», — Аркадий решил поделиться впечатлением от этого кафе, — и кассирша взяла с меня девяносто копеек. Или сколько? Ну, неважно, главное, что заплатил меньше рубля. На следующий день беру тоже самое, а плачу уже на двадцать копеек больше. Я молчу. Ещё через день она берёт с меня рубль тридцать. Слушай, говорю, подруга, так через неделю ты возьмёшь с меня два рубля. Говорю, беру то же самое, что и вчера, а плачу дороже. Она сразу мне отвечает, что всё, дескать, зависит от курицы, какой сорт. Обвинила курицу!

Оценив тучность Аркадия, Борис сказал:

— А я думал, ты обедаешь, как минимум на червонец.

— Я ем очень мало. Сам посуди. Обычно утром я выпиваю стакан молока или чаю с бутербродом. Обедаю. Опять же без излишества. Ну и, как говорится, ужинаю — тоже стакан молока. Я ходил в поликлинику, врачиха сказала, что у меня неправильный обмен веществ. А вот у меня есть друг — тощий, высокий и ест, как лошадь. А посмотришь на него, как будто вышел из концлагеря. Я тогда видел, как он ел. Вот такую тарелку первого, с кастрюлю. На второе жареной картошки полведра. Однажды фотографию показал, когда служил в армии. Худой! Ну, точно, как из Бухенвальда!

Они пообедали в заводской столовой. Затем приехали в отдел. Аркадий пытливо посмотрел на окна, дверь, крыльцо, осыпанное снегом, и сказал приглушённо, словно боялся, что его услышит посторонний:

— Я заходить не буду. Если Балабанов спросит, скажете, что я уехал ремонтироваться.

Они вышли из машины. А он поехал. Но сразу затормозил. Из отдела резво выбежал Балабанов и, требовательно махая руками, перекрыл дорогу. Его неспортивный облик не предполагал, что он способен на такую резвую прыть, — рыхлый, с выпирающим брюшком, оплывши лицом, в очках с толстыми линзами.

— Опять сматываешься?! — открыв дверцу машины, раздражённо сказал он. — Сколько раз говорил, — вернулся с задания, зайди в отдел! Почему я должен из окна тебя высматривать?!

— Чего случилось-то?

— Надо съездить на завод.

— Какой ещё завод? Туда съезди, сюда. Ты посмотри, который час? А я ещё не обедал. Завтра съездим!

— Надо сейчас!

— Говорят тебе — не обедал!

— Значит, не поедешь?!

— Не поеду!

— Ну, смотри, Аркадий, как хочешь, — глаза Балабанова мстительно сощурились.

…Уехать домой вечером было трудно. Переполненные пассажирами автобусы останавливались перед переполненной народом остановкой или за ней — метров за сто. Люди бегали туда-сюда. Юра тоже побегал.

Дома он переоделся в халат. Родители были на кухне. Отец ужинал. Мама жарила котлеты и говорила ему:

— Была в универмаге. Спускаюсь на первый этаж. Смотрю, люди бегут, занимают очередь. Я тоже побежала. Заняла очередь. Спрашиваю, что будут давать? Все пожимают плечами — никто не знает. Потом говорят, что будут давать туалетную бумагу. А сколько народищу набежало — тьма! Купила я — давали по десять рулонов.

Юра положил в тарелку вермишель, котлету. Съел немного и почувствовал специфический привкус. Котлета была явно недомашнего изготовления. Очевидно, мама купила их в «Кулинарии». А там известно, как делают — можно отравиться.

— Так они что, государственные? — он недовольно отодвинул тарелку.

— Я где тебе возьму мясо?

— Предупреждать надо!

В ПОЛКУ ПРИБЫЛО

Раньше Юра постоянно бегал по утрам. Решив возобновить пробежки, он поставил будильник на час раньше обычного, но не встал. Он разваливается, дряхлеет на глазах. Сначала он отказался от бега, потом, возможно, откажется от зарядки. Отказ от бега Юра считал для себя первым звонком — предупреждением.

И опять опоздал на работу! Он не представлял, как будет объясняться с Лидией Ивановной. В самом деле, она предупреждала, но он опять опоздал. Второй раз подряд! Она не примет его объяснения, что, мол, долго не было автобуса: надо раньше выходить из дома. Табельщица воспримет его опоздание, как демонстративный вызов. Расскажет Сысоеву. Тот вызовет на ковёр.

Юра никак не мог придумать убедительную причину опоздания. Было, вообще-то, одно объяснение, но ему оно казалось глупым.

Он якобы отравиться некачественной котлетой. Вчера мама купила отвратительные котлеты в «Кулинарии». В автобусе у него якобы очень сильно заболел живот. И он якобы зашёл в туалет на автовокзале на площади Лядова.

Лидия Ивановна встретила его холодно, с готовым решением:

— Так, Клоков, я тебя предупреждала.

Ему не хотелось объясняться, но в тоже время было нужно. Не отдавать же себя на съедение! Сысоев может лишить его премии.

— Я зашёл в туалет, — кивнул он. — На автовокзале.

Её холодную решимость, как ветром сдуло. Обычно, регулировщики оправдывались тем, что не было долго автобуса. Лидия Ивановна знала все их оправдания! Такое оправдание она услышала впервые. Сдерживая смех, табельщица повернулась и пошла куда-то по коридору.

В комнате Юра сел за стол напротив Бориса Тимашова.

— Вчера с Иркой разругался, — иронично сказал тот.

Юра был давно наслышан об Ирине, но ещё ни разу не видел её. Насколько он понимал, они собирались пожениться.

— Её замучили навязчивые мысли, — продолжал Борис. — Брось, говорю, брось! Не думай. Не засоряй мозги.

— Навязчивые мысли?

— Говорит, что я много пью!

— Мальчики, кто взял ножницы? — в комнату вошла Тамара. — Юра, отдай ножницы. Я тебе давала. Вы посмотрите на него — сидит и молчит!

— Здрасте, когда ты мне давала?

— А разве не давала? Забыла, кому дала.

— Ты забыла, кому дала?! — спросил Борис.

— Не твоё дело, кому я даю! Здравствуй, — она обратилась к Нине. — Как насчёт кошки? Договорилась с мужем?

— За полторы тыщи дорого.

Общее внимание привлёк Пётр Андреевич, сухощавый, седой, с морщинистым лицом, дряблой старческой шеей.

— Товарищ Балабанов? — звонко, требовательно сказал он, поднявшись из-за общего стола. — Разберись! А то в чём дело — не пойму. Попросил на складе Ленку Морозову: «Дай мне модуль строчной развёртки», — он показал холщовую сумку, в которой лежал модуль. — Дала. Исправный? спрашиваю. Исправный. Меняю на адресе. А модуль не запускается. Хозяева смотрят, а я, как дурак перед ними!

— Надо разобраться, — с деланной солидарностью подзадорил Антон Пуршев, который сидел рядом с ним.

— Слышь, Балабанов?! — Пётр Андреевич вперил в диспетчера негодующий взгляд.

Разговаривая с владельцем по телефону, подслеповатый, в очках с крупными линзами, Балабанов заполнял учётно-техническую карточку.

— Я опять на склад. Говорю, Лена, ты больше не обманывай. Дай другой модуль. Дала. Прямо из кучи дала какой-то, — он с недоумением пожал плечами. — Нормальный? Нормальный. Прихожу на адрес, а модуль опять не запускается! Слышь, Балабанов? Разберись, давай! — И Пётр Андреевич небрежно положил сумку с модулем на стол.

— Разобраться надо! — предвкушая скандал, накалял страсти Антон. — По-моему, тут во всём Балабанов виноват. Не следит!

— Развели бардак!

— Непонятно, за что ему деньги платят!

— Чего кричите? — Балабанов положил трубку телефона.

— Да ничего! На складе этих модулей…

— И все дохлые! — добавил Антон.

— А мы проверим, — Балабанов взял модуль. — Напряжения все поступают?

— Вот именно, что все!

— А ты УСР проверял? — Модуль, в котором формируются импульсы, управляющие работой строчной и кадровой развертки.

— А он здесь причём?

— Если он дохлый, строчная развёртка не запустится!

В комнату вошла незнакомая девушка, с тёмными волосами, заплетёнными в узел, в короткой жилетке, приталенной юбке, с деловым, серьёзным выражением, — все регулировщики, человек двадцать, уставились на неё. В комнате установилась мёртвая тишина. Юра увидел её впервые. Очевидно, она были их новым работником. Он посмотрел на неё с удивлением. Она показалась ему хорошенькой. Пристальные, оценивающие взгляды регулировщиков, внезапная тишина смутили девушку. Стараясь не смотреть по сторонам, она подошла к Захарову.

Отдел регулярно получал письма от владельцев телевизоров с просьбами выслать радиодетали, часто их названия указывались неправильно. Девушка подала Захарову письмо:

— Строчник — это что такое?

— А какой телевизор?

— «Чайка 738».

— Это строчный трансформатор — ТВС-90ЛЦ5.

Она вышла из комнаты, и регулировщики сразу загалдели, — обсуждали её смущение. Некоторые до того пошло, что Нина не выдержала:

— Как вам не стыдно!

Юра проводил девушку взглядом. Она скрылась за дверью комнаты, в которой работали Лидия Ивановна и Тамара. Ему опять захотелось посмотреть на девушку. Она действительно красивая или ему показалось? Замужем или нет?

Захаров разложил на столе стопки с телеграммами. Посмотрев поверх очков на регулировщиков, он подозвал Юру и вручил ему несколько телеграмм.

— Поедете вдвоём. С Тимашовым.

— Куда, куда меня послали? — услышав свою фамилию, оживился Борис.

Первая телеграмма была из Целинограда, областного центра Казахской ССР. Универмаг уведомлял о неисправных телевизорах и просил срочно направить мастера. Следующая телеграмма была тоже из Целинограда. Магазин «Мелодия» сообщал о четырёх телевизорах с расклеившимися корпусами. Надо везти новые корпуса. Одному не увезти. Поэтому Захаров и послали их вдвоём. Ещё три телеграммы были из Караганды, соседнего с Целиноградом города.

Захаров подозвал Антона и тоже вручил ему пачку телеграмм.

Ознакомившись с заданием, тот иронично сказал:

— Опять Львов!

Командировки во Львов, областной центр Украинской ССР, были нечасто. Но постоянно ездил Антон: Захаров «застолбил» за ним этот город. Он всегда привозил из этого города дефицитный ширпотреб — косметику, шампунь, джинсы. А потом продавал через знакомых торгашей на рынке в Горьком.

Его пиджак, рубашка, брюки, ботинки были модными и дорогими. Такие не купишь просто так — или по знакомству в магазине, или с большой переплатой на рынке.

— И на какую сумму ты берёшь товара? — спросил Юра, когда он опять сел за общий стол. В прошлый раз он привёз из Львова несколько коробок с губной помадой, лаком для ногтей, тушью для ресниц. Прибежавшие со всего отдела женщины, окружили Антона плотным кольцом.

— Это некорректный вопрос, — подумав, ответил он.

В комнату вошёл начальник отдела Сысоев, гладко выбритый, пахнущий одеколоном, в застёгнутом пальто.

— Здравствуйте, товарищи! — он подал Балабанову несколько листков с «блатными» адресами. — Я на оперативку!

Не было дня, чтобы Сысоев не подкинул «блатных» адресов: его просили знакомые, вышестоящие начальники, а значит их знакомые, друзья, родственники. Телевизоры ремонтировались бесплатно. Отдел не оказывал платных услуг.

— Вчера был на блатном адресе, — сказал Антон, проводив Сысоева взглядом. — Спросил хозяйку: «А вы кем работаете?» — «Директором магазина». — «А как узнали про наш отдел?» — «Сергей Иванович у нас продуктами отоваривается. Я позвонила ему. И он пообещал прислать мастера».

— А кто этот Сергей Иванович? — не понял Юра: имя и отчество Сысоева — Константин Михайлович.

— Спроси Сысоева, — он знает.

Их отдел, находившийся в полуподвальном помещении жилого дома, и завод разделяли несколько кварталов. Аркадий ехал в сторону завода, — в микрорайон Щербинки. Они решили поехать с ним. На заводе им надо получить деньги для командировочных расходов и радиодетали.

— Мою Ирку замучили навязчивые мысли, — надевая пальто, весело говорил Борис Антону. — Говорит, что я много пью!

— Много пьёшь?!

— Ну! — засмеялся он.

Аркадий вёл машину хмуро, погруженный в свои, одному ему известные, мысли. Узкие заснеженные улицы вывели их на проспект Гагарина, широкий, с многополосным движением, заполненный мчащимися автомобилями.

— А этот Балабол, этот Барабан нажаловался Сысоеву — вот, мол, я ему говорил съездить, а он отказался! — вдруг раздражённо сказал Аркадий. Его круглое, полное лицо с многодневной щетиной, маленькими глазками вспыхнуло негодованием. — Ну, Барабан! Сказал бы: «Аркаш, ну, вот так надо!» А то говорит: «Смотри, Аркадий, как хочешь». Конечно, не хочу! Я взял да уехал. Неужели я буду искать себе работу? — на его лице появилось недоумение. — Ага, — кивнул он, — хочу! Раньше-то как было? Уезжаем с утра. И нас нет до следующего утра. А то взяли моду!

— А это новенькая, кто такая? — спросил Юра. Девушка произвела на него впечатление. Он поймал себя на том, что постоянно думает о ней.

— Понравилась? — радостно улыбнулся Борис.

— Почему сразу — «понравилась»?

— Смазливая бабёнка, — сказал Антон.

Цеха завода жались друг к другу, опутанные трубопроводами, вентиляцией. На Доске объявлений у заводоуправления висела фотография молодого парня, шофёра транспортного цеха, на белом ватмане в траурной рамке. Сообщалось, что он трагически погиб.

— Это тот, который столкнулся с КрАЗом, — догадался Юра.

— Всё-таки дал дуба, — сказал Борис.

Получив в бухгалтерии деньги для командировочных расходов, регулировщики пошли на склад отдела.

К столу, за которым сидели кладовщик Лена Морозова, полная накрашенная женщина в белом халате, и грузчик Вова Плетнёв, молодой человек с длинными пышными волосами в синем халате, вёл узкий проход, по обе стороны которого были стеллажи с радиодеталями, корпусами, кинескопами. Кладовщик и грузчик смотрели телевизор.

Первым шёл Борис. Увидев его, Лена недовольно сказала:

— Опять припёрся.

— Что значит «припёрся»?

Пышные волосы Вовы напоминали шапку одуванчика.

— Вова, сними парик! — радостно сказал Борис.

— А ты одень! — ответил тот: у Бориса была короткая причёска.

Узнав, что Юра и Борис получат корпусы, Вова попросил вынести две задних стенки телевизора. Если вложить стенку выпуклой частью внутрь корпуса и упаковать в бумагу, картон, — паковать надо обязательно, — тогда на проходной не догадаются. Вова собирал телевизоры у себя дома. А затем продавал, давая объявление в газете. Часть запчастей он доставал на заводе, часть — покупал в специализированном магазине, через который завод продавал так называемую «некондицию» — неисправные телевизионные блоки и неисправные телевизоры. Они пообещали, и Вова убежал куда-то.

Антон подал Лене требование, заверенное подписью Захарова, с перечнем полупроводников и электронных ламп, которые ему надо получить.

Полупроводники и лампы были строгой отчётности: неисправные, заменённые в телевизорах, сдавались на склад. Эти запчасти хранились на специальном стеллаже, к которому регулировщикам нельзя было подходить даже на пушечный выстрел. А сопротивления и конденсаторы не подлежали учёту. Они хранились на общедоступном стеллаже, расфасованные по коробочкам. Регулировщики набирали их сами по мере необходимости.

У Юры осталось всего два конденсатора, стоявшие в кадровой развёртке. Из-за них «бежали» кадры. А также они искажали — «заворачивали» — изображение. Подозревая, что их нет, — в прошлый раз их не было, — он раскрыл коробочку. А коробочка была заполнена конденсаторами доверху! Его сердце возрадовалось.

— Юр, тебя можно на минутку? — сказала Лена.

Она приветливо смотрела на него. Он подошёл, заинтригованный её ласковой улыбкой. Она подала ему чайник.

— Сходи за кипятком, пожалуйста.

— По-твоему, это на минутку?! — Кипяток брали в соседнем цеху.

— Ладно тебе, — сходи!

Юра сходил за кипятком. Антона уже не было: он получил запчасти и уехал покупать билет на самолёт. Им тоже надо покупать билеты, но он не стал их ждать. Они нескоро освободятся. Им надо упаковывать корпусы.

— КТ838 — пять штук, — Лена читала в требовании, что выписал Борис, — четыре умножителя. Я не дам тебе умножителей. Я тебя предупреждала.

— А как работать?

— На тебе числится восемь умножителей.

— Я их давно израсходовал.

— А почему я должна верить? Где акты?

— Я тебе потом отдам.

— Вот потом и приходи.

Неисправные радиодетали сдавались на склад с актами, подтверждающими работу. Борис ничего не сдал. Лена была уверена, что он продал умножители — если не все, то какую-то часть. Наверное, все регулировщики занимались этим. Для отчёта доставали неисправные через телемастерские. Писали в актах отсебятину. Товароведам, которые подписывали акты, было всё равно, какие радиодетали менялись. Для них главное, чтобы телевизор работал. Насколько акты соответствовали проделанной работе, нельзя было узнать вообще.

— А если останутся телевизоры с неисправными умножителями, — пригрозил Борис, — я скажу Захарову, что ты не дала.

— А я скажу, что на тебе числится восемь умножителей!

Лена заварила чай, приготовила бутерброд с сыром. Она подчёркнуто не замечала Бориса, оскорблённая его угрозой пожаловаться Захарову.

— Ладно тебе, Лена, дай хотя бы два умножителя.

— Не Лена, а Елена Николаевна.

Борис попытался обнять её:

— Лен, хотя бы один умнож…

— Да пошёл ты ещё! — она оттолкнула его и засмеялась.

— Честное слово, брак дома лежит. Завтра принесу.

— Вот завтра и приходи!

— Ну, хотя бы половинку умножителя, одну треть!

Лена взяла из коробки на стеллаже два умножителя. Обычно они были жёлтого цвета, а эти были почему-то ярко-голубые.

— Даю в последний раз. Видишь, какие красивые.

Корпусы упаковывали в коридоре: склад был небольшой, проход между стеллажами — узкий.

— Юра, я тебе верю, — сказала Лена, когда он пришёл за ножницами. — Борис человек ненадёжный. Смотрите, не запакуйте лишнего. Если проверят на проходной, все сядем в тюрьму!

Вова принёс задние стенки, запыхавшийся, розовощёкий, в фуфайке, вязаной шапочке, сунул стенки за рулон бумаги и сказал Юре:

— Давай их в один корпус упакуем. Чтобы потом меньше распаковывать. Всё равно незаметно будет.

Из склада вышла Лена, казалось, чем-то озабоченная, — Вова сразу повернулся к ней спиной и вышел на улицу. Она встряхнула обвёрнутый в картон корпус — не гремит ли чего? И вдруг увидела задние стенки.

— Это что такое? Юра, я же просила тебя!

— А причём здесь я? Я первый раз их вижу!

— В тюрьму захотели?

— Они давно здесь валяются, — сказал Борис.

— Кто их здесь бросил?!

Они высказали Вове всё, что о нём думают. Заварил кашу. Он не ожидал, что Лена затеет проверку. Оправдываясь, он смеялся. Его буквально разрывало от смеха. Они тоже посмеялись бы, если бы это случилось не с ними.

На Доске объявлений уже было два соболезнования — шофёру, который разбился, и работнику 32 цеха: он умер после болезни.

— Ещё один дал дуба! — весело сказал Борис. — Шли на склад — один, возвращаемся — другой! Народ мрёт, как мухи.

Оставив корпусы в камере хранения завода, они поехали в агентство «Аэрофлота».

Рейс в Целиноград был в пятницу, потом — в понедельник. Они решил взять билеты на понедельник: им не хотелось лететь на выходные.

Очереди за билетами были внушительные.

— Пропустите, пожалуйста, у меня «Пятьдесят четвёртый приказ», — Юра показал удостоверение мужчине, который собирался брать билет. Согласно этому документу, Юра следовали в командировку «восстанавливать авиационную технику», имел право брать билеты без очереди.

— Не пускайте его! — вдруг истерично заорала какая-то женщина.

— Лезут без очереди! Нахалы! — поддержала другая.

— Я имею на это право!

— А я стою уже два часа!

— Вы летаете раз в год, а я каждую неделю!

КОММЕРЦИЯ

1

Захаров сообщил им о командировке во вторник. Они получили радиодетали и купили билеты. В среду сказали Захарову, что поехали за билетами, на самом деле — домой! В четверг сообщили, что им надо упаковать корпусы, которые упаковали ещё во вторник. Захаров не поверил им, но всё равно отпустил, понимая, что им целый день придётся просидеть в отделе без дела. Они как бы уже были в командировке. Работа на них не планировалась. В пятницу, забрав корпусы из камеры хранения завода, они отвезли их в камеру хранения аэровокзала.

Юра больше не видел девушку, которая недавно устроилась к ним в отдел. Во-первых, он бывал в отделе недолго. Во-вторых, он не мог зайти к ней в комнату без дела. Она не картина из музея, к которой можно подойти и посмотреть. Юра вспоминал о ней всё реже и реже. И наконец, совсем забыл о ней.

Случилась оттепель. Который день подряд лил дождик. Выпавший снег, как предполагалось, основательно, до конца зимы, растаял. Асфальт покрылся лужами, земля раскисла. Оголённые деревья потемнели от влаги. Дома осунулись. Нижняя кромка сплошных облаков исчезающей пеленой оседала на крыши.

По окнам автобуса, на котором Юра ехал в аэропорт, струились дождевые потёки. Город из автобуса выглядел нечётким, смазанным.

Борис ждал его у камеры хранения. Увидев друг друга, они приветливо улыбнулись. Юра давно подметил, что подобные встречи всегда желанны.

Они встали в очередь на регистрацию.

— Полетим на 154-ом? — спросил Борис.

— На 134-ом.

— На 154-ом! — упрямо сказал Борис.

Действительно, на такие расстояния летал Ту-154, среднемагистральный, большой, солидный — без промежуточных посадок. Но они полетят с промежуточной посадкой в Уфе — на самолете Ту-134, ближнемагистральном, уступающему самолёту Ту-154 размерами.

— Ой, ой, — вдруг иронично сказал Борис. — Оё-ёй!

Юра сначала не понял, почему Борис это сказал. А он этими междометиями оценил молодую женщину, проходившую мимо. Она была вся в красном — в красной куртке, красной юбке, красных сапожках, но чёрных чулках.

— Сейчас загорится, — сказал Юра.

— А ноги уже обгорели.

Они вышли из «накопителя» на лётное поле к автобусу. Сразу обдало холодом и сыростью. Дальний лес застилала серая пелена. Бетонка утопала в лужах.

Автобус подвёз их к самолёту Ту-134, компактному, изящному, со стреловидными крыльями, округлыми формами.

— А я тебе сразу не поверил, — сказал Юра, — когда ты сказал, что мы полетим на 154-ом!

Стюардесса была, как с рекламного плаката, — белозубой, большими глазами, осиной талией, в форменном жакете и юбке до колен

— Ой, ой, — прокомментировал Борис. — Оё-ёй!

Согласно сообщению стюардессы, они летели на высоте одиннадцать километров. Самолёты такого класса, обычно, летали на десятикилометровой высоте. Юра оценивающе посмотрел вниз — на бескрайнее поле сплошных облаков. Но разницу в высоте не почувствовал.

Сначала землю скрывала сплошная облачность. Ближе к Уфе она распалась на отдельные облака. Над Казахстаном облака окончательно исчезли. Виднелись заснеженная степь, тёмные линии дорог.

Наконец они приземлились в Целинограде.

Пассажирам не терпелось выйти из самолёта. При посадке в самолёт хочется быстрее зайти в него, а по окончании полёта — выйти.

Когда подъехал трап, стюардесса сообщила, что первыми пойдут пассажиры с последних рядов кресел. Она повторила это несколько раз. Это требование было связано с центровкой самолёта. Сначала она сказала спокойно, потом — убеждающе, и наконец — с раздражением: ей казалось, что её не слушают, не обращают внимания. Она сделала всё от неё зависящее, но всё равно пассажиры с первых рядов пошли из самолёта первыми.

На улице их пробрало бодрящим морозцем. По бетону взлётной полосы ветер мёл снег.

Аэровокзал был полупустой. Объявления звучали на казахском и русском языках. Вывески указателей были двойные:

АНЫКТАМА — СПРАВОЧНАЯ

— Аныктама, — прочитал Борис.

Они ждали выдачу багажа. Юра немного нервничал: ему казалось, что выдачу задерживают. Чем быстрее они получат багаж, тем быстрее доберутся до города. Рабочий день заканчивался. В универмаге им надо застать заведующую отделом радиотоваров, которая поможет поселиться в гостиницу.

— Ой, ой, — вдруг опять сказал Борис. — Оё-ёй!

Юра привычно поглядел по сторонам, но женщину, к своему удивлению, не обнаружил. Борис смотрел куда-то вверх. Он тоже посмотрел в ту сторону и увидел очаровательную актрису Елену Проклову — на экране телевизора, находившегося у потолка в зале ожидания.

Шёл известный художественный фильм Георгия Данелия «Мимино». Несравненная актриса Елена Проклова, играющая стюардессу Ларису Ивановну, подала свою тонкую изящную руку мужественному актёру Вахтангу Кикабидзе, играющего неординарного лётчика Валико Мизадари. Тбилисский аэропорт. Стоянка самолётов. Она — в белой униформе. Эта их первая встреча. Случайная встреча с Ларисой Ивановной круто изменила жизнь Валико Мизадари.

В универмаге регулировщики узнали, что им забронировали места в гостинице «Ишим». Местное время было пять вечера. Рабочий день закончился. Они пошли в гостиницу, которая находилась напротив универмага.

Борис, решив отметить начало командировки, предложил купить водки. Юра категорично отказался. Он в гробу видал всю эту водку! Он ездит в командировки примерно два раза в месяц. И что теперь, каждый раз отмечать? Если бы он пил каждый раз, когда ему предлагают, он давно стал бы алкоголиком!

Борис спросил прохожего, где винный магазин. Тот указал на магазин с вывеской «АЗЫК-ТYЛIК — ПРОДУКТЫ».

— Азык-тулик, — прочитал Борис.

Здесь все административные здания, предприятия общепита, торговли были с двойными вывесками.

Борис взял себе чекушку водки. Юра демонстративно — бутылку кефира. Пьянству — бой! Он ведёт здоровый образ жизни.

Окно их номера гостиницы выходило на здание администрации с елями по фасаду, циклопический памятник Ленину, универмаг с высокими окнами.

Борис налил себе в стакан водки. Юра демонстративно — кефира! Чокнулись. Аппетитно закусив копчёной колбаской, Борис поднял трубку телефона.

— Ну и шумит, — послушал он. — Как море. У нас какой номер? 12-30-40. А мы наберём 12-30-41. Слушай, здесь такие шумы, — он набрал номер. Ему ответили. Он нажал на рычажок. — К мужику попал. А если 12-30-42… Алё-о?! Девушка, здравствуйте. Я ваш сосед. Вы, из какого номера?.. Алё-о? Из какого?.. А почему бы вам не сказать? Хотите, я угадаю?.. Но вам же скучно… Знаю. По голосу слышно. Кстати, у меня день рождения. Приглашаю… Пожалуйста. А у вас есть подружка? Нас двое… Ладно вам. Время-то детское. — Он нажал на рычажок. На его лице появилось сожаление, разочарование. — Бросила трубку. Говорит, я уже сплю. Интересно, сколько ей лет? Голос, вроде, молодой. Молодой, — уверенно кивнул он. — А может быть старый. В трубке такие шумы, — не поймёшь.

Юра допил бутылку кефира и пожалел, что не взял две бутылки: кефирчик был замечательный!

— А почему у тебя нет здесь подружки? — вдруг спросил Борис.

Вопрос был логичный: Юра ездил сюда уже больше года подряд. Сначала сюда ездил Пётр Андреевич. А когда стал отказываться, Захаров закрепил этот регион за Юрой. Теоретически здесь у него могла быть подружка.

2

У него, вообще-то, была здесь знакомая, — товаровед Люда, высокая, костлявая женщина с жидкими волосами. Он познакомился с ней в прошлый раз. Он ремонтировал телевизор. А она предложила ему чаю. Поглощённый работой, он не ответил. Решив, что он не расслышал, она предложила второй раз.

— Спасибо, не буду! — недовольно ответил он. Дефект был сложный. Он не мог найти причину уже около часа. Его прошиб пот. Рубашка неприятно прилипла к телу. Он снял пиджак, расстегнул ворот, закатал рукава. Он перегрелся, как, допустим, перегревается трансформатор. Ему было не до чая. Неизвестно, сколько он просидит с этим телевизором. А их было ещё несколько штук!

Отремонтировав телевизор, он, удовлетворённый, сказал ей:

— Ты, вроде, чаем обещала угостить.

— Вот так бы сразу и сказал! А то сидел злой какой-то.

Угостив его чаем, конфетами, Люда спросила:

— Отремонтировал надолго?

— Навсегда.

— Да? — усомнилась она. — В прошлом месяце завезли «Горизонты». Нигде в городе нет, а к нам поступили. Раскупили быстро. Хорошо показывали. Недавно встретила знакомого телемастера: «В вашу мастерскую поступали „Горизонты“? А то мы недавно продали». — «И много продали?» — «Двадцать штук». — «Ну, вот все у нас и стоят!» — Люда засмеялась. — А ты где остановился?

— Уже нигде. — Он съехал с гостиницы. Завтра будет дома. Доберётся через Москву: сначала на самолёте, а потом на поезде.

— Напрашиваешься ко мне домой? — вдруг насмешливо сказала Люда.

Похоже, она не сомневалась в том, что он напрашивается к ней домой: её неприступный вид давал понять, что у него ничего не получится.

Юра почувствовал себя оболганным. У него даже в мыслях не было напроситься к ней домой! Его вдруг позабавила её реакция. Сначала посмотрела бы на себя в зеркало. Она была некрасивая. Можно сказать, даже страшная.

— Я сегодня улетаю домой.

— Купил билет?

— Нет, — вдруг солгал он.

— Тогда не улетишь! — радостно пообещала она. — У нас все билеты раскуплены на две недели вперед! Шампуни не надо? — дружелюбно предложила она и, вынув из-под стола два флакона шампуни, поставила перед ним. — У меня подружка в парфюмерии, принесла два флакона. А у меня дома все полки заставлены.

— Оба отдашь? — заинтересованно спросил он.

— Забирай!

Юра давно хотел попробовать себя в коммерции, как Антон Пуршев. Тот привозил дефицитный ширпотреб и продавал его на рынке.

— А она ещё может достать?

— А сколько тебе надо?

— Много.

— Сегодня подружку я не застану, — Люда задумалась. — Давай отложим до завтра?

— Завтра не получится. Я сегодня улетаю домой.

— Не улетишь ты, говорю, сегодня! У меня знакомая в аэропорту. Завтра её смена. Позвоню, — поможет!

Она настолько страстно убеждала его, что он не сможет улететь, что он пришёл к выводу, что она хочет пригласить его к себе домой.

«Билет можно сдать», — подумал он.

— А где мне переночевать?

— У меня, конечно.

Он опять отметил, что она невзрачная. Неприятно выглядели её крупный нос, ноздреватая кожа, жидкие волосы. Она была в шлёпанцах. Сквозь сетку чулок некрасиво выпирали костлявые пальцы, крупные пятки.

— Не, я сегодня должен улететь.

Юра сказал, что приедет примерно через месяц, а может и раньше. Чем больше она достанет шампуни, тем лучше. Он позвонит ей накануне командировки. Она слушала его хмуро, невнимательно, думая о чём-то своём.

Он не позвонил Люде. Ему не хотелось больше встречаться с ней. Она была, скажем так, не в его вкусе. Кроме того, он передумал заниматься коммерцией. У Антона Пуршева были знакомые на рынке, которые продавали его товар. А у него таких знакомых не было.

3

Юра в порыве глупой откровенности рассказал Борису о Люде, как она предлагала себя, о шампуне. И сразу крупно пожалел о своей болтливости. Тот предложил немедленно позвонить Люде!

— Уже поздно. Магазин закрылся, — Юра изобразил сожаление: дескать, он с удовольствием позвонил бы, но не судьба.

— А сколько времени?

Было 18.50. Магазин работал до 19.00.

— Семь.

— Ещё десять минут! Позвони!

— Я не хочу встречаться с ней!

— А почему ты не хочешь? — удивился он.

— Она — страшная.

— Тебя заставляют жениться?! Устроим чисто деловую встречу. Она нам шампунь. И до свидания!

Юра нашёл его доводы разумными. В самом деле, у них будет чисто деловая встреча: его не заставляют жениться. Они купят шампунь и разбегутся. Он позвонил и попросил к телефону Люду.

— Слушаю? — раздалось в трубке.

Не узнав её голоса, он почувствовал себя неуверенно:

— Это Люда?

— Люда.

— А это Юра.

— Какой Юра?

— Здрасте! — насмешливо сказал он, забыв о том, что сам тоже не узнал её голоса. — Юра Клоков! Представитель Горьковского телевизионного завода!

— А, — засмеялась она. — Ты откуда звонишь?

— Из гостиницы. Не узнала про шампунь?

— Я же просила тебя позвонить!

— Я звонил, — тебя не было.

— Значит, я была выходная.

Борис смотрел на него во все глаза и грыз ногти.

— Спроси про подружку! — с жаром выпалил он.

— Что? — Юра не расслышал. Его неприятно удивило, что Борис грызёт ногти.

— Насчёт подружки, говорю!

— Ты с кем сейчас разговаривал? — спросила Люда.

— Я приехал с другом.

— Слушай, ты во сколько звонишь? Меня ждёт весь магазин!

— Только что дозвонился. Как бы нам встретиться? — Он подумал, что они встретятся завтра утром, заберут шампунь. И до свидания.

— Давай через час на остановке у универмага, — предложила Люда. — Я буду в фуфайке и резиновых сапогах!

— В чём?

— Не опаздывай! — она положила трубку.

— Не мог спросить про подружку? — с претензией спросил Борис.

— Ты, почему грызёшь ногти?!

— Не знаю! — он с пренебрежением посмотрел на свои руки. — С таких лет научился от мамы, с тех пор и грызу!

— Неужели мать тоже грызет?! — поразился Юра.

— Она уже давно бросила! Не знаешь, как можно бросить?

— Контролируй себя.

— Говорят, пальцы мажут горчицей, — он опять с пренебрежением посмотрел на свои руки. — Так, ведь, не будешь каждый раз намазывать!

Люда вышла из автобуса в утеплённой белой куртке с капюшоном, синем длинном платье, с дамской сумочкой на плече. Шагнув к ней навстречу, Юра отметил, что она не такая страшная, как ему почему-то запомнилось. Нос — не очень длинный, и волосы, вроде, не жидкие. В белой курточке и синем платье она выглядела просто замечательно. Они обнялись, как старые знакомые.

— Сейчас мы к тебе? — спросил он.

— Домой я тебя пригласить не могу.

— Мой товарищ просил узнать, есть ли у тебя подружка?

— С тех пор, как мой муж ушёл провожать мою подругу и вернулся только на следующий день, у меня больше нет ни подруги, ни мужа!

— Сходим в кино? — не зная, что предложить, чем им заняться, встал в тупик Юра.

— У меня водка, — она показала на сумочку.

— Тогда пошли к нам.

— Надо же было организовать нам встречу!

В буфете гостиницы Юра купил закуску — курицу, хлеб и лимонад.

Когда они вошли в номер, Борис, сидевший в кресле, приветливо улыбнулся. Поднявшись с кресла, он с ожиданием посмотрел за Юру и Люду — на входную дверь: очевидно, он убедил себя в том, что Люда придёт с подружкой! На его лице появилось мимолётное разочарование, когда он понял, что подружки не будет.

Люда держалась подчёркнуто серьёзно, производила впечатление деловой женщины. Юра помог ей снять куртку. Её синее платье — оказалось юбкой. Люда села в кресло, закинула ногу за ногу.

— У меня есть лак для ногтей, польский. Возьмёте?

— Какой разговор! — Борис разламывал курицу.

— Сколько вам надо?

— Заберём всё!

— У меня всего десять штук.

— И по какой цене?

— По рублю, — она назвала низкую цену. — Исключительно ради вас!

Водку пили из двух стаканов: номер был двухместный. Юра тоже пил. Запивали лимонадом, закусывали курицей.

Люда рассказала, что живёт с матерью и сыном. Её отец умер десять лет назад от инфаркта. Замуж она вышла поздно, когда ей было уже двадцать восемь лет. Мать сказала, что ей будет трудно рожать. А она легко родила. На Восьмое марта муж ушёл с подругой. А потом бросил Люду. Она приходила к нему с годовалым сыном, но он не пустил её даже на порог.

Разгорячённая водкой, Люда говорила всё громче и громче. Временами её голос срывался на крик. Она не замечала, что парни уже давно смотрят на неё с недоумением.

— Он был уже три раза женат! А я не знала! У него был новый паспорт. Я могла посадить его за многоженство. Запросто!

— Ты можешь потише? — попросил Юра.

Люда понизила голос до шёпота. Она совсем не ждала, что Юра позвонит. Когда она разговаривала с ним по телефону, девчонки из магазина спросили: «Ты давно знаешь его?» — «Вообще не знаю!» Девчонки не поверили.

Она опять разговаривала громко. Её голос уже гремел на весь номер. Юра опять почувствовал, что у него закладывает уши.

— И главное, позвонил за пять минут до закрытия! — гремела она. — Ты ещё позже не мог позвонить?!

— Ты напрасно ругаешься, — заступился Борис. — Он звонил тебе весь день. Он, знаешь, как хотел с тобой встретиться? Только о тебе и говорил!

— Правда? — она с недоверием посмотрела на Юру.

— А хочешь, мы сделаем тебе некондицию? — предложил Борис.

— Что сделаете? — засмеялась она.

— Цветной телевизор за полцены!

«Некондицей» назывались телевизоры, возвращённые на завод торговыми предприятиями. Затем их ремонтировали и продавали за полцены через специализированные магазины. Нужно было вернуться домой, выбрать день, поехать в магазин, купить, хранить дома, дождаться командировки, отвезти в аэропорт. Короче говоря, доставка телевизора сюда была сопряжена с лишними хлопотами. Юра не понял, зачем Борис затеял этот разговор и с недоумением посмотрел на него.

— Мы подберём тебе аппарат с исключительным изображением, — говорил тот.

— Я согласна, — она восхищённо смотрела на него.

Борис сам поразился, что такое взбрело ему в голову. Он удивлённо посмотрел на Юру и вдруг засмеялся.

— Мальчики, вы не обманываете?

— Даю слово! Твоя задача достать косметику!

— Что же вы раньше не позвонили?! — заорала она.

Захмелевший Юра вдруг поцеловал Люду в щёку, потом — в губы. Борис усмехнулся. В его глазах вспыхнул огонь.

— С этой курицы у меня руки жирные, — она отстранилась от Юры и пошла в туалет.

Юра тоже пошёл, запер дверь на защёлку. Люда сопротивлялась, говорила, что она привыкла в постели.

— Ты хочешь меня изнасиловать?!

Он сразу протрезвел. Перед ним стояла некрасивая женщина — с дряблой, ноздреватой кожей, глубокими морщинами, огромным носом! Ему стало дурно, что он позарился на неё. Он вышел из туалета и повалился на кровать.

Люда опять села за столик.

— Здесь ровно двадцать рублей, — Борис подал ей деньги. — Десятка за водку, десятка за лак. Завтра пригласишь подружку?

— Ладно, мальчики, мне пора. Звоните. Я, надеюсь, вы меня проводите?

— Конечно, проводим! — Он помог ей надеть куртку, и посмотрел на своего приятеля, который лежал на кровати, уткнувшись головой в подушку: — Юра?!

Сегодня всё получилось вопреки его желанию. Не хотел звонить Люде, — позвонил! Не хотел пить водку, — выпил! Он сторонился Люды, ему было неприятно с ней, — попытался раздеть её в ванной!

— Рота, подъём! — Борис тряхнул его за плечо.

— Я никуда не пойду.

— Но это же не по-джентельменски!

Они вышли из гостиницы. Было темно, как ночью. Светились разноцветные витрины универмага и некоторые окна здания администрации, обломком скалы проступал циклопический памятник Ленину.

— У меня дома самогонка, — сообщила Люда.

— Заодно лак заберём, — сказал Борис.

Поездка домой к Люде не входила в планы Юры. Он был уверен, что, проводив Люду, они вернутся в гостиницу! Он устал от пьянки. Ему не хотелось продолжения. Ему хотелось, чтобы его оставили в покое!

Борис поймал такси, сел рядом с водителем. Юре пришлось садиться сзади — с Людой.

За окном мелькали чёрные деревья, освещённые окна квартир, вывески магазинов; перемигивались светофоры.

Люда лезла целоваться. Чтобы не обидеть, он поцеловал, и опять почувствовал отвращение.

В тускло освещённом подъезде дома пахло кошачьей мочой, стены были расписаны матерными словами, потолок — обожжён спичками.

— Подождите меня здесь, я узнаю обстановку, — она закрыла за собой дверь квартиры. В следующее мгновение раздался детский вскрик, затем — грозный женский окрик:

— Ты, где шлялась!

— Я тебе всё объясню!

Неожиданно всё затихло.

— Мы напрасно приехали, — уверенно сказал Юра. Эта затея ему сразу не понравилась, он не ждал от неё ничего хорошего. — Поехали в гостиницу?

— Подождём немного, — Борис прислонился к поручню.

Наконец дверь открылась.

— Заходите быстрее! — пригласила Люда.

Обстановка зала была небогатая: круглый стол с ободранной полировкой, старый телевизор «Рекорд» чёрно-белого изображения, видавший виды диван, сервант со скудной посудой, выцветшие обои.

Из комнаты выбежал мальчик, лет пяти, в трусиках и майке, остановился у дивана и с любопытством уставился на парней.

— Быстро спать! — приказала Люда.

— Дениска, иди сюда! — послышался женский голос из комнаты, откуда выбежал мальчик.

Не обратив внимания, он залез на диван.

Люда накрыла круглый стол скатертью, включила телевизор, принесла лак для ногтей, французскую помаду, тушь для ресниц. Борис рассчитался за лак в гостинице. За тушь и помаду отдал ещё сорок рублей.

— Отечественный шампунь возьмёте?

— Чем больше, тем лучше!

— Но это завтра. Позвоните после обеда.

Изображение на экране телевизора было мутным, слабоконтрастным. Разочарованно посмотрев на экран, Люда сказала:

— Вы достанете некондицию?

— Говорят тебе, — слово!

— На кухне жареная картошка, — опять раздался женский голос.

— Присоединяйтесь к нам, — сказал Борис.

— В самом деле, мама!

Мама «не присоединилась». Дениска сидел на диване с ожиданием чего-нибудь интересного. Люда отвела его в комнату.

Она опять рассказывала про своего бывшего мужа, как на Восьмое марта он ушёл с подругой. Ее возгласы разносились по всей квартире. Казалось, её не волновало, что в соседней комнате находились мать и сын.

Юра после самогонки здорово захмелел. Нежно обняв Люду, он сочувственно подумал, что она тоже человек, — одинокая, несчастная женщина.

Люда предложила им переночевать у неё. Они, естественно, согласились. Она разложила диван, приготовила постель.

— Если приду к тебе, — она шепнула Юре, — потом уступишь меня Борису?

— Хорошо, — кивнул он, решив, что она этого хочет.

Она обиженно оттолкнула его и ушла на кухню.

Юра разделся, повесил одежду на спинку стула, забрался под одеяло и отвернулся к стене.

Борис вызвался помочь убрать со стола. Сложил посуду на кухне в раковину. Сначала разговор у них не получался. Люда отвечала резко, недовольно: возможно, она хотела, чтобы эти вопросы задавал ей Юра. Потом вдруг успокоилась. Борис закрыл дверь. Но всё равно Юра слышал, о чём они говорили. А говорили они о том, что надо сделать в комнате ремонт, а хороших обоев нигде не достать.

— Так бы и стоял рядом с тобой, — нежно сказал Борис.

Послышалась какая-то возня. Потом они вышли из кухни, потушили свет.

— Ты придёшь?

— Приду, — пообещала Люда.

Борис разделся, лёг и потащил одеяло на себя. Юра придержал одеяло рукой. Чмокнув губами, Борис затих.

С пола тянуло холодом. Где-то рядом пищал комар. Редкие машины освещали окна.

Юре было интересно, придёт Люда или нет? Он не верил, что она придёт. Этого не может быть! Она — не дура. Люда уже взрослая девочка и должна соображать, что случится, если она ляжет между двух жеребцов.

Комар пищал уже где-то в опасной близости. Юра знал по опыту, что убить комара в данной ситуации почти невозможно. Как не изловчайся, не маши руками, но всё равно утром проснёшься искусанным. «И откуда он только взялся?» — подумал он. Казалось сомнительным, что комар сохранился с лета. Его давно уже «хлопнули бы». Наверное, комар прилетел из тёплого влажного подвала.

А Люда всё ещё не шла.

Плыли по потолку отсветы фар проезжающей машины.

— Сука, — Борис поднялся с дивана и осторожно пошёл к Люде в комнату.

Паркетный пол слабо захрустел под его ногами. Открыть дверь тихо тоже не удалось, — дверь заскрипела на всю ивановскую! Потом опять донеслось слабое похрустывание. Вдруг наступила тишина.

— Люда? — приглушенно позвал Борис. — Люд, ты?

Заскрипела койка, раздался недовольный голос матери:

— Кто там ещё ходит?

Борис быстро вернулся в зал, затаился на диване. Опять пошёл к Люде — в другую комнату. Его движения были осторожные. Паркет хрустел редко. Вдруг совсем перестал хрустеть. В следующее мгновение тишину разорвал треск: Борис налетел в темноте на что-то.

— О, господи! — воскликнула мать. — Ну и ночь!

Борис, не таясь, с грохотом побежал к дивану, нырнул под одеяло.

Узкая полоска света пролегла по залу, — мама включила свет в своей комнате и строго спросила:

— Вы будете спать или нет?!

4

Грузчики выставляли сразу по два телевизора лицевой панелью к длинному зеркалу вдоль всего рабочего стола, что позволяло заниматься ремонтом и наблюдать за изменениями на экране телевизора.

— Не знаешь, почему узкая полоса? — Борис склонился над модулем кадровой развертки. — Не могу понять.

На транзисторах задающего генератора оказалось заниженное напряжение, которое поступало через сопротивление и диод. Юра перемкнул диод пинцетом, и посмотрел в зеркало, в котором отражался экран телевизора. Яркая и узкая горизонтальная полоса раскрылась в полное изображение, побежали кадры.

— Меняй диод Д1.

— А почему Люда обиделась на тебя?

— Я подумал, что ей мало одного. И согласился.

— Сказал бы, на твоё усмотрение! — засмеялся Борис.

Мастерская универмага была заставлена коробками с бракованной радиоаппаратурой. От загороженного окна пробивался рассеянный свет. Над рабочим столом светили лампы.

— Не пойму, почему нет звука? — спросил Борис, ремонтируя очередной телевизор. — Голова совсем не работает. Даже не знаю, почему. Наверное, с похмелья.

— Потрогай третью ножку СМРК.

Борис потрогал третью ножку, — послышался фон.

— Меняй УПЧЗ!

— Позвони Люде.

— Звони! Встречайся! Делай, что хочешь! — раздражённо ответил Юра. — На меня больше не рассчитывай!

— Так товарищи не поступают.

— Пошёл ты знаешь куда!

— Вчера не слышал? — Борис добродушно засмеялся, догадавшись, почему у Юры испортилось настроение.

— Не слышал! — автоматически ответил он, решив на все его предложения отвечать отрицательно и не соглашаться ни в чём.

— Обещала прийти. Обманула. Тогда пошёл я. Смотрю, на кровати кто-то спит. Подошёл ближе. Она — не она. Хотел лечь рядом, а вдруг, думаю, это мать? «Люда, — давай звать, — Людочка!» Хорошо, что спросил, — на мамашу нарвался! Я бежать. Потом ещё раз ходил — в другую комнату. Стол задел. Думал, нас из квартиры выгонят!

— И зачем опять рисоваться?

— Надо шампунь забрать. Позвони!

— Звони! Встречайся! Забирай!

— Между прочим, я отдал шестьдесят рублей за косметику и водку. Тебе косметика нужна?

— Отказываюсь.

— Значит, водка пополам. С тебя пять рублей.

— Я заплатил за лимонад и курицу.

ЗНАМЕНАТЕЛЬНЫЙ ДЕНЬ

Столовая, в которую они пришли обедать, была с двойной вывеской:

АСХАНА — СТОЛОВАЯ

— Асхана, — прочитал Борис.

— А это? — Юра указал на агитационный призыв на крыше дома во всю её длину.

ЕКПIНДI еНБеГIМIЗ — БеСЖЫЛДЫККА

ПЯТИЛЕТКЕ — УДАРНЫЙ ТРУД

— Ек, — пытаясь прочесть, засмеялся Борис. — Ек!

В столовой на раздаче работала толстая женщина, с двойным подбородком, могучим бюстом, большим животом. Посмотрев на неё оценивающе, Борис приглушённо сказал Юре:

— Не обращал внимания, что они всегда толстые?

Из глубины кухни подошла к стойке другой работник столовой, стройная молодая женщина в белом халате. На подносе, который она держала в руках, были тарелки с различными салатами.

— А эта?

— Она недавно устроилась. У неё всё впереди!

Раскладывая тарелки на стойку, женщина подалась вперёд, нагнулась. В разрезе её халата показались груди.

— Всё, девушка, — сразу сказал Борис. — Суточные кончились! Сегодня вечером пойдём ужинать к вам домой!

Она выпрямилась и сдержанно посмотрела на него.

— А кофе у вас есть?

— У нас чай и компот.

— Я говорю, дома есть?

— Дома есть.

— Ну, вот сегодня вечером ждите в гости!

Она даже не улыбнулась.

Юра взял салат хе, состоящий из морковки, мяса и каких-то специй. Салат был острым, разжигающим аппетит. Он впервые попробовал этот салат здесь, в Казахстане. В столовых в Горьком таких салатов не делали.

— Казахская кухня? — Борис тоже решил попробовать салата.

— Корейская.

Здесь корейцев было много: сослали перед войной из Приморского края, почему-то решив, что они будут сотрудничать с японцами. А они, наверное, не стали бы сотрудничать: японцы оккупировали их историческую родину.

Юра не различал казахов и корейцев. Они, похоже, сами не различали друг друга. Однажды он ехал на автобусе в Темиртау. И один пожилой казах недовольно сказал что-то на своём родном языке водителю, как он думал, тоже казаху. А тот вдруг невозмутимо ответил на русском языке: «Я — кореец».

Как пианист играет быструю музыку, так кассирша застучала по клавиатуре кассы, когда считала, что взял Борис.

— А нельзя полегче? У меня всего сорок копеек!

За столом он вспомнил о молодой женщине:

— А бабёнка ничего. И грудь у неё ничего. Обратил внимание? Как наклонится! Едва удержался, чтобы не взять её за грудь. Ну а если бы взял, что бы тогда? Дала бы мне по морде? Интересно, она дала бы мне по морде или нет?

Борису понравился корейский салат: осторожно пожевав морковь, нарезанную длинными тонкими ломтиками, он удовлетворённо кивнул.

— У тебя сегодня знаменательный день, — сказал Юра.

— Это почему?

— Сегодня 17 ноября 1987 года ты впервые попробовал корейский салат хе. Для всех этот день исчезнет из памяти. А для тебя он навсегда останется знаменательным. Другие забудут, что делали в этот день. А мы — не забудем. Что ты делал в этот день, например, пять лет назад?

— Не помню.

— Я тоже не помню.

— Дырявая, оказывается, у тебя память!

— Посмотри вокруг. Этих людей ты больше не увидишь. Мы больше никогда не соберёмся вместе.

— И её тоже больше не увижу? — Борис указал на молодую женщину, которая прошла мимо их столика. У неё была юбка с длинным разрезом.

— Вы разошлись, как в море корабли.

— Сейчас бы ей юбку-то — раздёрнуть!

Закончив работу в универмаге, они поехали в магазин «Мелодия», забраковавший телевизоры с расклеившимися корпусами.

Они управились с работой в восемь вечера. Магазин работал до семи. Заведующая пошла им навстречу, пожертвовав своим личным временем. Они сказали ей, что завтра утром уезжают в Караганду на первом автобусе.

НЕ ПО БРОНИ

Они не уехали в Караганду на первом автобусе: проспали. Потом по технической причине отменили автобус, на который они купили билеты. Пассажиров рассадили на автобусы отправляющиеся позже. Они уехали на двенадцатичасовом.

Погода незаметно испортилась. Дорогу переметало снегом. Ветер свистел и выл. Водитель довез их до посёлка Осакаровка, — на полпути до Караганды, — и сказал, что дальше не повезёт: застрянет в дороге. Снегопад обещал перерасти в мощный буран. Движение автобусов отменили по всей трассе.

Они пришли на железнодорожную станцию. Ближайший поезд до Караганды прибывал через два часа.

В продуктовом магазине они взяли печенье, кефир — подстраховались, чтобы не бегать вечером по Караганде, не искать, где поужинать. Борис взял для себя бутылку портвейна. Юра отказался: он не может пить каждый день.

— А мы и не пили вчера, — задумчиво сказал Борис. — Мы пили позавчера.

В Караганду они приехали поздно вечером.

Помочь поселиться в гостиницу было некому: магазины, по телеграммам которых они приехали сюда, уже закрылись. Они обошли гостиницы «Казахстан», «Караганда», «Чайка», «Турист». Мест не было. В гостинице «Турист» пообещали поселить после десяти вечера на одну ночь, если к тому времени не займут забронированные номера. Они заняли очередь. Желающих поселиться было пять человек. К половине десятого подошло ещё четыре человека.

С улицы в вестибюль вошёл мужчина. Отряхнул снег с шапки, пальто. Длинная очередь к администратору произвела на него удручающее впечатление.

— Кто последний? — убитым голосом спросил он.

— Если по брони, проходите без очереди, — ответили ему.

— По брони, — оживился он. — Мне заказывали! — И обратился к администратору: — Посмотрите заявку из управления, — он назвал название организации, — на имя Смирнова Анатолия Фёдоровича.

Женщина достала из папки бумаги, отыскала нужную. Подала мужчине анкету.

Вопросы анкеты напоминали допрос шпиона. Требовалось указать фамилию, имя, отчество, национальность, место рождения, серию и номер паспорта, где и в какой день паспорт выдан, адрес постоянного места жительства, место работы и должность, цель приезда, номер командировочного удостоверения.

Заполняя анкету, мужчина походил на человека, который только что сдал трудный экзамен. А другим предстояло сдавать, и никто не знал, чем это закончится.

— Свой паспорт знаешь наизусть? — Борис озабоченно посмотрел на Юру.

Знание паспорта наизусть нужно для того, чтобы первым заполнить анкету. Администратор раздаст анкеты всем одновременно. И все начнут их заполнять. Пока женщина будет у первого сверять анкету с паспортом, заполнять карточку гостя, выписывать квитанцию, к этому времени заполнят анкету другие, станут выяснять, кто за кем стоял? Они были шестыми. Опять придётся ждать!

В десять вечера администратор небрежно спросила:

— Есть по брони?

— Нет! — нетерпеливо зашумели люди. — Нету!

Подсчитав свободные места, она раздала анкеты. Двум последним в очереди мест не хватило.

Юра заполнил анкету быстрее всех. Борис заполнил вторым. Данные своего паспорта Юра знал наизусть. И всегда в таких ситуациях старался быть первым. «Нас двое», — сказал он администратору. Затем положил перед ней документы Бориса. А ещё через минуту Юру окружила возбуждённая толпа, требующая справедливости: стали выяснять, кто за кем стоял? Но их это уже не касалось!

Их номер был на третьем этаже. Они пошли к лифту. Многие из очереди завистливо смотрели им вслед.

В номере Юра снял пальто, ботинки, лёг на кровать:

— Что-то ноги устали.

— Мои тоже устали, — Борис включил телевизор. — У нас с тобой есть определённое сходство. Представляешь, у тебя ноги устали и у меня — тоже!

Телевизор оказался сломанным.

Борис развернул телевизор задней стенкой к свету. Снял заднюю стенку. Включил. В запылённых лампочках появилось жёлтое свечение.

— Плата треснула, — сказал он, внимательно разглядывая плату строчной развёртки. Затем осторожно нажал отвёрткой на плату. И вдруг между разорванными дорожками проскочила электрическая дуга, — яркая мощная с громким звуком. Борис отшатнулся. — Здесь такие молнии летают. Убьют к чёртовой матери!

За номер заплатил Юра и подал Борису квитанцию:

— Гони четыре рубля.

— Мне бы твои проблемы. Однажды пришёл с подругой на вечеринку и дал ей на сохранение пятьдесят рублей. Она спрятала их в лифчик. А утром денег не оказалось.

— Как это?

— Отрубилась она. Валялась пьяная!

— Нашёл, кому оставить.

— Я не знал, что так получится. Утром говорит: «Борис, убей меня — ничего не помню. Деньги верну с получки».

— Не отдаёт?

— Теперь попробуй забери — это было в Мурманске. — Он достал из своей сумки бутылку портвейна. — Будешь?

Юра достал из своей сумки бутылку кефира.

— Для аппетита, — настаивал Борис.

— Я не могу пить каждый день.

— Да мы не пили вчера! — воскликнул Борис. — Мы пили позавчера!

Борис выпил стакан портвейна, как Юра выпил стакан кефира. Закусив печеньем, оживленно посмотрел на Юру:

— Ты сходи к дежурной по этажу и поинтересуйся, сколько в Караганде стоит женщина на ночь? Скажи, что в Мурманске в гостинице «Полярные зори» — двадцать пять рублей.

— Серьёзно?

— Шучу. Это на тот случай, если дежурная возмутится. А чего, скажи, в самом деле. У дежурной по этажу, скажи, в гостинице «Полярные зори» лежит под стеклом прейскурант. Чай — пятьдесят копеек, печенье — тридцать. И женщина — двадцать пять рублей!

— А ты согласился бы заплатить двадцать пять рублей?

— Согласился бы. Взяли бы одну на двоих. Скинулись бы по двенадцать пятьдесят-т-т! — Борис засмеялся. — Однажды Ирина сказала мне, что между подругами они, обычно, говорят о тряпках. И в связи с этим спросила, о чём между собой говорят мужуки? Я отвечаю, что, дескать, все разговоры очень сурьёзные. Послушать бы ей сейчас наш разговор-р-р! — он опять засмеялся.

Юра разделся и забрался в постель.

Борис решил отремонтировать телевизор. Пропаял оборванные электрические дорожки. Но телевизор по-прежнему не работал. Наверное, пропаял не все дорожки. Устало постучав ручкой отвёртки по каркасу блока, он сказал:

— Надоело мне, старик, думать. Где бы найти такую работу, чтобы не думать, но чтобы деньги платили хорошие. Ты, случайно, не обиделся, что я сказал тебе «старик»?

— Нет.

— Это хорошо, что ты не обиделся. А то у меня был товарищ, я ему тоже однажды сказал «старик». Имел такую глупость.

— Ну и чего?

— Ничего. А чего?

— Ложись спать!

Борис приготовил постель, разделся. Уже заметно пьяный, он делал много лишних движений… Вдруг вытащил из кармана пиджака записную книжку и подошёл к телефону.

«Он звонить, что ли, будет?» — подумал Юра.

— Межгород — ноль семь?

— Не занимайся ерундой!

— Мне надо срочно позвонить. — Он набрал ноль семь. — Переговорный пункт?.. Мне бы заказать разговор с Мурманском… Что?.. Из гостиницы «Турист»…

— А ты не видел, что она валялась пьяная?

— А я, по-твоему, был трезвый? — он лёг на кровать, но опять поднялся и нетвёрдым шагом подошёл к телефону.

— Ты думаешь спать или нет?!

Борис накручивал диск телефона.

— Хватит, тебе говорят!

Он демонстративно не обращал внимания.

— Добрый вечер, девушка, мне бы поговорить с Горьким…

Он заказал разговор с Ириной, лёг на кровать, и вскоре Юра услышал его ровное дыхание. «Заснул», — облегчённо подумал он. Набрал ноль семь и попросил телефонистку снять заказы с Мурманском и Горьким.

Борис открыл глаза и мутно посмотрел на Юру.

— Ты зачем это сделал?

— Завтра позвонишь!

…Утром Борис вышел из туалета и увидел, что Юра отжимается от пола. Последний раз Борис делал зарядку в армии — в учебке.

— Ты неправильно отжимаешься, — насмешливо сказал он. — Руки в локтях надо разгибать полностью.

Юра не ответил: хуже нет, когда отвлекают.

— Ты ниже отжимайся. Ниже.

Он опять не ответил.

— Ниже, тебе говорят!

ДУРАЦКИЙ ДЕНЬ

1

Магазин «МӘДЕНИ ТОВАРЛАР — КУЛЬТТОВАРЫ», в котором они работали, находился у драмтеатра, в центре города, на проспекте Мира.

Они ремонтировали телевизоры в торговом зале, отгородив свой угол от посетителей магазина натянутой веревкой.

За окнами падал снег, — иногда до того густо, что в зале темнело, а деревья в парке напротив магазина едва проглядывались.

— У вас нет умножителя? — спросил мужчина, его шапка и пальто были осыпаны снегом.

— Есть одна штука, — сказал Борис.

— Выручи, а?

— Я бы рад, но меня уже просили.

— Заплачу, сколько скажешь!

— Двадцать пять.

— Так он стоит всего двенадцать рублей.

— А ты сколько хотел?

— Ну, пятнадцать рублей.

— Двадцать пять!

— Выручи, а? Денег нет. Старуха больная. Для неё телевизор последняя радость. Ну, двадцать рублей!

— Хорошо, дядя, только ради старухи.

Убрав умножитель в сумку, мужчина успокоился. Снег на его шапке, пальто быстро таял. Подмоченный мех шапки топорщился.

— А ты, парень, прогадал, — вдруг сказал он, — они здесь идут по тридцатнику!

— Вот и делай людям добро, — сказал Борис, когда мужчина ушёл.

2

Магазин закрылся на обед. Они пошли в столовую.

Их сразу облепило влажным снегом. Снежинки, попадая в лицо, таяли. Они щурились, их лица стали неприятно мокрыми.

— Сегодня какой-то дурацкий день, — сказал Борис.

У столовой было несколько автобусов. В зале за столами в скорбном молчании сидели люди. Женщина в белом халате несла на подносе тарелки с мясом и гречкой.

— Извините, у вас поминки? — спросил Юра.

— Поминки.

— На весь день?

— Приходите минут через сорок.

— А где ещё можно перекусить?

— В диетической столовой. На автобусе одну остановку.

— Не люблю я поминки, — сказал Борис.

У автобусной остановки было кафе «Театральное».

— Зайдём? — предложил Юра.

В гардеробе они сняли верхнюю одежду. В затемнённом зале сидело несколько человек. Тихонько играла музыка. За высокой стойкой, как в баре, стоял парень в белой рубашке. Подойдя к стойке, они ознакомились с меню. Цены были от рубля и выше. В столовой можно пообедать на рубль.

— Что будете брать? — бодро спросил парень.

— Не знаю, — Борис вопросительно посмотрел на Юру.

— Подобрать на моё усмотрение?

Они развернулись и пошли в гардероб.

— Он говорит «на моё усмотрение», — сказал Борис. — Подобрал бы на пару червонцев!

Диетическая столовая оказалась закрытой на ремонт. Они сразу приуныли, обменялись усталыми взглядами. Постояли некоторое время у закрытой двери. Снег падал густо, надоедливо попадал в лицо, лип к одежде.

— Сегодня точно дурацкий день, — заключил Борис. — Что будем делать?

— Поминки, наверное, закончились, — сказал Юра

Поминки закончились. Автобусов не было. Дверь столовой была закрытой, А за стеклом двери висело объявление: «Извините, обслуживается свадьба».

— Лихо перестроились! — сказал Борис.

Пообедали в кафе «Театральное»: не умирать же с голода. Обед обошёлся им в три рубля каждому. А потом поехали в гостиницу.

Их поселили на сутки. Утром они подходили к администратору: хотели оплатить номер ещё на несколько дней. Администратор ответила, что все расчёты после двенадцати дня у кассира.

До гостиницы добирались час. Сначала долго ждали автобуса, потом медленно ехали. Виной тому — непогода: дороги были завалены снегом.

— А вас уже выселили, — сказала кассир, когда узнала, из какого они номера.

— Как это?

— Уже другие живут.

— А наши вещи?

— В камере хранения.

— Нет, сегодня точно дурацкий день! — воскликнул Борис.

— Вы жили в забронированном номере, — напомнила кассир. — Люди приехали, и вас выселили.

— А почему нам сказали подойти после двенадцати?

— Кто вам сказал?

— Администратор.

— Вы думаете, она помнит, кто в каком номере живёт?

Они вернулись в магазин. Объяснили ситуацию директору. И директор помогла им поселиться в гостиницу «Казахстан».

3

Вечером они пришли в ресторан гостиницы. Свободные столики были. Громко играл ансамбль. Официанты разносили пиво в бутылках, водку в графинчиках, закуску, горячее. Они заказали пиво и селёдку.

— Слева сидит педик, — вдруг сказал Борис.

Слева от него за соседним столом сидел молодой парень с подведёнными ресницами.

— Это шахтёр, — пояснил Юра.

Чёрная угольная пыль настолько глубоко въелась в его веки у ресниц, что её невозможно было отмыть. Караганда — город шахтёров. Мужчин с такой раскраской в городе было много.

Музыканты устроили перерыв. Сцена, казалось, была чрезмерно заставлена акустическими колонками и опутана проводами. Зал был наполнен приглушёнными разговорами под слабый аккомпанемент звяканья посуды.

— Тебе не кажется, что нам пора познакомиться с кем-нибудь? — спросил Борис. — Прояви инициативу.

— Возьми да прояви!

— А почему должен я?

— Здрасте! А почему я?

— Ты не сможешь проявить инициативу.

— А ты у нас, конечно, мастер.

— Я могу поспорить, что ты не сможешь!

Борис неуклюже пытался принудить Юру познакомиться. Он это понимал. Ему было наплевать на его старания. Но ему вдруг на самом деле показалось, что он не сможет познакомиться. Кроме фразы «добрый вечер, девушка», он больше ничего не мог придумать. На секунду он почувствовал себя беспомощным.

Борис насмешливо смотрел на него, — у него это получалось фальшиво, ненатурально.

Юра взял две бутылки пива и направился в глубь зала, где приметил за столиком двух подружек. Они сидели раскованно, переговаривались. Он спросил разрешения сесть и сел, не дожидаясь ответа. Потеснил тарелки с закусками, поставил бутылки. Девушки ждали, что будет дальше.

— Давайте веселиться вместе, — предложил он. — Я вас давно приметил. Да всё стеснялся подойти. Смотрю, девчонки красивые — кровь с молоком. Думаю, может, скучно им? Девчонкам-то. Сидят одни. Почему бы, думаю, не скрасить наше безрадостное скучное одиночество? Нормальная идея, да?

— Нам не скучно, — равнодушно ответила одна из девушек.

— Но сообща-то интересней!

— У нас сегодня чисто женский коллектив! — весело сказала её подружка и приветливо посмотрела на него.

— В женском коллективе попробовали. Теперь настало время попробовать в мужском. А потом — сравнить. Как говориться, всё познаётся в сравнении!

К столику подошёл улыбающийся Борис.

— Это мой друг!

Юра аккуратно налил пиво в стаканы.

— Ну, чего, девчонки, давайте знакомиться!

Девушку, радостно сказавшую, что у них женский коллектив, звали Ритой. Её подругу, изобразившую равнодушие, Катей.

Рита выглядела привлекательней Кати — с крупными грудями, узкой талией, плавными изгибами тела. Катя была тоненькой, худенькой. Юра сразу решил ухаживать за Ритой. Борису тоже понравилась Рита, но был вынужден ухаживать за Катей: Юра первый познакомился с ними.

Не прошло и получаса, как они, совершенно незнакомые люди, стали казаться друг другу старыми знакомыми.

Парни рассказали, откуда они и зачем приехали.

— Неужели у нас нет своих телемастеров? — удивилась Рита. — Зачем сюда ехать из Горького?

— Мы обходимся дешевле, — объяснил Юра. — Сейчас брака стало меньше. А раньше по сто штук ремонтировали за командировку.

— А у меня, кстати, телевизор сломан, — сказала Катя.

— Приглашай, отремонтируем, — предложил Борис.

— Ты серьёзно телемастер?

— Серьёзно.

— Нет, честно?

— Честнее не бывает!

— И сколько вы возьмёте за ремонт?

— Тебе сделаем бесплатно!

— Подарок на день рождения, — сказала Рита и пояснила: — У неё сегодня день рождения.

Борис предложил заказать по случаю дня рождения Кати что-нибудь сладкое. Он раскрыл меню, лежавшее на столике.

— Так. Что у нас здесь? Эклер, вафли трубочки с варёной сгущёнкой, бисквитное пирожное с суфле, заварные колечки с творожным кремом, булочки с маком, шоколадный рулет. Что будете?

— Закажи на своё усмотрение, — сказала Катя.

Борис подозвал официанта.

— Четыреста грамм водки. По сто грамм на каждого, — он вопросительно посмотрел на девушек. — Не возражаете?

— Пиво без водки, — деньги на ветер! — сказала Рита.

— И два эклера.

Юра рассказал, как их выселили из гостиницы «Турист». И объяснил почему. А Борис прокомментировал:

— Сегодня весь день был дурацкий!

— Ни разу не жила в гостинице, — мечтательно сказала Рита.

— Могу организовать экскурсию, — предложил Юра.

— Заманчивое предложение. Я подумаю!

Юра не понял, пошутила она или нет.

— Я отличный экскурсовод!

— Ой, не хвались заранее, Юра. Не хвались!

— Цыплят по осени считают! — восхищённо засмеялся Борис.

Официант принёс заказ. Они выпили и закусили.

— Вы надолго сюда приехали? — спросила Рита.

— Как управимся, — ответил Юра. — У нас ещё два магазина. «Шолпан» и «Сатурн». Они, кстати, где находятся?

— В Старом городе и на Майкудуке.

— Ты думаешь, мне стало понятнее?

Она объяснила, как доехать.

Юра пригласил Риту на танец. Её жилетка была расстёгнута. Выпирающие большие груди упруго давили на крайнюю застёгнутую пуговичку блузки. Казалось, если пуговичка вдруг случайно оторвётся, то груди вырвутся на волю.

— Ты знаешь, я удивлён, у вас везде продают конфеты «Птичье молоко», — сказал Юра, постоянно думая о том, как тактично пригласить Риту в номер.

— У нас своя кондитерская фабрика.

— У нас тоже есть своя кондитерская фабрика. А что толку? Все поставки — в Москву. А мы потом ездим к ним за нашими конфетами. Длинное, зелёное, колбасой пахнет. Знаешь, что это такое? Поезд из Москвы.

— Вы и колбасу им поставляете?

— Уплетают за обе щеки!

Борис, танцуя с Катей, тоже что-то говорил ей. Она отрицательно качала головой и всякий раз с улыбкой поглядывала на Риту.

— Слушай, а пошли к нам в номер? — предложил Юра.

— Зачем?

— У нас прекрасный вид из окна.

— Нет, давай так сделаем. Мы поедем к Кате. А заодно, — она засмеялась, — посмотрите, что с телевизором!

Не успели они вернуться к столику, как к ним решительно подошёл высокий крупный мужчина с длинными русыми волосами. Он злобно смотрел на Юру, казалось, готовый наброситься на него с кулаками. Мужчина грозно сказал Рите, лицо которой побледнело, а выражение стало испуганным:

— Ты что здесь делаешь?!

— День рождение Кати отмечаем.

— Ты знаешь, сколько я вас искал?!

— Привет, Саша, — нарочито дружелюбно и невинно сказала Катя. — Нам очень тебя не хватало!

— Вижу, как не хватало!

— А ты, кто такой?! — вдруг с вызовом спросил Борис.

— Я кто такой?!

В следующую секунду мужчина ударил Бориса кулаком в голову. Того сильно качнуло, как былинку от порыва ветра.

— Стой! — отвлекая мужчину на себя, воскликнул Юра. — Нас официант к ним посадил!

Как из-под земли вырос официант и грозно объявил, что вызовет милицию. Затем подошёл ещё один официант.

Мужчина сказал женщинам, что день рождение они отметят в другом месте. Их рассчитали. И они ушли.

— Ты записал её телефон? — спросил Борис, проводив их взглядом. — Вот гад. Чуть челюсть не сломал.

— Нет.

— Я тоже не записал, — он широко открыл рот и поморщился от боли. — Падло! Водка осталась? Девчонки, девчонки! — он весело сказал девушкам, проходившим мимо, и приглашающе помахал рукой. — Сюда! Сюда!

Девушки не обратили на него внимания.

— Ну чего, давай опять с кем-нибудь познакомимся! — предложил он, а затем пригласил какую-то женщину на медленный танец.

Юру удивило, насколько Борис легко переключился на другую женщину. А он ещё был под впечатлением от общения с Ритой. Сначала они танцевали на пионерской дистанции, но незаметно прижались друг к другу. У Юры было такое чувство, как будто у него отобрали добычу.

Борис проводил женщину к двум столиками, сдвинутым вместе, за которыми сидели несколько мужчин и женщин. Потом та женщина пригласила Бориса на быстрый танец. Они красиво танцевали, взявшись за руки, чего-то говорили друг другу. Со стороны казалось, что они старые знакомые.

— Приглашает меня к себе домой, — сказал Борис, вернувшись к Юре. — Как думаешь, идти или нет? Их пятеро. Два мужика. И три женщины. Одного мужика не хватает.

Женщина подошла к ним, когда её компания пошла из ресторана.

— Ну, что? — она с надеждой посмотрела на Бориса. — Пойдёшь?

Борис изучающе посмотрел на мужчин, ждавших её у выхода, и отрицательно покачал головой. Женщина ушла.

— Сегодня дурацкий день, — пояснил он.

ЗНАКОМЫЕ ЛИЦА

1

Из Караганды не было рейсов на Горький. Они хотели вернуться домой через Москву, а вернулись через Новосибирск, — улетели в противоположную от дома сторону. Виной тому — слух о землетрясении.

О землетрясении они узнали от работников магазинов. Скоро на Тянь-Шане якобы будет крупное землетрясение, отголоски которого докатятся до Караганды, и город провалится в пустоты образованные от добычи угля. Юра считал эти рассказы глупостью: землетрясение предсказать невозможно! Насколько слух воспринимался серьёзно, он понял на аэровокзале.

Аэровокзал был переполнен! Бесконечные разговоры сводились к землетрясению. Билетов не было ни на одно направление.

Свободные места выявлялись после окончания регистрации на рейс — кто-то сдал билет, опоздал или не выкупил бронь. Эти места продавали льготникам — гражданам, которые летели на похороны, с детьми до пяти лет, служебным пассажирам. Регулировщики были служебными пассажирами. Согласно «Пятьдесят четвёртому приказу», они восстанавливали авиационную технику.

Они записывались на Москву, Казань, Челябинск, Свердловск, Пермь, Петропавловск, Волгоград. И никак не могли улететь: в первую очередь продавали билеты тем, кто летел на похороны. Голоса людей в зале слились в монотонный гул. Со всех сторон говорили о землетрясении. Некоторые открыто признавались друг другу, что просили родных прислать телеграмму с вызовом на похороны. Сначала Юру это забавляло, а потом он тоже уверовал. Вдруг тряхнёт?

2

Юра приехал в отдел с опозданием. В первый рабочий день после командировки он мог себе такое позволить. По сложившейся традиции в такой день все опаздывали. Лидия Ивановна, бывало, спросит регулировщика: «Почему опоздал?» Тот ответит: «А у меня день отчёта». Для табельщицы это имело силу закона.

В коридоре ему встретилась Тамара Капустина, шедшая на улицу, в зимнем драповом пальто и вязаной шапке. Они поздоровались.

— Не обратил внимания, в молочный большая очередь? — озабочено спросила она.

— В молочный? Не обратил. — Магазин находился рядом с автобусной остановкой. Он никогда не обращал на него внимание.

На её лице появилось выражение деланного негодования:

— Так сходи — обрати! — И она вышла на улицу.

Захаров сортировал телеграммы — подготавливал командировки. Нина Дорофеева помогала ему. Балабанов разговаривал по телефону с владельцем телевизора. За общим столом сидели водитель Аркадий, регулировщики — Борис Тимашов, Антон Пуршев, Пётр Андреевич Вязов и другие. Все говорили о чём-то, занимались своими делами.

Борис переписывал акты для технического отчета. В актах были указаны номера телевизоров, заменённые детали, дефекты. Переписывание актов наводило на него тоску, уныние. Поздоровавшись с Юрой, он измученно сказал:

— Мне эти акты, как нож в сердце.

— Балыкса, Балыкчинский, — читал Захаров справочник «СССР, административно-территориальное деление Союзных республик», — Балыкши, Баляга… А где же Балыры? — и сказал Нине: — Пришла телеграмма из Балыры. А где это — неизвестно. Нет в справочнике этой деревни.

— И чего теперь делать?

— Скажешь Капустиной, чтобы уточнила на телеграфе, откуда пришла телеграмма.

Аркадий рассказывал Антону о техническом состоянии своего автомобиля:

— Езжу по городу — дрожу. Кручу рулём, а колёса на месте. Запчастей в гараже нет. Любой гаишник остановит, скажет, ну-ка покрути рулём. Сразу отберёт техталон. Техталон-то ладно — полбеды. А если я аварию устрою? Вот где будет беда.

— Ты навсегда останешься в наших сердцах!

— Дурак ты, честное слово.

В комнату торопливо вошла Тамара Капустина, по-прежнему в зимнем пальто и шапке, озабоченная, раскрасневшаяся, сказала что-то Нине. Та удивленно посмотрела на нее. И вдруг быстро поднялась из-за стола, достала из шифоньера шапку, пальто, — оделась, и они обе быстро вышли из комнаты.

Было что-то интригующее в их поведении — озабоченность Тамары, которая собралась в молочный магазин, но почему-то вернулась, удивлённый взгляд Нины, наконец, та скорость, с которой Нина надела верхнюю одежду, и как они обе быстро вышли из комнаты!

— Мужики, помогите переписать! — Борис почувствовал, что больше не может переписывать акты.

Юра пошёл к Лидии Ивановне, чтобы отдать ей товарно-транспортные накладные. Они отвезли в Целиноград четыре корпуса. Завод оплачивал доставку груза.

Лидия Ивановна, Тамара, их комната — всё это вдруг странным образом напомнило ему о девушке, их новом работнике, которую он увидел накануне командировки. Она работала в той же комнате, в которой работали Лидия Ивановна и Тамара. Ему понравилась эта девушка. Сейчас он выяснит, она на самом деле красивая или ему показалось: у него появился повод зайти.

В коридоре громко хлопали двери комнат, — женщины торопливо выходили на улицу, одетые в шубы, пальто. Юра с удивлением посмотрел на них. Было такое ощущение, как будто случился пожар, и все дружно, организованной толпой побежали на улицу. Он спросил Петра Андреевича, курившего у окна:

— Слушай, куда они бегут?

— В магазин. Мясо выкинули! — засмеялся он.

Юра застал Лидию Ивановну одну. Она вдумчиво обрабатывала какие-то документы. Он подал ей накладные:

— А вам, разве, мясо не нужно?

— Я наказала Тамаре.

— А если по норме?

— В прошлый раз давали так, — она недовольно, раздражённо посмотрела на него: ей не понравился ход его мыслей. Затем поднялась из-за стола, подошла к шкафу и, достав пальто, сказала ему: — Ты прав, вдруг по норме.

3

В комнату регулировщиков вошёл начальник отдела Сысоев Константин Михайлович, — и кивнул Балабанову. Тот сразу поднялся из-за своего стола:

— Тише, товарищи. Тише, я вам говорю!

Замолчав, регулировщики выжидающе уставились на него.

— Объявляется собрание. Сегодня мы обсудим давно наболевший вопрос. Работа нашего отдела по гарантийному ремонту в городе. Для ведения собрания необходимо избрать рабочий президиум. Какие будут предложения?

— Я предлагаю избрать двух человек, — сказал Захаров, поднявшись из-за стола, благообразный, в очках. — Балабанова и…

— Постойте, — перебил Пётр Андреевич, — хватит!

— И…

— Да хватит, я вам говорю! Одного человека предложили — хватит. Теперь я.

— И Дорофееву!

— Ну почему вы так всегда?!

— Теперь вы предлагайте. И мы проголосуем.

— Теперь уже всё. Я хотел, чтобы каждый по одному.

Проголосовали «списком». Нина Дорофеева и Балабанов заняли места в президиуме — за отдельным столом.

— Слово предоставляется начальнику отдела товарищу Сысоеву, — объявил Балабанов. — Пожалуйста, Константин Михайлович!

Сысоев выглядел строгим начальником — серьёзным, сосредоточенным, в тёмном костюме, белой рубашке, красном галстуке.

— У нас на гарантии почти две тысячи телевизоров, — сообщил он. — Из них полторы тысячи — «Ц280», остальные — «738 Чайки». Ежедневно мы получаем около тридцати заявок на ремонт. Выполняются не все. В чём причина? Давайте разберёмся.

— Вы обеспечьте нас радиодеталями, — сказал Пётр Андреевич. — Возьмём модуль кадровой. Там тысячи ёмкостей. А на складе их нет. Вот и приходится ремонтировать модулями.

— Ёмкости на складе есть! — возразил Балабанов.

— А я говорю — нет!

— Ну а в строчной тоже ёмкости летят?

— Конечно!

— Да у вас уже полмешка этих модулей! Ни у кого столько нет. Так ремонтировать и дурак сможет. Меняй модуля!

— А вы нас деталями обеспечьте!

— Минуточку, я не закончил, — сказал Сысоев. — Сколько раз я ставил вопрос о том, чтобы регулировщики после работы звонили в отдел. Сделан телевизор, нет ли, — регулировщик идёт домой. А в отделе ничего неизвестно. Товарищи, я настаиваю…

— А вы нас проездными обеспечьте, — перебил Петр Андреевич. — Почему выдается всего десять проездных билетов?

— Я поднимал этот вопрос.

— Значит, вы плохой начальник, если вам отказывают. Это ребята молчат, — они молодые. А я вам скажу правду в глаза! Почему мы должны ездить по всему городу за свой счёт?

Сысоев с раздражением посмотрел на него:

— Товарищи, на днях ко мне зашёл товарищ Вязов и предложил буквально следующее. На место Владимира Николаевича Захарова посадить регулировщика второго разряда…

— Не говорил я такого!

— …а самого Владимира Николаевича пустить на линию!

— Да что же вы врёте?!

— Вы знаете, — продолжал Сысоев, — допустим, человек идёт в туалет, а его хватают за руку. И давай о чём-нибудь спрашивать.

— Он врёт, товарищи! — не сдавался Пётр Андреевич.

— Вот и вчера. Я собрался идти к директору на оперативку, как этот Вязов зашёл ко мне: «Я хочу с вами поговорить». — «У меня нет времени, я опаздываю». — «Вы обязаны меня выслушать!» И я опоздал. А врать мне ни к чему. Ясно вам? И прошу выбирать выражения!

— Ещё как исказили! — Пётр Андреевич подобрал выражение. — Говорите, что мы плохо работаем? — Он взял из картонной коробки на столе у Балабанова листки с «блатными» адресами и торжественно, обличающе показал регулировщикам. — Вот что мешает! Вместо гарантийных мы обслуживаем блатных. На каком основании? Деньги за ремонт они не платят. А это нетрудовые доходы! — он жёстко посмотрел на Сысоева. — Вам ясно? С вашего позволения, я заберу эти адреса и завтра отошлю в Москву!

— Забирайте, забирайте, — Сысоев вдруг вспотел.

— И заберу! — он положил бумаги в карман.

— Вчера пришла ко мне одна женщина, — Сысоев ослабил галстук. — Пожилая. Говорит, двадцать пять лет отработала на нашем заводе. А телевизор сломался. Так неужели я не помогу ей? Она трясётся вся, плачет.

— В Москве разберутся. Не оправдывайтесь!

— Пётр Андреевич, выбирайте выражения! — потребовал Захаров.

— А тебя не спрашивают!

— Вы, почему себе такое позволяете?!

— Пётр Андреевич, — миролюбиво кивнул Сысоев, — разъясните суть вашего предложения. Я, возможно, вас не понял. А врать мне ни к чему.

— Конечно, исказили. — Пётр Андреевич опять подобрал выражение. — Я хочу, чтобы было по совести. А то развели бардак. Если у тебя шестой разряд, — вот тебе шесть адресов и вперёд на линию. Пятый разряд, — пять адресов. Я предлагаю завести список. И по этому списку каждый будет занимать место Балабанова. Сегодня ты, завтра другой. А Балабанова пустить на линию. У него шестой разряд, — пусть отрабатывает!

— Хватит! — рявкнул Балабанов. — Я предлагаю следующее. Поставить вопрос о невозможности работы в отделе регулировщика Вязова. Всегда только он один якобы от имени всех регулировщиков баламутит отдел!

— Товарищи! — Пётр Андреевич показал «блатные» адреса. — До каких пор мы будем обслуживать блатных? И до каких пор Балабанов будет бездельничать? Прошу записать мои вопросы в протокол!

Протокол собрания вела Нина. Она растерянно посмотрела на него, а потом вопросительно посмотрела на Сысоева.

— Так и запиши! — потребовал Пётр Андреевич.

Сысоев выглядел измученным, усталым:

— У меня есть предложение перенести собрание на вечер. Или на завтра утром. Всё, товарищи, пора выходить на линию.

— С таким вопросом, запишите! — потребовал Балабанов. — О невозможности работы в отделе регулировщика Вязова!

— А так же с вопросом о переводе Балабанова на место регулировщика! — весело потребовал Пётр Андреевич. — До каких пор он будет бездельничать?! До каких пор он будет пить нашу кровь?!

— Послушайте, вы сами себя не уважаете, — сказал Захаров. — Перед началом собрания мы утвердили регламент. И теперь без какой-либо самодеятельности.

— Всё, товарищи, собрание окончено, — объявил Сысоев. — Пора выходить на линию!

4

Борис и Юра приехали на завод, чтобы сдать командировки в бухгалтерию, акты и брак — на склад Лене Морозовой. У них был день отчета. Они приехали из командировки и отчитывались.

Борис вдруг заинтересованно посмотрел на Доску объявлений:

— Никто дуба не дал?

Дуба никто не дал.

Они пришли на склад. Вова Плетнёв коротко подстригся и смотрелся непривычно.

— Ты куда дел парик? — спросил Борис.

— Забыл, что ли? Тебе отдал!

Они поздоровались — пожали друг другу руки.

— Куда поедете на этот раз? — спросил Вова.

— Да мы только что приехали!

Борис отдал Лене десять бракованных умножителей с актами, подтверждающими работу. Он достал брак в телемастерской в Караганде, отдав за них дефицитную лампу 6П45С.

— Эти оставь себе, — она не приняла два умножителя.

— Это почему?

— Посмотри на год выпуска!

Их сделали в 84 году. А должен стоять — 87 или 86. В крайнем случае, 85.

В телемастерской Борис пересмотрел все бракованные умножители. Они были в большой коробке. Он взял 84 года выпуска, надеясь, что Лена не заметит.

Вова предложил регулировщикам «покурить».

— Вам тиристоры не нужны? — спросил он, когда они вышли в коридор. — КУ112. Могу предложить двести штук.

Эти тиристоры стояли в блоке питания. Они расходились, как горячие пирожки: их постоянно вышибало.

В прошлый раз Юра купил у него партию транзисторов КТ805 по рублю за штуку, стоявшие в кадровой развёртке. Отдал в магазин по два рубля. В магазине охотно приняли: госцена этих транзисторов была четыре рубля.

ВЕРНОЕ ВПЕЧАТЛЕНИЕ

Комната напоминала растревоженный улей: все разговаривали.

— Куда-то летел, и вдруг стали падать. Все заорали, дети заплакали. Ну, думаю, отлетал я своё, до свидания. Потом стюардесса вышла, вся зелёная, когда полёт выровнялся, сказала, что мы попали в грозовое облако.

— А я когда разозлюсь, бью кулаком по столу или в стену, — раздражение снимаю. Тогда тоже разругался, не помню с кем. Пришёл домой, — и в дверь туалета кулаком. Дверь вдребезги!

— Вдребезги?

— Ну не то чтобы вдребезги. Трещина пошла. Трещинка. Если приглядеться, — видно. Рука после вспухла. Две недели на больничном был. А сказал, что упал, — поскользнулся.

— А я однажды медведя встретил. Опоздал на автобус до Соликамска. Мне говорят, иди пешком. До города всего десять километров. Я уехал на попутке. Смотрю, по обочине бежит корова. Подъезжаем ближе. По обочине бежала не корова, а медведь! Он посмотрел на нас и кинулся в лес. Ну, думаю, хорошо я пешком не пошёл. А если бы пошёл? Чтобы я делал, если бы встретился с ним нос к носу?!

— Приезжаем в Саратов. Везде торгуют рыбой. Пива нет. Ладно, закупаем рыбу. Приезжаем в Воронеж. Везде торгуют пивом. Рыбы нет! Мы выпили целое море. Меняли рыбу на пиво!

— А вы знаете, что японцы наши телевизоры закупили? Из деревянных корпусов сделали книжные полки. А из железных каркасов блоков — скрепки.

— Страна дураков, — сказал Аркадий Юре и стал объяснять ему, почему он пришёл к такому выводу: — Говорят, выйдет указ, что в вечерней школе будут учиться только по вечерам. А мы сразу сказали, если выйдет указ, то нас в школе не дождутся!

Аркадий до того не походил на школьника в классическом понимании этого слова, что Юра невольно улыбнулся. Его волосы тронула седина, лоб изрезали морщины, на подбородке, скулах, щеках была жёсткая щетина. У него было восемь классов образования, — неполное среднее. На работе его заставили получить среднее образование, — окончить девятый и десятый класс в вечерней школе.

— Ты, разве, учишься в школе?

— Жизнь заставила. К нам с капиталки пришло два задних моста. Мне и говорят, давай, мол, записывайся в школу-то — получишь. Вот и пришлось записаться.

— А в каком классе?

— В девятом. Первый год учусь. У нас, как сейчас. На один день в неделю нас освобождают от работы. И мы учимся с восьми и до четырёх. Короче, целый день.

— По пятницам?

— По вторникам. Нет бы сделали по пятницам или понедельникам, — чтоб это, как следует. Мы-то сначала вообще забурились. Есть у тебя настроение — пойдешь. Нет — сидишь дома. А то наладились у соседа в гараже пить вино. Потом прикрыли эту лавочку. Учителя стали звонить на работу, почему не отпускаете? А те отвечают, да нет же, ходят. Теперь кое-как высидишь до двух. Если выйдет указ, брошу эти занятия.

В комнату вошла девушка, их новый работник, с независимым, серьёзным выражением. Она не удостоилась общего внимания, как в прошлый раз, как не удостоились бы внимания, например, Тамара или Нина. Регулировщики занимались своими делами. Она примелькалась, к ней привыкли.

Чем дольше Юра смотрел на неё, тем больше она ему нравилась. Она была в длинном платье, с узеньким поясом, подчёркивающим тонкий изгиб талии.

Она отдала Захарову какие-то документы, — несколько листков, соединённых скрепкой, — и вернулась в свою комнату.

Юра сам не заметил того, как поднялся из-за стола и пошёл за девушкой.

— Лидия Ивановна, — сказал он, — сегодня я пришёл на полчаса раньше и если завтра опоздаю, мне ничего не будет?!

Не ответив, она достала из стола пряжу.

— Что вяжете?

— Кофту.

Девушка без выражения посмотрела на Юру и опять занялась своим делом. Тамара тоже была занята: читала какие-то документы.

За доставку корпусов в Целиноград ему причиталось двадцать рублей.

— Мне оплатят груз в этом месяце?

Лидия Ивановна достала папку с накладными. Нашла нужную:

— В этом.

— Дайте расписку.

Лидия Ивановна подала бумагу, на которой была расписана его зарплата. Напротив шифра 130 стояла сумма 132 рубля.

— А сто тридцатый шифр это что такое?

— Здрасте. Твой оклад!

Ему никак не удавалось увидеть лицо девушки. Она что-то писала, низко опустив голову. Ему вдруг почудилось, что она специально низко склонила голову.

— Я смотрю у нас новый работник?

— Да, — улыбнулась Лидия Ивановна.

— А как нового работника зовут?

— Валя, — сказала Лидия Ивановна.

— Она замужем, — грубо обрубила Тамара. — И нечего таращиться!

— Кто это таращится?

— Иди отсюда. Не отвлекай от работы!

— Ты пойдёшь в ДНД? — предложила Лидия Ивановна. — Мы будем дежурить в эту субботу.

ДНД — это добровольная народная дружина. Дружинники помогали работника милиции следить за общественным порядком. Работники отдела ходили в ДНД два раза в месяц. Дежурили вечером — с шести до восьми. В будничный день работник получал полдня отгула, в выходной — день. Юра согласился: день отгула не помешает.

Адреса, на которых надо Юре отремонтировать телевизоры, находились в Сормове. Аркадий и два регулировщика ехали в Московский район, граничащий с Сормовским. Им надо забрать телевизор в мастерскую. Юра поехал с ними:

Небо было затянуто низкими мёрзлыми облаками. По обочинам дороги поднимались сугробы. Клубились белые выхлопы автомобилей. Деревья стояли заиндевелые.

— Эх, какой же я идиот! — вдруг воскликнул Аркадий. — И чёрт меня дёрнул подписаться на эту полставку! Сысоев, как лиса, уговорил. И зачем я только согласился! Таскать телевизоры, — не моя работа. А Сысоев, лиса, и говорит, давай, мол, за эту работу мы будем доплачивать тебе полставки грузчика. Поможешь, говорит, разок-другой. Ну, лиса! И зачем я только согласился! Сначала, правда, было хорошо, — получал больше на пятьдесят рублей. Но, видишь, как сделали, — через вашу бухгалтерию подключили нашу бухгалтерию. В общем, чёрт поймешь как! И если раньше я получал двести рублей без доплаты, то теперь с доплатой получаю столько же! У нас в бухгалтерии видят, конечно, не дураки, что я стал больше получать на полтинник. И урезали. В том месяце мне полставки не заплатили, — я ничего и не получил. Барабан: «А ты был на ремонте — поэтому». Так я что, прогуливал? Нет, он так говорит: ты, говорит, часто ломаешься. Видал?! У меня вон, какая колымага — без слёз не взглянешь!

Он рассказывал, как всегда, возбужденно, с чувством. Юра любил послушать его. Но сейчас слушал плохо: его отвлекала другая мысль. Неужели Валя действительно замужем?

ХОД КОНЕМ

1

Юра проснулся поздно. Бледный рассвет наполнил комнату серым светом. На кухне мама что-то готовила. Из зала доносились звуки работающего телевизора, — наверное, смотрел отец.

Он поднялся с дивана. Зарядку делать не хотелось. «Я могу отдохнуть от неё хотя бы в выходной?» — раздражённо подумал он и подошёл к окну.

Падал мелкий, редкий снег. По заснеженному тротуару, с обеих сторон которого были высокие сугробы, бежал парень в спортивном зимнем костюме. Юра проводил парня долгим взглядом.

Он тоже когда-то бегал. Одно время бегал между командировками, но незаметно обленился. Несколько раз пытался заставить себя, давал честные обещания. Он перестал верить самому себе, что когда-нибудь опять займётся бегом! Он дряхлеет, разваливается на глазах. Взнузданный такими мыслями, он стал разминаться. Как всегда, он отожмётся от пола, сделает приседания и так далее. Главное, сделать первое упражнение, а дальше будет легче.

На завтрак ему захотелось клубничного варения. Обычно, банка с вареньем стояла на нижней полке холодильника. Осмотрев полки, он не нашёл банку, и спросил отца, который пил кофе с выражением блаженства:

— А где клубничное варенье?

— На лоджии, — отец сделал глоток и сощурился от удовольствия.

На лоджии стояли разные варенья — из крыжовника, смородины, малины. Клубничного не было. Юра смотрел тщательно. Однажды отец попросил принести с лоджии молоток. Юра не нашёл его. А молоток лежал на видном месте! Ему не хотелось опять оказаться в глупом положении. Он ещё раз обсмотрел всю лоджию, — клубничного варенья не было, хоть ты тресни!

— Ну и чего? — спросил отец, когда Юра вернулся на кухню.

— Нету.

— Да? — на лице отца отразилось недоверие, и он ушёл куда-то, — как оказалось, на лоджию.

Отец принёс варенье. С видом победителя поставил банку на стол. Юра обругал себя. Почему такое бывает? Он обсмотрел всю лоджию, обследовал каждый сантиметр! И не нашёл!

— Ты думаешь, это клубничное? — он вдруг увидел, что варенье, которое принёс отец, было из крыжовника.

— А из чего, из крыжовника?

— Из крыжовника, — кивнул Юра.

— А какая разница!

2

После завтрака Юра занялся макулатурой. В книжных магазинах была организована торговля книгами по абонементам, которые выдавали на приемных пунктах вторсырья за макулатуру. Абонемент давал право купить книгу и только. Юра обвязал макулатуру верёвкой, взвесил. За двухтомник А. Степанова «Порт — Артур» надо сдать сорок килограммов. Он уже сдал половину — за первый том.

— За тряпки дают «Остров сокровищ», — сказала мама.

— А сколько надо сдать?

— Двадцать килограммов.

Они выбрали из шкафов, чемоданов ненужные тряпки. Подумав немного, Юра бросил в общую кучу шинель, в которой пришёл из армии.

— Раньше я много читала — когда жила в деревне, — говорила мама. — В библиотеке книги не осталось, чтобы я не прочитала. Небольшая, видать, библиотека-то была. Но всё равно. Помню «Всадник без головы» произвёл на меня большое впечатление. Он был нарисован, этот всадник. Так я боялась ту страничку открывать!

Макулатуру и тряпки сложили в мешок.

Юра надел лёгкую демисезонную курку, спортивную шапочку.

— Не придумывай, — сказала мама. — Надень пальто!

Он устал от её опеки. Он сам знает, как одеться. Мешок весит сорок килограммов. Он запарится тащить его!

— Не замёрзну! — сдерживая раздражение, сказал он. — И вообще, сколько можно? Я уже давно не маленький!

— Какой вредный!

— Возьми пример с отца. Он ни разу не сказал мне, как одеться!

Свет трудно пробивался сквозь облака. Белая дымка закрывала дали. Выпавший утром снег лежал мягко, пушисто.

Набитый тряпками и макулатурой мешок получился объёмным. Все прохожие обращали на Юру внимание. Заинтересовались также два милиционера в патрульной машине. «Наверное, они решили, что я ограбил квартиру» — подумал он. И угадал! Они поехали рядом, продолжая смотреть. Потом обогнали и встали впереди так, чтобы перекрыть дорогу. Когда он подошёл к ним, из машины вышел милиционер в тулупе и валенках, — суровый, с проницательным взглядом:

— Что несём?

Юра поставил мешок и показал содержимое:

— На приёмный пункт!

3

Вечером он приехал в штаб ДНД, который находился в полуподвальном помещении жилого дома. Ожидая разнарядки, парни играли в домино, женщины рассказывали друг другу новости. Подходили другие работники отдела.

Из кабинета вышел милиционер, капитан, подал Лидии Ивановне красные повязки с крупной жёлтой надписью «ДНД».

— Товарищ капитан, — обратилась она, — а почему наш отдел всегда занимает второе или третье место, а двадцатый цех — всегда первое? Почему вы нам первого не дадите? Мы дежурим активно, добросовестно.

— Добросовестно, — согласился капитан. — Двадцатый цех присылает тридцать человек. Все мужики. — Из отдела пришло дежурить шестнадцать человек, большинство женщины.

Начали составлять список, кому на каких улицах дежурить.

— Тамара, с кем пойдешь? — спросила Лидия Ивановна.

— Двое нас — я и Нинка.

— По Пятигорской пойдёте?

— В магазин! — сказала Нина.

— В какой?! — спросили все хором.

— В винный! — сказала Тамара.

— Вам ещё парней бы надо, на Пятигорскую-то.

Посмотрев по сторонам, Тамара остановилась на Юре:

— А вон Клоков пойдёт с нами. Пойдёшь с нами?

— Пойду.

— Третий. Ещё одного.

— Запиши, что четвёртым пойдёт тоже Клоков!

Решили, что на Пятигорской хватит троих.

Капитан ознакомил собравшихся с криминальной обстановкой в городе, в частности в том районе, где предстояло дежурить. За прошлый месяц ограбили одну квартиру. Убийств не было. А в субботу у кинотеатра «Электрон» была крупная драка между подростками.

— Если увидите что, не вмешивайтесь. Вызовите милицию.

— На этот счёт не беспокойтесь! — пообещала Тамара.

Ветер кружил падающий снег. Светились уличные фонари, окна квартир, фары автомобилей, салоны автобусов. По тротуару шли редкие прохожие.

— А всё-таки холодно, — сказала Нина.

— А Пятигорская, в какой стороне? — спросил Юра.

— Ну, чего, девчонки, — сказала Тамара, — я посмотрю, чего там продают. А то у меня голова раскалывается, — она сняла повязку и ушла куда-то.

«Куда она пошла? — не понял Юра. — В винный магазин?»

Свет витрин, окон падал на заснеженный тротуар, выхватывал из темноты снег, который нёс ветер. В жёлто-белых, красных огнях проносились автомобили.

Тамара вернулась так же неожиданно, как затерялась:

— Только коньяк за четырнадцать восемьдесят.

— Скинемся по пятерке.

— Я — пас, — отказался Юра.

— А зачем тогда мы тебя взяли?!

— Пятерки пожалел!

Юра дал пять рублей. Нина тоже дала. И Тамара ушла.

— Тамара получила алименты, — сказала Нина. — Половину долги раздала. А у дочки нет зимнего пальто. Ходит в старом.

Тамара развелась с мужем два года назад. У неё была дочь лет пяти.

Юра подумал о Вале. Он до сих пор не знал, замужем она или нет.

— А у Вали тоже дочка? — спросил Юра.

— Ты, про какую Валю говоришь?

— Которая к нам недавно устроилась.

— Кто тебе сказал?

— Парни говорили, что она замужем.

— Нет у неё ни детей, ни мужа!

Тамара жила в том же доме, в котором находился штаб ДНД.

Она постелила на стол клеёнку, достала из холодильника закуску: колбасу, солёные крепкие огурцы и помидоры.

— А где у тебя дочь? — спросил Юра.

— У бабушки. Открывай!

Он открыл бутылку, налил в три рюмки:

— А какой будет первый тост?

— За одиноких дам! — сказала Тамара.

Было приятно сидеть в уютной тёплой комнате, пить коньяк, говорить о разном и думать о том, что за это дадут день отгула.

Настало время возвращаться. Юра никак не мог найти свои перчатки. Он помнил, что положил их на тумбочку.

— А может у тебя их не было? — спросила Нина.

— Здрасте!

— Пойдёмте отметимся, — сказала Тамара. — А потом поищем.

Юра вдруг догадался, что перчатки спрятала Тамара.

— Не, Тамара, они нужны мне сейчас!

— Ты глупый, что ли? Говорю, потом поищем. Ну?

— Давай перчатки!

Тамара вытащила перчатки из-под дивана.

В штабе она отдала капитану повязку и радостно отрапортовала:

— Хулиганов и пьяных не обнаружили!

«ФИЛЬМ УЖАСОВ»

Юра бывал в отделе только по утрам: получал заявки и уезжал к заказчикам. Он считал день удачным, если видел Валю. Вдруг он узнал, что Антон Пуршев ходит в её комнату на чай. Даже купил торт. Тамару поразило его великодушие. «Его никто не просил, а он купил, представляешь?» — с наивным удивлением она рассказала Нине. Юра не поверил, что Антон купил торт просто так. Купив шоколадку, он тоже пришёл на чай. «А Клоков скорее удавится, чем купит торт к чаю», — заявила Тамара. «Почему не куплю?» — возразил тот. «Ты удавишься из-за денег!» Она в этом нисколько не сомневалась, — на её лице было соответствующее выражение. Юра купил торт. «Подумаешь, купил, — Тамара холодно пожала плечами. — Сейчас весь торт сам и сожрёшь!»

Юра решил пригласить Валю в кино.

Он пораньше приехал на работу. Купил местную газету с расписанием кинофильмов, и стал ждать Валю. Автобусная остановка хорошо просматривалась от газетного киоска.

Набирающее силу утро гасило свет уличных фонарей, окон квартир. Щипался мороз. Юра время от времени растирал нос, уши.

Прошли мимо Борис и Лидия Ивановна. Наконец вышла из автобуса Валя, в длинной шубе, шапке.

— Привет, — Юра догнал её.

— Привет, — она прибавила шаг.

— Сегодня вечером, чем будешь заниматься?

— Не знаю.

— Пошли в кино?

— Самый подходящий момент для такого разговора.

— А когда прикажешь? Когда пьём чай, я не могу. Ловить тебя в коридоре? А ты не выйдешь. Потом меня ушлют на адреса. Сейчас самый подходящий момент именно для такого разговора. Ты можешь идти потише?

— А какой фильм?

— Выберем какой-нибудь, — он показал газету.

Отворив дверь отдела, Юра пропустил Валю вперед. Она торопливо пошла по коридору.

— Ну, так как?

— Давай потом поговорим.

Юра сел за стол рядом с Борисом.

— А я думал, ты в командировке, — сказал тот.

— Какие пошлые мысли. — Вчера Юра ремонтировал телевизоры в магазине. Балабанов дал ему задание накануне, поэтому вчера его в отделе не было: он сразу проехал из дома в магазин.

— У нас в тёплом боксе, — Аркадий рассказывал Антону, — умещались две «Волги» и моя колымага. Это место всегда держали за мной. А недавно для них построили новое помещение. И теперь в боксе бардак. Не успеешь занять место, — останешься на улице. За ночь машина промёрзнет. Утром её не заведёшь!

— Владимир Николаевич, — Пётр Андреевич обратился к Захарову, — ты поставь мне двадцать пять процентов. — Эти проценты к премии выплачивались за разъездной характер работы.

— Съезди в командировку, — поставлю.

— Ты поставь, а я потом съезжу.

— Нет, ты сначала съезди, а я потом поставлю!

— Пойдёшь на новогодний вечер? — спросил Борис Юру. — Вчера Тамара собирала деньги.

— Он опоздал, — сказал Антон. — Тамара сдала список.

Юра удивился: ему казалось, что до праздника ещё долго. А праздник был уже на носу. Новый год настанет уже через две недели.

Он пошёл к Тамаре. Валя разбирала на столе какие-то бумаги. Лидия Ивановна вязала. Когда открылась дверь, она спрятала пряжу, а увидев Юру, опять стала вязать. Тамара подкрашивала губы.

— Кофту вяжете?

— Кофту я связала, — платье.

Список, как и ожидал Юра, не был сдан. Антон был человеком заинтересованным. Его желание отпраздновать новый год без конкурента, за одним столиком с Валей было понятным. Тамара приняла у Юры деньги. Новогодний вечер будет двадцать пятого декабря, — через десять дней.

— А ты влюбился в Вальку-то, — вдруг сказала Тамара.

— Влюбился?

— Конечно, влюбился! Это видно невооруженным взглядом, — и продолжала нравоучительно: — Девушкам не нравится, когда за ними настойчиво ухаживают. Надо быть сдержанней в своей любви. А ты очень открытый. В любви.

Юра почувствовал сильное раздражение. Она выговаривает ему, как школьнику. Её никто не просил затевать этот глупый разговор. Зачем она суется, какое её собачье дело?!

— У меня был мальчик, — продолжала Тамара, — очень любил меня. Бегал за мной, как ты за Валей. А я его терпеть не могла. Избегала встречаться с ним. А где Антон? Почему он не пришёл на чай?

— Он хотел прийти, — сказала Валя.

— Антон и Валя будут хорошей парой. Они… Они уже целовались в коридоре! — Тамара сверлила Юру взглядом.

— Повезло Антону, — сказал Юра.

— Ой, я не могу! — засмеялась Тамара. — Вы посмотрите на него. Влюбился по уши!

В комнату вошёл Антон.

— Ты где ходишь? — набросилась Тамара.

— Вам тут, наверное, без меня весело.

— Ты где-то ходишь, а Юрка у тебя Вальку отбивает!

— В «Электроне», говорят, идёт хороший фильм, — предложила сменить тему разговора Валя.

— Можно сходить, — сказал Антон.

— Например, сегодня вечером, — сказала Тамара. — Я с вами тоже пойду. Если, конечно, не возражаете. А что? — теперь она подчёркнуто не замечала Юру. — Возьмёшь три билета — Вале, себе, ну, и мне, конечно. А потом зайдём ко мне. По такому случаю я открою бутылку вина.

— Договорились, — согласился Антон.

— Ну, вот и возьми три билета! — Тамара, посмотрев на Юру, вдруг засмеялась. — Теперь Юра ненавидит меня, наверное!

Юра почувствовал, что больше не может находиться с ними.

— Я сейчас приду, — он поднялся со стула и вышел из комнаты.

В комнате регулировщиков Юра сел за общий стол напротив Аркадия. Их взгляды встретились. На лице водителя вдруг появилось горестное выражение.

— Мне в тёплый бокс надо, — сказал он тоном, ищущим сочувствия.

Нина вошла в комнату с улицы, румяная от мороза. Повесила верхнюю одежду в шкаф.

— Что купила? — спросил Захаров.

— Камбалу.

— Камбалу?! — удивился Балабанов. — Я тоже не отказался бы!

— Иди. А то разберут. Народищу набежало.

— Ну, отпусти меня, — с мольбой в голосе обратился Аркадий к Балабанову. — Всё равно сижу без дела. А если я не займу место в тёплом боксе, я потом машину не заведу. Я тогда два часа отогревал паяльной лампой.

— Клоков, на Сортировке надо заменить блок питания, — Балабанов подал Юре небольшой импульсный блок питания от телевизора «Чайка Ц 280».

До Сортировки надо ехать с тремя пересадками.

— Давай проездной.

— Тебя Аркадий отвезёт.

Юра надел верхнюю одежду, — шкафы для верхней одежды были в комнате регулировщиков, — обернулся к Аркадию. А того уже в комнате не было. Его не было и в коридоре. Юра вышел на улицу. Аркадий сидел в машине. Клубились белым паром в морозном воздухе выхлопы работающего двигателя.

Юра открыл дверцу кабины.

— Садись быстрее! — требовательно крикнул Аркадий.

Сев в кабину, он хотел закрыть дверцу, но Аркадий поехал, и дверца сама захлопнулась, едва не прищемив ему пальцы.

— Тамара подходила к Барабану? — спросил Аркадий.

— Не видел.

— Попросила привезти какие-то бланки. Говорит, у нас закончились. А ты съездил бы на завод, — получил. А я отвечаю, что все вопросы к начальнику. Эти бабы меня одолели. В тот раз тоже, уже собрался уезжать, — попался на глаза Лидии Ивановне: «Аркаша, сегодня ты будешь у нас». Надо сюда съездить, туда. В общем, столько перечислила! Я прикинул — на целый день. А здесь и другие бабы подошли. Окружили меня со всех сторон. К нам, да к нам. Послушайте, говорю, бабы, что же вы делаете? Не могу я, говорю, сегодня. У меня десять адресов, на которые надо отвезти телевизоры. Короче, насилу вырвался. Веришь, я лишний раз даже домой боюсь съездить. — Аркадий жил в доме напротив отдела. — Увидят из окошка, набегут, окружат. Хоть разорвись! Иной раз надо себе чего-нибудь отвезти и не отвезёшь. Поставишь машину в гараж. Окольными путями проберёшься домой. У меня дома скопилось бутылок. Надо бы съездить, — сдать. И всё не могу никак: боюсь. Прямо не знаю, как быть.

— А где на Сортировке улица Электровозная?

— Не знаю. Я довезу тебя до проспекта Ленина.

— Здрасте! Мне с проспекта ехать ещё на двух автобусах.

— Ты пойми, мне надо занять место в тёплом боксе!

Аркадий остановил машину на проспекте Ленина:

— Выходи.

— Мне отсюда ехать на двух автобусах.

— Выходи, говорю.

— Тебе сказали отвезти меня на Сортировку!

— А ну, пошёл отсюда! — вдруг злобно заорал Аркадий и угрожающе повернулся к нему.

Юра с изумлением посмотрел на него. Он вышел из машины и со всей дури захлопнул дверцу.

В ТЕМПЕ ВАЛЬСА

Захаров разложил на столе стопки с телеграммами:

— Есть добровольцы? — За «добровольцами» была привилегия выбрать любую из предложенных командировок.

Регулировщики притихли: командировки — не сахар, дома спокойнее, а перед новым годом тем более не хотелось ехать.

— Значит, добровольцев нет?

— А орден дадите? — Борис подошёл к Захарову и взял телеграммы из Мурманска и Кандалакши.

— Так, ещё добровольцы?

Добровольцев больше не оказалось.

«Пойду-ка я покурю», — подумал Юра. Надо уйти минут на десять. За это время Захаров распределит командировки. Он пошёл из комнаты, как бы между прочим, но Захаров подозвал к себе:

— Ты, вроде, давно не был в Казахстане.

Ознакомившись с заданием, Юра помрачнел: предстояло объе­хать пять городов — Кустанай, Рудный, Караганду, Семипалатинск и Усть-Камено­горск.

— Ну почему, как Казахстан, так сразу я?!

— Успеешь до нового года.

Он успеет до нового года. А ему надо успеть к двадцать пятому декабря, до которого осталось всего девять дней!

— Конечно, успеет, — с радостным блеском в глазах сказал Антон, подразумевая обратное.

— Ты тоже иди сюда.

— Опоздали, Владимир Николаевич, мне Балабанов дал адреса.

— Не давал я ему, — возразил Балабанов. — Врёт!

— Поедешь в Якутск.

— Какой ещё Якутск?!

— У нас один Якутск. Иди сюда!

Юра решил работать с Кустаная — из-за географического расположения этого города по отношения к другим городам. Рейс был завтра — в четверг днём, с посадками в Казани и Челябинске. В Кустанай прибывал поздно вечером. Значит, Юра приступит к работе в пятницу. В пятницу! Потерян целый день — четверг. Если так работать, он не успеет на новогодний вечер. «А если попробовать через Москву?» — подумал он. Ближайший самолёт из Москвы в Кустанай, на который он может успеть, будет этой ночью. Юра решил лететь через Москву.

Нескончаемые очереди за билетами в агентстве подействовали на Юру угнетающе. Мало иметь право взять билет без очереди, — надо доказать это право! На него заорут, обвинят во всех смертных грехах.

Кассир выписывала билет женщине. Юра показал «Пятьдесят четвёртый приказ» мужчине, который будет брать билет следующим:

— Разрешите, у меня приказ.

Мужчина и остальные недовольно посмотрели на него, но промолчали.

Билеты на Москву были раскуплены на два дня вперед. Из Москвы до Кустаная — на три дня.

— Будете брать? — спросила кассир.

— Буду, — кивнул Юра.

Он приехал домой. Родители были на работе. Он оставил им записку. Собрал вещи и поехал в аэропорт.

Диспетчер по транзиту записала его на Москву и сказала подойти к ней, когда закончится регистрация. Какой-то мужчина тоже хотел записаться. Женщина отказала ему: он не был льготником.

Громко раздавались сообщения о прибытии, вылетах, задержках самолётов; люди сидели на диванах, слонялись по залу, получали багаж, толпились у стоек регистраций, в кассах.

В буфете Юра увидел Антона. Он пил кофе.

— Сколько лет, сколько зим!

— Да, — согласился тот. — Давно не виделись!

Он тоже летел через Москву.

После окончания регистрации на Москву у стойки диспетчера собралась толпа. Женщина назвала две фамилии — Антона и другого мужчины. Антон подал билет. Диспетчер зачеркнула номер рейса, дату вылета, написала новые данные и поставила штамп.

— Счастливо! — сказал Антон Юре и пошёл на регистрацию.

— А ещё будут? — спросил кто-то из толпы.

— Ждите. Пока нет данных.

Объявили, что посадка на Москву закончилась. Люди заволновались. Диспетчер разговаривала с кем-то по телефону. Потом стала разговаривать по внутренней связи. Юра не сводил с неё глаз. Наконец назвала ещё три фамилии, среди которых Юра услышал свою. Подал билет, — женщина переоформила его. И Юра побежал на регистрацию, потом — в сектор посадки и досмотра багажа.

Пассажиры уже были в самолёте. Отыскивая свободное место, он шёл по салону. Впереди сидел Антон. Рядом с ним никого не было.

— У вас не занято? — усаживаясь, спросил он.

— А я ни сколько не сомневался, что ты тоже улетишь!

Из аэропорта Быково они переехали в аэропорт Домодедово. Здесь было несколько диспетчеров, работающих по разным направлениям. Юра подошёл к одному диспетчеру, Антон — к другому. Им сразу переоформили билеты.

Юра прилетел в Кустанай рано утром и первым автобусом уехал в Рудный, районный центр Кустанайской области. Эти города были рядом. Он приехал за час до открытия магазина. То есть на дорогу до Рудного он не потратил ни минуты дефицитного рабочего времени.

Юра рассчитывал закрыть эти два города за один день. В Рудном было четыре неисправных телевизора. Он планировал отремонтировать их за два часа, — из расчёта полчаса на каждый телевизор. В Кустанае было девять телевизоров. Он планировал управиться с ними за четыре часа. И вечерним поездом уехать в Караганду.

Никогда нельзя быть ни в чём уверенным! Юра убеждался в этом уже много раз. Рудный он закрыл с небольшим опережением графика. А в Кустанае работа сразу не заладилась. Могло получиться даже так, что он задержится в этом городе, по крайней мере, ещё на один день.

Много времени он потратил на ремонт телевизора, у которого модуль питания выдавал двести вольт вместо ста тридцати. Строчный трансформатор и умножитель увеличивали эти двести вольт до таких значений, что из платы кинескопа летели с треском искры-молнии, потом выбивало выходной транзистор строчной развёртке, взрывались электролитические конденсаторы. Он заменил в устройстве стабилизации и защиты модуля питания все полупроводники и конденсаторы, которые, по его мнению, могли дать такой дефект. Перепроверил сопротивления. Не зная, куда сунуться дальше, Юра загрустил, занервничал. Он найдет дефект. Он в этом не сомневался. Но когда? Его не устраивало найти завтра. Ему надо сегодня уехать в Караганду! Он не мог себе позволить задержаться в Кустанае ещё на один день. Отставив телевизор на потом, он взялся за следующий. И здесь оказался такой же дефект! Юра опять посмотрел на электрическую схему блока питания. Казалось, всё было перепроверено, заменено, — кроме конденсатора С14, который, оказывается, тоже стоял в устройстве стабилизации и защиты. Он заменил его и устранил дефект! Ещё у нескольких телевизоров из этой партии была подобная неисправность. Теперь Юра щёлкал их, как семечки.

Он управился с телевизорами за полчаса до отправления поезда. Приехал на железнодорожный вокзал на такси. Окошко кассы было облеплено народом, как муравьями мёд. Он поставил свои вещи — «дипломат» и дорожную сумку — на пол, где стоял. Затем бесцеремонно протиснулся к окошку кассы, козыряя «Пятьдесят четвёртым приказом». Купил билет, схватил свои вещи, стоявшие несколько минут без присмотра, выбежал на перрон, вошёл в вагон, и поезд тронулся!

Юра взял у проводника чай. Вареными яйцами и булочкой он запасся заранее. Ещё стояло перед его глазами, как он ремонтировал телевизоры, как боялся опоздать на поезд. Он вошёл в вагон, и поезд тронулся. Ему это понравилось! Если бы Юра опоздал, он потерял бы, по меньшей мере, сутки. Следующий поезд до Караганды будет завтра утром, самолёт — тоже завтра, во второй половине дня. Он вдруг ощутил цену минуты. Опоздал здесь, а, значит, опоздал везде, — лавинообразный процесс, — и уже можно никуда не торопиться!

За окном было темно, как в печке. Юра отражался в окне. Он приедет в Караганду завтра утром. Начало командировки было более чем удачное: за один день он закрыл два города — Рудный и Кустанай!

В Караганде Юра работал в Центральном универмаге, находившемся напротив гостиницы «Казахстан».

Самолёт в Семипалатинск был ночью. Ожидая начало регистрации, Юра дремал на лавке. Он чувствовал себя разбитым. Ему хотелось вымыться в душе, забраться в чистую постель. Часы показывали первый час ночи. Его рабочий день продолжался.

Безлюдный аэровокзал, неяркий приглушенный свет, безлюдный буфет, редкие объявления.

Юра вдруг подумал о том, что он — ночной пассажир. Позапрошлой ночью он был в Москве, — в Домодедове, ждал самолёт до Кустаная, прошлой ночью ехал на поезде в Караганду, этой ночью ждёт самолёт в Семипалатинск.

Он прилетел в Семипалатинск тоже ночью. Опять слонялся по аэровокзалу, дремал. Утром самостоятельно поселился в гостиницу «Иртыш», вымылся в душе, позавтракал в буфете гостиницы и пришёл в магазин.

Следующий день был воскресенье, — магазин не работал.

Юра отоспался. Побывал в трёх музеях — краеведческом, художественном и Ф. М. Достоевского. Оказалось, что Достоевский служил здесь в Сибирском 7-ом линейном батальоне — рядовым, унтер-офицером, прапорщиком, подпоручиком. Юра знал его биографию из школьной программы, но давно благополучно забыл.

Вечером он узнал из программы «Время», что на полигоне в районе Семипалатинска взорвали атомную бомбу! Он сразу почувствовал себя неуютно, словно бомбу взорвали под гостиницей. Ему это очень не понравилось!

В понедельник вечером он поехал на автобусе в Усть-Каменогорск, последний город командировки.

Свет фар автобуса выхватывал из темноты заснеженную дорогу, деревья, дорожные знаки, которые обозначались голубым свечением. В салоне было темно. Укаченные ездой, дремали люди.

Если бы не новогодний вечер, который будет через три дня, Юра не поехал бы в Усть-Каменогорск вечером, на ночь глядя. Завтра он попал бы сюда к обеду — потерял бы, как минимум, половину рабочего дня.

Встречная машина осветила салон. Закрыв глаза, Юра прислонился к окну. Окно мелко дрожало и веяло холодом.

…Самолёт Ту-154 доставил его из Усть-Каменогорска в Москву. Домой он приехал утром на поезде. Командировка закончилась. Сегодня он пойдет на новогодний вечер.

С КОРАБЛЯ НА БАЛ

Юра сдал верхнюю одежду в гардероб. В зале столовой было многолюдно: вечер организовали для работников нескольких отделов. Он сразу увидел Антона, Бориса и какую-то девушку, с которой тот разговаривал. Столы были заставлены тарелками с едой, бутылками со спиртным. На нитях, протянутых по залу, висели гирлянды бумажных и ватных снежинок. В центре зала стояла проигрывающая аппаратура и высокая искусственная ёлка, украшенная игрушками, гирляндами.

Он ещё не пришёл в себя после командировки. Перед его глазами стояли города, очереди в кассу за билетами, гостиницы, магазины, телевизоры. Ему казалось, что он снова в каком-то городе и что опять нужно ехать дальше.

К Борису и девушке присоединился грузчик со склада Вова Плетнёв. Из кухни вышла Тамара с тарелками: на некоторых столах тарелок не хватало. Антон праздно сидел за столом. Вали не было. Юра подошёл к Борису, девушке и Вове.

— А почему ты здесь? — удивился Борис.

— Сюрприз! — сказал Вова.

— А где я должен быть?

— Ты объехал все города?

— Половину! — сказал Вова.

— А в чём дело?

— Если бы ты опоздал, мне больше водки досталось бы!

— Как тебе не повезло, — сказала девушка, которая была рядом с Борисом.

— Это Ира, — представил тот. — Моя вторая половина.

Юра впервые увидел Иру, хотя слышал о ней уже много раз. Она была привлекательной, — в тёмном платье ниже колен, с кружевным воротником; её длинные мелко завитые волосы казались мокрыми.

Столики были распределены заранее. Борис подал Юре открытку с надписью «Столик №5».

— Будем сидеть вместе. Специально о тебе позаботился. А вот и Валя, — он знал, что ему нравится Валя.

Она только что вошла с улицы. Её зимнее пальто, шапка были припудрены снегом. Около неё сразу появился Антон. Помог снять пальто, взял шапку. Они говорили о чем-то, улыбались. Юра не мог спокойно наблюдать за этим. Они походили на жениха и невесту. Валя надела туфли. Сапоги положила в сумку. Пальто, шапку и сумку Антон понёс в гардероб. Юра подошёл к ней:

— С наступающим.

— Взаимно, — улыбнулась она, причёсываясь у зеркала.

Антон, сдав вещи в гардероб, обнаружил, что Юра разговаривает с Валей. Он почувствовал себя лакеем. Он распинается перед ней, а она уже с этим болтает. Антон подошел к ним с мрачным выражением.

«Отдохни, дорогой!» — подумал Юра.

— Прошу рассаживаться, — объявила Тамара.

— У тебя, какой столик? — спросила Валя Юру.

— Пятый.

— А у нас восьмой, — сказал Антон и взял Валю под руку.

Юра пошёл к пятому столику, за которым сидели Борис, Ира и Вова.

— Минуточку внимания, — Тамара поднялась из-за стола. — Можно потише? Товарищи, от имени руководства завода разрешите поздравить вас с наступающим новым годом! Наш завод прошёл долгий путь, постоянно развиваясь и совершенствуясь, не забывая ни на минуту, что мы работаем для людей…

— Больше не дам закурить, — вдруг сказал Борис.

— Кому? — спросил Вова.

— Представляешь, меня послали очень далеко.

— Кто?!

Борис отрицательно покачал головой.

— …Главная обязанность каждого сотрудника — постоянное повышение качества нашей работы, — говорила Тамара. — Руководство завода желаем нам творческих удач и личного благополучия! Итак, дорогие друзья, с наступающим новым 1988 годом!

Сразу бабахнуло за несколькими столиками — открыли шампанское. Все загалдели, засуетились, загремела музыка.

— Вы знаете, почему к столу подают хрен? — спросил Вова. — Чтобы потом не говорили, что на столе ни хрена не было!

— Сидел в аэропорту, — рассказывал Борис. — Подошёл милиционер и предложил пройти. А я был выпивший. Думаю, ничего себе, нюх. Задержали бродягу. Меня пригласили в качестве понятого. Обшмонали его. Я расписался. А сам думаю, как бы самого не загребли. Обошлось, — не унюхали.

Юра плохо слушал его. Он смотрел на Валю, которая сидела за столиком с Антоном. Они постоянно говорили о чём-то. Юра не представлял, о чём так долго можно говорить? Валя повернулась и посмотрела на Юру. Он поднял фужер с шампанским, кивнул. Антон тоже посмотрел и опять начал говорить чего-то.

— Юра, не переживай, — сказал Борис. — Всё равно она будет твоей. Антон напрасно старается. Вы созданы друг для друга!

Быстрая музыка сменилась медленной. Спросив разрешения у Бориса, Вова пригласил Иру на танец. Антон и Валя тоже пошли танцевать. Антон опять говорил с ней, — не наговорился за столиком.

— Мне Тамара выдернула мизинец, — Борис растопырил пальцы и болезненно поморщился. — Дура! Она вышла в коридор и стрельнула сигарету. Сколько раз щупал её и ничего. А вчера я не успел взять её за грудь, как она сразу лягнула меня. Тогда я взял её за уши — хотел показать Москву. Спрашивают ребенка: «Ты видал Москву?» — «Не видал». — «Хочешь, покажу?» Берут его за уши и приподнимают, — Москву показывают. Я тоже взял её, — он изобразил. — За уши! А она ухватилась за мизинец и выдернула его. Дура!

Юра пригласил Валю на следующий танец.

— А я помню тот день, — сказала она, — когда ты вломился к нам в комнату и стал пялиться на меня!

— Представляю, как это выглядело.

— Антон угощал нас рыбой муксун.

— Повезло.

— Такая вкусная. Привёз из Якутска.

— Давай не будем о нём?

— Не злись.

После танца Юра застал Бориса за столиком одного:

— А где остальные?

— Ушли покурить, — улыбнулся он.

Тамара и парень из другого отдела обходили столы с сумкой и мешком. В сумке лежали свёрнутые бумажки с названиями выигрышей. Выигрыши лежали в мешке.

— А какой самый большой выигрыш? — спросил Юра.

— Бутылка шампанского, — ответила Тамара.

— Ты зачем мне выдернула палец? — набычился Борис.

— А зачем ты меня за уши схватил?!

Юра выиграл шариковую ручку. Борис — носовой платок. Потом ещё взяли бумажки — за Иру и Вову. Опять безуспешно. Бутылка шампанского досталась другим.

Борис налил в рюмку водку:

— Не пойму никак — или мало выпил, или много закусил.

Ира и Вова вернулись к столику.

— Покурил? — ревниво спросил Борис Вову.

— Ладно тебе, — засмеялся он, скрывая смущение.

Затеяли аттракцион. Протянув верёвку, подвесили на нитках конфеты, шоколадки, сувениры. Участнику завязывали тряпкой глаза, поворачивали, давали ножницы. Парни пытались перерезать общую верёвку.

За Валей ухаживали многие. К концу вечера остались двое — Антон и Юра, который перебрался за их столик.

В буфете продавали мандарины. Антон предложил кинуть жребий, кому заплатить. Платить выпало Антону. Он пошёл в буфет.

Зал незаметно пустел — уходили, одевались в гардеробе.

— Раньше я работала в женском коллективе, — рассказывала Валя. — В комнате нас было десять человек. Нельзя собирать в одной комнате столько женщин!

— Здесь интересней?

— Когда устроилась сюда, боялась лишний раз выйти из комнаты: все пялились на меня! — Она сказала это с такой же счастливой улыбкой, с какой недавно напомнила Юре, как он «вломился» к ним в комнату и стал «пялиться» на неё. На этот раз ему не понравилось её восхищение.

— Ты где встречаешь новый год? — спросил он.

— Хочешь пригласить?

— Хочу.

— Нет, Юра, я — дома, с родителями.

— Представляю, как будет весело.

— Ты не расстраивайся. Я здесь не одна. Пригласи другую.

— Ты думаешь, мне всё равно?

Антон принёс кулёк с мандаринами и сказал Вале, что вечер заканчивается, что он хотел бы проводить её. Кивнув утвердительно, она с радостной улыбкой посмотрела на Юру.

СУДЬБА

1

Каждый год во вторую субботу марта организовывали в заводском санатории День здоровья. Катались на лыжах, играли в настольный теннис, на бильярде, обедали за счет завода. На этом День здоровья заканчивался.

Юра поехал, решив окончательно определиться с Валей. Казалось, всё было кончено, когда она сказала: «Я здесь не одна. Пригласи другую». После нового года Валя первая подошла к нему. Спросила, где он праздновал и с кем? «А я дома с родителями», — она специально подчеркнула это. Именно с родителями, а не с Антоном. И посмотрела на Юру настолько тепло, обезоруживающе, что тот невольно улыбнулся. Потом кто-то предложил отдохнуть в ресторане. Идея понравилась. Желающих собралось достаточно. В ресторане Валя танцевала с кем угодно, но только не с Юрой. С кем бы Валя ни танцевала, она отдавала предпочтение Антону. Создавалось впечатление, что между ними всё определено. Тогда он ушёл из ресторана. На другой день Валя спросила его: «А ты куда делся?» — «Снял подругу и ушёл с ней». — «Не верю», — сказала она. Юра истолковал её слова, как косвенное доказательство того, что она любит его. Будь она равнодушна к нему, она даже не заметила бы, что он ушёл из ресторана.

Окончательно объясниться с ней Юра решил на Дне здоровья. Во-первых, Антон был в командировке, а во-вторых, Валя в последнее время опять держалась с Юрой ласково.

Подобралась компания — Валя, Юра, Борис и Тамара.

Борис предложил пожарить шашлыки на природе. Они сядут вокруг костра, будут поворачивать шампура с нанизанным мясом. А потом будут есть это мясо, горячее и сочное, пропахшее дымком.

Вале и Тамаре понравилась предложение Бориса.

Юра указал на трудности. Они намучаются с этим костром. Надо убрать снег до земли, а иначе костёр провалится. Нужна лопата. И топор, — чтобы заготовить дрова. Из живого леса костёр не разведёшь. Значит, надо искать сухостой. Кроме того, они все провоняют дымом. Он предложил приготовить мясо дома.

Валя и Тамара вопросительно посмотрели на Бориса.

Тот сказал, что у него есть разборный мангал. Лопату вести не обязательно: снег можно убрать лыжей и ногами. Топор у него есть — туристический.

Валя с упрёком сказала Юре:

— Тебе надо быть лидером, как Борис. А ты плачешься.

2

Юра редко выходил из дома с запасом по времени. Он приехал к проходной завода, месту сбора, за пять минут до отправления автобуса.

— А мы думали, ты опоздаешь, — разочарованно сказала Тамара. Похоже, ей хотелось, чтобы он опоздал.

— Я была уверена, что не опоздает, — сказала Валя.

— Я тоже был уверен, — Борис кивнул на рюкзак у своих ног с водкой и закуской.

— А я ещё кое-что взял, — Юра вытащил из спортивной сумки бутылку шампанского.

— Это он для Вали постарался, — объяснила Тамара.

— Мы его с шашлыками!

— Дай я тебя поцелую, — Валя поцеловала Юру в щёку.

— Вы посмотрите, — Тамара изобразила негодование, — ещё трезвые, а уже во всю мур-мур!

— Представляешь, тогда в ресторане он ушёл домой из-за меня, — Валя с участием посмотрела на Юру.

— Правда, что ли? — удивилась Тамара.

— А я совсем не танцевала с Антоном — разве что немножко. А Юра ушёл домой. Ты домой ушёл, да?

В автобусе они разместились на большом заднем сидении — девушки между парнями. Юра сел бок о бок с Валей.

— Борис, давай пересядем, — вдруг предложила она.

— Зачем?

— Я, может, хочу с тобой посидеть!

Они сели на свободные места впереди.

Юру покоробило, что Валя опять затеяла игру, которая ставила его в глупое положение.

Заметив, что он помрачнел, Тамара сказала:

— Не волнуйся ты! Она это так. Ему ничего не обломится. Я Вальку знаю. Она не позволит. И тебе, кстати, — засмеялась Тамара, — тоже ничего не обломится!

Санаторий находился в хвойном лесу. Высокие светлые сосны перемежались с могучими тёмными елями. Грязный, заметно убывший снег в городе, — в лесу лежал нетронутым, девственно чистым. Весна заявляла о себе ярким солнцем, тёплым ветром, осевшими сугробами, оголёнными тротуарами, которые соединяли корпуса санатория.

Когда они вышли из автобуса, Валя внимательно посмотрела на Юру и ласково погладила его по плечу. Он хотел выглядеть твёрдо, но почувствовал, что раскисает. У него не было сил противиться её взгляду.

— Нечего, — отреагировала Тамара, — он больше не любит тебя!

— Как это не любит?! Юра, ты любишь меня?

— Люблю.

— Что я тебе говорила!

«Зачем она издевается надо мной?» — подумал он.

3

Они получили лыжи и отправились в лес. Первым шёл по накатанной лыжне Борис. Потом — Валя и Тамара. Юра замыкал группу.

Похожие на пирамиды ели стояли величественно. Оголённые стволы сосен венчались зелёной хвоей высоко над землей. Из снега торчали кустики. Валялись тонкие веточки, лёгкая жёлтая кора сосен.

Ища место для стоянки, Борис свернул с накатанной лыжни и, проваливаясь в снег по щиколотку, вломился в густые заросли молодых елок. Местами они росли так плотно, что не было видно, куда вступить дальше.

— Нужно было обойти, — сказал Юра.

— Ладно тебе плакаться! — сразу упрекнула Валя. — Тебе надо быть лидером, как Борис. А ты плачешься!

Наконец выбрали место для стоянки. Снег был глубокий. Сняв лыжину, Юра провалился выше колена. Расчистили место для мангала. Чтобы не сидеть на снегу, наломали еловых лап.

— Валя, я приготовлю тебе целую перину, — сказал Борис. Он оказывал ей знаки внимания. Она тоже любезничала с ним.

Юра не хотел участвовать в этом спектакле и жалел, что поехал с ними. Она специально травит его. Не было бы Бориса, она нашла бы другого. Это у неё любимое занятие, — сначала поманить, а затем оттолкнуть.

Парни притащили несколько засохших ёлок. Борис, сложив сучья в мангал, подсунул под них берёзовую кору. Кора вспыхнула, как пропитанная бензином. Коптящее высокое пламя жадно перекинулось на сухие еловые сучья.

— Тамара, садись ко мне, — предложил Борис. — Здесь место лучше.

— Ага! Всю жизнь мечтала сидеть подле тебя!

Первым делом, выпили водки. Валя сидела рядом с Юрой. Подавала ему картошку, курицу. Картошку и курицу взяли, как закуску перед шашлыками. Юра тоже ухаживал за Валей. И все недоразумения, что были между ними прежде, казались ему дурным сном. Она склонила голову на его плечо.

— Какая любовь, — насмешливо сказала Тамара. — Мур-мур!

Костёр стрелял угольками. Перекликались птицы. Слабо раскачиваясь, поскрипывала сосна. Солнце выглянуло из-за облака, — лес сразу наполнился светом. Хвоя деревьев стала ярче, сочнее. Мириадами искорок вспыхнул снег.

Костёр прогорел. Шампура с нанизанным мясом положили над жаркими углями. Вскоре мясо подрумянилось.

— Мясо надо есть недожаренным, — сообщил Борис. — Витаминов больше.

— Где там у нас шампанское? — спросила Тамара.

— Юра, я хочу выпить с тобой на брудершафт, — сказала Валя. — А когда выпьем, положено поцеловаться. Или ты не хочешь? Не хочешь, — как хочешь! Тогда я выпью с Борисом. Мы выпьем, Борис?

— Конечно, выпьем!

— Открывай шампанское! — Валя перебралась к Борису.

— А посмотрите, как Юра смотрит, — кивнула Тамара.

Посмотрев на Юру, Валя весело засмеялась.

Борис торопливо открыл бутылку. Налил в стаканы. Перехватился с Валей рукой. И они выпили… Борис целовал её долго. Очень долго — с жадностью. Юра смотрел на них, как помешанный.

«Зачем она это сделала?» — подумал он.

Она всегда издевалась над ним. А он считал, что она неудачно шутит. Юра боялся признаться, что безразличен ей. История с поцелуем показалась ему омерзительной. Он чувствовал себя оплёванным. Разве нельзя было обойтись без этого? Зачем она это сделала? Всему есть предел. Он должен порвать с ней! Она всегда будет издеваться над ним. Надо забыть её. «Да, — категорично подумал он, — я забуду её». Эта мысль ужаснула его. Он привык к Вале, не представлял себя без неё. Как он рассчитывал на этот день! Думал, что они поладят. И вдруг всё рухнуло! Терпеть её выходки он больше не собирался. Сколько можно? Она опять оплевала его. А он и сейчас должен утереться? Юра понимал, что надо порвать с ней, но все его существо противилось этому. Он чувствовал себя без неё плохо.

Валя вытерла обслюнявленные губы:

— Вот как! — и засмеялась.

— А посмотрите, как Юре обидно, — сообщила Тамара.

— Помолчи, — попросил он.

— Конечно, обидно! — И начала объяснять, почему ему обидно. — Во-первых, потратился на шампанское.

— Заткнись!

— А это уже хамство!

— Успокойся, — с кривой улыбкой предложил Борис.

— Да, — согласился Юра, стараясь не смотреть на него.

— Мы ещё выпьем с тобой.

— Да, — опять кивнул он.

— А я не виновата перед тобой ни в чём!

— Да, Тамара, я — свинья.

Валя перебралась к Юре, взяла ласково за плечо:

— Ладно тебе.

Юра брезгливо стряхнул её руку и вдруг сказал:

— Иди отсюда!

Валя фальшиво засмеялась. В её взгляде была растерянность.

Он обругал себя, что сказал такое. Но если извиниться, будет ещё хуже. Он не чувствовал себя виновным. Он перестанет уважать себя, если извинится перед этой дурой. Он больше не подойдёт к ней. А она не подойдёт к нему тем более. «Вот и всё», — подумал он. И оттого, что всё кончено, и ничего исправить нельзя, он вдруг почувствовал такую злобу, которую никогда не испытывал.

Он вскочил и ударил ногой по мангалу, — мангал упал в снег; шашлыки и угли разлетелись. Послышалось шипение снега. Валя шарахнулась от Юры к Борису. Стараясь спрятаться за него, она испуганно смотрела на Юру, её губы запрыгали. Наверное, она решила, что пришёл её последний час.

Юра не мог больше находиться с ними. Он вернулся в санаторий и уехал домой на рейсовом автобусе.

ПО КАЗЁННОЙ НАДОБНОСТИ

1. НОВЫЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА

1

Было тёмное осеннее замёрзшее утро. Старший лейтенант и сержант привели нас, пятьдесят призывников, на железнодорожный вокзал. Мы были в старых пальто, старых куртках и старых фуфайках, — за исключение одного парня в новом дорогом кожаном пальто и шляпе. Мы специально надели одежду, которую не жалко выбросить. Что будет с нашей одеждой, толком никто не знал. Согласно одной информации, её утилизируют. Согласно другой, мы отошлём её домой.

Наша воинская часть находилась в Подольске. Сначала мы доедем на поезде до Москвы, а потом — на электричке.

В поезде призывники постоянно что-то ели, пили, курили в тамбуре, спали. Для офицера и сержанта, сопровождавших нас, было привычнее, чтобы призывники ели, курили, спали, ходили в туалет по команде.

В Подольск приехали вечером. Мы шли неровным строем в три колонны по обледенелой обочине дороги, вдоль серых домов, навстречу пронизывающему ветру, секущему снегу, навстречу чему-то неизбежному, непонятному, пугающему. Теперь мы не принадлежали себе. Нельзя было вернуться домой. Теперь мы принадлежали кому-то, от которого зависела наша жизнь.

Помощник дежурного по КПП, в шинели, со штык-ножом на ремне, открыл нам ворота.

— Веди в роту, — сказал офицер сержанту и ушёл куда-то.

Несколько солдат вышли из казармы, большого трёхэтажного здания, и уставились на нас. Один из них, в зимней шапке на затылке, гимнастёрке с расстёгнутым воротом, низко опущенным ремнём, держа руки в карманах брюк, вдруг истерично заорал:

— Вешайтесь!

В казарму было два входа — в противоположных концах здания. Один вход был для старослужащих, роты обеспечения учебного процесса, расположение которой занимало первый этаж, второй вход — для двух рот курсантов, которые займут, соответственно, второй и третий этажи здания.

Сержант подвёл нас к входу в казарму:

— На месте!

Мы сразу остановились.

— По команде «на месте», — сержант выругался, — шагаете на месте! На месте!

Мы зашагали на месте.

— Стой! Раз, два!

Некоторые продолжали шагать.

— Команда «стой» была! На месте!

Добившись нормального выполнения команд, он неожиданно мягко спросил:

— Курить хотим?

— Хотим, — откликнулось несколько человек.

— Дружнее: «Хотим, товарищ сержант!»

— Хотим, товарищ сержант!

— Не слышу!

— Хотим, товарищ сержант! — заорали все.

— Не разрешаю! — Он закурил сам.

Нас окружили старослужащие. Одному из них понравился мой свитер:

— Давай вшивник. Давай, давай! Он тебе больше не понадобится!

Я снял с себя свитер — старый, с короткими рукавами. Я ходил в нём в лес за грибами.

Высокого парня в кожаном пальто окружили двое. Отобрали шляпу. Подавленный, он отрицательно качал бритой головой и говорил чего-то.

Сержант выбросил окурок:

— В колонну по одному на третий этаж бегом — марш!

Расположение роты представляло собой длинный зал с кроватями, разделённый широким общим проходом. Ещё здесь было несколько служебных помещений — канцелярия командира роты, ленкомната, сушилка, оружейная комната. У входа в расположение стояла тумбочка. Это был пост дневального.

С кровати поднялся сержант, усатый, в галифе и тапочках. Он смотрел на нас, как требовательный папа. Появились ещё несколько сержантов и прапорщик.

— В две шеренги — становись! — подал команду сержант.

Первым делом, у нас отобрали ножи; приказали выложить содержимое сумок на пол. Основным содержимым были продукты: варёные яйца, курица, колбаса, хлеб. У меня была нетронутая палка копчёной колбасы, — мой неприкосновенный запас. Я берёг её на тот случай, если наша дорога затянется. Я понял по радостным довольным лицам сержантов, которые унесли продукты, что свою колбасу больше не увижу.

— А то вдруг отравитесь, — разъяснил прапорщик.

Наши продукты съели сержанты, не скрывая этого.

Сержант, выглядевший требовательным папой, вывел нас на улицу. Стемнело, пронизывал ветер. Мне было холодно без свитера — в рубашке и куртке. Некоторые были в рубашках! Среди них — парень, который недавно был в дорогом кожаном пальто и шляпе. Отобрали! Он ёжился, грея руки в подмышках.

— Можно обратиться, товарищ сержант? — спросил кто-то.

— Можно за х… подержаться! «Разрешите»!

— Разрешите обратиться, товарищ сержант!

— Не разрешаю!

— Разрешите покурить?

— Разговорчики!

Призывникам не разрешали курить несколько дней подряд.

Я вообще не курил: бросил, когда учился в школе. Мой стаж курильщика был всего полгода. Я перепробовал разные сигареты и папиросы, прежде чем остановился на «Астре» какой-то фабрики, — уже не помню какой. Дым этих сигарет приятно ложился на грудь. А потом я стал ходить на секцию борьбы самбо, и тренер сказал мне, что выгонит меня, если ещё раз учует от меня запах табака. Я сразу бросил курить. Сколько лет буду жить, столько буду благодарить тренера.

Сержант привёл нас на склад, где мы переоделись в военную форму. Какой-то прапорщик несильно дал мне коленкой под зад, добродушно подмигнул и толкнул в коридор к переодевшимся товарищам.

Потом нас привели в столовую, в которую входить молодому солдату с надетой шапкой, как оказалось, было запрещено. Старослужащие удовлетворённо заорали, вскочили с мест:

— Шапки!

— Иди сюда! Ты!

— Бегом!

Сотня оскаленных ртов, искаженные злобой лица ошеломили бы кого угодно. Растерянный парень торопливо подошёл к ближнему столику, в новенькой, большой, не по размеру форме, и его ударили со всего размаха железной кружкой по лбу!

Остатки дня мы пришивали погоны, петлицы, учились наворачивать портянки, одеваться и раздеваться за сорок пять секунд. Смысл этого упражнения, сопровождаемый матом, злобными придирками, сводилось не к тому, чтобы научиться быстро одеваться по тревоге, а ещё раз унизить. После вечерней проверки нас заставили бегать от кровати до туалета и обратно. Мы бегали в кальсонах и босиком. Наконец, отбились.

Два года службы в армии — семьсот тридцать дней.

«Осталось семьсот двадцать девять», — подумал я.

Нас подняли ночью пьяные сержанты. Заставили отжиматься от пола тех, кто не успел одеться за сорок пять секунд.

Ещё вчера я был свободным человеком, жил в нормальном мире. События этого дня ошеломили, нокаутировали меня. Я здесь умру.

2

У меня было среднетехническое образование: я окончил техникум. Поэтому меня определили в сержантский взвод, в котором готовили командиров дорожно-комендантских отделений. Ещё здесь учили на крановщиков, бульдозеристов, механиков передвижных электростанций.

Жизнь в учебке складывалась из бессонных, изматывающих физически и морально нарядов — караула, по роте, столовой; нетерпеливых ожиданий завтрака, обеда, ужина; ненавистного подъёма и желанного отбоя; бесконечных работ по уборке снега (иногда по двенадцать часов в день, до асфальта, если снега долго не выпадало); строевой подготовки, учёбы по специальности, зубрёжки Уставов — обязанностей дневального, часового, разводящего, начальника караула, дежурного по роте и дежурного по столовой.

Самым плохим нарядом был наряд по столовой. Старослужащие били рабочих, если им доставались кружки со сколотой эмалью; били, если не оставили добавки, например, салата или компота; били, если посуда, на их взгляд, была плохо вымытой. Не желая быть избитыми, рабочие начали прятаться. Служебные помещения обезлюдевали. Сначала рабочие прятались на улице у столовой. Старослужащие без труда находили их. Тогда рабочие начали уходить в расположение роты. Старослужащие устраивали засады. Ждали у входа в расположение и возвращали в столовую пинками.

Старослужащие использовали одежду рабочего по столовой вместо полотенца: подзовут и вытрут руки. К ним нужно было подбежать, а не подойти. Вернуться на своё рабочее место тоже нужно было бегом.

Андрей Осокин, мой приятель по учебке, — сильный от природы, выжимавший двухпудовую гирю сорок раз, — узнав, что его назначили рабочим по столовой, ободрал руку об асфальт, и его освободили от наряда!

Я дрался два раза со старослужащими, и оба раза мне сошло это с рук.

Однажды в санчасти я мыл пол в кабинете врача и загородил телевизор, который смотрели больные из коридора. Какой-то старослужащий, в пижаме и тапочках, нетерпеливо и раздражённо сделал мне знак уйти. А я не мог уйти: я мыл пол. Когда я вышел из кабинета врача, он ударил меня, уверенный в своей безопасности, как будто я был его рабом. Это стало той самой каплей, которая переполнила мою чашу терпения.

Я мог легко избить этого парня. Нетренированный человек слаб. Он даже не подозревает, насколько он уязвим.

Я был кандидатом в мастера спорта по самбо. Наилучшее моё достижение — второе место на Всесоюзном турнире в Павлове. Я выиграл у призёра России и чемпиона Союза.

Я устал сдерживать себя. Однажды сержант ударил меня за то, что я засмеялся в ленкомнате: «Что, сука, жить весело?» В следующий раз он ударил меня за письмо в нагрудном кармане: оно должно лежать в тумбочке.

Я ударил своего обидчика в медсанчасти два раза головой об стену! Я готов был ударить и третий раз, но вдруг понял, что старослужащий больше не хочет драться, и оттолкнул его. Внешне он не признал своё поражение, с безопасного расстояния злобно крича мне, что найдёт меня, и что мне лучше повеситься.

Эта драка сошла мне с рук, потому что он оказался с другой воинской части. Кроме учебки, здесь были вертолётчики, связисты и строители.

В другой раз я ударил своего старослужащего из роты обеспечения. В прачечной я раскладывал по мешкам простыни, наволочки, портянки. Ему показалось, что я работаю медленно, и ударил меня в грудь. Я хотел ударить его в челюсть, но попал в лоб — и оттолкнул. Он упал, споткнувшись о мешок. А потом кинулся на меня, ошеломленный, угрожающе закричав. В следующее мгновение его ноги описали полукруг у потолка, — я вкрутился под него, используя его напор. А потом решил прыгнуть на его голову. Распластанный на полу, растерянный, он вдруг догадался о моём намерении. Его глаза округлились от ужаса. И закричав: «Дедов бьют!», побежал на четвереньках, по-собачьи к выходу.

Почему эта драка сошла мне с рук, — неизвестно. Меня избили бы, затоптали бы. Не помогло бы никакое самбо.

Свидетелями этой драки были несколько солдат из моего призыва. Они восхищённо рассказали другим, приукрасив подробности. Мой авторитет возрос. Некоторым из них тоже хотелось избить старослужащих. Их останавливала угроза быть избитым толпой. Сила старослужащих в толпе. Набросятся, как волки, со всех сторон. Но я не был тем, кем казался. Меня просто довели. Пружина моего терпения, которую постоянно сдавливали, наконец, распрямилась.

Родители прислали мне ко дню рождения денежный перевод. Почему-то мне сообщил об этом старослужащий. Обрадованный, я поблагодарил его, решив, что извещение затерялась, а он случайно нашёл. Старослужащий, нехорошо усмехнувшись, сказал отдать деньги ему. Не знаю, как он узнал о переводе. Наверное, у него был знакомый на почте.

Они сопроводили меня до почты. Их было двое. Я покорно, как баран, которого ведут на бойню, отдал им деньги. А мог бы не отдавать! Они не смогли бы отобрать. Я бы отбился от них, как у нас говорят, отмахнулся бы. Возможно, нехороших последствий для меня и в этот раз не было бы.

История с денежным переводом случилась буквально через неделю после истории с дракой в прачечной. Они не знали, что я дал отпор старослужащему. У меня тоже не было написано на лбу, что со мной лучше не связываться.

Я перестал быть сентиментальным. Однажды ночью я стоял на посту. Было очень холодно. Мне было холодно даже в тулупе и валенках. Иногда громко лопалось от мороза дерево, — как я предполагал, доски забора. А где-то рядом со мной жалобно плакала кошка. Она плакала давно, но я не обращал внимания. Меня вдруг удивило, поразило, что её плачь не вызывал у меня сострадания.

3

С первых дней в учебке я взял за правило утром обливаться до пояса холодной водой. В расположении роты было холодно, как поздней осенью на улице. Но я всё равно обливался! Батареи грели плохо, из щелей больших окон дуло. Я просыпался окоченевший. Нам разрешили поверх одеяла укрываться шинелью.

Однажды вечером я почувствовал, что заболел. А утром проснулся здоровым. Опять облился, — вечером заболел, — утром выздоровел! Так продолжалось несколько раз. Меня вдруг осенила прекрасная мысль: «А почему бы не лечь в санчасть?» Другие лежали по несколько раз. Я решил тоже отдохнуть — от нарядов, зубрежки Уставов, лая командиров, ненавистной, отупляющей уборки снега.

Утром я облился водой и записался на приём к фельдшеру, который принимал вечером. Вечером температура поднялась! Фельдшер ефрейтор Гаврилов, с выпученными глазами, редкими усиками, пьяный, пытался изо всей силы выглядеть трезвым. Он подал мне градусник, сделал запись в журнале, сказал, где взять пижаму, в какую палату идти.

Утром я проснулся совершенно здоровым, с ощущением лёгкости и безмятежности. Не надо одеваться за сорок пять секунд, убираться в расположении взвода (натягивать одеяла, выравнивать подушки); чистить от снега плац!

В процедурном кабинете молоденькая красивая медсестра, в чистом белом халатике, шапочке, сделала мне надрез на руке и капнула из пипетки.

— Зачем это? — недоумённо спросил я.

— Реакция на пенициллин.

Я удивился, что меня будут лечить пенициллином. При простуде, насколько я понимал, лечат аспирином.

Реакция на пенициллин оказалась нормальная. Медсестра сделала мне укол в ягодицу. Я завязать тесёмку штанов и вдруг потерял сознание. Как мне позже рассказали солдаты, ждавшие своей очереди в коридоре, я упал плашмя и ударил головой дверь так, что она захлопнулась с грохотом!

Очнулся я оттого, что какая-то женщина, стоя перед мной на коленях, хлопала меня по щекам. Я не понял, кто она такая, что за помещение и почему я здесь? «Где я?!» — с ужасом подумал я и вдруг вспомнил — в санчасти!

Медсестра помогла подняться, усадила на топчан:

— Сейчас опять поведёт.

Меня, действительно, «повело»: кабинет поплыл куда-то. Но сразу отпустило: я опять почувствовал себя нормально.

Никогда раньше я не терял сознание от уколов! Эта красивая медсестра перепутала: мне противопоказан пенициллин!

Я был уверен, что уколы отменят. Она сама отменит. Надо быть дурой, чтобы не отменить! Меня взорвало, когда вечером меня вызвали на укол! Я пошёл к медсестре заведенный, как пружина. Сейчас я выскажу ей!

Она кипятила шприцы в баночке.

— Почему простуду вы лечите пенициллином?!

Она с недоумением посмотрела на меня.

— Идиотизм какой-то!

— У вас не простуда.

— Да?

— Рожистое воспаление, — она раскрыла мою карточку, досадуя, что приходится оправдываться. — Рожистое воспаление правой ноги.

Рожистое воспаление — это когда ноги распухают так, что не вмещаются в сапоги. Многие солдаты из нашей роты заболели рожистым воспалением. Я понятия не имел о такой болезни до службы в армии.

Задрав штанину, я показал медсестре правую ногу, мускулистую, волосатую, совершенно здоровую.

— А левую?

Я показал левую.

— Гаврилов принимал?! — с неожиданной догадкой спросила она.

Я выбрасывал лекарства, которые давала медсестра. Она ждала в палате пока я мерил температуру. Я не был фокусником, чтобы незаметно прислонить градусник к батарее. На третий день она с участием спросила меня:

— Как самочувствие?

Мне понравилось в санчасти. В роту я всегда успею.

— Это… — я задумался. — Голова болит.

На её лице появилось испуганное выражение. Потеряв сознание, я ударился головой об дверь. Я пролежал в санчасти ещё два дня!

4

Случилось событие: привезли солдат нашего призыва, девяносто человек, измождённых, осунувшихся, грязных. Они жили два месяца в палатках, в полевом лагере под Кушкой, на границе с Афганистаном. Больных — с кожными нарывами, свищами, струпьями — сразу госпитализировали. А как они ели! Было блюдо, которое никто не ел, — картошку с прокисшей капустой. А они ели с жадностью, вычищая тарелки хлебом. Было трудно представить, что так можно есть!

5

Чем дольше мы служили, тем больше у нас появлялось льгот. Сначала разрешили курить в отведенном месте, не спрашивая разрешения; позволили ходить в буфет, который находился в офицерском клубе; весной отменили физкультуру после отбоя, разрешили спать дольше дневальным по роте, в карауле.

Льготы были связаны, во-первых, с традицией; во-вторых, сержанты и курсанты были уже друг другу нечужими; и, в-третьих, сержанты страховались: озлобленные курсанты могли устроить им тёмную перед своим «микродембелем».

Я сдал экзамены с общей оценкой «отлично». Мне присвоили воинское звание сержант. Наступил «микродембель» — распределение на новое место службы. Места будущей службы были разбросаны по всему Союзу, а так же в Германии и Афганистане.

Тёплым апрельским днём мы сидели на лавке у казармы, несколько молоденьких сержантов, говорили о том, где хотели бы служить. Земля, асфальт были девственно черны: снег убрали курсанты, остатки снега растопило солнце. Тёплый ветер был наполнен тонкими ароматами набирающей силы весны.

Если верить писарю, я поеду в Афганистан, — писарь сообщил мне об этом под большим секретом.

Командир взвода старший лейтенант Овсиенко рассказал о солдате с прошлого призыва, который сам напросился в Афганистан. С плохим зрением, он уговорил другого пройти за него окулиста. Его поступок был ярким примером того, — Овсиенко сделал упор на это обстоятельство, — как надо добиваться поставленной перед собой цели.

До нас доходили слухи о неправдоподобных, фантастических потерях наших войск в Афганистане, — об уничтоженной танковой колонне, сбитом транспортном самолёте с ротой десанта.

Из казармы вышел командир роты капитан Бочкарёв, которому было всего двадцати восьми лет, но казавшийся нам богом.

— Смирно! — с плебейской поспешностью подал команду Ваня Пермяков, мечтающий остаться в учебке.

— Вольно, — кивнул капитан и удивлённо сказал мне: — Ты поступаешь в военный институт физкультуры? Почему раньше не сказал? Поедешь служить в Ленинград!

Я забыл, что собирался поступать из армии. Этот военный институт находился в Ленинграде. Я удивился не меньше командира роты! Я поступал прошлым летом, но провалил экзамен по биологии: у нас в техникуме не было этого предмета. Я опять подал заявление в военкомат.

Старшина роты прапорщик Баринов, с маленькими, холодными, как у рыбы, глазами, сдвинутыми к острому носу, сообщил нам на вечерней проверке, что у него украли сто двадцать рублей. Он соберёт эти деньги с курсантов. Ему нужно было сказать, что украли сто десять рублей или сто тридцать. В роте было сто двадцать курсантов. «С каждого по рублю», — объявил он. Прапорщик обокрал нас в любом случае. Он не имел права поступать таким образом.

В Афганистан отправили полроты, среди прочих Валеру Троицкого, двухметрового детину с квадратной челюстью и «лошадиными» очками: увеличенные мощными линзами, глаза Троицкого казались огромными, как у лошади.

Я попал в Красное Село, пригород Ленинграда.

Аккуратное здание, в котором находились расположения двух рот, столовая, спортзал, кинозал, было построено в прошлом веке для гусаров. Конюшни напротив здания переоборудовали под склады.

В учебке я долго не мог привыкнуть к тому, чтобы обращаться к сержантам на «вы»: мы были сверстниками. Теперь я заново учился обращаться на «ты». Я сдерживал себя, чтобы не сказать: «Разрешите обратиться, товарищ сержант». Сержанты и рядовые любого призыва общались здесь без субординации.

Мои волосы были не длиннее толщины расчёски, между ремнём и гимнастеркой не входил палец. Здесь у всех были «длинные» волосы, свободно затянутые ремни. Старослужащие отличались ушитой гимнастеркой, не застёгнутым на крючок воротом.

Утром, разбуженный командой дневального: «Рота, подъем!», я быстро оделся и вышел в коридор. Остальные начали выходить минут через пять — сначала мой призыв, затем старослужащие. Вова Паклин, дембель, вообще не поднялся. Старшина роты прапорщик Беляков, похожий на колобок, тряс Вову так, что качалась кровать, и кричал: «Подъём, товарищ солдат!» Тот лежал с закрытыми глазами с выражением раздражения. Беляков отступал, озадаченный; охваченный негодованием, опять тряс: «Я тя на губу увизу!» Наконец отстал.

Больше я никогда не одевался быстро.

Привезли призывников. Я с интересом смотрел, как их вели от КПП в спортзал, в гражданке, обритых наголо, растерянных. В спортзале, оборудованном под жильё, они будут жить до присяги, пройдут курс молодого бойца с обязательными подъёмом-отбоем за сорок пять секунд, субординацией.

До конца моей службы осталось полтора года. Я ощутил, насколько это много, когда начали отпускать дембелей. Они уезжали счастливые, свободные, принадлежащие другому миру. А я оставался. Полтора года были бесконечным, запредельным сроком.

Ко мне подошел электрик рядовой Саша Ведерников. Его часто можно было видеть на лестнице меняющего лампы, ищущего контролькой обрыв в проводке, ремонтирующего электрооборудование в столовой, в автопарке, спешащего куда-то с мотком провода. Ведерников демобилизовался, искал себе замену.

— Будешь электриком? — предложил он. — Мне писарь сказал, что ты электрик.

Я окончил энергетический техникум по специальности электрические станции, сети и системы. Мог работать электриком. Стать электриком означало получить в своё распоряжение каптёрку, послабление от нарядов, в которые здесь ходили через ночь, возможность самому планировать рабочий день. Я сразу согласился!

Пришёл вызов из военного института физкультуры. Я не поехал, сказав командиру роты, что передумал быть военным. В то время я был уверен, что поступил правильно.

2. ВСЯ КОРОЛЕВСКАЯ РАТЬ

Я приехал в часть из автопарка на дежурной машине. Ворота части открыл дежурный по КПП сержант Ильин и что-то прокричал мне. Я не расслышал: работал двигатель, играл магнитофон. Мы въехали на территорию части и остановились у караульного помещения. Я вышел из машины и опять увидел Ильина, который, подбежав ко мне, выпалил на одном дыхании:

— Тебя ищет комбат! Он — на КПП!

Командир батальона был у ворот КПП, нетерпеливый, озабоченный, в рубашке, с ослабленным галстуком, выпирающим брюшком.

— Ну, наконец-то, — увидев меня, сказал он, и его круглое лицо просветлело. — Ты не знаешь, где циркулярка?.. Ручная пила такая, маленькая, — пояснил он, заметив, что я не понимаю, о чём он говорит.

— Не знаю, товарищ подполковник, — растерялся я: я услышал о пиле впервые.

— Как не знаешь? — комбат нахмурился. — Разве, она не лежит у тебя в каптёрке?!

— Никак нет, товарищ подполковник.

— Разобраться надо. Разобраться надо с этим вопросом, — раздраженно сказал комбат. — И мне доложить!

В казарме дневальный по роте, мимо которого я проходил, подал мне трубку телефона:

— Начальник штаба!

— Сержант Ермаков слушает! — отрапортовал я.

— Ты не знаешь, где циркулярка?

— Никак нет, товарищ подполков… ник! — Я назвал капитана Прихотько подполковником! А всё потому, что до сих пор находился под впечатлением разговора с комбатом.

— Капитан, — поправил начальник штаба.

— Извините, товарищ капитан.

— Так, значит, у тебя нет циркулярки? — начальник штаба нетерпеливо, угрожающе замолчал и вдруг взорвался: — А где же она, в таком случае?!

— Понятия не имею, товарищ капитан.

— Разберись и мне доложи!

Было странно, почему они решили, что пила у меня? Я ни разу не видел её. Даже не подозревал о её существовании!

В расположении я взял полотенце, мыло и пошёл в туалет. Дневальный по роте, мимо которого я проходил, опять подал мне трубку телефона:

— Зампохоз.

— Где пила? — спросил зампохоз Плотников.

— Товарищ капитан, я не…

— Но ты же работал на ней две недели назад! Нина Михайловна сказала. Говорит, они ещё окна закрыли. А то шум стоял страшный!

— Я не знаю, что сказала Нина Михайловна, — она работала в штабе машинисткой. — Я даже не видел её!

— А может она у тебя в каптёрке? — предположил Плотников. — Чем чёрт не шутит. Пошли, — посмотрим.

Моя каптёрка была небольшим пристроем к зданию склада. Плотников заставлял смотреть всюду. Заранее зная результат, я терпеливо открывал дверцы столов, шкафов, с деланной озабоченностью осматривал стеллажи.

После обеда, — я приехал из автопарка на обед, — я попался на глаза замполиту Заботину.

— А ты, случайно, не пропил её? — с сильным подозрением спросил он.

3. ВЕЧЕРНИЙ РАЗГОВОР

1

Солдаты, укладываясь спать, переговаривались. Наконец выключили свет. Расположение роты погрузилось в полумрак. Установилась тишина.

— Видел, как звезда упала, — сказал штабной писарь Лодыгин. — Чиркнула по небу. Красиво.

— Одна такая чиркнула, — возразил Филиппов. — О тунгусском метеорите слышал? Звуковая волна обежала вокруг шарика.

— А почему он взорвался? — спросил Макеев.

— Потому что был массивный. Несколько миллионов тон, — авторитетно сказал сержант Глебов. Он интересовался астрономией; в его тумбочке лежало несколько научно популярных книг по астрономии.

— Ну и что? Да и кто его взвешивал?

— Ты хочешь сказать, что эти цифры взяты с потолка? Про динозавров тоже врут?

— А почему они вымерли? — спросил Макеев.

— Есть версия, от радиации.

— А откуда она взялась?

— Якобы рядом взорвалась сверхновая звезда.

— А мамонты, почему вымерли?

— Потому что древние люди ели мамонтих — женщин, — серьёзно сказал телефонист Долгов. — Мясо мужиков плохо пахло.

— Бред какой-то.

— Я точно вам говорю. Ели исключительно женщин!

— Вот, значит, откуда пошли педики! — засмеялся Макеев.

— А я по телевизору анекдот слышал, — сказал повар Аникин и разочарованно добавил: — Только ничего не понял.

— Ну-ка, расскажи.

— Они смеялись. А я не смеялся.

— Ты расскажешь анекдот или нет?!

— У мужика подгорела яичница. Он вынес её на балкон. И сказал что-то соседу на другом балконе. Я не расслышал. И они засмеялись. А я не смеялся.

2

— Так, — сказал прапорщик Беляков, стоявший перед строем солдат, — пятнадцать минут умыться и отбой. И не дай, понимаишь, Бог, шоп я кого после отбоя видел! — И обратился к сержанту Глебову: — Дай команду отбой.

— Отбой, рота! — густо пробасил Глебов. — Пятнадцать минут подмыться, побриться и всё прочее, прочее, прочее.

Я забрался в постель. Эх, до чего же приятно после наряда лечь в чистую тёплую постельку! Я заметил одну странность: когда стоишь на вечерней проверке, — смерть, как хочется спать, а только лёг, — сон сразу прошёл. Даже обидно.

— Вот, Кио, Сань, — сказал я Глебову, находясь под впечатлением от фокусов Кио, выступление которого недавно показывали по телевизору. — Ты знаешь, почему у него такой странный псевдоним?

— Ты хочешь сказать, что он шёл по улице и увидел, как на одной из киноафиш в слове «Кино» выпала буква «н»? Это, едрёна корень, всё фигня. Мне его фокусы не очень нравятся. А вот, как его… Арутюнян, что ли? Или Арутюн. Акопян. Короче, неважно. У Кио фокусы громоздкие. А у него, этого Арутюна, всё, так сказать, с собой. Раз — шарик в руке, раз — нет уже. И, главное, не поймёшь, что откуда берётся.

— Я с тобой не согласен, — горячо возразил Филиппов. — У Кио фокусы отличные! Он поставил три пики. И положил на них женщину, можно сказать девушку. Потом бдынь — одну убрал из-под спины. Бдынь — другую из-под ног. А она всё равно лежит параллельно полу, опираясь головой на пику! — Он показал рукой, как лежала девушка и как стояла пика. — Вот это я понимаю! Вот это да!

— Нет ничего проще, — сказал Глебов. — Сейчас сам увидишь. — Он поставил три табуретки друг за другом и сказал Филиппову: — Ложись!

— Ладно тебе, — усмехнулся тот. — Ничего не получится.

Но потом всё же принял его предложение. Лечь с первого раза у него не получилось. Табуретки опасно ходили под ним. Удерживая равновесие, он сделал несколько неловких движений телом и руками. Глебов, придерживая его, выставил табуретки соразмерно его росту.

Филиппов ложился на табуретки под дружный смех солдат. Громче всех смеялся сам Филиппов.

Глебов попытался вытащить среднюю табуретку. Но тот так давил на неё своим задом, что Глебов не мог сдвинуть её с места.

— Ну, давай. Напрягись.

— Не могу.

Громкий смех солдат привлёк внимание дежурного по части. Он вошёл в расположение роты, и фокус пришлось прекратить.

3

Дежурное освещение, — лампочка в синем матовом плафоне, — тускло освещало расположение роты, заставленное тремя рядами коек. В расположении было непривычно безлюдно: почти все солдаты были в наряде.

Валентин Лодыгин — мой сосед по койке. Наши койки сдвинуты друг к другу. Мы лежим с ним лицом к лицу.

— Я раньше был беспокойным ребёнком, — тихонько сказал он. — Что мне придёт в голову, непременно исполню.

Я подумал, что он подразумевал своё далёкое беззаботное детство: ребёнком он был давным-давно. А он, оказывается, подразумевал недавнее прошлое, когда учился в педагогическом училище.

— Однажды я уехал в Тамбов. Это пятьсот километров от дома. Понимаешь, туда уехала моя девушка. Я её сильно любил. И мне вдруг позарез захотелось её увидеть. Вот я и поехал к ней с одним червонцем. Пять рублей — туда, пять — обратно. По студенческому билету. Жил я, веришь, в строящемся доме. Спал на опилках. Больше всего меня донимала собака. Я боялся её. Потому что на её лай мог прийти сторож. Ещё хуже — вызвать милицию. Ел я у девчонки. Приду к ней в девять утра, сижу до обеда, потом — вечером.

— А как она тебя встретила?

— Вот такие глаза были!

— Не спросила, где остановился?

— Нет.

Лодыгин поправил подушку, перевернулся на спину, положил руки под голову, уставился на потолок, как в звёздное небо.

— Таким же образом я уехал в Херсон. Сказал родителям, что поехал с другом. И это была сущая правда. Да только друг в последний момент отказался. И я поехал один. Денег очень мало было. Я всегда был уверен, что заработаю их. — Он опять повернулся ко мне. — Как-то с ребятами выпили, залезли в беседку, мне дали гитару, и я запел. Сам знаешь, какой у меня голос, — похвалил он себя. Но он, действительно, пел хорошо. — Через пару минут там уже было тесно! Какой-то мужичонка встал на колени и попросил ещё что-нибудь спеть. Червонец кинул.

— Ты взял?

— Разумеется! — он посмотрел на меня, как на глупого. — Наверное, в тот день получка была, вот он и расщедрился. Летом за год до армии я уехал в Душанбе с семьюдесятью рублями, — он вдруг удивлённо усмехнулся, словно сам не верил тому, что сделал. — Сорок рублей билет, не считая питания в поезде. Остаётся тридцать. Следовательно, назад денег не хватит.

— Ну, ты даёшь!

— Финансовый вопрос меня не беспокоил. Я всегда был уверен, что что-нибудь придумаю. Приехал я в Душанбе. Куда податься? Всё дорого — и еда, и номер в гостинице. А деньги на исходе. Я пошёл к первому секретарю комсомола. Он меня понял. Нормальный мужик оказался. Говорит: «Так, значит, ты учишься в педучилище?» Я кивнул. «Пойдёшь в пионерский лагерь воспитателем?» О лучшем предложении я и мечтать не мог! Конечно, я с радостью согласился! Все три летних месяца я проторчал в этом лагере. Интересно, ничего не скажешь… Однажды меня укусил скорпион или что-то в этом роде. Я лёг спать. А он тоже не дурак, — знает, где спать. Я как заорал! Привёз я домой двести рублей. Я бы и на Урал уехал, если бы в армию не забрали. А то точно бы на Урал уехал, — спускаться по реке на плотах, как её, Чусовой, кажется.

4. БЕСПЛАТНОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ

Ожидая построение на ужин, солдаты неторопливо выходили из казармы и присоединялись к товарищам, стоявшим на плацу.

На улице было хорошо, комфортно: дневной зной спал.

— Смотрите, смотрите! Кто это?! — вдруг с деланным таинственным удивлением спросил Макеев.

Удивиться, кстати, было чему: на территорию воинской части незаконно проник гражданский человек, высокий мужчина лет тридцати пяти. Он легко перепрыгнул через низкий забор, — как к себе домой, и уверенно направился к спортивному городку — гимнастическим брусьям, турнику и помосту с гирями.

— Сейчас что-то будет, — с той же интонацией продолжал Макеев.

Мужчина подошёл к брусьям и попытался поднять перекладину, решив отрегулировать её под свой рост, но не смог: механизм заржавел.

— Работаете на публику, — слышался весёлый голос Макеева. — Смотрите, главное не пропустить момент!

Мужчина перешёл к другим брусьям, недавно вытащенным из спортзала. Поднял перекладины под свой рост и раздвинул их. Потом, отойдя в сторону, критично оглядел гимнастический снаряд.

— Ребята, наступает главный момент! — не унимался Макеев. — Или сейчас, или никогда!

Мужчина снял рубашку. Его тело было мускулистым. Повесил рубашку на перекладину соседнего спортивного снаряда и, запрыгнув на брусья, сделал несколько несложных упражнений, — сначала отжался с махом, высоко выкидывая ноги вперёд, а затем сделал угол, держа ноги прямо и вытянув носки.

— Ух, ты! Вот это да! — комментировал Макеев. — Так-так! Ага!

Раздалась команда строиться на ужин. Солдаты неторопливо пошли к месту построения. А мужчина подошёл к турнику и легко сделал несколько раз подъём с переворотом. Солдаты построились, с любопытством продолжая смотреть на странного незнакомца. А тот уже на помосте выжимал пудовую гирю.

— А это кто такой?! — вдруг сзади солдат раздался громкий недоумённый голос.

Солдаты обернулись. Это был дежурный по части командир взвода прапорщик Калганов.

— Он, наверна, через забор перелез, — правильно предположил старшина роты прапорщик Беляков, оскалившись в улыбке. Он вышел из казармы, когда мужчина уже был на спортивном городке.

— А ну-ка, идите сюда! — властно крикнул дежурный по части. — Вы как сюда попали?

Мужчина поставил гирю на помост и пытливо посмотрел в сторону военнослужащих, словно сомневался, что это сказано ему.

— Филиппов, — сказал дежурный по части солдату, — приведи его сюда.

— А почему сразу я? — недоумённо возразил тот.

— Давай, давай.

— Разрешите и мне, — с твёрдой решимостью исполнить приказ сказал телефонист Долгов.

— Давай, — махнул рукой прапорщик.

Мужчина невозмутимо смотрел на медленно приближающихся к нему двух рослых солдат.

— И это ещё не всё! — засмеялся Макеев. — Сейчас он покажет сеанс карате!

— Не надо за мной посылать! — крикнул мужчина. — Я сам приду.

Он пошёл к брусьям, на которых висела его рубашка.

— Сейчас через забор махнёт! — предположил Макеев.

Мужчина надел рубашку и, сопровождаемый солдатами, покорно подошёл к дежурному по части.

— Долгов, проводи гражданина через КПП, — распорядился тот, что и сделал солдат весьма охотно.

5. ВАЖНЕЙШЕЕ ИСКУССТВО

Я работал у потолка, стоя на лестнице: прикручивал отвёрткой крепление светильника.

— Ермаков? — в помещение вошёл дневальный по роте.

— Да, — отозвался я.

Дневальный с удивлением задрал голову: наверное, он не ожидал, что я буду стоять на лестнице у потолка.

— Тебя ротный вызывает.

«Зачем?» — сразу озабоченно подумал я. Ничего плохого я, вроде, не сделал. Во всяком случае, я не помнил за собой ничего плохого. Разве, только вчера опоздал на ужин.

— А где он? — я слез с лестницы.

— У себя.

Я пошёл в казарму. На улице было холодно и сыро. Воздух казался задымлённым. На мокром плацу лежали жёлтые, красные листья. Плац подметали каждое утро. Но деревья опять усыпали его.

Я постучался в канцелярию:

— Разрешите, товарищ старший лейтенант?

— Заходи, — командир роты поднялся из-за стола. — Значит так, получишь у старшины форму. Поедешь в академию сниматься в фильме.

Не каждый день предлагают сниматься в кино! Я чуть не упал от удивления.

Старшина Беляков выдал мне форму регулировщика — кожаную куртку с утеплителем и кожаные штаны, белую портупею с двумя отражателями, манжеты-катафоты, белую каску и жезл.

В коридоре казармы солидный подполковник с эмблемой танковых войск на петлицах шинели критически осмотрел меня:

— Ничего не забыл одеть? Всё по форме?

— Всё, товарищ подполковник.

— Вот и молодец, сынок. — И обратился к командиру роты, который стоял рядом: — Вы дадите мне пять касок?

— Пожалуйста, но они у нас белого цвета.

— Всё равно давайте. Мы перекрасим их в зелёный цвет. Так будет быстрее, чем выписывать со склада. А вернём вам опять белые, я вам обещаю, ровно через неделю.

Кроме солдата-шофёра, в машине УАЗ-ик, на которой мы поедем в академию, сидели двое гражданских, как оказалось позже, кинооператоры. Один из них, бородатый, в демисезонном пальто, спросил меня:

— А где твой автомат?

— А зачем он мне нужен?

— А я держал автомат всего один раз, — сказал солдат-шофёр. — Когда принимал присягу!

Гражданские засмеялись.

Дорогой они рассказывали подполковнику, где и что снимали. Офицер сидел впереди, обращался к ним по именам — Геннадий и Андрей. Они обращались к нему почтительно — Павел Борисович.

Академия, — учебные корпуса, казармы, жилые дома, — находилась за городом. Мы остановились у одноэтажного деревянного дома, за которым был осенний поредевший лес.

Офицер и кинооператоры сразу вошли в дом, не сказав мне ничего, как будто я был посторонним человеком. Я остался на улице, предположив, что они сейчас выйдут, и мы поедем на место съёмки фильма. Но они, как в воду канули. Незаметно я продрог: на улице было холодно. И я тоже вошёл в дом.

В коридоре резко пахло нитрокраской: солдаты, сидя на стульях и столах, перекрашивали жёлтые бляхи ремней, пуговицы гимнастёрок в зелёный цвет.

Кинооператор Андрей, в потёртых джинсах, брезентовой куртке, из-под которой выглядывал свитер, опершись о подоконник, читал с глубокомысленным видом толстую книгу «Общевоинские Уставы вооруженных сил СССР».

Из комнаты в коридор вышел его коллега бородатый Геннадий с какой-то мыслью на лице. Он хотел сказать что-то Андрею, но вдруг увидел меня. И попросил меня помочь перенести в УАЗ-ик кинооборудование.

Мы перенесли несколько коробок и штатив. Потом он вернулся в дом. А я остался на улице, не желая дышать краской.

У входа в дом разговаривали Павел Борисович и ещё какой-то офицер — тоже подполковник, связист.

— А я ещё раз вам говорю, что букв «СА» на погонах быть не должно. Это же полевая форма.

— Да ничего подобного, — возразил Павел Борисович. — В Уставе коротко и ясно по этому поводу сказано,

— Ну, что вы спорите со мной, ну?

— Для этого просто надо взять Устав и посмотреть. Андрей, подтвердите, — Павел Борисович обратился к кинооператору, который вышел из дома. — Вы же видели. Я вам давал Устав.

— Да, — кивнул Андрей. — Видел.

— Что я вам говорил!

— А я ещё раз вам говорю, когда мы получали форму на батальон, там не было никаких «СА»!

— Это всё ерунда. Можно получать всё что угодно!

Подполковник связи выглядел старше Павла Борисовича. Его дряблое лицо ещё больше сморщилось, покраснело. Было видно, что он здорово обиделся.

— Так нельзя! — воскликнул он. — Я же не пацан! Ваше фамилия будет в титрах? Вот и прекрасно. Я снимаю с себя обязанности военного консультанта. И вы берёте всё на себя!

— Иван Николаевич, ну зачем вы так?

— Да без разницы всё, — заметил Андрей. — Кто там будет рассматривать?

— Мы поедем или нет? — из дома вышел бородатый Геннадий, недоумевающий, нетерпеливый. — День проходит. Когда снимать?

— Когда машины подойдут, — ответил Павел Борисович. — А может позвонить в автопарк?

— Я сам съезжу, — вызвался подполковник связи.

Я опять продрог и вошёл в дом, выбрав из двух зол меньшую: лучше дышать краской, чем мёрзнуть. По-прежнему на стульях, столах сидели солдаты, но уже ничего не красили. У входной двери какой-то ефрейтор чистил сапоги. Я прошёлся по коридору раз, другой. Ефрейтор вычистил сапоги и сказал мне:

— Пошли к нам. А то ходишь тут, ходишь.

В комнате, куда мы вошли, пахло нитрокраской сильнее, чем в коридоре. За коммутатором дремал телефонист. У калорифера сушились каски, перекрашенные в зелёный цвет. На вешалке висели шинели и несколько автоматов.

— Ты с академии? — спросил ефрейтор, усаживаясь за стол.

— С Красного Села, — я тоже сел.

— А чего у вас там?

— Дорожный батальон.

— На дембель скоро? — он оценивающе посмотрел на меня.

— Следующей осенью.

— Я тоже, — он счастливо улыбнулся.

Вошёл Павел Борисович.

Мы сразу встали — я, ефрейтор и телефонист.

— Садитесь, садитесь, сынки, — мягко сказал он. — У вас тут хорошо — тепло. Только вот краской сильно пахнет.

Он позвонил куда-то, спросил прапорщика Новикова. Затем обзвонил ещё несколько мест — с тем же успехом: прапорщика там тоже не было. Тогда он положил трубку и сказал ефрейтору:

— Я записку напишу. Передашь её прапорщику Новикову и сегодня же получишь белую краску.

— А зачем она?

— Каски перекрасить — опять в белый цвет.

— Товарищ подполковник, — несмело, с запинкой обратился ефрейтор, — разрешите покурить?

— Валяй. Ну и мне тоже одолжи.

— Да у меня «Балтийские».

Павел Борисович махнул рукой:

— Давай, чего там.

Должно быть, он редко курил сигареты без фильтра. Табак лип к его губам, он отплёвывался и вытирал рот ладонью. Телефонист всё ещё не мог проснуться: он скромно позёвывал в кулак, клонил голову и опасливо поглядывал на подполковника.

Послышалось, как подъехали машины, посигналили.

— Это за нами, — Павел Борисович с удовольствием затушил сигарету.

Выбрали место для съёмки — поляну с подступающим к ней хвойным лесом.

Андрей установил на будке автомобиля «Урал» кинокамеру. На поляне напротив «Урала» солдаты маскировали сетью автомобиль ЗИЛ.

Бородатый Геннадий ласково заглянул мне в глаза:

— Ты будешь стоять на дороге там, — он показал рукой. — Встречной машине покажешь поворот налево. — Он задумался. — Или нет, направо. Короче, чтобы она подъехала к ЗИЛ-у. Прикидываешь, как это сделать? Ну-ка, покажи.

Когда я показал, Геннадий удивился:

— Какой же это поворот? Что-то я не пойму.

Я начал объяснять. Тот сразу перебил:

— Ладно, делай, как знаешь.

Павел Борисович невозмутимо наблюдал, как подполковник связи, багровея, кричал двум солдатам и прапорщику:

— Патруль! Патруль! Не стоять! Так, хорошо. Идите на меня. Так! Хорошо! Но только не улыбайтесь. Чему вы улыбаетесь, чёрт возьми? Ваша улыбка стоит пяти метров плёнки. Если не можете, так и скажите. Мы вас заменим!

Потом ему показалось, что ЗИЛ маскируют невыразительно.

— Эй, там, — крикнул он, — на машине! Вы сетью-то машите, машите. Да каски оденьте, слышите?

Солдаты надели каски и стали махать маскировочной сетью так, как машут одеялом, когда выбивают из него пыль.

— Господь с вами, Иван Николаевич, — с будки «Урала» возразил Андрей. — Разве так можно? Фальшиво получается. И давайте-ка по местам. Лишние вышли за кадр. Будем пробовать.

Я показал УАЗ-ику поворот налево, рядом прошёл патруль, двое маскировали сетью машину. И это всё! А я-то думал.

— Молодцы! — похвалил Андрей. — Репетиция закончена. Снять всем шинели!

По сценарию было лето. Солдаты сняли шинели. Я не без сожаления отстегнул от куртки утеплитель с меховым воротником.

— Начали!

После съёмок меня накормили в солдатской столовой академии и привезли обратно в часть. Каски вернули через неделю, как и обещал Павел Борисович, опять выкрашенные в белый цвет.

Мне хотелось посмотреть фильм с моим участием. Я был уверен в том, что такой случай мне не представится.

Но однажды, наверное, через полгода мы смотрели в клубе какой-то скучный учебный фильм. Я вдруг увидел, как мне показалось, знакомую сцену: регулировщика, стоявшего к нам спиной, показывающего машине поворот налево, нескольких солдат, маскирующих сетью машину, идущий куда-то патруль. Я усомнился, что увидел себя: эта сцена заняла считанные секунды, и была снята издалека. Хотелось посмотреть ещё один раз. Я вопросительно посмотрел на командира роты, стоявшего у входной двери, как будто он мог мне помочь. По его реакции я догадался, что увидел себя. Наверное, он знал заранее, что в этом фильме участвовал солдат из нашего батальона. Наши взгляды встретились. Выражение его лица стало насмешливым: наверное, он ожидал, что моя роль будет более значительной. Ротный громко хмыкнул и торопливо вышел из зала.

6. ОСЕННЕЕ РЕГУЛИРОВАНИЕ

1

Репетиция парада на Дворцовой площади в честь Октябрьской революции вносила в нашу регламентированную солдатскую жизнь приятное разнообразие. Наше дорожно-комендантское подразделение обеспечивало безостановочное движение военной колонны, которая шла на репетицию парада.

Мы ехали по Московскому проспекту в тентованном кузове грузового автомобиля ГАЗ-66, примерно тридцать солдат, одетые в форму регулировщиков, — кожаные куртки и штаны, с нацеплёнными светоотражающими элементами катафотами — манжетами, дисками на груди и спине. Вместимость кузова была рассчитана на меньшее количество солдат. Мы сидели на лавках и полу. С каждым новым перекрёстком в кузове становилось просторней: количество солдат уменьшалось. Следующий пост был мой — перекрёсток с Кузнецовской улицей.

Настроение у нас было праздничное. Нас редко отпускали в увольнение. Наш мир был сужен до огороженной забором территории части. Смена привычного уклада, сулящая нам новыми впечатлениями, могла быть самой незначительной. В этом ряду репетиция парада для нас была большим событием.

Некомфортная жёсткая езда в тентованном холодном кузове на деревянных лавках и железном полу казалась нам восхитительной. Неуютный октябрьский вечер, — сырой и холодный, — казался нам замечательным. Обычные огни вечернего города представлялись праздничной иллюминацией.

Наша машина остановилась. Командир роты, выйдя из кабины, громко назвал мою фамилию. Я выпрыгнул из кузова, держа одной рукой жезл и белую каску. Оценив меня взглядом, ротный забрался в кабину. И машина сразу умчалась, увозя солдат на другие перекрёстки.

Московский проспект состоял из двух параллельных дорог. Кроме меня, на перекрёстке был милиционер, инспектор ГАИ. Я перекрою движение по Кузнецовской улице с одной стороны, а инспектор — с другой.

Регулирование движения — прямая обязанность ГАИ. Инспекторы были на каждом крупном перекрёстке. Полностью вверить безопасность движения солдатам никто не позволил бы.

Светофор вдруг замигал жёлтым светом. И сразу показались огни военной колонны, идущей по Московскому проспекту.

Военная техника парада в Ленинграде была бледным подобием военной техники парада в Москве: никаких танков, систем ПВО, тактических и стратегических ракет. Были бронетранспортёры, зачехлённые «Грады», тягачи с пушками, грузовики, в тентованных кузовах которых сидели курсанты военных училищ.

Замыкал колонну наш автомобиль — тоже ГАЗ-66, со старшим машины прапорщиком Сорокиным. Задача Сорокина — забрать солдат с перекрёстков.

Машина остановилась немного впереди меня. Я подбежал к машине, ухватился за железный борт, поставил ногу на петлю из стального троса, приваренную к раме, — и в следующую секунду машина поехала. Я залез в кузов уже на ходу.

Нам нельзя отстать от колонны. Заработают светофоры. И до Дворцовой площади мы будем ехать значительно дольше.

Следом за нами мчались гражданские автомобили, опасно прижимаясь к нам: водителям этих машин тоже хотелось проехать весь Московский проспект без остановок.

Мы свернули на Садовую улицу. Наш автомобиль был последним, который проехал на жёлтый мигающий свет светофора, — сразу загорелся красный, отсёкший преследователей, как шлагбаумом.

С каждым перекрёстком в кузове становилось теснее. Солдаты лихо перелазили через борт. Последним в переполненный солдатами кузов залез сержант Глебов на перекрёстке улицы Дзержинского с Адмиралтейским проспектом.

Его пост был, наверное, самым живописным. С левой стороны — Исаакиевский собор, сзади — Главное Адмиралтейство, с правой стороны — Зимний дворец и Дворцовая площадь. Художественная подсветка Исаакия, Адмиралтейства и Зимнего дворца придавала этим зданиям новый неожиданный облик, как будто облачала в праздничную одежду.

2

Мы припарковались у сада Зимнего дворца. Дворцовая площадь была заполнена военнослужащими, стоявшими ровными колоннами. Военная техника стояла вдоль фасада Главного штаба, перекрыв Триумфальную арку.

Командир роты, построив нас, сообщил, что репетиция парада продлится два часа и категорично запретил уходить от машины.

А нам хотелось сходить в кафе. Неразрешённое нашими командирами посещение кафе, было, наверное, самым приятным разнообразием нашей регламентированной солдатской жизни, неожиданно предоставленным нам репетицией парада на Дворцовой площади. Самое главное, вернуться вовремя, не опоздать.

Ротный и прапорщик ушли куда-то: перешли Дворцовый проезд и скрылись в саду Трудящихся, густом парке, который тянулся вдоль Адмиралтейства до Исаакиевского собора. Я не знаю, куда они ушли. Возможно, тоже в кафе. Оставив каски и жезлы в машине, мы последовали их примеру — Глебов, Макеев и я. Следом за нами ушло ещё несколько человек. Мы вышли из сада Трудящихся у Адмиралтейского фонтана. На ближайшую к нам улицу Дзержинского мы не пошли, опасаясь наткнуться на наших командиров. Мы решили пойти подальше — на проспект Майорова.

— Вот, кажется, что нам нужно, — сказал Глебов, остановившись у дома с вывеской «Кафе-мороженое». — Зайдём?

— А может, найдём, что получше? — возразил Макеев, очевидно, решив, что здесь вино не продают, обманутый словом «мороженое», и с надеждой посмотрел вперёд по ходу нашего движения, надеясь увидеть другое заведение.

— Пока мы будем бегать туда-сюда, — всё закроется: время-то. Пошли!

Из нашей компании, наверное, только я один желал встретиться в кафе с нашими командирами. Вот было бы весело! Командир роты, поднявшись из-за стола, возмущённо сказал бы нам: «А ну марш отсюда!» Я понимал, что моё желание было ненормальное. Но ничего поделать не мог.

Наших командиров в кафе, к счастью, не оказалось. За ярко освещённой стойкой, оббитой чем-то красным, стояла, приветливо улыбаясь, очаровательная милая девушка в белой накрахмаленной блузке. Она мне очень понравилась. Тихонько лилась музыка. Я никак не мог понять, откуда она исходит. В зале царил полумрак: редкие посетители сидели неясными силуэтами.

— Что угодно? — Девушка подала нам меню.

— А почему это обведено кружочком? — спросил Глебов.

— Это то, что у нас закончилось.

— Да у вас тут тогда всё закончилось! — засмеялся Макеев.

— Почему? Кое-что осталось. — Девушка обиженно надкусила начатую плитку шоколада. — Вы бы зашли после закрытия. Вообще ничего не осталось бы.

Мы купили бутылку вина «Рислинг» и мороженое.

Не успели мы сесть за столик, как в кафе вошли две хорошо сложенные молодые женщины. Мне они тоже очень понравились! Одна из них была в кожаном плаще, другая — в финской куртке, сапогах на высоком каблуке, спрятанных под джинсы. Они тоже взяли вино и, сев за соседний столик, стали бесцеремонно рассматривать нас, — в первую очередь, наверное, из-за нашей одежды: наши катафоты светились в полумраке, отражая свет, идущий от стойки.

Женщину в финской куртке заинтересовал Глебов, который был выше и крупнее нас, в очках с небольшими тёмными линзами. Удивлённо посмотрев на него, она сказала что-то своей подруге, и они вдруг обе улыбнулись. А затем сказала так, чтобы он услышал.

— Он в этих тёмных очках походит на шпика.

Глебов посмотрел на неё и улыбнулся.

— Смотри, смотри, как он посмотрел на меня! — восторженно сказала женщина. — Не смотри на меня. Всё равно за твоими очками глаз не видно.

В кафе заходили ещё какие-то люди. А мне страстно хотелось, чтобы пришёл ротный! Я назвал себя дураком. Сейчас встретить командира, — можно было пожелать только врагу. Я назвал себя психом. Но всё напрасно. Я желал появления ротного! Вот было бы весело. Посмеялись бы, наверное, до слёз.

3

Два мощных прожектора, стоявших на задней границе Дворцовой площади, освещали площадь и сад Трудящихся. Поток серебристых лучей, казалось, пробивал сад насквозь. Высокие вековые разлапистые деревья бросали длинные тени. Оркестр играл военные марши. Музыканты находились у Александровской колонны. Напротив этой колонны у Зимнего дворца терялась в ярком слепящем свете прожекторов трибуна, откуда руководили репетицией парада. Мимо трибуны шли ровным строем офицеры и курсанты.

— И-и ра-аз! — слышался дружный выдох марширующих.

Мы смотрели на репетицию парада из сада Трудящихся. Нам уже давно нужно было вернуться к машине: репетиция заканчивалась, — военнослужащие уходили с площади на набережную Невы. Глебов давно вернулся к машине. Я бы тоже вернулся, если бы не Макеев, который убедил меня, что мы успеем.

— Граждане, — сказал милиционер в мегафон мужчине и женщине, которые вышли на Дворцовый проезд, — вернитесь в парк!

Из глубины парка вышла толпа иностранцев, негромко разговаривая на непонятном языке. Они остановились рядом с нами.

— Да это русские! — не согласился со мной Макеев.

Действительно, они говорили на русском. До моих ушей долетели их слова и обрывки фраз: «пошли», «сегодня», «сколько времени?»

— Третий ряд, ровнее! Отмашка рук! — раздался с трибуны усиленный динамиками голос.

Я посмотрел на трибуну, но там трудно кого увидеть: слепили прожектора.

— Дружней поворот головы!

— И-и ра-аз! — мощно выдохнули марширующие.

— Чего они рявкают? — нервно засмеялась женщина.

— Чтоб поворот головы был одновременный, — пояснил мужчина, державший её под руку.

— А в праздник тоже так будет?

— Нет. В праздник будет, как надо.

— А как надо?

— Слушайте, когда это прекратиться?! — какая-то женщина возмущённо обратилась к милиционеру.

— Что именно? — не понял тот.

— Вот это всё! — она указала на площадь: очевидно, она ждала автобус, а движение транспорта было перекрыто. — Жду, жду. А это не прекращается!

— Пафик! — раздался сзади нас женский голос, в котором были слышны волнение, недоумение и упрёк.

Белая мохнатая собачка убежала от своей хозяйки.

— Болонка, — сказал Макеев.

— Иди сюда! — женщина села на корточки, вытянув к собачке руку, как будто хотела дать ей еду. — Пафик!

Какой-то мужчина помог женщине: он наступил на поводок, вьющийся за собачкой, и та, дёрнувшись, остановилась.

— Гражданин! — устало сказал милиционер в мегафон мужчине, вышедшему на Дворцовый проезд, — вернитесь в парк!

Рядом с нами стояли две девушки. Время от времени они смотрели в нашу сторону. Макеев спросил их мнение о репетиции парада.

— Нравится?

— Красиво, — кивнула одна из них и спросила, указав на манжет формы Макеева, отражающий свет. — А это, что такое?

— Это? — он сделал паузу. — Это, девушка, катафот.

— О-о! — она удивлённо засмеялась. — Ну, и слово! Извините за нескромный вопрос. А вы кто такие?

— Регулировщики.

— А это что? — она указала на белый диск на его груди.

— Отражатель.

С новой силой заиграл оркестр. С площади уходили моряки. Отполированные штыки их карабинов отражали свет, словно узкие зеркала.

— Пошли к машине, — я обеспокоенно сказал Макееву. Если военнослужащие уходили с площади, значит, всё, — репетиция скоро закончится!

Он снисходительно посмотрел на меня:

— Говорю тебе, успеем! — И опять обратился к девушкам: — А вас как зовут?

Они переглянулись и засмеялись.

— Зовите, как хотите! — сказала девушка, а потом, решив, что сказала глупость, представилась: — Меня — Катя. А её — Людмила.

Оркестр вдруг смолк. Прожектора потухли. Завелась боевая техника. Нарастающий шум двигателей перешёл в низкий могучий рёв.

Я сразу побежал к машине. Макеев побежал за мной. К моему ужасу была только одна машина! Значит, вторая уже увезла солдат на перекрёстки. У кабины машины стоял растерянный и встревоженный командир роты. Его растерянность сменилась на сильное негодование, когда он увидел нас. Мы, испуганные, встали перед ним по стойке смирно.

— В кузов! — раздражённо крикнул он. — Быстро!

4

Командир роты собрал солдат с перекрёстков. Вторая машина ждала нас на выезде из города — на Пулковском шоссе, сразу за площадью Победы.

В часть поехали относительно комфортно на двух машинах: никому на полу сидеть не пришлось. Все сели на свои места. «Согласно купленным билетам», — как любил говорить Макеев. Моё место было второе, если считать от заднего борта. Местечко хорошее: видно всё, где проезжаешь, и не так холодно.

Я мысленно был уже в казарме. Вот чищу зубы и умываюсь до пояса, ложусь в чистую тёплую постельку. Бр-р-р! Как это прекрасно! Славно упасть в постельку и укрыться тёплым одеялом. Нет ничего лучше сна!

Машина быстро мчалась, казалось, обгоняя саму себя. Свистел ветер. Огни города мелькали.

Вдруг мощно заскрипели тормоза. Меня слегка потащило по ходу движение. Я хотел придержать шапку, но не успел, — она вдруг пулей улетела к кабине. А потом меня самого сильно кинуло следом за шапкой. Нас всех словно прессом прижало к кабине! Одновременно раздался сильный металлический удар, а потом послышался шум льющейся воды, как позже выяснилось, из радиатора автомобиля. Мы врезались в свою первую машину.

Глебов встревожено крикнул:

— Спокойно, ребята, все живые?!

Все молчали, как будто оценивали своё состояние.

— Я, кажется, ногу ушиб, — сказал кто-то.

— А я — бедро.

Затем все начали искать свои шапки. Мне передали мою шапку: на ней стояли мои инициалы, вытравленные хлоркой на тыльной стороне. Я выпрыгнул из кузова. И за мной, как горох, посыпались остальные.

Водителем машины, в которую мы врезались, был Петька Коробцов. Решив проехать перекрёсток на зелёный мигающий сигнал светофора, он разогнал свой автомобиль, а потом резко затормозил, поняв, что не успевает.

Его машина, казалось, не пострадала. А у нашей была сильно помята кабина со стороны пассажира. Вода, вытекшая из радиатора, образовала лужу. Водитель эстонец Иво Аасмае сидел за рулём с отсутствующим взглядом. Старший машины прапорщик Сорокин морщился от боли: ему зажало правую ногу. �

Шофера попутных машин, привлечённые аварией, замедляли ход. Кто-то из солдат энергично махал жезлом: дескать, езжайте, без вас справимся.

Петька торопливо принёс ломик и начал отгибать железо, освобождая ногу прапорщика.

— Осторожно! Осторожно! — чуть не плача, закричал Сорокин. — Ногу мою задеваешь! Вот так, — одобряюще сказал он. — Вот хорошо. — И вдруг дико заорал, вытаращив глаза от боли: — Сто-ой!

— Дай-ка, — командир роты взял у Петьки ломик.

Солдаты, сгрудившись у кабины, смотрели, как освобождают ногу прапорщика.

— А представляешь, если бы машина загорелась, — сказал один.

— Его не успели бы спасти.

Макеев, отведя взгляд от помятой кабины, вдруг тепло улыбнулся. Я догадался о причине его хорошего настроения. Несчастный случай с прапорщиком он, по всей видимости, воспринял, как справедливое наказание, посланное свыше.

Недавно командир роты отпустил Макеева в увольнение. А Сорокин, воспользовавшись тем, что ротного не было, не пустил его в увольнение, сказав, что он этого не заслужил, и порвал на его глазах увольнительную.

Ломиком не удавалось отогнуть железо, не повредив ногу. Тогда Петька принёс тросик. Один конец петлёй зацепил за вмятину, другой — к своей машине. Сказал Аасмае нажать на тормоза и побежал к своей машине.

Два раза узел тросика легко развязывался, как будто и не был узлом. Петька опять крепил тросик. Сорокин, ждущий облегчения, разочаровано взмахивал руками. Не получив желанного облегчения, казалось, он готов был заплакать. На третий раз тросик натянулся. Что-то затрещало. А в следующую секунду стальная петля тросика скользнула вниз к зажатой ноге Сорокина.

— Сто-ой! — заорал он, цепенея от боли. — Стой же!

Петька опять хотел перевязать тросик.

— К чёрту тросик! — закричал Сорокин. — Ломиком давайте!

Петька опять начал отгибать металл. Ему помогал ротный, светя фонариком, и советами, куда лучше засунуть ломик. Но все их старания казались напрасными. Казалось, никакая человеческая сила не вызволит Сорокина из беды.

— Вот, вот, хорошо, — вдруг одобряюще сказал он. — Хорошо, хорошо.

Его нога медленно, но верно начала освобождаться из стального зажима. Наконец он смог вытащить ногу. Сапог был порван у ступни. Из рваного пореза сочилась густая, как смола, кровь. Потрясённый увиденным, прапорщик застонал.

— Открытый перелом, — авторитетно сказал кто-то из солдат.

— А ты откуда знаешь?

— Видишь ли. Э-э-э. Кровь сочится.

— А-а.

Вдруг оказалось, что левая нога тоже зажата. Сорокин выругался трехэтажным матом! Он потребовал «действовать осторожно», а иначе, он чувствует, ему и вторую ногу сломают. Кто-то из солдат начал отламывать блок управления громкоговорящего устройства, загнутого повреждённым металлом вниз и мешающего высвободить ногу.

— Что ты делаешь?! — возмутился Сорокин: во-первых, выломать блок, крепившийся болтами, солдат, конечно, не смог бы, а провода оборвал бы; во-вторых, Сорокину пришлось бы это устройство потом ремонтировать. — Принеси ключ. Не порти оборудование!

Солдаты, держа прапорщика под обе руки, осторожно подвели его к такси. И он, сопровождаемый двумя солдатами, уехал в госпиталь.

Мы опять все сели в одну машину, утрамбовавшись в кузове, как селёдка в бочке. Ротный не рискнул посадить нас в неисправную машину.

Повреждённая машина, которую мы тащили на тросе, с помятой кабиной, не работающим мотором и выключенными фарами, телепающаяся в нескольких метрах от нашего борта, казалась безжизненной. Свет встречных машин выхватывал из темноты угрюмое лицо водителя Иво Аасмае.

5

Иво был моим хорошим приятелем. Мы с ним регулярно по утрам бегали на озеро, находящееся в нескольких километрах от нашей части. Вставали за полтора часа до подъёма, переодевались в моей каптёрке в спортивную форму. И возвращались к подъёму. Никто не догадывался, обманутый нашей гражданской одеждой, что мы солдаты, находящиеся в самоволке. Мы бегали на озеро всё лето и полтора осенних месяца. Последний раз купались двенадцатого октября. Берега озера были затянуты тонкой корочкой льда. Лёд легко проламывался под нашими ногами. Войти в холодную воду было, конечно, тяжело, но потом наступало блаженство. Наша кожа становилась красной. От нас парило, как будто мы вышли из бани.

Однажды Иво раздражённо спросил меня: «А почему слово „рожь“ — женского рода?» И возмущённо посмотрел на меня, как будто я сам придумал правила русского языка. Я пояснил, удивлённый его возмущением: «Ну, как же. „Рожь“ — она моя. Значит, женского». — «Да?! А мне кажется, что мужского. Мне удобней сказать, что „рожь“ — он мой!»

За год службы в армии он хорошо выучил русский язык: говорил с незначительным акцентом. А сначала говорил неправильно и с задержкой, словно переводил русские слова на эстонский. Его родители регулярно присылали ему журналы на эстонском языке, возможно, опасаясь, что он забудет эстонский.

6

День годовщины революции был солнечный, как будто сама природа радовалась знаменитому празднику. Военнослужащие, участники парада, были в нарядной парадной форме с аксельбантами. Военная техника выглядела настолько опрятной, что, казалось, только что сошла с заводского конвейера.

Самого парада я не видел. Мы ждали его окончания на Васильевском острове на Университетской набережной — и, кстати, опять напротив Адмиралтейства, от которого теперь нас отделяла чёрная широкая гладь Невы.

Василеостровская стрелка была достопримечательностью города. Мы сфотографировались на фоне Ростральной колонны, Петропавловской крепости и Зимнего дворца. Любое здание здесь было историческим. Можно было фотографироваться на фоне любого здания. Рука сама тянулась к фотоаппарату.

Потом нас опять расставили на перекрёстки. Меня и ещё несколько солдат забрал с перёкрестка автомобиль «Буханка» — УАЗ-452, своей формой напоминающий буханку хлеба. Эта машина принадлежала другой воинской части. Я не знаю, по какой причине задействовали «Буханку»: нас предупредил командир роты, а выяснять причину мы, естественно, не стали.

— Триста второй, — сказал в микрофон старший машины, капитан, сидевший рядом с водителем. — Я восьмой. Как слышите? Приём.

— Говорите чётче, — послышалось из динамика.

Офицер медленно повторил вопрос, старательно проговаривая слова. Динамик запел на высоких нотах, и последовал ответ:

— Слышу вас хорошо. Приказываю, — собрать всех регулировщиков. Как поняли? Приём.

Приказ собрать всех регулировщиков нам показался невыполнимым. Наша машина не была приспособлена для перевозки людей и была уже переполнена: мы сидели на полу с поджатыми ногами, плотно прижавшись друг к другу. А вокруг нас была какая-то радиоаппаратура. Машина была просто забита ей.

Мы не успели проехать перекрёсток. Пешеходам загорелся зелёный свет светофора. Они пошли сплошным потоком. Офицер досадливо поморщился, включил сирену и громкоговоритель:

— Граждане, пропустите…

Водитель, осторожно проехав пешеходный переход, сразу увеличил скорость и быстро догнал колонну.

— У меня уже четыре регулировщика, — офицер убеждал триста второго, что не сможет собрать всех регулировщиков. — Повторяю. У меня уже четыре регулировщика.

— Хорошо, — раздалось из динамика. — Собирайте всех.

Скрюченный Глебов усмехнулся и сказал, что сюда, кроме нас, вряд ли ещё, кто поместится. Но поместилось ещё два солдата.

Место сбора было на площади Победы. Мы присоединились к другим регулировщикам, находившимся у внушительного монумента «Героическим защитникам Ленинграда», состоящего из нескольких скульптурных групп, запечатлевших защитников и жителей города, Памятного зала «Блокада», опоясанного овальным разомкнутым кольцом с факелами, в которых горел вечный огонь.

Погода была по-прежнему солнечной. На небе — ни облачка. С обеих сторон площади мчались с шумом автомобили.

Вдруг, не знаю откуда, появился энша — начальник штаба нашего батальона, тоже в форме регулировщика, с офицерскими погонами. Он построил нас и начал рассказывать об истории монумента.

Энша сообщил нам, что монумент построили в 1975 году к тридцатилетию победы в Великой отечественной войне. Бронзовых скульптур — двадцать шесть. Высота обелиска — сорок восемь метров. Скульптурные группы обращены к Пулковским высотам, которые были линией фронта. Ленинградцы пожертвовали на монумент два миллиона рублей. Государство выделило двенадцать миллионов. Я с изумлением посмотрел на энша: было не понятно, откуда он это знает?

У площади припарковался наш ГАЗ-66. Из кабины вышел командир роты. А из кузова, — посыпались собранные с перекрёстков регулировщики. Энша сразу погрустнел: ему стало жаль, что у нас так мало времени и что уже пора возвращаться в часть, но он даёт слово, что организует сюда экскурсию.

Ротный пересчитал нас. Оказалось, что не хватает двух регулировщиков. Энша самолично поехал разыскивать их. Ротный сказал ему, на каких перекрёстках они стояли. А у нас появилось свободное время.

— Прогуляемся? — предложил мне Макеев.

— Как в прошлый раз?

Командир роты не наказал нас за прошлое опоздание. Я не знаю, по какой причине. Какая бы причина не была, я был ему за это благодарен.

Вдруг я услышал справа и снизу детский голос:

— Здравствуйте!

Я посмотрел вправо и вниз и увидел радостно улыбающегося мальчика, лет десяти, в шапке-ушанке и зимнем пальто.

— А вы знает, кто построил эту гостиницу? — пытливо спросил он, как будто ему это было очень важно, и указал на гостиницу «Пулковская», находящуюся слева от площади Победы, если смотреть со стороны пригорода.

— Не знаю, — ответил я, решив, что он подразумевает фамилию архитектора.

— Финны. Они такие богачи. Получают по сто рублей в месяц.

— Ты думаешь, это большие деньги?

— Конечно!

Он знал детали нашей формы.

— Вот это катафоты, — буднично перечислял он. — Вот это портупея.

— Откуда ты это знаешь? — удивился я.

— А чё здесь знать-то?

Мальчуган мучил нас вопросами:

— А правда, если ударить по каске кирпичом, то ей ничего не будет?

— Правда.

— Дайте-ка мне каску.

Макеев подал. Он живо надел её. Мы невольно улыбнулись: каска сидела на его голове, как на голове взрослого человека сидел бы, наверное, таз.

— Дяденька, — он с мольбой посмотрел на Макеева, — ударьте меня по голове! Ну, пожалуйста!

Мы посмотрели друг на друга и засмеялись.

Вернулся начальник штаба, привезя регулировщиков. Нас опять построили, пересчитали. И мы поехали в часть. Так закончилось осеннее регулирование 1982 года.

7. ВСЁ ЛУЧШЕЕ ВПЕРЕДИ

После отбоя мы пришли в мою каптёрку. Макеев отмечал увольнение в запас. Мне нельзя долго находиться с ними. Я был дежурным по роте. Мог прийти с проверкой дэпэче — дежурный по части. Я выпил стопку водки, закусил бутербродом, — колбасой с ржаным хлебом, — и пошёл в казарму.

Небо было чёрное, как уголь. Хорошо видны звёзды. Их блеск ослаблен уличным освещением. Непривычно тихо.

Через запотелое стекло столовой виден суточный наряд. Рабочие по столовой заканчивали мыть пол на кухне. К воротам подъехала дежурная машина из автопарка. Помощник дежурного по КПП открыл ворота. Они пискляво заскрипели. А потом он никак не мог закрыть ворота на замок: дужка не лезла в петли. Послышались шаги, — это часовой вышел из-за угла хранилища. Развернулся и опять скрылся за хранилищем. Его шаги становились всё тише и тише.

…Они шумно вернулись в роту, сильно грохнув дверью. С одной стороны Макеева был Глебов, с другой — казах Талгат Аргынбаев. Все трое были «нарядные» — заметно выпившие.

— Ну вот, что мне сделает дэпэче, если увидит меня пьяным? — спросил Макеев, изобразив деланное бесстрашие, наплевательское пренебрежение к опасности. — Ну вот, что?! Даже пусть я буду, — он преувеличенно качнулся, — шататься перед ним.

— Вызовет караул, — сказал Глебов.

— Арестует! — хохотнул Аргынбаев.

— Будет он связываться, — на лице Макеева появилось недоверие. — Билет до Харькова я уже взял. Поезд в два часа ночи. А документы не отдам, — нахмурившись, он сильно прижал руки к кителю, во внутреннем кармане которого лежали документы. — Только через мой труп!

Они вошли в расположение роты. Включили свет. Всех разбудили. Макеев простился с каждым, — одним пожал руку, с другими обнялся.

Вдруг громко раздался знаменитый марш «Прощание славянки» — из динамиков, находящихся в коридоре: трам-та-там, трам-та-там, трам-та-та-а-та-та. Этот Аргынбаев в кинобудке поставил пластинку с маршем. Он был киномехаником. А затем он включил уличный громкоговоритель, — и марш мощно загремел на всю воинскую часть: трам-та-там, трам-та-там, трам-та-та!

Марш прекратился также неожиданно, как начался. Потом из двери комнаты киномеханика кто-то бесцеремонно вытолкнул Аргынбаева. Этим человеком оказался раздражённый дежурный по части прапорщик Калганов.

Комната отдыха дежурного по части находилась в здании КПП. Услышав звуки марша, приглушённые стенами, он сначала подумал, что ему померещилось. Недоумённый он вышел на улицу. Марш играл настолько громко, что, казалось, мог разбудить всех жителей близлежащих многоэтажных домов! Он сразу быстро, как спринтер на стометровке, побежал в казарму, придерживая шапку.

— Всем спать! — приказал Калганов, войдя в расположение роты.

Солдаты, мешая друг другу, побежали к своим кроватям.

— Ты когда уедешь, наконец? — в коридоре спросил он Макеева.

— Поезд через три часа, товарищ прапорщик.

— Чтоб через пять минут твоего духа здесь не было!

Я пришёл с Макеевым на КПП. Дежурный телефонист вызвал такси. Машина подъехала быстро, как будто была за углом.

— Ну, давай, Алексей, — он подал мне руку. — Год пролетит быстро. Не унывай. Ведь самое лучшее впереди!

Такси, прощально блеснув светом фар, скрылось за поворотом.

8. НЕЗНАКОМЫЙ МАЙОР

Поздним вечером мы ехали в автопарк. Слепили фарами встречные машины. Я сидел между водителем Петькой Коробцовым и начальником караула Земсковым. Обдавала теплом печка, светилась зелёным цветом приборная доска.

Земсков курил и умиротворённо улыбался. Его курение для меня было пыткой. Дым сигареты был удивительно гадким — вонючим и едким.

Петька осторожно вёл машину: снежные заносы сильно сузили дорогу — можно было застрять или столкнуться со встречной машиной.

— Ну, и снега, — удивлённо сказал он.

Снега, действительно, выпало много. Сегодня утром я пришёл к своей каптёрке и удивился: её до половины двери засыпало снегом!

— Значит, в автопарке света нет? — спросил Земсков.

— Почему? Есть.

— А зачем тогда едем?

— Да там майор какой-то утверждает, что коротит у нас.

— А что за майор?

— Не знаю. Дежурный по парку сказал, что он начальник подстанции. И что он отрубит наши провода, если я не устраню неисправность.

— Мы ему отрубим! — пообещал Земсков.

— В прошлую зиму здесь столько машин торчало, — Петька кивнул на занесённую снегом дорогу, идущую в гору. — Ужас какой-то. Я насчитал больше тридцати машин. Ротный сказал мне объехать затор по полю. У меня был тогда «Шишига». И мы сели на оба моста!

Навстречу, слепя фарами, шла машина. Казалось, её несло прямо на нас. Петька уверенно притормозил и осторожно прижался к опасной обочине, заваленной снегом. Машина поравнялась с нами. Этой машиной оказался длинный автобус, с ярко освещённым салоном, плотно набитым пассажирами.

Мы свернули с главной дороги. Показались огни автопарка.

— Действительно, — сказал Земсков, — свет есть.

Мы вошли на контрольно-технический пункт.

— Ну, наконец-то, — обрадовался дежурный по автопарку сержант Ильин, поднимаясь из-за стола. — А то этот майор опять грозился отрубить провода! Говорит, у вас на первом хранилище лампочки тускло горят. Значит, там и коротит. Хотя искр не видно. Я смотрел.

— А этот майор — кто?

— А чёрт его знает! Начальник подстанции какой-то.

Лампочки тускло горели из-за того, что в автопарке было заниженное напряжение: сто пятьдесят вольт вместо двухсот двадцати. Лампочки тускло горели не только на первом хранилище. Они везде тускло горели!

— А как позвонить ему? — спросил я.

— Через коммутатор, наверное, — неуверенно сказал Ильин.

Телефонист соединил меня с майором.

— Майор Иванов слушает, — послышалось из трубки.

— Здравия желаю, товарищ майор. С вами говорит сержант Ермаков. Я звоню из автопарка. Лампочки горят нормально.

— А что там было?

— У нас заниженное напряжение.

Земсков усмехнулся, решив, что я сочиняю.

— А ты откуда знаешь? — удивлённо спросил майор.

— Я электрик части.

— Ты пройдись по линии. Может, где коротит.

Когда я положил трубку, Земсков восхищённо посмотрел на меня:

— Ну что, поехали. Воды налили и ладно.

Я решил на всякий случай осмотреть хранилище.

— Вы езжайте. Я уеду, когда будете менять часового.

— Лады, — он и Петька вышли на улицу, но вдруг вернулся. — Смотри, чтобы часовой тебя не шлёпнул!

— А кто часовой?

— Филиппок.

Часовой Юра Филиппов стоял на самом освещённом месте — на плацу между КТП и хранилищем, в длинном до пят тулупе и валенках.

— Будешь смотреть, где коротит? — спросил он. — Ильин тоже смотрел. Дай закурить.

— Ты же знаешь, что я не курю.

— Счастливый, — он достал из кармана тулупа сигарету, закурил и неторопливо пошёл к бульдозеру, стоявшему у ограды автопарка. Залез в него и затих.

Я обошёл хранилище. Посмотрел на линию электропередачи. Столбы уходили в тёмную глубину леса. Нигде не коротило.

…Мы возвращались в часть. Опять занесённая снегом дорога. И опять задумчиво-счастливый Земсков попыхивал вонючей сигаретой. А я прятал свой нос в воротник ватной куртки, фильтруя едкий разъедающий мои лёгкие дым.

Мы въехали в город. В клубе закончились танцы: по дороге, как по тротуару, широко шла молодёжь. Петька поехал медленней. У автобусной остановки замахали руками девицы, как будто мы были маршрутное такси. А какой-то парень, очевидно, нетрезвый, загородил нам дорогу. Петька затормозил. Парень благодарно кивнул и не спеша пошёл к кабине со стороны водителя, очевидно, решив сообщить, куда ему надо. Мы не могли никого взять: в кузове сидел Филиппов с оружием. Едва он освободил дорогу, Петька сразу поехал.

Не знаю, куда им нужно было. По всей видимости, на центральную улицу, по которой ходило много автобусов. Дойдут пешком: отсюда идти недалеко.

9. ПОБОЧНЫЙ ЭФФЕКТ

В помещении КТП было жарко. Ильин посмотрел на раскалённый докрасна, гудящий от перегрузки калорифер. Рассчитанный на двести двадцать вольт, он был подключен к трёмстам восьмидесяти. В автопарке было заниженное напряжение. Раньше калорифер едва грел, большое окно было затянуто льдом. Теперь окно очистилось ото льда. В помещении стало жарко, как в бане.

Ильин давно собирался написать домой. Он получил письмо три недели назад, но до сих пор не ответил. Он сел за стол, вырвал из тетрадки листок и написал: «Здравствуйте, мои дорогие, мама, папа, и Коля».

Вошёл телефонист Долгов, в шапке осыпанной снегом, шинели обрезанной выше колен. Первым делом, он посмотрел на настенные часы. На его лице появилось выражения сожаления.

— Хреново, — сказал он. Ему надо в часть. Дежурная машина будет через полтора часа. — А это кто такие? — он кивнул на окно, за которым была машина с будкой и высокой антенной.

— Соседи выехали на учения.

— А дневальный где?

— Уехал на обед.

— Говорят, сегодня морской окунь. Не знаешь?

Ильин не ответил. Своими глупыми расспросами Долгов мешал ему писать письмо.

— Не знаешь?

— Не знаю! — недовольно ответил он.

— Я люблю жареного морского окуня. Ты любишь?

Ильин опять не ответил. А Долгов лёг на топчан, свесив мокрые подошвы сапог.

Было слышно, как гудел от перегрузки калорифер.

«Перевод получил, — написал Ильин, — большое спасибо». Ему выслали двадцать рублей ко дню рождения. Его брательник Коля учился в восьмом классе. Мама сообщила, что он учится плохо. Ильин собирался пристыдить его, но никак не мог сформулировать предложение, чтобы прозвучало солидно.

Долгов вдруг засвистел.

— Вась, успокойся!

— Хочу и свищу.

— Мешаешь ведь. Все мысли путаешь!

— А мне делать нечего.

— Но я же письмо пишу!

— У каждого свои проблемы, — он улёгся удобней и смачно улыбнулся. — Глебову тоже не нравилось, когда я свистел. «При-кра-ти!» — кричал. Ему казалось, что это не к добру.

Он замолчал, но вдруг, спохватился, что его свобода ущемлена, и опять засвистел. Ильин молчал, как убитый. Раздосадованный этим обстоятельством, утомлённый собственным свистом, Долгов подошёл к нему и заглянул через плечо, — что он пишет?

— Чего надо?

— Устроил террор! — заорал Долгов. — То одно ему не нравится, то другое. Прямо хоть вешайся!

Он опять лёг на топчан и затих.

Ровный гул калорифера стал прерывистым.

— Морзянка, — лениво сказал Долгов.

— Похоже, — согласился Ильин и невольно посмотрел в окно, за которым была машина с будкой и высокой антенной.

— Да так оно и есть. «Я буква „ж“, я буква „ж“», — вот что передают.

— А это что такое?

— Позывные, наверное.

Было странно, как мог калорифер принимать сигнал?

— А откуда ты знаешь морзянку?

— Изучал.

— А сейчас, что передают?

— Цифры.

Раскаленный докрасна тэн калорифера вдруг звонко лопнул. Заискрило. Ильин отключил калорифер, позвонил в часть электрику Ермакову. Тот приехал на дежурной машине, заменил тэн, и подключил калорифер к нормальному напряжению.

Морзянка больше не принималась. Стало холодно. К вечеру окно опять затянуло тонкой корочкой льда.

10. ХОЗВЗВОД

Чтобы устранить неисправность, из-за которой не горело освещение хранилища, мне пришлось залезть на крышу. Было холодно, секло снегом. Мои руки быстро окоченели.

Я решил погреться у Кости в свинарнике. Его самого в подсобном помещении не было. Я с наслаждением приблизил руки к тёплому электрокамину.

За стенкой хрюкали свиньи.

Подсобка у Кости была маленькой: между обшарпанным столом и топчаном с изодранным грязным матрасом можно было прийти только боком.

На улице послышались шаги. Дверь с писклявым визгом открылась — вошёл хозяин свинарника Костя, кудрявый рыжий парень в ватной куртке, скользнул по мне хмурым взглядом, снял рукавицы, кинул их к камину. В подсобку хотел войти ещё кто-то. Костя посторонился. Вошёл Олег, водитель хлебовозки.

Костя сел на топчан и недовольно спросил меня:

— Ты зачем пришёл?

— Не видишь, — греюсь!

— А мы пришли поесть! — весело сказал Олег.

— Так в чём же дело? Доставайте!

— Ага, — Олег изобразил фальшивое несогласие. — Доставайте!

Костя вытащил из стола кусок сала. Олег нарезал душистого, мягкого хлеба. Сегодня утром он ездил на хлебозавод.

Сало было необыкновенно вкусным.

— Из дома прислали? — спросил я Костю.

— Сам сделал, — ответил тот с набитым ртом.

Олег уточняюще кивнул на стенку, за которой слышалось хрюканье.

Из мяса этих свиней делали по праздникам котлеты. Костя резал свиней, разделывал их туши и всегда мог «заныкать» себе кусочек.

— Ты это, — сказал Костя, — сделаешь мне дневной свет?

У меня валялся где-то запасной светильник.

— Сделаю.

— А то с этой, — он указал на лампу накаливания, — ничего не видно.

Эти два солдата из хозяйственного взвода были как бы из другого мира: не участвовали в жизни роды. Они не убирались в расположении, не убирали плац, не занимались строевой подготовкой. Никогда не ходили в наряды. Наш батальон состоял из двух неполных рот. Поэтому мы ходили в наряды через ночь.

Костя утром сразу уезжал на свинарник. Олег каждое утро ездил на хлебозавод и за другими продуктами. В роту они возвращались к вечерней проверке. Личного времени у них было хоть отбавляй. Они могли позволить себе уйти в самоволку. У них была гражданская одежда, спрятанная у Олега в гараже.

11. ДИРЕКТИВА

Командиром роты сообщил на вечерней проверке, что в ближайшую субботу будет организован двадцатикилометровый лыжный пробег. В строю послышался недоумённый говорок: зима заканчивалась, солдаты ещё ни разу не надевали лыжи. Всех шокировало, что надо пробежать сразу столько километров!

— Теперь эти пробеги и кроссы будут регулярными, — после отбоя уверенно сообщил ребятам штабной писарь Лодыгин.

— Почему это?

— Пришла директива об укреплении физической подготовки.

С приближением субботы нервозность в роте возрастала.

Земсков открыто хвастался, что придумал гениальный способ, как закосить от лыжного пробега, но не раскрывал подробностей. А собирался он намазать ноги зелёнкой, сказать ротному, что подхватил грибок и отпроситься в санчасть.

Штабной писарь Лодыгин тоже не собирался участвовать в пробеге, надеясь обмануть ротного, сказав ему о срочной работе в штабе. Подготавливая себя к ответственному разговору с командиром, он вживался в роль предельно занятого человека: ни с кем подчёркнуто не общался, как будто служил в другой части, вечно спешил куда-то.

Ильину затея с пробегом тоже не понравилась. Последний раз он ходил на лыжах на уроке физкультуры в школе. Он искренне надеялся, что пробег отменят. Например, хотя бы из-за погоды. Но погода стояла, как назло, нормальная.

— Мужики, не надо нервничать, — успокаивал Глебов. — Это всё фигня. Километров десять, едрёна корень, не спеша пройдём. А то и меньше. Сами посудите, кому это надо?

В субботу ранним утром серые густые тучи сыпали на землю влажный снег. Мягкий ветер кружил его, облеплял дома, деревья.

Лыжи привели в порядок накануне — очистили от пыли и паутины, отрегулировали крепления, подобрали палки.

— Могу поспорить с кем угодно, — в который раз говорил Глебов. — Пройдём километров десять, а то и меньше. Сами посудите, кому это надо?!

Две машины увезли их за двадцать километров от города. В город возвращались по хорошо утрамбованной лыжне.

Припорошенная снегом лыжня, проложенная через редкий кустарник, спускалась под крутым уклоном на обширное белое поле, тянулась вдоль шоссе и вновь пряталась в кустарник, за которым серел голый лес.

Ротный съехал с пригорка на поле, склонившись для скорости. Следом за ним — солдаты. Солдаты были в неудобных для бега длинных шинелях, в шапках-ушанках, с противогазами через плечо. Лыжи — широкие, тяжёлые, с примитивным креплением — металлическим упором с верхним ремешком и резинкой.

Ильин воспринял пробег без восторга, а теперь находил, что пробег ему нравится, видел в нём обычную прогулку на лыжах в зимний лес. Он чувствовал себя легко и свободно, с силой отталкивался палками, приседал на каждом спуске. Он мог бы прибавить ещё, но, приноравливаясь к общему ходу, сдерживал шаг. Его лицо разрумянилось. Он весело смотрел вокруг, подмечал, что снежинки тают на его шинели. Ему хотелось прибавить шаг, обогнать человек пять-десять.

Впереди него бежал писарь Лодыгин. Ему не удалось обмануть ротного насчёт работы в штабе. А Земсков осуществил свой гениальный план — обширно, «толстым слоем» намазал ноги зелёнкой, сказал ротному, что заразился грибком, и тот, поражённый видом ног подчинённого, освободил его от пробега.

Время от времени Лодыгин ругал Земскова, влажный липкий снег, тормозивший скольжение. Ильин вторил ему, как эхо.

— Земсков — слабак! — презрительно воскликнул Лодыгин.

— Симулянт! — согласился Ильин.

Незаметно говорливость солдат сменилось на невесёлое молчание: сказывалась усталость. Снег монотонно скрипел под лыжами. Кирзовые сапоги Ильина набухли от сырости. В легких словно застрял ком — не хватало воздуха. Учащённое дыхание пьянило голову. Ильин хмурился. Он по-прежнему чувствовал силу мышц, но душевный настрой у него был уже не тот. Сумка противогаза мешала работе рук, неудобно сползала на живот. Сумка и раньше мешала. Но он не обращал на это внимания. Теперь, с досадой заправляя сумку за спину, он ругался: «Скотина такая». Вдруг он почувствовал, что резинка крепления натёрла лодыжку. «Ах ты, скотина!» — поморщился он.

Ветер нёс белую мошку. Лыжня петляла в лесу и стрелой пролегала в поле. Особенно в поле было заметно, как растянулась рота. Чтобы кого-нибудь не потерять, ротный назначил Глебова замыкающим.

Проводив его взглядом, Ильин вспомнил, как он говорил, что лыжный пробег ограничится десятью километрами.

Ротный прибавил шаг. Ильин, не желая отставать, обогнал штабного писаря, ещё нескольких человек. Но быстро выдохнулся.

Вдруг создалось ощущение нереальности происходящего. Скрип снега стал тише. Он отставал от ребят. Всё чаще сбивался с ритма, хватал воздух ртом, тёр виски. Ему показалось диким, что он слабее некоторых. Даже работая на износ, он по-прежнему отставал. В бессилии подогнать себя, Ильин против воли мечтал, что ротный остановится передохнуть, и намечал — где: то у дальнего куста или дерева. Каждый раз, когда назначенное им место отдыха оставалось сзади, он отводил душу отборнейшими ругательствами.

Он чувствовал недомогание. На лоб давила непонятная тяжесть. Съехав с горки, он едва удержался на ослабевших ногах. Голова пошла кругом. Он уже чуть тащился. Внезапно он понял, что дальше идти без отдыха не сможет. Всё его существо воспротивилось этому. Тогда он успокоил себя мыслью о том, что как только отдохнёт, быстро наверстает упущенное.

Опершись на палки, он тоскливо наблюдал за уходящими вперёд товарищами. Вскоре его начали обходить отставшие ребята. Его ноги противно ослабли, натёртая резинкой крепления лодыжка саднила.

Ильин опять разогнал себя, но незаметно сбавил шаг и опять остановился. Тело обмякло, появилось чувство жажды и голода. Не хватало сил даже очистить лыжи от налипшего снега. Ребята давно обогнали его. Ему не догнать их. Он смирился с этим. Снег не утолял жажду, от него только першило в горле, и отекали мышцы. Ещё ему хотелось есть. Если бы он поел, то сразу бы воспрянул духом. Его рассуждения прервали скрип снега — кто-то нагонял его. Он обернулся и увидел штабного писаря Лодыгина.

— Отстал? — тот устало встал рядом.

— Отстал, — усмехнулся Ильин: вопрос Лодыгина ему показался глупым.

— А Земсков слабак, да?

— Слабак.

— Намазал ноги зелёнкой!

Тощие осины тянулись к небу голыми ветвями. По-прежнему сыпал снег. Опять послышался скрип снега, — из кустов показался Глебов.

— Отдыхаем? — спросил он.

— Как на курорте, — съязвил Лодыгин и уныло пошёл вперед. Вскоре он затерялся за деревьями.

Ильин тоже хотел пойти, но, сделав шаг, чуть не упал.

— Серёг, ты чего? — удивился Глебов.

— Лыжина не скользит!

— Сбей снег.

Он подпрыгнул, и тощие осины закружились вокруг него. Будто издалека донёсся слабый голос Глебова:

— Ну-ка, теперь попробуй.

Он попробовал и опять чуть не упал. Казалось, что снег сцементировался с лыжами. Он не без труда задрал лыжину:

— Посмотри, что у меня там.

Глебов удивлённо присвистнул:

— Конечно, не поедет, — и принялся сдирать прилипший снег.

Наконец они пошли. У Глебова поломался замок крепления, — выскочила резинка из зажима. Он сказал Ильину не ждать его: он справится без посторонней помощи.

…Боль натертой лодыжки почему-то не чувствовалась. Ильина это удивило. Почему-то не чувствовалась и всё. Никогда раньше он не испытывал такой дикой усталости, когда буквально каждый шаг давался с усилием воли. Он предположил, что с ним разыгралась какая-то неизвестная болезнь.

Хотелось есть. Он сорвал с куста веточку. Ему показалось, что веточка вкусная, но всё равно он выплюнул пережёванное.

После каждой остановки заставить себя двигаться становилось неимоверно трудно. Наконец он поклялся, что больше не позволит себе останавливаться. Но тело не слушалось. Шаг замедлялся против воли. Замедлялся и всё! Тогда, опустившись на корточки, он испустил вопль отчаяния. И вдруг увидел впереди в кустах недоумевающего Лодыгина. Он ожесточился и тут же обогнал, ехидно усмехнувшегося, писаря. А вскоре они оба, тяжело дыша, стояли рядом.

— Закурить бы, — печально говорил Лодыгин, рассеяно озираясь по сторонам. — Эх, закурить бы! У меня силы прибавились бы, честное слово.

Ильин думал только о еде, и когда писарь вспоминал о куреве, он вспоминал о куске хлеба.

— Покурить бы, — жаловался Лодыгин.

— Пожрать бы, — вырвалось у Ильина.

Послышался скрип снега, — их догонял Глебов.

Конечным пунктом пробега был стадион, который находился при въезде в город. Они ещё долго тащились до этого стадиона.

После пробега в части опять наладилось тихое существование — без потрясений.

12. ЧЕЛОВЕК ЗАМПОЛИТА

1

Итоговую проверку перенесли на другой день, и командир роты растерялся: чем занять солдат? Такого ещё не было, чтобы целая рота слонялась по части без дела. На работу выгонять было поздно. «В ленкомнату