Глава 2

Декабрь

– Вот и все! – с какой-то обреченностью объявляет мама.

Ее орехово-зеленые глаза влажно блестят, когда она окидывает взглядом контрольно-пропускной пункт на рейсы в США. Даже в это неподобающее время к нему стекаются целые полчища пассажиров, летящих к кому-то на праздники.

– Мам. – Перевожу на нее взгляд. – Я не умираю.

– Я знаю. Просто… – Она смахивает слезу своим свеженаманикюренным ногтем модного сейчас цвета клюквы. – Наконец-то понимаю, что означало выражение лица моей матери, когда я вот так же сказала ей, что переезжаю жить на Аляску. Наверное, мне стоит позвонить ей и извиниться.

Мое сердце колотится от предвкушения. С тех пор как я попрощалась с Джоной на этом самом месте после его неожиданного визита в Торонто, прошло четыре недели, пять дней и двенадцать минут.

А еще целая куча всяческих приготовлений: многочисленных бланков, подписей и непомерных пошлин для срочного продления моего американского паспорта; часов, проведенных в Интернете за изучением информации об Анкоридже; огромного количества вопросов и предостережений от моей матери: «Ты действительно уверена, что хочешь этого?», «А вдруг ему нужно твое наследство?» – что вызвало не одну грандиозную ссору; тщательно сформулированных психоаналитических бесед с Саймоном за его тайником с картофельным пюре быстрого приготовления о том, что мои чувства к Джоне могут быть остатком нашей глубокой связи, возникшей после смерти моего отца, и, если это так, то они не станут прочным фундаментом для начала совместной жизни.

И, конечно же, бесчисленных сообщений и телефонных звонков Джоне, пока я паковала вещи, строила планы и отсчитывала дни.

И вот я здесь – стою в международном аэропорту Пирсон в 5:17 утра, сжимая в руках телефон и три билета на три самолета, которые сократят расстояние в пять с половиной тысяч километров между мной и объятиями Джоны.

Потому что только так я смогу узнать, к чему все это сможет нас привести.

Что бы ты сказал о таком повороте событий, а, пап?

С тех пор как умер Рен Флетчер, прошло уже более трех месяцев, а я все еще продолжаю думать о нем каждый день. У меня до сих пор болит в груди при каждом воспоминании. До сих пор слезятся глаза, когда я листаю бессчетное количество фотографий, сделанных этим летом на Аляске. Мое горло все еще сжимается, когда я произношу его имя.

Подумать только, в июле он был для меня почти незнакомцем – человеком, отдалившимся от меня в мои четырнадцать лет, и не более чем далеким голосом в телефонной трубке до того – и все же нечаянно он сумел создать мне будущее на Аляске.

Джона был ему как сын. Так что папа был бы в восторге от новостей, я уверена.

– Сьюзан, нам действительно стоит поспешить на поезд до нашего терминала, – предупреждает Саймон с мягким британским акцентом, как у Хью Гранта, похлопывая ее по плечу и украдкой бросая взгляд в мою сторону. Мы все знали, что прощаться в аэропорту – не самая лучшая идея.

Однако это все же не помешало маме купить им билеты на острова Теркс и Кайкос с вылетом на двадцать минут позже моего, что просто гарантировало, что мы окажемся в этой ситуации.

Мама поправляет широкополую шляпу от солнца – слишком хрупкую, чтобы паковать ее в чемодан. Моя собственная шляпа, похожая на эту, – та, которую я по глупости надела в свой первый прилет на Аляску, – сейчас висит на вешалке в доме Джоны. Я оставила ее на память, а еще потому, что мне не хотелось лететь в ней обратно.

На этот раз я одета гораздо практичнее: легинсы, свободный удобный свитер и замшевые туристические ботинки, которые доставят массу хлопот на контроле, но в остальном идеально подходят для долгого путешествия.

– Мне бы хотелось, чтобы вы, ребята, пересмотрели свои планы на праздники, – бормочет мама.

– Уже слишком поздно что-то менять.

Сомневаюсь, что на двадцать третье декабря остались свободные места до Теркса. Особенно такие, которые стоят меньше пяти тысяч долларов за билет.

Однако я уверена, мама не теряет надежды, что в последнюю минуту все может поменяться. Но Джона не передумает, что в этом году ему необходимо быть с Агнес и Мейбл.

А я не передумаю, что мне необходимо быть с ним.

– Напишу тебе вечером, когда доберусь до Джоны, – обещаю я. Этот парень наконец-то провел себе Интернет.

– И позвони мне утром, когда проснешься.

– Да-да… – Я обвиваю руками мамины плечи и притягиваю ее к себе. – Счастливого пляжного Рождества.

Ее ответные объятия слишком свирепы для такой маленькой женщины. Она крепко прижимает меня к себе, и я ощущаю цветочные духи мамы, так подходящие флористу.

– Я буду молиться, чтобы до конца твоего перелета не начался снегопад, – шепчет она, и хрипотца в ее голосе заставляет узел в моем горле затянуться. – Передавай Джоне привет.

– Передам.

Я отстраняюсь от нее и перевожу взгляд на Саймона, который сейчас исполняет роль носильщика чемоданов и занят тем, что поминутно поправляет воротник своего зимнего пальто, несмотря на то, что лицо его раскраснелось от жары. С тех пор как я вернулась с Аляски в сентябре, все больше замечаю признаки его солидного возраста: морщинки на лбу и у рта, его дряблые руки, редкие седеющие волосы. Он был единственным отцом, на которого я могла положиться в течение двенадцати лет своей жизни. А теперь, когда я пережила боль от потери моего родного отца – человека, которого я снова научилась любить, – остро осознаю, что однажды мне придется пережить потерю и Саймона.

Но я надеюсь, что это случится только через много-много лет.

– Попробуй загореть, ладно? – дразню я. Саймон, без сомнения, проведет все дни на островах, прячась под самым большим зонтом, который только сможет отыскать, намазавшись солнцезащитным кремом с SPF под сотню и с полоской цинка на переносице для дополнительной защиты.

– Ты тоже.

Я смеюсь, когда он крепко обнимает меня.

– С ней все будет в порядке. Я не дам ей хандрить, – говорит Саймон так тихо, чтобы услышала только я. – Ты можешь оставаться на Аляске с Джоной до тех пор, пока это будет важно для тебя. Но помни: всегда есть местечко здесь, если вдруг поймешь, что тебе это нужно. Мы не будем ничего спрашивать. Ну… только если пару вопросов, – подмигивает он.

– Знаю. Спасибо.

У меня в животе трепещут бабочки, когда я взваливаю рюкзак на плечи, испытывая облегчение от того, что три моих чемодана со всем необходимым для выживания уже благополучно грузят на самолет до Чикаго.

– Что ж, до скорого? – А что еще можно сказать родителям в день своего переезда на противоположную часть континента?

Мама кивает и с трудом сглатывает, ее рука слепо тянется к руке Саймона.

– Я всего лишь на расстоянии телефонного звонка, СМС или Фейстайма, – заверяю я ее, и подошвы моих ботинок скользят по полированной плитке, когда я начинаю отходить. – Удачного вам полета.

– И тебе, – ободряюще улыбается Саймон.

Достав из сумочки свой недавно переоформленный американский паспорт, пробираюсь вперед, чтобы вручить его проверяющему с каменным выражением лица. Это мой первый раз за двадцать четыре года, когда лечу как гражданка США. Мужчина едва заглядывает в документ и протягивает обратно, кивая.

Оборачиваюсь в последний раз и вижу, как длинная рука Саймона обхватывает плечи моей матери, притягивая ее к себе. Она и близко не испытывала подобных эмоций, когда я уезжала на Аляску в прошлый раз. Но тогда это была временная поездка. Для моего отца. И для меня.

А сейчас…

Сейчас я переезжаю на Аляску. К Джоне.

Грубому суровому йети, который превратил мою жизнь в ад, которого всего несколько месяцев назад терпеть не могла и с которым мне через многое пришлось пройти.

Теперь я оставляю позади все, что было мне знакомо, ради того, чтобы быть с ним. Глубоко вздохнув, делаю шаг через раздвижную стеклянную дверь.

* * *

– Его уже отменили.

Пялюсь на красное слово, мигающее на экране напротив моего рейса в Бангор, который должен был вылететь из Анкориджа через четыре часа.

– Да, я видел. С прошлой ночи стоит жуткий снегопад. Сильнее, чем прогнозировали. На этом конце штата все уже заблокировано, – хрипловато отвечает Джона мне в ухо.

Выглядываю в окна, выходящие на взлетно-посадочные полосы. Не вижу ничего, кроме голубого неба, искрящегося белого снега и инея на подоконниках, свидетельствующего о морозе на улице.

– Но здесь нет снегопада.

– Ну, между тобой и этим апокалипсисом шестьсот пятьдесят километров и горный хребет.

Джона ранее упоминал о возможности «небольшого снега» в прогнозе. Однако он ни разу не использовал термин «апокалипсис».

– Как думаешь, есть ли шанс, что он ослабнет?

Мы решили, что будет куда проще и дешевле, если я воспользуюсь коммерческим рейсом, вместо того чтобы вынуждать Джону проделывать весь этот путь самому, чтобы забрать меня. Однако, учитывая ситуацию, может быть, он смог бы запрыгнуть в самолет и…

– Не при таком раскладе. Предположительно, снегопад продолжится до завтра.

– Завтра? – Чувствую, как поникают мои плечи. А я-то все радовалась, как гладко проходит мое путешествие. – Это отстой!

– Расслабься. Так уж здесь заведено. Ты привыкнешь к подобному.

– Не хочу привыкать, – надувшись, отвечаю я.

Три аэропорта, два самолета и одиннадцать часов пути… Чувствую, как разочарование одолевает меня. Отчаянно хочу увидеть Джону – больше всего на свете.

Он смеется.

– Ну… Будем надеяться, что твой самолет вылетит завтра.

Я в недоумении. Завтра – это двадцать четвертое. Если он не вылетит завтра, то…

– Боже мой! Я проведу Рождество одна в аэропорту!

– Не беги вперед паровоза. Все может измениться в один миг. Слушай, я заранее снял тебе комнату в домике вниз по дороге. Ничего особенного, но большинство гостиниц уже занято, ведь сейчас праздники. Я знаю владельцев, Криса и Андреа. Они милые люди. Найми челнок, чтобы добраться до них.

– Благодарю, – с покорностью отвечаю я.

– Не за что, Барби.

Улыбаюсь, несмотря на кислое настроение. Раньше терпеть не могла, когда он так меня называл.

– Ты уже отрастил бороду? – спрашиваю снова, однако Джона продолжает увиливать. Надеюсь, что да – никогда не думала, что буду этого хотеть.

– Придется тебе подождать и посмотреть самой. Давай. Забирай свои двадцать пять чемоданов с перевесом и поезжай к ним. Набери меня позже.

– Хорошо.

Прикусываю губу, сдерживая желание произнести те три коротких словечка, которые удержала в себе месяц назад в аэропорту и которые заглушаю теперь при каждом телефонном звонке, уговаривая себя, что не могу произнести их впервые, находясь за сотни километров от Джоны.

В глубине души просто боюсь, что он не испытывает ко мне того же. Во всяком случае пока. Знаю, что его чувства ко мне сильны, – иначе мы бы не затеяли все это. Но если Джону что-то и характеризует, так это его прямота и бесстрашие, и все же он еще не сказал, что любит меня. Данный факт заставляет меня думать, что, возможно, он еще и сам не уверен в своих чувствах.

А я не могу стать первой, кто произнесет признание.

– Ну, поболтаем позже?

Джона усмехается.

– Да, разумеется. Увидимся, Калла.

Направляясь к багажной карусели, изо всех сил стараюсь не волочить ноги по полу. К счастью, чемоданы с чикагского рейса уже выгружают на ленту. Я пока не вижу своих, а потому останавливаюсь неподалеку и жду, и мое разочарование от того, что застряла в Анкоридже на ночь, да еще и вдалеке от Джоны, весьма сказывается на моем настроении.

Тридцать минут спустя, уже после того как окончилась выдача и последние пассажиры разобрали свои вещи, добавляю в свой список «вещей, которые пошли не так, когда я переехала на Аляску», еще и пропавший багаж.

Когда-нибудь посмеюсь над этим… но это будет когда-нибудь потом.

Глава 3

– Почему Аляска против того, чтобы у меня была одежда? – Я принимаю бокал красного вина из рук официанта – мужчины в черной рубашке на пуговицах, с неухоженными каштановыми волосами, – с кивком благодарности, прижимая телефон плечом к уху.

– Ты выглядишь слишком хорошо без нее, – иронично отвечает Джона.

Мои щеки вспыхивают. Последний раз я оказалась без своего багажа благодаря ему и той крошечной жестяной банке, на которой Джона прилетел за мной, когда считал меня просто избалованной соплячкой, нуждающейся в уроке.

– Ты снова имеешь к этому какое-то отношение?

Он смеется.

– Хотел бы. Их куда-то перебросили?

– Судя по всему. Багаж, отправляющийся в Чикаго, перетасовали из-за какой-то заминки с перевесом. Мне сказали, что чемоданы отправят сегодня ночью и их первым же делом доставят завтра утром ко мне в отель.

Уж не знаю, верить ли им. Служащий аэропорта извинился, обещал возместить мои непомерные расходы, а затем предложил мне дорожный набор, состоящий из дешевой одноразовой зубной щетки и крошечного тюбика зубной пасты. К счастью, свои туалетные принадлежности и косметику положила в ручную кладь. С ними и пижамой, которую прикупила в «Волмарте» по дороге, эту ночь я переживу.

Но что меня беспокоит больше всего – так это рождественские подарки, которые упаковала в чемоданы.

– Что, если они не успеют прилететь вовремя? Мой рейс назначен на три.

Я провисела на телефоне с авиакомпанией два часа из своего гостиничного номера, чтобы заполучить это место.

– Не волнуйся. Одежда тебе не понадобится. По крайней мере, несколько дней точно.

Моя кровь бурлит от непроизнесенного обещания Джоны о том, что последует дальше, и его еще более хриплого, чем обычно, голоса.

Временами последний месяц казался просто бешеным из-за подготовки к моему переезду, но он затянулся. Мы прошли долгий путь от почти совместной жизни в недели, предшествующие смерти отца, до расставания в тот прохладный день в Анкоридже, когда не планировали продолжать наши отношения, и до воссоединения два месяца спустя во время четырехдневного визита Джоны к нам на выходные.

В моей спальне на третьем этаже, прямо над мамой и Саймоном.

Это не совсем благоприятствовало той близости, которой мы оба жаждали, тем не менее тогда мы предприняли все возможное. Однако это многомесячное ожидание закончилось для меня лишь непрекращающимся разочарованием.

Слышать подобные вещи от Джоны совсем не просто.

Просто дождаться не могу того момента, когда останусь с ним наедине.

Я делаю глоток вина.

– Снегопад еще не кончился?

– Еще не кончился. Как тебе отель?

Я понижаю голос до тихого шипения.

– Если не считать всех этих мертвых животных?

Стены холла оказались доверху увешаны медвежьими шкурами, оленьими головами и чучелами рыб всех возможных цветов и размеров, а еще в фойе обнаружилась люстра из разномастных оленьих рогов – собранных в лесу или добытых в результате убийств, – тусклый свет которой добавлял этому месту только большей жути.

– Рядом со стойкой регистрации стоит чертов водяной буйвол.

– Это мускусный бык.

– Да неважно. Этот дом – могильник диких животных.

– Ага, это их фишка. Андреа – таксидермист.

Мои глаза широко распахиваются.

– Так это она изготовила все эти штуки?

– И добыла большинство из них на охоте. Тебе стоит осмотреть их дом. Там в углу есть взрослый медведь гризли.

– Звучит восхитительно, – морщусь я, пытаясь представить себе женщину, которая находит удовольствие в потрошении животных и измерении их глазниц для подбора идеального размера стеклянных шариков. Что-то подсказывает мне, что обмениваться любимыми оттенками лака для ногтей мы не станем.

– Ты на Аляске. Стреляют и набивают шкуры здесь не только мужчины. Таков уж порядок вещей. Ты привыкнешь.

Вздыхаю. «Привыкнешь», кажется, теперь новая любимая фраза Джоны.

– До тех пор, пока ты не принесешь мне домой тушу и не попросишь меня разделать ее и приготовить.

Знаю, что Джона и сам охотится. Видела коллекцию винтовок и дробовиков в его сейфе. Просто еще не до конца уверена, как я к этому отношусь.

– Даже не мечтай. – Улавливаю улыбку в его голосе. – А ресторан уютный хотя бы?

– Ага, – признаю я.

Он отделан темными деревянными панелями и обогревается настоящим сложенным из камня сельским камином, полыхающим в соседнем углу. Окна выходят на замерзшее и покрытое снегом озеро Худ, полностью белое в тенях послеполуденного заката, если не считать разноцветных маленьких самолетиков с лыжами вместо колес. А на дальней стороне озера стоят скромные многоквартирные дома из коричневого кирпича. За ними вдалеке вырисовываются величественные силуэты гор с белыми шапками.

Осматриваю столики вокруг любопытным взглядом. Занята примерно треть зала. Сколько из этих людей застряли здесь так же, как я, ожидая, когда они доберутся куда-нибудь?

– Что закажешь?

– Не знаю. – Перелистываю страницы меню. В основном здесь подают обычную пабную еду, но есть и фирменное блюдо из ребрышек. – Море вина, чтобы утопить мои печали?

– Тогда садись за барную стойку. Крис должен быть где-то там.

Мой взгляд блуждает по длинной величественной стойке из темного ореха – самой причудливой вещи в этом месте – и натыкается на высокого мужчину с седыми жилистыми волосами.

– У него большие кустистые усы?

– Да, это он. Он подсядет тебе на уши на всю ночь. Спроси его о его хаски. Он владеет собачьей упряжкой, и их сын каждый год принимает участие в гонке Iditarod. И закажи бургер. Котлеты Андреа делает сама.

– Из настоящей говядины? – невинно задаю вопрос. Я усвоила прошлые уроки.

Джона усмехается. И не отвечает – это от моего внимания не ускользает.

– Тыквенный суп тоже хорош.

Морщусь.

– Ненавижу тыкву.

– Что? Неправда.

– Вообще-то правда. Меня от нее тошнит.

– Нет, не тошнит.

– Почему ты со мной споришь? Я говорю тошнит. То же самое касается свеклы.

Джона стонет в голос.

– Иисус. Ты такая же вредная, как был Рен.

Я ощущаю, как что-то сжимается в груди при упоминании отца, которого Джона знал лучше, чем когда-либо буду знать я.

– Ошибаешься. Он вообще не ел овощи. Я не ем только тыкву и свеклу. – После долгой паузы я прибавляю: – А еще капусту и грибы. И я ненавижу клубнику.

– Клубнику? Боже, на что я подписался? – В тоне Джоны звучит дразнящая нотка. – Ладно, Барби, выкладывай остальное. С чем еще предстоят сложности? Подожди, подожди… возьму блокнот. У меня ощущение, что список будет длинным.

Я представляю его растянувшимся на его диване в мешковатых джинсах, с закинутой за голову мускулистой рукой, в простой хлопчатобумажной рубашке, натянутой на широкую грудь, непроизвольно демонстрирующую множество твердых бугров, из которых состоит все его мускулистое тело.

«Сегодня вечером я должна была лежать на этом теле», – с горечью понимаю я.

– Дай подумать… – Я устраиваюсь поудобнее, закидываю ноги в туристических ботинках на стул напротив и ухмыляюсь. – Для начала волосатые несносные мужчины и дешевое пиво.

* * *

– Не-е-ет! – Я стону в подушку, когда внизу телевизионного экрана мелькает заголовок новостей, сообщающий о самом сильном снегопаде на юго-западе Аляски за последние почти пятьдесят лет. Это утверждение подкрепляется видео и фотографиями вчерашнего дня: со всех сторон валит снег, дороги занесло метровыми сугробами, под которыми погребены машины.

Хуже того, метеоролог, одетый в красную парку с меховой подкладкой, лицо которого скрыто под капюшоном, обещает, что, начиная с сегодняшнего утра, Анкоридж тоже настигнет непогода. Я проверяю свой рейс и вижу, что вылет уже задержан на час.

Поднявшись с кровати, иду к окну. Мои босые ноги холодит прохладный воздух, и это немного притупляет ноющую головную боль. Вчера вечером, последовав совету Джоны, перенесла вечеринку жалости к себе поближе к бару, чтобы поболтать с Крисом. Он оказался таким же милым, как и говорил Джона, хотя и немного неловким. Крис травил приевшиеся шутки о канадском акценте и нашей конной полиции. Около девяти вечера появилась Андреа. Она была совсем не такой, какой я себе представляла женщину, которая убивает животных и делает из них чучела. Ее лицо, напоминающее личико пикси, обрамляли пепельно-белые волосы, подстриженные бобом, а широкая улыбка излучала лишь теплоту и радушие.

Они напоили меня красным вином – несколько бокалов было за счет заведения – и пару часов развлекали рассказами о ее охотничьих подвигах и сумасшедших постояльцах, пока все мое тело не загудело, а живот не разболелся от смеха. А еще я получила приглашение на рождественский ужин, если вдруг застряну в Анкоридже.

Когда я, пошатываясь, добрела до своей комнаты, уже близилась полночь, однако заставила себя не спать и смотрела фильмы на своем компьютере почти до двух часов ночи в попытке настроить внутренние часы на четырехчасовой сдвиг во времени.

Утром все равно проснулась в шесть.

Отдернула штору и наткнулась на бескрайнюю черноту за окном – солнце еще не успело взойти. Несколько тусклых уличных фонарей, освещающих парковку, мало что сообщили мне о снегопаде. Если над нами и есть тучи, то их не увижу еще несколько часов.

Но, учитывая мою удачу, боюсь, что рождественский ужин я проведу с этими незнакомцами.

Спотыкаясь, возвращаюсь в постель, чтобы проверить, не пришел ли ответ на мое: «Ты уже проснулся? Насколько все плохо?», которое я отправила Джоне, как открыла глаза.

Приходит ответное сообщение: «Выглядит не очень. Еду в “Дикую Аляску”, чтобы помочь разобраться с царящим там хаосом».

Тяжко вздыхаю. Джона отказывается называть бывшую чартерную компанию моего отца как-то иначе, несмотря на то, что на их самолетах и маленьком терминале уже несколько недель красуется новый малиново-синий логотип «Аро». Это единственное заметное изменение на данный момент, сказал мне Джона. Новый владелец пока сосредоточился на том, чтобы разогнать бизнесовую часть. Только летом он планирует обновить офис и зону ожидания аэропорта.

К тому времени мы уже покинем Бангор, если, конечно, сможем найти подходящее местечко недалеко от Анкориджа. И если когда-нибудь этот снег перестанет идти.

Мое настроение падает настолько, что я рискую разреветься. Запиваю несколько таблеток «Адвила» водой и зарываюсь с головой под одеяло.

* * *

Тишину разрывает пронзительный звук гостиничного телефона, вырывающий меня из беспокойной полуденной дремы. Портье сообщает, что прибыл мой багаж. Испытываю облегчение на фоне общего разочарования. Однако длится оно недолго. Проверяю свой рейс и вижу, что его отложили еще на час. С другой стороны – его не отменили полностью. Пока что.

От Джоны сообщений больше нет, хотя я и не удивлена. От него всегда ничего не слышно, когда он работает. Тем не менее мое настроение это не улучшает. Как и мой урчащий желудок.

Однако есть сообщение от мамы: на селфи она и Саймон на пляже поднимают на камеру тост, улыбающиеся и белокожие, словно макароны.

Возможно, мне стоило послушать ее и отправиться на Теркс. Тогда мне бы не пришлось проводить Рождество под чучелом гризли, которое пялится на меня, пока я ем.

Отодвигаю эту кислую мысль в сторону и встаю: натягиваю вчерашнюю дорожную одежду, чищу зубы, собираю волосы в небрежный узел и подкрашиваю ресницы.

Забавно, что еще полгода назад, до того как Джона вторгся в мою жизнь, я бы ни за что не вышла из комнаты без полного макияжа. Тогда мой внешний вид казался мне гораздо более важным в великой схеме вещей, чем сейчас.

Распахиваю дверь, намереваясь раздобыть себе завтрак и заодно забрать свои вещи.

И задыхаюсь, глядя на прислонившуюся к стене высокую мужскую фигуру: мускулистое тело укутано в тяжелое клетчатое зимнее пальто поверх нескольких слоев флиса, а пепельно-русые волосы прикрыты черной шапочкой. Пронзительные льдисто-голубые глаза неотрывно смотрят на меня.

– Что ты здесь делаешь?! – восклицаю я, ощущая волны облегчения, пронизывающие мои конечности.

– А ты угадай, – отдается в моей груди хрипловатый голос Джоны.

Боже, как же мне не хватало слышать его вживую.

– Но я думала… буря…

– Выдалась передышка, и я воспользовался ей, летел так низко, как только мог, и молился, чтобы она продлилась чуть дольше.

Его взгляд скользит по моим волосам, носу, губам и задерживается там.

– Было ужасно?

– Может, ты уже подойдешь? – Он делает шаг ко мне.

Я ныряю в объятия Джоны, наслаждаясь ощущением его сильного тела, прижатого к моему, и его запахом – мятной жвачки и древесного мыла, – пока наши губы находят друг друга в приветственном поцелуе.

– Мой рейс отложен.

Джона обхватывает меня руками и притягивает к ближе к себе, царапая мою кожу щетиной, когда наклоняется, чтобы уткнуться лицом мне в шею. Он глубоко вдыхает…

– Я знаю. В аэропорту все вверх дном. Толпы людей пытаются успеть добраться к Рождеству.

Я закрываю глаза.

– Поверить не могу, что ты здесь.

Внезапно наше первое совместное Рождество в отеле с мертвыми животными уже не кажется мне таким ужасным.

– Разумеется, я здесь. Будто мог позволить тебе остаться одной на праздник.

– Значит, обратно я полечу с тобой?

– Обратно мы сегодня не полетим. – В голосе Джоны появляется какая-то нотка, которая заставляет меня подумать, что полет сюда через горы был намного хуже, чем он о нем говорит. А ведь когда дело касается полетов, Джона бесстрашен.

Часть меня хочет отчитать его – что, если бы он разбился? – но еще большая часть переполнена эмоциями от того, что Джона предпринял это рискованное путешествие сюда ради меня.

– Я люблю тебя, – выпаливаю я, не успев подумать.

Проходит несколько секунд, Джона отстраняется от меня на достаточное расстояние, чтобы встретиться со мной взглядом. В его глазах горит любопытство.

Затаиваю дыхание, внезапно испугавшись, что мне придется добавить и этот момент к растущему списку вещей, которые пошли не так во время переезда.

– Мне было интересно, сколько времени тебе понадобится, чтобы набраться смелости и сказать это. Особенно после того, как ты струсила в аэропорту. – Джона убирает с моего лица выбившуюся прядь волос. – Думал, придется ждать целую вечность.

Какое-то время стою с открытым ртом.

– Ты знал?

– Вы, Флетчеры, никогда не умели выражать свои чувства. – На его губах появляется мягкая лукавая улыбка. – Разумеется, я знал.

Закатываю глаза, даже несмотря на появившийся на моих щеках румянец. Не так я себе представляла этот момент: Джона укоряет меня за то, что я похожа на своего отца, в темном коридоре охотничьего домика где-то в Анкоридже.

– Что ж… круто.

Что еще я могу сказать, особенно если учесть, что он не ответил мне взаимностью.

Рот Джоны расплывается в идеальной белозубой улыбке.

– Ты милая, когда беззащитна.

Во мне вспыхивает возмущение.

– Знаешь что? Я беру свои слова назад.

– Не-а. Не берешь.

– Еще как беру. На самом деле сейчас я тебя просто ненавижу.

Пытаюсь вырваться из его рук, но они сжимаются сильнее, удерживая меня.

– Посмотри на меня, – мягко требует Джона.

Поднимаю взгляд после секундного нежелания. Его голубые глаза сурово смотрят на меня.

– Я не помню, каково это – не любить тебя, Калла.

Пульс в моих венах учащается.

Джона наклоняется и прижимается лбом к моему лбу.

– Не помню, каково это – проснуться и не подумать о тебе. Каждое утро в моей постели я первым делом тянусь, чтобы проверить, нет ли от тебя сообщения. Каждый вечер я ложусь спать раздраженным, потому что рядом со мной нет тебя. Потому что ты так далеко. Ты нужна мне так же, как полеты. Как мне нужен воздух Аляски. Больше, чем воздух Аляски.

– Вау. Это… – Сглатываю комок в горле, едва не уплывая в эйфорию от его нежного признания. Это куда лучше, чем просто выпалить: «Я тебя люблю».

Он сжимает ладонями мой подбородок.

– Ты была создана для меня. И я безумно люблю тебя, Калла Флетчер.

Его рот ловит мой в обманчиво мягком поцелуе, который грозит подкосить мои колени. Это вырывает из глубины моей души стон, и мучительное многомесячное ожидание ощущения губ Джоны на моих наконец заканчивается.

Цепляюсь за его предплечья для надежности, обхватывая их руками и наслаждаясь мощью. Я до боли хочу снова ощутить под кончиками пальцев его напряженные мышцы, гладкую кожу и мягкие волосы, почувствовать вес его тела, вдавливающий меня в матрас.

К моему животу, дразня, прижимается гребень его эрекции.

Нас спугивает покашливание. Мимо, смущенно улыбаясь, к своей тележке в дальнем конце коридора проходит горничная.

Киваю на открытую дверь своего номера позади нас.

– Может, нам стоит войти?

Потому что я в пяти секундах от того, чтобы расстегнуть пряжку его ремня, и уже неважно, увидит ли это кто-нибудь.

Джона делает шаг вперед, но затем останавливается, решительно мотая головой.

– Если мы хотим выбраться отсюда сегодня, то идти нужно уже сейчас. Циклон движется медленно, но он приближается.

Я хмурюсь.

– Мне показалось, ты сказал, что мы не полетим сегодня обратно.

– Нет, но здесь мы не останемся.

– Тогда куда мы?

– Повидаться с Сантой.

– Что?

– Ты мне доверяешь?

– Да, но…

– Тогда хватит болтать, собирайся и встречаемся в холле. Я выселю тебя из номера.

Он целомудренно чмокает мои губы в последний раз и уходит, насвистывая песенку «Рудольф, Красноносый Олень».

– Но мои чемоданы…

– Они у стойки регистрации! – кричит Джона через плечо, а затем громко добавляет: – Но я уже говорил, Барби, несколько дней одежда тебе не понадобится.

Мои щеки пылают, и я ищу взглядом горничную, которая стоит у своей тележки, опустив голову, и делает вид, что не слышала этого.

А потом спешу в комнату, чтобы собрать вещи.

Глава 4

– Я не вижу ни Санты, ни его эльфов.

Смотрю на домик в форме буквы А, примостившийся на самом краю линии деревьев, пока Джона кружит на нашем самолете над замерзшим озером. К нему ведет узкая тропинка, идущая через лес, соединяющаяся с другой, что змеится в море высоких и стройных вечнозеленых деревьев. Вот она уже больше похожа на дорогу, хотя я и не знаю, как часто ею пользуются.

– Ты просто разминулась с ним. – Джона ухмыляется и тычет большим пальцем в сторону последнего города, над которым мы пролетели.

И наконец-то меня осеняет.

– Северный полюс! Боже мой! – Меня захлестывает волна ностальгии. Поверить не могу, что не догадалась об этом раньше. – Папа всегда рассказывал, как он летал сюда. Я считала это самой крутой вещью на свете.

Это было в те времена, когда я знала его лицо только по фотографии и болтала по телефону без умолку, а он терпеливо слушал.

Ко мне через гарнитуру доносится грудной смех Джоны.

– Ага. Ну это не сам Северный полюс, но это город Норт-Пол, штат Аляска. Рождество здесь круглый год. А вдоль главной улицы у них стоят гигантские леденцовые палочки. Завтра можем взять снегоход, если хочешь и если будет нечем заняться. Он не так далеко. – Джона указывает на раскинувшиеся вдали домики, где в сумерках, в преддверии наступающей ночи зажигаются огни. – А впереди нас – Фэрбанкс. Второй по величине город на Аляске.

Джона больше ничего не проронил о том, куда направляемся, пока мы укладывали мои чемоданы на пассажирские сиденья. Однако, когда я сунула нос в грузовой отсек, в нем оказались его черный вещевой мешок, термосумка, коробка сушеной еды и несколько бутылей питьевой воды. Я донимала Джону расспросами все то время, пока мы обгоняли надвигающуюся непогоду, держа курс на северо-восток – через замерзшие равнины и над заснеженными зубчатыми хребтами внушительной горной цепи, достаточно высокой, чтобы нависающие вокруг тучи разошлись и пропустили солнечные лучи. И все же Джона упрямо молчал, забавляясь моим разочарованием, пока радиочастота просто гудела от болтовни других пилотов, диктующих свои координаты, погодные условия и отпускающих странные шутки.

В этот момент, когда солнце уже готово опуститься за горизонт в два тридцать пополудни, я смирилась с тем, что Джона завез меня на север дальше, чем когда-либо в своей жизни забиралась я сама.

Это теперь моя жизнь.

Пройдет ли когда-нибудь мой шок по этому поводу?

Я кутаюсь в теплую куртку, напрягая все тело и вжимая ноги в толстые зимние ботинки, пока Вероника – четырехместная «Цессна», в которой я провела так много времени, когда Джона возил нас с отцом на ежедневные экскурсии по Аляске, – кренится и безудержно трясется во время нашего снижения. И хотя я уже волнуюсь не так сильно, как в тот июльский день, когда в первый раз летала на маленьком самолете, несколько месяцев отсутствия полетов лишили меня части моей внезапно обнаружившейся тогда храбрости.

– Чей это дом?

– Джорджа и Бобби. Они собирались приехать сюда на Рождество, но у Джорджа случился приступ одного из этих его забавных предчувствий. – Джона бросает на меня многозначительный взгляд.

Джордж – это грузный пилот со Среднего Запада, известный тем, что часто отказывается от полетов из-за своих суеверных наклонностей.

– Потому они решили переждать снегопад и предложили нам воспользоваться их жилищем следующие три дня. Оно полностью укомплектовано для проживания.

– Это щедрое предложение с их стороны.

При мысли о трех днях наедине с Джоной у меня начинается головокружение. Самым большим промежутком времени, который мы когда-либо проводили абсолютно наедине, был тот полет в горы за парочкой туристов прошлым летом. Мы совершили посадку на ночь из-за сильного тумана и ветра и нашли убежище в «Хижине общественного приюта», так это называлось. Там не было ни водопровода, ни электричества – ничего, кроме одного спального мешка и вяленой мускусной крысы. И непреодолимого напряжения между нами, которое достигло точки кипения и которое невозможно было игнорировать дальше. Та ночь изменила все.

А еще это была последняя ночь, когда я тешила себя иллюзиями, что мой отец сможет пережить рак.

Джона ослабляет хватку на штурвале, чтобы сжать мое колено.

– Они рады, что ты оправилась.

– Это еще предстоит выяснить, – передразниваю я, прежде чем моя улыбка тает. – А как Агнес и Мейбл? Знаю, что ты хотел бы быть рядом с ними сейчас. Они расстроятся?

Мой отец проводил каждое рождественское утро, сидя на диване Агнес с кружкой кофе в руках и шашечной доской перед ним.

– Это Агги следила сегодня за метеорологическим радаром с четырех утра, надеясь застать перерыв, чтобы я полетел к тебе. Она не хотела, чтобы ты застряла в Анкоридже одна. Кроме того, на ужин они едут к Джорджу и Бобби. Там будет много кого из «Дикой Аляски».

– Звучит… восхитительно.

Я слишком долго винила компанию чартерных авиалиний моего отца в нашей разлуке. Ненавидела все, связанное с ней. И чтобы понять, что это не просто бизнес, не просто место для заработка денег, мне понадобилось лично приехать сюда. Мой отец и компания «Дикая Аляска» делали жизнь людей лучше. В ряде случаев – они спасали ее. И его сотрудники были для папы настоящей семьей. Мне до сих пор кажется неправильным, что я вот-вот унаследую деньги, полученные за продажу предприятия, которое так презирала раньше.

Я колеблюсь.

– Дом папы уже выставлен на продажу?

Отец был владельцем всех трех модульных домов на том участке дороги – своего, Агнес и Джоны. Они перешли к нему от моих бабушки и дедушки. Рен Флетчер не отличался быстротой и решительностью в действиях, однако последние недели своей жизни он активно заполнял всевозможные документы, чтобы в нужный момент всю собственность можно было передать другим лицам. Чтобы избежать всей этой муторной истории с завещанием, говорил он. Это облегчило всем жизнь: Джона смог претендовать на тот дом, который снимал, а два других получили в собственность Агнес и Мейбл, которые могли делать с этими домами все, что захотят.

– Еще нет. Весной. Агнес хочет дать нам шанс продать сначала наш дом, а это займет какое-то время. Пока что был только один заинтересовавшийся.

Замечаю, как он говорит «нам» и «наш», словно этот дом принадлежит и мне тоже, и мое сердце теплеет.

– Могу помочь ей сменить обои на кухне, если она захочет, – предлагаю я, хотя меня передергивает при одной только мысли о том, что придется соскребать все эти крякозябры.

Помню, когда мы только переехали, жилище Саймона тоже было оклеено обоями. Это был старый английский дом его родителей, который он у них выкупил. Примула – в ванной, яблони – на кухне, сирень – в столовой.

Даже не уверена, что моя мама распаковала свои чемоданы, прежде чем атаковала санузел металлическим шпателем. В конце концов они наняли специальных людей, которые разобрались со всем остальным, потому что, во-первых, это было слишком уж непосильной задачей для одного человека, а во-вторых, сомневаюсь, что Саймон оценил пренебрежительные комментарии моей матери о декораторском вкусе его родителей, пока она в гневе орудовала тем самым шпателем.

Но, разумеется, Агнес я помогу. Я бы сделала все для этой крошечной добродушной женщины, которая стала катализатором моего воссоединения с отцом и вообще причиной того, что я здесь с Джоной. Кроме того, что еще мне делать, пока Джона дорабатывает свой последний месяц в «Аро»?

Как странно будет снова оказаться в этом доме, разбирая все, что делало его домом моего отца. При этой мысли по спине пробегает дрожь беспокойства.

– Я тоже помогу, – рассеянно бормочет Джона, поскольку его пристальное внимание сосредоточено сейчас на заснеженном участке озера впереди нас.

– Оно ведь замерзло, верно? – уточняю я.

– Должно было.

– Должно было?

– Я надеюсь, что оно замерло.

Я бросаю на Джону встревоженный взгляд.

– Ты так шутишь, да?

– Нет. – Он ухмыляется. – Но именно поэтому мы вначале прощупаем его. В основном, чтобы проверить снег, но также и на предмет затопления.

Понятия не имею, что такое затопление озера, но сосредоточенный взгляд Джоны убеждает меня, что я не особо хочу донимать его вопросами прямо сейчас. Сижу тихо все то время, пока снижаемся, и чувствую, как на мгновение лыжи самолета на полном ходу чиркают по поверхности озера, прежде чем снова набираем высоту. Делаем круг, и, когда Джона смотрит на оставленные следы, бурча, что все в порядке, снова снижаемся.

Через несколько минут лыжи Вероники уже скользят по заснеженному озеру. Мы останавливаемся метрах в десяти от домика. В любой другой ситуации я бы забеспокоилась, не врежемся ли мы в него, но, по словам моего отца, Джона – один из лучших пилотов, и если кто и мог что-то понимать в этом, так это Рен Флетчер.

Джона наклоняется вперед, чтобы осмотреть местность через лобовое стекло.

– Миленько, правда?

– Словно рождественская открытка.

Два этажа домика из крашеной глины накрывает крутая крыша с большим козырьком – чтобы защитить деревянную дверь от стихии. С левой стороны торчит высокая труба, а пространство под настилом до отказа забито дровами для растопки.

Мне уже не терпится дождаться вечера, чтобы свернуться калачиком у огня.

Каждое из пяти окон и дверь украшают традиционные вечнозеленые венки с красными ленточками, и это определенно создает уютное рождественское настроение. На террасе со свисающими нитями цветных фонариков, натянутых по всей ширине дома, стоят повернутые к озеру два ярко-красных деревянных кресла, выглядывающие из-под слоя нетронутого снега.

И я уже собираюсь сказать, что дом просто идеален, пока не замечаю небольшую деревянную пристройку, притаившуюся в зарослях у деревьев позади, с вырезанной в двери луной. От этого неприятного сюрприза стону в голос.

– Да ладно тебе… Ты выше этого, – подначивает меня Джона, что еще больше раздражает. Он знает, насколько сильно я презираю уличные туалеты.

– Не-а. Ты привыкнешь, – бросаю я ему его любимую фразу. – Здесь же чертовски холодно! И темно уже, сколько, пятнадцать часов?

– Сейчас, скорее, двадцать минут восьмого.

– О, еще лучше!

Он смеется.

– В этом нет ничего страшного.

– Говорит парень, которому всего-то и нужно, что открыть дверь и расстегнуть штаны. А мне тем временем придется лезть через трехметровые сугробы в темноте – возможно, с волками и прочим дерьмом вокруг – и морозить свою голую задницу каждый раз, когда мне нужно будет в туалет!

– Там есть тепловая лампа.

Я бросаю на Джону неприязненный взгляд, чем вызываю его смех.

– А что, если я помогу размораживать твою задницу после?

– Да уж не сомневайся, – бурчу я.

– Боже, как мне не хватало твоего несносного поведения. – Его пальцы обвиваются вокруг моей шеи и мягко, игриво сжимают ее. – Пошли… Давай обживем это место.

* * *

– Ты можешь снять куртку и сапоги. Думаю, наконец-то стало достаточно тепло.

Джона подбрасывает еще одно полено в печку. Оранжевое свечение, исходящее от нее, разгорается сильнее.

Проверяю его утверждение. Когда мы впервые вошли в этот причудливый домик из сучковатой сосны, от нашего горячего дыхания в воздухе повисали облачка пара. Однако теперь, когда в печи пылает огонь, источающий тепло, остается лишь легкая зябкость.

Сбрасываю ботинки и стягиваю с себя парку, надевая вместо них красно-черную клетчатую фланелевую рубашку и шерстяные носки, что откопала в своем чемодане. С бокалом красного вина, который я налила после разгрузки наших запасов еды – в основном это снеки и заранее приготовленные угощения из морозильника Агнес, а также индюшачья грудка, готовая к отправке в маленькую пропановую печь, – устраиваюсь на футоне, стараясь не задеть масляную лампу, отбрасывающую тусклый, но теплый свет.

– Как часто ездят сюда Бобби и Джордж?

– На неделю или две летом и очень часто по выходным, когда заканчивается сезон. Как правило, с Рождества до Нового года они здесь. – Джона в последний раз поправляет кочергой горящие поленья и закрывает маленькую дверцу на щеколду. – Тут они собираются жить после выхода на пенсию. Когда обустроят дом, чтобы в нем можно было обитать комфортно круглый год.

– Круглый год? Я бы заскучала.

Мой любопытный взгляд скользит по интерьеру с симпатичными вещицами Бобби – вышитой подушкой, пастельной акварелью с изображением парящего над озером самолета, сувенирной табличкой с надписью об очаге и доме, – и все это очень похоже на ту кипучую кассиршу из продуктового магазина с едва уловимым алабамским акцентом, которую я помню.

Над нашими головами располагается крошечная мансарда, в которой помещается только двуспальная кровать и две узкие приставные тумбочки. Я с трудом могу представить себе Джорджа, крупного мужчину с подкрученными кверху усами, поднимающегося по этой лестнице ночью.

– Как они затащили туда всю эту мебель?

– С трудом, на тросах. Для этого они позвали меня.

Джона со стоном опускается на футон рядом со мной. Он не присаживался с тех самых пор, как его ботинки коснулись заснеженной земли несколько часов назад: разгружал и закреплял самолет, таскал дрова, заряжал и вешал ружье на стену, настраивал многочисленные источники энергии на пропане, масле, аккумуляторах и солнечных батареях, которые поддерживают эту хижину в жилом состоянии. И он уже говорит о том, чтобы нарубить побольше дров, а завтра отправиться на снегоходе за водой из городского колодца.

Я прислоняю свою гудящую от перелетов голову к его плечу, вдыхая аромат горящего дерева и впитывая окружающую нас тишину, нарушаемую лишь звуками потрескивающего огня. Даже и не вспомню, когда я была так довольна в последний раз.

– Было бы здорово иметь подобное место для побега.

Джона вскидывает брови.

– Даже с туалетом снаружи?

– Я бы приезжала сюда только летом.

Обнаружила, что здесь есть полноценный санузел, работающий в теплые месяцы, когда вода не замерзает в трубах.

– Моя маленькая принцесска, – дразнит Джона, и его рука ласково скользит по моему бедру. Но затем его голос становится более тихим, более серьезным. – У нас тоже может быть такое, когда мы устроимся. Дай нам несколько лет, чтобы обосноваться, а потом сможем присмотреть себе участок земли где-нибудь здесь, повыше и построить свой собственный дом.

– Такой же, как этот?

– Может, немного побольше. – Джона делает небольшую паузу. – Достаточно вместительный для нас и наших двенадцати детей.

– Только двенадцати? – усмехаюсь я, но в животе у меня все трепещет. – Как насчет того, чтобы попробовать сделать одного и посмотреть, как пойдет дальше?

Из всех вещей, что ценю в Джоне, на первом месте стоит его прямота. Она заставляет меня вести разговоры, которые в противном случае не состоялись бы вообще никогда, если бы я была предоставлена самой себе. Джона поднял тему детей впервые еще в Торонто. Почти в качестве контрольного теста, как подозреваю, потому что, когда я подтвердила, что, да, хочу детей когда-нибудь, его облегчение было заметно.

– По-моему, звучит неплохо.

Джона усаживает меня к себе на колени, чтобы я оказалась лицом к его лицу, а мои бедра обвили его талию. В его груди раздается глубокий рокот, когда его руки захватывают и очерчивают все мои изгибы – от бедер к талии, а от талии к груди – одним плавным движением.

Я перебираю пряди его пепельно-русых волос, и мое тело откликается на его желание. Моя грудь вздымается от нового уровня чувств к этому мужчине. Не собираюсь становиться матерью в ближайшее время, но то, что Джона так решительно настроен, так уверен и не боится этой мысли, неожиданно сексуально. Я и подумать не могла, что он может стать еще более притягательным.

Он ловко спускает фланелевую рубашку с моих рук, позволяя ей упасть на пол. Потом снимает мой свитер, оставляя меня в тонкой хлопковой рубашке. Я дрожу, несмотря на то, что уже не ощущаю холода.

– Как тебе то место? – спрашиваю я, гладя его широкие плечи, твердую грудь и рельефный живот.

Свое телосложение Джона объясняет норвежскими генами. И действительно, с тех пор как мы познакомились, я ни разу не замечала, чтобы он посещал спортзал. Так что, возможно, это правда.

– Какое место?

Его огрубевшие пальцы проникают под мою рубашку, скользят по спине и находят застежку бюстгальтера. Щелчок – и натяжение ткани ослабевает. По моему телу пробегает дрожь предвкушения. Джона отодвигает кружево в сторону и сжимает мою грудь гораздо нежнее, чем я ожидала от него.

– Объявление, которое я отправила тебе в субботу.

– Ты отправила мне объявление об аренде дома площадью в триста квадратных метров в Анкоридже, вплотную к «Волмарту».

Он поднимает мои руки вверх, затем стягивает рубашку через голову. И отбрасывает бюстгальтер, обнажая верхнюю часть моего тела и подставляя его прохладному ночному воздуху. Джона откидывается назад, словно любуясь моей наготой и размышляя, что он хочет сделать с ней в первую очередь. Моя грудь наливается, соски твердеют, а кровь приливает к самому центру.

– Он большой. И арендная плата вполне сносная. – Его взгляд перемещается к моим глазам. – Но в апреле мне исполняется тридцать два, Калла. Я больше не хочу что-то снимать, если на то нет необходимости. Давай поищем что-нибудь на продажу. Что-то, что нам подойдет идеально. Дом чуть поменьше, но с территорией побольше. И без «Волмарта» на заднем дворе.

Его руки скользят по моей спине, притягивая мое тело ближе к себе. Он наклоняется, чтобы лизнуть один из торчащих сосков, а затем берет его в рот и с силой сосет.

Я наслаждаюсь противоречивыми ощущениями от прикосновения его щетины – пройдет еще месяц, прежде чем я снова смогу назвать это бородой – и его влажного языка, однако в голове крутится множество разных мыслей. Джона уже как-то упоминал о покупке дома вместо аренды. Однако моя мама упорно настаивает на последнем варианте. Это гораздо менее долговечно, апеллировала она. Если у нас не получится, то разбираться придется с меньшим количеством сложностей. Легче будет собрать вещи и вернуться домой.

Так, как она когда-то сделала это.

Мама сказала, что всего лишь исполняет свой родительский долг, предупреждая меня о возможных подводных камнях до того, как я на них наткнусь.

Но я не она, и Джона уж точно совсем не похож на моего отца. Он хочет остепениться и завести детей – со мной. Нашими решениями не руководят случайные беременности.

То, что он так уверен в нас и нашем совместном будущем, придает мне смелости.

– Ладно. Я могу начать просматривать и объявления о продаже…

– Калла? – шепчет Джона, прижимаясь к моей коже, и его горячее дыхание вызывает у меня мурашки. Мне нравится, как звучит мое имя, произнесенное его низким, хрипловатым голосом.

– Да?

Джона смотрит на меня снизу вверх, и его взгляд неразборчив в слабом свете лампы. Я помню, как впервые увидела эти льдисто-голубые глаза – эту великолепную особенность, которую он прятал за солнцезащитными очками и язвительным характером.

– У нас есть все время мира, чтобы обсудить это. Но не сейчас же?

Он обхватывает мои бедра своими грубыми сильными руками и прижимает мое тело вплотную к своему тазу. Твердый признак его возбуждения невозможно не заметить.

– Если я не окажусь внутри тебя в ближайшие три минуты, я умру.

Я хихикаю, даже несмотря на то, что тело мое пылает жаром.

– И ты называешь меня драматичной.

– Я серьезно. Умру прямо здесь, в доме Джорджа. И этот суеверный ублюдок никогда больше не ступит сюда и ногой.

– Нам бы этого не хотелось, – отвечаю я с издевательской серьезностью и беру Джону за угловатую челюсть. Его лицо поразительно красиво, черты сильные и мужественные, и все же почти прекрасным его делают эти высокие скулы, пухлые полные губы и длинные ресницы.

Ухмылка Джоны вспыхивает злым умыслом.

– Нет. Не после того, как они были так щедры, одалживая нам это помещение.

– Точно. Самое меньшее, что мы можем сделать, это позаботиться о том, чтобы он смог сюда вернуться.

Я с игривой улыбкой прижимаюсь к Джоне бедрами, наклоняюсь к нему и дарю мягкий дразнящий поцелуй, обводя его нижнюю губу кончиком языка и проскальзывая им внутрь, чтобы насладиться ртом Джоны.

Его пальцы впиваются в мои бедра сильнее.

– Я не шутил насчет трех минут.

Визжу, когда он переворачивает меня на спину, растягивая на футоне. Его торопливые пальцы цепляются за резинку легинсов и трусиков, и он стягивает их, хищно рассматривая горячим взглядом каждый сантиметр моего тела, обнажаемый им в процессе. В считаные секунды с меня слетает оставшаяся одежда.

С жадным предвкушением наблюдаю, как Джона приподнимается и в рекордное время стягивает с себя все вещи. Его тело идеально – могучее и пропорциональное, а кожа золотисто-оливкового цвета, даже в непрекращающуюся зиму. Я все еще не решила, какая часть тела Джоны мне нравится больше всего: его широкие плечи, колоннообразная шея, место, где ключицы проступают у грудных мышц, или впечатляющий вырез таза, ведущий вниз к одной толстой и бархатистой на ощупь части тела, которая в данный момент тверда и настойчиво требует моего внимания.

Джона ныряет ко мне и накрывает мое маленькое тельце своим массивным, вжимаясь всем весом между моими бедрами.

– Я думал об этом моменте каждую минуту каждого дня весь последний месяц. – Его пальцы вплетаются в мои, когда он вытягивает мои руки над головой, прижимая их к матрасу.

Наши рты жадно находят друг друга, зубы стискивают и покусывают, языки мечутся, а губы покрываются синяками; мы пробуем друг друга и целуемся с отчаянным безрассудством.

– Три минуты уже прошло, – шепчу я, и все внутри меня напрягается от ожидания.

Я подаюсь бедрами ему навстречу, ища его твердый член и прижимаясь к нему вплотную, страстно желая снова ощутить его внутри себя.

Джона глубоко вонзается в меня одним-единственным толчком и испускает стон.

И мрачноватая тишина хижины наполняется пьянящими звуками нашего долгожданного воссоединения.

* * *

– Калла… Калла, вставай.

Я издаю стон, когда в плечо меня толкает рука.

– Серьезно, Калла, тебе нужно на это посмотреть.

– Сколько сейчас времени? – бурчу я, не желая открывать глаза.

– Почти час ночи.

Я издаю второй – более громкий и раздраженный – стон и натягиваю одеяло на голову. Когда мы задремали на футоне, было уже больше одиннадцати. Наши обнаженные тела, переплетенные друг с другом, не захотели подниматься на чердак по лестнице и остались здесь, у огня.

– По времени Торонто это пять утра. Если я встану, то уже не усну.

– Тебе и так это не грозит. Вставай.

Нотки возбуждения, звучащие в голосе Джоны, заставляют меня выглянуть из-под одеяла. Джона, должно быть, подкинул в огонь еще дров, потому как яркого света от печи достаточно, чтобы разглядеть его в темноте.

Он возвышается надо мной в одних трениках, низко висящих на бедрах и демонстрирующих пьянящую V-образную борозду его таза. Мои гормоны инстинктивно взвинчиваются, и я тянусь к нему, кончиками пальцев дотрагиваясь до его пупка, темной дорожки волос, ниже… пока не нащупываю ладонью вялый, но все еще впечатляющий член.

– Вернись в постель, а?

Джона усмехается, но уворачивается от моей руки. А потом бросает мне мои легинсы, клетчатую рубашку и берется за свою одежду.

– Позже. Мы идем на улицу.

– Ты меня разыгрываешь, да?

Я одеваюсь и плетусь за ним к двери, задерживаясь, чтобы сунуть ноги в ботинки и натянуть теплую куртку с перчатками. Стараюсь подчеркнуто заметно дрожать, пока следую за Джоной в этот пронизывающий холод, и шок от прикосновения его ледяных пальцев для моей щеки подобен пощечине.

Все мои жалобы вмиг рассеиваются, стоит мне увидеть мерцающие зелено-голубые огни, которые колышутся, скачут и танцуют в ясном ночном небе, освещая звездный купол над нами и замерзшее, покрытое снегом озеро внизу.

– Северное сияние! – восклицаю я, завороженная.

Выглядит так, словно небеса внезапно ожили.

Джона встает позади меня, обхватывая руками и окутывая мое тело своим теплом.

– Это одна из лучших обзорных точек в мире, чтобы увидеть его. – Он прижимается губами к моей щеке. – Вот почему я хотел привезти тебя сюда.

Ошеломленно наблюдаю за захватывающим световым шоу в небе.

– Оно видно круглый год?

Дома я не могла разглядеть даже звезд, поскольку городские огни слишком яркие.

– В ясную темную ночь – да. Есть большая вероятность увидеть его, особенно зимой. Но его нужно еще дождаться.

– Боже, это… невероятно! Я должна взять свой фотоаппарат…

– Нет. – Хватка Джоны усиливается, удерживая меня на месте. – Я привезу тебя сюда еще раз, и ты сможешь просидеть здесь хоть всю ночь, отмораживая задницу и делая миллион снимков. Обещаю. Но сегодня это только для нас с тобой. Это наш момент. – Он кладет свой подбородок мне на голову. – Первая ночь нашей совместной жизни.

Расслабляюсь в его объятиях.

– Все в курсе, что ты такой романтик?

– Заткнись. – Мое ухо щекочет его глубокий смех. – Я думал, тебе понравится.

– Я в восторге. – Обхватываю его руку своей. – Спасибо тебе.

Так вот что такое жизнь с Джоной? Он увезет меня в далекие дали и покажет мне кучу невообразимых чудес? То, о чем я даже понятия не имела, и то, о чем я, возможно, слышала когда-то, но никогда не знала, как отнесусь к этому сама?

Потому что если это так, то я никогда не смогу пресытиться этой новой жизнью с ним.

Руки Джоны крепко обнимают меня.

– Счастливого Рождества, Барби.

Я откидываю голову назад, чтобы поймать его губы своими.

– Счастливого Рождества, большой злой йети.

Глава 5

Январь

– Саймон так сильно обжег ступни, что его кожа покрылась волдырями. Ему пришлось лететь домой в гостиничных тапочках.

Я держу руку в перчатке перед собой, изучая сложный кристаллический узор снежинки, пока она не растаяла от моего тепла. Если это вообще возможно, учитывая, что сейчас настолько холодно, что у меня волосы в носу слипаются. По крайней мере, будет солнечно, пообещал мне Джона за утренним кофе.

– Мама заставила его воспользоваться инвалидной коляской в аэропорту. Сначала он с ней спорил, а потом устроил грандиозную сцену. Ну, насколько ее может устроить Саймон. А потом он вспомнил свою «острую и непреодолимую боль участи быть женатым на этой женщине» и поспешно сдался. – Имитирую британский акцент Саймона и смеюсь.

Я не жду никакого ответа, и все же ответная тишина оглушает меня.

– Саймон бы тебе понравился.

Мне удается проглотить вставший в горле ком и побороть угрожающий прилив эмоций. Давненько я не переживала потерю отца с такой силой, когда всего одна мысль или воспоминание – шутка, момент, улыбка – грозили перерасти в неконтролируемые слезы. Однако здесь, в Бангоре, рядом с его могилой, так близко к тому, что физически осталось от него в этом мире, его потеря ощущается все так же остро.

Я прижимаю подкашивающиеся ноги к груди, изучая строгий деревянный крест, на котором аккуратными черными буквами выведено «Рен Флетчер». На этом старом кладбище полно таких простых белых крестов, разбросанных без какой-либо определенной схемы: какие-то из них стоят прямо, свежеокрашенные и с разборчивыми именами, другие же покосились, краска облупилась, а их владельцы уже не поддаются никакой идентификации.

Дерево обвивают потрепанные и поблекшие шелковые цветы, проглядывающие из-под тяжелого снежного покрывала, где они пробудут до весенней уборки, пока их не заменят свежими.

Здесь нет помпезных памятников и дорогих склепов, чтобы похвастать достатком или выделить могилу среди остальных. На новом кладбище на другом конце города множество надгробий самых разных размеров, стилей и стоимости, но на этом – где покоятся первые поселенцы Бангора, похоронены мои бабушка, дедушка и спит вечным сном мой отец – могилы обрамлены лишь простыми белыми деревянными крестами, вне зависимости от того, мог ли себе позволить большее владелец участка. Это странно утешительная концепция, демонстрирующая солидарность с теми, кто так придерживается простоты существования на Аляске. И все же, когда я вижу это море заброшенных крестов, по спине каждый раз пробегает дрожь.

Делая медленные успокаивающие вдохи, закрываю глаза и представляю, что свернулась калачиком в старом плетеном кресле моей матери на крыльце отцовского дома, а папа тихо слушает меня, сидя в шатком кресле на лужайке рядом.

– Джона подарил мне на Рождество камуфлированную куртку. Можешь в это поверить? Я имею в виду, не милую стильную армейскую курточку, которую я купила бы себе сама. А большую, громоздкую, зелено-коричневую штуку с наклепками для охотников. – Морщусь. – А изнутри она флуоресцентного оранжевого цвета, и я могу выворачивать ее наизнанку. Чтобы никто не принял меня за животное и не подстрелил в лесу. – Качаю головой. – И я не могу понять, это очередная его шутка или он действительно думает, что она может мне понравиться.

Мы прилетели сюда, к голубым небесам и пронизывающему холодному ветру, двадцать восьмого числа. Насладились запоздалым рождественским ужином с Агнес и Мейбл, с последней свежевыловленной Мейбл курицей из курятника Уиттаморов и метровой елкой в горшке, приобретенной на субботнем рынке. Агнес сказала, что весной планирует высадить ее у себя на заднем дворе. А когда открыла громоздкую коробку и поняла, что в ней, каменное лицо Джоны никак не выдало его чувств, а я изо всех сил старалась выглядеть любезной, натягивая куртку. Уж не знаю, купился ли он, но с тех пор прошло уже четыре дня, а он так ни разу и не упомянул об этом.

– Не пойми меня неправильно, я ценю этот подарок, особенно от парня, который покупает себе одежду в местном продуктовом.

Именно поэтому моим подарком ему стали темные дизайнерские джинсы-трубы, которые не провисают на его заднице, и несколько ультрамягких футболок без какого-либо намека на клетку. Я потратила несколько дней в поисках идеальных подарков для Джоны, предварительно поручив Мейбл выяснить размеры его шеи и талии. И это, безусловно, самые красивые вещи в его шкафу.

– Полагаю, это практично, учитывая, что я живу на Аляске. И она выглядит ничего для охотничьей куртки, – хихикаю я. – А еще он подарил мне детскую книжку о защите дикой природы. А Мейбл и Агнес купили мне защитную куртку от комаров, аэрозоль для отпугивания медведей и колокольчик, чтобы я могла ходить на пробежки.

После дня, проведенного на острове Кадьяк с Джоной и моим отцом, и увиденных там гризли, свободно разгуливающих по реке, бегать там, где есть риск столкнуться с одним из них, я больше не собираюсь.

– Я распечатала Агнес календарь на двенадцать месяцев с йети, чтобы она повесила его в холле «Дикой Аляски». Фотография, где Джона рубит дрова возле лесной хижины, тоже там. Я даже попросила кое-кого придумать логотип с надписью: «Йети». В качестве шутки, но получилось довольно неплохо. Мы пытаемся убедить его назвать так новую чартерную компанию, но он упрямится. Но это звучит, а? «Йети». Ты уже забронировал себе полет в «Йети»? Думаю, это запоминающееся название. И Агнес со мной согласна. В общем, посоветовала ей повесить календарь уже после нашего переезда, чтобы Джона не смог его снять и спрятать.

Улыбаюсь, вспоминая выражение лица Джоны, когда Агнес открыла этот подарок, словно он был не уверен, чего ему хочется больше – поцеловать меня или задушить.

– Ты бы видел его, пап. Наверняка посмеялся бы.

Тем мягким мелодичным хихиканьем, которое возвращает меня к междугородним телефонным разговорам моего детства.

Внутри меня разгорается еще одна безудержная вспышка эмоций, и я сглатываю несколько раз, пытаясь сдержать слезы.

Поглубже закутываюсь в свою куртку – рождественский подарок Саймона, – когда на пустынной дороге появляется знакомый черный пикап, который медленно прокрадывается к воротам кладбища и останавливается там. Водитель выпрыгивает наружу, и его сапоги до колен со стуком касаются земли. Лицо человека скрыто от посторонних глаз капюшоном. Но мне не нужно видеть лицо, чтобы узнать маленькую фигурку, приближающуюся к крестам неторопливым шагом.

Я смотрю, как Агнес сворачивает в дальний левый угол, туда, где похоронен ее покойный муж – отец Мейбл, погибший в авиакатастрофе еще до рождения дочери.

Каково это должно быть для Агнес – навещать в этот Новый год не одного, а сразу двух мужчин, которых она любила? И все это всего в сорок три года.

– Ты знаешь, что Агнес продала свой грузовик тому твоему старому бухгалтеру? С тех пор она водит твою машину. Джона очень разозлился. Он никак не поймет, почему она так поступила. Наверное, ему приходится тяжелее, чем ей. – Я грустно улыбаюсь. – Хотя я могу ее понять. Он пахнет тобой.

Старой выцветшей тканью, с годами пропитанной табачным дымом.

Вчера обнаружила себя сидящей в нем, охваченной ностальгией по тому первому утру на Аляске, когда я застряла в доме и была вынуждена пробираться по болотистой растительности в своих замшевых семисантиметровых танкетках, чтобы попросить Джону подбросить меня до города.

– Я получаю водительские права. Мне нужно еще немного повозиться с теорией, но как только закончу, пойду сдавать письменный экзамен, а потом Джона поможет мне подготовиться к практическому тесту. Я получу их к нашему переезду в Анкоридж или сразу после него, и уже тогда куплю себе машину.

Адвокаты предполагают, что оформление документов на наследство моего отца завершится только через несколько месяцев, и тогда у меня будет достаточно средств, чтобы купить себе все, что я захочу, на деньги, вырученные от продажи «Дикой Аляски».

– Джона настаивает на грузовике. Мы поссорились после того, как я сказала, что присматриваюсь к «Мини Куперу». Этот йети до сих пор присылает мне всякие жуткие фотографии автокатастроф от столкновения с лосями. – Качаю головой. – Но не волнуйся. Независимо от того, что куплю, уверена, Джона внимательно проследит за тем, чтобы я освоилась за рулем.

При приближении Агнес снег под ее сапогами хрустит. В обтянутом перчаткой кулаке она держит букетик бледно-розовых шелковых лилий калла, чтобы пополнить запас тех, что оказались под снегом. Это были любимые цветы моего отца, как признался мне он однажды тихим вечером, в те последние свои недели, когда пытался научить меня играть в шашки.

– С Новым годом! – Ее приветствие звучит с акцентом, который, как я теперь уже знаю, характерен для уроженцев Аляски, особенно этой части штата. Мой отец говорил так же медленно и непринужденно, по-простому. – Хороший денек, чтобы навестить Рена.

– Правда, кажется, моя задница все равно примерзла, – шучу я, хотя облегающие черные лыжные штаны, которые надела вместе с термобельем, обеспечивают вполне достойную защиту.

– А как ноги?

Шевелю пальцами ног в своих новых белых зимних ботинках – «кроличьих сапожках». Так их здесь называют. Это еще один подарок от Агнес, и, по-видимому, обязательная вещь для любого жителя Аляски, выдерживающая температуры до минус пятидесяти градусов по Цельсию.

– Вспотели.

Сейчас не настолько холодно, чтобы пускать в ход всю артиллерию, но мне очень хотелось их испытать.

– Это хорошо. – Агнес приседает перед могилой моего отца, и ее мудрые, почти черные глаза долго взирают на крест. Она кивает в сторону самолетика, который я поставила рядом, когда пришла. – Миленький.

– Он показался мне похожим на Веронику. Подумала, что папе понравилось бы.

Купила его по Интернету и написала на его брюхе имя и даты жизни моего отца.

– Да. Думаю, ему бы понравилось. – Агнес кладет шелковые цветы по другую сторону и возится с ними до тех пор, пока все они не оказываются в вертикальном положении. – Это снегоход Джоны припаркован за оградой?

Мой взгляд устремляется на желто-черный Ski-Doo, который оставила в поле, за забором.

– Ага. Он научил меня водить его, так что теперь я могу самостоятельно передвигаться по городу.

– Посмотри на себя, – усмехается Агнес, сверкая слегка кривоватыми зубами. – Ты быстро осваиваешься здесь.

Если бы меня спросили год назад – да что там, даже полгода назад, – что буду делать на Новый год, то ни за что не предположила бы, что буду гонять по заснеженным равнинам Западной Аляски без сопровождения.

– Это гораздо веселее, чем думала, – признаюсь я. – И быстрее.

Мне пришлось сбрасывать скорость, поскольку неприкрытые щеки жгло холодным ветром.

– Так и есть. Но тебе лучше держаться подальше от реки, – предупреждает Агнес.

– Я уже прослушала лекцию об этом от Джоны.

Вчера мы провели полдня на реке Кускоквим, где он показывал мне отметки маршрутов, коим нужно следовать, и где в ноябре прошлого года поисково-спасательная служба выловила с помощью веревок и крюков тело того, кто решил «погонять по льду» – совершенно идиотская идея, которую я до сих не могу понять.