Волна

 

Нежно-бесстрастная,

Нежно-холодная,

Вечно подвластная,

Вечно свободная.

 

 

К берегу льнущая,

Томно-ревнивая,

В море бегущая,

Вольнолюбивая.

 

 

В бездне рожденная,

Смертью грозящая,

В небо влюбленная,

Тайной манящая.

 

 

Лживая, ясная,

Звучно-печальная,

Чуждо-прекрасная,

Близкая, дальная…

 

1895

Осенняя песня

 

Город закутан в осенние ризы.

Зданья теснятся ль громадой седой?

Мост изогнулся ль над тусклой водой?

Город закутан в туман светло-сизый.

Белые арки, навесы, шатры,

Дым неподвижный потухших костров.

Солнце – как месяц; как тучи – сады.

Гул отдаленной езды,

Гул отдаленный, туман и покой.

 

 

В час этот ранний иль поздний и смутный

Ветви без шума роняют листы,

Сердце без боли хоронит мечты

В час этот бледный и нежный и мутный.

Город закутан в забывчивый сон.

Не было солнца, лазури и дали.

Не было песен любви и печали,

Не было жизни, и нет похорон:

Город закутан в серебряный сон.

 

1896

Сонет

Над морем тишина. Вблизи и в отдаленьи,

Перед угрозой тьмы забыв раздор дневной,

Слилась пустыня вод с воздушною волной

В объятьи голубом, в безбрежном сновиденьи.

И столько кротости в их позднем примиреньи,

Что берег побежден небесной тишиной

И скалы замерли над синей глубиной,

Как эхо грустных слов, поющих о забвеньи.

И вот зажглась звезда. Быть может, там вдали

Она окружена немолчным ураганом,

Но, разделенная воздушным океаном,

Она – лишь робкий луч для дремлющей земли,

Лишь предвечерний знак,

лишь кроткое мерцанье,

Над темной тишиной лучистое молчанье.

1897

«О, этот бред сердечный и вечера…»

 

О, этот бред сердечный и вечера,

И вечер бесконечный, что был вчера.

 

 

И гул езды далекой, как дальний плеск,

И свечки одинокой печальный блеск.

 

 

И собственного тела мне чуждый вид,

И горечь без предела былых обид.

 

 

И страсти отблеск знойный из прежних лет,

И маятник спокойный, твердящий: нет.

 

 

И шепот укоризны кому-то вслед,

И сновиденье жизни, и жизни бред.

 

1901

Дмитрий Мережковский

У моря

 

Сквозь тучи солнце жжет,

                                         и душно пред грозой.

Тяжелый запах трав серебряно-зеленых

Смешался в воздухе со свежестью морской,

                                  С дыханьем волн соленых.

И шепчет грозные, невнятные слова

         Сердитый вал, с гранитом споря…

Зловещей бледностью покрылась синева

                                           Разгневанного моря.

 

 

О мощный Океан, прекрасен и угрюм,

Как плач непонятый великого поэта, —

Останется навек твой беспредельный шум

                                         Вопросом без ответа!

 

1889

Парки

 

Будь что будет – всё равно.

Парки дряхлые, прядите

Жизни спутанные нити,

Ты шуми, веретено.

 

 

Всё наскучило давно

Трем богиням, вещим пряхам:

Было прахом, будет прахом, —

Ты шуми, веретено.

 

 

Нити вечные судьбы

Тянут парки из кудели,

Без начала и без цели.

Не склоняют их мольбы,

 

 

Не пленяет красота:

Головой они качают,

Правду горькую вещают

Их поблекшие уста.

 

 

Мы же лгать обречены:

Роковым узлом от века

В слабом сердце человека

Правда с ложью сплетены.

 

 

Лишь уста открою – лгу,

Я рассечь узлов не смею,

А распутать не умею,

Покориться не могу.

 

 

Лгу, чтоб верить, чтобы жить,

И во лжи моей тоскую.

Пусть же петлю роковую,

Жизни спутанную нить,

 

 

Цепи рабства и любви,

Всё, пред чем я полон страхом,

Рассекут единым взмахом,

Парка, ножницы твои!

 

1892

Неуловимое

 

Всю жизнь искать я буду страстно,

И не найду, и не пойму,

Зачем люблю Его напрасно,

Зачем нет имени Ему.

 

 

Оно – в моей высокой мысли,

Оно – в тени плакучих ив,

Что над гробницею повисли,

Оно – в тиши родимых нив.

 

 

В словах любви, и в шуме сосен

И наяву, и в грезах сна,

В тебе, торжественная осень,

В тебе, печальная весна!

 

 

В страницах древних книг, в лазури,

В согретом матерью гнезде,

В молитвах детских дней и в буре,

Оно – везде, Оно – нигде.

 

 

Недостижимо, но сияет.

Едва найду, едва коснусь,

Неуловимо ускользает,

И я один, и я томлюсь.

 

 

И восстаю порой мятежно:

Хочу забыть, хочу уйти,

И вновь тоскую безнадежно, —

И знаю, нет к Нему пути.

 

1893

Голубое небо

 

Я людям чужд, и мало верю

Я добродетели земной:

Иною мерой жизнь я мерю,

Иной бесцельной красотой.

 

 

Я только верю в голубую

Недосягаемую твердь,

Всегда единую, простую

И непонятную, как смерть.

 

 

Над всем, что любит и страдает,

Дрожит, как лист в дыханье бурь,

Улыбкой вечною сияет

Неумолимая лазурь.

 

 

О небо, дай мне быть прекрасным,

К земле сходящим с высоты,

И лучезарным, и бесстрастным,

И всеобъемлющим, как ты.

 

1894

Ноябрь

 

Бледный месяц – на ущербе.

Воздух – звонок, мертв и чист.

И на голой, зябкой вербе

Шелестит увядший лист.

 

 

Замерзает, тяжелеет

В бездне тихого пруда,

И чернеет и густеет

Неподвижная вода.

 

 

Бледный месяц на ущербе

Умирающий лежит,

И на голой черной вербе

Луч холодный не дрожит.

 

 

Блещет небо, догорая,

Как волшебная земля,

Как потерянного рая

Недоступные поля.

 

24 ноября 1894

Темный ангел

 

О темный ангел одиночества,

                  Ты веешь вновь

И шепчешь вновь свои пророчества:

                  «Не верь в любовь!

 

 

Узнал ли голос мой таинственный?

                   О милый мой,

Я – ангел детства, друг единственный,

                   Всегда – с тобой.

 

 

Мой взор глубок, хотя не радостен.

                   Но не горюй:

Он будет холоден и сладостен,

                   Мой поцелуй,

 

 

Он веет вечною разлукою,

                   И в тишине

Тебя, как мать, я убаюкаю:

                   Ко мне, ко мне!»

 

 

И совершаются пророчества:

                   Темно вокруг.

О страшный ангел одиночества,

                    Последний друг,

 

 

Полны могильной безмятежностью

                   Твои шаги.

Кого люблю с бессмертной нежностью,

                   И те – враги!

 

1895

Двойная бездна

 

Не плачь о неземной отчизне

И помни: более того,

Что есть в твоей мгновенной жизни,

Не будет в смерти ничего.

 

 

И жизнь, как смерть, необычайна…

Есть в мире здешнем – мир иной.

Есть ужас тот же, та же тайна —

И в свете дня, как в тьме ночной.

 

 

И смерть и жизнь – родные бездны:

Они подобны и равны,

Друг другу чужды и любезны,

Одна в другой отражены.

 

 

Одна другую углубляет,

Как зеркало, а человек

Их съединяет, разделяет

Своею волею навек.

 

 

И зло, и благо – тайна гроба

И тайна жизни – два пути —

Ведут к единой цели оба.

И всё равно, куда идти.

 

 

Будь мудр – иного нет исхода.

Кто цепь последнюю расторг,

Тот знает, что в цепях свобода

И что в мучении – восторг.

 

 

Ты сам – свой Бог, ты сам свой ближний,

О, будь же собственным Творцом,

Будь бездной верхней, бездной нижней,

Своим началом и концом.

 

1901

Зинаида Гиппиус

Бессилье

 

Смотрю на море жадными очами,

К земле прикованный, на берегу…

Стою над пропастью – над небесами, —

И улететь к лазури не могу.

 

 

Не ведаю, восстать иль покориться,

Нет смелости ни умереть, ни жить…

Мне близок Бог – но не могу молиться,

Хочу любви – и не могу любить.

 

 

Я к солнцу, к солнцу руки простираю

И вижу полог бледных облаков…

Мне кажется, что истину я знаю —

И только для нее не знаю слов.

 

1893

Посвящение

 

Небеса унылы и низки,

Но я знаю – дух мой высок.

Мы с тобою так странно близки,

И каждый из нас одинок.

 

 

Беспощадна моя дорога.

Она меня к смерти ведет.

Но люблю я себя, как Бога, —

Любовь мою душу спасет.

 

 

Если я на пути устану,

Начну малодушно роптать,

Если я на себя восстану

И счастья осмелюсь желать, —

 

 

Не покинь меня без возврата

В туманные, трудные дни.

Умоляю, слабого брата

Утешь, пожалей, обмани.

 

 

Мы с тобою единственно близки,

Мы оба идем на восток.

Небеса злорадны и низки,

Но я верю – дух наш высок.

 

1894

Пыль

 

Моя душа во власти страха

И горькой жалости земной.

Напрасно я бегу от праха —

Я всюду с ним, и он со мной.

 

 

Мне в очи смотрит ночь нагая,

Унылая, как темный день.

Лишь тучи, низко набегая,

Дают ей мертвенную тень.

 

 

И ветер, встав на миг единый,

Дождем дохнул – и вмиг исчез.

Волокна серой паутины

Плывут и тянутся с небес.

 

 

Ползут, как дни земных событий,

Однообразны и мутны.

Но сеть из этих легких нитей

Тяжеле смертной пелены.

 

 

И в прахе душном, в дыме пыльном,

К последней гибели спеша,

Напрасно в ужасе бессильном

Оковы жизни рвет душа.

 

 

А капли тонкие по крыше

Едва стучат, как в робком сне.

Молю вас, капли, тише, тише…

О, тише плачьте обо мне!

 

1897

Электричество

 

Две нити вместе свиты,

Концы обнажены.

То «да» и «нет» не слиты,

Не слиты – сплетены.

Их темное сплетенье

И тесно, и мертво,

Но ждет их воскресенье,

И ждут они его.

Концов концы коснутся —

Другие «да» и «нет», —

И «да» и «нет» проснутся,

Сплетенные сольются,

И смерть их будет – Свет.

 

1901

Баллада

П. С. Соловьевой

 

Мостки есть в саду, на пруду, в камышах.

Там, под вечер, как-то, гуляя,

Я видел русалку. Сидит на мостках, —

Вся нежная, робкая, злая.

 

 

Я ближе подкрался. Но хрустнул сучок —

Она обернулась несмело,

В комочек вся съежилась,

                          сжалась, – прыжок —

И пеной растаяла белой.

 

 

Хожу на мостки я к ней каждую ночь.

Русалка со мною смелее:

Молчит – но сидит, не кидается прочь,

Сидит, на тумане белея.

 

 

Привык я с ней, белой, молчать напролет

Все долгие, бледные ночи.

Глядеть в тишину холодеющих вод

И в яркие, робкие очи.

 

 

И радость меж нею и мной родилась,

Безмерна, светла, как бездонность;

Со сладко-горячею грустью сплелась,

И стало ей имя – влюбленность.

 

 

Я – зверь для русалки, я с тленьем в крови.

И мне она кажется зверем…

Тем жгучей влюбленность: мы силу любви

Одной невозможностью мерим.

 

 

О, слишком – увы – много плоти на мне!

На ней – может быть – слишком мало…

И вот, мы горим в непонятном огне

Любви, никогда не бывалой.

 

 

Порой, над водой, чуть шуршат камыши,

Лепечут о счастье страданья…

И пламенно-чисты в полночной тиши, —

Таинственно-чисты, – свиданья.

 

 

Я радость мою не отдам никому;

Мы – вечно друг другу желанны,

И вечно любить нам дано, – потому,

Что здесь мы, любя, – неслиянны!

 

1903

Днем

 

Я ждал полета и бытия.

Но мертвый ястреб – душа моя.

Как мертвый ястреб, лежит в пыли,

Отдавшись тупо во власть земли.

Разбить не может ее оков

Тяжелый холод – земной покров.

Тяжелый холод в душе моей,

К земле я никну, сливаюсь с ней.

И оба мертвы – она и я.

Убитый ястреб – душа моя.

 

1904

Всё кругом

 

Страшное, грубое, липкое, грязное,

Жестко-тупое, всегда безобразное,

Медленно рвущее, мелко-нечестное,

Скользкое, стыдное, низкое, тесное,

Явно довольное, тайно-блудливое,

Плоско-смешное и тошно-трусливое,

Вязко, болотно и тинно застойное,

Жизни и смерти равно недостойное,

Рабское, хамское, гнойное, черное,

Изредка серое, в сером упорное,

Вечно лежачее, дьявольски косное,

Глупое, сохлое, сонное, злостное,

Трупно-холодное, жалко-ничтожное,

Непереносное, ложное, ложное!

 

 

Но жалоб не надо; что радости в плаче?

Мы знаем, мы знаем: всё будет иначе.

 

1904

Дождичек

 

О, веселый дождь осенний,

Вечный – завтра и вчера!

Всё беспечней, совершенней

Однозвучная игра.

 

 

Тучны, грязны и слезливы,

Оседают небеса.

Веселы и шепотливы

Дождевые голоса.

 

 

О гниеньи, разложеньи

Всё твердят – не устают,

О всеобщем разрушеньи,

Умирании поют.

 

 

О болезни одинокой,

О позоре и скорбях

Жизни нашей темноокой,

Где один властитель – Страх.

 

 

И, пророчествам внимая,

Тупо, медленно живу,

Равнодушно ожидая

Их свершенья наяву.

 

 

Помню, было слово: крылья…

Или брежу? Всё равно!

Без борьбы и без усилья

Опускаюсь я на дно.

 

1904

Крылатое

И. А. Бунину

 

В дыму зеленом ивы…

Камелии – бледны.

Нежданно торопливы

Шаги чужой весны.

 

 

Томленье, воскресанье

Фиалковых полей.

И бедное дыханье

Зацветших миндалей.

 

 

По зорям – всё краснее

Долинная река,

Воздушней Пиренеи,

Червонней облака.

 

 

И, средь небес горящих,

Как золото, желты —

Людей, в зарю летящих,

Певучие кресты.

 

Февраль 1912

Дни

 

Все дни изломаны, как преступлением,

Седого Времени заржавел ход.

И тело сковано оцепенением,

И сердце сдавлено, и кровь – как лёд.

 

 

Но знаю молнии: всё изменяется…

Во сне пророческом иль наяву?

Копье Архангела меня касается

Ожогом пламенным – и я живу.

 

 

Пусть на мгновение, – на полмгновения,

Одним касанием растоплен лёд…

Я верю в счастие освобождения,

В Любовь, прощение, в огонь – в полёт!

 

1918

Константин Бальмонт

«Я мечтою ловил уходящие тени…»

 

Я мечтою ловил уходящие тени,

Уходящие тени погасавшего дня,

Я на башню всходил, и дрожали ступени,

И дрожали ступени под ногой у меня.

 

 

И чем выше я шел, тем ясней рисовались,

Тем ясней рисовались очертанья вдали,

И какие-то звуки вдали раздавались,

Вкруг меня раздавались от Небес и Земли.

 

 

Чем я выше всходил, тем светлее сверкали,

Тем светлее сверкали выси дремлющих гор,

И сияньем прощальным как будто ласкали,

Словно нежно ласкали отуманенный взор.

 

 

И внизу подо мною уж ночь наступила,

Уже ночь наступила для уснувшей земли,

Для меня же блистало дневное светило,

Огневое светило догорало вдали.

 

 

Я узнал, как ловить уходящие тени,

Уходящие тени потускневшего дня,

И всё выше я шел, и дрожали ступени,

И дрожали ступени под ногой у меня.

 

1895

Лунный свет

Сонет

 

Когда Луна сверкнет во мгле ночной

Своим серпом, блистательным и нежным,

Моя душа стремится в мир иной,

Пленяясь всем далеким, всем безбрежным.

 

 

К лесам, к горам, к вершинам белоснежным

Я мчусь в мечтах; как будто дух больной,

Я бодрствую над миром безмятежным,

И сладко плачу, и дышу – Луной.

 

 

Впиваю это бледное сиянье,

Как эльф, качаюсь в сетке из лучей,

Я слушаю, как говорит молчанье.

 

 

Людей родных мне далеко страданье,

Чужда мне вся Земля с борьбой своей,

Я – облачко, я – ветерка дыханье.

 

1894

Погибший

Два отрывка из поэмы

1

 

Уж ночь. Калитка заперта.

Аллея длинная пуста.

 

 

Окован бледною Луной,

Весь парк уснул во мгле ночной.

 

 

Весь парк не шелохнет листом.

И заколдован старый дом.

 

 

Могильны окна, лишь одно

Мерцаньем свеч озарено.

 

 

Не спит – изгнанник средь людей, —

И мысли друг, – и враг страстей.

 

 

Он в час любви, объятий, снов

Читает книги мудрецов.

 

 

Он слышит, как плывет Луна,

Как дышит, шепчет тишина,

 

 

Он видит в мире мир иной,

И в нем живет он час ночной.

 

 

Тот мир – лишь в нем, и с ним умрет,

В том мире светоч он берет.

 

 

То беглый свет, то краткий свет,

Но для него забвенья нет.

 

2

 

Помогите! помогите! Я один в ночной

тиши. Целый мир ношу я в сердце,

               но со мною ни души.

 

 

Для чего кровавым потом обагряется

чело? Как мне тяжко! Как мне душно!

                   Вековое давит зло!

 

 

Помогите! помогите!

                 Но никто не внемлет мне.

Только звезды, улыбаясь,

                   чуть трепещут в вышине.

 

 

Только лик Луны мерцает, да в саду,

                           среди вершин,

Шепчет Ветер перелетный:

                  Ты один – один – один.

 

1895

«Горящий атом, я лечу…»

 

Горящий атом, я лечу

В пространствах – сердцу лишь известных,

Остановиться не хочу,

Покорный жгучему лучу,

Который жнет в полях небесных

Колосья мыслей золотых

И с неба зерна посылает,

И в этих зернах жизнь пылает,

Сверканье блесток молодых,

Огни для атомов мятежных,

Что мчатся, так же, как и я,

В туманной мгле пустынь безбрежных,

В бездонных сферах Бытия.

 

1895

Кинжальные слова

I will speak daggers.

Hamlet[3]

 

Я устал от нежных снов,

От восторгов этих цельных

Гармонических пиров

И напевов колыбельных.

Я хочу порвать лазурь

Успокоенных мечтаний.

Я хочу горящих зданий,

Я хочу кричащих бурь!

 

 

Упоение покоя —

Усыпление ума.

Пусть же вспыхнет море зноя,

Пусть же в сердце дрогнет тьма.

Я хочу иных бряцаний

Для моих иных пиров.

Я хочу кинжальных слов

И предсмертных восклицаний!

 

1899

Из цикла «В душах есть всё»

3

 

Мир должен быть оправдан весь,

Чтобы можно было жить!

Душою там, я сердцем – здесь.

А сердце как смирить?

Я узел должен видеть весь.

Но как распутать нить?

 

 

Едва в лесу я сделал шаг, —

Раздавлен муравей.

Я в мире всем невольный враг,

Всей жизнею своей,

И не могу не быть, – никак,

Вплоть до исхода дней.

 

 

Мое неделанье для всех

Покажется больным.

Проникновенный тихий смех

Развеется как дым.

А буду смел, – замучу тех,

Кому я был родным.

 

 

Пустынной полночью зимы

Я слышу вой волков,

Среди могильной душной тьмы

Хрипенье стариков,

Гнилые хохоты чумы,

Кровавый бой врагов. —

 

 

Забытый раненый солдат,

И стая хищных птиц,

Отца косой на сына взгляд,

Развратный гул столиц,

Толпы глупцов, безумный ряд

Животно-мерзких лиц. —

 

 

И что же? Я ли создал их?

Или они меня?

Поэт ли я, сложивший стих,

Или побег от пня?

Кто демон низостей моих

И моего огня?

 

 

От этих ти́гровых страстей,

Змеиных чувств и дум, —

Как стук кладбищенских костей

В душе зловещий шум, —

И я бегу, бегу людей,

Среди людей – самум [4].

 

1899

Безглагольность

 

Есть в русской природе усталая нежность,

Безмолвная боль затаенной печали,

Безвыходность горя,

                           безгласность, безбрежность,

Холодная высь, уходящие дали.

 

 

Приди на рассвете на склон косогора, —

Над зябкой рекою дымится прохлада,

Чернеет громада застывшего бора,

И сердцу так больно, и сердце не радо.

 

 

Недвижный камыш. Не трепещет осока.

Глубокая тишь. Безглагольность покоя.

Луга убегают далёко-далёко.

Во всём утомленье – глухое, немое.

 

 

Войди на закате, как в свежие волны,

В прохладную глушь деревенского сада, —

Деревья так сумрачно-странно-безмолвны,

И сердцу так грустно, и сердце не радо.

 

 

Как будто душа о желанном просила,

И сделали ей незаслуженно больно.

И сердце простило, но сердце застыло,

И плачет, и плачет, и плачет невольно.

 

1900

«Я – изысканность русской…»

 

Я – изысканность русской

медлительной речи,

Предо мною другие поэты – предтечи,

Я впервые открыл в этой речи уклоны,

Перепевные, гневные, нежные звоны.

 

 

Я – внезапный излом,

Я – играющий гром,

Я – прозрачный ручей,

Я – для всех и ничей.

 

 

Переплеск многопенный,

разорванно-слитный,

Самоцветные камни земли

самобытной,

Переклички лесные зеленого мая —

Всё пойму, всё возьму, у других

отнимая.

 

 

Вечно юный, как сон,

Сильный тем, что влюблен

И в себя и в других,

Я – изысканный стих.

 

1901

«Я в этот мир пришел…»

 

Я в этот мир пришел,

                                    чтоб видеть Солнце

И синий кругозор.

Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце

И выси гор.

 

 

Я в этот мир пришел,

                              чтоб видеть Море

И пышный цвет долин.

Я заключил миры в едином взоре,

Я властелин.

 

 

Я победил холодное забвенье,

Создав мечту мою.

Я каждый миг исполнен откровенья,

Всегда пою.

 

 

Мою мечту страданья пробудили,

Но я любим за то.

Кто равен мне в моей певучей силе?

Никто, никто.

 

 

Я в этот мир пришел,

                           чтоб видеть Солнце,

А если день погас,

Я буду петь… Я буду петь о Солнце

В предсмертный час!

 

1902

Глаза

 

Когда я к другому в упор подхожу,

Я знаю: нам общее нечто дано.

И я напряженно и зорко гляжу,

Туда, на глубокое дно.

 

 

И вижу я много задавленных слов,

Убийств, совершенных в зловещей тиши,

Обрывов, провалов, огня, облаков,

Безумства несытой души.

 

 

Я вижу, я помню, я тайно дрожу,

Я знаю, откуда приходит гроза.

И если другому в глаза я гляжу,

Он вдруг закрывает глаза.

 

1903

Человек

 

Весь человек есть линия волны.

Ток крови в руслах жил, как по ложбинам.

Строенье губ, бровей, зрачок с орлиным

Полетом к Солнцу. Волны. Струи. Сны.

 

 

Мы влагой и огнем воплощены.

И нашу мысль всегда влечет к глубинам.

И тот же знак ведет нас по вершинам.

Нам любо знать опасность крутизны.

 

 

От Солнца мы, но мы из Океана.

Индийский сон. На влаге мировой,

На вечном мигу лик являя свой, —

 

 

С зарей, велящей просыпаться рано,

Раскрылся чашей лотос голубой.

И бог в цветке. А жизнь цветка медвяна.

 

1917

Злая сказка

 

Слева тянется кровавая рука.

Приходи ко мне, и будет жизнь легка.

Слева тянется проклятой сказки ложь.

Приходи, от Сатаны ты не уйдешь.

 

 

Справа светятся обманно огоньки.

Справа нет тебе ни зова, ни руки.

Лишь один завет: Налево ни чуть-чуть.

И кладут тебе булыжники на грудь.

 

 

О, предтечи светлоокие мои,

Было легче вам в стесненном житии.

Раньше было всё во всём начистоту.

А теперь из пыли платье я плету.

 

 

У меня в моих протянутых руках

Лишь крутящийся дорожный серый прах.

И не Солнцем зажигаются зрачки,

А одним недоумением тоски.

 

 

Я ни вправо, я ни влево не пойду.

Я лишь веха для блуждающих в бреду.

Мир звериный захватил всю землю вплоть.

Только птица пропоет, что жив Господь.

 

21 мая 1921

Валерий Брюсов

Предчувствие

 

Моя любовь – палящий полдень Явы,

Как сон разлит смертельный аромат,

Там ящеры, зрачки прикрыв, лежат,

Здесь по стволам свиваются удавы.

 

 

И ты вошла в неумолимый сад

Для отдыха, для сладостной забавы?

Цветы дрожат, сильнее дышат травы,

Чарует всё, всё выдыхает яд.

 

 

Идем: я здесь! Мы будем наслаждаться, —

Играть, блуждать, в венках из орхидей,

Тела сплетать, как пара жадных змей!

 

 

День проскользнет. Глаза твои смежатся.

То будет смерть. – И саваном лиан

Я обовью твой неподвижный стан.

 

25 ноября 1894

Творчество

 

Тень несозданных созданий

Колыхается во сне,

Словно лопасти латаний

На эмалевой стене.

 

 

Фиолетовые руки

На эмалевой стене

Полусонно чертят звуки

В звонко-звучной тишине.

 

 

И прозрачные киоски [5]1,

В звонко-звучной тишине,

Вырастают, словно блестки,

При лазоревой луне.

 

 

Всходит месяц обнаженный

При лазоревой луне…

Звуки реют полусонно,

Звуки ластятся ко мне.

 

 

Тайны созданных созданий

С лаской ластятся ко мне,

И трепещет тень латаний

На эмалевой стене.

 

1 марта 1895

Из цикл А «Méditations»

IV

 

Свиваются бледные тени

Видения ночи беззвездной,

И молча над сумрачной бездной

Качаются наши ступени.

 

 

Друзья! Мы спустились до края!

Стоим над разверзнутой бездной —

Мы, путники ночи беззвездной,

Искатели смутного рая.

 

 

Мы верили нашей дороге,

Мечтались нам отблески рая…

И вот – неподвижны – у края

Стоим мы в стыде и тревоге.

 

 

Неверное только движенье,

Хоть шаг по заветной дороге, —

И нет ни стыда, ни тревоги,

И вечно, и вечно паденье!

 

 

Качается лестница тише,

Мерцает звезда на мгновенье,

Послышится ль голос спасенья:

Откуда – из бездны иль свыше?

 

1895

«Люблю вечерний свет, и первые огни…»

 

Люблю вечерний свет, и первые огни,

И небо бледное, где звезд еще не видно.

Как странен взор людей в медлительной тени,

Им на меня глядеть не страшно и не стыдно.

 

 

И я с людьми как брат, я всё прощаю им,

Печальным, вдумчивым,

                                  идущим в тихой смене,

За то, что вместе мы на грани снов скользим,

За то, что и они, как я, – причастны тени.

 

4–5 октября 1899

Раб

 

Я – раб, и был рабом покорным

Прекраснейшей из всех цариц.

Пред взором, пламенным и черным,

Я молча повергался ниц.

 

 

Я лобызал следы сандалий

На влажном утреннем песке.

Меня мечтанья опьяняли,

Когда царица шла к реке.

 

 

И раз – мой взор, сухой и страстный,

Я удержать в пыли не мог,

И он скользнул к лицу прекрасной

И очи бегло ей обжег…

 

 

И вздрогнула она от гнева,

Казнь – оскорбителям святынь!

И вдаль пошла – среди напева

За ней толпившихся рабынь.

 

 

И в ту же ночь я был прикован

У ложа царского, как пес.

И весь дрожал я, очарован

Предчувствием безвестных грез.

 

 

Она вошла стопой неспешной,

Как только жрицы входят в храм,

Такой прекрасной и безгрешной,

Что было тягостно очам.

 

 

И падали ее одежды

До ткани, бывшей на груди…

И в ужасе сомкнул я вежды…

Но голос мне шепнул: гляди!

 

 

И юноша скользнул к постели.

Она, покорная, ждала…

Лампад светильни прошипели,

Настала тишина и мгла.

 

 

И было всё на бред похоже!

Я был свидетель чар ночных,

Всего, что тайно кроет ложе,

Их содроганий, стонов их.

 

 

Я утром увидал их – рядом!

Еще дрожащих в смене грез!

И вплоть до дня впивался взглядом, —

Прикован к ложу их, как пес.

 

 

Вот сослан я в каменоломню,

Дроблю гранит, стирая кровь.

Но эту ночь я помню! помню!

О, если б пережить всё – вновь!

 

Ноябрь 1900

Кинжал

Иль никогда на голос мщенья

Из золотых ножон не вырвешь свой

клинок…

М. Лермонтов

 

Из ножен вырван он и блещет вам в глаза,

Как и в былые дни, отточенный и острый.

Поэт всегда с людьми, когда шумит гроза,

И песня с бурей вечно сестры.

 

 

Когда не видел я ни дерзости, ни сил,

Когда все под ярмом клонили молча выи,

Я уходил в страну молчанья и могил,

В века, загадочно былые.

 

 

Как ненавидел я всей этой жизни строй,

Позорно-мелочный, неправый, некрасивый,

Но я на зов к борьбе лишь хохотал порой,

Не веря в робкие призывы.

 

 

Но чуть заслышал я заветный зов трубы,

Едва раскинулись огнистые знамена,

Я – отзыв вам кричу, я – песенник борьбы,

Я вторю грому с небосклона.

 

 

Кинжал поэзии! Кровавый молний свет,

Как прежде, пробежал по этой верной стали,

И снова я с людьми, – затем, что я поэт.

Затем, что молнии сверкали.

 

1903

Из цикла «Картины. На улице»

X. На скачках

 

Люблю безумное стремленье

К столбу летящих лошадей,

Их равномерное храпенье

И трепет вытянутых шей.

 

 

Когда в начале свежи силы,

Под шум о землю бьющих ног,

Люблю задержанной кобылы

Уверенный, упругий скок.

 

 

Люблю я пестрые камзолы,

В случайный сбитые букет,

И финиш, ярый и тяжелый,

Где миг колеблет «да» и «нет».

 

 

Когда счастливец на прямую

Выходит, всех опередив,

Я с ним победу торжествую,

Его понятен мне порыв!

 

 

Быть первым, вольно одиноким!

И видеть, что близка мечта,

И слышать отзвуком далеким

Удары ног и щёлк хлыста!

 

1903