Оглавление

Увидеть
Вадим Громов

— Ты, ур-р-рода кусок! Хрен ли тут свою колымагу раскорячил? Люди через тебя перелетать должны, что ли?! Газуй отсюда, кому сказал!

Слышимость, благодаря открытой форточке, была отличнейшая, добавляя ощущениям прильнувшей к окну Раисы Ильиничны дополнительную остроту. С обзором тоже имелся полный порядок: второй этаж, ясный день, никаких черёмух-рябин или кустов сирени в палисаднике…

«16.05». «П629ЛА». Женщина быстро и разборчиво вписала шариковой ручкой сегодняшнее число и номер стоящего у подъезда «Шевроле» в «Журнал наблюдений» — толстую тетрадь в клетку. Добавила в скобках: «такси». Привычно мазнула взглядом по стоящему на подоконнике будильнику, проставила рядом с номером время: «11—21».

Сглотнула слюну, поморщилась. Поспешно сделала глоток начинающего остывать чая с мёдом. Непонятно с какого недуга припухшее горло беспокоило с самого утра. Полоскание и чай принесли некоторое облегчение, и Раиса Ильинична надеялась, что обойдётся без визита в поликлинику.

Опять вернулась к записи. Следующими в строчке появились имя-фамилия.

«Антон Бигачёв».

— Э-э, дятел! — сосед Раисы Ильиничны, чьё имя только что появилось в «журнале наблюдений», покачнулся, но удержал равновесие и звучно приложил ладонью по капоту серого хэтчбека с жёлтым фонарём на крыше. Движение вышло размашисто-нечётким, пьяным. — Чё ты там рыло кривожопишь? А-а?!

Дверь с водительской стороны резко открылась, из салона поспешно выбрался светловолосый, невысокий и плечистый парень в чёрном спортивном костюме. Таксист был чуть моложе Бигачёва, лет двадцати пяти. Раиса Ильинична поправила очки и напряжённо сощурилась, предчувствуя — добром это всё не кончится.

— От машины убрался, синюга… — светловолосый набычился и замер в двух шагах от худого высоченного Антона. — Вали по-хорошему. Ну?

Бигачёв картинно всплеснул руками:

— Ёптынский прыщ! Ты меня бить принюхиваешься? Драндулетом своим всё перегородил, никому не пройти. А мне по морде?! А-а-абалдеть, три дня пердеть… Сам не ссышь огрести? Я таких, как ты, на зоне…

— Считаю до трёх, — перебил его таксист. — Раз…

С точки зрения Раисы Ильиничны, Бигачёв был неправ. Стоящая метрах в десяти от подъезда машина никому не мешала. Антон, как пить дать искал, к кому бы прицепиться и помахать кулаками. Паскудной личностью был соседушка, чего уж там… Годичный срок за «хулиганку», закончившийся около трёх месяцев назад, любовь к спиртному и патологическое неумение жить без «приключений». Вроде того, что назревало сейчас под окном Раисы Ильиничны.

— Да хоть десять! — ощерился Бигачёв и снова покачнулся. — Хренов тебе, не побегу… Кстати, колымага у тебя грязная, помыть бы. И я заодно облегчусь, гы-гы…

Он расставил ноги пошире, заелозил пятернёй в области ширинки. Таксист лаконично выматерился и пружинисто прыгнул на Антона.

«Ой, что творят! — женщина следила за происходящим с жадным интересом. — Антоха, подлец, неймётся ему…»

«Бац! Бух!»

Кулаки таксиста поочерёдно влипли в скулу и живот Бигачёва. Сосед утробно взгмыкнул, согнулся в поясе. Светловолосый толкнул его в плечо, и Антон упал на пятую точку, болезненно взвыл.

Но почти сразу же встал на четвереньки и начал подниматься, явно не желая быть проигравшим. С неприкрытой злостью костеря таксиста:

— Каз-з-зёл, падла…

Светловолосый досадливо мотнул головой, шагнул к Бигачёву.

— Да заткнись ты, урод!

Кулак снова мелькнул в воздухе, на этот раз — припечатав длинный с горбинкой нос Антона. Щедро брызнула кровь.

Раиса Ильинична невольно вскрикнула, прижала ладони к лицу, словно досталось ей, а не соседу. Второй удар пришёлся в ухо, и стоящий на коленях Бигачёв повалился набок.

— Уыаыы… — жалобно замычал он, в точности скопировав движение Раисы Ильиничны. — Эыуэа, уыа…

— Лежи, гондон, — таксист угрожающе навис над Антоном. — Встанешь — пожалеешь.

— Аауо…

Женщина хорошо видела, как кровь сочится меж пальцев соседа, пятнает манжеты серой ветровки, капает на асфальт.

Странное существо, появившееся метрах в трёх от лежащего, Раиса Ильинична заметила несколько секунд спустя. Полное впечатление, что оно взялось из ниоткуда. Из воздуха, из-под асфальта…

«Ёжик, что ли? — озадачилась она, пытаясь понять, что это за зверёк. — Нет, вроде. Что за живность, не пойму…».

Больше всего оно походило на «колобка» размером с крупный грейпфрут, только из желтовато-серой, небрежно скомканной ветоши. Существо вдруг вздрогнуло и быстро выпустило из боков с дюжину коротких суставчатых паучьих ножек. Качнулось на них, словно проверяя устойчивость: проворно побежало к Антону.

Замерло рядом с головой Бигачёва, нетерпеливо подрагивая всем тельцем, словно к чему-то принюхиваясь, привыкая. Ещё через несколько секунд растерявшаяся Раиса Ильинична даже не поняла, скорее — почувствовала, что в происходящем, помимо появления помеси тряпичного комка с пауком, что-то не так. Что в нём есть серьёзная, пугающая несообразность.

И тут же осознала, какая именно.

Бигачёв с таксистом никак не отреагировали на появление существа. Ни движением, ни голосом, никак. Словно они его не видели, а ведь его невозможно было не увидеть, маячит перед самыми глазами… Нереально не заметить.

Раисе Ильиничне стало не по себе.

«Колобок» приник к асфальту, мелко, пружинисто заелозил туда-сюда, словно слизывая или размазывая кровь по брюшку. Бигачёв всё так же подвывал в ладони, светловолосый нависал над ним. Ни один, ни другой не обращали внимания на суетящуюся поблизости «живность». Мистика, бред…

Раисе Ильиничне показалось, что существо вот-вот переключится на руки Бигачёва, и тогда случится что-то страшное…

Никто из мужчин не услышал её тонкий, отчаянный вскрик. А вот «колобок» мгновенно замер, потом расторопно крутнулся вокруг своей оси, как будто пытаясь понять, откуда кричали. Женщина поспешно закрыла рот ладонью, испуганно попятилась от окна. Ноги тотчас же напомнили о себе, неприятно заныли…

Сделала три шажка, замерла. Мысли были беспорядочными и торопливыми: «Что? Откуда? Как быть?»

— Мя-я-я-я… — раздалось за спиной.

Раиса Ильинична крупно вздрогнула от неожиданности, чувствуя, как гулко и отчаянно задёргалось ошпаренное испугом сердце. Как можно быстрее развернулась к источнику звука.

— Тьфу ты! Палитра…

Пёстрая толстая кошка, прозвище которой дал живущий этажом выше художник (Раиса Ильинична, она у вас цветастая, как палитра!), стояла у входа в комнату и требовательно смотрела на хозяйку.

— У, зараза! — испуг немедленно прошёл. — Чего орёшь?!

Палитра неожиданно оскалилась, громко зашипела.

— Я тебе сейчас!.. — морщась, начала Раиса Ильинична и вдруг осеклась.

Страх стиснул дыхание, стремительно расплескался по всему телу.

Кошка смотрела не на неё.

Мимо и выше.

Примерно туда, где находилась открытая форточка.

Женщина осторожно переступила на месте, заставляя непослушное тело сделать хоть пол-оборота.

Повернула голову.

— А-а-а-а! — крик опередил сознание. — А-а-а-а-а!!!

Существо торчало в форточке, чуть заметно раскачиваясь из стороны в сторону, словно решая — лезть ли дальше…

Раиса Ильинична отшатнулась, выставив перед собой ладони, продолжая голосить, насколько это позволяло больное горло. Это движение будто послужило для «колобка» сигналом, существо подалось вперёд, но не спрыгнуло в комнату, а пошло вниз, по стеклу. Так же уверенно и шустро, словно ему не было никакой разницы — вертикаль или горизонталь, гладкое или более подходящее для спуска…

В считанные секунды оказалось на подоконнике. Едва не задело будильник, размеренно поспешило дальше.

— А-а-а-а!

Раиса Ильинична задом просеменила до конца небольшой комнаты, наткнулась на диван. Не удержала равновесие, повалилась спиной вперёд, замерла в нелепой позе. Крик угасал, вырождался в сипенье. Кошка осталась на прежнем месте, не переставая шипеть и скалиться.

Существо выбежало на середину комнаты.

Замерло.

— Сгинь, мерзопакость… — женщина махнула рукой, прогоняя «колобка». — Брысь, проклятая…

Существо не двинулось с места. Раиса Ильинична видела, что складки «колобка» слегка расширяются, словно пробуя расправиться, и опять принимают прежний вид.

— Помогите! — хрипло крикнула Раиса Ильинична. — Убивают!

Она вслепую пошарила рукой по дивану, пальцы наткнулись на пульт от телевизора. Женщина, не раздумывая, запустила им в существо.

Промахнулась на добрый десяток сантиметров, но «колобок» шустро прянул в сторону и назад. Это немного ободрило Раису Ильиничну.

— Не нравится?! А вот я сейчас палку…

Договорить она не успела. Палитра внезапно замолчала и метнулась к нежданному гостю. Лапа с выпущенными когтями не достала до ножек «колобка» совсем чуть-чуть. Кошка атаковала опять, без паузы. Снова…

Существо в основном увёртывалось, напало всего два раза, неудачно. Раиса Ильинична окончательно воспрянула духом и азартно подбадривала свою защитницу:

— Палитра, так её! Гони, гони!

«Колобок» в очередной раз ушёл от нападения, а потом побежал обратно к окну. Добрался до форточки и прыгнул.

Но не в пустоту.

Проступившие за стеклом очертания были нечёткими, почти бесцветными. Увиденное больше всего походило на фрагмент гигантской и уродливой, совершенно несимметричной паутины. Сотканной из чего-то наподобие кишок — человека или животного.

«Колобок» зацепился за неё, тут же скользнул вниз, быстро, почти как упал, скрылся из вида.

Жуткое видение продержалось всего пару-тройку секунд и бесследно растаяло в воздухе прежде, чем Раиса Ильинична успела закричать.

— Мерзопакость какая, — женщина поёжилась, со страхом глядя туда, где только что маячил кусок кошмарной паутины. — Откуда ж ты, на мою голову, спаси и сохрани… Палитра, иди сюда, спасительница ты моя. Кис-кис-кис…

Кошка послушно запрыгнула на диван, сунулась мордочкой в подставленную ладонь. Раиса Ильинична машинально гладила питомицу, раздумывая, что делать дальше.

«В полицию позвонить? И что я им скажу? Какая-то мерзопакость на паучьих ножках в форточку забралась, а потом её кошка выгнала? Так они и приедут, прилетят прямо. А может, в эту… в газету? Или в телевидение? На местный канал! Не-е-ет, этим тоже лучше не надо… Ещё подумают, что свихнулась на старости лет. Скажут, сдурела вместе со своей кошкой. И Михайловна — то, как назло, к своим уехала…».

Покинуть диван Раиса Ильинична отважилась минут через пять. Дошла до окна, взяла стоящую у подоконника трость. Посмотрела на улицу, сомневаясь, не стоит ли потыкать тростью в форточку, вдруг что…

Не стала. За окном был насквозь знакомый пейзаж, без какой-либо примеси чертовщины. Честно говоря, женщина уже сомневалась, что «паутина» вообще была. Со страху любая дребедень может померещиться. Что до самого «колобка»… то в какое время живём? На природу всем наплевать, загадили до невозможности природу-матушку, она и родит таких вот — помесь осьминожика, ёжика и консервного ножика… А может, сбежал откуда. Да-да, кстати, висела же недавно у супермаркета афиша про выставку экзотических животных, как раз в эти дни.

«Ну и ладно… — успокоилась Раиса Ильинична, но на всякий случай закрыла форточку. — Нет — и хорошо».

Подобрала пульт, бросила его обратно на диван, опять присела к окну. Ни машины, ни соседа на улице уже не было. Женщина почувствовала досаду, пусть и ощутимо приглушённую свежими переживаниями. Но, тем не менее, ей в самом деле стало жаль, что эпизод с Бигачёвым и таксистом не был отсмотрен до конца…

Месяц назад Раисе Ильиничне исполнилось семьдесят три года, шесть из которых она жила одна. Спутник жизни, неторопливый и рассудительный Остап Васильевич, не дотянул до сапфировой свадьбы всего неделю. Детей в семье не было. Своих Господь не дал, про приёмных Остап Васильевич не хотел и слышать. А потом бытие без лишних хлопот — приручило-затянуло, вошло в колею, нашёптывая: «Живут же другие без детей, и ничего…» — аргумент, с которым не очень-то и хотелось спорить…

Тем более, что Раиса Ильинична с супругом были приезжими, и рядом не обреталась родня, способная как-то повлиять на их семейные устои. А, может, и не повлияла бы. «Из дома или в дом — а всё своим умом, — любил приговаривать Остап Васильевич, когда кто-нибудь пытался навязать ему другую точку зрения. — От чужого ума чаще лишь кутерьма».

Спустя несколько месяцев после смерти супруга у Раисы Ильиничны появилось увлечение, быстро переросшее если не в смысл жизни, то что-то не слишком отдалённое…

Наблюдать.

Проводить большую часть времени у окна (не обходя вниманием и дверной глазок), с болезненным нетерпением выглядывая всё мало-мальски интересное. Это было сродни подкидыванию пряных приправ в пресное блюдо своего существования, чтобы сделать его относительно сносным. Разношёрстные обрывки чужих жизней прочно вплетались в её собственную и копились, копились…

Больные ноги и тучность вносили в это увлечение свою весомую лепту, отбивая желание ходить дальше супермаркета, располагающегося в трёхстах метрах от дома. Почта, где Раиса Ильинична получала пенсию и филиал «Сбербанка» — для оплаты коммуналки — были ещё ближе.

Большинство знакомых её возраста проводили свободное время у телевизора. Раиса Ильинична же включала его лишь тогда, когда на улице окончательно темнело. Сериалы и ток-шоу не могли заменить того, что происходило за пределами её однушки. По одной единственной причине: заоконная суета была настоящей, без искусственности и фальши красочной картинки на экране «Самсунга».

Первый «Журнал наблюдений» Раиса Ильинична завела четыре с половиной года назад, после случая с пьяной дракой и убийством в их подъезде, которое она видела в глазок. Её рассказ помог сыскарям повязать виновных уже через несколько часов. Тетрадь легла на подоконник спустя сутки после полученной благодарности. Та, в которую Раиса Ильинична вписала историю соседа и светловолосого, была одиннадцатой по счёту.

Из близких подруг у Раисы Ильиничны осталась всего одна — Настасья Михайловна из соседнего подъезда. Со здоровьем у неё обстояло получше, и разок-другой в неделю она обязательно захаживала попить чаю, принося к нему немного сладостей и ворох свежих сплетен. Ещё недавно подруг было три, но две умерли в прошлом году, с разрывом в месяц. Раису Ильиничну это, конечно же, опечалило, но, признаться, не сильно. Они являлись частичками её жизни, но никак не смыслом. Смысл никуда не делся, он терпеливо поджидал за окном…

Раиса Ильинична просидела возле окна ещё около получаса. На улице была тишь да гладь. Впрочем, женщину это скорее огорчало.

«Охохонюшки… — Раиса Ильинична проводила взглядом двух молоденьких мамочек с колясками. Опрятный вид, мирная беседа, спящие дети: ничего, заслуживающего внимания. Впрочем, не каждый выходной что-то интересное случается, а что уж говорить про будни. — Чайку горячего свежего надо бы попить».

Она проковыляла на кухню, с любопытством гадая, что сейчас делает Антоха-подлец. Вариантов было раз-два и обчёлся… Или пьёт, или пошёл искать новые неприятности.

«И что вот неймётся-то, а? — Раиса Ильинична полезла в шкафчик за свежей заваркой, одним глазом поглядывая на улицу. — Работал бы, женился… Дождётся когда-нибудь, опять посадят. Или, тьфу-тьфу-тьфу — пристукнут, дурачка».

Из комнаты донеслось короткое, негромкое потрескивание, завершившееся протяжным, противным хлюпаньем… Женщина тревожно дёрнулась, едва не выронив баночку с чаем. Потом опомнилась, хлопнула свободной рукой по бедру, облегчённо прикрикнула:

— Палитра! Уберу я этот пульт с глаз долой…

Ещё миг, и стало понятно, что это не телевизор, случайно включённый кошачьей лапой с лежащего на диване пульта.

Палитра заорала. Жутко, как кричат от непереносимой боли. Раиса Ильинична всё-таки выронила красивую рельефную баночку с величавым слоном на боку. Чёрные червячки заварки разлетелись по столу, по полу…

Страх развалил сознание надвое. Одна половина требовала бежать в комнату, вторая — замереть и ждать. В надежде, что всё вот-вот пройдёт, и кошка появится на кухне, целая и невредимая.

Пальцы всё-таки сжали рукоять трости. Раиса Ильинична схватила со стола волнистый хлеборезный нож с деревянной ручкой, и заспешила на мучительный крик питомицы. Насколько бы ужасным ни представлялось то, что ждало в комнате, остаться на кухне и не увидеть это, почему-то было ещё страшнее. Да и бросить Палитру в непонятной неприятности она не могла…

— А ну, брысь…

Неуверенный приказ Раисы Ильиничны не перебил истошный кошачий ор. Это было сказано, скорее, для самой себя, чтобы приободриться и вспомнить, кто тут хозяйка.

Чуть-чуть помогло. Женщина сделала ещё шаг, после которого должен был показаться дверной проём, прибавила ещё увереннее:

— А я с ножом! Вот как сейчас…

И — осеклась. Хрипло охнула, боком привалилась к дверному косяку, чувствуя, как бесследно испаряются скудные крохи храбрости, и у липкого обжигающего страха почти не остаётся преград.

Окна не было. И всё пространство от пола до потолка теперь выглядело гигантским, рыхлым, синюшно-багровым куском кожи, под которой просматривался густой чёрный узор вен.

В центре куска торчало что-то, больше всего похожее на глаз. Желтоватый, огромный — с крышку канализационного люка, выпуклый, без радужки, но с двумя тёмно-серыми зрачками, напоминающими репей размером с кулак взрослого мужчины.

«Глаз» делила пополам горизонтальная черта. С мизинец шириной, частые «ворсинки» в обе стороны, ярко-алая, словно сосуд лопнул. Разделённые ею зрачки суетливо ползали влево-вправо, то сходясь, то разбегаясь, но не пересекая «границу».

Кожа вокруг «глаза» выглядела сухой, обильно потрескавшейся, веки отсутствовали напрочь. А вот «ресницы» были: полторы-две дюжины, толщиной со спичечную головку, алые, как разделяющая глаз черта. Они росли только снизу, длинным неровным рядком, и пять из них — крепко удерживающие Палитру в воздухе — были длиной с трость. Четыре «ресницы» оплели лапы, а пятая как раз обивалась вокруг кошачьей шеи, глуша крик.

«Ресницы» коротко, гибко качнулись, и распятая Палитра повисла брюхом вниз, в полутора метрах от пола. Ещё две, до этого момента казавшиеся не длиннее карандаша, резво скользнули-потянулись вперёд, к беззащитному кошачьему брюху.

Раиса Ильинична видела жуткий, предсмертный оскал питомицы, но не могла сделать и шага. «Ресницы» зависли совсем рядом с животом Палитры. Подрагивающие кончики были нацелены вверх.

Удар, удар! Удар, ещё…

«Ресницы» попеременно, быстро протыкали кошачье брюхо, в их проворстве и слаженности было что-то от швейной машинки. Спустя несколько секунд Палитра стала напоминать пёструю тучку, из которой сочится красный дождь.

Женщина машинально проследила полёт капель и вздрогнула. На ковре, под кровавой капелью, местами переходящей в струйки, самозабвенно копошились сразу два «колобка». Отталкивая друг друга, стараясь поймать шевелящимися складками как можно больше летящей сверху жидкости. «Глаз» не просто убивал кошку — он кормил их.

— Ах-х-хрр… — вместо крика из горла Раисы Ильиничны натужно выкарабкался хрип.

Ноги перестали слушаться, и женщина тяжело сползла по косяку, опустилась на колени. Беспамятство не пришло, Раиса Ильинична неотрывно, оцепенело смотрела на творящийся в комнате кошмар. Не в силах отвести взгляда, хотя бы зажмуриться…

Она подсознательно ждала, что «ресницы» будут дырявить брюхо до тех пор, пока не выпадут внутренности.

Но ошиблась.

Довольно скоро они замерли и сразу же стали укорачиваться. Те, что держали Палитру, тоже пришли в движение.

«Ресницы» натянули кошку струной, медленно повернули лапы в разные стороны. Скручивая тушку, отжимая как мочалку, тряпку… Раздался отчётливый хруст.

Оборот, ещё немного…

Зрачки внезапно начали отдаляться друг от друга. «Глаз» раскрывался — ровно пополам, по алой черте. Огромная пасть была абсолютно беззубой, но в буром провале глотки всё ходило ходуном, перекручивалось, напоминая мясорубку.

Раиса Ильинична подняла нож. Хотя полное впечатление — её никто не замечал, внимание монстров было поглощено другой жертвой…

«Глаз» раскрылся градусов на девяносто, «ресницы» согнули мёртвую Палитру калачиком и сноровисто затолкали в глотку.

«Челюсти» начали медленно смыкаться. В комнату выплеснулся новый звук — тошнотворное чавканье, приправленное новой порцией хруста. Кончик кошачьего хвоста, торчащий из пасти, дёрнулся и втянулся внутрь, исчез окончательно…

«Глаз» принял прежний вид. Зрачки на несколько секунд замерли, а потом одновременно съехали вбок — в направлении Раисы Ильиничны.

— Сгинь, мерзость! — заверещала женщина, суматошно полосуя воздух ножом, после первых слов в горло словно сыпанули толчёного стекла. — Не подходи-и-и… Не подходи, гадина…

Монстр отреагировал лишь несильным расширением зрачков. Зато подстёгнутые истерикой «колобки» слаженно посеменили в сторону дверного проёма.

Раиса Ильинична бестолково швырнула в них нож, схватила трость обеими руками.

— Брысь, на, на… Брысь, на, брысь…

Раиса Ильинична хрипела это как заведённая, не обращая внимания на саднящее горло, суматошно лупя тростью по полу. Даже не пытаясь прибить тварей, скорее — не подпуская их к себе.

— На, на, брысь…

«Колобки» почему-то не пробовали разделиться и зайти с разных сторон. Отскакивали от палки и снова лезли вперёд. Отскакивали, лезли…

Решимости тварей хватило где-то на полминуты. После очередной неудачи они одновременно побежали в сторону «глаза».

— Брысь… — Раиса Ильинична стукнула тростью ещё раз.

Замерла, держа её наготове, напряжённо следя за «глазом».

«Ресницы» дрогнули и неспешно зазмеились в сторону Раисы Ильиничны, кончики притягивались друг к другу. Она хотела отстраниться, отползти в коридор, но ноги сковала необоримая, чугунная тяжесть. «Ресницы» начали поворачиваться по часовой стрелке, свиваясь в слегка разлохмаченный на конце жгут.

Раиса Ильинична с ужасом смотрела, как тает разделяющее их расстояние, как лениво шевелятся кончики «ресниц». «Жгут» плавно проплыл по воздуху метр, полтора, почти два…

И остановился, сантиметров двадцать не достав до резинового наконечника трости. Вытянулся в идеально прямую линию, даже похожий на хризантему конец выпрямился и еле заметно подрагивал, застыв в воздухе.

Женщине понадобилось не меньше полуминуты, чтобы осознать — «жгут» не может добраться до неё. Это было видно по сильному напряжению твари: уродливо взбугрившимся под кожей венам, изрядно потемневшим зрачкам и заметно вылезшему из орбиты глазу. «Ресницам» просто-напросто не хватило длины…

— Брысь… — прошептала Раиса Ильинична, на всякий случай — махнув тростью. — Пошёл…

«Жгут» оказался настырней «колобков». Прошло минуты две, прежде чем он потянулся обратно, расплетаясь на ходу. Раиса Ильинична не отпустила своё оружие даже тогда, когда «ресницы» приняли прежний вид и сквозь медленно тающих в воздухе тварей начали проступать знакомые очертания стеклопакета и батареи.

В голове забарахталась расплывчатая, не дающая ухватить себя мысль. Но женщина чувствовала — она заключает в себе что-то важное, напрямую связанное с уходящим кошмаром. Её надо было вытащить на свет как можно быстрее, прямо сейчас…

Вытащила.

«Почему „глаз“ очутился именно в её квартире?»

Нет, помимо этого вопроса имелись ещё: что это за тварь, каким образом она растаяла в воздухе, откуда опять взялись «колобки», при закрытой-то форточке… Но «почему» — было важнее.

Худо-бедно внятный и логичный, несмотря на отменную бредовость происходящего, ответ был только один.

«Глаз» появился здесь из-за «колобка». В этом было что-то от повадок мелкой шпаны, сбегавшей за более сильным приятелем, чтобы поквитаться с обидчиком.

С Палитрой.

А значит…

Монстр почти исчез, и Раиса Ильинична отчаянно застонала, пытаясь встать на ноги. Надо было звать на помощь, а ещё лучше — уходить из квартиры. Потому что сюда в любой момент могла нагрянуть ещё какая-нибудь тварь, которая способна доделать то, что не вышло у «глаза»: справиться с ней, Раисой Ильиничной…

«Да за какие грехи мне всё это?!».

Женщина смутно чувствовала, что знает ответ. Что-то, когда-то и где-то прочитанное расставляло всё на свои места, но пока она не могла вспомнить…

— Помогите…

Крик, больше похожий на громкий шёпот, умер в стенах квартиры, как и все предыдущие. Двойная, запертая на все замки дверь, стеклопакеты и больное горло сделали своё дело.

Раиса Ильинична с трудом оттолкнулась рукой от косяка, встала на четвереньки. Выбор был невелик — или ползти к двери, или — к лежащему на подоконнике мобильному, чтобы вызвать хоть бы ту же «скорую». «Плохо с сердцем, приезжайте скорее». А дальше… дальше видно будет. Ей упорно казалось, что главное сейчас — не оставаться одной.

Она выбрала телефон и даже успела преодолеть половину пути.

А потом комната начала меняться.

Ламинат под ладонями стал податливым, влажным. Его сплошь покрыл налёт — буро-красный, похожий на цветущую плесень. Он проворно полз дальше, забираясь на стены, мебель… Ладони утонули в нём почти до запястья, «плесень» жадно липла к коже, как будто собираясь проникнуть под неё.

Следом пришёл запах: смесь гниющего мяса и чего-то резкого, вроде нашатыря. Пока ещё слабый, терпимый, но Раиса Ильинична мгновенно закашлялась. Подобные «ароматы» она переносила плохо, а если он вдруг начнёт усиливаться…

Налёт добрался до окна, и в комнате начало темнеть. Раиса Ильинична хотела развернуться и ползти к двери, но «плесень» не дала даже оторвать руку от пола, словно склеившись с кожей.

С потолка донёсся звук: как будто кто-то огромный сглотнул слюну, неторопливо, предвкушающе.

Женщина не стала поворачивать голову, пытаясь увидеть, что там происходит. Она судорожно дёргала правой рукой, безуспешно пытаясь высвободить ладонь.

«Плесень» затянула последний кусочек стеклопакета, и комнату сожрала темнота. Света не осталось даже в дверном проёме: значит, на кухне было то же самое.

Спустя несколько секунд Раиса Ильинична почувствовала быстрое прикосновение к спине. Робкое, изучающее. За ним — второе, третье…

Четвёртое пришлось на воротник халата, краешком попало на шею. Что-то шершавое, стылое, крохотное как младенческая ладошка, помедлило, целиком переползло на кожу, тронуло волосы, скользнуло на ухо, щёку…

Кашель душил, не давая закричать. Раиса Ильинична в ужасе тряхнула головой, пытаясь избавиться от шарящей по лицу конечности, и та проворно отпрянула.

Передышка была крохотной, а потом спина ощутила сразу несколько «ладошек». От прежней робости не осталось и следа, они действовали быстро, жёстко, бесцеремонно.

Две рванули ворот ситцевого халата, ещё две нырнули в короткие рукава. Остальные вцепились кто куда, яростно разрывая одежду. Раиса Ильинична чувствовала себя конфетой, спешно избавляемой от фантика изголодавшимся по сладостям карапузом.

«Ладошки» управились быстро, потом содрали нижнее бельё. Что-то гибкое оплело лодыжки и рывком вздёрнуло женщину вверх ногами. «Плесень» отпустила Раису Ильиничну легко, как будто ждала этого момента…

Колени словно стиснул толстый, влажный, тёплый, живой обруч. Помедлил и с отвратительным сосущим звуком втянул в себя Раису Ильиничну до середины бёдер. Полное впечатление — её заглатывали живьём, как питон кролика.

Она отчаянно колыхнулась всем телом, надеясь, что «обруч» не удержит, выпустит…

Бёдра сдавило так, что Раиса Ильинична всё-таки сумела закричать. Ещё секунда, и скрытая тьмой тварь заглотила её до поясницы. Глотка была плотной и слизистой, кожу понемногу начинало жечь, как от кислоты, боль росла.

Спустя полминуты на свободе осталась лишь голова. Рассудок Раисы Ильиничны не выдержал и соскользнул в трясину безумия, ища в нём укрытия от того, что будет впереди. Но за миг до этого память внезапно подсказала ответ на последний вопрос…

«…тот, кто часто, жадно и подолгу смотрит в чужие судьбы, в неизвестность, желая увидеть там что-нибудь, способное оживить и раскрасить его собственное бытие, может увидеть скрытое от человеческих глаз. Что-нибудь, обитающее в соседних слоях мироздания. Но никому не дано узнать, что оно принесёт увидевшему. Радость, испуг, удовольствие, страдание или гибель…».

Тварь сглотнула последний раз.

Крысы в гараже
Станислав Романов

Крысы продолжали бесчинствовать, их было слышно так отчетливо, что я, в конце концов, уловил, в каком направлении они перемещались. Эти существа в неисчислимых, по всей видимости, количествах совершали чудовищную миграцию с непостижимой высоты вниз, на какую-то достижимую или недостижимую глубину.

Г. Ф. Лавкрафт

Тридцать первого октября, вечером, накануне дня своего рождения, Алексей Перовский пришёл в гараж. Завёл двигатель чёрного «шевроле-тахо», но из гаража так и не выехал. Потому что никуда ехать и не собирался. Просто сидел за рулём, слепо таращился в обшитую вагонкой стену, время от времени прикладывался к горлышку «Столичной». Пил, как воду, не закусывая.

В салоне машины гремел блэк-металл, динамики рвались от сатанинского рыка вокалиста. Но даже инфернальные песнопения «Slaughtercult» не могли заглушить тонкий омерзительный писк и слабый, пробирающий до дрожи, шорох, несмолкаемое шуршание острых коготочков, скребущихся где-то там, внутри черепа…

На следующий день Алексею должно было исполниться сорок; дома его никто не ждал. Только призраки.

Призраки и кошмары.

О смерти брата я узнал от Эдика Розина, его друга детства и армейского товарища. Он где-то раздобыл мой номер, позвонил мне, рассказал, что Алексей отравился выхлопными газами в гараже. Без подробностей, разумеется, он и сам их не знал. Это я самостоятельно домыслил, уже потом, много позже. Я всегда отличался богатым воображением, не то, что конкретные парни Алексей с Эдиком.

На похороны я не поехал, тогда мне было просто не до этого: как раз в те дни у меня разразился свой собственный персональный кризис. Одна из моих студенток стала жертвой маньяка, а её подруга, наверное от сильного расстройства (других причин я не вижу), бездоказательно обвинила меня в домогательствах. Эти облыжные обвинения немедленно подхватили мои недоброжелатели, которых я имел немало, и раздули скандал, уничтоживший мою репутацию.

В тот момент я ещё пытался противостоять нападкам и никуда отлучиться не мог. Да и не хотел, если честно: мы с Алексеем не поддерживали особенно тёплых отношений. Мы были сводные братья, то есть, братья как бы только наполовину.

Полгода спустя я не без удивления узнал, что брат завещал мне свою квартиру в Зареченске и прочую собственность. Мать Алексея эмигрировала в Канаду ещё в конце девяностых, отец умер несколько лет назад. Других близких родственников, кто бы мог оспорить мои права наследования, не нашлось. И я вернулся в Зареченск, в надежде избавиться от непреходящего чувства тревоги, что угнетало меня последние месяцы. Может быть, мне удалось бы заново собрать свою жизнь из тех жалких обломков, что у меня оставались. Я подумал, что судьба сжалилась надо мной и подарила ещё один шанс. Я ошибся, жестоко…

Впрочем, стоит вести историю по порядку, как полагается — с предков. Это значит, надо начинать с отца, потому что матери у нас с Алексеем были разные. В общем-то, не такая уж редкая жизненная коллизия: люди порой разводятся, женятся по новой… Моя мать в конце концов тоже развелась с отцом. В третий раз он так и не женился.

Отец зарабатывал тем, что копал могилы на кладбище. Не знаю, как правильно называется эта профессия. Могильщик? Нет, не представляю такую запись в советской трудовой книжке. Наверное, просто землекоп. А ведь прежде он работал в милиции. Как и дед.

Но в год смерти Андропова дед, который к тому времени уже был на пенсии, погиб во время пожара на даче. Говорили, что он сильно пил. Говорили, что это был несчастный случай. Отец же был уверен, что дачу подожгли. Бабушка рассказала, будто незадолго до пожара к деду наведывались какие-то незнакомые, странные люди — то ли татары, то ли цыгане… Не пойми кто, короче.

Однако бабушка к тому времени уже часто заговаривалась, а иногда видела чужих людей прямо на собственной кухне, так что никто, кроме отца, не стал вникать в её россказни. Расследования толком не было. Отец сперва тоже запил, потом вдруг уволился из милиции, пошёл работать на кладбище. Лёгкостью нрава он никогда не славился…

Долгое время мы с братом практически не общались. Виделись раз или два, по инициативе отца. Он отчего-то был уверен, что мы подружимся. С чего он так решил, ума не приложу. Помню, что было жутко неловко, словно меня заставляли помириться с главным забиякой в классе, только что расквасившим мне нос.

В школе мне часто доставалось — и от одноклассников, и от ребят постарше. В конце концов, родители перевели меня в другую школу — как раз в ту, где учился Алексей. Тогда-то я и узнал, что, оказывается, весьма неплохо иметь старшего брата. Особенно такого, как Алексей: он был на два года старше, учился в восьмом классе и ходил в секцию по самбо, где уверенно борол всех соперников. Кроме Эдика Розина, неоспоримого городского чемпиона среди юниоров.

Спортивная карьера приятелей закончилась внезапно, три года спустя, после жестокой драки в одном из развлекательных клубов, где под раздачу попали не только дерзкие джигиты с Северного Кавказа, но и наряд милиции, прибывший для наведения порядка. И Алексею, и Эдику уже было по восемнадцать; обоим светил взрослый срок.

Они предпочли военкомат, как раз шёл весенний призыв. Через неделю оба оказались под Рязанью, в учебке ВДВ, а срочную закончили в Приштине, имея за плечами реальный боевой опыт. Потом был контракт и вереница горячих точек в далёких жарких странах. Йемен, Эритрея, Уганда… Повидали всякого.

Где-то в экваториальной Африке Эдик подцепил неведомую тропическую болезнь, что едва его не прикончила. Потерял почти двадцать килограммов веса, домой возвратился чуть живой, даже родная мать его не сразу признала. Алексея же родной отец и вовсе не узнал, он к тому времени уже вообще никого не узнавал, доживал последние недели в специализированном доме-интернате. С утра до вечера сидя перед бубнящим телевизором, он тряс головой и бормотал путаные истории про людей, приходящих из-под земли.

Алексей две недели пил по-чёрному, потом продлил контракт и отправился в Сирию. Пробыл там год, приехал обратно совсем другим человеком. Словно с того света вернулся, сказал мне Эдик. Он, наверное, и не догадывался, насколько был прав…

Переезд мой был спешным, до крайности похожим на бегство. В квартиру, что раньше принадлежала брату, я вселился шестнадцатого июля. Даже ремонт не сделал, как собирался поначалу.

В принципе, жилье и так было вполне хорошее — по местным стандартам, разумеется. С моей прежней, питерской квартирой, эта не шла ни в какое сравнение. В любом случае, о перемене я не жалел, к прошлой жизни мне уже невозможно было вернуться. Квартира располагалась на верхнем этаже кирпичной пятиэтажки, всего две комнаты, не обременённые лишней мебелью.

Я с удивлением обнаружил в одной из комнат книжные полки; Алексей никогда не представлялся мне книголюбом. Моё удивление стало только сильнее, когда я внимательнее рассмотрел стоявшие на полках книги. Там не нашлось ни детективов, ни фантастики, вообще никакого бульварного чтива. Только солидные тома по древней истории, мифологии и оккультизму, причём большая часть на иностранных языках: английском, немецком, даже арабском… Я предполагал, конечно, что не очень хорошо знаю своего брата. Однако, судя по всему, знал его даже меньше, чем мне казалось.

Дом стоял в конце улицы, на окраине. Из окон, выходящих на южную сторону, открывался вид на поросшие редколесьем пологие курганы, что были насыпаны в незапамятные времена, в годы монгольского нашествия, если не раньше. Дикие степные воины пировали там после успешного набега, водрузив помост на тела поверженных врагов, черепа побеждённых служили им пиршественными чашами.

С тех пор минули века, но и поныне среди зареченских место пользовалось дурной славой, причём без особых на то причин. Просто ходили невнятные слухи, что в тёмное время суток на курганах лучше не появляться. Якобы там иногда пропадали люди. Помню, мальчишками, мы пересказывали друг другу всякие леденящие душу истории о пронизывающих древние курганы потаённых подземных ходах, где бродят полчища прожорливых крыс, а в смертоносных ловушках гниют останки незадачливых кладоискателей. Такие наивные детские страшилки…

Свои собственные вещи я отправил контейнером, но он заплутал где-то в пути. Вполне возможно, что на небезызвестной станции Дно. Хорошо, что всё самое нужное я взял с собой. «Самсонит» с документами и ноутбуком, на котором хранились наброски будущей книги, посвящённой конфликту Наполеона с Лафайетом и другими масонами. И, конечно, я не оставил своего верного пса — ягдтерьера по кличке Черныш.

С самого первого вечера мой пёс чувствовал себя беспокойно на новом месте, но тогда я не придал этому особого значения. Признаться честно, я просто слишком устал. Сказалось напряжение последних месяцев, связанная с переездом суета, да и сама поездка выдалась нелёгкой. Я лёг спать засветло, не разбирая постели, и буквально провалился в сон без сновидений, словно в тёмную полынью.

Кажется, я слышал какой-то шум, происходивший в соседней комнате, но был не в силах пошевелиться. Причину ночного беспорядка я выяснил утром, когда нашёл на полу комнаты изгрызенную и разодранную в клочья книгу. Это было репринтное издание «Die Namenlosen Kulte» некоего фон Юнцта, усилиями Черныша приведённое в совершенно негодный вид. Я не мог взять в толк, как пёс добрался до книги, ему пришлось бы прыгнуть довольно высоко и выхватить том зубами прямо с полки. Раньше за Чернышом не водилось страсти к подобной акробатике.

Я строго отчитал его, а пёс при этом смотрел на меня с таким обиженным видом, что я сам почувствовал себя виноватым. Книга и в самом деле была гадкая; даже короткий взгляд на обрывки страниц вызывал внезапное отвращение и тошноту, чудилось, что полчища готических букв ползают по бумаге, как мерзкие насекомые. И как будто даже слышался едва различимый шорох.

Пересилив себя, я сгрёб обрывки в пакет и убрал на антресоли. Мне подумалось, что выбрасывать их в мусор не следует, их непременно нужно сжечь. Потом, при случае, в каком-нибудь укромном месте.

Прибравшись, я взял Черныша на поводок и отправился на прогулку по окрестностям.

Странная штука, в большом городе я чувствовал себя спокойнее. По крайней мере, так было до недавнего времени. Среди толпы абсолютных незнакомцев никому ни до кого нет дела. Здесь же было совсем не так.

Как только я вышел во двор, то оказался под любопытствующими взорами новообретённых соседей: старушек, сидевших на лавочке и молодых мамаш, катавших коляски. Все они прервали свои пустые разговоры и смотрели, как мы с Чернышом идём по асфальтовой дорожке вдоль дома. Я не мог отделаться от тревожного ощущения, что даже дети наблюдают за мной из теремка, стоявшего посреди игровой площадки. Я был уверен, что расслышал произнесённые громким шёпотом слова про «ту самую квартиру».

По другую сторону дома, через дорогу, располагался обширный пустырь, занятый под автостоянку. А дальше, за пустырём и заброшенной стройкой, был гаражный кооператив. Тот самый, где в крайнем боксе до сих пор стоял чёрный «шевроле-тахо», за рулём которого Алексей свёл счёты с жизнью.

Гараж и автомобиль теперь тоже принадлежали мне. Я пока не решил, как лучше ими распорядиться. С одной стороны, это была наиболее зловещая часть полученного мной наследства. К тому же у меня не было прав, водить машину я не умел, и гараж мне был вроде как без надобности.

Но с другой стороны, некогда этим самым гаражом владел мой отец. Он сам возвёл эти стены и крышу, подрабатывая на строительстве каменщиком. Двадцать лет держал здесь свой «жигуль-копейку». Когда стало сдавать здоровье, оформил дарственную на Алексея. «Копейку» Алексей сбагрил за гроши, он мог себе позволить машину получше отцовской. Ну а я привык обходиться общественным транспортом и такси.

Погрузившись в воспоминания об отцовском гараже, я направился именно в ту сторону. Такое со мной случалось и раньше: порой я уходил в свои мысли так глубоко, что не осознавал, куда несут меня ноги. Забредал в такие места, что потом и сам не мог понять, зачем там оказался.

Спохватившись на полпути, я повернул обратно к дому. В гараж я всё равно не смог бы попасть, у меня не было с собой ключей. Собственно, я их даже ещё не нашёл, потому что пока не разбирался толком в вещах Алексея, что хранились в квартире. Именно этим я надумал заняться по возвращении, посвятив упоительному, как настоящий детектив, процессу весь остаток дня. Прерывался лишь затем, чтобы покормить Черныша и перекусить самому.

Обнаружил несколько примечательных вещиц, вроде плетёных амулетов, коллекции жутковатых резных фигурок из тёмного дерева и прочих безделушек самого экзотического вида. Самым любопытным предметом был кривой арабский кинжал. Судя по внешнему виду, очень старый: костяную рукоять покрывала сеточка трещин, потёртые кожаные ножны были в тёмных пятнах. Но обоюдоострый клинок был бритвенной остроты.

В старинном оружии я не разбирался. Как и в современном, впрочем. Однако стоило мне взяться за рукоять, в ушах прозвучало арабское слово, произнесённое голосом Алексея.

Джамбия.

Ключей от гаража я так и не нашёл.

Ночью я видел сон, значение которого смог истолковать не сразу. Мне снилось, что на вершине кургана, под призрачным светом Луны, виднеется фигура в длинном тёмном плаще и широкополой шляпе. Крысолов из старой, мрачной сказки. Он медленно кружился на месте и наигрывал на губной гармонике тревожную мелодию Эннио Морриконе. Никто не пришёл на его зов, только я. Он обратил ко мне лицо мертвеца, посмотрел чёрными ямами глаз. Я узнал в нём своего брата. И проснулся от собственного крика.

Была глубокая ночь. Луна, похожая на череп древнего бога, умершего миллиард лет назад, сардонически скалилась с мрачных небес. Но на вершине кургана не было никого. Или я просто не мог никого увидеть.

В коридоре тихонько повизгивал Черныш, скрёб лапами закрытую дверь комнаты, где хранились книги. Он был чем-то взбудоражен, как будто чуял кого-то — там, внутри. Я встал с постели, подошёл к нему, присел рядом, погладил по голове, чтобы успокоить. Пёс умолк, повернул ко мне морду и посмотрел в глаза, словно спрашивая: неужели ты не слышишь?

И тут я услышал.

Мерзкий крысиный писк. Тонкое скрежетание маленьких коготков, от которого мороз шёл по коже. Шуршание и возню стаи грызунов, мечущихся по полкам и стенам. Я сидел на корточках перед закрытой дверью, обнимая Черныша за шею, и чувствовал, как волосы шевелятся у меня на голове.

А крысы бесновались. Что-то звучно шлёпнулось на пол, какой-то увесистый предмет. Наверное, одна из книг, опрокинутая с полки.

Черныш утробно зарычал, он был прирождённым охотником на крыс. Я решился. Поднялся, распахнул дверь в комнату и хлопнул ладонью по выключателю, зажигая свет.

В комнате не было никого. Ни единой отвратительной твари.

Лишь одинокая книга лежала на полу подле стены.

Черныш рванулся вперёд и яростно вцепился в книгу зубами. Мне пришлось приложить изрядные усилия, чтобы её отобрать. «Observations on the several parts of Africa» не заслужила настолько сурового обхождения. Держа в руках пострадавший фолиант, я недоумённо озирался по сторонам. Обычная комната, стены оклеены обоями, рисунок на которых имитировал каменную кладку, пол застелен ковролином песочного оттенка. Никаких щелей, где могли бы скрываться крысы. Голова у меня шла кругом. В квартире явно творилась какая-то чертовщина, с которой следовало справиться тем или иным способом.

Я сунул книгу на ближайшую полку, не разбираясь, там ли было отведённое ей место, и отправился в другую комнату за своим ноутбуком. Как большинство современных людей, я привык черпать сокровенные знания из Интернета.

В ответ на первый запрос о том, как справиться с нашествием крыс, я получил тонну рекламы крысиных ядов и услуг дератизаторов. Такой очевидный и совершенно нерелевантный результат. Я стал уточнять критерии поиска, варьируя ключевые слова. В итоге дошёл до крыс-призраков. Так и завершил ночные бдения на сайте «YourGhostStories», где люди, столкнувшиеся с паранормальным, делились личным опытом. Чтение было весьма увлекательное, но совершенно бесполезное.

Днём позвонил Эдик Розин. Долго что-то мямлил, зачем-то расспрашивая, как я устроился на новом месте. Я отвечал уклончиво, не понимая, к чему он ведёт. А он вдруг принялся рассказывать мне свой сон, привидевшийся прошлой ночью. Когда он сказал, что ему приснился Алексей, я затаил дыхание. Однако у Эдика был другой сон, не тот, что у меня. Он снова выносил из гаража тело Алексея; всё было точно так же, как в тот проклятый день прошлой осенью. Он бормотал и всхлипывал, и я, наконец, сообразил, отчего у него заплетается язык: Эдик был нетрезв.

И всё же я спросил, не знает ли он, где Алексей мог хранить ключи от гаража. Эдик ответил, что ключи, скорее всего, до сих пор хранятся в полиции. Было же какое-никакое расследование, даже дознаватель в гараж наведывался.

Связываться с полицией, чтобы истребовать ключи, мне не хотелось категорически. Эдик как будто догадался, о чём я задумался. Помедлив, он прибавил, что у него есть запасной комплект ключей. Алексей ему дал, руководствуясь какими-то своими соображениями. Это было недели за две до того, как…

Я сказал, что зайду к нему через полчаса. Эдик снова замялся, потом, отчего-то понизив голос до шёпота, предложил встретиться через час, где-нибудь на улице. Я немного удивился этой его странности, но возражать не стал. Мне нужно было лишь заполучить ключи от гаража, напрашиваться к Эдику в гости я не собирался.

Мы встретились возле автостоянки. Эдик был небрит, под глазами набрякли мешки; одежда его имела весьма непрезентабельный вид, словно пару прошлых ночей он спал не раздеваясь. Черныш, обнюхав его облезлые кроссовки, презрительно фыркнул и помотал головой. Без лишних разговоров Эдик протянул мне ключи. Длинный стальной ключ от ригельного замка выглядел в точности как тот, которым пользовался ещё мой отец. А может, это и был