0. Михей

Пятнадцать месяцев назад,

далеко за Юнанским морем…

Вход в подземелье озаряло солнце. Я слишком давно не видел его света, и оно ослепило меня своей красотой. Почувствовав, как его тепло прогоняет боль, я словно оказался в раю. Надеюсь, я больше не буду относиться как к должному к таким простым радостям.

– Здесь я тебя оставлю. – Элли остановилась у входа в пещеру. – Ты точно не хочешь, чтобы я восстановила руку?

Я тронул железный обрубок.

– После всего случившегося я, пожалуй, предпочту отказаться. – Рука оставалась холодной, каким и должно быть железо. – Что насчет нашего ребенка? Ты говорила…

– Я доношу его до срока, а потом отыщу тебя.

– Тогда… через восемь лун?

– Скорее через восемьдесят.

– Порядочный срок… – сказал я. – И все-таки где мы?

Улыбка Элли была теплее солнечного света.

– Пройдешь еще несколько минут и узнаешь.

Мне так хотелось, чтобы Беррин был здесь и тоже насладился солнечным светом. Но он принес себя в жертву, чтобы я мог продолжить путь. Еще один друг, погибший из-за меня. Я надеялся стать достойным их жертв и заслужить право жить дальше.

Достоин я или нет, но вот я здесь, пережив то, во что сам с трудом мог поверить. Своими глазами я видел Слезу Архангела, держал ее, и она расплавила мою черную руку. Выжгла ее.

Элли вышла на солнце. Поморщилась:

– Не знаю, что хорошего вы, люди, находите в этом свете. Вы называете нас злом, потому что мы живем в темноте, но темнота нам приятнее. – Она вздохнула, совсем как старуха. – Увидимся через восемьдесят лун… а может, и раньше.

И Элли ушла вглубь пещеры.

Разреженный воздух и резкий ветер были обычны для нагорья. Снег даже летом укрывал пики, а грязь затвердевала от холода. Спустившись чуть ниже, я посмотрел на каменные лачуги, прижавшиеся к склону утеса, и прошептал себе под нос:

– Это место я знаю. – Мне всегда нравились эти красные крыши на фоне древесных крон. Во мне всколыхнулось тепло узнавания. – Это ее монастырь.

Шестнадцать лет назад я приехал сюда, чтобы вернуть приходу отцовский долг. И в тот приезд согрешил с послушницей в монастыре. Наш грех породил величайший свет в моей жизни – Элли.

Я двинулся к каменной часовне на окраине монастыря. Тропа извивалась среди могил. Я читал вслух надписи на надгробиях, надеясь не прочесть ее имени. Но прямо перед тем, как вышел на лужайку возле часовни, увидел его: «Мириам». Мать Элли. Она умерла вскоре после рождения дочери.

Я встал на колени у могилы и зарыдал. Коснувшись коленями холодной земли, я содрогнулся. Попытался рассказать Мириам о дочери, но в тот момент ничего не смог вспомнить об Элли, какой она была до того, как ее похитили работорговцы. И сказал единственное, что точно знал:

– Я убил нашу дочь. – Я не хотел плакать, не хотел всхлипывать. Однако безысходность наконец произнесенных слов сломила меня. – Да, я убил ее своей яростью. Своей ненавистью. Своим злом.

Грохнул выстрел. Меня ожгло болью. Прямо в животе. Я рухнул на надгробие Мириам, залив ее имя кровью. Коснулся живота, и кровь окрасила пальцы.

Я сел, прислонившись к надгробной плите, как будто это мой трон. Появился мальчик, не старше десяти лет, зеленоглазый, с вьющимися светлыми волосами. В руках он держал аркебузу с дымящимся стволом. Проклятье, отличный выстрел!

К нам подбежал мужчина. Он был в плотном черно-красном плаще и вооружен длинноствольной аркебузой. Ее он нацелил мне в голову.

– Вы думаете, что такие хитрые, цепные псы? – сказал он. – Это наша гора.

– Какие псы? – прохрипел я. – Здесь разве не монастырь святых сестер?

– Считаешь меня дураком? – Он сплюнул. – Монастыря здесь нет уже много лет. С тех пор как Михей разбил Пендурум и нам, наемникам, пришлось бежать в горы. То был последний свободный город на континенте – оплот для нас, несчастных глупцов. Ох, как мне его не хватает…

Мужчина и выглядел как наемник – немытый, с копотью на лице. Даже плащ его был из чесаной шерсти, царапающей кожу.

– Мне нравятся твои цвета, – сказал я, чтобы утихомирить его.

– Ты что, не знаешь цветов Черного фронта? Пуля попала тебе в живот или в голову?

– Черный фронт? – Помедлив, я сказал первое, что пришло в голову: – Не мог придумать названия пооригинальнее?

Наемник погладил мальчика по голове, как будто в награду за то, что тот меня подстрелил. Потом изучил обугленный железный обрубок на месте моей правой руки.

– Что это за дрянь? – Он с отвращением сморщил нос.

– Я Михей Железный. – Я поднял железный обрубок. – А это была металлическая рука, дарованная демонами Лабиринта.

Он замер от удивления, а потом расхохотался, как пьяная гиена:

– А я император Иосиас! – Он погладил мальчика по голове. – А это патриарх Лазарь!

Я тоже расхохотался. Мне было адски больно.

– Ты не окажешь мне одолжение, приятель? – Я указал на свою кровоточащую рану.

Он вытер губы рукавом.

– У нас в лачугах нет целителей. Здесь самое большое одолжение – быстрая смерть.

– У меня есть идея получше. Иди по этой тропе и поднимайся в гору, пока не найдешь пещеру. Тогда крикни в нее имя: «Элли».

Наемник снова расхохотался. Смеялся даже мальчишка.

– Ты забавный, – сказал мужчина. – Ни один целитель не сможет заштопать такую большую дыру. Я сделаю тебе еще одну, в сердце. Не против?

Боль была такая, как будто кровь превратилась в лаву и жжет внутренности. Но все-таки я покачал головой.

– Ну ладно, умирай медленно. – Он двинулся к монастырю, продолжая смеяться.

Мальчик с жалостью посмотрел на меня и пошел вслед за ним.

Я все же надеялся дожить до заката. Быть может, тогда Элли отыщет меня и исцелит, как уже делала дважды. Я коротал время, разговаривая с Мириам. Рассказал ей о своих завоеваниях, о победах и единственном поражении.

Настала ночь, а Элли все не было. С меня натекла лужа крови, и я хрипел. Выкрикивал ее имя, и каждый крик был больнее, чем то, как я представлял себе роды. Я представлял, как Мириам рожала Элли в той каморке без окон, под присмотром презиравших ее людей. Ее последние минуты, видимо, были не лучше. Последние минуты моей дочери тоже были пронизаны ужасом… из-за меня. Ее предсмертные крики, когда я душил ее на морской стене, наверняка будут преследовать меня и после смерти. Оказывается, все это время я ненавидел себя.

Но умирать с печальными мыслями казалось неправильным, поэтому, чтобы приободриться, я стал вспоминать всех женщин, с которыми переспал. Дочь булочника, племянница мясника и подозрительно молодая жена ростовщика. Мириам и Альма, сестра Зоси, и… демон… и все на этом. Я так и не прикоснулся к Селене. Но по-настоящему я желал только Ашери. Я вспомнил запах ее ледяного медового дыхания, бесстрастное лицо и как она улыбалась на борту моего флагманского корабля много лун назад.

Послышались шаги. Легкий шорох в траве.

Передо мной стоял тот же мальчик с ножом вдвое больше его руки.

– Как тебя зовут?

Я улыбнулся – а что еще делать?

Он поколебался, робея ответить, а потом сказал:

– Принцип.

– А, значит, твой тезка – ангел Принципус, судья душ. Великий и могучий ангел.

Он гордо кивнул, надувая щеки. Когда-то я тоже гордился тем, что назван в честь одного из Двенадцати. Михея – ангела, создавшего мир заново.

Я показал ребенку, где находится сердце.

– Можешь говорить всем: «Я убил Михея Железного».

Мальчик нагнулся. Его зеленые глаза… были совсем как у Ашери. Я смотрел в них, а он поднес нож к моему сердцу.

Тогда я закрыл глаза и вообразил отца, Мириам, Элли и себя – всех вместе на зеленой лужайке. Там был и Беррин, читал под деревом книгу. Эдмар с Зоси боролись, а Орво мешал что-то в большом котле. Айкард положил руку мне на плечо и улыбнулся. Мы были вместе и больше ничего никому не должны. Свободны.

Гимн Равновесия

Он предстал пред нами в ароматах Фонтана душ,

И ангелы подсчитали его вес, все добро и все зло,

Весы раскинулись шире самой земли, их края достигали звезд,

И грехов, и дел праведных у него было поровну,

равновесие полное.

И спросил наш слуга:

«О Архангел, он землю наполнил в равной мере

злодейством и милостью,

Как судить мне его?»

И ответили мы:

«Отправь его обратно и пошли испытания, одно за другим,

Лишь тогда мы узнаем меру его души».

«Ангельская песнь», Книга Принципуса, 99–106

1. Михей

Странно чувствовать, как твое тело наполняется чужой кровью. Меня прокололи иглой и в отверстие воткнули то, что я могу лишь описать как нить из гибкого стекла. Я метался между бодрствованием и сном, и в меня лилось что-то красное.

Пока из моего живота извлекали пулю, я спал. Меня перевязали чересчур туго, но я не жаловался.

Говорили целители на саргосском, и я понял несколько слов, среди них: «преклонить колени», «гореть», «корабль». Я пытался спрашивать на крестейском, кто они, но они не поняли или не потрудились ответить.

Я не стал тревожиться из-за этого – лишь глупец кусает руку, дарующую ему жизнь.

Окно говорило мне о течении времени. Я наблюдал, как луна сжимается и умирает, а потом восстает опять и сияет во всей красе. Я все время лежал на том же соломенном тюфяке, и меня постоянно преследовали кошмары. Если снился дождь, заливающий мир, я просыпался, жадно хватая воздух. А когда океаны кипели в огне – кашлял от несуществующего дыма. Один раз огонь иссушил все воды мира, я увидел скрывавшуюся под ними белую раковину, и она мерцала, как звездный свет в бездне. А когда не спал и не видел кошмарных снов, я прислушивался к случайной болтовне саргосцев и смотрел на пыльные каменные стены пустой комнаты.

Каждый день меня кормили мягким хлебом и меняли одежду. Помогали мне испражняться. И не спрашивали, кто я такой, как и я не спрашивал, почему они заботятся обо мне.

До тех пор пока не настал день, когда я смог встать и сходить в нужник самостоятельно.

– Как ты заполучил железную руку? – тонким голосом со странным акцентом поинтересовался целитель.

Черты его лица были мягкими, а волосы очень светлыми и почти незаметными, как свеча в свете солнца, особенно брови, почти сливавшиеся с лицом. Пришлось постараться, чтобы выказать уважение к человеку с такими расплывчатыми чертами, хотя он и спас мою жизнь.

Я спросил себя, как правдиво ответить на этот вопрос. И о том, почему целитель так долго собирался его задать. А еще о том, не навлечет ли на меня беду неверный ответ.

Я взглянул на обрубок руки. Перво-наперво, обнаружив меня истекавшим кровью у надгробия Мириам, они отрезали мою сломанную железную руку. И теперь правая рука заканчивалась там, где прежде начиналась железная, – у локтя.

– Ее даровал мне один человек из Шелковых земель.

Я почти не соврал. Джауз заботился о моей сломанной руке до того, как этим занялись демоны.

– Зачем было выходцу из Шелковых земель давать тебе эту руку? Кто ты?

Если я назовусь, например, простым рыбаком, мой рассказ будет лишен смысла. Если все же признаюсь, что был важной персоной, вероятно, это приведет к новым расспросам. А чем больше он будет меня расспрашивать, тем вероятнее, что я собьюсь и выставлю себя лжецом.

– Я Михей Железный.

Целитель покачал головой, по его лицу расплылась ухмылка:

– Ты считаешь меня глупцом?

– Наверное, с утекшей кровью я потерял половину своего веса. Несмотря на это, я здесь, и в моих венах течет чужая кровь. Я считаю тебя чудотворцем, а не глупцом.

– Тогда спрошу еще раз. Кто ты?

– Я уже сказал. И теперь вопрос в том, кто вы. Вы из тех многочисленных людей, считающих меня героем? Или из миллионов, проклинающих мое имя? Я не кто иной, как Михей Железный, и я в вашей власти.

Он ушел. Я попробовал открыть дверь, но он ее запер. А окно было слишком маленьким для воина моего роста и телосложения. Мне осталось лишь ждать.

И я ждал.

Через два дня он возвратился с другим человеком.

С человеком, которого я узнал.

Он носил повязку на правом глазу, так же как и шестнадцать лет назад, когда я видел его в последний раз.

– Он не лжец, – произнес священник Васко. – Он действительно Михей Железный.

Что-то в нем изменилось, и дело не только в возрасте. В последний раз мы виделись, будучи молодыми, полными страстей и противоречий юности. А теперь стали седыми, морщинистыми и с хриплыми голосами.

Я никогда не думал, что снова увижу это лицо. Когда обнаружилось, что он прелюбодействовал и породил незаконнорожденного ребенка, этосианская церковь перевела его в монастырь в родной Саргосе. Что он делает здесь, в нагорье Гипериона?

– Я тебя помню, священник, – произнес я.

– Я не священник, – ответил Васко. – Давно перестал им быть.

Я не мог не чувствовать к нему той же неприязни, что и много лет назад. Он осудил Мириам, мать Элли, за грех прелюбодеяния, хотя сам был прелюбодеем. Его облик я хранил в своем сердце как воплощение этосианских священнослужителей, узколобых, самодовольных и двуличных.

Васко встал на колени, опустив взгляд к моим ногам:

– Каюсь в том, что сделал с твоей возлюбленной. С Мириам. Прости меня.

Я едва не лишился дара речи.

– Тебе нужно просить прощения не у меня.

– Это верно. – Бывший священник встал. – Жаль, что мертвые не могут прощать.

И правда, жаль. Но мне не хотелось рассуждать о его грехах.

– Что ты здесь делаешь, Васко?

Он улыбнулся правой половиной лица:

– Это долгая история.

– Мне она не особенно интересна, и я предпочел бы пойти своей дорогой.

Васко покачал головой:

– Боюсь, я не могу позволить тебе уйти.

Теперь все его лицо улыбалось. Бывший священник выглядел не слишком приятно. Как и в случае с его другом-целителем, о нем трудно было судить по лицу, в особенности из-за широкой черной повязки, закрывающей глаз. Кожа у него была цвета глины, а щеки обвисли – понятно, что он не молод. И даже борода, волнистая, как зимнее море, не знала, какую форму принять.

– Теперь ты принадлежишь мне, Михей Железный.

– Ни один человек не принадлежит другому.

– Я вытащил тебя из бездны. Я дал тебе жизнь, и теперь она принадлежит мне. Подчинись, и, возможно, ты мне пригодишься.

Я с трудом мог верить своим ушам. Для чего я, завоеватель царств, мог понадобиться бывшему священнику и целителю-альбиносу?

– У меня есть свои дела, – возмутился я.

– По твоей вине Крестес истек кровью, – ответил Васко. – Посвяти это время размышлению о своих ошибках. Мало кто получает такой дар.

Ухмыльнувшись, Васко покинул комнату, вслед за ним ушел и его друг-целитель.

Будь я в полной силе, мог бы их одолеть. Я сломал бы шею за считаные секунды, даже одной рукой. Я ведь был крупным и сильным, внушительнее большинства мужчин, потому люди и шли за мной.

Но с потерей руки я лишился половины своей внушительности. Больше чем половины. За одноруким не идут в бой. И вообще никуда за ним не идут. Мне нужна была новая металлическая рука, и я сожалел, что отказался от предложения Ахрийи.

Прежде всего, требовалось отсюда выбраться. Что бы ни задумал бывший священник, мне не хотелось в этом участвовать. А его целитель использовал инструменты и методы, которыми не владел даже Джауз с его самым передовым опытом Шелковых земель.

Саргосцы известны как торговцы и первооткрыватели. Когда девять лет назад я разграбил Саргосу, многие уехали к другим берегам. И кто знает, где побывали этот бывший священник со своим целителем?

Я ударил в дверь, но она была заперта. А когда ее открывали, я нередко мельком видел металлическую решетку с другой стороны. Через нее мне никак не пробиться.

Я опять изучил окно – маленькое квадратное отверстие почти под потолком и тоже зарешеченное. Сквозь него я видел лишь кусочек неба и сухую ветку на дереве.

Я опять прилег. Когда целитель снова придет, я бы мог врезать ему по физиономии и сбежать.

Очевидно, я в монастыре Мириам. Хотя я не помнил эту комнату, стены были сложены из знакомой горной породы. Ночное завывание ветра на склоне тоже было легко узнать, как и вкус горного воздуха.

У священника имелись и другие служители, что могло бы создать проблему. Как-то я заметил очень крупного человека, похоже, из Шелковых земель. Глаза у него были миндалевидные, но, в отличие от большинства жителей тех краев, голубые, а волосы светлые. А на поясе висели самые длинные ножны, какие я когда-либо видел. У клинка была узкая рукоять с кисточкой на конце.

Один раз я даже видел человека с темной, как земля, кожей, одетого в необычный балахон, испещренный кроваво-красными рунами. Судя по слезящимся глазам, он был слеп, и все же я сам видел, как в его глазах пылал тот же кровавый свет.

Но самое странное мое видение, вероятно, было сном наяву – тень с изящными женственными изгибами, которая цеплялась за потолок, наблюдая, как я пытаюсь проснуться.

Кто они все такие?

Я лежал в постели и думал об этом. Саргосцы, ухаживавшие за мной, много раз повторяли слово «корабль». Но мы не на побережье. Разве можно направить корабль вверх по течению Гипериона?

Я уснул, размышляя об этом.

И проснулся от стука в окно.

Тук-тук-тук.

Я увидел лицо Элли и ее длинный черный коготь. На меня смотрели ее глаза с черными белками. Но я поморгал, и она исчезла. То была просто ветка, стучавшая по стеклу.

Тук-тук-тук.

– Я убил Элли, – напомнил я сам себе. – Перерезал ей горло.

Мне пришлось признать свои грехи, такие многочисленные, но нельзя позволить им тянуть меня вниз. Все равно мне хотелось жить. Когда меня подстрелил зеленоглазый мальчишка, последние мгновения жизни я призывал на помощь Ахрийю.

Но те мгновения не стали последними. Прежде чем провалиться в глубокий сон и попасть сюда, я грезил о своей семье и друзьях – Зоси, Эдмаре и Беррине. И об Элли, и об Ашери. Я увидел нас вместе, счастливыми и свободными.

Только мы отнюдь не были счастливы и свободны. Я сам видел, как умирали Орво, Зоси и Беррин, но не знал судьбы Эдмара, Ашери, Айкарда и Джауза.

Я повторял их имена, и они были словно из другой жизни. Может, лучше такими их и запомнить. Наверное, я должен освободиться от прошлого.

Хотя прошлое было прекрасным. Я вел десятки тысяч людей на бой, убил сотни тысяч. Я определял ход жизни народов и уничтожал их. Я завоевал империю и был бы этим удовлетворен, если бы не сладкий ветер с востока, обещавший так много божественного и мирского.

Но я думал об этом как о чужой жизни. Легендарный завоеватель, каждодневно осыпаемый золотом и розами, тот, кому принадлежал трон величайшей твердыни мира, – он не здесь, не в тюрьме.

Но тогда кто я?

Во всяком случае, я человек, который хочет жить, быть свободным. Это суть каждого стучащего сердца, но мне нужно было ухватиться за чистую волю к жизни и позволить ей меня вынести.

Я был человеком с грехами и сожалениями, делал то, что считал правильным, и заблуждения – мой первый грех. И самообман. И служение ложному богу, и оправдание этим каждого преступления. Больше я никогда не вернусь на тот путь, никогда.

Я был человеком, не знающим, во что верить, но проживи я немного дольше – и, возможно, нашел бы истину. Или истина нашла бы меня, что, похоже, и произошло.

Я узнал, что пространство меж звездами глубже и темнее, чем можно представить. Но я больше не отведу взгляд. И не стану больше закрывать глаза маской под названием «этосианство».

Я буду смотреть на правду широко открытыми глазами.

Я проснулся. Надо мной опять стоял Васко и держал в руке что-то вроде иглы, которой он только что меня ткнул.

Вероятно, поэтому я не мог ни пошевелиться, ни открыть рот.

– В день, когда ты и твой Черный легион разграбили Саргосу, я был там, – сказал он. – Вы похитили золото из этого монастыря, как и из всего города. Вы, как огромная стая саранчи, до последней крошки сожрали все припасы в наших амбарах. Мне пришлось месяц есть траву. А когда наступила зима, тысячи скончались от голода, в том числе и люди, о которых я заботился. Этосианская церковь больше не могла поддерживать священников города, и потому мне пришлось покинуть его. После этого я долго тебя ненавидел. Но сейчас, Михей, я кланялся бы тебе и целовал ноги, если бы считал это допустимым. Мой уход из Саргосы оказался лучшим, что только могло случиться.

Я попробовал заговорить, но это было все равно что пытаться сдвинуть языком гору.

– Не тревожься, через несколько минут это пройдет. – Васко обернулся к окну. – Благодаря твоим попыткам захватить Костану и украсть императорский скипетр в Крестесе почти не осталось мужчин, способных защищать города и деревни. Сейчас страна кишит бандами наемников, рубадийскими каганами и еще более мерзким сбродом. – Он широко улыбнулся. – Говорят, время решает все. Саргосская Компания Восточных островов явилась сюда, чтобы навести порядок в Крестесе. Я решил, что ты должен нам в этом помочь. Но проблема в том, что по эту сторону моря никто тебя не любит. Честно говоря, и по другую сторону тоже.

Он с таким восторгом это излагал. Если бы мог, я бы сплюнул на пол, чтобы показать ему, что думаю.

– Ты когда-нибудь слышал об игре «Убийца султана»? В нее играют в кашанских домах наслаждений. Цель в том, чтобы, двигая по доске фигуры, убить султана противника. – Васко потер руки. – Ты станешь моей фигурой. Только кем – солдатом или слоном?

Я ему не фигура. Я тот, кто их двигает.

– Прежде всего, ты должен сказать, от кого получил эту руку из ангельского железа. И я не приму ничего, кроме правды.

Он стал расхаживать по комнате. Кажется, его что-то тревожило.

– В Саргосе я присоединился к Святой Инквизиции. Я не получал удовольствия от того, что приходилось делать. Но, если потребуется, использую то, чему меня научили. Ты подчинишься или сломаешься.

Он в самом деле решил, что пытками заставит меня подчиниться? Многие пробовали, и все они похоронены и забыты.

Он взглянул мне в лицо:

– Ты до сих пор считаешь, что я просто священник? Ты был когда-то трактирщиком, помнишь? Думаешь, ты один далеко ушел с того места, откуда начал? – Васко ухмыльнулся. – Может, это тебя убедит?

Он снял повязку с глаза.

На меня смотрел абсолютно черный глаз, как у Элли. Вернее, как у Ахрийи.

– Я прошел долгий путь, чтобы получить это. Можно так сказать, побывал в ином мире. Поэтому знаю, что твоя рука была схожим даром. Жаль, что ты им не дорожил.

Глаз смотрел на меня, а я всматривался в его бездну и не мог оторвать взгляд от того, что там видел.

Остров. Ангелы в глубине моря. Другие ангелы в темных глубинах неба. Столп света.

Пирамиды с вершинами, уходящими под облака.

Мальчик и девочка идут к пирамиде и глядят на то, что их ждет наверху, – пористая туша со щупальцами, укутанная облаками.

– Скоро мы будем вместе, – говорит девочка. – Мы будем в лучшем мире.

– Я не хочу тебя покидать.

Она вытирает рукавом его слезы.

– Мы из одного чрева и когда-нибудь воссоединимся. Я обещаю. А пока ты должен быть храбрым.

Я услышал гул, преисполненный ужасного смысла, – словно обращенное в звуки шествие множества тысячегранных существ.

Васко снова натянул повязку на глаз, избавив меня от видения.

Ко мне вернулась способность двигаться.

– Ты вспотел, как кашанский ткач, – усмехнулся священник. – Что тебе показала бездна?

Я вскочил, и единственная рука метнулась к Васко, но каким-то волшебным образом он уже оказался за дверью.

Он захлопнул ее перед моим носом, и кулак ударил по дереву. Я рванул ручку, но дверь была уже заперта.

– Я тебе не фигура, – произнес я. – Ты еще пожалеешь об этом, Васко.

– Капитан Васко, – поправил он из-за двери.

– Во имя Архангела, капитан чего?

– Галеона, такого же величественного, как твой.

Он упоминал саргосскую Компанию Восточных островов. Это была торговая компания, доставлявшая в наши порты специи из Кашана по водным путям Аланьи. Единственные торговцы-этосиане, которым Селуки Аланьи дозволили проход через свои земли – вероятно, за взятки.

Шаги Васко стихли. Я кипел от ярости.

В тот же день я услышал постукивание по двери, из нее вывалился на пол маленький округлый кусочек дерева. Щель была меньше мизинца шириной.

Но достаточного размера для мягкого стекла. На сей раз по нему потекла не кровь, а газ с запахом патоки.

Я очнулся спустя какое-то время, чувствуя себя хуже, чем до того, как меня усыпили. Что они со мной делали?

На подносе у кровати лежала еда. Спелые фиги, хлеб с маслом и ножка куропатки с мятой. И еще стакан густого козьего молока.

Я понятия не имел, в честь чего такая роскошная трапеза, но не оставил ни крошки. После всех недель, проведенных в подземельях Костаны и на этой постели, я уже не так могуч, как прежде. Нужно подкрепиться.

Я попробовал отжаться с помощью одной руки. Ощущение было такое, словно к спине привязан галеон. Я едва оторвал тело от пола.

Зато оставшаяся рука умеет обращаться с мечом. Быть левшой – благословение в бою. Мечников обычно тренируют против правшей. Каждый раз, выходя на бой, я начинал с мечом в правой руке, правой ногой вперед, и на полпути менял стойку, что всегда сбивало с толку противников. Во время боя им приходилось менять ожидания. А размышлять – последнее дело, когда на тебя нападает здоровенный громила вроде меня.

На другой день мою комнату опять заполнили газом. Я проснулся рядом с новой тарелкой еды – на сей раз это были яблоки. Я уже много лун не наслаждался яблочной мякотью. А еще к ним добавили ломтик ветчины с перцем.

Мой отец назвал бы это императорским завтраком. Но мне представлялось, что императоры питаются еще лучше.

Я опять попытался отжаться – и теперь уже так легко не сдался. Тяжело дыша и собрав все силы, я сумел приподнять тело над полом и опять опустить.

Это стало началом.

Проходили дни. Я не жаловался – в конце концов, меня кормят. И к концу недели делал десять отжиманий за день. А к концу второй – сотню.

К третьей – триста.

И это был не единственный мой план. Я практиковал задержку дыхания и на третьей неделе дошел до пяти минут.

Только этого было мало. Снова пустив газ, они не входили, пока не прошло больше времени. Я не мог сказать сколько, потому что газ меня усыпил.

И я не узнал, что со мной делают, пока я сплю. Но заметил следы иголок на запястье и на руке выше. Меня чем-то кололи.

Временами я слышал пение. Отдаленное и чистое. Грустное, но вселяющее надежду. Я прижимал ухо к камню, но так и не разобрал, откуда оно доносится. И звучало оно слишком сладко для этого места, напоминая сон.

Однажды я проснулся – и надо мной стоял Васко. Так же было и с Мириам? Ей пришлось смотреть в его единственный глаз, когда она выталкивала из своего чрева Элли?

Я не мог пошевелиться.

– Надеюсь, угощение доставляло тебе удовольствие, – сказал он. – По какой-то причине Хит желает, чтобы тебя хорошо кормили. Тем не менее жаль, что мы не могли поговорить раньше. Я был занят, суета, то одно, то другое. Видит Принципус, аудиенции императора нелегко добиться.

В этот раз я мог шевелить языком:

– Какого императора?

– Все того же Иосиаса. Ты встречался с ним?

– Нет, и не стремлюсь.

– Забавно. Знаешь, в детстве я верил, что императора избирает сам Архангел. Думал, императору подчиняются все без исключения. А теперь мне жаль человека, держащего этот скипетр. И особенно жаль Иосиаса после того, как ты подорвал его власть. В сущности, он и не правит за пределами своей крепости в Гиперионе.

И неудивительно. Аланийцы уничтожили его войско у Сир-Дарьи. И мое войско тоже.

– Почему тогда ты так сильно хочешь с ним встретиться?

– Разумеется, чтобы ему помочь. Я хочу помочь всем. Я достойный человек. Родись я латианином, меня даже назвали бы святым. Я здесь для того, чтобы спасти империю, Михей. А еще я намерен спасти тебя.

Я захохотал, но смех вышел чудной, пронзительный и гортанный, поскольку я не контролировал свой живот.

– Ты намерен спасти меня против моей воли? Так типично для священнослужителя.

Улыбку Васко сменил хмурый взгляд.

– Я не священнослужитель.

– Тогда кто ты?

– Купец. Капитан. Но прежде всего я видящий.

Видящий. У меня волосы встали дыбом от этого слова. По спине скользнули холодные пальцы.

– Михей, – Васко потер сложенные ладони – кажется, этот человек постоянно мерзнет, нагорье для него не подходит, – я решил сделать из тебя ключ. Ключ к Высокому замку Гипериона. Я намерен преподнести тебя императору Иосиасу.

– Человеку, который обезглавит меня за измену? Как же это меня спасет?

– Правосудие может спасти твою душу. Помнишь, я говорил, что использую тебя как фигуру для игры в «Убийцу султана»?

Этот священник сам не знает, что говорит.

– Зачем жертвовать собственной фигурой?

– Вижу, ты не знаком с игрой. Тогда вот ближайшая аналогия: ты будешь куском мяса, который я повешу на дереве, чтобы выманить с неба орла.

– Ну и что ты станешь делать с орлом, когда схватишь его?

– Держать в безопасном месте довольным и сытым.

– И конечно же, в клетке.

Васко ухмыльнулся:

– Прежде чем я тебя отошлю, разберемся с одним вопросом – с твоей железной рукой. Как ты ее получил?

– Переспал с демоном.

Васко рассмеялся.

– Я в последний раз спрашиваю, Михей Железный. – Он указал на свою повязку. – Знаешь, в Инквизиции нас учили самым разным способам заставить человека заговорить. – Он потрогал повязку, словно собрался снять. – Но с этим ничто не сравнится. Ты уже пробовал. И чем дольше глядишь в эту бездну, тем больше она будет тебе показывать то, что… ранит до глубины души. Так что говори правду. Где ты взял эту руку?

Может, все же лучше сказать ему. Не хотелось мне этих ужасов. Я видел достаточно, когда Ашери принесла меня к тому плавающему алмазу с десятью глазами ангела Михея на оболочке.

Но я воин. Завоеватель. Мне хотелось воспротивиться нажиму священника.

Но мне также хотелось жить. Надо выиграть время, чтобы сбежать. Пусть же правда послужит оплатой.

– Я тебе не солгал. Я совокуплялся с демоном. Я дал ей свое семя, и за это демоница подарила мне ту руку.

– Скажи мне ее имя. – Он приподнял повязку, но не сдвинул в сторону.

– Ахрийя. Так она сама мне сказала.

Васко разразился истерическим хохотом:

– Ах, Михей. Ты спал с названой сестрой, а потом сменил ее на царицу дэвов. Уважаю. – Он развернулся, собираясь уйти.

– Погоди… Не отдавай меня Иосиасу, прошу…

Было тошно его молить, но я должен хоть попытаться.

– Мне не очень-то и хочется. Но я не могу тебе доверять. Как ты и сказал, ты не фигурка в игре. А играющих и без тебя слишком много.

– Нет, во имя души Мириам, не… – Сыграв этой картой, я надеялся на сочувствие.

– Бедная Мириам. Она была красавицей, да?

Да, была, под монашеским платьем. Бедра словно гора Дамав. Истекая кровью на ее надгробии, я думал о них.

– Я ее ревновал, – признал Васко. – Прежде чем появился ты со своим плебейским очарованием, я пытался флиртовать с ней. Но она всегда была со мной так сурова. Ты подобрал ключ к ее сердцу.

– Упрямство и настойчивость открывают много замков.

– Верно. Я не сразу это усвоил.

– Кстати, что случилось с твоим незаконнорожденным ребенком?

Еще одна карта сочувствия, которую я надеялся разыграть. Они были у нас обоих.

Васко сделал долгую паузу, а потом сказал:

– Очень жаль, Михей. Наши пути не раз пересекались, но в итоге привели в совершенно разные места. Однако у меня к тебе есть последний вопрос. – Он обернулся с порога и взглянул на меня. – Где Айкард? – Прежний глава моих шпионов.

– Почему ты хочешь это узнать?

Может быть, потому что оба они саргосцы?

– Мы с ним старые друзья. Так где он?

– Не знаю.

Раз уж Васко решил сдать меня врагам, незачем сообщать ему, что Айкард в Костане.

– Я найду его. Наши с ним пути в итоге сойдутся.

Васко закрыл дверь и оставил меня во тьме.

2. Васко

Я жаждал изменить мир.

Вы назвали бы меня целителем.

Но нет, я был лекарством. Мне надо было проникнуть в сердце больного.

Священная империя Крестес, так ее называли. И когда-то я тоже считал ее священной. Когда-то я верил в сказки, которые звались правдой.

Тогда я был священником и не сомневался в божественности этосианской церкви, патриарха и даже императора, о да.

Мои глаза открылись, когда Михей покорил Саргосу. Он заявил, что следует божественному пути этосианской религии. Что наши женщины и имущество останутся в целости, потому что мы правоверные.

Но его воины не соблюдали заповеди. А когда мы пожаловались, он сделал вид, будто не услышал.

Разочаровавшись в так называемых слугах Архангела, я превратился в патриота. Моим богом стала сама Саргоса, а моим кредо – величие ее культуры и семей.

Но когда я пересек море и увидел Кашан, его миллионные города с ткацкими фабриками, меня осенило: Саргоса слишком мала, слишком далека от центра цивилизации, чтобы стать чем-то бо́льшим, нежели сноской на страницах летописи.

И тогда моим богом стало золото. И до чего ж хорош был этот бог! Он служил мне верой и правдой, как я служил ему. Поклонение ему вело через все моря и земли. Это путешествие открыло мне глаза на истинного бога.

Единственного достойного поклонения.

Которому точно не поклонялись здесь, в этой часовне. Перед алтарем валялись обломки статуи Архангела – печальная груда из одиннадцати рук и крыльев. Помню, как когда-то сияла статуя, какой была яркой, когда художники из Мелтани раскрасили ее в синий и золотой.

И я вспомнил, где первосвященник спрятал свой экземпляр «Ангельской песни». Меня всегда удивляло, почему он делал тайну из чего-то столь обыденного. Я протянул руку и вытащил книгу из щели в стене. И тут же закашлялся от поднявшейся пыли. На обложке красовалось название, крупно написанное по-крестейски. Старым шрифтом, судя по вытянутым буквам.

Я полистал страницы толстого тома. Понюхал истлевший пергамент. Открыл книгу, поднял ее двумя пальцами и тряхнул – так иногда дергались несчастные идиоты, подвешенные на носу корабля.

Оттуда ничего не выпало, не считая пыли. Просто книга. С заметками, написанными на полях синими чернилами. Одна из них привлекла мое внимание:

«Каков вес каждого греха?»

Я прочитал стих, к которому относилась заметка: «И будут взвешены на весах перед Принципусом все дела добрые и дурные. Те, чьи добрые дела перевесят дурные, обретут вечный покой в Раю. Те же, чьи дурные дела перевесят добрые, будут вечно пить огонь».

Давно я не читал этот стих, но прекрасно помнил Песнь весов Последнего суда.

Позади сломанных и перевернутых скамеек стоял Хит.

– В чем дело, друг мой? – Мой голос прокатился эхом по разрушающемуся молитвенному залу.

– Он здесь, капитан. – Его голос был слишком тихим, чтобы вызвать эхо, но у меня хороший слух.

– Кто?

– Гонец из Высокого замка.

– Наконец-то.

Я вышел из часовни и встретился с гонцом перед комнатой Михея. Посланник был одноногим, но неплохо управлялся с деревянной ногой и палкой. Один кинжал висел у него на боку, второй спереди, как принято в Вахи, а помимо этого у него были сабля и аркебуза.

Я натянул улыбку на лицо:

– Я Васко деи Круз, капитан «Морской горы», – и протянул ему руку.

– Деи Круз… – хмыкнул он, даже не взглянув на мою руку. – На твоем языке ведь это означает «крест», верно?

Я кивнул.

– Когда я жил в Крестесе, меня называли саргосцем. А когда жил в Саргосе, крестейцем, – хохотнул я, но он сохранил серьезность. – По правде говоря, я и саргосец, и крестеец. И ни один из них.

Он даже не кивнул в ответ. Похоже, мое обаяние не действовало на одноногих, двинутых на оружии гонцов.

– Михей Железный… – сказал он. – Он здесь, в этой комнате?

– Да.

– Тогда позволь мне его увидеть.

Я сунул пальцы в рот и свистнул.

Хит принес мешок с газом и один цилиндр. Втиснул цилиндр в проделанное в двери отверстие и давил на мешок, пока не вышел весь газ.

– Это еще что? – поинтересовался гонец.

Наверное, объяснять ему, как мы это делаем, будет все равно что учить козу считать.

– Увидишь.

Семь минут спустя мы открыли дверь. Гонец вошел в комнату. Он опустил взгляд на огромного спящего завоевателя и с силой прикусил губу.

– Разбуди его, – почти с печалью сказал он. – Хочу услышать, как он говорит.

Я кивнул Хиту. Он взял иглу, смоченную в парализующем снадобье, и ткнул Михею в руку.

Прошло еще несколько минут. И потом я сам разбудил Михея, надавав ему пощечин.

Он закашлялся, несколько раз моргнул и уставился на нас:

– Эдмар?

Эдмар смотрел на Михея как на труп человека, которого любил. Теперь одноногий напоминал грустного мальчугана. И на лице Михея была та же вселенская печаль.

– Кого я пытался спасти, когда потерял ногу? – спросил Эдмар.

Михей ответил без колебаний:

– Ты пытался спасти меня. От забадара. И, клянусь Двенадцатью, ты меня спас.

Эдмар закрыл глаза, словно тонул в горечи. А затем повернулся и вышел, хоть Михей и кричал ему: «Брат! Брат!» Для одноногого он двигался с редким проворством. Мне пришлось поторопиться, чтобы догнать его.

– Так ты скажешь императору, что у нас настоящий Михей Железный?

Эдмар остановился посреди коридора и повернулся ко мне:

– Да, скажу.

Его слова вызвали у меня улыбку.

– И помни, в обмен на Михея я хочу…

– Ты получишь все, что требуешь, торгаш.

Так, значит, его неприязнь не относилась ко мне лично. Как это обнадеживает.

– Да, я торговец, но также правоверный этосианин и подданный императора Крестеса.

– Не сомневаюсь. – Он приблизился, нависнув надо мной. – Я знаю, кто вы такие, псы Компании. Когда-то я тоже прокладывал себе путь через моря набегами и жестокостью. Грабил корабли по пути к Восточным островам. – Он показал покрытые шрамами запястья. – Однажды я увидел корабль с сокровищами. Он одиноко плыл по сапфировому морю. Надо было догадаться, что это ловушка. В итоге меня отправили в Саргосу на галеоне, полном золота, пряностей и шелка. Я получил по заслугам – камеру меньше размером, чем дырка моей матери. Но я не переставал удивляться, как же мерзко воняет ваш город, да и выглядит не лучше. Богачи даже не понимают, в каком дерьме живут. Просто кучка старьевщиков.

Не сказать, что он был не прав, а правдой меня не обидеть.

– Скажи, лорд Эдмар…

– Я не лорд.

Как нехарактерно для Высокого замка – нанимать низкородных гонцов.

– Прошу прощения. Скажи, Эдмар, какие отношения связывают тебя с Михеем?

Эдмар вскинул голову:

– Мы были братьями по Черному легиону. Когда-то я с гордостью называл его Великим магистром, в то время он еще служил ангелам. Вряд ли торгашу знакома гордость от службы под одним флагом с единоверцами.

Он сильно заблуждался, но я не собирался рассказывать ему о своем прошлом священника.

– А сейчас? Где сейчас твоя гордость?

Он постучал тростью по деревянной ноге – клац-клац.

– Там, куда привела меня проклятая нога. А теперь послушай. Не позволяй Михею себя одурачить. Не спускай с него глаз. Он в объятиях тьмы.

Но кто лучше меня знаком с тьмой?

На этом встреча завершилась, я раздал указания Хиту и Тревору, а потом вскочил на кашанского мерина и поскакал вниз по реке Гиперион.

«Морская гора» дрейфовала у берега. Эти воды еще не видели такого великолепного галеона. Девяносто тонн дерева и металла, собранных для битв лучшими корабелами в этой части света. Каждый борт украшали по тридцать пушек, орудийные порты зияли, как темные злобные глаза какого-то глубоководного чудовища. Корабль был полностью оснащен, хотя придется снять с четырех мачт саргосские штандарты и заменить их на крестейские пурпурные. Деревенским жителям будет приятнее видеть четыре милосердных глаза Цессиэли, чем один глаз Принципуса, строгого судии.

Но на флаге Компании он был слегка другим. Глаз Принципуса выглядел не как овал, а как круглая монета. Мало кто замечал эти изменения, но так было проще узнать корабль Компании – первым делом новобранцы запоминали именно флаг.

Как приятно было снова оказаться на корабле! Почти полжизни потребовалось, чтобы понять: мой дом – море. На суше я везде чувствовал себя чужим. Но в море, посреди бескрайней синевы, когда между тобой и бледной глубиной нет ничего, кроме нескольких гнилых досок, все мы одинаково чувствовали себя чужаками. И это так – ведь море так же чуждо человеку, как человек – морю. У нас нет ничего общего с обитающими в глубокой тьме существами, в их доме мы нежеланные гости.

Куда бы я ни отправился, везде я был чужаком. Но именно это наделяет силой. Ты свободен от свинячьего дерьма, которое туманит людям взор, когда они смотрят на своего идола или флаг. Мне потребовалось много времени, чтобы научиться применять эту силу.

Преимущество чужака.

Я искупался и оделся в чистое. Поел рыбы из дневного улова и насладился жинжей с товарищами в кают-компании. Я ощущал зарождающееся недовольство: мы покинули княжества Восточных островов ради богатой поживы, но так и не приблизились к ней.

– Я выпил бы любого старого вина, – сказал Антонио по прозвищу Две Аркебузы. – Мне просто хочется чего-нибудь местного для разнообразия. Как будто я в Крестесе, а не посреди синевы.

– Да и местная шлюшка будет не лишней. – Похотливый Чернобрюхий Балтазар схватился за пах. – Я слышал, когда в Лемносе какой-нибудь старик лежит на смертном одре, из монастырей в горах спускаются вдовы и напоследок как следует с ним наяривают. – Он ухмыльнулся. – И он уходит в загробную жизнь улыбаясь.

– А если у него не встанет? – спросил Малыш Дэви. – Он ведь больной старик.

– Уж они сделают так, чтоб встал, Дэви, – отозвался Бал. – Они молятся ангелам, чтобы те вернули к жизни его старый сморщенный член.

К несчастью для моей команды, знаменитые виноградники Лемноса поразила та же хворь, что и всю страну. Многие вдовы ушли в монастырь, потому что не хватало мужчин для повторного брака. Но монахини всерьез воспринимали свои клятвы (ну, почти всегда) и не следовали древним обычаям.

– Мы играем вдолгую, – напомнил я. – И в конце нас ожидает награда. Самая большая пожива за пятьдесят лет истории саргосской Компании Восточных островов. Мы все станем царями, вокруг будут течь реки из вина, а девственницы наполнять наши кубки.

– Это просто бальзам на душу, капитан! – сказал Красный Ион с другой стороны кают-компании.

Лабашец поднял деревянную кружку со сладкой алой жинжей.

Все тоже подняли кружки и провозгласили тост:

– За девственниц, наполняющих наши кубки!

После этого все разошлись по делам. С улыбкой на лице и слегка навеселе я спустился на нижнюю палубу, проведать пленника.

Я даже принес ему книгу – сокращенный вариант «Ангельской песни».

Я бросил книгу к его ногам. Хотя он все равно не мог дотянуться, потому что был закован в цепи.

– Принес тебе кое-что почитать, – сказал я.

Инквизитор Эстевао поднял голову. Старик почти ничего не видел опухшими глазами. Его запястья распухли еще сильнее, как и кончики пальцев, лишенные ногтей.

– Я рассказал тебе все, что знаю.

От него несло грязными подштанниками. Впрочем, ничего удивительного.

– Инквизиторов учат, как выдержать пытки, верно?

Естественно, ответ я уже знал.

– Твой голос… Он мне знаком.

Я встал перед ним и нагнулся. Он долго и сурово смотрел на меня, но так и не разглядел юношу, которого обучал.

Может, я стал неузнаваемым. Но Михей меня узнал. Хотя тоже не сразу.

– Куда вы отправляли тех, кого признали виновными? – спросил я.

– На смерть. Они все мертвы. В Крестесе не терпят колдунов.

Он учащенно дышал. Его язык посинел. Все ноги были в порезах и распухли, хотя мы их не трогали. Корабельные крысы никогда не побрезгуют угощением, пока пленник спит.

Но мое сочувствие было суше самого соленого берега.

– Ты лжешь, старик. Их не сжигали, не вешали и не расстреливали. Приходил корабль. Их сажали на корабль, и мы больше никогда о них не слышали. Куда же шел этот корабль?

– Корабль шел в открытое море. Там к их ногам привязывали камни, молились, чтобы Архангел простил их, и сбрасывали за борт.

– Лжец.

Мне хотелось показать ему свой глаз, который видит звезды. Очень хотелось. Но рожденные из бездны видения способны поджарить человеку мозг, как повар жарит яйца. А пока я не извлек из его разума правду, он нужен мне в целости.

Я вытащил член. Давненько уже не мочился. Я нацелился на сокращенный вариант «Ангельской песни» и не промахнулся.

– Да простит тебя Архангел, – пробормотал инквизитор.

Закончив, я пнул книгу. Она ударилась о стену, но не развалилась, как я рассчитывал.

– Да простят тебя те, кого ты замучил, – ответил я.

– Я делал все это во имя добра.

– Что ж это за добро такое?

– Колдовство вселяет страх. А страх порождает беспорядки. Анархию.

– Вокруг полно страха и анархии и без всякого колдовства.

– Вот именно. Зачем бросать в огонь хворост?

– Мы сами зажгли этот огонь.

– Мы? – Старый инквизитор внимательно посмотрел на меня. Из-за ссадин на лице он мог открыть лишь один глаз, да и то с трудом. – Ты тоже был инквизитором? Вот почему у тебя такой знакомый голос?

До чего ж горько было слышать эти слова. Я мог бы обвинить во всем его, но, в конце концов, я сам избрал Святую Инквизицию в той же степени, как она избрала меня. И мне нравилось быть инквизитором. Еще как.

А теперь я жаждал встать на колени, жаждал выплакаться перед теми, кого истязал во имя избавления от колдовства и ереси. У меня для них было только два слова: «Простите меня».

Но что есть прощение? По правде говоря, это горькое лекарство. Я просил Михея простить меня за то, что сделал с Мириам. За то, что запер ее в келье на девять месяцев, потому что посмела спать с кем-то, кроме меня. Но Михей не простил. Потому что простить – значит забыть, а забыть – значит лишить себя права на месть.

А месть слаще засахаренной вишни.

Я тоже насладился местью, пытая инквизитора Эстевао. Но моя цель не в возмездии, да и вырывание ногтей, похоже, не сработает, как и призывы к благоразумию. Однако я знал, как его расколоть.

– Приведите ее.

Дверь со скрипом открылась. И внутрь втолкнули его внучку. Она споткнулась о порог. Закованные в кандалы руки и ноги хрупкого создания были не толще палочки корицы.

Я схватил ее за ворот шерстяного платья и стукнул о переборку. Отскочив, девочка свернулась в углу и захныкала.

– Дедушка, – пролепетала она нежным испуганным голоском, – прошу тебя, не дай им меня мучить.

Выпученные глаза Эстевао стали похожи на спелые виноградины.

– Я не отправлю ее на дыбу и не четвертую, – засмеялся я. – Это слишком скучно. Мы, моряки, придумали развлечение получше. Могу поставить на кон кашанский рубин, что она продержится недели две, если подвесить ее вниз головой на носу. Правда, в море живут разные твари, никогда не знаешь, кому понравится ее запах.

– Ты соответствуешь репутации своей Компании, – сказал инквизитор. – Девочка неповинна в моих преступлениях.

– Так, значит, ты признаешь, что совершал преступления, – улыбнулся я, словно поймал жирного сибаса. – Знаешь, Компания торгует честно. Давай заключим сделку. Ты скажешь мне то, что я желаю узнать, а я отпущу ее, не наказав за твои грехи.

– Никсос. Мы отправляли виновных в колдовстве в Никсос.

Это меня удивило. Но, многое зная об этосианской церкви, я почуял тут правду. Никсос – это святая земля и благословенные воды Священного моря. А еще это дом главного епископа, обладающего почти такой же властью, как и патриарх.

Я свистнул. Двое моих подручных вытащили хнычущую внучку Эстевао за дверь.

– Куда именно в Никсос? – спросил я.

– К рыцарям-этосианам. Они держали пленников в цепях и под замком, подальше от нас, в глубоком подземелье.

– Под храмом?

– Да. Под храмом Гроба святого апостола Бента.

– Молодец. – Я взял «Ангельскую песнь», вонявшую моей мочой с легким ароматом жинжи. – Достаточно подержать ее несколько часов на солнце, и даже не догадаешься, что я на нее помочился.

– Моя внучка…

– Я не добился бы таких успехов, нарушая обещания, инквизитор.

А вот извращение обещаний было моим любимым способом самовыражения.

Я вышел в коридор и закрыл дверь. В дальнем конце стояла внучка Эстебао. Кандалы с ее рук и лодыжек со звоном упали на пол.

Я со смехом приблизился к ней. И потянулся к рогу на ее затылке.

– А про это ты забыла.

Зрачки ее глаз растворились, остались только белые сферы. Руки вывернулись под странными углами. Нос сполз с лица.

– Но он ведь не заметил? – сказала дэв, ее пронзительный голос был чем-то средним между голосом десятилетней девочки и пятисотлетнего демона.

– Позавчера Тревор несколько часов колошматил его по морде. Старик почти ничего не видит. Все решил твой нежный голосок: «Дедушка, прошу тебя, не дай им меня мучить».

– Я тренировалась.

Дэв приняла свою бесполую форму. Она напоминала пустой пергамент. У нее даже бровей не было.

– Ты ведь слышала его слова. – Всегда следует аккуратно формулировать приказы. Таурви не любила, когда ею командуют, а мне не нравилось, как она выражает свою неприязнь. – Десятки, а то и сотни колдунов томятся в подземелье на острове неподалеку отсюда. Тебе это интересно?

– С чего бы?

– С того, что колдунам могут понадобиться твои услуги.

– Ты что, считаешь меня служанкой?

– Каждый что-то продает.

Пусть эти существа и отказывались признавать очевидное, они в нас нуждались. А если твои способности могут пригодиться, на них есть и цена.

Все ценное всегда в дефиците. Если бы мы питались травой, мир превратился бы в пустыню. Если бы мы пили соленую воду, он стал бы суше пыли.

– Мы не такие, как вы, купец.

Таурви выгнула шею и улыбнулась.

Я не стал напирать. Я знал, что Таурви любит притворяться. Оборотням это нравится. Поэтому, предложив ей принять облик внучки Эстевао, я понимал, что Таурви это доставит удовольствие.

Но это значило, что я что-то ей должен. Таурви не продает, а дает взаймы. Ее услуги привели меня куда дальше, чем я смел мечтать. Но придет время, и она потребует плату.

Кстати, о долгах. Кое-кто ожидал меня в каюте.

В расшитой изумрудами парче и тюрбане из золотого шелка в кресле сидел Лаль Сет с бокалом роншарского розового вина в руке.

– Легок на помине. – Я устроился за письменным столом. – Мне нужен твой совет. Что подарить императору, когда я с ним увижусь?

– Он же твой император. Ты должен знать, чем ему угодить.

– Я плохо это умею. Вот почему я не пользуюсь успехом у женщин, по крайней мере у тех, кто не называет свою цену. Подарок должен затронуть душевные струны, верно?

– А еще он показывает возможности дарящего.

– Скажи, что бы ты подарил своему господину, шаху Бабуру?

Лаль усмехнулся, обнажив золотые и платиновые зубы:

– Десять тысяч юных рабынь со всех восьми уголков света. Тысячу верблюдов с грузом рубинов, сапфиров, алмазов и изумрудов. Двадцать тысяч боевых слонов, восемьдесят тысяч кашанских кобыл…

Я поднял руку:

– Вряд ли император Крестеса видел больше десяти рубинов за раз. Или десяти слонов, если уж на то пошло.

Лаль засмеялся:

– Последний посол Бабура приехал в Крестес с даром из семисот рубинов. Увы, слонов он не привез.

– Вы, кашанцы, разбрасываетесь рубинами направо и налево, как песком. Неужели ты не понимаешь, что так вы только понижаете их ценность?

– Думаешь, шаху Кашана не все равно, сколько будут стоить серьги, которые сделают на другом краю земли?

Это вряд ли, но лично меня бо́льшую часть жизни это заботило. Именно так я и сделал себя и совладельцев Компании богатыми. Когда-то совладельцы Компании Восточных островов не были богачами. Мои наниматели – не лорды, князья или экзархи, а кузнецы, кожевенники или плотники.

Но у скромных, работящих людей не бывает много лишнего серебра. Поэтому, чтобы купить долю в Компании, они обращаются к банкирам.

Половина Саргосы в долгу у банкиров вроде Лаля Сета, хотя он и выходец из Кашана. У меня нет таких денег, как у него. Даже все юнанские банкиры, вместе взятые, с ним не сравнятся. Вот почему я часто предлагал в обмен нечто нематериальное.

– Я подарю императору то, что он не купит и за тысячу кораблей с сокровищами.

Лаль поднял кудрявую бровь и глотнул розового вина.

– Такого не существует, друг мой. Все можно купить за серебро и золото. Вопрос лишь в цене.

– Но не в этом случае, – просиял я.

– Дай угадаю. Еще один пленник, которого ты пытаешь?

Я откинулся назад и поднял брови, признавая его правоту.

Лаль поставил бокал на стол.

– Что касается этого, я должен кое о чем тебе напомнить по-дружески. Мы здесь уже почти две луны, и только сейчас нам открыли дверь в Высокий замок императора.

– Первое плавание Компании Восточных островов заняло одиннадцать лет. Но принесло десять тысяч процентов прибыли.

– Мы не столь терпеливы, а это не просто плавание. Крестейцы – гордый народ. Они не готовы вот так продать свой флаг чужеземному головорезу.

– Ты же сам сказал, все имеет цену. А я скажу тебе вот что. Все имеет свой срок, и срок Священной империи подходит к концу. Люди подчинятся нам, потому что мы предложим им кое-что получше.

– У всего и впрямь свой срок. Ты прав, Васко деи Круз. Скоро наступит зима. Я никогда не видел снега, но мне сказали, что эта река замерзнет. И я готов поставить все свои дворцы в Роншаре на то, что многие люди тоже замерзнут. А если их не доконает холод, то доконают пустые животы. Ведь в этом году не хватало людей, чтобы сеять зерно и собирать урожай, – все были заняты в неудачных походах.

– К чему ты клонишь? – спросил я.

– Покупай дешево – продавай дорого. Сейчас самое время купить Священную империю Крестес, пока она стоит на коленях. Если будешь тратить время на то, чтобы разбойничать и по неизвестным мне причинам пытать священников, Крестес восстановит силы, как уже не раз случалось, и тогда будет слишком поздно. – Он сжал латианские молитвенные четки в кармане халата. – Позволь выразиться еще конкретнее. К концу зимы мне нужен свой порт в одном дне пути от Гипериона. А рядом с портом – крепость. А внутри крепости – три тысячи лучших аркебузиров. Пусть будет пять тысяч. А больше всего я хочу, чтобы император, патриарх и вся знать кормились с наших щедрых рук.

Я тоже всего этого хотел. Но это было лишь средство достижения цели. Это было служение. Нет, религия.

Этого я Лалю сказать не мог.

– А если у меня не получится?

– Тогда Дом Сетов найдет кого-нибудь другого, у кого получится.

Он не упомянул, что я в таком случае буду болтаться вверх тормашками на носу собственной «Морской горы», пока какая-нибудь морская тварь не откусит мне голову. И мою команду ждет не лучшая судьба. Думаете, завоеватели жестоки? Только потому, что вы никогда не встречались с банкирами.

– Банкиры из Дома Сетов получат прибыль со своих вложений, – любезно улыбнулся я. – И впервые в истории этой прибылью станет целая империя.

Точнее, ее зловонный труп.

3. Михей

В следующий раз, когда целитель-альбинос начал запускать в мою комнату газ, я задержал дыхание. Голова закружилась через минуту. Через две захотелось уснуть. Через пять я напрягся изо всех сил, чтобы не вдохнуть.

Через семь минут меня спас от потери сознания скрежет открываемой двери.

Склонности к актерству я никогда не имел, но спящим может притвориться любой дурак.

Я почувствовал, что меня подняли и бросили на носилки. И вынесли из комнаты, болтая на саргосском. В коридоре дул холодный сквозняк, предвестник скорой зимы.

Отойдя совсем недалеко, они опустили меня на холодный каменный стол и ушли.

Я открыл глаза.

Прямо на меня смотрел единственным глазом ангел Принципус. Я припомнил, какой великолепной и яркой была когда-то эта мозаика. Щупальца ангела обвивались вокруг весов, на которых в День суда он взвесит все наши добрые дела и грехи.

Я оказался в подземном молельном зале, но сейчас он пропах кровью и превратился в руины. Я молился здесь прежде, шестнадцать лет назад. Помню Мириам на коленях у алтаря, ее темные, заплетенные в косы волосы. Помню, как она обернулась ко мне, взгляд был одновременно и невинен, и полон скрытой похоти. Ее соблазнительный смех зазвенел у меня в ушах.

Они скоро вернутся. Сейчас не время для воспоминаний.

Справа стоял латунный поднос с инструментами целителя, несколькими пустыми стеклянными флакончиками, иглами и нитями из мягкого стекла.

Приближались шаги, я прикрыл глаза, притворяясь спящим. Двое мужчин. Я узнал слабый голос целителя-альбиноса. Казалось, он напрягал горло, хотя почти не издавал звуков. Другой голос звучал сильнее и был не так хорошо знаком.

Альбинос воткнул в меня иглу. Я не дрогнул. Из моей руки потекла кровь, как будто ее высасывали.

На краткий миг я приоткрыл один глаз. Надо мной стоял темнокожий человек, и его губы были в крови.

Они говорили на саргосском, но мне удалось разобрать имена. Темнокожего звали Ионас, или Ион, – распространенное этосианское имя. Целителя-альбиноса – Хит, языческое темзийское. Должно быть, темнокожий был лабашцем, а альбинос – темзийцем. Похоже, у Васко разношерстная команда.

Но никогда в жизни я не встречал темзийца-целителя. Темзийцы живут в промерзших горных пещерах и убогих лесных деревушках, их племена без устали воюют друг с другом. Они искусно владеют булавами и топорами, а вовсе не знаниями о снадобьях и кровопускании.

Происхождение альбиноса трудно было определить по внешности. Его лицо, мало того что белое, имело странную форму. Какую-то незнакомую.

Жутковатую.

Я приоткрыл глаз. Теперь оба лица были повернуты в другую сторону и обращены к кому-то другому.

Мальчик. Лежит на полу. Я сразу узнал его вьющиеся светлые волосы.

Тот мальчик, что меня подстрелил.

Его звали Принцип. Зеленые глаза были закрыты, но все-таки он дышал.

Они укололи ребенка иглой. Он не издал ни звука. Потом вставили конец нити из мягкого стекла в бутыль с моей кровью, а другой воткнули мальчику в руку. Моя кровь потекла в него.

Но мальчик не выглядел раненым. И непохоже, чтобы нуждался в крови.

Тогда зачем они его лечат?

– Матушка! – позвал он на крестейском и внезапно открыл глаза. Его не удосужились усыпить газом. Вероятно, не рассматривали десятилетнего мальчика как угрозу. Хотя из всех, кто пытался меня убить, он один приблизился к этой цели.

Он смотрел на Принципуса, все шире распахивая изумрудные глаза. Они так напоминали глаза Ашери.

Ион вдруг обернулся, взгляд слезящихся глаз остановился на мне. Я надеялся, что успел вовремя зажмуриться. Хотя этот человек казался слепым, похоже, он видел. Всю его одежду покрывали кровавые руны.

Я слышал о колдунах, которые пользуются кровью, как писцы чернилами. Говорили, что родом они из Лабаша и Химьяра, двух земель, опустошенных кровавой чумой. Те истории о них, что я слышал, слишком страшные, чтобы быть правдивыми: реки и озера, полные крови, цветы с глазами, деревья, которые поют сводящие с ума песни, и облака, формой и цветом как человеческое сердце. От подобных ужасов человек либо станет сильнее, либо сойдет с ума, а возможно, и то и другое.

– Матушка, – опять позвал мальчик. – Матушка Мара. Я должен помочь матушке Маре.

– Все хорошо, сынок, – произнес Ион с мелодичным крестейским акцентом. – После этого мы отправим тебя к матушке Маре.

Что за матушка Мара? Они держат здесь женщину? Но с тех пор как наемники разграбили монастырь, его больше нет.

– Если еще раз причинишь ей боль, я всажу тебе пулю в сердце, – сказал Принцип.

Ион разразился утробным смехом:

– Мы не причиняем ей зла, малыш. Иногда лекарство может вызвать тошноту – ненадолго. Мы хотим лишь спасти ее. Она одна из нас.

– Нет, она не такая, как вы.

Снова смех Иона. Я не чувствовал в нем ни тревоги, ни страха.

– Вот тигренок. Лежи тихо, расслабься. Смотри мне в глаза и считай в обратном порядке от десяти. Ты ведь знаешь цифры? Если нет, тогда думай о рыбах, которые падают с неба, когда идет дождь. Представь, как они собираются в кучи на крышах.

Он был больше похож на безумца, чем на сильного.

Учащенное дыхание Принципа начало замедляться.

– Хорошо, – сказал Ион. – А теперь вспоминай. Тот день, когда ты родился. Тот день, когда ты, пахнущий океаном душ, выбрался из утробы.

Как возможно, чтобы кто-то помнил такое?

– Скажи мне, что ты видишь, малыш Принцип.

Мальчик стал дышать еще реже.

– Небо.

– Хорошо. Что ты видишь – звезды или облака?

– Звезды. Много. Яркие.

– Ты уверен, сынок?

– Звезды. Песок. Жажда. Фонтан. Слезы. Кости.

Ион щелкнул пальцами:

– Ты отлично справился, тигренок. Ты родился под звездами в проклятой пустыне. Вы с матерью хотели воды, и она была вам дарована силами, которые вы не могли видеть. Мать любила тебя, но с самого начала оплакивала потерю тебя, словно знала, что вам суждено расстаться в таком страшном месте, что оно было скрыто даже в моих видениях. Как бы ни прекрасна и печальна была история твоего рождения, она означает, что ты не один из нас.

Ашери рассказала мне о рождении своего сына в пустыне и о жажде. Рассказала, что принесла сына в жертву в месте под названием Дворец костей. Этот мальчик был не просто похож на нее и Кеву, его рождение соответствовало рассказанной ею истории.

Но что Ион имел в виду, говоря «не один из нас»?

Судя по дыханию мальчика, он уснул. Ион вышел, пришли другие, подняли носилки и отнесли меня назад в камеру.

Я устал от тюрьмы и не хотел давать свою кровь для колдовства. Я знал, в какой части монастыря нахожусь: это был подвал, где держали наказанных. В одной из этих комнат несколько месяцев провела в заключении Мириам, здесь она и родила Элли, но в ее комнате не было окон. Ежедневный солнечный свет приносил мне утешение. Как ужасно для нее было оставаться во тьме!

Спустя несколько недель мальчишка-хорист прискакал ко мне с вестью о рождении. Я не помню, чтобы удивился, однако весть была радостная. Вернувшись сюда за ребенком, я нашел Мириам в той комнате без окон.

Не глядя мне в глаза, она произнесла:

– Прости, что ввела тебя в грех.

Позади меня стоял Васко с хмурым взглядом и повязкой на глазу. Я боялся священника и поэтому лишь кивнул Мириам и взял ребенка на руки.

– Ее имя – Элария, – сказала она мне вслед.

Тогда я в последний раз видел мать Элли. И по сей день я не знал, как она умерла. Но, по крайней мере, ей не пришлось страдать из-за убийства дочери. И то хорошо.

– Я вонзил в нее меч, – сказал я, думая о том, не слышит ли меня призрак Мириам. Может быть, она бродит по этому коридору? – Я вонзил меч в горло нашей дочери.

Мое сердце отяжелело, как свинец. И провалилось в глубокую яму, о существовании которой внутри себ