автордың кітабын онлайн тегін оқу Эпоха Древних
Замиль Ахтар

Тегін үзінді

Оқу

Кітап туралы Пікірлер3 Дәйексөздер23 Қазір оқып жатыр820 Сөрелерде Бұл серияда Тегін фрагмент

Замиль Ахтар

Эпоха Древних

Добро во мне пропало. Будь, зло, моим добром.

Paradise Lost

В предыдущих книгах

«Стальные боги»

Кеву, убеленного сединами и ушедшего в отставку ветерана множества битв, призывает к себе шах Мурад, правитель Сирма, поскольку опасается, что столицу его царства Костану намерены осадить паладины святой империи Крестес. Для усиления защиты города Кева приступает к подготовке ополчения и нехотя принимает в ряды новобранцев Мелоди, свою пылкую приемную дочь. С тех пор как десять лет назад исчезла его жена Лунара, дочь была самым дорогим, что оставалось у Кевы.

Тем временем вражеское войско под предводительством фанатичного Михея готовится к осаде Костаны, которую приверженцы этосианской религии считают священным городом – там с неба на землю когда-то сошел Архангел, их бог. Михей ненавидит жителей Сирма, поскольку сирмяне-работорговцы пятнадцать лет назад похитили его дочь, и с тех пор он ее больше не видел. Колдунья по имени Ашери проводит Михея с соратниками сквозь Лабиринт, таинственный и волшебный тоннель, который позволил им за пару часов преодолеть огромное расстояние и вторгнуться в город на несколько недель раньше, чем ожидалось.

Ошеломленный Кева возглавляет оборону, но скорострельное оружие захватчиков, изобретенное гениальным механиком Джаузом из Шелковых земель, оказывается неотразимым. Михей убивает всю семью шаха, перерезает горло Мелоди, а Кеву сбрасывает с морских стен.

Дочь шаха Сади, живущая в племени конных воинов забадаров, стремится вернуть город и ищет союзников. Она привлекает на свою сторону Кеву, который, как и она, жаждет мести. Они отправляются в Лискар, новую столицу Сирма, чтобы объединиться с братом Сади, объявившим себя шахом. Но подлинная власть там принадлежит великому визирю Эбре, который берет Сади в плен, боясь ее притязаний на трон.

Разгневанный Кева освобождает Сади с помощью Айкарда, в прошлом (а возможно, и в настоящем) разведчика Михея, и мага Вайи, способного повелевать джиннами и управлять ветром. Эбра объявляет Кеву и Сади преступниками. Теперь им приходится опасаться врагов и за спиной.

Верные шаху воины-забадары выжигают поля вокруг Костаны, и Михей ведет на них войско. Его ранили в бою, и он лишился руки. Сраженный лихорадкой из-за ранения, он обездвижен, и его соратники намереваются взять управление в свои руки. Чтобы укрепить свою власть, Михей заставляет дочь императора, благочестивую девушку по имени Селена, вступить с ним в брак. Однако он слишком ослаб от ран, и попытка оказывается тщетной.

В самую темную часть ночи к нему приходит Ахрийя, древнейший джинн. Она предлагает Михею исцеление и разящую железную руку вместо потерянной в обмен на его семя. Михей вступает с Ахрийей в связь, хотя и считает это грехом. Потом, обновленный, он вместе с Ашери вызывает с небес огненный шар, который сжигает предателей, пытавшихся захватить власть, пока Михей был прикован к постели.

Ашери предлагает Михею еще больше сокрушительных сил, но, чтобы их получить, он должен оставить веру в Архангела и покориться Хавве, называемой Спящей, создательнице всего сущего. Михей чтит веру, в которой родился и рос, и для него это слишком. В наказание Хавва лишает его всех сил и воскрешает его врага, императора Ираклиуса. При виде чуда воскрешения мертвеца растерянные воины подчиняются Ираклиусу, а тот приказывает Михею опуститься перед ним на колени. Когда Михей отказывается, Ираклиус бросает его в подземелье.

В это время безумная колдунья Агнея, обладающая властью над джиннами и повелевающая огнем, нападает на Кеву и мага Вайю. Агнея убивает Вайю, но Кеве удается сразить Агнею. При этом Кеве достаются маски обоих магов, а с ними – способность приказывать джиннам племен ифритов и джаннов, которые управляют огнем и ветром, хотя пока он не знает, как использовать эту силу. Благодаря маскам Кева становится юным с виду, как будто ему снова двадцать, и больше не стареет. Еще он приобретает способность видеть созданий, невидимых для людей, таких как джинны и ангелы.

Кева и Сади отправляются на побережье для встречи с морским пиратом Рыжебородым, у которого есть огромное войско. Но затаившийся великий визирь Эбра нападает на них, используя силы конных воинов под предводительством полководца Кичака из пограничного с Аланьей царства. Не сломившись, Кева дает им отпор и, разгромив, забирает оружие и лошадей. А Сади убеждает Рыжебородого присоединиться к ним с Кевой, предложив себя ему в жены.

Кева и Сади, получив подкрепление в виде союзников и свежих припасов, идут на Костану. Кева приобретает еще одного неожиданного союзника – джинна по имени Кинн, и тот помогает Кеве захватить и удерживать в заложницах дочь императора Селену, которую Михей принудил вступить в брак.

Кева пытается получить помощь императора Крестеса Иосиаса в обмен на возвращение его дочери. Но это не удается, поскольку к власти уже пришел недавно воскресший император Ираклиус, который заманивает Кеву к стенам Костаны и заключает в темницу, в камеру рядом с Михеем.

Ираклиус побеждает в бою, преследует союзников Сади и загоняет их далеко в степи. Прижатое к непреодолимой реке Сир-Дарья сирмянское войско вместе с Сади вынуждено стоять до конца. Ираклиус захватывает ее и казнит, забрасывая камнями.

Надежды как будто нет, но старый враг Сади, великий визирь Эбра, обходит чрезмерно растянутое войско Ираклиуса с флангов. Вместе с наследным принцем Кярсом и десятками тысяч гулямов, воинов-невольников, он разбивает крестейскую армию. Освободившийся шах Мурад обезглавливает Ираклиуса за то, что посмел поднять руку на его дочь, но Сади при смерти после побивания камнями.

А в Костане Ашери приходит в подземелье к Кеве и Михею. Кева потрясен – он узнал в ней свою жену Лунару, пропавшую десять лет назад. Она говорит, что ее любовь к Кеве ничего не значила, и призывает его служить Спящей, но Кева наотрез отказывается. Ашери оставляет его и возвращается в Лабиринт. Михей также узнает, что Мелоди, приемная дочь Кевы, которую он убил в день захвата Костаны, на самом деле была его дочерью, похищенной пятнадцать лет назад.

Кева и Михей при помощи Айкарда освобождаются из тюремных камер. Исполненный гнева, Кева наконец получает шанс отомстить за приемную дочь. Он пронзает Михея в почку, но прежде, чем успевает перерезать противнику горло, Ахрийя переносит раненого в Лабиринт, где исцеляет и возвращает силу железной руки – видимо, потому что Михей – отец ребенка, которого она носит в утробе.

Хотя победившая сирмянская армия отвоевывает Костану, Сади не удается оправиться от ран. Кева понимает, что любит Сади, и потрясен ее смертью. Он знает, что Спящая может возвращать мертвых к жизни, поэтому идет в Лабиринт искать Ашери, но вместо этого сталкивается с Михеем. В жаркой битве магии и стали Кева ранит Михея, но все же не убивает. Михей выбирается из Лабиринта, направляясь, как он думает, к монастырю, где и гибнет, застреленный маленьким зеленоглазым мальчиком из банды крестейских наемников.

В недрах Лабиринта Кева находит Ашери, и она обещает, что Спящая воскресит Сади, если он согласится служить тьме, став предсказанным в пророчестве Зачинателем, предвестником конца света. Кева готов на все, лишь бы вернуть Сади к жизни, и чувствует, что другого выхода нет. Чтобы доказать готовность служить, Ашери предлагает ему уничтожить Костану, вызвав Архангела из таинственной черной дыры в пространстве, называемой Кровавой звездой. Но когда Архангел вздымается над Костаной и заносит над ней гигантский разящий меч, Кева понимает, что Сади этого не хотела бы. Он отказывается исполнять приказ и убивает жену. В результате он получает ее маску и способность командовать племенем джиннов маридов, которые управляют льдом. После этого часть Архангела взрывается тысячей железных осколков, а Кровавая звезда поглощает остатки.

Лат, богиня и покровительница латианской веры, практикуемой в Сирме, Аланье и Кашане, довольна тем, что Кева убил апостола Спящей. Она предлагает оживить Сади, если взамен он согласится отправиться в священный город Зелтурию и служить Лат, достигнув фанаа – возвышенного состояния, при котором человек утрачивает все эгоистические желания. Кева соглашается, и Лат возвращает жизнь Сади, после чего они с Кевой наслаждаются несколькими неделями путешествий и удовольствий, а затем он уходит, чтобы служить Лат.

«Кровь завоевателя»

Прошел год после событий, описанных в «Стальных богах». Кева медитирует и постится в Зелтурии, но не в силах достичь фанаа, мистического уничтожения собственной личности, которое даст ему возможность использовать все три маски и распоряжаться тремя племенами джиннов:

– племенем маридов во главе с султаншей Марадой, которое управляет льдом;

– племенем ифритов, возглавляемым султаном Ибласом, которое контролирует огонь;

– племенем джаннов с неизвестным султаном, которое правит ветром.

В половине дня верховой езды к югу, в славном городе Кандбаджаре, столице царства Селуков Аланьи, усилиями Хаввы Спящей и ее последователей разгорается новый конфликт.

Коварный ангел Марот, почитаемый этосианами как один из Двенадцати ангелов, воскрешает могущественную древнюю колдунью Зедру, использующую для колдовства кровь, в теле Норы, невинной девушки, которую Марот спасает от смерти при набеге захватчиков.

Марот обманывает Зедру, уверив ее, что он Хисти – святой, почитаемый латианами как основатель веры. Он хочет, чтобы Зедра вернула к жизни древнее племя Потомков, происходивших от Хисти, которое было истреблено династией правителей Сирма, Аланьи и Кашана, когда те захватили западную половину континента. Это событие окончательно раскололо религию латиан на две секты – Путь Потомков, где до сих пор почитают давно ушедшее племя, и Путь святых, которому следует большинство латиан и где вместо Потомков поклоняются множеству святых.

Зедра ведет свой род от Потомков, а Нора – нет, но благодаря уловкам Марота Зедра не осознает, что возвращена в другом теле.

Для осуществления своего плана Марот оплодотворяет Зедру и отправляет ее в гарем Кярса, наследного принца Аланьи. Кярс, много раз спавший с Зедрой, считает этого ребенка своим и нарекает его престолонаследником. А Зедра, уверенная, что это дитя – сын Хисти, готова на все, чтобы ее ребенок занял трон, поскольку так она исполнит свою задачу, возродит династию Потомков.

Тем временем женщина по имени Сира плетет собственные интриги. Используя силу крепнущего племени силгизов, она убеждает шаха Аланьи Тамаза отдать ее в жены наследному принцу Кярсу, что делает ее султаншей султанш, одной из самых влиятельных женщин Аланьи.

Сама стремясь достичь этого высокого положения и опасаясь, что амбиции Сиры могут помешать ее планам, Зедра использует заклинания и кровавые письмена, чтобы войти в тело Сиры. Потом на глазах у всех руками Сиры закалывает шаха Тамаза. Теперь, как считает Зедра, Кярс станет шахом, а она – самой влиятельной женщиной Аланьи, как мать его единственного сына, и у нее будет больше возможностей достичь своей цели, сделать своего ребенка следующим шахом.

Сире с трудом удается вернуть собственное тело и с помощью колдуна Эше, умеющего писать кровавые руны, бежать из Кандбаджара. Эше пытается выяснить, кто или что стоит за подлым планом захвата Аланьи. Он на верблюде увозит Сиру в Зелтурию для встречи с Кевой, на которого возлагает большие надежды.

Кева, которому наскучило круглый год сидеть в пыльном храме, тронут историей Сиры и соглашаются помочь ей очистить свое имя и разоблачить настоящее зло. Однако Апостолы Хисти, латианский орден, стоящий на страже Зелтурии, отказывается помогать Сире, в особенности после того, как шейха Рухи, молодая женщина, покрытая кровавыми рунами, объявляет ее лгуньей и грешницей. Но, несмотря на отказ, Сира, Кева и Эше отправляются в Кандбаджар, чтобы раскрыть страшный замысел.

Во время их путешествия в небе появляется Марада, султанша маридов, и, подчиняясь Кеве, хотя он и не сумел достичь фанаа, дает ему возможность командовать джиннами льда. Одновременно ангел Марот завлекает Сиру в страшный и таинственный Дворец костей, где ей, как и Ашери, даруется магическая сила управления звездами с помощью ее нового, абсолютно черного глаза, которым она теперь видит звезды.

В то же время Зедра неожиданно обретает новых союзников – крестейскую принцессу Селену, бежавшую из Сирма, но схваченную работорговцами, и воскресшую сирмянскую принцессу Сади, которая в попытке жить как ни в чем не бывало приезжает в Кандбаджар на турнир лучников. Сади и Селена не понимают, что именно Зедра стоит за убийством шаха Тамаза, и та привлекает их обходительными манерами и заявлениями о своем желании отомстить за Тамаза и разоблачить злодеев, сеющих хаос.

Но Марот теперь использует и Зедру, и Сиру для реализации своего тайного плана и поэтому все глубже и глубже вовлекает их в конфликт.

В Кандбаджар прибывает брат шаха Тамаза Мансур, чтобы предъявить свои требования на престол. Кярс его обезглавливает, что настраивает против него детей Мансура.

Зедра убеждает Като, предводителя аланийских гулямов, воинов-невольников, в том, что Сира – коварная интриганка и плетет заговор с целью посеять хаос в Аланье. Она убеждает в этом и Кярса, хотя Сира его законная жена.

Но ей не удается заручиться поддержкой Философов – могущественной группы ученых, воссоздающих скорострельное оружие Михея Железного и, похоже, преследующих свои цели. По неведомым причинам Философы похищают Эше и принуждают его записать по памяти книгу под названием «Мелодия цветов». Вскоре после этого они отпускают Эше, а сами бесследно исчезают из своей башни.

А тем временем Сира убеждает кагана могущественного племени йотридов, своего друга детства Пашанга, прийти к ней на помощь. После встречи с Маротом в Бескрайней пустоши много лет назад у Пашанга были видения о Сире, и поэтому он охотно соглашается помогать.

Сторонники Сиры и Зедры сходятся в битве между йотридами и гулямами в пустыне. Като и его гулямы побеждают Пашанга и йотридов, а сам ангел Марот в это время убивает в бою султаншу джиннов Мараду, оставляя Кеву бессильным. Казалось бы, все погибло, но внезапно в небе появляется Лат, богиня и защитница этих земель. Она уничтожает Марота скипетром, излучающим смертоносный свет.

Хотя Марот мертв, йотриды приближаются к Сире, чтобы убить. И тогда она использует способность соединять звезды, чтобы вызвать руку Хаввы из Кровавой звезды. Рука Хаввы сокрушает Лат, богиню латиан, а потом использует ее кровь для создания заклинания. Это заклинание разрывает гулямов в клочья и насылает проклятие – кровавую чуму. Она на десятки лет обращает в кровь воду и все живое.

Сира побеждает, хотя на самом деле от кровавой чумы и гибели Лат выигрывает Марот и в конечном счете Хавва Спящая, поскольку Лат защищала эти земли от Хаввы.

Сира убивает Зедру, заклинанием изгоняя ее из тела Норы, хотя Нора сохраняет часть ее магических сил. К счастью для Сиры, невинная девушка не знает, как ими пользоваться. Сира оставляет ее вместе с маленьким сыном в заключении во дворце, потому что ребенок является носителем особенной крови Марота, крови бога, которая еще может ей пригодиться.

Сира покоряет Кандбаджар и вместе с Пашангом занимает трон, объединяя племена браком. Она также призывает к объединению собственное племя силгизов и даже соглашается разделить власть со своим жестоким двоюродным братом Гокберком, потому что нуждается в его воинах.

Однако хотя Сира и победила Зедру, этот враг произвел на нее глубокое впечатление, так же как Спящая и Марот.

Чтобы отделить эпоху собственного правления от эпохи династии Селуков, Сира объявляет Путь Потомков единственной разрешенной теперь в Аланье религией, запретив Путь святых, которому следовало большинство людей. Философ и ученый по имени Вафик, утверждающий, что увековечил в памяти все наставления Потомков, становится религиозным лидером новой Аланьи.

Хотя Селена служила Зедре, она убеждена, что Марот, один из Двенадцати ангелов, почитаемых в ее вере, хочет, чтобы теперь она служила Сире, и поэтому с радостью становится пешкой Сиры, отрицая смерть Марота.

Эше глубоко возмущен тем, что Сира вызвала руку Хаввы и наслала кровавую чуму на Аланью. Он посвящает себя лечению кровавой чумы и не хочет больше иметь с Сирой ничего общего, хотя испытывает к ней сильное влечение.

Сердце Сиры, разделяющей его чувства, разбито, но она смиряется с этим, поскольку теперь замужем за Пашангом.

Кева понимает, что совершил страшную ошибку, поддержав Сиру. Он вступает в союз с Кярсом и Сади, чтобы противостоять новым порядкам Сиры.

С этого момента начинается «Эпоха древних».

Пролог

Базиль

В тот день небо залила кровь. Сначала далекая туча казалась просто красным пятном, которое ангел нарисовал на небесном холсте. Но когда она приблизилась, несущиеся из нее крики потрясли мое стальное сердце. Нечестивое кровавое облако проплыло над нами с северо-востока и ушло вглубь пустыни.

Геракон говорил, что из него торчали руки, ноги и головы. Священник Йохан клялся, что видел в складках гигантский человеческий глаз. Мой стратег Маркос утверждал, что щупальца, покрытые глазами, хватали пролетавших мимо воробьев. Но я видел только кровь, струившуюся сквозь облако, словно по венам на руке борца.

К счастью, кровавый дождь на нас не пролился. Захваченный нами абядиец рассказал, что несколько лет назад такое облако приплыло к оазису в пустыне, где часто останавливались путники, и окропило землю дождем. Рада ли была иссушенная почва пустыни напиться крови вместо воды? Если верить абядийцу, всего через несколько часов после кровавого дождя из земли проросли черепа с живыми глазами. «Такое место проклято на все времена, – сказал он. – Пока Великий ужас не перекует нас всех в огне».

Пустыня Зелтурии была проклята. Проклята ложной верой. Проклята самими Падшими ангелами. Но им не напугать меня своими уловками. Я, Зачинатель, о котором пророчествовали апостолы в Ангельской песне, не дрогну, не побегу. Нет, я пришел крушить и завоевывать, и никакие страшилки для слабых душой не собьют меня с пути.

И вот, в день рождения апостола Бента, в месяц ангела Думаха, Молчаливого разрушителя, мы прибыли в горы Зелтурии, красные, словно вылепленные из пропитанной кровью глины, крутые и высокие, крепче любой стены. Латиане верят, что племя Падших ангелов, называемых ифритами, создало для них этот пещерный город, чтобы они могли поклоняться своей демонице под защитой скал.

Сегодня мы докажем, что ничто не защитит от божественного света. Что истинно верующий может сровнять горы с землей. Нашу семидесятитысячную армию ничто не остановит – ни кровавые облака, ни жар пустыни, ни стена в лигу высотой, высеченная демонами, выглядящими как бездымное пламя.

Навстречу нашим семидесяти тысячам святой правитель, прячущийся за горой, послал только одного: светловолосого молодого человека с холодными глазами. Такая внешность больше присуща жителям ледяных земель, чем этой мрачной пустыни.

Он явился в потертом халате из чесаной шерсти серее, чем шкура крысы. Босые ноги будто не чувствовали раскаленного песка. Телосложения он был жилистого, с русой бородой и бесстрашным взглядом.

Тогда как я был закован в доспехи, кольчугу и шлем, как истинный предводитель легионов.

Маг стоял прямо, держа в руке молитвенные камни. Легкий ветерок шевелил песок между нами.

– Мир тебе, Базиль Разрушитель, – произнес он на безупречном крестейском. – Так ведь тебя называют? – Его голос звенел, как сталь, и струился, как мед.

– Так.

– Почему? Что ты разрушил?

– Множество стен. И несколько сердец.

– Однако гор ты не разрушал.

– Но сделаю это, если вы не сдадитесь, – сказал я, переходя к сути. – Пощади свой народ. Если вы станете сопротивляться нам, мы не оставим в живых ни одной души. Мы прошли долгий путь и жаждем отдать свои и ваши жизни Архангелу.

– Тогда вы умрете под сенью этих священных гор.

Я ожидал упрямства, но с годами находил в нем все меньше радости. Если бы они только знали, что им суждено проиграть, мы могли бы избавить друг друга от ненужных страданий.

– Я только что прибыл из Кандбаджара, резиденции вашего святого правителя, который сбежал, как крыса от пожара. История назовет нас милосердными – поскольку городская стража распахнула ворота, мы пощадили и ее, и простой народ, и даже ваши святыни. Под моим правлением Кандбаджар станет еще лучше. Те же условия я предлагаю и Зелтурии.

– Считаешь себя милосердным.

Он щелкнул молитвенными камушками, нанизанными на веревку.

Он что, насмехается над моими словами?

– Не я милосерден, но Архангел. Мы здесь не для того, чтобы уничтожать вас или вашу веру. Мы пощадим священный город и гробницы ваших святых, жизни и права жителей и паломников. Но только если вы сдадитесь.

– У Зелтурии нет дверей. Ты волен отправить свои легионы в проход, он всегда открыт. Всегда готов принять усталых.

– Не сомневаюсь, прием будет теплым. В вашем проходе помещается в лучшем случае десять человек, а остатки войска вашего святого правителя наверняка уже залегли в засаде. Вы можете защищаться хоть от миллиона воинов.

– И зная это, ты все равно пришел? – С едва заметной улыбкой маг развел руками. – Почему?

– Потому что могу окружить ваши горы. Вы здесь ничего не выращиваете. Как скоро вам придется глодать кости? Через две, максимум три луны?

– Мы не будем голодать, император Базиль. У тебя семидесятитысячная армия, а у меня – племя джиннов, которые будут метать в вас молнии и позаботятся о еде для нас. Мне нужно только приказать им.

– Если ты такой могущественный, где же ты был, когда я утопил войско святого правителя в Вограсе?

– Здесь, исполнял свой долг. Ты – не единственная опасность, от которой нужно защищать город. Кстати, будьте осторожны, разбивая лагерь в пустыне. Абядийские племена все время враждуют друг с другом, травят воду в колодцах и охотятся. Они гостеприимны, но могут не увидеть в вас гостей. Я даю вам одну луну, и то если не брать в расчет джиннов.

Я усмехнулся.

– Нельзя позволить Падшим ангелам отравлять сердца и умы людей. Я, Зачинатель, уничтожу их. Любыми силами.

Если бы я только мог почувствовать его эмоции. Хотя, судя по его подергивающимся усам, он, похоже, напряженно обдумывал мои слова.

– Скажи, ты видел кровавое облако, плывущее на юг? – спросил он.

– Видел.

– И что это, по-твоему, дурной знак или предвестник победы?

– Не просто предвестие нашей победы, это знак для вас. Вас оберегала богиня, и помогали потусторонние силы… – Я указал на небо. – Но оттуда наблюдает нечто большее.

Маг прикусил пересохшую нижнюю губу.

– Ты говоришь о Несотворенном.

– Именно так.

Его вздох был долгим и резким, первая видимая трещина в броне его спокойствия.

– Ребенком в Ледяных землях я видел такое, что и сейчас трудно передать словами. Тамошние люди не облекают своих богов в добродетели и святость. Они поклоняются им настоящим, за могущество и ясность их знаков.

– Тогда прислушайся ко мне. Чтобы спастись, нам нужно укрыться под одним шатром. Я предлагаю вам убежище.

– Племена, жившие возле Красной реки, поклонялись Несотворенному, – продолжил он, не обращая внимания на мое щедрое предложение. – Я давно научился бояться его и того, что он может принести в наш мир. Не намеренно, достаточно простого взгляда на его причудливую форму.

– Тогда ты понимаешь, почему я делаю то, что делаю. Зелтурия противится моей миссии донести до края земли веру, которая спасет всех нас. Я должен убрать все препятствия со своего пути.

– Насколько я помню, в Ангельской песне говорится, что Несотворенный назначил Архангела и Двенадцать править этим миром, прежде чем самому стать Несотворенным. Даже он предпочитал, чтобы низшие ангелы были единственными объектами поклонения.

По моим доспехам зашелестел песок, поднятый сильным порывом ветра. Я смахнул его, а маг позволил ему покрыть брови и волосы.

Я не желал обсуждать теологию. Мне едва хватило терпения на последнюю попытку, и я надеялся, что она будет удачной.

– Вы, латиане, практикуете всевозможную кровавую магию и якшаетесь с демонами. Вы ежедневно оскверняете свои сердца темными учениями, открытыми людям в качестве испытания ангелом Маротом. Неужели вы думаете, что у могущества нет цены? Неудивительно, что кровавые облака находят здесь пристанище. Но я могу избавить вас от этого. И только я могу спасти этот мир от его создателя. Я избран для этого. Я не нахожу радости в смерти, но уничтожу все на своем пути, даже горы, кишащие джиннами.

Маг сцепил руки. Опасаясь, что он колдует, я отступил назад.

– Не волнуйся так. – Он устало вздохнул. – Похоже, от нашего разговора толку не больше, чем от возделывания песка. Делай что хочешь, император Базиль Разрушитель. Я жду тебя в храме Святого Хисти. Да, и надеюсь, что ты со своими легионерами не заблудишься по пути. Эти узкие проходы тянутся во все стороны.

Я мог только улыбнуться его решимости.

– Так или иначе, но я сровняю с землей вашу богопротивную гору.

Я вернулся в лагерь, который мы разбили среди простиравшегося на многие мили чахлого кустарника и водопоев. Мои люди занимались подготовкой к осаде. Охотничьи отряды во главе с нанятыми нами абядийцами рыскали по кустам в поисках пустынных оленей. Легионеры рыли траншеи по периметру лагеря, затем утыкали их кольями, чтобы на нас не напали с флангов или с тыла. Префекты обследовали местность в поисках воды и приказывали копать новые колодцы.

По правде говоря, если жители Зелтурии не сдадутся, нам будет так же трудно выдержать осаду, как и им. Пустыня по природе своей не слишком изобильна, а семьдесят тысяч ртов не накормить песком. Хуже того – мало кто из нас был привычен к невыносимой дневной жаре, с восходом луны резко сменявшейся холодом. Для выживания в пустыне требовались особые навыки и еще более особое тело, чего у нас, выходцев из иных земель, не было.

Но у нас не было недостатка в рвении. Каждый опирался на непоколебимую истину. После десятилетия войн за престолонаследие, победив трех претендентов, я наконец объединил земли этосиан. И объединились мы с единственной целью: продвинуться на восток, к водопаду на краю земли, и открыть все сердца вере, как было предначертано в Ангельской песне.

Я вошел в шатер и налил в серебряный кубок воды со льдом. За время разговора с магом в горле застряло немало песка и еще больше разочарования. Маг не походил на человека, готового отступить, в отличие от стражников на стенах Кандбаджара. Одних людей покупают золотом, других – страхом, а третьих – здравым смыслом. Что предпочитал этот маг, я так и не понял. Если, как и меня, его наняла сама вера, то нас ждала долгая осада.

Я сел на складной табурет и набрал в рот воды, дал ей смочить пересохшее горло, похрустел льдом и проглотил. Лед, который мы привезли с собой, не доживет до конца осады, так что нужно было наслаждаться моментом.

В шатер заглянул закованный в доспехи легионер.

– К тебе легат Томус, государь император.

Я кивнул.

– Пусть войдет.

Томус вошел, все еще облаченный в царственные одежды, сотканные из шерсти в его роскошном поместье на ветреном побережье Деймоса. Мех, украшавший воротник его серебристой с розовым рубахи, казался удушающим, как и бирюзовая безделушка на шее. Судя по тому, что легат взмок от пота, и по его резкому запаху, он еще не привык к пустыне.

– Как все прошло?

– Жители Зелтурии останутся в своих пещерах и будут сопротивляться.

– Не удивлен. Ты подумал над моим предложением?

Его предложение. Мне хотелось плюнуть на его серебряные сандалии. Просто пройти мимо Зелтурии в восточные земли, а затем на полуостров Кашан, где, как говорили, поклоняются кровавым богам еще более причудливым, чем в ледяных землях Юны, – это трусость.

Мы уже потратили год на завоевание Химьяра и Лабаша. Химьяры дали нам кровавый бой, но лабашцы сдались быстро, а их негус даже принял Архангела в свое сердце.

– Мы пришли не за богатствами востока, а за сердцами и душами.

– Но с их богатствами, а тем более с сердцами и душами, мы станем сильнее и вернемся в Зелтурию. Я слышал, кашанцы приручили и используют на войне могучих мамонтов.

– Мы уже сильны. А завоевание Кашана не покажется приятной прогулкой по цветущему саду. Говорят, там сейчас нашествие червей. Лучше переждать его, прежде чем начинать поход через джунгли. Как минимум год.

– Год в этом пекле, глядеть на горы и ждать, когда сдадутся жители Зелтурии. Про которых говорят, что многим даже не нужна вода и пища, их питает вера.

– Я не изменю план, легат. Так что лучше всем направить силы на то, чтобы сделать осаду успешной.

По хмурому лицу Томуса было очевидно, что он не оценил мою решимость. Впрочем, как обычно. Во время войн за престолонаследие он часто оказывался в той или иной фракции, противостоящей моей. За исключением того дождливого лета двенадцать лун назад, когда мы ненадолго объединились, чтобы уничтожить Соленого лорда Диконди. Но сразу после той победы Томус продолжил вступать в союзы против меня, пока я не остался единственной силой, с которой можно было объединиться.

Тем не менее я взял его в союзники. Их никогда не бывает слишком много. Я видел, как другие мстят по разным причинам, мелким и благородным, и хорошо понимал глупость карательных мер, хотя для некоторых людей приходилось делать исключение. В конце концов я победил, объединив всех. Я воззвал к нашей общей этосианской вере и сделал ее незыблемым столпом, на котором водрузил свое знамя. При этом я не делал различий между врагами и союзниками. Бесконечная война закончилась только в тот день, когда все согласились короновать меня.

А затем мы двинулись на восток. Люди, десятилетиями резавшие друг друга, теперь вместе резали неверных. Но даже с неверными я предпочитал находить общий язык. Нас пока объединяла не вера, а более приземленная нужда в сохранении жизни и имущества. Я обеспечу людям Кандбаджара безопасность, чего не сумел их святой правитель, и так завоюю их преданность, прежде чем наша вера завоюет сердца.

Я щелкнул пальцами.

– Томус, где мой сын?

– Доран помогает копать траншеи.

– Марает руки песком, неужели?

– Как тебе прекрасно известно, мальчик, или скорее мужчина, учитывая ширину его плеч, подает пример. В точности как отец.

Я просиял, несмотря на очевидную лесть Томуса. Он частенько был сладкоречив, а когда не был, как несколько минут назад, сразу становилось ясно, что он выражает свои истинные желания и страхи.

– Я посвящу час молитве, – сказал я. – А потом отвечу на все вопросы и сомнения. Мы проведем осаду правильно, как сделали, когда спасали Костану от Сатурнусов и их напыщенных пиромантов.

Та осада далась нелегко. Стены Костаны были ничем не хуже гор: высокие, толстые и, что хуже всего, глубокие. Говорят, император, построивший их сто лет назад, сам сделал чертежи, хотя не имел никакого опыта в инженерном деле и строительстве стен. Скорее всего, они пришли к нему во сне, в котором ангел Малак обещал, что колонны будут такие же прочные, как его собственные. Эти стены надежно защищали Костану от набегов, но не смогли уберечь от меня, что еще раз подтвердило: я избран для особой цели.

– Я не сомневаюсь в твоем рвении.

Судя по мягкому тону Томуса, он уже был готов уступить. Он был честолюбив, но больше не позволял амбициям взять верх над практическими соображениями. Противостоять мне вредно для его здоровья, а также здоровья всей его родни и детей, и он это прекрасно понимал. Особенно после того, как я сразил в бою двух его сыновей. Он знал это уже больше десяти лет, как и любой из моих префектов, легатов и священников. Только так и можно править – показать честолюбцам, что самое высокое их место всегда чуть ниже твоего и любая попытка подняться выше – гарантия погибели.

– Но ты в чем-то сомневаешься. Чем я могу облегчить твою душу?

– Боюсь, после того кровавого облака ничто не поможет, кроме моей перины в Деймосе.

– Не тебя одного потрясли столь дурные предзнаменования. Восток обольщают демоны и отравляет колдовство. Нам нужно быть готовыми к худшему. Наш святой огонь выгонит всех крыс из нор. Мы должны заковать сердца в доспехи веры, как заковали тела в железо.

– Ты мудр, государь император. Но абядийский переводчик…

Томус содрогнулся, не в силах договорить.

– Что он сказал?

– Он сказал, что кровавое облако приходит из земель в глубине Бескрайней пустоши, из про́клятой щели в земле, называемой морем Бога. Он сказал, что рожденные под такими облаками обладают способностью писать руны кровью. Племена таких колдунов живут неподалеку, в Вограсе, и они не оставят нас в покое, если мы нападем на этот нечестивый город.

– Вограс… Он в нескольких днях пути. Не важно, мы все равно искореним тех, кто не прошел испытание Марота.

– А если столкнемся с кровавой магией? Что мы ей противопоставим?

– «От веры бежит любая тьма». Так говорится в Ангельской песне.

– По-моему, тьма недвижима. Это свет приходит и уходит.

Он тревожился. Ни одна крестейская армия не заходила так далеко в латианские земли, и нам нужно было проявлять осторожность.

– Каждому из нас не по себе вдали от родных полей и очагов, я понимаю. Но я объединил Крестес и этосиан именно ради этой цели. Чтобы исполнить пророчество. Ангельская песнь не обещает, что это будет легко. Нет, это станет самым большим испытанием веры за все времена.

Томус кивнул в присущей ему медленной, задумчивой манере.

– Даже священник не нашел бы более ободряющих слов. Мне всегда недоставало веры, особенно перед лицом таких бездонных страданий. Но сегодня я причислю себя к верующим. Я сделаю все возможное, чтобы вселить уверенность в легионы.

– Благодарю, Томус. Я ценю твою службу.

На этом он оставил меня. Я встал на колени, закрыл глаза и представил в своем сердце Архангела, как делал с самого детства. Вера – единственное, что не изменилось с того дня, как отец впервые привел меня в церковь. Она оставалась все той же верой невинного сердца и несла в себе те же детские надежды.

И все же теперь, когда я представлял себе Архангела, его огромные крылья, распростертые над облаками, его многочисленные глаза, наблюдающие за миром со всех возможных сторон, я видел что-то еще. Что-то темное в небесах, такое, что не осветить никакому свету. Нечто огромное, охватывающее тысячи тысяч миль. Хуже того, оно росло. Росло и надвигалось. Скоро оно закроет все вокруг, и мы уже не сможем отвести взгляд.

Нам придется посмотреть на него.

В ту ночь кто-то тряс меня за плечи, пока я не пробудился от сна без сновидений.

– Государь император, кровавое облако вернулось. – Голос моего сына, с каждым днем становившийся все ниже.

– Доран.

Я сел и потянулся за кувшином с водой, надеясь смочить пересохшее горло. Но как только сделал первый глоток, сразу выплюнул.

Это была не вода. Слишком отдающая железом и густая жидкость. И, судя по пятну на одеяле, слишком красная.

– Отец, надо бежать.

Ему было уже шестнадцать, но из-за страха на лице он выглядел не старше десяти. Темные кудри спадали на широкие плечи, закаленные трудом, как у любого в моей армии.

– Бежать? От чего?

– От облака. Облака из крови и криков. Разве ты их не слышишь, отец?

Я замер и сосредоточился на шорохе ветра. За ним слышалось что-то еще… вопли. Крики. Как будто целый город варился заживо. Мужчины, женщины и дети купались в собственной пылающей крови и внутренностях. И это доносилось сверху.

Я встал и схватил спату, как будто она могла защитить меня от тучи. Тем не менее, пристегнув ее к поясу, я почувствовал себя в большей безопасности. Вместе с сыном я вышел из шатра и ступил на песок пустыни Зелтурии.

Небо пузырилось красным, словно какой-то злой бог расстелил над нами пропитанный кровью ковер. Теперь я видел руки и ноги, то появлявшиеся из облака, то снова исчезавшие в нем, словно несчастные страдальцы пытались вырваться наружу, но демоны, помешивающие этот котел, затягивали их обратно.

Я сглотнул, чувствуя вкус крови.

– Наверное, это тот маг отправил его сюда. Он хочет прогнать нас. Но это пустой трюк.

– Отец, это не трюк. Вся вода в колодцах стала красной. Каждая крошка еды чуть не лопается от черной крови.

– Доран, мы и пришли сюда, чтобы уничтожить это зло. Если я убегу от него, как смогу называть себя Зачинателем?

– А как же мы будем есть и пить? Не заставишь же ты нас питаться этой мерзостью?

– В мире есть и кое-что похуже, сынок. Я это видел. Я вижу это даже в своих молитвах. Бескрайняя тьма, та, что не сотворена, а, скорее, вплетена в ткань всего сущего.

Мой красивый сын сощурился и покачал головой. Какие же у него черные волосы, и при этом вьющиеся, в отличие от моих или его матери. И с таким крепким телосложением, твердым подбородком и густыми бровями в нашей семье тоже никого не было.

– Что же ты нам прикажешь, отец?

– Скажи людям, чтобы искали опору в вере. Это облако пройдет, как и все другие. Наш пыл переживет его. И тогда мы начнем осаду и навсегда покончим с колдовскими и демоническими уловками. Все, кто побежит, все до единого будут пойманы и почувствуют вкус собственной крови. Я медленно перережу им глотки и объявлю об их бесчестье в каждом уголке Святого Крестеса, и даже родные матери проклянут их имена.

Я ходил по лагерю и кричал: «Укрепитесь в своей вере! Это всего лишь хитрости Падших. Не бойтесь, ведь за нашей спиной ангелы!»

К чести моих воинов, никто не сбежал. Многие взялись за руки и пели священные гимны Ангельской песни, с вызовом глядя в небо, будто их слова могли прогнать облако. Но я знал, что это испытание так легко не пройти.

Я заметил Томуса на спине верблюда. Впереди сидел переводчик-абядиец. Верблюд был нагружен деревянными ящиками и рулонами ткани.

– Куда собрался, легат? – спросил я.

Мое лицо находилось на уровне его серебряных сандалий.

– Государь император, ты должен дать приказ об отходе. Нужно укрыться в Кандбаджаре и вернуться сюда только после того, как уйдет облако.

Я разочарованно вздохнул.

– Если побежим, они снова нашлют облако, как только мы вернемся. Это фокусы мага, нужно просто переждать.

– Это не фокус, – криво ухмыльнулся переводчик-абядиец, молодой человек с похожим на завиток шрамом под глазом. Мы наняли его потому, что он владел многими языками Запада и Востока. – Маги находятся в его власти так же, как и мы. Даже джинны бегут от такого зла. В моем народе говорят, что странные существа, живущие в море Бога, пробуждаются каждые семьсот лет или около того. Это облако родилось из самого моря Бога, и мы не зря боимся того, что оно может принести.

Я выхватил меч и приставил его к почке абядийца, острие вонзилось в халат.

– Я боюсь только ангелов. А они не боятся ничего. Ты прекратишь сеять трусость, или я полью песок твоими внутренностями.

– Так давай. Я лучше умру сейчас, чем переживу то, что скоро здесь произойдет.

– И что произойдет? Пока оно только висит. Может, прольется дождем, и что с того? Мы все солдаты. Думаешь, мы не купались в крови, чужой и собственной? Думаешь, мы мало слышали воплей? Мы принесли на эту землю больше криков, чем любое облако.

– Ты позволил высокомерию ослепить тебя. – Абядиец потянул за один конец своего зеленого тюрбана. – Несомненно, это кровавое облако послано тебя наказать. Я оказался рядом с тобой по воле злого рока.

– А ну, слезай с верблюда, – приказал я. – Облако страшное, но я страшнее. Не заставляй меня это доказывать.

– От твоего клинка я умру только раз. Это лучше, чем бесконечные смерти там, наверху.

Я занес руку, чтобы воткнуть меч в шею верблюда, прежде чем они успеют сбежать. Но тут небо вспыхнуло, словно кровавое облако пронзила молния.

Все посмотрели наверх.

Облако раздувалось. Оно дышало. Оно расширилось на многие мили, крики становились все громче, и дымка быстро понеслась вниз.

– Начинается! – выкрикнул Томус. – Спаси нас, Архангел!

Большинство закованных в доспехи легионеров стояли и с молитвой на устах смотрели на опускающееся кровавое облако. Но для некоторых вид маслянистых щупалец с ползающими по ним глазными яблоками оказался непереносим. Они бросились врассыпную по песку, как будто это могло их спасти.

Сам я был предупрежден об этих ужасах. О том, что может наколдовать Несотворенный, находясь вне пределов времени и творения. Я даже видел это в своих молитвах. Я смотрел, не отводя глаз, как нас окутывает красный туман, сгущаясь до удушливого дыма.

На мгновение все крики и молитвы стихли. Все стало безмолвным.

Все стало неподвижным. Я стоял один в кровавой дымке, скрывавшей нижнюю половину тела. Вдруг холод пробрал меня до костей, я содрогнулся, а в нос ударила вонь расплавленной меди и жуткой гнили.

– Так вот оно что, – сказал я. – Не такой и ужас. Пусть это пройдет. Во имя Архангела, пусть пройдет.

Облако начало рассеиваться, и мы оказались в каком-то другом месте.

1

Кева

Я уже смотреть не мог на проклятую пустыню. Возненавидел не столько ее песок, сколько ясность ее небес. Небо смотрит на тебя сверху вниз, точно так же, как ты глядишься в него, бесстыдно, словно обнаженная танцовщица. В чем-то эта пустыня была моим зеркалом, ее голое коричневое пространство походило на мое сердце. А кустарники, растущие из песка и жаждущие воды, – на прорастающие во мне нежеланные чувства.

В основном чувства гнева и сожаления. Потому что всего несколько лун назад здесь, в пустыне Зелтурии, я завоевал преданность Марады, султанши маридов. А в другой пустыне она погибла, была уничтожена ангелом Маротом, и теперь мариды со мной больше не связаны. Я бессилен как никогда.

Из всех джиннов только Кинн остался на моей стороне. Я велел ему присмотреть за местностью и следить за мной с высоты. Я сказал ему предупреждать меня об опасности только в случае крайней необходимости, чтобы та, с кем я собирался встретиться, его не увидела, а я не лишился еще одного преимущества.

Пустыня не пожаловала меня даже самым маленьким ветерком, а впрочем, даже ветерки у нее были горькими и забрасывали песком рот и глаза. Зато она одарила меня тишиной, своей самой приятной песней. Еще пустыня наградила меня своим лучшим благословением – плавной ездой. Теперь мне приходится ценить каждую мелочь.

Я заметил разведчиков. Они маскировались неплохо, бурые кафтаны совпадали цветом с песком и почвой. Но их выдало солнце, отражавшееся от макушек белых тюрбанов. Я проигнорировал их появление и продолжал подгонять своего верблюда вперед, легонько постукивая тростниковой палочкой, а тот все жевал свою жвачку.

Вот он – шатер посередине оазиса. Привязанные к пальмам верблюды лениво пили воду из мелкого пруда, усыпанного листвой. Я привязал своего с ними рядом, похлопал по спине, и он склонился, чтобы пощипать траву. Дуновение прохлады от земли и напоенного водой камыша освежало.

Шатер был украшен бордовыми и черными полосами в абядийском стиле. Шагнув за полог, я ступил на жесткий шерстяной ковер. На полу лежали подушки для сидения из простой ткани, курильница для благовоний источала запах ладана.

В глубине шатра, скрестив ноги, сидела Сира. Точнее, султанша Сира, как она себя называла. Справа от нее стояли два силгизских воина, а слева – два йотрида, все в кольчугах и шлемах, с ятаганами и кинжалами. А у меня был лишь ятаган, но я наточил его этим утром.

Сира не надела повязку, и ее черный глаз выглядел темной бездной. Увидев меня, она словно очнулась ото сна. Она медленно встала, опираясь на посох из кипарисового дерева, стряхнула пыль с кафтана цвета сапфира, потом пригладила непослушные пряди кудрявых, черных как вороново крыло волос.

Она откашлялась – хрипло, как будто наглоталась песка.

– Пришел наконец.

Я вздохнул чуть тяжелее, чем обычно. Непросто было смотреть ей в лицо. Я почему-то питал слабость к женщинам вроде нее. К тем, что не раз причиняли мне боль.

И чтобы замаскировать эту боль, я выпрямился и наконец позволил себе почувствовать гнев. Я дал ему прорасти из сердца и подняться выше акаций в лесах у Костаны.

– Решила избавить меня от хлопот? – спросил я.

– О чем ты?

– О том, чтобы нестись в Кандбаджар и выбить этот твой глаз.

Вздох Сиры был так же тяжел и полон усталости, как мой минуту назад.

– Не ради этого я предложила встретиться.

– Вот как? А ради чего?

– Хочу разрешить все это до того, как ситуация окончательно выйдет из-под контроля. Хочу, чтобы мы разобрались с этим вдвоем, поскольку бо́льшая часть карт в наших руках.

– Что именно ты хочешь решить?

– Я не хочу, чтобы мы с тобой враждовали.

Я неискренне улыбнулся. В последнее время мне это становилось все легче.

– И я не хочу. Но знаешь, мне трудно тебе доверять. Мне нужен какой-то знак. Докажи, что ты выбрала лучший путь.

– Кева, я не откажусь от звездного глаза, так же как и ты не откажешься от своих масок.

Конечно, она должна была попытаться их уравнять. Но так нечестно. Перефразируя Таки, можно сказать, что всякая власть развращает, но некоторая больше других.

– Мои маски не вызывали кровавой чумы. Они – дар во благо.

– Тогда твори благо и вместе со мной трудись над обеспечением справедливого мира.

Я усмехнулся, прижал кулак к подбородку и принялся мерить шагами пространство у выхода из шатра.

– Ты слышишь сама себя, Сира? Тебе ли говорить о мире… забыла, что именно ты разожгла эту смуту?

– Не я, а Марот. Я сделала только то, что должна была. И не моя вина, что все так закончилось.

Неужто она и вправду настолько слепа? Но должен существовать способ заставить ее прозреть.

– Ты так забывчива в отношении собственных действий? Во имя Лат… как можно не видеть, что делают твои руки? Ты даже тела святых жгла. И что, кроме зла, могло толкнуть тебя на такое? Как можно не видеть собственной тьмы, Сира?

Сира, прихрамывая, подошла ближе. Когда охранники попытались пойти за ней, она жестом остановила их. Потом, склонившись к моему уху, прошептала:

– А ты свою видел, Кева? – Слова прозвучали неожиданно горько, как будто она больше не могла сдерживать свою желчь. – Ты видел, что случилось с твоей драгоценной Лат?

Мне не хотелось думать об этом.

– Мы видели только то, что она позволила нам увидеть. То было испытание веры.

– Испытание? Какой веры? – Ее быстрое дыхание обжигало мне ухо. – Мой бог раздавил твоего, а его внутренности использовал, чтобы писать кровью на небе. Нет нужды в вере, когда есть глаза. И это ты ослеплен и не видишь правды.

Итак, она показала мне жестокость своего сердца. К чему продолжать эту встречу? Чего тут можно достичь словами?

– Я не примирюсь с той, что зовет Хавву богом. Ты просто обманщица. Ты села на трон Кандбаджара и делаешь вид, что хочешь справедливости для святых Потомков Хисти. Как это возможно, когда ты плюешь на их богиню? На богиню, которую все мы любим, не важно, следуем ли Пути святых или Пути Потомков.

– Возможно, поскольку я стану какой угодно, чтобы одержать победу и править. – Она говорила теперь совсем тихо, чтобы не слышали стоящие позади охранники. И все же в ее тоне слышалась честность. – Я буду одной в сердце, в уме – другой, в теле – третьей. Я даже саму себя обману, если это потребуется. Ты думаешь, все шахи, императоры и султаны иные? Все лгут о том, что у них в душе.

Моя усмешка была кислой, как неспелый гранат.

– Скажи это себе, Сира. Пролей бальзам на свой стыд. Но я избран Лат и отберу у тебя твой глаз.

– Не будь дураком. Ты думаешь, я пришла бы сюда, будь так беспомощна?

Понятно, что она не рискнула бы. Но что, если я сейчас схвачу Сиру и вырву этот ее черный глаз? Как она сможет остановить меня, когда охранники стоят так далеко?

Должно быть, Сира почуяла в моем взгляде угрозу. Она шагнула назад, а стражники выступили вперед, держа руки на рукоятях клинков.

Похоже, сегодня мне ее не убить. А оазис наверняка окружен, и мне не выйти отсюда живым, разве что улететь, но Кинн упорхнул на разведку.

– Когда я приду в Кандбаджар с армией, – сказал я, – ты станешь призывать бездну спасти тебя? Напишешь на звездах свое отчаяние?

– Я напишу все, что потребуется. И ты это знаешь. – Сира скрестила на груди руки и наклонила голову набок, как будто хотела взглянуть на меня под новым углом. – Ты лучше спроси себя, не лучше ли заключить мир с той, что готова рискнуть всем в бою и сделает все, чтобы получить желаемое?

– И что же ты хочешь?

– Сколько раз тебе повторять? Я хочу мира на справедливых условиях.

– Пока я жив, тебе не будет мира ни на каких условиях. Пока у тебя есть этот глаз, тебе придется сжечь и этот мир, и иной, чтобы спастись от меня.

Я подошел к пологу в готовности вернуться в Зелтурию. Нет, встреча была не совсем напрасной. Она подтвердила то, чего я заранее опасался, – Сиру уже не спасти.

– Но почему? – Голос Сиры был пропитан тоской. – За что ты меня так ненавидишь?

Однако я не мог ненавидеть ее, какой бы заблудшей она ни была. Не знаю почему, но Сира напоминала мне Мелоди. Обе были честолюбивы, хотя это привело к совершенно разному результату. Одну в могилу, другую – на берег еще более страшный.

– Я ненавижу то, что превратило мою жену в ведьму, пожертвовавшую ради власти собственным сыном. Я ненавижу то, что перерезало горло моей дочери у морских стен Костаны. Я ненавижу то, что убило женщину, которую я любил, камнем, брошенным рукой императора. Но Лат спасла ее, и Лат спасет нас. Моей рукой. Рукой мага, которого она избрала, чтобы носить все маски.

– О, как возвышенно. Да ты поэт, – усмехнулась Сира.

Ее печаль неподдельна, в этом я был уверен. Она напоминала мне дочь, но что я напомнил ей? Какие надежды она на меня возлагала, когда мы впервые встретились, что привело теперь к такому горькому разочарованию?

– Возможно, когда ты спасешь это царство, тебя причислят к святым. – Она помолчала, словно давая возможность своей печали перевести дух. – Ты знаешь, когда я встречалась с тобой в Зелтурии, не думала, что ты так упрям. Ты показался мне таким… искренним. Стремящимся обнажать сомнения, а не скрывать в океанской бездне.

– Сомнения? Печально, но правда в том, что на моих плечах и так слишком тяжкий груз, чтобы прибавлять к нему еще и сомнения.

– Сомнения не добавляются сверху. Они следуют за тобой по пятам, пока однажды, проснувшись, не обнаружишь, что едва можешь ходить без слез.

Должно быть, такая мудрая мысль пришла к ней после того, что ей пришлось пережить. Я вспомнил – у Таки есть что-то подобное о дворцах, построенных на песке. Или о посаженных в воду розах. Какая-то аллегория о том, как опасны сомнения. Среди волнений я начал забывать строки его поэм.

– Тогда придется нам посмотреть, кто упадет первым, – ответил я так твердо, как только мог.

Сира кивнула. Ее глаз походил на зеркало больше, чем вся бесконечность пустыни.

– Придется.

Когда я возвращался на верблюде в Зелтурию, шпионы-всадники стали еще заметнее. Настолько, что трое из них поскакали прямо ко мне, копыта кобыл вздымали бурю песка. Подъехав ближе, они перешли на шаг. Я натянул поводья, останавливая верблюда, потом погладил мохнатую голову, чтобы он не пугался.

– Чего вам надо? – спросил я самого крупного всадника. На них были кольчуги и остроконечные шлемы, вокруг которых обернуты зеленые тюрбаны. Головные уборы были украшены мерзкими виршами. А значит, это хулители святых – самые жестокие воины из всех племен Сиры, названные так потому, что, вступая в битву, проклинали святых.

На спинах у них висели аркебузы, а на поясах – ятаганы. Они неподвижно сидели в кожаных седлах, рассматривая меня.

– Мы много о тебе слышали, – сказал самый тощий всадник. Он потрусил ближе, кобыла фыркнула. – И говорят, ты хорош в бою.

– Пришли проверить?

Я стиснул рукоять ятагана.

Тощий продолжал таращиться на меня. Его нос и верхнюю губу пересекал шрам. Они правда думают запугать меня пристальным взглядом?

– Вы все уже мертвецы, – с усмешкой продолжил я. – Я вытащу клинок и заткну им твой рот, как сладостным поцелуем. Когда твои приятели потянутся за своими, вон тот, здоровый, получит меж глаз кинжалом, спрятанным в твоем рукаве. С последним из вас я не буду спешить… люблю хороший и долгий крик. Возможно, святые тоже его услышат.

Всадники обеспокоенно переглянулись. Должно быть, не привыкли иметь дело с тем, кого не могли запугать.

Молчание нарушил тощий.

– Мы просто хотели передать тебе поклон от кагана Гокберка.

Выходит, этих всадников послала не Сира. А значит, в построенном ею единстве силгизов и йотридов еще остались глубокие трещины. Вражда между этими племенами тянулась столетиями и, говорят, началась из-за кражи козла. Хотя Сира и представляла себя целительницей такого разлома, решающей силой в отношениях каганов Пашанга и Гокберка, похоже, ее положение более шаткое.

Возможно, Гокберк захотел составить собственное мнение обо мне. Он не доверяет оценкам Сиры.

– Скажите кагану Гокберку, что, если он хочет мира, пусть забирает свое силгизское племя и уходит домой.

– Каган Гокберк не любит угроз.

– Да разве это угроза? – Я рассмеялся и погладил верблюда по голове. – Мне следует послать ему ваши головы. Вот это была бы угроза.

Их руки потянулись к оружию. Конечно, я мог их убить, но мог и сам не выйти из боя невредимым. Клинок жаждал крови, но это не повод рискнуть и получить глубокую рану, особенно когда так много еще нужно сделать. И кроме того, совсем не хотелось, чтобы Кинн и Сади попрекали меня за то, что я повел себя как кровожадный дурак. Кинн, кстати, в любой момент может свалиться с неба и унести меня в безопасное место. Но для чего нам бросать такого хорошего верблюда в пустыне?

Я взмахом руки велел хулителям уйти с дороги.

– Я из-за вас опоздаю. Прочь с моего пути. – Я указал на свои глаза. – Иначе я запомню ваши лица.

Они расступились. Я двинулся дальше, в Зелтурию.

Вернувшись в окруженную горами Зелтурию, я сразу пошел туда, где мог найти утешение, – в храм святого Хисти. Они снова были там, в глубине огромной пещеры, которая так часто наполнялась паломниками.

Поскольку город несколько опустел из-за беспорядков в Аланье, они теперь появлялись чаще. Кинн сказал, что это дэвы, разновидность джиннов. Еще велел не разговаривать с ними и не смотреть, из опасения, что кто-то из них может «проявить ко мне интерес, как приставучий поклонник».

Они были просто тенями с горящими, похожими на шары глазами. Встав в ряд в глубине храма, они обращали лица к гробнице Хисти и молились, как мы. Но когда смотрели по сторонам, у них двигались только глаза, не лица. Как-то я засмотрелся на дэва, отвернувшегося от меня, и тогда он внезапно открыл глаза на затылке, так что я даже взгляда отвести не успел. У них смещались не только глаза – иногда и ноги разворачивались в противоположную сторону, и они могли идти вперед, при этом глядя назад.

Не желая проблем, я проигнорировал дэвов и спустился в небольшой зал в пещере под гробницей святого Хисти.

Едва я вошел, Сади со вздохом облегчения встала с лежанки и обняла меня, коснувшись лбом моей бороды.

– Где же Кинн?

Я окинул комнату взглядом. Ничего, кроме тростниковой лежанки Сади и узла из попоны, где она хранила одежду. Да еще ее большой изогнутый лук из какого-то темного дерева, определенно нездешнего.

– Откуда мне знать? Я даже увидеть его не могу. – Она не сводила с меня счастливого взгляда янтарных глаз. – Насколько я понимаю, все прошло не так, как ты надеялся.

– Эта женщина выбрала для себя тяжкий путь.

– Ты должен рассказать шаху Кярсу.

– Я уже сообщил все Лучникам Ока. Кярс, наверное, теперь знает. Если так, он будет здесь не позднее чем через три дня.

Сади обрезала свои вьющиеся рыжие волосы выше плеч. С каждым днем она все сильнее худела, и это меня тревожило. Раз она отказывается от еды, значит, живет чем-то другим, вероятно горем. Но я так и не смог убедить ее о нем рассказать.

– Знаешь, – я откашлялся, – тут один шейх готовит ароматный шафрановый рис. И я видел овец в загоне, а всего в десяти минутах ходьбы есть прилавок с чесночным йогуртом. Паломников почти нет, так что очередь будет недолгой.

– Я что, выгляжу истощенной?

– Ты не завтракала со мной. А обеденное время давно прошло. – Я вздохнул. – Знаешь, если так строго постишься, то и магом следует быть тебе, а не мне.

– Если ты хочешь, чтобы я ела, я буду есть.

– Я не хочу, чтобы ты ела. Я хочу, чтобы ты хотела есть.

Она потеребила браслет из разноцветных бусинок. Он был куплен у мастерицы-кармазийки на большом базаре. Сади сказала, он похож на тот, что когда-то сделала для нее мать.

– Идем, – сказал я. – Поговорим где-нибудь на свету.

Мы вышли, миновали главную улицу, где размещались храмы, и прошли между скал по извилистому проходу, ведущему к одному из множества здешних садов, каждый из которых славился особыми цветами. Я пересказал Сади весь наш разговор с Сирой и поведал ей, что об этом думаю. Она лишь кивала, не высказывая своего мнения, хотя оно у нее, без сомнения, было.

Мы сидели среди пальм на мягкой траве, на поляне между горами, держа кофе с кардамоном и сахаром, и еще деревянную миску с сочными финиками. Легкий ветер целовал наши лица. Здесь обычно было полно людей, отдыхавших между посещениями гробниц, но из-за беспорядков в Аланье сейчас поляна принадлежала только нам.

Я с облегчением смотрел, как Сади жует единственный финик, хоть она и выплюнула бо́льшую часть мякоти вместе с косточкой. Мы оба через многое прошли, но в тяжелые моменты она становилась беспомощной. Когда Сади захватил Марот, это мало чем отличалось от того дня, когда император Ираклиус забивал ее камнями. Оба раза ее должны были принести в жертву огромному злу. Несмотря на всю свою силу, Сади становилась агнцем, отданным на заклание. Так что я хотя бы поверхностно понимал, почему она с трудом вставала с постели и едва могла проглотить кусок хлеба.

Но и утешения не срывались сейчас с моих губ. Я любил ее, но мог ли, не солгав, обещать, что всегда буду с ней и стану ее защищать? Я не мог сказать это искренне, потому что и сам во многом беспомощен.

– Сади…

Больше я не сумел произнести ничего.

– Кева, мы здесь чужие.

– Да, чужие.

– Так зачем мы здесь? Почему…

Она точно знала ответ и поэтому замолчала.

– У меня есть долг. А тебе я не скажу ни уйти, ни остаться. Это только тебе решать. Настаиваю лишь на том, чтобы ты везде была в безопасности.

– Для тебя долг – это все. Ты давал клятву верности моему деду, потом моему отцу, а потом и самой Лат. Ты вечно должен кому-то клясться. А я всегда делала только то, что хотела.

Я взял ее за руку и погладил линии на ладони, похожие на тетиву. В тот момент, наслаждаясь простым прикосновением к ней, я испытывал и жгучее чувство вины.

– У тебя глаза вдруг стали грустными, – сказала она.

– А твои глаза всегда грустные.

– Я расскажу тебе о своей боли, если ты расскажешь о своей.

Сади пробудила воспоминания о том, как султанша маридов предупреждала меня своей ледяной песней. Говорила, чтобы я не спасал любимую женщину, потому что это привлечет внимание Марота, причем в самый неподходящий момент.

– Мне советовали не спасать тебя, Сади.

– Кто?

– Марада. Я был должен дать тебе умереть. Должен был дождаться, когда Зедра начнет писать твоей кровью свои проклятые руны. Тогда Марот решил бы, что уже одержал победу, и мы бы внезапно атаковали его. Марада не погибла бы, если бы я послушался.

– Тогда почему ты ее не послушался?

– А ты разве не знаешь?

Между нами повисла неловкая тишина. Я сосредоточился на дронго, сидящих на верхушках мягко покачивающихся пальм.

– Получается, из-за чувств ко мне ты отступил от разумного плана. Мне, возможно, не следовало…

– Думаешь, Лат воскресила тебя, только чтобы принести в жертву? Никогда я не пожалею, что спас тебя. А сказал тебе все это лишь для того, чтобы нас не разделяли тайны. Я держал это в себе так долго, потому что трудно было сказать. Но теперь мне стало немного легче. Тебе тоже пора облегчить свое бремя.

– Я даже не знаю, с чего начать. – Она мялась, теребила воротник, словно не могла решить, что с собой делать. – Лучше бы ты дал мне умереть. Оба раза.

Я сжал ее руку.

– Помнишь, как ты нашла меня, когда я рыл могилы на берегу Сиянского моря? Я хотел умереть. Исчезнуть. Но ты помогла мне ожить и найти себя.

– Клянусь, это словно не про меня. Хатун племени забадаров… как возможно, что это я? – Сади с трепетом взглянула мне прямо в глаза. – А что, если это и был кто-то другой? Что, если я… я на самом деле не Сади?

– Что ты хочешь сказать?

– Зедра была на самом деле не Зедра. Она только думала, что это так. А вдруг настоящая Сади мертва и я просто думаю, что я – это она?

Я яростно затряс головой.

– Зедру вернул к жизни Марот. А тебя – сама Лат. Эти двое совсем не похожи. Совсем.

– Кева… – Рука Сади задрожала в моей руке. – Если мы пойдем в Небесный дворец в Костане. Если разроем могилы в саду… Я не увижу там своего тела?

– Не знаю, Сади. Ты больше, чем тело. Ты… душа.

– Душа? Что это такое? Из чего она состоит?

– Я не знаю. Но она то, что делает тебя тобой.

– Как ты можешь быть в этом уверен?

– Если бы я сомневался во всем, чему меня обучали, я даже не смог бы встать с постели. Кроме того, я не Философ. И мне повезло найти его в наши дни.

Я протянул Сади финик. Она надкусила его, а потом съела целиком.

– Мы с тобой слишком разные. – Она выплюнула косточку. – Твоя смелость меня раньше так успокаивала.

– А теперь?

– Теперь она кажется мне глупой.

– Знаешь что, Сади? Все, кто когда-либо сделал что-нибудь стоящее, – глупцы. Посмотри на Сиру. Она прервала шестисотлетнюю династию, будучи совсем глупой. А ты знаешь, кто проигрывает?

Она пожала плечами.

– Трусы. Осторожные. Я однажды видел, как один глупец лез на стену. Человек впал в какой-то безумный раж. Отовсюду летели стрелы, а он все лез. Защитники думали, что он джинн. А когда он поднялся наверх и взмахнул саблей, они в ужасе разбежались. Осаду выиграл тот, кто лишился рассудка.

Я уже жалел о своем нравоучительном тоне.

– Что-нибудь еще, маг? – спросила пухленькая служанка.

Я вежливо покачал головой, и она ушла к своему прилавку, держа медный поднос.

– Ты прав, – наконец произнесла Сади. – Если мне и удалось чего-то добиться, так лишь потому, что я злилась, позволяла гневу разжечь себя, позволяла вести. Но теперь… теперь я не злюсь.

– Почему? Понимаешь, чем занимается Сира? Пока мы с тобой сидим в этом маленьком прекрасном саду, окруженном неприступными горами, она пятнает Кандбаджар кровью. Она уже осквернила гробницы святых. Но святые мертвы. А что станет с живыми? Ты слыхала, что она начала дознание?

Сади покачала головой.

– Она вознамерилась спросить каждого в Кандбаджаре о том, кто такой Хисти. Если кто-то скажет не «отец», а «святой», у него конфискуют имущество или, еще хуже, – подвергнут пыткам.

– А чем это отличается от того, что Тамаз и его предки делали с последователями ее пути?

– Она даже не последовательница учения святого Хисти, Сади. Она поклоняется Хавве. Она пытается разрушить изнутри нашу веру и обрести власть. Она хуже Михея Железного. Тот, по крайней мере, был явным врагом, чужаком. Сира же прикрывается верой, притворяясь защитницей, отравляет ее. Разве это тебя не злит?

– Я, наверное, слишком запугана, чтобы злиться.

Я давно усвоил, что сердца людей в споре не изменить. И, сказать по правде, я был рад провести время с Сади. Не хотелось тратить его на споры. Я попробовал ей помочь, но не сумел и теперь предпочел сидеть молча, слушая, как она дышит. Было время, когда не могла.

– Ничего, Сади. В том, что ты сейчас чувствуешь, нет ничего страшного.

– А под этим твоим чувством долга ты сам что-нибудь чувствуешь?

Вероятно, Сади не понимала, что долг сам по себе и есть чувство. Пускай в твоей комнате холодно, но, когда всходит солнце, нужно лишь погреться в его лучах, чтобы почувствовать тепло. Быть верным долгу перед Лат, верой и Селуками, перед идеалами справедливости и народом, и даже перед самой Сади, – вот как Тенгис учил меня жить.

– Я и в гневе, и одновременно в ужасе, – ответил я. – Даже я не настолько глуп, чтобы отрицать очевидное. Грядут ужасающие события, и, боюсь, священные горы нас не спасут. Поэтому мне следует придерживаться своего долга. Без него я, возможно, не покинул бы кельи, разве только чтобы зарезать кого-нибудь, кто мне не нравится.

– Или, может быть, ты прикрываешься долгом от того, с чем не хочешь столкнуться лицом к лицу.

– Может быть. Я так жил, так и умру.

Слишком мрачное окончание разговора, но я именно так себя чувствовал. А дальше мы просто ели финики и молчали.

Через два дня в Зелтурию прибыл шах Кярс, облаченный в алый тюрбан и простой кафтан песочного цвета. Одеяние паломника украшало его, придавало безыскусное очарование. Он пришел в мою скромную келью под гробницей святого Хисти, одно из немногих мест, где он был в безопасности.

– Есть идея, – сказал я ему, когда мы уселись на пыльный ковер, дар от старшего Апостола.

– Мне в последнее время их не хватает.

Он поковырял пальцем в ухе.

– Коалиция Сиры скреплена нитями из паутины. Мы посеем раздор между йотридами и силгизами и пожнем хаос.

– Как именно?

Он вынул из уха палец с пятнами крови. Я сделал вид, что не замечаю этот признак болезни. У шаха и без меня хватает лекарей.

– Я это хорошо представляю. Убьем кого-нибудь из главарей йотридов. На трупах их же кровью напишем «почитатель святых». Не слишком достойный способ, но это подбросит дров в огонь старой вражды. Йотриды против силгизов. Путь Потомков против Пути святых.

Кярс на мгновение задумался, видимо воображая это.

– Не думаешь, что это чересчур очевидно?

– Ну, если поразмыслить, то да. Но в гневе и горе не до размышлений, согласен? Ты вцепишься в ближайшего ненавистного человека. Для йотридов это будет силгиз.

– У меня есть там свои люди, которые способны такое сделать. Но это не разрешит нашей главной проблемы – самого существования Сиры. Она, ее муж и двоюродный брат удобно устроились на моем троне. А если попробую их согнать, одна Лат знает, какое зло тогда сотворит Сира. – Кярс на мгновение прикрыл глаза. – По правде говоря, Кева, я начинаю задумываться, стоит ли.

Я не возражал, пусть говорит мне об этом. Но надеялся, что он не скажет подобного своим людям или советникам. Когда предводитель колеблется, сражаться намного труднее.

– Сомнительно выглядели многие праведные дела, – сказал я. – Тьмы всегда больше, чем света. Но комнату может озарить даже одна мерцающая свеча. – Как моя сейчас.

Кярс водил пальцем по узору на ковре.

– Забудем на минутку о Сире и о ее тьме. Под моим контролем сейчас лишь полоска пустыни между Мервой и Зелтурией. – Он постучал пальцем по ковру, как по восточному краю карты. – В Мерве правят мои двоюродные брат и сестра, и после того, как я отделил дядю Мансура от его головы, они по понятным причинам не хотят заключать со мной союз. – Теперь он постучал по западной границе воображаемой карты. – Сидя на престоле в Доруде, великий визирь Баркам правит всеми землями к западу от Юнаньского моря, а мой брат присутствует только в качестве украшения. Не стоит ждать, что они откликнутся на мои просьбы. Я шах только по титулу.

– После твоих побед в паре битв все изменится.

– С каким войском? У меня едва наберется семь тысяч гулямов. Остальные погибли в том кровавом бою в пустыне. Даже Лучники, кажется, скоро меня покинут.

Его охватило уныние, почти так же, как Сади. Я нередко давал советы шаху Джалялю, когда тот впадал в такое отчаяние. Преграды казались непреодолимыми, но шах твердо стоял на своем. Я надеялся, что и Кярс устоит.

– Можете положиться на меня, ваше величество.

Кярс пристально посмотрел на меня.

– Я гляжу на тебя, Кева, и не вижу надежды. Вижу только бездну, еще глубже той, в которую пал я сам.

– О чем ты?

– Все, чего я хотел, – это править своим царством, которое мои предки удерживали шесть сотен лет. Никогда не желал стать героем. Разумеется, я воображал, что многое смогу сделать лучше, чем удавалось отцу, но никогда не думал о роли спасителя, каким ты пытаешься представлять себя.

– А чего, по-твоему, я хотел? Или думаешь, вот этого? – Я обвел рукой голые каменные стены, нависающие над нами. – Мне хотелось сходить с ума от скуки в старом домике, вместе со сварливой женой и надоедливой дочкой? – Я с печалью вспомнил свои несбывшиеся желания. – Ты еще не утратил дух юности, шах Кярс, а пора усвоить – не важно, чего мы хотим. И никогда не было важно. Задави это в себе. Растопчи в прах. Нужно быть тем, кем требует стать судьба, и принять то скромное счастье, что она дает. Твоя жизнь теперь не будет наполнена удовольствиями, роскошью и угождением. Будет кровь, кости и крики. А единственная альтернатива – холодная могила.

Он кивнул, словно понял мои слова. Но я чувствовал, что он все еще хватается за какую-то другую, ложную надежду.

– А что, если я назову тебе альтернативу войне? – сказал Кярс.

– Я отвечу, что она должна быть весьма убедительная, иначе это уловка.

– Знал ли ты, что кто-то из Песчаного дворца ведет переписку с Баркамом?

– Я другого и не ожидал. Сиру окружают враги. Она хочет быть уверенной, что Баркам не ударит ей в спину.

– Нет. Я подозреваю, что письма посылает Пашанг. Предлагает сделать шахом моего брата, принца Фариса.

Мне потребовалось время это обдумать. Почему Пашанг, рисковавший всем ради свержения Селуков, предлагает опять посадить на трон одного из них?

– В смысле только для вида?

– Именно. Понимаешь, им трудно править Кандбаджаром. И неудивительно – провонявшие лошадиным навозом варвары ничего не знают об управлении городом. Все визири, которые служили в меджлисе, бежали, не осталось ни одного, кто был бы способен решать каждодневные задачи Жемчужины городов. Процветает воровство. На базаре даже масла оливкового не купить. Зерна почти нет, и они не знают, как распорядиться той малостью, что осталась. Они даже не понимают, как рассчитывать время работы дамб, контролирующих разлив. Вограс вышел из берегов, залил земли крестьян и городские кварталы. – Кярс вздохнул. – Я только радовался бы их неудачам, если бы от них не страдали простые люди.

– Значит… они хотят продемонстрировать принца Фариса, показать, что прежний порядок все еще существует, и тем самым надеются заманить обратно старых визирей и управляющих.

– Верно. И боюсь, Баркам согласится, просто ради возвращения своих владений в Кандбаджаре. Знаешь, что еще? Они посылали письма и моим двоюродным брату и сестре. Напомнили, как я мучил и обезглавил дядю Мансура. Подстрекали их напасть на меня. А за это обещали отдать семье Мансура все прежние земли силгизов и йотридов на севере. – Кярс поднялся и задрал кафтан, показав повязку на животе. – Если бы тот кинжал был отравлен, я в самом деле лежал бы сейчас в холодной могиле.

Я ссутулился, осмысливая эти угрозы.

– Я не вижу, что даст любая альтернатива, кроме новых кинжалов, которые в следующий раз будут отравленными.

– Они пообещали, что дадут мне спокойно дожить мой век в Сирме, при дворе шаха Мурада. Что они не придут за мной, если я отрекусь.

Путь труса. Я в ярости покачал головой. У меня оставалась еще одна дерзкая идея – возможно, лучшая: убедить Кярса в том, что встать на путь войны предпочтительнее, чем бежать.

– Ты говорил, что хочешь править страной. Ты и правда хочешь?

Кярс нерешительно кивнул.

– Я должен услышать эти слова. И мне нужно слышать в них твое сердце.

– Я хочу править, Кева. Но почему никто больше не думает о народе? Разве его благополучие не важнее всего? Отец всегда говорил, что Лат посадила нас на трон, чтобы мы обеспечивали процветание людей, а не собственное. Так если есть способ обеспечить мир без меня на троне, способ, при котором не прольется океан крови, – разве это не лучше?

– Нет, не лучше, потому что ты Селук и законный шах. Ты оставишь свой народ на милость тиранов, силгизов и йотридов, отступников и еретиков. На зло. Пусть у тебя теперь нет Мервы и Кандбаджара или городов на побережье Юнаньского моря, но остается этот город, самый священный из всех. У тебя есть Зелтурия. Пусть здесь будет и твой престол. Правь здесь, как когда-то святой Хисти.

Он поднял голову и, кажется, удивился. Хорошо. Наконец-то мне удалось до него достучаться.

– А что скажут на это Апостолы Хисти?

– Я так скажу – их мнение совершенно не важно. Проведи семь тысяч гулямов через южный проход в сердце города. Объяви Зелтурию на время своей резиденцией. Гарантирую, что никто и пальцем не пошевелит, чтобы тебе помешать.

– Как ты можешь быть так уверен? Ни один правитель никогда не жил в Зелтурии… после того как святой правитель Зафар бежал от Базиля Изгнанного. Этот город неприкосновенен. Он – прибежище мира. Боюсь, после такого шага меня просто возненавидят.

– Нет, и за это можешь благодарить Сиру. Тысяча святых похоронена здесь, в Зелтурии. И я знаю, в городе все боятся того, что она обойдется с ними так же, как со святыми в Кандбаджаре. Уверен, Апостолы объявят тебя Защитником святых. Пусть же горы станут твоим щитом, а гробницы святых – твоим местом силы. И позволь мне стать твоим клинком.

Дверь внезапно распахнулась с порывом воздуха.

Через порог, подняв золотую саблю, шагнул человек в капюшоне. Я едва успел отпрянуть от изогнутого клинка, направленного мне в глаза.

Перекатившись, я вскочил на ноги и остановился между незнакомцем и Кярсом, сердце чуть не выпрыгивало из груди. Я посмотрел на свой ятаган, лежавший в дальнем углу.

– Я думал, ты проворнее, – сказал человек в капюшоне, отступая к порогу. – И думал, что ты вооружен. Ты считаешь, что Сира не пошлет сюда своих убийц?

– Кто ты? – выкрикнул я, пытаясь усмирить стучащее сердце.

– Настоящий клинок шаха Кярса.

Он убрал в ножны блестящий клинок, а потом опустил капюшон. В глубине его глаз смешались ненависть и печаль. Борода была черно-серой, как лоскутное одеяло, черты темнокожего лица заострились. Сложен он был крепко, как будто закован в крестейские доспехи.

– Като, – произнес шах Кярс. – Во имя Лат и всех ее святых, ты жив!

Като… командир гулямов?

– Прошу прощения за то, что так долго добирался, – сказал он. – Стыдно говорить, но после случившегося в пустыне я бежал. И пришел в себя только на полпути к Атсмери, владениям султана Химьяра.

– А как твои жены и дети?

Кярс положил руки на плечи командира гулямов.

Глаза Като затуманились.

– Они стали кровью.

– Мне жаль. – Кярс обнял Като, в его голосе слышалось неподдельное горе. – Мне так жаль.

Но Като оставался непоколебимым, стоял неподвижно и явно не мог ни в чем обрести утешения.

– Я невольно услышал бо́льшую часть вашего разговора и согласен с магом. Не позволяй Сире и Пашангу заключить подлый мир. Пусть этот город станет твоим престолом. Позволь мне собрать для тебя гулямов и хазов. Я увеличу твое войско до размеров бескрайнего моря, и мы заставим врагов заплатить.

Като говорил почти так же, как я. Я понимал его горе, пускай оно и укрыто за стальной маской куда лучше, чем я прятал свое. Однако сердечная боль всегда видна, какие доспехи ни надень.

– Я много о тебе слышал, паша Като. – Я усмирил стучащее сердце, шагнул вперед и взглянул ему прямо в глаза. – Я рад твоему возвращению, хотя оно могло бы быть и менее драматичным.

Он погрозил мне пальцем.

– Сам виноват, Кева. В другой раз лучше будь наготове. И не думай, будто я забыл, что ты сделал с Кичаком. – Он вдруг широко улыбнулся, сняв напряженность. – Ах, как ты кружился вокруг него, как старался убить. Но все это было давно. – Он взял мою руку и пожал ее. – Буду рад увидеть ту же ярость и ту же изобретательность направленными против суки, убившей моих детей.

Перемена его тона сбивала с толку. В любом случае, если Като был на поле боя в тот день, когда мы разбили гулямов Сирма, если видел, как Сира вызвала кровавую чуму, поражение только закалило его.

Поэтому я ответил на рукопожатие.

– Это было давно. Теперь мы на одной стороне. И, несмотря ни на что, должны победить.

В стальном взгляде Като я прочел согласие.

2

Сира

«В жопу святых». Вот что было вырезано у него на коже по-силгизски, и отнюдь не на лице.

Он был седобородым ветераном бессчетных битв, отцом пяти дочерей. Он выдал их замуж за самых лучших воинов-йотридов. Как человек богобоязненный, он часто посещал городские храмы. И, по словам его знакомых, всем сердцем принял новую веру – Путь Потомков.

После того как йотриды нашли его истерзанное тело, висящее на кипарисе, некоторые горячие головы ворвались в казармы силгизов, где те пили кумыс и курили опиум. Трезвые йотриды зарезали четырнадцать силгизов, которые и на ногах-то едва держались, не говоря уже о том, чтобы размахивать ятаганами.

Этот случай чуть не положил конец нашему союзу, причем все произошло за одну ночь, пока я спала. К счастью, Пашанг и Гокберк не спали, быстро прибыли на место и всех усмирили. Чтобы все исправить, придется заплатить за пролитую кровь скорбящим родным убитых силгизов и похоронить убитого йотрида с почестями, достойными кагана.

Наши враги умны и пойдут на любую подлость. Их ненависть ко мне была сильнее, чем беспокойство об Аланье и ее населении, это уж точно. Если бы йотриды и силгизы начали сражаться друг с другом прямо в городе, больше всего пострадали бы жители Кандбаджара.

И как их защитница и покровитель я такого не потерплю.

Я кормила дронго в круглом центральном саду Песчаного дворца, и тут ко мне подошел паж из йотридов, безбородый мальчишка четырнадцати лет.

– Прошу прощения, что беспокою, – сказал он. – Каган Пашанг срочно просит вас прийти, султанша.

– Передай ему, пусть сам сюда приходит.

Я бросила горсть кунжута в цветник с розами в надежде привлечь дронго, усевшихся на макушке кипариса.

– Он сказал, вы должны…

– Сегодня не лучший день для моей спины. – Я показала ему свой посох. – Она предпочитает провести день в саду.

Паж кивнул и пошел за моим мужем.

Я села на скамейку, наслаждаясь утренним ветерком. В воздухе сладко пахло розовой водой из мраморного фонтана. Щебет дронго – не самый приятный звук, скорее напоминает нестройный скрежет, но это все равно птичье пение. Среди других цветов распустились красные тюльпаны – их любила Нора, наверное, она и бросила семена. Жаль, что она поступила так бездумно, – красный цвет нарушил гармонию цветника. Красные тюльпаны, похоже, росли даже там, где не выживали другие цветы, – между большими валунами в углу. Как удивительно.

Через десять минут раздался стук сапог Пашанга по мрамору. Теперь он ступал тяжелее. Что ж, он и сам отяжелел – дворцовое финиковое вино сказалось на его бедрах и животе.

– Я слышал, у тебя опять разболелась спина, – произнес он. – Тебе нужен лекарь.

– Лекарь лишь скажет, что спина может пройти со временем, а может и не пройти, и я должна оставаться в постели, не двигаться и не волноваться. Тогда я просто перестану быть Сирой.

– А еще он может дать тебе обезболивающее.

– Он не даст то обезболивающее, которое мне нужно.

Пашанг сел рядом со мной. Он сменил йотридские кожаные доспехи на шелка Селуков. С каждой неделей он все больше полнел, и ему часто шили новую одежду. Выглядел он настоящим принцем.

– Я пришел с плохими новостями, – вздохнул он.

– Их нам и без того хватает.

– Кярс вместе со своими гулямами вошел в Зелтурию. Апостолы объявили его своим защитником.

Я закатила глаза.

– Я же говорила, что именно так он и поступит.

– У Совета семи есть причины не следовать твоим рекомендациям.

– Я не даю Совету рекомендации, Пашанг. Я сама вхожу в Совет. А ты был в числе тех шести, кто не согласился с моим планом немедленно осадить Зелтурию, застав ее врасплох, тогда Кярс не смог бы туда попасть.

– Его гулямы уже заняли оазис неподалеку. Ты же знаешь, что мы не смогли бы атаковать их влобовую. Нам не справиться с их скорострельными аркебузами, придется дождаться, пока гулямы сами нападут, а мы сделаем то, что лучше всего у нас получается, – засыплем их дождем стрел. И если ты еще не поняла, мы теряем город. Мы и сами скоро окажемся в осаде, причем изнутри.

Я с отвращением вздохнула.

– И ты считаешь, что, если сделаешь брата Кярса своей марионеткой, это решит проблему? Ты готов одним махом разрушить все, чего мы достигли?

– Мы в любой момент можем от него избавиться. Но будь я проклят, если знаю, как перекрыть мерзкую дамбу. Треть города уже под водой. В другой трети разгуливают головорезы. А оставшаяся треть лишилась средств к существованию и голодает.

– Я знаю. Но ты уставился на песчаные дюны, пока я взываю, чтобы ты обратил внимание на горы прямо под носом. Надо захватить Зелтурию. Кева ясно показал свое презрение к мирному исходу.

Пашанг пнул ногой камешек, и тот отлетел в кусты.

– Я же не возражаю. Разве это не ты у нас умная? Разве не мудрее предоставить врагам уничтожать друг друга, вместо того чтобы сражаться с ними по одному?

Пашанг… был прав. После возвращения во дворец я стала слишком полагаться на свою власть, как будто обладала ею по праву. Селуки тоже считали, что власть принадлежит им по праву, и это привело их к краху. Я должна избежать такого пути, даже если для этого придется признать, что я не права.

– Но сейчас Кярс засел в городе, защищенном горами. И всего в одном дне пути отсюда. С десятью тысячами гулямов он может продержаться там целую вечность. Построить вокруг Зелтурии новое царство. А дети Мансура могут сделать то же самое в Мерве. Баркам – в Доруде и на побережье Юнаньского моря. От Аланьи останутся одни осколки.

– Однако мы получили лучшую часть. Разве не так? При всей своей заносчивости я не стану отрицать, что мне требуется помощь в управлении.

И снова он был прав. Если мы хотим преуспеть, то должны править этой своей частью как можно лучше. Не стоило проливать кровь за то, что разрушено и невозможно восстановить.

– Ты не заносчив, Пашанг. Заносчивость ослепляет, а ты видишь ясно. Так что, возможно, лучше позволить Селукам поубивать друг друга. Но мы должны удостовериться, что они и правда это сделают. Заставлять нас убивать друг друга у них получается неплохо.

– Я не предлагаю просто сидеть сложа руки, в особенности после вчерашней ночи. Я говорю о том, что надо подлить масла в огонь. Кярс обезглавил Мансура, и его дети этого не простят. Пока они сражаются, мы перетянем великого визиря Баркама на нашу сторону. Он двадцать лет правил этой страной. Уж конечно, он знает, как перекрыть проклятую дамбу, по крайней мере знает, кто это может сделать.

Если мы перетянем Баркама на нашу сторону, это означает, что и его сын Хадрит тоже вернется. При мысли о том, что я увижу мужчину, за которого когда-то хотела выйти замуж, по коже побежали мурашки.

– Ладно. Это хорошая стратегия на ближайшее время. Но в дальнейшем все равно придется выкурить Кярса из Зелтурии. А для этого… Я что-нибудь придумаю. И когда придумаю, мне понадобится твоя поддержка на заседании Совета.

– Я твой муж, Сира, если ты забыла. Я в любом случае тебя поддержу, если только твой план не приведет нас к гибели.

– Обещаю, что не приведет. И никогда не забывай, что победа над Селуками положит начало нашей династии. В это знаменательное мгновение наши дети и дети наших детей станут правителями всех этих обширных земель и гордо назовут себя падишахами.

Пашанг лишь многозначительно хмыкнул. Он начал получать удовольствие от восхвалений.

– И это будет только один титул из многих. А в летописях Селуки останутся в нашей тени. – Я приложила руку к сердцу. – Только наше правление останется в памяти.

Чтобы подкрепить наши усилия, я хотела, чтобы Селена кое-что для меня сделала. Это могла сделать только она. Но ее не оказалось в гареме, где продолжали беззаботно жить женщины. Когда я спросила евнуха, куда она ушла, он ответил:

– В собор Базиля.

Я потребовала подать экипаж. Лишь усевшись в него, я узнала, что часть пути ушла под воду.

– И как же тогда она туда добралась? – спросила я возницу.

– Может, переплыла.

Возница был надежным юношей. Разумеется, йотридом, но, как и многие другие, он стал носить аланийский хлопок, который, что забавно, ткали в Кашане. И бордовый тюрбан он накручивал на аланийский манер, с высоко поднятой макушкой. Это делалось по приказу Пашанга, чтобы мы казались здесь своими.

– А есть другой путь?

– Есть. Но он длинный и пролегает по тем городским кварталам, которые я не советовал бы посещать.

– Это мой город. Весь. А не только самые приятные кварталы.

– Конечно, султанша.

– Так поехали.

Я закрыла дверцу.

Передо мной скакали восемь йотридов, а позади – восемь силгизов. Лучшие воины Пашанга и Гокберка. Разбойники, хозяйничающие в некоторых городских районах, охотились только на слабых и уж точно будут держаться подальше от моего вооруженного до зубов эскорта.

Более длинный маршрут к тому же давал мне возможность увидеть город. После того как Като избил меня, повредив спину, уже две луны я жила затворницей во дворце. Однако теперь я один из правителей Кандбаджара и должна понимать городские проблемы.

Как только мы выехали за ворота, экипаж подпрыгнул на рытвине. Воздух наполняла мерзкая вонь нечистот. Глядя через зарешеченное окошко, я недовольно буркнула при виде мусора, сваленного в вереницу гниющих курганов.

Открыв дверцу, я спросила возницу:

– Это отбросы из дворца?

– Думаю, да, султанша.

Я закашлялась.

– Почему их не выносят из города?

– Боюсь, об этом вам следует спрашивать не меня.

То, как обращаются с мусором слуги, казалось пустяковым делом, недостойным моего внимания. Но если все так и продолжится, вонь достигнет Песчаного дворца. На этой улице когда-то жили почтенные визири, и трудно представить, что они могли бы перенести такую вонь.

Мы поехали дальше. Район к западу от Стеклянного квартала был затоплен. Из мерзкой на вид застоявшейся воды торчали верхушки каменных лачуг. Стеклянный квартал тоже окружали горы мусора, и стеклянные стены домов покрылись коркой пыли.

Какое печальное зрелище! Как живущие в таком убожестве могут что-то зарабатывать? А если они ничего не зарабатывают, как мы соберем с них налоги? Простая арифметика, которая способна обречь нас на погибель. И я не могла призвать звезды, чтобы спасли нас от этого.

Или могла?

– Остановись, – приказала я вознице.

Я уставилась на знакомое здание сразу за стеклянной статуей Святой Норы. Когда-то я нашла там прибежище. Однажды я сидела на том балконе с простыми перилами из кипариса. Но Эше больше там не живет, так какое мне дело до этого дома?

Эше уже давно уехал из города. Я не знала куда, но вроде он отправился искать способ исцеления от кровавой чумы. Когда я услышала о его отъезде, Кандбаджар стал еще меньше казаться домом. С каждым днем грезы о доме становились все более далекими, и даже сейчас я точно не знала, то ли я покинула дом, то ли он меня. Почувствую ли я когда-нибудь себя так, будто мое место здесь? Или я просто заражаю всех вокруг своей печалью?

– Вперед, – приказала я.

Я проехала мимо пирамиды большого базара. Теперь в ней устроилась какая-то банда. Мы уже посылали солдат выкурить ее, но стоило солдатам уйти – и головорезы вернулись. Однако площадь Смеха пустовала. Она выглядела почти призрачной под слоем песка и пыли.

Где-то совсем рядом раздался пронзительный крик.

– Стой! – велела я вознице.

Я прищурилась и увидела, как два силгизских воина волокут через улицу хорошо одетого человека, из одного переулка в другой.

Я схватила посох, открыла дверь и вышла.

– Султанша? – окликнул меня возница.

Не обращая на него внимания, я похромала к переулку. Сандалии тут же вымокли в грязи. Мои воины спешились и шли спереди и сзади.

Я заглянула в переулок и увидела, как два молодых силгиза прижали абядийца к каменной стене дома.

– В чем дело? – спросила я.

Я узнала этих силгизов, моих дальних родственников, но имена не помнила. Оба были высокие и мускулистые, пожилому абядийцу еще повезло, что он до сих пор мог открыть глаза, заплывшие под градом ударов.

– Султанша, – сказал один воин. – Эта абядийская сволочь снова поднял цены. Когда мы вежливо попросили его образумиться, он назвал нас сыновьями шлюхи и волка и сказал, чтобы побирались в Пустоши, где нам и место.

Я посмотрела на абядийца, явно пожалевшего о своих словах, учитывая, что его язык кровоточил.

– Ты правда это сказал?

Поколебавшись, он кивнул.

– Что ты продаешь?

– Он продает соль, султанша, – сказал другой силгиз.

Соль в последнее время было трудно достать. У нас не было ни клочка побережья, а соль привозили из городов у Юнаньского или Кашанского моря, находящихся под контролем великого визиря Баркама. Узнав, что мы захватили Кандбаджар, он запретил торговать с силгизами и йотридами, а значит, нам приходилось покупать у абядийцев, на которых запрет не распространялся.

– Оставьте его в покое, – приказала я. – Вы не должны мешать торговле в городе.

С губ абядийца текла кровь, капая на воротник белого кафтана. Но все-таки он сумел произнести:

– Да благословит вас Лат, султанша.

– Я хочу встретиться с главным шейхом ваших племен, – сказала я. – Передай ему, пусть немедленно явится в Песчаный дворец.

Он прижал руку к распухшим губам и кивнул.

– Я сделаю все, что вы просите.

– И чтобы он непременно пришел. Если я не увижу его в течение недели, то отзову у вас все разрешения на торговлю и абядийцы не смогут заработать в городе и окрестностях ни единого динара.

Я протянула ему шелковый платок.

Он промокнул свои раны.

– Он придет, султанша.

Я повернулась к двум братьям.

– Так справедливость не восстанавливают. Только не в моем городе. Находясь в его стенах, не смейте вести себя, как привыкли на воле. Вам ясно?

Оба кивнули.

– Как пожелаете, султанша.

Я вспомнила, как наша мать вот так же распекала Джихана. Но стоило ей отвернуться, и тот снова принимался за старое. Я подозревала, что с разнузданными йотридами и силгизами, привыкшими грабить, чтобы набить животы и потешить уязвленную гордость, будет то же самое.

В конечном счете эти беспорядки – моя вина. Я не предоставила людям процветающий дом, и все в нем ополчились друг на друга. Если я не заставлю Жемчужину городов снова сиять, вряд ли мое правление продлится долго.

Я вернулась в экипаж, и мы продолжили путь. Мы проехали мимо нескольких храмов с расписными куполами и арочными входами. Там, где раньше молилась це

...

Бұл серияда

Замиль АхтарСтальные боги

Замиль АхтарКровь завоевателя

Замиль АхтарИспивший тьмы

автордың кітабын онлайн тегін оқу Эпоха ДревнихЗамиль Ахтар

Замиль Ахтар Эпоха Древних