2. Зедра

Вымирание. Разломы внутри разломов, разрушающие целое. Река разбавляется ручьями, стремясь в океан. Воду мутят соль и водоросли, лишая ее чистоты. Крепкие корни и высокий ствол разлагаются на тощие ветки, а потом…

– Дорогая, ты даже не притронулась к супу из баклажанов, – прервал мои мысли маслянистый голос Тамаза.

Мой взгляд вернулся во внешний мир. Мы с Тамазом сидели вдвоем за низким столиком в его столовой в окружении прислужниц, безбородых мальчиков и евнухов с заплетенными косами. Я была здесь лишь один раз. Голые стены из песчаника и пол, покрытый квадратными коврами какого-то племени из пустыни, больше подошли бы аскетичному шейху, а не великому шаху Аланьи.

– Мои извинения, ваше величество, – сказала я, склоняя голову. – По правде говоря, я еще не сбросила вес после рождения ребенка.

Теперь он смотрел на меня, раздувая ноздри и открыв рот. Без тюрбана, с растрепанными волосами и в грязно-коричневом кафтане правитель страны напоминал рассерженного крестьянина.

– Зедра, ты прекрасна, словно алый тюльпан, сорванный со святой земли Зелтурии.

Как банально. Может, ему надо перетащить свой престол на площадь Смеха.

– Боюсь, молодые глаза немного более… проницательны.

– Кярс сказал что-то неподобающее перед отъездом? – В голосе шаха послышались громовые раскаты. – Вот негодяй. Я думал, война сделает его мужчиной и.

Я покачала головой:

– Нет-нет, ваше величество. Наследный принц был очень добр. В отличие от некоторых других его женщин. Ой, мне не следует сплетничать.

– Пф-ф. Ревность, и больше ничего. Пусть болтают, что хотят. Правда в том, что ты – мать будущего шаха. Ты можешь быть громадной, как груженый верблюд, или тощей, как молитвенные четки, и все равно останешься султаншей гарема.

Безбородый мальчик положил на наш стол еще хлеба. Какая ирония – ни я, ни шах много не ели. Каждый день слуги развозили остатки дворцовых яств бедняками из Глиняных переулков. Я представила глинобитный домишко и семью в лохмотьях, жадно глотающую суп из баклажанов и мягкий хлеб. Хорошо – они заслуживали этого больше, чем мы.

– Я сегодня постился в честь вознесения святой Норы, – сказал шах, – и, как ни странно, у меня нет аппетита. Знаешь, мой отец, мир его праху, умер в моем возрасте. Жуткая подагра. Философы говорят, что ничто лучше поста не убережет от подагры.

Я видела, как люди умирают от подагры – все как один олухи, способные съесть ягненка за один присест. Нет, Тамаз так не умрет.

– До меня дошли слухи, – затронула я по-настоящему важную тему. Даже мать будущего шаха должна была просить о таком ужине один на один за несколько недель. Я боялась, что шах отменит встречу из-за прихода силгизов, которые прибыли на несколько дней раньше, чем я хотела, но, к счастью, он придерживался своего расписания. – Правда, что кто-то обезглавил трех силгизских торговцев и их каган жаждет мести?

Тамаз глотнул воды и помолчал, глядя прямо перед собой, а затем произнес:

– Я предполагал, что если меджлис осведомлен о происходящем, то рано или поздно узнают все, но известия разошлись быстрее, чем я ожидал. Поверь, я имел дело со всевозможными каганами, и они являются, разгневанные по тому или иному поводу, но всегда уезжают с полными сундуками золота. А в нем у нас нет недостатка.

– Но я слышала, что они винят вас. Что к головам прилагалось послание, скрепленное вашей печатью. В этом году уже было покушение на вашу жизнь. Тот убийца ведь тоже следовал Путем потомков? Я боюсь того, что эти еретики замышляют против вас… отец.

Тамазу нравилось, когда я так его называла. Он как-то сказал мне, что мечтал о дочери, и Лат подарила ему трех, но ни одна не дожила до взрослого возраста. Точнее, он сказал это не мне, я подслушала, когда он жаловался предводителю гулямов, паше Като.

– Мы все умрем, Зедра. Я молю Лат простить меня за дела рук моих. Став шахом, я верил, что буду лучше своего отца. Что буду следовать Писанию Хисти во всем, словом и делом. Но только святой Хисти мог совмещать святость и царствование в равной мере. А для остальных возможно спастись лишь благодаря прощению, и мы должны неустанно молить о нем. «Прости, если хочешь быть прощен» – вот завет, по которому я живу.

Вот почему народ любил его. Сколько смертных приговоров он смягчил только в этом году? Драматические моменты: палач уже замахивается, и тут появляется шах и поднимает руку. За этим следуют восторженные выкрики, улюлюканье и хлопанье по бедрам – народ желал справедливости, но любил милосердие. Шах был столь же умен, сколь и благочестив. Иначе не получится править два десятилетия. Из всех трех шахов рода Селуков в царствах Сирм, Кашан и Аланья правление Тамаза было самым долгим, мирным и процветающим.

Что только усложняло мою задачу.

– Вы так мудры, отец.

– К мудрости прилагается седина, моя дорогая.

Кому как не мне это знать.

– Вы отзовете гулямов?

Он надулся – похоже, не хотел говорить о политике за ужином. Но мне пришлось настоять.

– Ты так сильно хочешь увидеть Кярса? – спросил он.

– Я очень скучаю по нему и волнуюсь из-за того, что могут сделать пираты-этосиане.

Несомненно, при такой постановке вопроса шах будет более сговорчив.

– Дорогая, не забывай, что в прошлом году Кярс разгромил прекрасно вооруженную крестейскую армию на Сир-Дарье. Если бы не он, Михей Железный и император Ираклиус вычеркнули бы наших неблагодарных северных кузенов из истории. Что по сравнению с этим разрозненная кучка неверных пиратов?

То есть: «Я не стану отзывать гулямов». Прекрасно.

– Вы правы. Конечно. Он вернется до того, как из Бес… из Пустоши задуют холодные ветра.

– Мы не можем позволить пиратам зимовать в наших городах и крепостях и мешать торговле с Эджазом, Сирмом, Диконди. Кярс с двадцатью тысячами гулямов воздаст за их преступления. К приходу холодов из пустыни вы с Кярсом, конечно, уже будете обниматься у пылающего очага.

Я подавила дрожь отвращения. Тем не менее до зимы еще несколько лун, а значит, я могу успеть.

– Прекрасная мысль.

После этого я замолчала, позволив шаху взять кусочек мягкого хлеба. Он целую вечность жевал его и глотал, затем бросил недоеденный хлеб на медную тарелку. На месте, где он откусил, осталась его слюна.

– Прекрасный ужин, – сказал он. – Но возраст требует рано вставать и еще раньше ложиться. А перед сном я помолюсь Лат и ее святым, чтобы мое царство оставалось мирным и благословенным.

– Я тоже буду молиться. За ваше здоровье, за мир и победу моего дорогого Кярса.

Тамаз встал и потянулся, а я схватила надкусанный им хлеб и сунула в рукав. Я огляделась, надеясь, что ни мальчики, ни девушки-прислужницы, ни евнухи ничего не заметили. Они все молча смотрели прямо. Хорошо.

По пути в свою комнату я думала о Философе, создавшем Песчаный дворец. На прошлой неделе я взяла его биографию в Башне мудрости, чтобы отвлечься от серьезного чтения на что-нибудь приятное. Он жил около пятисот лет назад, сразу после того как Темур Разящий оставил кровавый след через полмира. Философ родился в Тинбуке, столице некогда золотого царства Химьяр на юго-западе, и пришел в Аланью, не имея ничего, кроме мечты. Он вообразил огромное здание из обожженной глины и песка, занимавшее самый высокий холм в городе.

И он представил его роскошным: сегодня стены залов украшали инкрустированные драгоценности. Подвесные лампы, заключенные в платину, ковры из ангорского шелка, настолько мягкие, что в них можно смело завернуть младенца, линзы, которые ловили лунный свет так, что все комнаты светились серебром – я могу продолжать и продолжать. Ханжеский аскетизм Тамаза не отравил других Селуков, которые потворством своим прихотям затмевали его простоту. Мой возлюбленный Кярс был худшим среди них.

– Дорогу султанше Мириме! – выкрикнул евнух.

Я стояла в сторонке, склонив голову, и надеялась, что сестра шаха меня не заметит. К несчастью, на ужин я надела потрясающее сине-золотое платье, напоминавшее солнечные лучи на глади реки. Эта женщина обожала наряды. И еще больше она любила показать свое превосходство над нами, наложницами.

Как и следовало ожидать, Мирима остановилась передо мной, оглядела мое платье и погладила парчу тыльной стороной унизанной кольцами руки.

– Откуда это? – высокомерно поинтересовалась она.

Я подняла голову:

– Подарок его превосходительства Великого визиря Баркама, султанша.

Она приоткрыла рот, будто ее вот-вот стошнит.

– Он нарочно покупает на размер меньше. Ходячий скандал, а не человек.

Это правда, и по иронии судьбы Баркам – один из немногих мужчин, чьи слова я могла выносить. Что-то в его неприкрытой извращенности звучало искренне.

Я молчала в надежде, что Мирима уйдет. Но ее взгляд продолжал жечь меня, словно полуденное солнце.

– Чем ты занимаешься целый день, Зедра?

О боги, только не открытый вопрос. Из уст этой женщины это наживка. Черная краска на ее волосах прекрасно скрывала седину, а мыло и кремы, которыми она мазалась, маскировали морщины и оспины. Прекрасная маска, убавлявшая ей десять лет. Но моя лучше.

– Сегодня я ходила в город с Сирой, моей лучшей подругой, – сказала я, надеясь избежать ловушки. Мирима любила Сиру. Все люди в возрасте, похоже, ее любили. – Мы хотели выяснить, как горожане относятся к осаде.

Я выбрала самый лучший вариант ответа, но предполагала, что она почует ложь.

– И что же горожане говорят об осаде?

Как ядовито она произнесла слово «горожане». Презрение ослепило ее, и она не заметила обман. Хорошо.

– Как и здесь, во дворце, мнения разделились. Некоторые считают положение серьезным, другие пустяком.

Это и так все знают. Лучше давать очевидные ответы, убеждая всех в моей тупости.

– Глупцы. Все будет так, как мы захотим. Если бы хотели покончить с осадой, то сделали бы это сегодня. Очевидно, есть какая-то выгода в том, чтобы держать силгизских дикарей под боком.

Клянусь Лат, она так уверенно использовала это «мы». Черта, которую я даже уважала до некоторой степени.

– Согласна. – Я оглядела ее плотное одеяние с цветочным узором. Как закончить этот мучительный разговор? – По правде говоря, мне было так страшно. Когда я смотрела с балкона на юрты и всадников, заполняющие горизонт, мне хотелось, чтобы Кярс был рядом и обнял меня.

Во взгляде Миримы мелькнуло сочувствие, когда она положила руку мне на плечо.

– Дорогая, ты словно нераспустившийся цветок, не знающий капризов ветра. – Достойный стих, пусть и совершенно неверный. Еще один повод для уважения. – Такая юная. Такая хрупкая. Но тебе нечего бояться. Мой брат – величайший правитель из ныне живущих. – Она подняла вверх кулак: – Непоколебимый, несокрушимый. Каган из Пустоши – лишь муха на заднице слона.

Я хихикнула. Не ожидала от нее таких слов.

– Вы правы, дорогая султанша. Благодарю, что успокоили меня. Надеюсь, годы сделают меня храбрее.

Наконец она ушла. Если быть честной, разговор оказался не так ужасен, как я ожидала. Но все же лучше их не затягивать. Мирима более наблюдательна, чем ее брат, и боюсь, однажды она увидит меня насквозь.

Вернувшись в свою комнату, я забрала сына у кормилицы и прижала к себе. Внутри растеклось приятное тепло, словно я стала едина с миром.

– Он отлично кушает, – сказала кормилица, темнокожая женщина из Химьяра. Я улыбнулась и поблагодарила ее.

Селук заерзал, и на меня нахлынули эмоции. Да, так назвал его шах. Очевидно, Селук Рассветный явился к нему во сне в ту ночь, когда родился мой сын. Не помню деталей, но там была какая-то чепуха про солнце, птиц и рыб. Кярсу тоже нравилось имя. А я не могла представить менее подходящего человека, в честь которого можно было назвать моего сына, но не имела права голоса.

– Ты можешь идти, – сказала я кормилице.

Я поцеловала голову сына и вдохнула его свежий, живительный запах. Он засмеялся. Я положила его в колыбель и смотрела, восхищаясь его красотой. Но красоту младенца в глазах матери нельзя описать. Это как фанаа, как единство с самим богом.

В голове эхом отдавались слова, некогда сказанные дядей и свекром. «Не воспитывай детей так, как родители воспитывали тебя. Они родились для другого времени». Ничто не могло быть более верным в отношении нас с сыном. Я должна воспитать его для этого времени, этого места и этой цели.

Я двинулась к балкону, откуда открывался обширный вид на Кандбаджар, его древние кварталы, двойные стены и юрты за ними. В ночи царила тишина – ни ветерка, ни щебета птиц.

Как приятно просто смотреть на мир и ни о чем не думать. Не напрягать ум для достижения цели, к которой стремишься. Недоступная мне радость, поскольку слишком многое еще нужно сделать. И осталась одна лишь я, чтобы сделать это – нести на своих плечах истину, выживание любимых богиней Лат Потомков и, в конечном счете, судьбу человечества. Весь мир держится на одной старой женщине.

– Отец Хисти, – взмолилась я, – благослови дочь своей силой, своей праведностью, своей победой.

Я вытерла слезу со щеки. Держать мир на плечах было больно. Носить в себе боль потерянных, мертвых, уничтоженных. Все это лишь сделало меня бесчувственной. Но именно эти безмолвные моменты я не могла выдерживать, я предпочла бы заполнить их чем угодно: банальной поэзией, дешевыми сплетнями, прогулками по саду наслаждений.

Или, лучше всего, своей главной целью.

Я часто задавалась одним вопросом: кто самый влиятельный человек в Аланье? Очевидным ответом был шах Тамаз, но за троном всегда кто-то стоит. Более проницательный ответ – Великий визирь Баркам, поскольку именно его руки дергали за ниточки. Но это тоже неверно. Ни Баркам, ни шах не владели умами людей, а без этого любое царство – лишь упорядоченная земля и камень. Значит, это Великий муфтий Аланьи и Великий шейх ордена святого Джамшида Хизр Хаз, заботящийся о душах всех аланийцев… Но если бы пришлось выбирать единственного человека, который спасет мне жизнь, я бы не выбрала его.

Так что с рассветом я отправилась к человеку, которого выбрала бы. В пустых казармах было мрачновато. Зяблики и воробьи, редкое зрелище в наши дни, пели в центральном саду, не заслуживавшем этого громкого имени. Скорее это было неровное, каменистое скопление растений и цветов. Под сенью склонившегося кипариса сидел самый могущественный человек в Аланье, раб по имени Като. Вернее, паша Като.

Великолепный титул для раба, но мой лучше, и я тоже не свободна. Паша Като держал в точеных руках целую ветку фиников.

– Султанша, – привстал он при моем появлении, затем небрежно сел обратно на ствол дерева.

У него была угольно-черная кожа химьяра и акцент, который я находила мелодичным.

– Уйдите, – сказала я сопровождавшим меня гулямам, не собираясь пока говорить.

Конечно, Като величайший из гулямов, а значит, оставить меня с ним безопасно. Но моя охрана была верна Кярсу, а не Като. Тем не менее они оставили нас наедине, встав у арочного входа, вне пределов слышимости, но в пределах видимости.

Като поднял голову и ухмыльнулся. К зубам прилипли кусочки финика.

– Меня ты тоже отхлещешь своим жестким язычком?

– Сидишь тут, дуешься, – неодобрительно покачала я головой. – Это отвратительно. Возьми себя в руки. Враг у ворот. Может, это к лучшему, что Кярс не взял тебя с собой.

Он показал мне язык.

– Вот такой порки мне и не хватало, чтобы почувствовать себя лучше.

Мне хотелось взять камень и расколоть его лысую башку. Но он был единственным человеком, без которого мой план не сработает, и мне пришлось снести грубость.

– Ты просто жалок. Тамаз заметит твое отсутствие. Ты потеряешь свой пост.

– Уже потерял. Мои солдаты отправились на запад сражаться с неверными без меня. А я только что получил эту должность после смерти моего дорогого друга. Видишь ли, Баркам и его мерзкий сынок Хадрит, а также с десяток визирей, которых я могу назвать поименно, ненавидят меня, и все потому, что я отказался выполнять их приказы. Баркам или, возможно, Хадрит, если я и вправду так слаб, как мне кажется, скоро убьет меня или отправит умирать на какой-нибудь рудник.

Он говорил не как самый могущественный человек Аланьи. Поскольку им не был… пока. Мне еще предстояло его возвысить.

– Правда? И стал бы Кичак дуться из-за этого как девчонка?

Теперь он ткнул в меня пальцем, будто хотел пронзить грудь:

– Не изображай, будто ты его знала. Он был героем для всех нас. И умер от рук какого-то мелкого колдуна в Сирме.

– А как умрешь ты? Подумал об этом? Если бы подумал, не стал бы тратить сегодня время на обжорство.

Он встал и даже не отряхнул с кафтана траву.

– И не стану тратить его на препирательства с девчонкой, похожей на мою первую. – Он подошел ближе, его дыхание пахло горьким южным варевом. – Так много лет назад в домишке, выходившем на гладкое море Ям-сап. Как же она стонала. – Он облизал губы. – Я не прочь послушать еще раз, прежде чем меня убьют.

Я дала бы ему пощечину, но только глупцы могут бить загнанного в угол льва.

– Тебе известно, что я возлюбленная наследного принца и мать будущего шаха. Как смеешь ты изрыгать подобную грязь?

Он рассмеялся.

– Хочешь, чтобы я звал тебя султаншей каждый раз, как пустишь ветры, не надо было приказывать им уйти, – он указал на гулямов, ждавших у входа. – Когда никто не слышит, я буду говорить только правду. Ищешь цветочки? Тогда ты пришла не в тот сад.

Вот поэтому он мне и нравился. Като казался преданным, но я была готова поспорить, что он заберет все что угодно, если это сойдет ему с рук. Я на это рассчитывала.

– Когда перестанешь себя жалеть, предлагаю тебе вот что. В хижине с тростниковой крышей в Глиняных переулках прячется один человек. Я скажу тебе точно, где он. Арестуй его и приведи к шаху. Сделай так и снова станешь героем. Вот так. – Я щелкнула пальцами.

Като выплюнул финиковую косточку.

– Что за человек? Кто он? С чего бы мне…

– Сделай это, – твердо сказала я. – Когда я в последний раз давала тебе совет, шах повысил тебя до командующего аланийскими гулямами. Уже позабыл?

– И что толку, если мои враги нашептали твоему благоверному, и он приказал мне остаться. Думаешь, солдаты следуют за титулами? Они следуют за тем, кто проливает вместе с ними кровь, убивает вместе с ними и гадит в ту же канаву.

На это я тоже рассчитывала.

– Я кое-что знаю о людях и за чем они следуют.

– Не люди, а солдаты.

Я вздохнула. Като был окровавленным кинжалом, но о мои доспехи затупится любой клинок.

– Все люди – солдаты, когда на карту поставлено многое. Кое за кем они пойдут скорее, чем даже за братьями, отцами, правителями и богом. Знаешь, за кем?

– Ха, тебе сколько лет, девятнадцать? В этом возрасте кажется, что знаешь все на свете.

Я выхватила у него ветку с финиками и отбросила в сторону.

– Они пойдут за победителем. И ты им станешь, если послушаешь моего совета.

Като ухмыльнулся, показав пятна от фиников на прекрасных белых зубах.

Идя к выходу, я пнула ногой одну из финиковых косточек, которую выплюнул Като. Затем наклонилась, чтобы отряхнуть туфли, и подняла ее одним быстрым движением. Конечно, никто не заметил.

На завтрак я надкусила персик и выпила глоток слишком соленого айрана, от которого у меня остались белые усы. Приняв ванну и надев свою самую коричневую парчу, я взялась за дело.

До того как все это началось, до того как меня вырвали из моего мира и привезли сюда, я не понимала притягательности чего-то столь простого – уединения. Одиночества. Когда малыш Селук уснул, а в комнате не было ни служанок, ни евнухов, ни нянь, я заперла дверь и залезла в шкаф. Шелк висевшей на вешалках одежды касался лица и волос. Сквозь единственное отверстие, которое я проделала для дыхания, проникал солнечный свет.

Темнота, тишина, умиротворение.

Я закрыла глаза и постаралась услышать его: зов черного дронго.

Чирик-чик-чик-чирик. Зов оставался слабым, но крылья бились в моем сознании ураганом. Чирик-чик-чик-чирик.

Я открыла глаза. И уши. Сначала было трудно определить, что я слышу, а что вижу – и то и другое отображало мир. Зрение и слух боролись за первенство среди моих чувств. Я видела и слышала небо, такое ясное и бесконечное. Город, крошечный и таинственный. Пустыню, казавшуюся тонким слоем песка на спине бога. Река в четверть мили шириной, змеившаяся сквозь пустыню и город, казалась ниточкой, за которую можно потянуть и обмотать вокруг пальца. Посевы на берегу пылали зеленым и коричневым, на богатой, орошаемой каналами почве растили просо, рис, кускус, пшеницу, фиги и виноград, кормившие город. Но теперь землю топтали боевые кони силгизов. Они разбрелись на огромное расстояние, бродили по заросшим терновником лугам на юге и даже по кустарнику в пустыне на западе, где встречались акации, пальмы и газели.

И все было перевернуто. Надо мной бородавкой на спине бога нависал город. Я хотела упасть в облака внизу, но не могла сдвинуться с места. Напротив, город обрушился на меня, угрожая разбить на куски. Но когда он приблизился, я будто оказалась в пузыре и теперь дышала воздухом с запахом дерева, песка и пыли. Со вкусом земли.

Уши обожгло визгом священной песни, словно в мозгу завыл волк. Я беспокойно задрожала, а затем на что-то приземлилась. Когти царапнули по твердому. Я посмотрела вниз. Самоцвет. Огляделась. Горизонт Кандбаджара. Слышались песнопения, молитвы и священные слова. «Лат мы принадлежим… я молю тех, кто стоит у ее трона… делай то, что прекрасно… не возлагай на нас ношу, которую мы не сможем нести… не наказывай нас за ошибки… излей на нас свою милость, дабы мы не пропали.»

Я вспорхнула с желтого купола святилища Джамшида и полетела к дворцу у реки. Меня держал поток воздуха под крыльями. И все же всегда казалось, что это мир движется, а не я. Как будто какой-то великан швырнул город прямо ко мне.

Я замахала крыльями, чтобы замедлить спуск, и приземлилась на плоскую крышу. Внутри стен уже отдавались эхом голоса, создавая карту пространства. Оттоманки, полки с книгами и свитками, ковры на стенах, масляные лампы в нишах – так много можно увидеть по одному лишь звуку. Я опустилась на подоконник. Левый глаз следил за людьми внутри: сыном Великого визиря Баркама Хадритом и Озаром, главным поставщиком пряностей Аланьи. Об этом человеке ходили слухи, что он пожертвовал новорожденной дочерью ради благословения – или проклятья – бесконечного богатства.

Хадрит налил финиковое вино в хрустальный бокал и сказал:

– Это судьба, что Кярса здесь нет. Просто чудо, как звезды могли так сойтись.

Озар кивнул. Его пышные телеса обволакивал тонкий шелк небесного цвета.

– О да. Но будь честен – больше всего ты ценишь отсутствие отца.

Они сидели за низким стеклянным столиком, подложив для мягкости бордовые подушки. Хадрит был таким высоким, что возвышался даже сидя. Я никогда не понимала, почему он не подстригает непослушную бороду – неужели кто-то покупается на эту личину воина?

– Вот что я скажу – это слишком хорошо. С чего это Кярс согласился оставить Като и взять с собой моего отца? Это не в его стиле. Он никогда не побеждал сам, скорее катался на спинах таких людей, как Като. Все это знают, и Кярс в первую очередь.

– Хочешь сказать, идея исходила не от Като?

– Кто-то более близкий играет на флейте, а Кярс пляшет.

Озар погладил волосы на подбородке.

– И кто же?

– Не знаю, но, прежде чем продолжать, мы должны выяснить.

– Да ты просто боишься. Лат преподнесла нам подарок, что бывает не так уж часто. Мой флот ждет за излучиной реки. У тебя в руках отцовская печать. Меджлис не пойдет против тебя, поскольку ты сын своего отца. Отдай приказ. Открой путь.

Хадрит увидел меня в окно, схватил свой бокал и швырнул мне в лицо. Я вспорхнула, а хрусталь разлетелся на кусочки на траве внизу.

– Проклятые дронго, – сказал он, когда я заняла позицию у края окна, подальше от глаз. – Один на прошлой неделе заклевал мою кошку до смерти.

– Птица убила кошку? О боги, куда катится мир?

– Они нездешние. Слышал когда-нибудь о Талитосе?

Озар потрясенно ахнул:

– Конечно. Земля за морскими туманами.

– Я был при дворе, когда явился посол якобы оттуда. Женщина в странных одеждах, меняющих цвет прямо на глазах, словно водопад. Она принесла клетку с черными дронго в качестве дара. Раньше в небе можно было увидеть ястребов, орлов и голубей. Теперь видишь лишь черное.

– Иноземная зараза, похоже, наша главная беда.

– Именно. Чужеземцы. Сколько их нашептывает на ухо наследному принцу? Наложницы из Пустоши, гулямы из Химьяра, ни одного истинного аланийца. Какой у них интерес? Какие намерения?

Озар одобрительно пискнул:

– Великий Эшкаль сказал когда-то: «Твое сердце принадлежит тому, с кем ты делишь поле боя и постель».

Похоже, Хадрит был более подозрительным, чем Озар. Надеюсь, меня он ни в чем не подозревал.

– Эшкаль – евнух, никогда не бравший в руки копье. Ни в каком смысле. Я не разделяю твоего восхищения.

– У мудрости два источника – действие и наблюдение.

Весьма справедливое замечание.

Солнечные лучи раскалили оконную раму, но я цеплялась когтями в надежде узнать что-то полезное.

– Как бы там ни было, – голос Хадрита звенел от нетерпения, – я поручу своей возлюбленной козочке прочесать гарем в поисках врагов. Она сделает все что угодно. – У него вырвался извращенный смешок. – Что угодно.

– Она прекрасная девушка, Хадрит. И более того, ее брат со своей ордой у наших ворот. Даже не думай обесчестить ее. Ты подвергнешь опасности всех нас.

Они вовлекают в свои планы Сиру? Зачем ей работать на Хадрита? Как интересно… и досадно.

– Я не гажу там, где пасу овец, Озар. Чему ты так и не научился.

– Я стал главным поставщиком пряностей Аланьи и могу гадить, где мне только вздумается.

– Султанша-а-а-а-а-а…

В моем сознании образовалась трещина и разбила его на миллиард осколков. Я снова оказалась в шкафу, потная, и широко открытыми глазами смотрела на евнуха Самбала, чьи косы доходили до плеч.

– Султанша! Скорее приведите лекаря!

Левая щека была мокрой от слюны. Я моргнула, наверное, тысячу раз, села и сделала вдох. Втянула в себя каждую частичку воздуха. Грудь и бешено бившееся сердце будто сдавливало обручем.

– Все в порядке, – пробормотала я, не зная, удалось ли выдавить хоть один звук.

Самбал шлепнул себя по щеке:

– Она очнулась! Благодарение Лат!

Вместе с другим евнухом они положили меня на кровать. Онемение и боль сменяли друг друга, будто качая меня на волнах. Но хуже всего была поднимающаяся внутри тошнота. Меня вырвали из дронго в самый неподходящий момент, когда я могла наконец подслушать их план.

О Лат, обрушь свои проклятия на святых.

3. Сира

Иногда я предпочла бы не просыпаться.

Иногда мои дни так тяжки, что я предпочла бы покинуть этот мир. Что внушает мне такой ужас? План, который Хадрит поведал мне вчера вечером.

– Мы с Озаром пришли к отличному соглашению, – начал он, когда мы сидели за бокалами тамариндового шербета на полу в верхнем зале его дворца. – Торговля пряностями из Коа принадлежит ему, но это опасный морской маршрут. В старину даже говорили, что в тех водах рыщут морские драконы. И поэтому Озар согласился взять в команды моих людей – они мало в чем участвовали с тех пор, как этосиане захватили все наше западное побережье. Мои люди, без сомнения, знают толк в походах по бурным морям, ну и доля в двадцать процентов вполне справедлива.

Я сидела, потягивая пряный лед, и ощущала сомнения и тревогу.

– Ты сам говорил, что Озар бесчестен. Что его монополия на торговлю делает город слабым, а людей нищими. А теперь ты собрался присоединиться к нему?

– Сира, я и тебе заплачу долю. После того как Озар взял тот документ с печатью моего отца, пути назад больше нет. Ты этого добилась, а я – человек честный.

– Разве вы недостаточно богаты?

– Совсем нет.

Для чего мне еще больше денег? Во дворце у меня все есть. Как я объяснила бы их наличие Тамазу, Мириме? Или мне прятать нечестную прибыль в нижнем белье?

– Мне не нужны деньги.

Хадрит с гордостью улыбнулся:

– А я все равно отложу твою долю. Может, ты когда-нибудь поумнеешь, начнешь разбираться в природе вещей и поймешь, что нет такой выгоды, от которой стоило бы отказываться. Может быть, придет день, когда ты обнаружишь, что у башни, которую ты всю свою жизнь возводила, недостаточно прочное основание. Она рушится, ломая все, что ты любишь, и тебе приходится собирать осколки и восстанавливать, что сможешь, – даже и нечестным путем.

Очень странно. Его улыбка обратилась в гримасу, как будто он пил из чаши не ледяной шербет, а горькие воспоминания.

– А когда ты скажешь про нас отцу? – спросила я, изменяя тему на более близкую к моим нуждам.

– В тот момент, когда он войдет в ворота дворца, и, надеюсь, с мешком голов неверных. Даю слово.

Головы! Мне опять показалось, что они катятся к моим ногам. Что в итоге шах решил относительно моего брата? Я должна была это выяснить.

– Подумай о том, что я для тебя куплю! – криво улыбаясь, воскликнул Хадрит. – Может быть, полцарства? И вторую половину в придачу!

Что? Так говорил мне Озар. Или все это просто розыгрыш?

– Кстати, я хотел бы, чтобы ты помогла мне еще с одним пустяком.

Я отхлебнула шербета. Честно говоря, мне больше всего хотелось быть хоть в чем-то полезной. И не важно, Тамаз ли просит меня договариваться с моим братом или речь идет о хитрых планах Хадрита, – я хотя бы не буду никчемной, как в последние восемь лет. Я была ничем, безделушкой для Селуков, нужной лишь в качестве свидетельства, что у них в плену дочь кагана силгизов. Но в Кандбаджаре, если хватает ума, можно быть чем-то большим, чем кажешься.

Тем не менее меня начало тяготить болезненное и темное чувство. Мне отчасти хотелось его избежать, но, с другой стороны, хотелось принять и терпеть, сколько хватит сил.

– Так что ты, пожалуйста, не пугайся, – продолжил Хадрит, – но я собираюсь принести в дар его высочеству принцу Кярсу что-нибудь подобающее, когда он вернется с победой. Ну а зная склонности этого достойного человека, полагаю, он предпочел бы… так сказать… экзотический фрукт. Понимаешь, к чему я клоню?

– Я не идиотка. Ты собрался подарить ему женщину. Однако какого джинна этим должна заниматься я?

– Не какую-то женщину. – Хадрит потеребил бороду. – Исключительную. Видишь ли, у него хватает наложниц, которые выглядят как… как ты или Зедра. Кожа цвета песка, вьющиеся черные волосы и крупный нос – типичные черты силгизских и вограсских девушек.

– Крупный нос? – возмутилась я и тронула свой. Он был точно не мал.

– Я люблю твой нос. И надеюсь когда-нибудь слизнуть с него свой шербет. – Словно мне от этого стало легче. – Не пойми неправильно, но мне хочется, чтобы Кярс получил что-нибудь… чего никогда не пробовал.

Изменилась не только я – Хадрит стал далеко не тем, кого я помнила. Он уже растерял ребячливость, которая делала его таким милым, – было время, когда он заикался, разговаривая со мной. Теперь он стал более расчетливым и целеустремленным, почти таким, как его отец, Великий визирь. Мне хотелось снять с него этот слой, хотя он с каждым днем все сильнее затвердевал.

Я постучала кулаком по столу:

– Ты же знаешь, я никогда не покупала рабов. Чем я тут могу помочь?

Хадрит просиял:

– Приятно видеть, что ты готова и хочешь помочь. Значит, так.

И он объяснил мне все.

Вот поэтому мне не хотелось просыпаться сегодня утром. Я бы предпочла поговорить с братом или с шахом Тамазом, как-нибудь помочь им выйти из тупика, сжимавшего в тисках Кандбаджар, но я обещала помочь Хадриту и начала день с этим намерением.

Ради поддержания формы я отправилась в город пешком, едва солнце тронуло рассветные облака. Щебет птиц был еле слышен, их с недавних пор стало меньше, только тут и там на ветвях сидели красноглазые дронго с черными перьями. В сопровождении гулямов я дошла по берегу реки до северной стены цвета глины, но с красивыми темно-синими зубцами.

Вскоре я уже была в гавани, в устье реки Вограс. Сладкий и привычный воздух речного берега сменился едкой вонью сушеной рыбы. Я прошла мимо лодок, деревянных и тростниковых, мимо лавок с дарами моря и лоточников, продающих все, от пальмового масла и до поддельных артефактов с руин на островах Педанг,

и направилась на невольничий рынок. Или на Конюшню, как его звали жители города. Место, куда пригоняли мужчин, женщин и детей. Я любила лошадей, как требовала моя силгизская кровь, и мне никогда не пришло бы в голову обращаться с лошадью так, как с рабами в этой Конюшне. Но нет лучшего места, чтобы подыскать дар для наследного принца Кярса.

Как ни посмотри, Конюшня походила на большую тюрьму под открытым небом. Деревянные клетки колоннами и рядами заполняли всю набережную. Тростниковые крыши давали тень томящимся внутри.

Я шла между клетками, мои гулямы удерживали на расстоянии зазывал, отгоняя их позолоченными булавами. Но купцы продолжали выкрикивать, предлагая товар.

– Мускулистые работники из Химьяра, лучшие у султана! Могут целый день таскать грузы!

– Девушки для услуг из Пустоши, услаждающие глаза и уши!

– У меня есть девушки-певуньи, моя госпожа, из далекой Саргосы!

– Северяне! Рутенцы! Идеальны для рудных копей!

– У меня есть в продаже принцесса Крестеса!

Я нашла торговца, произнесшего последнюю фразу. Он носил обмотанную тюрбаном красную шапку сирмянского забадара и цветастый кафтан.

– Ты меня заинтересовал, – сказала я. – Это правда? Он расхохотался, тряся круглым брюхом.

– Нет, конечно, но ей нравится так думать.

– Хм. Рабыни из Крестеса редки, как пена в море. Я собралась было двинуться дальше.

– Ее кожа бела как снег, не целованный солнцем. Подойди, посмотри сама.

А значит, не песочного цвета, как у нас с Зедрой, может, даже и нос у нее небольшой, и волосы прямые. Проклятый Хадрит. Надо бы взглянуть на нее и покончить с этим.

Пока мы шли за купцом, я старалась не смотреть на окружающее меня людское море. В клетках стояли дети с пыльными лицами, плакали и старались обратить на себя внимание. Им хотелось себя продать, потому что где угодно лучше, чем здесь. Или так им казалось. Я-то не была уверена в этом, зная, сколько их сгинуло на плантациях или в копях по всей Аланье. Но судьба свободных часто была не намного лучше – сапог паши давил всех, и порой сами паши были рабами. Точно было только одно: каждый мог подняться высоко или же умереть в канаве, тут все зависело от тебя, и я должна карабкаться вверх, как можно дальше от этой канавы.

Наконец мы остановились в конце ряда, у ржавой железной клетки. Там, прижавшись к прутьям, сидела девушка, светло-каштановые волосы падали ей на лоб. Я бы назвала ее бледной, а не белокожей, и довольно невысокой и пухлой. Впрочем, мое мнение о ее красоте не имело значения.

Забадар свистнул, и девушка отбросила с лица волосы, отряхнула песок со своего рубища, а потом вскочила и бросилась к решетке передо мной.

Ее мягкие ореховые глаза смотрели прямо в мои.

– Ты как солнечная госпожа, – сказала она на силгизском, угловато и странно произнося слова, будто они падали со скалы. – Прошу, спаси мою душу. Мне не выжить здесь.

Странный выбор слов. Мне потребовалась секунда, чтобы понять – она говорит на сирмянском, хоть и родственном языке, но не совсем сходном.

– Как твое имя? – спросила я по-силгизски.

Она вытаращилась на меня так, словно я только что прокляла ее мать. Забадар повторил мой вопрос на хорошем сирмянском. Полагаю, слово «имя» там звучало иначе.

– Я Селена Сатурнус. Мой отец – император священной империи Крестес Иосиас. Умоляю, спаси мою душу.

Забадар рассмеялся и похлопал себя по бедру:

– Она это дело хорошо знает.

Но в ее словах звучала искренность.

– Как ты здесь оказалась? – спросила я.

На сей раз она, кажется, поняла мой силгизский.

– Я сбежала от шаха Сирма, а потом попала в клетку к этому забадару, а потом…

Остальное я не смогла толком разобрать, уловила только, что ее привезли сюда.

Я окинула ее взглядом с головы до ног. Да, фигуристая, как сказали бы мужчины. Но достаточно ли она хороша для наследного принца Кярса? Крестейская девушка с кожей цвета снега, говорящая на сирмянском и, похоже, искренне верящая, что она принцесса. Что ж, могло быть и хуже.

Я бросила забадару мешочек с золотом, который дал мне Хадрит. Продавец глянул внутрь, и глаза у него чуть не выкатились из орбит.

– Благодарю, госпожа, – с придыханием произнес он. – Пусть благословит тебя Лат тысячу и еще один раз. Пусть святые повторяют твое имя перед ее престолом. Пусть Ахрийя никогда.

– Просто выведи ее, – оборвала я, ощутив внезапную тошноту.

– В цепях или без?

– Ты что, шутишь?

– Эта может удрать, такая она.

– Она не сбежит.

Я указала на четырех стражей-гулямов со сверкающими булавами в руках.

Забадар освободил Селену Сатурнус и дал ей пару деревянных сандалий. Мы двинулись прочь.

Не прошло и пяти минут, как мы уже поднимались по ступеням из песчаника к центральной улице. Там Селена схватила меня за плечо и взмолилась:

– Прошу тебя, солнечная госпожа, посади меня на корабль, идущий в Гиперион. Я хочу отправиться к месту упокоения.

Место упокоения… вероятно, это значило «дом». А мешки и темные круги под ее глазами явно были следами слез и печали.

– Ты отправишься во дворец. Там ты будешь в безопасности и комфорте.

Она покачала головой, и ореховые локоны рассыпались по лицу.

– Прошу тебя. Мне здесь не место. Я не видела свою семью больше года.

То же самое испытывала и я, когда восемь лет назад меня впервые привезли в Песчаный дворец. Но сегодня было не до сочувствия. В любом случае, ей будет лучше в гареме, чем в доме наслаждений, где она в конце концов оказалась бы.

– Скоро у тебя будет новая семья. Лучше постарайся привыкнуть.

– Мне все время так говорят, но я никогда не привыкну! Я не просто кусок мяса, который можно швырять туда и сюда. Я принцесса империи, когда-то правившей миром, придет день, и она будет править снова.

Разговор с ней помогал мне лучше понять некоторые сирмянские слова. А ее глаза… они были такие искренние, такие молящие. Если бы я захотела, то могла бы отвести ее на корабль, правда, ни один из них не пойдет в Крестес. Ведь крепость в том месте, где река впадает в Юнаньское море, захватили пираты-этосиане, и ни один корабль не пойдет в ту сторону, пока Кярс не изгонит пиратов.

Селена не походила на принцессу Крестеса, она выглядела как рабыня-крестейка. Но какое это имело значение? Если она в самом деле принцесса – тем лучше для Кярса. Я не отпущу ее, заплатив так много – золотом Хадрита и собственной гордостью.

Я убрала с ее лица локоны.

– Успокойся и послушай меня. Ты идешь туда, где такое изобилие, что ты никогда и ни в чем не будешь нуждаться. И в том месте никто тебя не обидит. Обещаю.

– Так мне говорили и в Сирме. А потом причиняли мне боль. Это все как сон. Кошмар в кошмаре внутри кошмара.

Вероятно, прежние хозяева плохо с ней обращались, и теперь она боялась того же. Но при всех своих недостатках Кярс был добр к женщинам. Он одаривал их вниманием и восторгом, осыпал дорогими подарками и не ограничивал в передвижениях. Пока их сопровождали его верные гулямы, женщины могли пойти куда угодно и наслаждаться всеми удовольствиями, какие способен предложить Кандбаджар. В самом деле, не так уж плохо, только девушка еще об этом не знала.

Мы шли мимо храма святого Джамшида с желтым куполом, и до нас доносился землистый запах чечевичного супа. Вокруг разноцветных каменных арок храмовой площади змеями вились очереди людей, одетых в грубую шерсть и лохмотья, у некоторых на лицах запеклась грязь. Члены ордена – и женщины, и мужчины – варили суп в огромных каменных котлах.

– Сира, – позвал чей-то голос.

Я остановилась и посмотрела на человека, произнесшего мое имя. Он носил одеяние из чесаной шерсти с капюшоном. И был без тюрбана – в ордене святого Джамшида не разрешались мягкие ткани.

Великий шейх Хизр Хаз мешал варево в котле на другой стороне дороги. Прежде мы встречались лишь мельком, как он не забыл мое имя? Взгляд глубоко посаженных глаз остановился на мне. Его борода была белее облаков на небе.

– Шейх? – произнесла я.

– Следуй истинным путем, Сира.

– Что-что?

– Истинным путем.

Хотя он еле слышно шептал, голос будто гремел сквозь окружающий нас шум.

Я лишь кивнула в ответ. По спине пробежал холодок, словно меня уколол джинн.

– Что он сказал? – спросила Селена, с любопытством вздергивая изящный нос.

Очевидно, парамейский она не знала.

– Ничего, – ответила я. – Идем дальше.

Мы с Селеной стояли в главном зале гарема. Главный евнух Самбал и сестра шаха Мирима глазели на нас, прикрывая руками рты.

– Чья это была идея? – наконец спросила Мирима.

– Моя, – солгала я. – Я бродила по Конюшне и вдруг увидела ее. И подумала, что она станет прекрасным даром для твоего племянника.

Самбал зашипел, словно у него во рту был кипящий котел.

Мирима провела рукой по глазам, словно Селена каким-то чудом могла исчезнуть.

– Дорогая, я вполне способна сама выбрать ночное развлечение для наследного принца. Как султанша этого гарема только я решаю, кому дозволить в него войти.

Я склонила голову:

– Приношу свои извинения султанше. Но в прошлом году его высочество подарил мне служанку. Милую молодую рутенку. Я подумала, что теперь могу отплатить за подарок.

– Сира, за подарки платить не требуется. Дары делают те, кто что-то имеет, тем, у кого этого нет. – Она по-старушечьи вздохнула. – Но я вижу, у тебя благие намерения. Я не стану тебя наказывать. Однако эта… это… грязное создание не может остаться здесь. Отошли ее обратно в Конюшню.

Что ж, довольно резко – Мирима знала толк в колкостях. Хорошо, что Селена не понимает парамейский.

– Грязное? Что ты имеешь в виду? – спросила я, надеясь, что не испытываю терпения Миримы.

– Погляди на нее, – приказала Мирима.

Я взглянула на Селену, смотревшую в пол, почтительно сцепив руки на животе.

– Ничего плохого не вижу, – ответила я. – Очень славная девушка с широкими плодородными бедрами. Может быть, она подарит наследному принцу Кярсу еще одного сына.

– Как раз этого мы не хотим, – сказала Мирима. – Еще один сын со слабой кровью каких-то западных свинопасов, ненужный соперник для Селука, очередная марионетка гулямов и визирей. Как ты думаешь, почему род Селуков в Аланье оставался сильным на протяжении сотен лет, когда наши кузены с севера и востока захлебывались от гражданских войн и вторжений? Потому что мы осторожно выбираем тех, кто производит потомство. Наша кровь происходит из Пустоши, как и твоя. Эта кровь должна обновляться из истока, а не смешиваться не пойми с чем.

Если я все испорчу, Хадрит будет в ярости. Но что я могла ответить Мириме? Не все женщины Кярса были из Пустоши, но такие, по крайней мере, имели статус.

И я ляпнула глупость:

– Она дочь императора Иосиаса.

Самбал крякнул, потом рассмеялся, шлепая по бедрам:

– В самом деле? Тогда ее крестейский должен быть безупречным, даже совершенным. – И он что-то сказал Селене по-крестейски.

Ну конечно, Самбал тоже родом из Крестеса, у меня это вылетело из головы. Хотя я забыла, из какой области.

Селена что-то произнесла в ответ. Нижняя губа евнуха отвисла, и он отвернулся, сдвинув брови на переносице.

– Что ты сказала? – прошептала я Селене.

– Ничего.

Она не доверяла мне.

В свою очередь, Самбал зашептал что-то Мириме. Я почувствовала себя ребенком, исключенным из веселой игры. Что такое здесь происходит?

Мирима щелкнула пальцами, обращаясь к одному из евнухов, столпившихся у дверей.

– Дайте ей комнату, – приказала она. – Искупайте ее, позовите портного, чтобы снял с нее мерки. И пригласите целителя.

Что бы ни сказала Селена, это все изменило.

– Что такое ты сказала? – спросила я достаточно гневно, чтобы дать ей понять, что не шучу, но не слишком резко, чтобы не напугать.

– Почему я должна тебе говорить? Ты была испытана на пути. Архангел тебя видел. У тебя был шанс сделать добро и помочь мне возвратиться домой. Но ты избрала путь зла, и теперь я здесь. Мне придется самой сражаться с волками. Не желаю больше тебя видеть.

Она говорила как шейха, которая однажды отчитала меня за кражу рахат-лукума.

– Я здесь тоже живу, идиотка. Тебе придется часто меня видеть. И даже не думай идти против меня. Теперь выкладывай, что ты им сказала, или я изо всех сил постараюсь превратить твою жизнь в ад.

– Съешь свой тапок, – сказала она.

Дразнилка силгизских детей. Я не знала, что и у сирмян есть такая.

– Только дети так говорят!

– Да отстань ты, жирафа!

Самбал растащил нас:

– Девушки, девушки. В высочайшем гареме не позволено драться. Селена, прежде всего запомни – говорить всегда нужно шепотом. Сира, марш отсюда, сейчас же. Да, находка прекрасная, но дальше мы разберемся с ней сами.

Вернувшись в свою комнату, я шв