Оглавление

ТОНЕЧКА И ГРИША

Алчность, кровавая и беспощадная, рвёт вселенную на части. Под вой труб бесконечного Апокалипсиса и грохот взрывов по Земле шествует война, обжигая души и обращая в прах поколения и поколения.  Что же, нет на свете ничего более могущественного, чем страх, более обжигающего, чем ненависть, более неумолимого, чем злой рок?

Злоба правит судьбами?

И всё же… И всё же!

Вопреки всему над миром склонилась любовь.

Плеск лебединых крыл – и во вселенной зажигаются новые звёзды и расчерчивают небо звездопады, обещая исполнение твоих самых заветных желаний.

В вихрях времён вечным экстазом проносятся перевивающиеся и мерцающие образы тех, в ком воплотилась для людей сама суть бессмертной Любви.

Кому шлёт вселенская волшебница животворящие лучи свои? Кто её избранник?

О ком слагают люди легенды, пишут стихи, творят песнь в мраморе?
Как много их: эпические Елена Троянская и Парис, горькие Тристан и Изольда, юные и трогательные Ромео и Джульетта, блистательный Гэндзи и нежная Мурасаки, верная Ярославна и мужественный воин князь Игорь...

Во всех пределах, в каждом уголке земли живут свои предания. Ими сияет и полнится жизнь.

А иначе и быть не может! Люди действительно способны сотворить немыслимое чудо, повернуть ход судьбы! Но при одном условии: если их помыслы чисты и святы, а чувства высоки и бескорыстны.

Только таким дано невредимыми пройти сквозь огонь и смерть. Устоять и победить волю рока одной только силой духа своего.

Любовь и жизнь сильнее зла, сильнее смерти.

Вот об этом – мой правдивый рассказ.

Каким бы невероятным теперь это ни казалось, но так было на свете.

          Слушайте, я поведаю вам историю Тонечки и Гриши.

1. Введение в… такой Дальний Восток. «Что было?»

…Катится в русской сказке волшебный клубочек. Куда приведёт он добра молодца? Где найдёт тот свою суженую, свою ладу?

…А нас нить истории уводит на самый Дальний Восток. Разматывается клубок непостижимых событий.

Тревожатся, гадают на кормильца старые казачки. Раскладывают карты на три стороны, пришёптывают вполголоса.
          Что было?

Что есть?

Чем сердце успокоится?

Так что же было?

А было так.

Стеной стал Дальний-предальний Восток. Не впускает никого чужого. Непроходимые дебри, непролазные чащи, кудрявые сопки, грозящие наводнениями бурливые реки, болота, горные хребты Сихотэ-Алиня, тайга, океан. Берегись!

Но вот же, гляди – большой город Владивосток!

В 1860 году был заложен он.

«Владей Востоком», – якобы так напутствовал новое поселение на полуострове своего имени сам генерал-губернатор Восточной Сибири граф Муравьёв -Амурский.

На том месте основали это поселение, где раньше по сопкам редкими племенами разбросаны были дальние родственники китайских маньчжур: удэгейцы, нанайцы и тазы, столь похожие на североамериканских индейцев. А ещё там кучно проживали корейцы. Ах ты, дикая дальневосточная глушь – воистину: сколько ни скачи, никуда не доскачешь. Далеко то место, дальше некуда! А и правда, куда дальше идти-ехать?  Только плыть. С трёх сторон полуострова  блестит под солнцем  Великий Тихий океан!

А через пятьдесят лет – гляди и дивись!

Серые гранитные набережные.

Подъёмы и спуски, лестницы: широкие каменные, простые деревянные.

На мощённых брусчаткой улицах – военные: пограничники, моряки, казаки.

Мужской город.

Стоят вдоль улиц дома красиво-каменные, дворянские.

Пониже – купеческие.

А ещё ниже раскинулись казацкие слободы.

Крепкие подворья, высокие заборы, тёсаные ворота.

Грозные собаки.

Крутые нравы.

И всё связано-завязано потрясающими воображение, удивительными железными путями-дорогами: Великим Сибирским путём (Транссибирской магистралью), Маньчжурской железной дорогой (КВЖД – Китайской Восточной Железной Дорогой).

Нет и не может быть жизни Приморью без океанских и железнодорожных путей, связующих его с матушкой Россией, ведущих к центрам её. Страшно далеко Приморье, да и Амурский край, от бурлящего сердца страны. Слишком много тут китайцев, корейцев да теперь ещё и японцев, слишком мало русских. Почитай что и нет их.

Вот и стали приказами да обещаниями раздать землицы приманивать сюда донских, оренбургских и забайкальских казаков.

Нести государеву службу.

Охранять строящийся Транссиб да и поселения вдоль дороги.

Посылали приказом проштрафившихся нижних чинов. Записывали, не чинясь, в казацкое сословие крестьян, изъявивших желание и польстившихся на немалый земельный надел.

Большими семьями переселялись.

Нелегко было.

Сплавлялись при полном бездорожье только по рекам: на плотах и лодках. Где можно было – гнали скот по берегу. Гнать-то гнали, да сколько его дошло? А когда добрались-доплыли, тут ещё новая беда! Места для казацких поселений выбирали чиновники в высоких кабинетах. Выбирали-то по картам. А карты тогда особой точностью не отличались. Вот и оказывались поселения на неудобьях: в болотах или на каменистых крутых сопках.

А колючие кусты и лианы?

Ни пробраться, ни проехать.

Тайга дикая, нехоженая тайга.

Как в ней расчистить делянку под поле?

Что же, голь на выдумки хитра: придумали казаки срубать деревья и пропитывать селитрой комли пней.  Для этого коловоротом сверлили отверстие на глубину жала, шириной пальца в три. Засыпали туда селитру и затыкали деревянной пробкой. Через пару недель – когда селитра проникала по всем корням – поджигали. Выгорали корни в почве! И корчевать не нужно!

Но поднимать таёжную целину –  не каждому по плечу. Вспашут накануне, а утром, с первым лучиком солнца, гляди, всем поселением сидят на пашне и обухом топора комья поднятой земли разбивают.

А комья те более похожие на куски железной руды, все пронизанные корнями трав.

Немыслимый труд …

А папоротники? Их непросто выполоть, такое  упорное растение.

А и пахать-то приходилось казакам с винтовкой за плечами. Полна тайга хунхузов. Бандитов узкоглазых.

– Мать, подай винтовку.

– Не пойму, чи на войну ты, кормилец, чи на пахоту?

– Вчерась на той сопке ребята конных видели. Косы, кофты синие. Китайцы, значить. Но за плечми блестить. Винтовки.

– Так это…

– Хунхузы это. Мужикам-то китайским оружие не положено. За ружжо им, слыш ты, смертушка неминучая.  А хунхузам-разбойникам, ядрить твою, значить, можно, винтовочки-то!  Запрись в доме, мать. И ребят никуды не пущай!

Волей-неволей набирались переселенцы боевого опыта. Суровел народ.
А неурожаи? А болотные лихорадки, тиф и кишечные заболевания от плохой воды? А страшные, похожие на библейский потоп, разливы рек? А лесные пожары?

Но волнами всё шло и шло переселение. Прервала переезд казаков только русско-японская война, за которой, в 1905 году, пошли непонятные служилым людям политические волнения там, в далёкой материковой России.

Однако всё по порядку.

26 июня 1889 года объявили учреждение Уссурийского казачьего войска. Стали возникать казачьи посёлки повдоль реки Уссури, потом по Великому Сибирскому пути, а после 1907 года и по русско-китайской границе. В том же, 1889 году казаки начали служить на судах Амурско-Уссурийской казачьей флотилии. Создана эта флотилия была для наблюдения за пограничной линией, для сообщения между новыми, окружёнными бревенчатыми заборами или частоколами прибрежными станциями и посёлками на реках Амур и Уссури, «для перевозки воинских чинов, команд и грузов в мирное и военное время».

Да когда оно тут было? Мирное время. И посмеялись бы казаки над этими словами, да не сильно-то хотелось.

Но вот с 1893 по 1898 год пришло и для казаков послабление.

Управлял тогда делами приамурский генерал-губернатор, войсковой наказной атаман Приамурских казачьих войск генерал-лейтенант Сергей Михайлович Духовской. Много полезного от него было Российской империи, да то ж и казакам-переселенцам. Взошёл он в должность, разобрал на месте жалобы и беды, лично всё проверил и далеко не в восторге оказался от того, что увидел.

В 1894 году своей личной властью во исправление ошибок и для блага казаков передал он в пользование семей переселенцев целых девять миллионов десятин земли. Вот столь много отписал он служилым людям! Земли эти сразу прозвали в народе «отвод Духовского». Столь же рачительно Духовской исправил и указания «кабинетного» начальства – перенёс особо неудачно расположенные поселения на более удобные и здоровые места, поближе к выделенным казакам наделам.

Но, как оказалось, для жизни мало землю себе получить.

Её ещё обработать надо.

А коней нет.

Слишком долгим и тяжёлым оказался для переселенцев путь на такой дальний-предальний Восток. Как ещё и скотину с собой вести по бездорожью, пробираясь через буреломы и отбиваясь от хунхузов?

Вот и приходилось казакам заводить хозяйство почти на пустом месте.  И лошадей не хватало. В том, тревожном событиями 1905 году до того дошло, что казаки и воинскую службу, и хозяйственные дела свои справляли на одной и той же лошадёнке. И то за счастье почитали.

Дохли кони от непосильных трудов, от болезней.

На двух нижних чинов Уссурийского казачества приходилась тогда в среднем одна лошадь.

Немыслимо для казаков!

Однако же жили, справлялись.

И службу свою несли исправно! Геройски.

И то сказать, берегли покой и пределы земли русской.

В  1900 году царь-батюшка послал Уссурийское войско в сопредельный Китай:  усмирять восстание «боксёров», Ихэтуа́ньское восстание.

Оно случилось так.

От нестерпимой жизни поднялся народ Поднебесной против европейского «белого» ига и обращения в новую и непонятную для китайцев религию – христианство.

Ох же и тёмный он был, народ в Китае!

Боясь легенд о воскрешении верующих во Христа, толпы китайцев массово расчленяли трупы убитых ими христиан, чтобы помешать мёртвым – ожить! Чтобы не смогли воссоединиться обрубленные руки и ноги, не приросла на место голова. Громили возведённые храмы, монастыри, забивали камнями священников и монахов.

Поступали по древнему завету Конфуция: «За добро плати добром, а за зло – по справедливости».

Вот по китайской справедливости и расплачивались собственными жизнями европейцы, вторгшиеся в чужой дом насильно, без приглашения.

Рекой лилась кровь.

Были, однако, и курьёзные случаи. Раз толпа, одержимая жаждой убийства, окружила шестерых католических монахинь-француженок, направляющихся в собор. В преддверии неминучей гибели, в отчаянии, монахини подняли к небу сложенные вместе ладони рук, вручая души Господу. Длинные рукава их ряс заколыхались. Тут кто-то крикнул:

– «Отяжелённые рукава»! Берегись!

Толпа мигом замерла, расступилась перед француженками. Монахини в том узрели благодать Господню.

Пали они на колени и стали молиться.

Люди в толпе опасливо перешёптывались. Смотрели.

Монахини невредимыми вошли в собор.

А дело было вот в чём.

Простым китайцам запрещено было, под страхом смертной казни, иметь оружие. И народ изобретал особые способы сражения без оного. В средства боевых искусств были включены и небольшие камни, вложенные в длинные рукава женской одежды – «отяжелённые рукава».

Ужасный приём. Им владели только женщины (мужчины оказались слишком тяжелы и неповоротливы). Раскрутившись на месте, как бы паря в воздухе меж двух разящих пращей, женщина могла посылать град молниеносных ударов в двух разных направлениях одновременно, сражая целую толпу нападающих.

Требники, которые монахини француженки по традиции носили в глубине длинных рукавов ряс, китайцы и приняли за такие камни. И убоялись напасть.

Под предлогом защиты христианства в Китае Япония (как без неё), шесть христианских европейских держав и… Россия заключили тогда «Альянс восьми».  Сама-то китайская императрица Цыси сначала поддержала то народно-освободительное движение своих людей, да затем примкнула к Альянсу…

Вот и отправлены были уссурийские казаки на чужую войну. Усмирять китайских мужиков.

В 1904–1905 годах  поколебала-потрясла устои российского государства русско-японская война.  Позорной для высоких царских генералов России оказалась она.

Но только не для казаков Уссурийского войска.

Они-то уж чести своей не уронили! Георгиевскими кавалерами стали 180 уссурийцев!

Так-то. Даже сам генерал Мищенко сильно их хвалил.

Да и как можно иначе?

Дальневосточные казаки хорошо читали местность, были выносливы, изобретательны, знали местные восточные уловки. Ох и пригодился уссурийцам опыт стычек с китайскими хунхузами!

В 1910 году – опять беда.

Полвека Англия и Франция по-шакальи рвали богатый Китай. Отравляли население опиумом и хватали-рушили всё, до чего дотягивались жадные белые руки. В результате, отравив наркоманией почти 90 процентов китайцев, поделив и разграбив бывшую великую «Поднебесную» империю, разукрасив личные банковские счета очередными «нулями», а «мэнор-хаузы» китайскими вазами, лакированной старинной мебелью и драгоценными изделиями из нефрита, европейские «сагибы» почили на лаврах.

Что им до того, как там живут под их господской рукой презренные, растоптанные солдатским сапогом «местные».

Да хоть бы и совсем пропали!

Жизнь в Китае пошла невыносимая.

Покатились эпидемия за эпидемией. Холера последовательно выкашивала целые провинции Поднебесной.

А в 1910 году крысы разнесли грозную бубонную чуму.

Но не англичане, не французы пошли на бой со смертельной заразой.

Россия.

Решив поддержать соседей, самозабвенно-героические русские медики добровольно отправились в Китай оказывать помощь. Врачи использовали защитную одежду – длинные белые халаты, бахилы и перчатки, закрывали повязками лицо, чтобы не заразиться.

Однако при этом глаза оставались открыты.

Обозлённые на весь «белый свет» белыми захватчиками из Англии и Франции, китайцы не верили, что «белые луси», врачи, спасают их. Старались китайцы, больные чумой, плевком попасть медикам прямо в очи.

И ведь попадали!

И убивали заразной слюной спасителей своих.

А в глазах «луси», русских, сами китайцы представляли собой жалкое, пугающее и ужасающее зрелище. Несмотря на увещевания врачей не трогать крыс, китайцы охотились на этих вёртких разносчиков чумы прямо посреди свалки, грязи и мусора своих улиц. Тут же жарили этих отвратительных грызунов на палочках и ели.

А через полчаса начинали корчиться в страшных предсмертных муках…

А как их винить? Голод распростёр костлявые длани свои над Поднебесной, затянул небо саваном. Если не от чумы, то от голода погибало население.

Но, несмотря ни на что, русским медикам удалось обуздать заразу в тогдашнем убогом и мало приспособленном для нормальной жизни Китае. Мало-помалу  эпидемия прекратилась.

А на российские земли чума не прошла.

Уберегли Приморье уссурийские казаки!
           Выставили вдоль всей границы свои посты. Ежедневно по 450 человек несли тяжёлую службу. Не щадя себя, стали живым щитом на путях чумы. Не допустили распространения эпидемии на дальневосточные земли России, ставшие казакам родными.

А уж какими путями уберегали, о том только Бог ведает.

Стреляли в каждого, пытавшегося самовольно перейти границу.

Не до разбирательств тогда было.

Чума!

Ох как бедно начинали свою новую жизнь на краю света переселённые казаки... Как же бедно!

В какой крови и поту!

Да в каких трудах!

Однако население росло. В 1907 году на территории войска существовало 71 казачье поселение, где проживало 20753 человека. На 1 января 1913 года насчитывалось 76 станиц и посёлков, где проживало 34520 человек.  А к 1917 году численность населения Уссурийского казачьего войска достигла 44434 человек: 24469 мужчин и 19865 женщин. Это около восьми процентов от тогдашнего общего числа жителей Приморской области!

Тяжкий труд и упорство принесли свои плоды.

И казачество стало богатеть.

Больше половины семей уже считались «середняками». Были и те, кто выслужил себе чины, даже личное дворянство, а некоторые – даже и наследственное – вона как!

Высоко стали подниматься некоторые семьи. Обучать детей, родниться с купцами и промышленниками, которых развелось во множестве. Лес, уголь, рыбный промысел, золотодобыча, пушной зверь. Да и меценатство начало пышно расцветать.

Своя полнокровная жизнь ладилась в Приморье.

Вот с этого самого места и начнём мы повествование о любви.

2. Тонечка. Детство на лезвии времён

Страшно далеко отсюда, в столицах, кипит политическое варево.

Грозовою тучей ходят по казацкой слободе слухи о неминучей войне с кайзером, царём немецким.

Но в семье Екатерины и Степана Терченко – своё событие, много для них важнее. Родилась дочь –  Антонина. Появилась на свет 14 июня 1914 года, чуть опередив начало Первой мировой.

Отец новорождённой Степан Петрович человеком слыл примечательным.
Был он родом из семьи первых казаков-переселенцев.

Пётр, отец его, обладал весьма даже немалым состоянием. Но и страшным гордецом был к тому же. Крутенёк нравом. Имел Пётр большой дом во Владивостоке и затейливую, из белого камня сложенную, дачу у далёкого тёплого Чёрного моря. Выслужил личное дворянство и приобрёл себе двойную фамилию – Терченко-Рябов.

Вся семья была покорна его воле, но однажды сын его старший Степан стукнул кулаком по столу и в сердцах покинул отчий кров.

Ушёл. Навсегда.

Супротив воли отца женился Степан по великой своей любви на огневой красавице, казачке из простых Катерине Беловой.

Пётр же в гневе лишил непокорного сына наследства да и знаться с ним перестал. Теперь, заприметив на улице Степана с семьёй, отец переходил на другую сторону. Даже не смотрел на сына.

Пришлось Степану дальше самому жить, своим умом.  К счастью, был он человеком образованным, очень даже знающим и рассудительным к тому же. Так что его с радостью взяли проводником на КВЖД. Восточную железную дорогу начали строить ещё в 1898 году и ведут всё дальше и дальше в китайские края. Не останавливаются.

Часто, очень часто бывает теперь Степан в отлучке. Ездит с составами в Китай.

И каждый раз поражается чудесам. Сказочным природным ландшафтам – богатству выдумок незримого, вездесущего Творца, вознёсшего к облакам эти кручи, расстелившего, как скатерти-самобранки, эти луга и поляны, щедрой рукой рассыпавшего вековые вечнозелёные леса и живописные долы… Красота-то какая!

А ещё восхищается Степан искусностью человека – дорожного строителя. Прорубил человек тело гор, вечной мерзлоты, пробурил тоннели, возвёл высоченные насыпи, чтобы спрямить рельефы местности.

Свистит-ревёт паровоз… Как червь, ползёт-извивается состав.
           Еле вписывается в узкие теснины меж прорубленных сопок.

Ныряет в темень под сводами каменных утёсов, меряет вёрсты болотистой равнины…

Всё дальше и дальше идут-бегут рельсы, мелькают шпалы стучат колёса…

Вперёд-вперёд!

Где окончится дорога?

Может, и нет у дороги конца?

Катерина же живёт в посёлке возле пригородной станции Угольная. Живёт в своём большом доме среди целой слободы Беловых – родных братьев, сестёр, двоюродных и троюродных, дядьёв и тётушек.

Вот уж и свои детишки пошли... Трое старших (Никита, Марья, Георгий), а затем и Тонечка, за нею – Таня и Люба.

Достойная должность Степана даёт возможность жить хоть и не роскошно, но безбедно. Семью уважают.

Первая мировая не затронула работников КВЖД – слишком важным был объект для всех. И Степан призван на войну не был.

А казаки-уссурийцы выставили на поля далёкой от них и чуждой русским войны конный полк шестисотенного состава, конный дивизион из трёх сотен и ещё шесть отдельных сотен.

Вот сколько собрали людей.

Храбро бились уссурийцы. Многие сложили буйны головы на европейских полях той войны, в грязи окопов, задыхаясь от немецких газов… Так далеко от родных дальневосточных мест.

Казак умирает, друзей умоляет: «Насыпьте курганчик земли в головах…»

Так сложили песню … В боях с немецкой кавалерией героями показали себя казаки! Немногие вернулись домой. А те, кто вернулся, пришли с Белой армией.

И дальше события на ранее неторопливое Приморье посыпались как из рога изобилия.

Завертелось, закрутилось колесо Истории.

В город прибывали войска, много войск. С ними вместе – немыслимые ранее порядки и страшные, потрясающие воображение слухи о сломе мирового трёхсотлетнего государственного устоя, о надвигающемся конце света...

И вот тем временем в сонном посёлке, на пригородной станции Угольная росла себе героиня нашей повести – Тонечка. Раньше, до начала угольной добычи, место это называлось «Разъезд 30-я верста». Но нашли уголь, открыли шахту, и стала теперь станция – Угольная.

Посёлок этот был заселён казаками довольно поздно. Раньше здесь жили только корейцы. Долина полуострова Муравьёва-Амурского, конечно, место весьма примечательное, но для первопоселенцев – не мёд и не сахар. Зажатая сопками, выходит долина к Амурскому заливу.

Бежит там речка Песчанка.

С востока над станцией Угольная и посёлком вздымается Синяя сопка. Высокая и непролазная. Летом стоит вся она в зелени кустарников, дальневосточных лиан и пихт. Растут там и приветливый лимонник, и колючий чёртов куст.

Вот уж воистину – чёртов куст. Высотой в два человеческих роста, всё вокруг оплёл плетями в острых колючках. Мимо так просто не пропустит.

Тонечка всем на свете интересовалась, выспрашивала мать.

– А отчего это – «чёртов куст», а иные говорят – «дикий перец»?

– «Чёртов куст» потому, что лезет, хватает тебя! Пока продерёшься мимо него, чёрта дикого, перечертыхаешься, всё платье порвёшь. А «дикий перец» –   потому, что корни его выкапывают и лечатся ими. Бають-то, ничем они женьшеню не уступают, – поясняла Катерина дочурке.

Мальчишки, старшие братья Тонечки, хвастали дома, что добирались до вершины Синей сопки. Говорили – поросла она колючими страшного вида то ли деревьями, то ли высоченными кустами.

– С вот такими колючками! Не хочешь, а заорёшь!  Насквозь прошивают!

И в доказательство своих слов пугали Тонечку страшными, крепкими и острыми древесными иглами. Тонечка визжала, а мать отвешивала мальчишкам по увесистому подзатыльнику, а сама посмеивалась над Тонечкой.

– Вот то-то же, орёшь! Так и зовут это дерево-то!  Отец баить, это «оралия», да ещё и «маньчжурская» в придачу. Она на гарях хорошо растёт.

Мать любила петь и рассказывать сказки. Тонечка особенно просила одну, про багульник. И коротка была та сказка, а чем-то задевала детское воображение.

– Сказывают тутошние корейцы, в незапамятные времена жили в этих местах две семьи. И крепко не любили они друг друга. А и какая меж ними обида, никто уже и не упомнит. Да вот родились в этих семьях день в день, час в час девочка и мальчик. Росли, по одним местам ходили и встретились раз весной. А как встретились, так и полюбились. Пришла пора жениться да замуж идти. Хотят они сказаться родителям, да родители им уже других подыскали. Решили молодые убежать и начать жизнь свою в чужом месте. Вот опять весна пришла, то и убежали они. А родные – следом вдогонку! Бегут молодые, споткнулась девушка, ногу поранила о камни, идти не может. А родные всё ближе, кричат, грозят! Поняли парень с девушкой, что им не убежать. Подхватил парень любимую на руки да и шагнул с ней прямо с обрыва сопки.

– Нашей, Синей сопки? – с замиранием сердца спрашивала Тонечка.

– С нашей Синей сопки, – твёрдо отвечала мать Катерина, пряча улыбку.

– И упали они, разбились? – допытывалась Тонечка.

– И упали они на камни и разбились насмерть. А где их кровь пала на камни, где их тела упокоились, там вдруг поднялись кусты в розовых цветах. Увидели то родные, ужаснулись делам своим страшным и помирились навечно. А те кусты багульником прозвали. Девушку, слышь-ко, Ба Гул звали. Потому и цветы на сопках, те-то, наши, весенние, зовутся – багульник.

Так заканчивала мать сказку.

Задумывалась Тонечка.

Каждую дальневосточную весну, с нежного апреля по солнечный май все сопки вокруг Угольной становились розовыми и сиреневыми. Багульник, как полноводная река, сливался по всем крутым склонам сопок, волнами плескался между стволами деревьев. Одуряющий эфирный запах бушующего багульника витал весной над посёлком. Братья балагурили, смеясь, рассказывали Тонечке:

– Мы огнивом возле куста – щёлк! А куст синим пламенем – как пыхнет! А цветов-то и не опалило! И тут… – В этом месте братья делали «страшные глаза», понижали голос. – …как всё вокруг затрещит! Как оползень потечёт! Это Целитель-Змий к нам пополз. Прямо из тайги на нас полз, на пламя багульника! Еле мы от него удрали!

– Врёте вы всё! – обижалась Тонечка.

Но братья обещали принести домой цветы и показать ей. Однако сорванные и принесённые с сопок ветви багульника дома огнём не пыхали, и Змий-Целитель во двор не лез.

Очень хотелось Тонечке самой взлететь ввысь, туда, в сопки, где высокое весеннее небо, где пенное царство розово-сиреневых кустов. Где весёлыми облаками вьются-порхают бабочки. Но Тонечку в сопки мать не пускала – мала ещё. 
А вот теперь и вовсе со двора ходить не велела. Чтобы чего не вышло с дитятей…

Слободы забурлили...

А Владивосток стал центром Дальневосточной (буферной) республики.

И даже тут, на самом краешке обитаемого мира – Ойкумены – люди, единые ранее в своей общности, стали расползаться на две разные стороны.

За белых и за красных.

Тонечка слышала эти слова, но особо не вникала, о чём это. Только замечала, что все стали суровее и уже не шутили с ней, не баловали её как раньше. А потом и вообще дома остались только женщины... и те частенько слезу точили украдкой. Уж не до песен.

Вот и братья Беловы  стали красными партизанами. Ушли в тайгу, спрятались за топи.

Но как уйдёшь ты от жилья? Где еду взять?

Вот и выходило, что между посёлком и красными партизанами постоянно была крепкая связь.

Внешне жизнь Степана, Тонечкиного отца, теперь старшего проводника КВЖД, текла размеренно и без изменений. Он всё также постоянно уезжал в рейсы.

Но втайне от всех Катерина дома пекла хлеба для братьев – партизан, а младший её брат – пятнадцатилетний парнишка – ночами приходил из тайги забрать. На лесной опушке между двух небольших сопок смастерили полый внутри стог. Тонечка знала, что туда, в тот стог, Катерина носит еду и оставляет для брата.  Мать строго-настрого запретила Тонечке даже и словечко о том выронить – такая беда будет!

Но не обошлось без доноса. Новое слободское начальство заметило, что из трубы дома Катерины всё время идёт дым.

«Почто она день и ночь печь топит? Не зима, чай!»

Белоказаки нагрянули к ней с обыском. С криками и угрозами выволокли Катерину из дома, выгнали Тонечку, сестёр её и братьев – во двор. И перед ними, детьми, стали избивать их мать, требуя её признания в том, что она кормит партизан.

Не помня себя, Тонечка вырвалась из рук держащего её казака, дико завизжав, кинулась на обидчиков матери. Её сильно ударили, она упала без сознания...

Тут сбежались многочисленные родственники и соседи и принялись горячо доказывать, что хлеб Катерина печёт на всю слободу, пока муж в отъездах,

– Жить-то надо! Вот и печёт всем!

Белоказаки угомонились, но не поверили.

Однажды ранним росистым утром они выследили паренька, залезшего в стог за хлебом, и закололи, затыкали его саблями. И несколько дней не разрешали родным труп забрать. Тонечка видела, как мать безмолвно рыдала, уткнувшись в подушку. Стояла Тоня рядом, молчала, не знала, что сказать, как унять такое горе.

А потом она услышала, как мать с подругами зашепталась о странном и страшном: таинственным образом пропал «зверь» хорунжий. И вскоре по слободе пошёл слух…

– Нашли его, хорунжего-то! Труп в бочке, что Песчанка вынесла!

– Уж такой страшенный, весь в кровище!

«Всё как в сказке про царя Салтана», – думалось Тонечке. Эту сказку она читала сама, её учил отец, когда был дома. В бочку посадили, «засмолили, покатили и пустили в окиян». С одной добавкой – в настоящей жизни вся бочка была пробита-утыкана трёхдюймовыми гвоздями остриями вовнутрь. Но нет, Тонечке жалко хорунжего не было – не могла забыть, как он бил её мать.

Вот на какое дикое время выпало детство Тонечки.

Но в волшебной книжке, где на обложке стояло «Сказки г-на Пушкина…» она читала:
«Втихомолку расцветая,
Между тем росла, росла, поднялась —
И расцвела! Белолица, черноброва,
Нраву кроткого такого…»

И мечталось девочке, что это за ней скачет верный жених на добром коне и ищет её, Тонечку.

– Я тут, на самом краюшке земли, – шептала она, – у самого Великого Океана…

Тем временем исполнилось ей восемь лет.

Ещё раньше, бывая в городе, Катерина не раз показывала детям на улице их деда, но подходить ни-ни, не дай Бог. Тонечке с ранних лет запомнился высокий, очень прямо державшийся суровый старик в тёмной одежде. И с очень красивой палкой.  Мать объясняла: это – трость. Ещё Тонечку поражало стёклышко в одном его глазу. Стеклышко было на шнурке. Катерина опять объясняла: это – монокль.

Зачем монокль, Тонечка, совсем малышка, не поняла и дома, играя, всё пыталась приладить круглый плоский камушек себе в глазницу, только он не держался, падал. Но когда, сморщив в напряжении личико, ей удалось-таки однажды удержать камушек, то ничего не стало видно.

«Наверное, поэтому дед нас и не замечает, – поняла она. – Из-за этого самого монокля».

Но теперь поездки в город почти прекратились.

Шёл 1922 год... «По долинам и по взгорьям» продвигалась уже красная дивизия вперёд, «чтобы с боем взять Приморье – Белой Армии оплот»!  Оживились и осмелели красные партизаны в окрестных лесах.

Стояла осень. На удивление красив был медно-золотой октябрь на сопках. Но страшно бурлив – океан.

Шумело и людское море. Некому было любоваться осенними красотами. Люди воевали, насмерть бились друг с другом.

Катерина заперла двери на все засовы, дети притаились в страхе и ожидании.

Мать говорила им, что Красная Армия вышла к городу, что выгонит, наконец, япошек, которые – многие тысячи – стояли в городе и окрестностях. Маленькие росточком японцы были раскосые и злые. И смотрели так нехорошо. Тонечка их боялась.

24 октября по слободе пошли разговоры о выводе японских войск с Южного Приморья.

Наступило 25 октября. Катерина уже давно не выходила из дома – берегла девочек. Держала дверь на засовах. А тут прибежала соседка, стала кричать:

– Уходят, все уходят! Япошки уходят и офицеры тоже! И казаки наши! Боже-божечки, все уходят! Все! Там давка такая, лезут на корабли! Говорят, последние корабли-то! Больше не будет! Ой, что деется-то! Как жить-то без мужиков?

Как низкое чёрное небо над океаном, висят и крутятся страхи и беды над головами жителей слободки.

И над Тонечкиным домом тоже.

Тогда на Дальнем Востоке женщин было немного. Но те немногие были удивительно красивы.

И маленькая Тонечка тоже была прелестна, чем накликала на себя престранные события.

Семья белого генерала, одного из временных хозяев города, холила и лелеяла обожаемого младшего сына – молодого офицера. И угораздило же его, генеральского сына, увидеть на улице и очароваться, заболеть просто…

Ну, кем бы вы думали?

Маленькой девочкой, Тонечкой.

Вот ужас-то!

Уж как генеральша через сваху уговаривала Катерину отдать им в семью на воспитание восьмилетнюю Тонечку, божась, что дорастёт та в генеральской семье до брачного возраста и только тогда они позволят сыну жениться на ней...

Катерина стояла непоколебимо.

Богопротивное, мол, дело, оставьте нас.

Да тут и Степан вернулся из поездки. Защитил. Но скоро вновь уехал с поездом.

И вот этот октябрьский день, 25 число!

Время поджимало, Белая Гвардия срочно эвакуировалась в Шанхай... Прямо перед погрузкой на корабль, да не по пути к причалу, молодой влюблённый уговорил отца завернуть на бричке к запертому и неприступному дому Терченок. Странно, но отец согласился на это безумное, безнадёжно-отчаянное предприятие. Срывающимся голосом юноша у ворот кричал, умолял маленькую девочку Тонечку бежать с ним! Златые горы сулил!

Бревенчатый дом слепо глядел на юношу бельмами затворённых ставен.

Тонечка дрожала в тёмной горнице, спрятавшись за юбку матери.

Катерина сурово молчала, выжидала.

Генерал велел не задерживаться.

Бричка улетела.

Катерина с усилием перевела дух. И уронила на пол ухват, что стискивала в руке, на всякий случай.

Позже Тонечка учила на курсах, что «в четыре часа дня 25 октября 1922 года части Народно-революционной армии Дальневосточной республики вступили во Владивосток». И по всей большой России закончилась Гражданская война. А ещё через три недели Дальний Восток стал составной частью Советской республики.

Да только тут и окончилась славная история заселения Приморья казачеством: большинство казаков воевали на стороне белых и были вынуждены эмигрировать в Китай, Австралию, США, куда глаза глядят и корабли везут.
История перевернула жёсткую, несгибаемую страницу свою…

3. Тонечка встречает Гришу. «Что есть?»

Вот и наступил 1930 год на советском Дальнем Востоке. Старое прошло. Кануло.

Жизнь потекла совсем по-новому.

Но для Терченковской слободы во многом пока ещё по-старому. Трудно ломаются людские обычаи и представления. Память предков живуча. Декретами не переломишь.

С последних событий минуло ещё восемь лет, в свои шестнадцать Тонечка расцвела обаянием. Всё, ну всё было при ней: кротость, нежная, лукавая улыбка, тёмная коса в руку толщиной – материнское наследство, беловская порода. Вообще, все сёстры Тонечки отличались… нет, вовсе не классической правильностью черт! Очаровывали они игривой живостью и миловидностью. Незлобивостью и надёжностью веяло от них.

Вот и старшая, Марья, уже невеста. Переживал Степан, что не могут они старшей дочери дать достойное приданое.

Не с чего давать.

А скоро свадьба! Жених служит на железной дороге в большом городе Никольске-Уссурийском. Скоро уедет Марья к своему Ивану за тридевять земель, аж за 150 километров от Владивостока, от родных! И будут они там вить своё гнездо, Иван да Марья. Катерина успокаивала мужа, подтрунивала над его «муками совести»:

– Да у неё такое богатое приданое, любой позавидует! Сам считай! Городская дума, газовый завод, две молочных фермы, свой водопровод!

Степан прекращал хмуриться, улыбался солёной шутке жены. А та, подбоченясь, приплясывает перед ним:

– Ох-ох, не дай Бог с казаками знаться! По колено борода – лезет целоваться!

Смеётся, чертовка, ну как тут и не полезть… целоваться?

А улыбчиво-лукавая Тонечка? Уже заглядываются и на неё. Круглолицая и кареглазая, с крохотными ручками и ножками, с врождённым изяществом движений и тактичностью речей. Но при всей кажущейся мягкости, мечтательности и покладистости своей натуры оставалась она казачкой, а значит, проглядывал в ней огонь сильного характера и упрямства. Да и замуж-то Тоня пока не стремилась.
Грамотная и довольно развитая девушка, она хотела учиться. Но, увы, Катерина отпустила Тонечку только на курсы подготовки воспитательниц детских садов.

Да, с новой властью стали организовываться детские сады, увеличивалось количество амбулаторий, школ.

Катерина, казачка твёрдых правил и старых понятий о жизни, не представляла себе дочерей служащими! Дочери должны быть жёнами, матерями, хозяйками в своём дому, а не бегать с портфельчиками на «службу». Служить должны мужчины! Не просто так называют их, мужчин: муж и чин! Оба старших сына Катерины радовали мать, поднимались при новой власти. В люди выходили.

Но, как бы то ни было, под влиянием мужа Степана Катерина согласилась на эти курсы для Тонечки. Всё равно судьба дочери была уже матерью расписана и устроена. Катерина сговорилась со своей подругой и ровней. У той был сын, старше Тонечки лет на семь. По казацким меркам – очень правильно. А Прохор – жених богатый.

Он давно вздыхал по Тонечке. А кто не залюбовался бы юной чаровницей с таким ясным, добрым личиком? От Тонечки просто веяло уютом и весельем, рядом с ней расцветали цветы, солнце выходило из-за тучек. Да и не болтлива она была. От Катерины достались ей степенность и умение твёрдо и весомо сказать как отрезать. Но пылал во всех женщинах Беловых такой мощный женский огонь, что мужчины против воли оборачивались вослед, затаив дыханье.

Ох, хороша была Тонечка!

Катерина уговорилась с Симой, своей двоюродной сестрой, имевшей маленький домик во Владивостоке. В будние дни Тонечка, когда ходила на курсы, гостевала и столовалась у тётки, а на выходные уезжала домой, на Угольную.
Чай, не ближний свет-то!

Тётка любила племянницу за уживчивый характер, за стремление всё уладить, всем помочь, да и любая работа горела в Тонечкиных руках. Сдружилась Тоня и с Галей, старшей дочерью тётки Серафимы.

Теперь Тонечка ходила на курсы. Она уже взрослая! И впервые в жизни получила относительную свободу. Гуляли они с Галей и ухажёром Прохором по Владивостоку, даже раз в музей сходили. Чудно там показалось девушке, но интересно. Тётка отпускала их с Прошей в кино, только чтобы к ужину были дома! С этим у тётки строго. Но ничего, Тонечка привыкла быть под рукой суровой матери и не причиняла тётке хлопот.

А Проша, сговорённый жених, пока что учился – оканчивал школу молодых командиров, готовящую кадры для пограничных застав.

Называлось это учебное заведение – Владивостокская высшая пехотная школа. Была она передислоцирована в марте 1922 года из города Омска во Владивосток, когда 24-ю пехотную Омскую школу командного состава реорганизовали в командные курсы. К тридцатым годам школа уже носила имя Калинина. Готовили во Владивостоке не только строевых военных, обучали там и военных разведчиков, имелось при школе и секретное отделение для иностранных курсантов: корейцев, китайцев, японцев. Забегая вперёд, надо заметить: много пользы принесло это советской России.

Однако главное – в высшей пехотной школе из детей казаков, рабочих и крестьян ковали квалифицированные армейские кадры, офицеров РККА, специалистов широкого профиля. В том числе и пограничников. И учились в этой школе молодых командиров талантливые юноши, придирчиво отобранные по всей стране. По комсомольским путёвкам, партийным распоряжением присылали их отовсюду, со всех концов огромной советской страны.

К концу своего обучения Прохор сдружился с Григорием, сыном брянского крестьянина, из семьи бывших крепостных.

Григорий Мусенков оказался заметной фигурой на курсе. Мало того, что играет на гармони (сам выучился на слух), он и молодец хоть куда: высокий, голубоглазый и русоволосый богатырь с широченными плечами. А ещё в Григории ощущается сила несгибаемая, авторитарность и разумность, заставляющие других признавать в нём «старшего». Теперь сказали бы, что чувствовалась в нём яркая «харизма». Но тогда такое словечко не в ходу было.

В 1930 году приняли его в ряды ВКП(б). Было тогда Григорию 23 года. А появился он на белый свет в знаменательный день –  22 апреля – день рождения вождя всего мирового пролетариата Владимира Ленина. Так-то. Но Григорий считал нескромным упоминать в такой день о себе. Вот и не справлял свой день рождения.

Учился Григорий легко и блестяще, чем заслужил уважение даже самого начальника этих курсов Петра Михайловича – бывшего офицера царской армии,   подпоручика, в 1918 году принявшего сторону красных. До назначения во Владивосток Пётр Михайлович был командиром 50-й стрелковой бригады. В числе очень и очень немногих он дважды награждался орденом Красного Знамени за подвиги на фронтах Гражданской войны. Удивительно было Петру Михайловичу наблюдать в парне из глухой брянской деревушки выдающиеся аналитические способности военного, умение трезво и разумно оценить учебную боевую обстановку.

Страсть же к чтению в Григории его просто поражала. Читал курсант мемуары, читал ту специальную техническую и военную литературу, которую начальник курсов рекомендовал или из собственной библиотеки приносил талантливому юноше. С упоением проглатывал Гриша и исторические книги. Или про путешествия, природу. Не жаловал он только приключения или, не дай Бог, «про сыщиков».

– Чепуховина это и ерунда! Только время терять.

– Да брось, Гришка, интересно же! – пытался спорить Прохор, не на шутку увлекавшийся чтивом «про сыщиков».

– Ты математику пересдай! – одёргивал друга Григорий.

Желая впечатлить и хоть в чём-то взять над другом верх, Прохор стал хвастать – ни более ни менее – своей невестой!

Тонечкой!

Да и переусердствовал.

Решил познакомить Гришу с Тонечкой. Козырнуть ею, так сказать, чтобы окончательно сразить друга своим будущим счастьем.

Да.

Ну что тут скажешь? Глупо, конечно. Молодо-зелено...

Вот и познакомил на свою беду.

Дело-то было в том, что матери объявили сговор по казацким обычаям – не выясняя желания невесты. Главным было – желание жениха. А Тонечка, при всей её беззлобности и бесконфликтности, тоже была казачка с горячей кровью. Увы, Прохора она не любила. Ни в кого она пока не была влюблена. Пташкой небесной парила Тонечка, радовалась жизни, как одна только ранняя юность и умеет.

И вдруг грянул гром небесный!

Сошлись звёзды в зените – Тонечка увидела Григория.

А Григорий... в таком случае говорят – разума лишился.

Матери предполагают, но любовь, когда имеет задумки, командует и самой судьбой. Вот так, по её велению брянский паренёк каким-то чудом оказался вдруг на краю света, во Владивостоке. И встретил юную казачку.

Тонечка и Гриша бегали тайком в кино, разговаривали обо всём на свете и скоро поняли, что это – судьба. Одна на двоих. У Гриши не было ни кола ни двора. Не был он завидным и богатым женихом. Не то что Прохор.

И когда Григорий отправился к Катерине просить руки Тонечки, его попросту выгнали взашей.

Даже и слушать не стали.

Степан был в рейсе. Обратиться было не к кому.

Тут судьба в лице Петра Михайловича предложила смелый «кавалерийский наскок».

Раз власть – советская, то и законы –   советские.

По его плану, Гриша и Тонечка идут расписываться, а потом молодожёны падут в ноги родителям. Тогда уж мать будет просто обязана принять случившееся и не перечить. На манер Александра Македонского предложил начальник курсов просто разрубить этот «гордиев узел» проблем!

Решено.

Сделано.

Лётом летела Тонечка к условленному месту, чтобы потом степенным шагом под руку с Гришей войти в помещение загса и поставить свои подписи под свидетельством о браке.

Расписались.

И под испытующим взглядом старой, седой регистраторши робко поцеловались. В первый раз в их жизни.

Зарделась Тонечка, бархатными звёздами вспыхнули карие глаза. Издревле от предков передавшимся ей женственным и лукавым взглядом из-под ресниц оглушила она Гришу, камнем застывшего перед ней.

Под руку вышли на улицу.

– Куда теперь, Гришенька?

– Нас в гости позвали, Тосенька. Пойдёшь?

– С тобой? Босая на край света побегу!

– Люблю тебя… До смерти люблю!

– И я, Гришенька… Желанный  мой…

4. Злой Рок и Любовь

Осторожнее, Тонечка! Берегись, чтобы не услыхал твои слова ревнивый и злой Рок.

Рок, ревнивый к чужому счастью, к чужой радости.

Рок, злой к чужой жизни.

Остерегайся, чтобы не вспыхнули гневом глазища его – безжалостные и бездонные глубины, в которых мечутся отблески пламени от взрывов и зарева пожарищ, в которых плачут, бьются вдовицы, в которых царит смерть…

Берегись, Тонечка, чтобы не наслал он на вас беды неисчислимые, чтобы не погубил и любовь вашу, да и самоё жизнь!

Кто же может противостоять злому Року?

Мечта и убеждённость – вот то, что так часто создаёт иную реальность, преобразует её.

Надо опереться на твёрдость духа и цельность натуры, чтобы противостоять Року, чтобы вытребовать от судьбы своё счастье.

Тем более если сама Любовь сулит тебе это счастье. Она зрит в будущее и часто небольшими бедами отводит от своих любимцев настоящие трагедии... откупает их, хранимых ею, у Рока – грозного и неумолимого, но склонного к азарту.

Высмотрев новую жертву, хищно навис Рок над молодыми…

Но тут же рядом с ним возникло сияние, запела свирель…

– А!  Это ты? Твои избранники? Что предложишь мне за их жизнь?

Любовь на секунду задумалась…

– Я ставлю верность их друг другу во всех испытаниях, а ты – жизнь для них, пусть бедную, пусть тяжёлую, но долгую жизнь! Идёт?

– Идёт! Крути орбиту Земли!

Тёмные энергии теснят со всех сторон границы маленькой Солнечной системы. Свиваются и распрямляются невидимые глазу энергетические спирали, пытаясь пробиться внутрь светлой крепости.

Захватить её. Превратить в пустыню.

Но солнечный ветер стойко удерживает их натиск. В волнах света летят-кружатся планеты.

И каждая поёт на свой лад.

Виолончелью среди инструментального ансамбля Солнечной системы выделяется голос Земли. Глубок он и женственен. По-девичьи красив и по-матерински ласков.

Могучая призрачная рука выхватила прядь чёрных вихрей и, смешав с лучами солнца, скатала всё в туго сжатый сгусток. И, скатав, запустила его прямо к голубому сиянию планеты. Шарик пробежал несколько раз по орбите, как по желобку рулетки… И упал в свою лузу! Взорвался, выпустив на волю случайности и события, беды и испытания, тяжкий труд и лишения, искушения и чёрный туман отчаяния…

– Что же, смотри. Я сделал ход.

– Так много зла? Ты воистину неумолим…

И вот, на подмостках земной жизни начинается следующий акт.