автордың кітабын онлайн тегін оқу Откровение от Тициана (театр плюс вернисаж)
Откровение от Тициана
( Театр плюс вернисаж )
Тамара Алехина
«Театр плюс вернисаж» — серия пьес для детей и юношества.
Уникальность серии — в синергии двух видов искусства: изобразительного и театрального.
Погружаясь в театральное действо, зритель знакомится с жизнью и творчеством известных мастеров.
Пьесы серии различны по жанру: миф, притча, лирическая драма, сказка, комедия-фэнтези и др.
«Откровение от Тициана» — одноактная историческая драма.
В последние годы жизни Тициан занялся исправлением своих полотен, меняя замысел и усложняя цвет. Зачем он делал это? Почему его ученики пытались уничтожить новые картины?
Пьеса приоткрывает завесу над тайной великого мастера Позднего Возрождения.
Тамара Алехина
Откровение от Тициана
Одноактная историческая драма
Действующие лица
Тициан.
Пьетро — внук Тициана.
Мастерская Тициана.
Тициан работает над картиной «Коронование терновым венцом». Работает так, словно идет в бой. За дверью слышится шум и крики. Вбегает Пьетро.
Пьетро. Дед!
Тициан. Что случилось, Пьетро?
Тициан продолжает работать.
Пьетро. Они уничтожают твои картины!
Тициан. Кто?
Пьетро. Я подслушал разговор подмастерьев: Якопо хвалился перед Марко, что подмешивает в краски древесное масло, а когда ты уходишь, легко смывает все исправления. Я хотел поколотить его!
Тициан. За что?
Пьетро. За то, что он называет тебя сумасшедшим, выжившим из ума стариком.
Тициан. Так считают многие. Да ты и сам, должно быть, так думаешь?
Пьетро. Нет. Но я тоже не понимаю: в прежнем варианте этой картины (указывает на полотно) лицо Спасителя выражало страдание, на месте светильников был бюст императора.
Тициан. Верно.
Пьетро. Но разве не испытывает он физической боли?
Тициан. Нет.
Пьетро. Ты изменил замысел — меняешь композицию, это я могу понять. Но зачем так усложняешь цвет, втирая один тон в другой?
Тициан. Ты, действительно, хочешь знать?
Пьетро. Да!
Тициан кладет кисти на стол, вытирает руки, усаживается в кресло и предлагает внуку тоже присесть.
Тициан. Тогда слушай и, возможно, тебе не придется испытать того разочарования, которое настигло меня в старости.
Пьетро. Его светлость — граф Тициан — разочарован?! Да ведь ты знаменит, сказочно богат! Сотни твоих картин и росписей украшают дворцы правителей не только в Венеции, но и по всей Европе! И ты не чувствуешь себя счастливым?
Тициан. Только в этой мастерской!
Пьетро. Но, послушай, дед, ведь эти полотна никто не хочет покупать, ценятся лишь старые.
Тициан. Им понадобится время.
Пьетро. Время, для чего?
Тициан. Для того чтобы понять, как иллюзия реальности превращается в новую реальность; а живописец — из ремесленника в творца!
Пьетро. Тебе для этого понадобилось почти сто лет?
Тициан. Были гениальные художники, которые сумели понять это в молодом возрасте.
Пьетро. Ты говоришь о своем друге Джорджоне?
Тициан. Джорджоне был мне не только другом, но и наставником.
Пьетро. Он был немногим старше тебя.
Тициан. Однако манера его сформировалась рано: в юности обучался он у одного византийского мастера. И даже успел прославиться у себя на родине, в Кастельфранко, как иконописец. Но однажды довелось ему увидеть портрет, написанный флорентийским художником — Леонардо да Винчи, и тогда он понял, что для создания жизнеподобных картин необходимо овладеть новой, итальянской, манерой.
Узнав, что Леонардо посетил Венецию, Джорджоне поспешил приехать сюда и поступил к нему в ученики. Несколько месяцев провел он в мастерской мессера да Винчи, где изучал рисунок, законы перспективы, стремясь постичь тайну сфумато.
Пьетро. Дымки, которая сглаживает очертания фигур и предметов.
Тициан. Соединяя их в гармоничное целое.
Пьетро. Значит, Джорджоне отказался от византийской манеры и стал писать в новой, флорентийской?
Тициан. Нет, он поступил в мастерскую Беллини, чтобы продолжить обучение.
Пьетро. Там вы и встретились?
Тициан. И сразу подружились.
Пьетро. Ты ведь тоже мальчишкой приехал в Венецию из северного Пьеве ди Кадоре.
Тициан. Мы оба были провинциалами, но в отличие от Джорджоне, я ничего не знал ни о новой итальянской манере, ни о древней византийской.
Пьетро. Начинал с чистого листа?
Тициан. Да, но я был прилежным учеником и, обладая умом пытливым, интересовался всем, что касалось живописи, прислушивался к разговорам мастеров и подмастерьев, не боялся задавать вопросы.
Заметив мой интерес и оценив усердие, Джорджоне стал охотно делиться со мной своими познаниями. Он объяснил мне, чем флорентийская манера письма, которой он обучался у Леонардо, отличается от венецианской.
«Во Флоренции большое значение придают рисунку, — пояснял Джорджоне. — Рисунок там считается отцом трех искусств: живописи, скульптуры и архитектуры. А мастер Беллини убежден, что в живописи главенствует цвет!»
Пьетро. И какую же он выбрал?
Тициан. Джорджо вскоре понял, что венецианская манера нравится ему больше флорентийской. Одним из первых отказался он от предварительного рисунка.
Пьетро. Значит, он зря потратил время на изучение того, что ему вовсе не пригодилось! Так?
Тициан. Нет, не так! Для целеустремленного человека все знания, полученные им, пребывают в мире. Джорджо впитал в себя все самое ценное из византийской, флорентийской и венецианской школ живописи. От первой сохранил он певучие очертания фигур, благообразные лица, духовную чистоту. Леонардо научил его воспринимать окружающий мир в единстве всего сущего. А следуя правилам венецианской школы, стал он лепить форму цветом.
Пьетро. Я понял: Джорджоне создал собственный стиль!
Тициан. Уникальную манеру письма! И как только это произошло, все, кто работал с ним, стали называть его уважительно — Джорджоне!
Пьетро. Большой Джорджо!
Тициан. Заказы посыпались как из рога изобилия! Появились поклонники и знатные покровители. Джорджоне открыл собственную мастерскую и пригласил меня в помощники. Я старательно копировал его работы, следовал за ним повсюду. И был счастлив.
Пьетро. Будучи чужой тенью?
Тициан. Совсем неплохо в начале пути быть тенью прославленного мастера.
По совету Леонардо, Джорджоне много работал на природе, пейзажи в окрестностях Венеции, тишина, сельские мотивы — все это вдохновляло его. На открытом воздухе создавал он множество эскизов, которые потом использовал в мастерской. Так написал он Венеру; двух музыкантов, в образе одного из них изобразил самого себя.
Пьетро. Ты говоришь о картине, которая висит в твоей комнате?
Тициан. Это точная копия.
Пьетро. В ней есть что-то необъяснимое: довольно странно, что молодые люди, словно не замечают прекрасных дев?
Тициан. Потому что они присутствуют там незримо. Это не реальная сцена из жизни, это аллегория вдохновения.
Пьетро. Копии помогали тебе освоить манеру Джорджоне?
Тициан. Ты и сам знаешь, что это лучший способ обучения. От природы наделен я был даром подражать и делал это так искусно, что никто не мог определить, где подлинник, а где — двойник.
Пьетро. Могу предположить, что самому Джорджоне это могло не понравиться.
Тициан. Поначалу это его забавляло, но позже привело к полному разрыву. К тому же меня угораздило влюбиться в его натурщицу — Виоланту.
Пьетро. С которой он писал Венеру?
Тициан. Да. Потом появился еще более серьезный повод.
Пьетро. Догадываюсь, о чем пойдет речь, о фресках немецкого торгового дома?
Тициан. Верно. Это был очень выгодный заказ, немецкие купцы пообещали щедрое вознаграждение. Джорджоне расписывал восточный фасад, а мне доверил — западный. Когда работы была завершены и сняли леса, весть о необычайно красивых фресках распространилась по всей Италии, полюбоваться ими приходили не только венецианцы, но и все, кто приезжал в город. И никто, даже сам Беллини, не усомнился в том, что все работы были выполнены одним лишь мастером — Джорджоне.
Пьетро. Ты был польщен?
Тициан. Тридцатилетний Тициан был необычайно горд: его аллегория Правосудия была признана шедевром, наравне с работами большого Джорджа. Но самому мастеру это пришлось не по нраву.
Пьетро. Еще бы, ведь ты становился его конкурентом.
Тициан. Джорджоне виду не показал. Но встречаться мы стали все реже, а вскоре я узнал, что он умер во время эпидемии чумы, постигшей Венецию.
Пьетро. А Виоланта? Почему ты не женился на ней.
Тициан. Она была слишком молода и своевольна, к тому же предпочла мне человека знатного и богатого.
Пьетро. Это огорчило тебя?
Тициан. Горевал я недолго: рядом со мной была любящая и преданная женщина. Она родила мне двух сыновей — и мы сочетались законным браком. Долгие годы Чечилия была моим ангелом-хранителем. Правда, понял я это лишь тогда, когда она умерла, родив мне красавицу дочь.
Пьетро. Мою маму — Лавинию.
Тициан. В тот день я поклялся, что мои дети никогда и ни в чем не будут нуждаться, станут знатными и богатыми людьми.
Пьетро. И ты сдержал свою клятву.
Тициан. Один бог знает, чего мне это стоило. Я вызвал из Певе де Кадоре сестру, которая взяла на себя заботы по дому. А сам с головой окунулся в работу.
Пьетро. У тебя уже были заказчики?
Тициан. Совсем мало. Чтобы они появились, необходимо было выработать собственный, уникальный стиль.
Пьетро. И с чего ты начал?
Тициан. С выбора мотивов, близких мне по духу. Это было нетрудно: больше всего на свете любил я Венецию, особенно во время карнавалов! Когда все балконы, окна дворцов, фасады зданий увешаны парчой, бархатом, алым шелком, коврами всех народов Востока и Запада! Все это, в сочетании с нарядной толпой, цветными отражениями на воде, создавало волшебный праздник. Его-то и хотелось воплотить на полотне.
Но для этого нужны были новые приемы. Постепенно стал я уходить от влияния Джорджоне, сохранив лишь манеру обходиться без предварительного рисунка. Цвет и свет стали моими божествами!
Пьетро. Скажи, дед, почему так важно, что первично в живописи: рисунок или цвет?
Тициан. О, дорогой мой Пьетро, это очень важно! Мощное движение красочных масс дает живописцу ни с чем не сравнимое чувство свободы! Рисунок на холсте ограничивает, сковывает рамками линий.
Пьетро. Да, это мне понятно.
Тициан. Первой картиной в новом духе стала картина, написанная к свадьбе одного из дожей.
Пьетро. Та, на которой невеста и богиня Венера, с маленьким Амуром?
Тициан. Да, это аллегория брака: в ней много знаков и символов: холмы и равнины, плодовитые кролики; на стене саркофага античный рельеф, указывающий на древность рода.
Пьетро. Дожу понравилась твоя манера?
Тициан. Сверх всякой меры! Обо мне заговорили! С чьей-то легкой руки стали называть «певцом чувственной красоты». Что убедило меня в правильности избранного пути.
Пауза.
Пьетро. И что ты сделал потом?
Тициан. Открыл собственную мастерскую. И обратился к сюжетам из античных мифов, прославляющим любовь и радости земной жизни. Так появились «Флора», потом «Даная», принимающая в свое лоно Зевса, который проник к ней в виде золотого дождя, потом «Венера перед зеркалом».
Пьетро. И заказов становилось все больше?
Тициан. Так много, что мастерская работала круглосуточно. Ученики и подмастерья писали по готовым эскизам, используя заготовки, к некоторым картинам я едва прикасался, расставляя лишь красочные акценты.
Пьетро. Ты разбогател, построил роскошный дом! Все, о чем ты мечтал, получил примерно к сорока годам.
Тициан. Нет. Чтобы продолжать в том же духе, мне нужна была стабильность и гарантии сохранности моих сбережений.
Пьетро. Но кто или что могло их предоставить?
Тициан. Звание официального художника республики: пожизненный доход (триста дукатов в год), со скромной обязанностью — писать портрет каждого нового дожа!
Пьетро. И что нужно было сделать для этого?
Тициан. Нужно было устранить прежнего сенсария — Беллини.
Пьетро. Твоего учителя?
Тициан. В Венеции было много прославленных мастеров, конкуренция всегда была очень жесткой, и я, подобно собратьям по живописному цеху, готов был на все. И получил желаемое!
Пьетро. Ты так откровенно говоришь об этом.
Тициан. Можешь считать это моей исповедью, Пьетро. Но в те времена я был уверен в том, что поступаю правильно: Беллини был слишком стар; а мои «тицианы», прославляющие радость жизни, наводнили Венецию!
Пьетро. Заказы королей и понтифика ты получил благодаря должности сенсария?
Тициан. Отчасти. Но было еще одно важное обстоятельство, о котором я должен тебе рассказать. Именно в то время, о котором я веду речь, в Венецию приехал известный писатель — Пьетро Аретино. Он был образованнейшим человеком, владел несколькими языками, в подлинниках читал древних. Бойкое перо этого тосканца могло либо вознести человека до небес, либо низвергнуть в бездну позора.
Пьетро. Он писал на заказ?
Тициан. Аретино не был щепетилен в выборе тем: он служил у Карла Пятого; писал и для Папы, и для врагов папы. Ему многое прощали. «Жизнь дана нам для радости и наслаждений!» — таково было жизненное кредо гедониста Аретино.
В Венеции жил он на широкую ногу, устраивая пышные приемы. Его портреты украшали фронтоны дворцов, голова изображалась на тарелках и на рамах зеркал. Даже канал, омывавший часть его дома, стал называться Аретиновским.
Тициан. И где же ты с ним познакомился?
Тициан. Во дворце дожей. Увидев мою работы, он тут же прочел сонет во славу «тицианов». Что привело меня в неописуемый восторг, так как Аретино в точности определил особенности моего стиля.
Пьетро. Он стал твоим гением, как Джорджоне?
Тициан. Джорджоне был моим добрым гением, а дерзкий, не боящийся ни Бога, ни черта, Аретино — злым. Сочиняя стихи и новеллы в мою честь, поддерживая со мной переписку, Аретино следил за всем, что я писал в то время, и сладкой лестью поддерживал меня.
Пьетро. У тебя сохранились его письма?
Тициан. Храню их как величайшую ценность.
Тициан берет со стола сундучок, открывает и достает одно из писем.
Вот одно из последних, прочти его вслух.
Пьетро (читает). «Господин мой милый кум! Живу я свободно, в удовольствиях, и потому могу считать себя счастливым! Однако сегодня обедал я один, вопреки своим привычкам, вернее в компании этой отвратительной лихорадки, которая отбивает у меня вкус ко всем кушаньям, а потому встал я из-за стола сытый тоской и отчаяньем, не прикоснувшись почти ни к чему! Не зная, куда деть себя от скуки, выглянул я в окно, выходящее на Большой канал, и тут произошло чудо!
Ибо мне показалось, что кто-то только что отдернул занавес, и взору моему открылась восхитительная картина: я увидел небо и облака, дворцы, отраженные в воде канала! Дивился я разнообразию оттенков, которые вода являла взору: зеленовато-синие, синевато-зеленые, золоченные солнечными лучами, поистине смешанные капризной природой, этой учительницей учителей!»
Тициан (читает строки из письма наизусть). «Эта живопись на воде притягивала, словно магнитом, с трудом оторвавшись от нее, перевел я взгляд на фасады дворцов и обомлел, ибо потерял ощущение реальности: выстроенные из крепкого камня, в лучах солнца теряли они свою материальность: окутанные влажной воздушной средой, словно таяли в лучах солнца! И я воскликнул: „Тициан! Где Вы сейчас? Только Вы сможете запечатлеть это чудо, явленное мне, человеку, который в тягость самому себе и не умеет дать применение своему уму и мыслям! Где Вы, Тициан?!“»
Пьетро. Ты помнишь их наизусть?
Тициан. Эти строки воодушевляли меня всегда! Но лишь сейчас я в полной мере смог осуществить то, о чем написал мой друг Пьетро Аретино двадцать лет назад. Многим, очень многим обязан я этому человеку. Благодаря ему я получил заказы от самых могущественных людей Европы: от Папы Римского и короля Карла Пятого.
Пьетро. Тебя пригласил сам понтифик?
Тициан. Не без робости принял я это приглашение. Ведь в Риме работали такие прославленные мастера, как Рафаэль, Леонардо, Микеланджело! И, в некотором смысле, мне предстояло состязаться с ними.
Пьетро. Непростая задачка!
Тициан. К тому же, понтифик пожелал, чтобы портрет был написан в духе Рафаэля Санти.
Для меня это был вызов, и я его принял: использовал все градации красного цвета, но композицию сделал более живой, динамичной. Красный, переходя через одежду Алесандро, скатерть на столе и папскую накидку, все время меняется: от глубоких темных, до открыто ярких. Изменение красного цвета усиливает напряжение, и на плечах папы разливается до кроваво-красных тонов.
Пьетро. У Рафаэля изображен папа, два кардинала, стол, покрытый красной скатертью, — все фигуры и предметы на картине существуют раздельно. А в портрете, написанном тобой, все объединяет этот меняющийся красный!
Тициан. Бал правит цветовое пятно, поэтому и эмоциональное воздействие картины сильнее!
Пьетро. Кажется, твой портрет стал пророческим?
Тициан. Разумеется, я многое знал о нравах Ватикана. Однако не мог предвидеть того, что Алесандро и Оттавио станут участниками заговора против папы.
Со мной щедро расплатились, предложили должность в Ватикане для моего старшего сына Помпонио. Я был доволен, сверх всякой меры!
Пьетро. А как ты познакомился с королем?
Тициан. Аретино посоветовал Карлу Пятому заказать парадный портрет ко дню коронации у «великого Тициана».
Пьетро. Это Карл присвоил тебе графский титул, с правом наследования?
Тициан. Присвоил и сделал рыцарем «Золотой шпоры», и назначил пожизненную пенсию в 200 золотых дукатов ежегодно и все это, не считая крупных сумм, которые выплачивались мне за каждую картину.
Пьетро. Какая щедрость!
Тициан. Надо сказать, что в отличие от Павла Третьего, который держался высокомерно, Карл был всегда подчеркнуто любезен.
Во время сеансов мы дружески беседовали: его величество дивился образованности наших мастеров и тому, как в Италии уживаются идеи гуманистов и христианская вера.
Пьетро. А в голове его уже зрели коварные планы.
Тициан. Мы никогда не говорили о политике, только об изящных искусствах.
Пьетро. А это правда, что он поднял оброненную тобой кисть?
Тициан. Так и было. Поднял и подал мне собственноручно. А, услышав ропот в свите, спросил одного из приближенных:
— Скажите, граф, можете ли вы даровать бессмертие своему королю?
— Нет, Ваше величество, — испуганно ответил тот.
— А Тициан может! И делает это на ваших глазах!
Пьетро. Да ведь он льстил тебе так же, как Аретино.
Тициан. Я принимал это как должное, ибо был убежден, что упорным трудом достиг совершенства и стал неподражаем!
Пьетро. А сейчас ты уже так не думаешь?
Тициан. Я прожил долгую жизнь. И видел две эпохи: эпоху Ренессанса, когда поклонялись красоте и разуму, когда личная творческая свобода художника ничем не ограничивалась.
Но стал также свидетелем того, как свободная и цветущая Италия оказалась под пятой Карла Пятого, разгромившего Рим, Флоренцию, Сиену. И в то время, как Микеланджело сражался в осажденной Флоренции с его войсками, я писал портреты, прославляющие тирана.
Пьетро. Но мог ли ты поступить иначе?
Тициан. Тогда нет, а сейчас бы смог, потому что, достигнув признания, славы, богатства — всего того, о чем я так долго мечтал, чего добивался упорным трудом, я вдруг осознал, как мало все это значит для меня.
Я пережил Леонардо, Микеланджело. Рафаэля, видел расцвет новой эпохи, расцвет творческой свободы и стал невольным свидетелем ее угасания. Если раньше люди с радостью воспринимали все новое, то теперь боятся его. Время просвещенных правителей миновало.
А нынешние считают, что самое опасное для власти, которая держится на слепом подчинении, — свободно мыслящий человек! Будь то писатель, ваятель или художник!
Пьетро. Поэтому им не нравятся твои новые полотна?
Тициан. Меня вовсе не волнует, нужны ли кому-то мои новые картины. Потому что в них содержится то, что гораздо дороже почестей и богатства — Истина.
Пьетро. В чем же истина?
Тициан. Прежде всего, в том, что лавровый венок моей славы превратился в терновый венец мученичества. Но он не причиняет мне боли, как не причиняет боли Спаситителю.
Тициан встает с кресла, окунает пальцы в краску и расставляет красочные акценты — на полотне вспыхивает огонь светильников.
...
