Глава 2. По дороге

Когда есть направление, идти, оказывается, легче. Да и по ровной дороге ноги уже так не заплетались. Гул в голове не утихал, но болезненная пульсация исчезла.

Мимо проносились то, что эти двое назвали машинами. Он на них уже мог смотреть, не теряя равновесия.

Очень хотелось пить. В горле так пересохло, что даже хрипеть не получалось.

Вдалеке показались сооружения, созданные точно не природой, судя по угловатой неказистой форме.

Дорога разделялась надвое. Раньше вторая обочина была дополнительным ориентиром, теперь она терялась, и сознание залила холодная паника. Преодолевая страх, он перебежал на другую сторону и пошел по противоположной обочине, вглядываясь, куда же убегает разделившаяся дорога. И тут разбежавшиеся дороги врезались в еще одну. Это был парадокс, затмивший разум, от этого сильней затошнило. В висках появилась пульсация, больно бьющая по глазам. Перебежав новую дорогу, он пошел по ее обочине. Сооружения то приближались, то удалялись, водя хоровод вокруг него.

Проезжающие машины сигналили так, что на висках проступал пот, и хотелось броситься лицом в желтую траву и хоть так спрятаться от болезненных звуков. В итоге он разгадал секрет перекрестка. Он ходил по кольцу.

На заплетающихся ногах перебежал к внешней стороне кольца. Нужно идти к этим угольным сооружениям.

Пересек мост. Под ним текла вода, но прыгнуть с моста оказалось страшнее, чем идти дальше. Потом дорога разбежалась в разные стороны, его качнуло, и он решил держаться ближе к своей знакомой стороне дороги.

Строения с квадратными сторонами и покрытым железом треугольником наверху, огороженные невысокими деревянными колышками, по-видимому обозначающими границы. Похоже, это жилье людей. Ближайшее жилье меньше, чем-то, которое подальше, зато приятного белого цвета, за ним строение, сложенное из деревьев, вымазанных синим цветом. Потом наблюдать за изменением коробок стало неинтересно. Ноги продолжили путь.

Проходя мимо очередного нагромождения стен, он услышал всплеск с территории, огороженной забором. Это был такой ласковый и необычайно приятный звук, что ноги сами остановились. Посмотрев на звук, он увидел юную женщину в странной одежде, оголяющей ноги выше колен, и собранными в пучок на затылке волосами. Девушка несла по двору матово-серую емкость, из которой раздавался чарующий плеск. Вода. Он пошел навстречу воде, но путь преградило препятствие из деревянных реек, соединенных между собой. Осталось только протягивать руки в сторону волшебной жидкости.

Увидев его, девушка вздрогнула и отшатнулась, отчего вода немного расплескалась. Этот факт обжег ему сердце, ведь теперь ее нельзя будет выпить.

– Ты кто такой? Что хотел? – Голос ее звучал решительно и резко, но при этом был приятен.

Он хрипло выдохнул и показал пальцем на ведро с водой.

– Немой, что ли? Пить хочешь?

– Пить, – прошуршало по горлу и вырвалось из потрескавшихся губ слово на непривычном, но понятном языке.

– А, так ты не немой, а обычный алкаш, – слегка разочарованно протянула девушка.

Поставив ведро, она ушла в сторону дома. Вода снова расплескалась, отчего он непроизвольно глотнул воздуха. Слюны не было.

– Держи, – раздался голос где-то очень близко.

Голос вывел его из ступора. Девушка протянула ему белый железный ковш, полный воды. Он схватил его обеими руками, не веря своему счастью, и начал жадно пить. Вода прокатилась холодной льдиной по горлу. Казалось, что она не доходит до желудка, а испаряется прямо в горле.

– Еще? – с сомнением спросила девушка, глядя на гостя.

– Еще! – торжественно подтвердил он.

Девушка молча забрала ковш, продолжая с подозрением смотреть на стоявшего перед ней человека.

Второй ковш воды уже пьянил не так сильно, но также наполнял жизненной силой организм. Эту порцию он выпил уже только за два приема. Протянув пустую посуду девушке, он внимательнее осмотрел ее. А она хорошенькая! Розовые пухлые щеки, небольшие круглые глаза, аккуратный ротик. Но, главное, она такая добрая!

– Еще, – уже с просительной интонацией произнес он.

– Да ладно, не бывает такого, ты и так уже литра четыре выпил, – засомневалась девушка, но все же сходила за добавкой.

Пить уже не хотелось, но и ковш отпускать он не желал.

– Ты смотри мне тут территорию не меть, а то бате скажу, – предостерегла девушка и тут же крикнула: – Батя! Батяяя! Иди сюда!

– Сейчас, подожди, – раздалось со стороны сарая.

– А ты вообще к кому приехал? Вчера у Саньки его институтские друзья гуляли, но я бегала с Нинкой смотрела, тебя не видела. Или ты уже «хороший» спал где?

Девушка тараторила с такой скоростью, что он просто не успевал подумать над ее словами. Каждое слово в отдельности было понятно, а общий смысл фразы ускользал. Поэтому он предпочел не отвечать.

– Тебя как звать-то? – спросила девушка. – Меня – Света.

– Света, – произнес он.

– Нет, это меня Света зовут, а тебя как?

– Не знаю. – Это первое слово, которое вспомнилось.

– А кто знает? – недоуменно спросила девушка.

– Не знаю, – опять повторил он.

Ему не хотелось расстраивать Свету, но новые слова пока на ум не приходили.

– Что случилось, Светик? – спросил показавшийся из сарая плотный лохматый мужик невысокого роста. Причем лохматым он был везде. Седая голова, крупные усы, мохнатая грудь. Волосы даже пробивались из носа. Майка на мужчине была настолько мокрая от пота, что, если ее выжать, можно было бы полить целый огород. В руках у мужика была лопата. Казалось, что он – один из воинов древних племен, который вернулся из набега и не успел еще вытереть копье от крови врагов.

– Ты кто такой? – резко спросил мужик, увидев чужака.

– Батя, он воды три ковша выпил. Говорит, что не помнит, как его зовут. Поговори с ним, – объяснила Света.

– С бодуна? – настороженно поинтересовался мужик.

– Вроде перегара нет, – ответила девушка.

– Не наркоман? – испытующе глядя на него, спросил батя.

В ответ он качнул головой, отчего весь окружающий мир пошатнулся и попытался опрокинуться набок.

– Ты знаешь сказку о Кощее Бессмертном? Тот, чтоб силы восстановить, тоже воду пил. Сорок ведер за раз. Так что пей, не стесняйся. Вон калитка, заходи сюда давай, – с некоторым вызовом предложил мужик.

Опасности от него не исходило, и легче было воспользоваться приглашением, чем обдумывать его. Когда он вошел, большая серая собака с торчащими острыми треугольниками ушей заворчала, подозрительно покосившись в его сторону.

– Садись на лавку. Что, правда ничего не помнишь? – заботливо спросил хозяин, несмотря на его грозный вид, похоже, любопытство ему было не чуждо.

Он отрицательно покачал головой, наблюдая за тем, как Света вылила на грядки остатки воды из ведра и пошла к колодцу.

– А как зовут, помнишь? – продолжил расспрос хозяин.

Тот же ответ.

Хозяин взял стул, стоящий возле стены дома, поставил его напротив гостя, сел, уперев руки в колени, и продолжил допрос:

– А голова не болит? Перегара вроде нет. И внешность странная. Не городская – это уж точно. В деревне всякое бывает, особенно с длительного запоя. Дай голову посмотрю. Хм. Открытых кровоподтеков вроде нет. У нас в Афгане лейтенантика одного контузило, у него из ушей кровь шла, так тоже память потерял, в госпиталь забрали, потом не знаю, вспомнил или нет. Ты, может, на машине разбился? Где очнулся?

– В лесу, – вспомнил он слово, произнесенное гаишником.

– Что запомнил? – продолжил допрос мужик.

– Воду, – с удовольствием произнес это слово он.

Пальцы собеседника нервно забарабанили по коленям.

Это отвлекло внимание, и воспоминание о воде растворилось, не оставив и следа.

– Негусто… Знаешь, что? Светка, поесть человеку приготовь. Сейчас поешь, и я тебя в милицию отведу. Хотя тобой пока все равно никто заниматься не будет. В лучшем случае в камере подержат, пока праздники не кончатся. Умудрился же ты потеряться на Майские праздники… А документов у тебя нет? Глянь по карманам.

Проследив за жестом собеседника, он понял, что карманы – это складки на одежде. Значит, они созданы, чтоб там хранить предметы? Чтоб нащупать содержимое задних карманов, пришлось встать на ноги, от этого мир покачнулся, но не упал. В одном из карманов было нечто плотное и гладкое.

– Сто рублей. Негусто, – сделал лохматый выводы и продолжил монолог: – Так, ладно. Звать меня Василь Иваныч. – Пауза и изучающий пристальный взгляд его бледно-голубых глаз. – Не улыбнулся, не сказал Чапаев. Знаешь, кто такой Чапаев? Нет? На самом деле фамилия моя Василько, можешь Прапором называть, я привык. Профессия у меня такая. Была. Знаешь, война меня научила в людях разбираться, так что я тебе помогу. Завтра.

Прапор прошел к столу, расположенному на летней кухне, и, присев, подал ему знак сесть на скамейку напротив.

– В общем, хватит трепаться. – Василько показал широким жестом на две принесенные дочкой алюминиевые миски: одну с ухой, вторую с вареной картошкой. – Лопай давай.

Глава 3. Первое утро новой жизни

Проснулся он от назойливого жужжания и оттого, что чесался нос. Эти два явления оказались связаны между собой: крупное полосатое насекомое облюбовало себе место на его лице. Щелчок пальцев придал насекомому такое ускорение, что оно полетело к дальней стене уже без жужжания.

В желудке подсасывало. Вспомнилась вчерашняя вкусная уха.

В сарае царил полумрак, свет пробивался через плохо прибитые доски. Интересно, это сделано специально, чтоб отпала необходимость в окнах? Дверь оказалась закрыта, когда он толкнул дверь, с наружной стороны упали вилы, прислоненные к ней. Падая, они стукнули о ведро. Залаяла собака.

Через щели сарая виднелся Василь Иваныч, стоящий в синих трусах почти до колена посреди двора и кормящий кур. Услышав шум, прапорщик подошел к двери и снял цепь, накинутую на крюк.

– Вспомнил? – с солдатской прямотой спросил Прапор.

Увидев потряхивание головой, он слегка нахмурился.

В ответ на удивленный взгляд Василько сразу пояснил:

– Конечно, я тебя закрыл, а кто его знает, как ты себя поведешь, если сам себя не знаешь. Ну, это для твоей же безопасности.

Сказав это, хозяин повернулся и пошел в сторону летней кухни. Там на веревках висела постиранная одежда «гостя». Прапор вечером дал распоряжение Свете постирать грязные вещи «найденыша», как вчера назвал его Василь Иваныч, раздобревший после выпитого стакана самогонки. Подойдя к висящим джинсам, батя потрогал их и, пробурчав: «Почти высохли», повернулся к найденышу:

– Заходи, позавтракать ты и в такой одеже сможешь, зато не сглазит никто.

Сделав шаг из сеновала на улицу, он зажмурился. Утреннее солнце слепило глаза. На летней кухне хозяйничала Света, гремя посудой.

Обернувшись, Света не смогла сдержать смеха. Выглядел их внезапный гость действительно колоритно. Старые, короткие солдатские штаны с пузырями на коленях, клетчатая махровая рубаха с протертыми рукавами и выцветший синий пиджак, линялый и в каких-то пятнах. При этом вещи не казались грязными, только пахло от них сыростью. Чувствовалось, что из сундука их давненько никто не доставал.

– Сядь на лавку, Светка завтрак готовит. А я пойду дров наколю, – сказал Прапор. – Кстати, я позвонил в наше районное управление полиции, они пришлют дежурного тебя допросить.

Послушно сев на скамейку, он стал смотреть, как гордо расхаживают белые птицы, собирая зерна. Еще какая-то из этих птиц с восходом солнца надрывно кукарекала – наверное, вот та крупная и яркая. Судя по наглому виду, ей точно не будет стыдно мешать людям спать.

Мимо, по направлению от дома к летней кухне пробежала раскрасневшаяся Света с казаном в руках. Глянула приветливо, но настороженно.

Дышалось легко. Утренняя свежесть бодрила, а лучи солнца приятно щекотали кожу лица. Только подташнивало немного.

Вышедший из дома Прапор, в трико с красно-зелеными полосками и плотной рубахе поверх майки, взял топор, валявшийся возле поленницы с дровами. Наверное, он встал до восхода солнца, раз был так тепло одет. Ведь ночью, когда нет солнца, холодно и страшно.

Установив крупное бревно, Прапор с нескольких ударов разрубил его сначала пополам, а потом разрубил каждую половинку еще раз.

Было приятно смотреть, как у Василько это ловко получается. Скоро возникла мысль: «А смогу ли я так?» Подойдя ближе к дровоколу, он остановился у Прапора за спиной. Батя, услышав шаги, продолжил колоть дрова, но уже контролировал найденыша боковым зрением.

Найденыш продолжал пристально смотреть. Василий Иваныч не выдержал, повернулся к нему, рукой вытер пот со лба и резко спросил:

– Чего тебе?

– Можно я?

– Ты лучше дров на кухню отнеси, – пробурчал Прапор и отошел, давая возможность собрать наколотые дрова.

Послушно отнеся дрова на кухню, он вернулся и встал на то же место. Иваныч опять бросил на него взгляд, но уже с некоторым раздражением.

– Хочу попробовать! – Это уже звучало как требование. Почему-то ему казалось, что он раньше много раз занимался подобным.

– О, а ты с характером! Из тебя толк будет. Ну, бери колун, – разрешил Прапор и бросил топор на землю, а сам отошел в сторону сарая, исподтишка взглянув на стоящие возле дверей вилы.

Оно и понятно. Кто знает, как этот чудик себя с топором в руках поведет?

Топор оказался тяжелым. Взяв его правой рукой ближе к топорищу, он определил центр тяжести, поставил крупное полено на пень для колки и ударил. Полено разлетелось на куски, как и пень, служивший колодой. Определенно раньше он орудовал топором, только в его понимании он должен быть тяжелей и стрелять молниями.

В памяти проскользнуло знакомое слово, а перед глазами встала картина битвы, где он без устали махал топором. Хотя нет, не топором. Как, интересно, назывался этот большой и тяжелый предмет для нанесения ударов? В голове само собой всплыло слово «мьёльнир». Интересно, на каком это языке?

– Ешкин кот! – выругался Прапор. – Ты свою дурь мелкими порциями расходуй. Где я теперь такой хороший пень для колки возьму? Потом отвернулся и бросил: – Коли теперь хоть все дрова, раз охота.

А сам пошел в сторону летней кухни.

Колодой послужила половинка расколотого пня. Дрова кололись легко, только разлетались далеко. После получаса работы колотых дров на поленнице очень добавилось. Пот тек по всему телу и был какой-то едкий и терпкий, а топор стал тяжелей.

– Эй, как тебя там! Найденыш! Бросай все, пошли завтракать. – Приказ прапорщика Василько прозвучал через весь двор.

Послушно положив колун на поленницу, он пошел к летней кухне, вытирая рукавом пот со лба. Рубаха заметно пожелтела.

Направляясь к столу, он прошел мимо Светы. Она почему-то ойкнула и скривилась.

Даже брови Прапора немного поднялись от удивления.

– Да, силен ты, братец, вонять. Покрепче любой газовой атаки будешь. Светланка, полотенце принеси, а ты за мной шагом марш, – распорядился Прапор, часто моргая.

Противоречить бате даже мысли не появилось.

Подведя его к летнему душу с бочкой наверху, хозяин открыл дверь и показал на кран.

– Когда помоешься, штаны эти снова надень, а рубаху сейчас дам другую. Вещи твои еще не совсем высохли. Полотенце шас Светка принесет, – пробасил Прапор, с неприязнью оглядывая покрытую желто-зелеными пятнами рубашку.

Вода пробирала холодом, но после физической нагрузки от этого было только лучше. Желто-зеленый пот, правда, не особо хотел смываться в холодной воде. Когда он вышел, вытерся и оделся, в голове почему-то слегка звенело, да и тошнота тоже усилилась.

Прапор и Света сидели за столом и ели кашу. На столе стояла и его порция. Трехлитровая банка свежего коровьего молока венчала пиршество. Каша немного пахла дымом и оказалась приятна на вкус. Но в желудок еда все равно падала тяжелыми камнями, и от этого было очень больно.

– Никак на летнюю кухню газ не проведу, а баллоны возить мороки много. Так что наслаждайся едой, приготовленной на живом огне. Молока тоже вон попей, соседка корову держит, так мы берем, тоже живое, а то магазинное в пакетах даже не прокисает.

Василий Иваныч, глядя на то, как он ест, полез в карман рубахи, достал сто рублей и положил на стол, прихлопнув их рукой.

– Твою сотню рублей возвращаю. Светка одежу стирала, так я взял, чтоб не намокли, – вытирая усы, объяснил он.

– Спаси-бог. – Это слово, как и «мьёльнир», само по себе всплыло в голове.

– За свое «спасибо» не говорят, – отрезал Прапор. – Вчера хотел участковому нашему тебя показать, а он как назло к родителям в деревню уехал. В райотдел тебя вести придется.

Он не знал, что такое «райотдел», но это незнакомое слово не помешало его аппетиту.

Потом Прапор задумчиво посмотрел в кашу, которую ел гость.

– А вот как тебя называть? Ты так ничего и не вспомнил? – с надеждой, что его не разочаруют, поинтересовался хозяин дома.

Он только тряхнул головой, так и не отрывая взгляда от тарелки. Каша слоями ложилась в желудок, стало тяжело, и тошнота усилилась. Но есть необходимо, иначе хозяева подумают, что ему не понравилось. Борясь с тошнотой, он так прикусил ложку, что затрещали зубы.

– А давай наугад попробуем? Может, тебе какое имя вспомнится? Ваня? Леха? Саня? Рома? Петро? Миша? Слава? Дима? Игорь? Илья? Федя? Данила? Боря? Ничего не припоминаешь? – попытался прояснить память гостя он. – Света, какие еще имена есть?

– Валерий, Кирилл, Владимир, Антон, Олег, Егор, Иннокентий, Ефим, Матвей, Захар, Михаил, Федор… – помогла ему девушка.

– Миха я говорил, – с досадой сказал Прапор, – Федя тоже. Что-то и имена не вспоминаются… Найденышем могу называть, но как-то по-детски звучит.

Взгляд Прапора упал на сторублевку, лежащую на столе.

– О! – чему-то обрадовался Прапор. – Стольником буду тебя называть. Лучше, чем найденыш! Как тебе? Нормально? А потом, может, имя свое вспомнишь.

Его мало беспокоило, как его будут называть, поэтому, кивнув, перевел внимание на интересную бумажку с картинками. Она ему нравилась, негативных ассоциаций не вызывала. Да и, кроме нее, он себя больше ни с чем ассоциировать не мог. Кто он вообще? Что такое хорошо? А что плохо? То, что его Прапор кормит, – это хорошо. То, что в желудке от каши тяжело и тошнит, – это плохо. Может, лучше было не есть? На сколько еще не менее сложных вопросов ему предстоит ответить?

– Стольник, ты молоко хочешь? – спросил Прапор.

– Да, – ответил он. Этот вопрос был легким, и ответ на него легко нашелся.

– Красава! – одобрил его Прапор, наливая молока в алюминиевую кружку, похоже, ему нравилось, что придуманное имя прижилось и нареченный Стольником найденыш откликается.

Взяв кружку, вновь нареченный Стольник почувствовал, что от нее идет странная вибрация. Эта вибрация передалась и руке, но он смог ее приостановить и выпить молоко залпом. Напиток имел приятный насыщенный вкус. Однако, дойдя до желудка, молоко принесло вибрацию и туда. Стольника замутило еще сильнее, он попробовал встать, но его неожиданно качнуло назад. Падая, он успел повернуться на бок. В последний момент ощутил, как вся съеденная пища, со стремительностью извержения вулкана, вырвалась наружу, после чего сознание перестало цепляться за бесчувственное тело.

Глава 4. Доктор Максимыч

Сознание возвращалось постепенно, как набегающая на берег волна. Сначала вдалеке, как односложный рокот, послышались голоса. Затем они стали различимы, и Стольник уже мог понять смысл разговора. Но глаза все равно открывать не хотелось. К тому же, если до сих пор живой, значит, с закрытыми глазами безопаснее.

– Без анализов тут не определишь, чем его отравили, но, судя по составу рвотной массы и зелено-желтым сгусткам, что-то достаточно токсичное… – вещал густой баритон.

– Не помрет? – раздался обеспокоенный голос Прапора.

– Если не умер до сих пор, то уже вряд ли, – обнадежил баритон. – Нужно в больницу класть, там изучим в надлежащем виде.

Мужской голос слегка картавил.

– Люблю, Максимыч, твой докторский оптимизм, – усмехнулся Прапор.

Смысл сказанного был понятен не полностью, но интуиция подсказала, что опасности нет, и Стольник медленно открыл глаза.

– О! Очухался, – то ли удивился, то ли обрадовался Прапор.

Над Стольником нависли две головы: одна Василько, а вторая принадлежала старичку со впалыми щеками, редкой сединой, острой бородкой. Довершали портрет крупные роговые очки. Но особое внимание сразу привлекал бордово-красный нос. Местный народ дал доктору кличку Чехов.

– Больной, как вы себя чувствуете? – профессионально поставленным голосом врача поинтересовался старичок. От него веяло каким-то резким запахом.

Стольник не ответил. Не хотелось разговаривать, да и очень тяжелый язык не помещался во рту и совсем не хотел шевелиться для ответа.

Стоящие над ним люди тревожно переглянулись.

– Больной, сколько видите пальцев? – опять спросил доктор и показал три пальца. Будучи близоруким, он и других подозревал в этом, поэтому ткнул рукой почти в нос пациенту.

Надо ответить, а то видно, что они беспокоятся. Проще всего ответить аналогичным жестом.

Прапор и картавый снова переглянулись, но теперь уже с облегченным выражением лица.

– А сейчас? – сказал доктор и показал открытую ладонь.

Стольник, показав ладонь в ответ, решил еще и сказать количество пальцев словами, посчитав, что это им будет приятно.

– Пить, – получилось вместо «пять» тоже хорошее слово.

– Сейчас-сейчас, – засуетился врач. – Иваныч, что сидишь? Вода где?

Прапор выглянул за дверь и отдал команду:

– Света, воды дай. Не сильно холодной только.

– Вот молоко есть, пусть попьет, – раздался откуда-то издалека голос Светы.

Прапор вопросительно глянул на доктора. Доктор с невозмутимостью дзэн-буддиста кивнул:

– Пусть пьет. Если в прошлый раз не помер от молока, в этот раз, скорее всего, тоже не помрет. Думаю, именно молоко и вывело яд из организма.

Пока пациент пил белую жидкость из глиняной крынки жадными глотками, доктор рассказывал, как полезно молоко, каким образом оно нейтрализует отравления организма. Прапор даже пошутил, что Максимыч прямо здесь защищает диссертацию о пользе молока, которое является лекарством от всех болезней.

Когда Стольник допил молоко, у него почему-то появилось ощущение, что он куда-то опаздывает. Резко поставив кувшин на тумбочку (так, что вздрогнул даже видавший виды Прапор), он попробовал встать на ноги.

После душа дать ему трусы никто не догадался, а перед тем, как положить в кровать, грязную одежду сняли. Глядя выше упавшей простыни, Света, пришедшая в комнату с молоком пару минут назад, покраснела и заулыбалась, но, вовремя опомнившись и искоса взглянув на отца, предпочла быстро ретироваться.

– Ты тут хозяйством не размахивай, ребенка мне смущаешь! – рявкнул Прапор и поддержал Стольника, помогая ему сохранить равновесие.

– Куда собрался-то, солдатик? – ласково спросил картавый доктор Максимыч, подходя с другой стороны. – Отдохни пока, спешить некуда.

Глава 5. Жизнь в деревне

Спешить, действительно, оказалось некуда. Приехал дежурный из местного отделения милиции. Подробно записал показания. Стольник решил не рассказывать о встреченных гаишниках, ведь тогда придется говорить еще больше слов.

Дежурный после долгого совещания с начальством по телефону откатал пальцы для идентификации, согласился оставить найденыша прапорщику Василько под расписку для последующей доставки в психдиспансер города Орска для всестороннего обследования.

После длительных переговоров сторговались на том, что отделение милиции выделит транспорт для доставки в лечебницу – при условии, что Василь Иваныч обеспечит транспорт бензином. Было решено, что в ночь ехать не стоит и уазик с водителем Вовкой приедет на следующее утро в шесть часов.

На обед Света подала борщ и вареную картошку с селедкой.

– У шахтеров говорят: хоть всю жизнь не пей, а перед борщом выпей, – потер руки Максимыч и многозначительно посмотрел на хозяина дома.

Прапор тяжело вздохнул и сходил за бутылью с самогоном. Демонстративно налив в графин грамм триста, Василь Иваныч спрятал остатки алкоголя подальше от плотоядных глаз доктора.

– Только по одной, – сразу предупредил Прапор. – Мне разборок с твоей Татьяной не надо.

– Ну, ладно. Один пузырь – значит, один пузырь, – вздохнул врач, состроив несчастное выражение лица. – Стольнику ни в коем случае не наливать! – категорично заявил Максимыч через секунду, заметив, что Света принесла три стакана.

Прапор, наоборот, думал больше о состоянии Максимыча, так что наливал совсем небольшие порции.

– Ваше здоровье! – воодушевленно воскликнул Чехов, глядя на своего сегодняшнего пациента.

– Чтоб оно было, – угрюмо поддакнул Прапор.

Они выпили. Максимыч довольно крякнул и занюхал самогон хлебом. У Прапора на лице не дрогнул ни один мускул.

Оказывается, наблюдая за людьми, можно многое о них узнать.

– Слушай, Максимыч, а в какую его больницу поместят? – поинтересовался Василий Иванович.

– В какую? – Доктор отправил в рот жирный кусок селедки вместе с костями. – В Орскую психиатрическую больницу. Я главврача их хорошо знаю. Там специалисты грамотные и медикаментов специализированных достаточно.

– В психушку?! – Прапор хотел было изумиться, но, еще раз посмотрев на Стольника, задумчиво хмыкнул. – Вообще, наверно, да. Странно, что я об этом как-то не думал раньше.

От слова «психушка» разило каким-то сырым и затхлым страхом.

– Личность социально дезориентирована. Нуждается в восстановлении памяти. Квалифицированные психиатры обеспечат ему надлежащий уход. Милиция к тому времени, может, чего накопает, его ведь наверняка родственники разыскивают, – четко, как будто цитируя лекцию на кафедре, сказал Максимыч, при этом искоса разглядывая графинчик. – Хотя лучше времени амнезию ничего не лечит. Можно даже на дому лечить, если обеспечить надлежащий уход.

– Кто же за ним ухаживать будет? Я охранником работаю сутки через трое. Светка на учебе.

– И психотерапевтов нужной квалификации в нашем поселке нет, – поддакнул Чехов, поглядывая, как удав на кролика, на графинчик.

Прапор заметил взгляд и, покачав головой, налил еще по одной порции самогона.

– Гадостью всякой его колоть будут? – поинтересовался Иваныч после второй. Пили уже без всяких тостов, просто чокнувшись стаканами.

– Не знаю. Показаний к применению транквилизаторов вроде нет, а что там врач решит – это уже его дело. – Максимыч, несмотря на выпитое, смог без запинок выговорить сложное слово. – Да и вообще, в клинике главврачом работает доцент Федоренко. Грамотный мужик. Я его попрошу взять твоего гостя под особый контроль, он не откажет.

Нос доктора, казалось, из бордового превратился в пурпурный.

– Раз дал слово с нами завтра ехать, завязывай бухать, а то завтра тебя опять на себе таскать придется, – хохотнул Прапор, хлопнув доктора по плечу.

Хохот Прапора отозвался болезненным эхом в голове и желудке.

– Иваныч, обижаешь, обед только, два раза протрезветь успею, – обнадеживающе заявил доктор.

Потом последовала длительная беседа. За неимением своего жизненного опыта Стольнику пришлось слушать о чужом.

Максимыча звали Леонид Максимович Бельский. Он гордился своей фамилией, потому что в его предках числился какой-то прославленный родственник – правда, кем он приходится Максимычу, не знал никто. После смерти родителей от голода в блокадном Ленинграде его воспитывала бабушка Клавдия Ильинична.

Пока Чехов (Стольнику почему-то в подсознание запало это прозвище) учился в Ленинградском мединституте, он считался талантливым студентом и подавал большие надежды. В то время вся молодежь рвалась на целину и заселять Сибирь. Бельскому, как молодому идеалисту, тоже хотелось изменить мир. Поэтому, когда его распределили в маленький городок Аша на Урале, названия которого он до этого никогда не слышал, молодой врач даже не расстроился. Бельский вырос на произведениях Фенимора Купера, и, хотя он не обладал волевым характером и решительностью первопроходцев Америки, их слава не давала ему покоя. Отвергнув все попытки бабушки, известной всем почитателям Ленинградской консерватории скрипачки и заслуженного педагога детской школы музыки, похлопотать о том, чтоб внук мог остаться в большом городе, Леня поехал покорять советскую глубинку.

Действительность сильно разочаровала питерского интеллигента.

Просторы то прели, то засыхали под присмотром коммунистических надсмотрщиков, регулярно мирно разворовывались, поскольку «все вокруг народное, все вокруг мое». Стрелять, в отличие от первопроходцев Америки, приходилось редко, да и то сигареты из-за перебоев с поставками табачной продукции. Попытки вернуться Бельский прилагал, но сначала партийные руководители грозили, что, не отработав три года, он покажет себя недостойным дела партии. А потом, как порядочный человек, он женился на медсестре из своей поликлиники, рослой и симпатичной девице, младше его на пять лет, которая и стала его первой сексуальной реалией. Попытки перебраться обратно с семьей ослабли после смерти бабушки, ее квартиру перераспределили многодетной семье, а он уже был прописан в однокомнатной квартире, которую выдала ему районная администрация, как молодому специалисту.

Потом стали обещать перевод из райцентра в областной центр и двухкомнатную квартиру. Медицинская практика тоже не радовала. Лечили народ как попало. Медпомощь сводилась к выписыванию таблеток и редкому назначению уколов. Количество таблеток ограничивалось нешироким выбором самых распространенных и безобидных. Их чаще приходили съесть симулянты, у которых в тот день намечались дела серьезнее работы. Постепенно Леня дорос до должности главврача местной поликлиники.

В основном народ от всех болезней лечился народным методом – при помощи спирта. Постепенно Бельский, талантливый врач, тоже стал практиковать этот метод на других и на себе. На почве такого «лечения» у него появилось много «друзей», которые приходили и говорили, какой Леня хороший врач и как они его уважают.

Он как медик знал, что алкоголь в теле человека вырабатывается для расслабления мышц после нагрузки, но со временем организм привык к способам более легкого получения этого фермента извне. В медицине это называется алкогольная зависимость.

Мечта возглавить строящуюся центральную больницу города рухнула, когда приехавшая инспекция обнаружила недостачу спирта в поликлинике. Брать спирт под роспись было легко, о возникновении необходимости объяснения, куда девается спирт, задумываться не приходилось. Часть спирта удалось списать, но общая недостача поликлиники составила немалые пятьдесят шесть литров. Чтоб не посадили и все сошло на тормозах, помог влиятельный партийный деятель администрации города Клавдий Петрович, который уважал Бельского как перспективного специалиста. Пришлось «добровольно» перевестись рядовым врачом в поселок Бреды, некогда основанный как опорный пункт оренбургского казачьего войска, куда давно не могли укомплектовать полный штат медперсонала.

Так Максимыч осел в этих краях.

Параллельно с откровениями Чехова все больше и больше раскрывался Прапор. С каждым выпитым стаканом в его глазах прибавлялось горечи. Иваныч вспоминал, как солдатом-срочником повидал войну в Афганистане, как бессмысленно умирали молодые пацаны, как смерть ходила рядом. Все эмоции горьким ядом просачивались одним словом «гады» и постукиванием кулаком, с зажатым в нем стаканом, по столу. Чтоб смягчить воспоминания о войне, Василию Ивановичу пришлось еще не раз сходить и наполнить графин.

Когда Максимыч начал делиться своими планами по постройке трехэтажной больницы «со всеми удобствами» в селе, Прапор стал выпроваживать его домой. Обед слегка затянулся, солнце уже почти спряталось за горизонт. Уходить Максимыч явно не собирался, но тут хлопнула калитка, и в дверях кухни появилась крупная женщина, по ширине в плечах как прапорщик, но почти на голову выше.

– И что тут за попойка? – неласково поинтересовалась она. – Иваныч, ты опять моего мужа спаиваешь? У нас же недавно состоялся с тобой по этому поводу разговор.

При ее появлении Максимыч, как провинившийся ученик, вскочил на ноги, с трудом, правда, на них держась.

– Татьяна, ты давай мне здесь не это… – заплетающимся языком попытался показать, кто в их семье главный, Максимыч.

– Что «не это»? Опять нажрался, скотина? У нас с тобой разговор позавчера, кажется, уже был? Я предупреждала о последствиях. – Тетка медленно направлялась к Максимычу. Доктор в попытках спастись смог лишь обойти стол и прижаться к стене.

Прапор только исподлобья скосил глаза.

Стольник встал со своего места и перешел в другой конец кухни, чтоб удобнее было наблюдать за происходящими событиями.

– Нормально все, Татьяна, мы много не пили, нам завтра ехать в город – человеку помочь надо, – пробурчал Иваныч.

– Вижу я, как вы не пили. А этого из запоя ты выводить будешь? – гневно прошипела Татьяна. – А ну, быстро пошел домой, алкаш чертов!

Последняя фраза предназначалась мужу. Максимыч, не заставляя долго ждать и не прощаясь, вышел из избы.

– Иваныч, не ссорься со мной, больше предупреждать не буду, – гневно заявила Татьяна и вышла следом за мужем.

Глядя на ее грозный вид, Стольник понял, почему даже супруг называет ее полным именем. Такую громадину уменьшить не представлялось возможным, а видя гневные искры в ее глазах, ни одного человека не тянуло на ласку.

Стольник смотрел на блики света в полупустом графинчике водки. Зачем люди вводят себя в состояние иллюзии этой жидкостью? Наверное, их страшит окружающий мир и они не видят в себе сил изменить действительность? Не проще тогда им тоже потерять память?

– Молодец баба. Если бы не она, Максимыч уже давно бы совсем спился и под забором помер, лупит его, вот он ее боится и держится, понемногу пьет. Раз в месяц, правда, стабильно в запой уходит, дня три вот только как очухался, – не меняя позы, объяснил Прапор.

– Зачем тогда пьешь с ним? – фыркнула Светка, которую не радовали пристрастия отца.

– Молодая ты еще, не понимаешь совсем жизни. Это же Россия, с кем-то пить все равно надо. Пить одному – это алкоголизм какой-то получится, – глубокомысленно изрек Прапор, обнажая глубинную философию русской души.

Стольник подошел к окну, вглядываясь в сумерки, заполняющие улицу.

Загадочное слово «Россия» запало в память.

Глава 6. Открытие слов

Эту ночь Стольник провел в доме. Правда, доведя его до дверей, хозяин дома все-таки запер найденыша на замок со словами: «Девочка у меня, нечего ночью по дому лазить».

Собственно, лязг замка и разбудил его под утро. Стольник открыл глаза и увидел, что в дверном проеме стоит Прапор, в военной форме и аккуратно причесанный.

– Приводи себя в порядок, я пойду пока схожу Вовку пну, водителя милицейского, а то наверняка проспал, – скомандовал прапорщик.

Вставать не хотелось. Возможно, сказалось то, что под набегающие мысли ему было сложно уснуть. Хотя мыслями это тоже трудно назвать – скорее, цепь вопросов. Зато Стольник, кажется, понял суть этого мира. Весь мир был большим вопросом и делился на целую череду малых вопросов, которые в свою очередь опять делились на бесконечное количество вопросов. На этот абстрактный образ Стольника вчера навел Прапор, когда предложил ему спрашивать. А вопросов было так много, что невозможно, оказалось, понять, какие из них важнее. Хотя первый вопрос он сумел задать сам себе: «Кто я?» И не нашел что ответить. А когда задал этот вопрос Василию Ивановичу, тот в хмельном раздумье воскликнул с какой-то необыкновенной горечью: «Ты думаешь, я знаю кто Я? Ты думаешь, знаю, зачем живу? Не знаю, вот и пью, потому что осознаю бессмысленность своего существования.

Раньше пил потому, что было хорошо, молодость, веселье, а потом война, воспоминания о которой гложут. Когда женился, Оксана мою избранницу звали. Дети долго у нас не получались, когда Светик родилась, вроде все, живи и радуйся, а нет. Умерла моя Оксана, когда дочке еще четырех лет не исполнилось. Быстро ее болезнь забрала, и еще мне одну боль добавила. Теперь пью, потому что все обыденно. Нет надежд на другие радости.

Наверно, беда России в том, что мы сначала пьем, когда хорошо, а потом, когда плохо, а то состояние, когда не пить, мы еще не придумали. Не пей водку, мой тебе совет, а то все твои мечты и твои желания сгорят в стакане».

Ответом на второй вопрос «где я?» было: «Россия. Челябинская область, поселок Бреды», – и тоже никаких воспоминаний или ассоциаций не прибавило.

Стольник из этого размышления не понял ничего, кроме того, что ему нужно еще очень много узнать, чтобы найти ответы хоть на какие-то мучающие его вопросы.

Поднявшись и пройдя в деревенский туалет, Стольник заметил валяющийся лист бумаги с буквами. Глаза выхватили фразу «Собран рекордный урожай пятилетки».

Он поднял бумагу и попытался прочитать то, что было написано. Многие слова были ему понятны, другие знакомы по звучанию, он даже произнес некоторые из них вслух. Общий смысл написанного, однако, все равно был непонятен. Но сам факт того, что звуки можно изображать, его очень обрадовал, и еще больше обрадовало то, что он эти символы может распознавать.

Чтобы прочитать все еще раз внимательнее, Стольник вышел из туалета, в котором было темно, и сел на какое-то бревно. Сколько времени читал, он не знал, но солнце уже вышло из-за горизонта, когда из состояния переваривания слов в образы Стольника вывел сердитый прапорщик, ругающий бездельника Вовку, который сначала проспал, а потом оказалось, что уазик не заводится. Так что еще куча времени понадобилась для поиска трактора и запуска машины «с толкача».

– Пошли быстро позавтракаем, а то сейчас Вовка приедет, обалдуй этакий, – немного отойдя от злости, пробурчал Прапор.

– Василь Иванович, а что такое коммунизм? – решил Стольник выяснить одно из незнакомых слов.

– Ты где это слово такое выискал? – оборачиваясь и подняв брови, удивился Прапор и, заметив газету в руках Стольника, добавил: – А ну дай посмотрю.

Несколькими резкими жестами развернув газету и увидев ее название, прапорщик Василько хмыкнул.

– Эти газеты я пару лет назад у нашей почтальонши Нюры взял за услугу, огород помог вскопать, в хозяйстве пригодятся. Само собой, кроме газет, еще пузырь получил и сало, но я не из-за этого помогал. Баба она просто хорошая. И одинокая, как это бывает. Газеты эти ушедшей эпохи, информации полезной ты там не найдешь. Пойдем завтракать, я уже разогрел то, что Светка с вечера приготовила. А когда трапезничать закончим, я тебе расскажу краткий боевой курс истории. – Прапор слегка похлопал по плечу своего подопечного. – А коммунизм – это сказка, к которой общество оказалось не готово на голодный желудок. Ведь одной сказкой сыт не будешь.

Глава 7. Дорога

Машина оказалась незамысловатой геометрической формы, темно-зеленого цвета. Водитель Вовка в затертой гимнастерке без погон зевал во весь рот, рискуя вывихнуть челюсть, и жаловался на раннюю поездку.

Вначале им пришлось заехать за доктором Максимычем.

После того как Прапор зашел в дом, оттуда послышались гневные тирады жены Максимыча, ответное бурчание Василия Ивановича, скрип дверей сарая и какое-то копошение. Наконец из дома к машине подошел прапорщик Василько, неся на плече местного Чехова.

– В дурке алкаша этого и оставь, замучил он меня уже! – с крыльца прокричала Татьяна.

Как только Прапор закинул «груз» на заднее сиденье, а сам залез вперед, машина тронулась.

– Татьяна вчера его в сарае закрыла, а он там заначку припрятал, вот и догнался, – пояснил Иваныч всем присутствующим.

– Иваныч, а без него никак? А то он мне все сиденья загадит! – жалобно заныл Вовка.

– Не боись, Максимыч – профессиональный алкоголик, он самогон из себя не выпустит даже в бессознательном состоянии, – успокоил его прапорщик. – Чехов говорил, что главврача знает, так что без него нам никак. Надеюсь, пока будем ехать двести километров, отойдет.

Вовка только вздохнул, но потом, почувствовав в Стольнике неискушенного слушателя, принялся рассказывать о своих сексуальных победах над некоей Галькой, в подробностях рассказывая все опробованные с ней элементы немецких порнофильмов. И о том, как его приревновала Клавка, баба на восемь лет старше его, с которой Вовка сожительствовал последнее время. В доказательство своих сексуальных побед Вовка показывал зубы, одного из которых не хватало.

– Вот блин! – процедил Вовка, поняв, что его рассказы никому не интересны. – Дорога все время к солнцу идет, слепит невозможно. Лучше бы ночью поехали.

Природа успела напитаться утренним светом, она уже готовилась к лету, но пока ограничивалась тактичными намеками. Дорога то взбиралась на пологие холмы, становясь ближе к солнцу, то неспешно спускалась в низины, пересекая маленькие островки из деревьев в морях полей.

«К солнцу» – что-то знакомое звучало в этой фразе. Она будто наполняла жизнь смыслом.

– Василий Иванович, что значит «Ура»? – внезапно спросил Стольник.

– Это крик русских воинов, – покосился на спрашивающего Прапор.

– Он означает «к солнцу»?

– Он означает «вперед, в атаку!», – нахмурившись, ответил Прапор и принялся подробно объяснять. Рассказ прапорщика в отставке кипел горечью за утрату побед великих отцов, поскольку потомки о них почти забыли.

Так в голове Стольника вырисовывалась история России с ее революциями и сменой диктаторов на предателей, разваливших империю.

– Вот говорят «великий русский народ». А чем велик наш народ? Классической литературой? Так ее в основном дворяне писали: Пушкин, Толстой, Лермонтов, – да все те, кого как класс потом вырезали, а более поздние писатели – наследники уничтоженной эпохи. Победой во Второй мировой войне? Да, наши отцы уничтожили фашизм, миллионами жизней заплатив за продолжение жизни своего народа. Зато их внуки сейчас в фашистской форме ходят по Красной площади или пьяной толпой убивают иностранцев, поскольку русские женщины устали от пьяного быдла и обращают внимание на иноземцев – умытых и ухоженных.

Великая страна… Ну, если только в смысле что большая. Так-то рождается народа меньше, чем умирает, заселить страну не можем. Эх!

По-видимому, у Прапора эта тема наболела, раньше красноречия ожидать от него не приходилось.

От такого количества противоречивой информации Стольнику становилось не по себе.

Огромная страна, огромные противоречия, хмельной прапорщик, задохнувшаяся под собственным весом империя, степные просторы, царящий бардак, новые надежды, подаренные новым лидером. Относительно новым, потому что он правил уже второе десятилетие. И народ уже устал, поскольку лидер призывает трудиться на благо страны, а не подает все на блюдечке с голубой каемочкой… Светящее, но не греющее солнце.

Как ни странно, все это не пугало, а вызывало интерес.

Стольник уставился в окно. Степные просторы притягивали чем-то неведомым. Было в них нечто близкое. То, что казалось родным и знакомым, но он не мог понять, что именно. Может, в них был ответ, кто он такой?

– Василь Иваныч, а что такое «Аркаим»? – поинтересовался Стольник. Он помнил, что гаишники упоминали это слово, когда гадали, откуда он мог появиться.