Когда человек работает только ради того, чтобы понравиться другим, он рискует потерпеть неудачу, но вещи, которые мы делаем ради собственного удовлетворения, всегда имеют шанс кого-то заинтересовать.
Музеи – это здания, где живут мысли. Даже тому, кто меньше всего способен понять их, известно, что на этих развешанных друг подле друга полотнах его взору предстают именно они, и что в них, а не в холстах, высохших красках и позолоченных рамах заключена ценность картин.
«Это справедливо не только для византийского искусства, но и для всего греческого искусства вообще. Отбросим сегодня слово „византийский“. Есть только одно искусство — греческое, от Гомера до дожа Сельво» (мы могли бы сказать — от Феогнида* до графини Матьё де Ноай*), «<…> и эти мозаики собора Св. Марка выполнены в мощной традиции Дедала, они столь же очевидно воплощают инстинктивное следование греческому стилю,
Затем Рёскин входит в баптистерий собора Св. Марка и говорит: «Над входом изображен пир у Ирода. Дочь Иродиады танцует, держа на голове корзину с головой Иоанна Крестителя: это просто перенесенная с греческой вазы фигура девушки, несущей на голове кувшин с водой <…> Перейдем теперь в часовню под темным куполом. Слишком темным для моих старых глаз, но ваши, если они молодые и ясные, еще могут на нем кое-что разглядеть, и это, должно быть, очень красиво, ибо это прообраз всех золотых куполов с задних планов Беллини, Чимы да Конельяно* и Карпаччо, причем сам этот купол — не что иное, как греческая ваза, только с новыми богами. У десятикрылого херувима за алтарем написано на груди: „Полнота мудрости“. Он символизирует всемогущество Духа, но сам он — просто-напросто греческая гарпия, и плоть едва скрывает птичьи когти, коими его конечности являлись раньше
Любовь, которая открывает нам столько глубоких психологических истин, делает нас невосприимчивыми к поэзии в природе [71], ибо пробуждает в нас эгоизм (любовь возвышается над всеми видами эгоизма, но она всё еще эгоистична), мешающий возникновению поэтических впечатлений. Восхищение же мыслью, напротив, открывает нам красоту на каждом шагу, потому что каждую минуту пробуждает стремление к ней.
этом-то и заключается власть гения, чтобы внушить нам любовь к некоей красоте, ставшей более реальной для нас, чем мы сами, и воплощенной в вещах, столь же частных и бренных в глазах других людей, как и мы.
Подобно тому, как радость от созерцания прекрасных и таинственных фигур во мне усиливалась и в то же время уменьшалась за счет того удовольствия, с которым я пускал в ход свою эрудицию, читая и понимая изречения, выведенные византийской вязью рядом с их заключенными в нимбы ликами, так и красота образов Рёскина возрастала — и вместе с тем искажалась примесью гордыни — от безупречного соответствия священным текстам. Нечто вроде эгоистического самолюбования неизбежно присутствует в таком смешанном упоении искусством и собственной эрудицией, и эстетическое удовольствие от этого, быть может, делается острее, но теряет чистоту.
