автордың кітабын онлайн тегін оқу Шепчущий во тьме
I
Прошу заметить: в последний момент ничего ужасного я не увидел. И нельзя сказать, будто окончательный вывод я сделал в состоянии психологического шока — последней соломинки, заставившей меня среди ночи спешно покинуть уединенную ферму Айкли и помчаться в его автомобиле по безлюдной дороге меж округлых холмов Вермонта. Невзирая на увиденное и услышанное ранее, невзирая на неизгладимое впечатление, произведенное на меня этими тварями, я даже теперь не могу в точности сказать, прав я был или нет, придя к ужасающему умозаключению. В конце концов, исчезновение Айкли ни о чем не говорит. В его доме не нашли ничего подозрительного, кроме следов от пуль, продырявивших стены снаружи и внутри. Можно было подумать, что он просто вышел на прогулку по окрестным горам и не вернулся. Ничто не указывало на то, что у него побывали некие гости, и в его кабинете не нашли тех жутких металлических цилиндров и машин. А в том, что высокие лесистые горы и бесконечный лабиринт журчащих ручьев, среди которых он родился и вырос, внушали ему смертельный ужас, тоже нет ничего необычного; тысячи людей подвержены аналогичным болезненным страхам. Дикое же поведение, как и обуревавшие его приступы ужаса, можно легко объяснить эксцентричностью натуры.
Все началось с исторически значимого небывалого потопа — наводнения в Вермонте, случившегося 3 ноября 1927 года. Тогда, как и сейчас, я преподавал литературу в Мискатоникском университете в Аркхеме, штат Массачусетс, и изучал древние поверья Новой Англии. Вскоре после наводнения среди сонма публикаций в прессе о разрушениях, бытовых тяготах населения и организации помощи пострадавшим появились и странные сообщения о существах, обнаруженных в речных запрудах; тогда многие мои знакомые пустились с азартом обсуждать эти новости и попросили меня пролить свет на сей предмет. Мне было лестно сознавать, что они столь серьезно относятся к моим штудиям местного фольклора, и я постарался разоблачить те дикие россказни, которые, как мне представлялось, выросли на почве невежественных деревенских суеверий. Меня немало забавляло, как иные весьма образованные люди с полной серьезностью настаивали на том, будто циркулировавшие слухи основывались на фактах — хотя и искаженных, неверно истолкованных.
Источником небылиц, привлекших мое внимание, были главным образом газетные публикации; впрочем, одну историю, или скорее сплетню, мой приятель узнал из письма матери, жившей в Хардвике, штат Вермонт. В ее пересказе описывалось примерно все то же самое, что фигурировало в прочих слухах, но там речь шла о трех не связанных между собой находках: одна была обнаружена в Винуски-ривер близ Монпелье, другая — в Вест-ривер в округе Уиндем за Ньюфаном, а третья — в реке Пассампсик округа Каледония, выше Линдонвилля. Разумеется, разные источники упоминали о множестве находок, но по всему выходило, что они толкуют именно об этих трех. В каждом случае местные сообщали, что бурные воды, низвергнувшиеся с пустынных холмов, принесли некие диковинные жуткие объекты, причем молва связывала их с полузабытым циклом древних тайных преданий, о которых ныне помнили лишь одни старики.
Людям чудилось, будто они видели фрагменты органических существ, не похожих ни на какие доселе известные. Естественно, в те трагические дни разлившиеся реки выбрасывали на берег тела погибших при наводнении; но очевидцы, описывавшие странные фрагменты, уверяли, что это не были человеческие останки, хотя и походили на них размерами и общими очертаниями. Вместе с тем утверждалось, что эти фрагменты явно не принадлежали ни одному из животных, что водятся в Вермонте. Тела этих существ были розоватого цвета, длиной около пяти футов; по виду напоминали ракообразных и имели множество пар то ли спинных плавников, то ли перепончатых крыльев и несколько пар членистых конечностей, а иные напоминали спиралевидный эллипсоид, покрытый множеством крохотных щупальцев там, где у обычных ракообразных находится голова. Казалось удивительным, сколь точно совпадали описания из разных источников. Впрочем, чему здесь удивляться? Ведь старинные легенды этого горного края изобиловали живописными подробностями, которые исподволь питали возбужденное воображение так называемых очевидцев и расцвечивали их россказни. Мой же вывод заключался в том, что очевидцы, наивные и простодушные обитатели провинциальной глуши, замечали в потоках воды изуродованные и вздутые трупы людей и домашних животных, но под влиянием полузабытых местных легенд приписывали обычным жертвам наводнения самые фантастические свойства.
Предания старины, туманные, невнятные и большей частью давно забытые нынешним поколением, были весьма необычны и явно отражали влияние еще более древних индейских сказаний. Все это мне было прекрасно известно (хотя никогда до той поры я не бывал в Вермонте) по редчайшей монографии Эли Давенпорта, где описаны устные народные предания, собранные до 1839 года среди долгожителей штата. Эти предания к тому же совпадали с рассказами, которые я лично слышал от стариков в горных селениях Нью-Гемпшира: поговаривали о неведомой расе ужасных существ, обитавших в самых отдаленных горных районах — в глухих чащах на вершинах высоких пиков и в уединенных долинах, где протекают ручьи, бьющие из неведомых ключей. Этих существ нечасто удавалось увидеть воочию, и свидетельства об их существовании передавались теми, кто некогда отважился забраться на самые дальние склоны гор или спуститься в глубокие горные ущелья, которых избегали даже волки.
На илистых берегах тамошних ручьев и на иссохших клочках земли они находили диковинные отпечатки лап и клешней, а также выложенные из камней таинственные круги с вытоптанной по периметру травой, которые явно не были созданы природой. А на склонах гор обнаруживались диковинные пещеры неведомой глубины, заваленные — отнюдь не случайно! — гигантскими валунами, и множество следов, ведущих как внутрь пещер, так и прочь от них — если, конечно, направление следов было верно определено. Но хуже того: там были замечены существа, которые обычно не попадаются на глаза даже самым безрассудным следопытам в сумеречных долинах и в непроходимых чащах мачтового леса, далеко за привычными границами областей, обычно посещаемых туристами.
Все это вызывало бы куда меньшую тревогу, если бы отрывочные рассказы об этих тварях не были столь похожи. А так сложилось, что почти все местные байки сходились в ряде важных подробностей: очевидцы уверяли, будто эти существа напоминают гигантских алых крабов со множеством лап и с парой огромных крыльев, точно у летучей мыши, посередине спины; иногда передвигаются на всех конечностях, а порой лишь на паре задних лап, используя остальные для переноски крупных предметов неясного назначения. Кто-то однажды наблюдал целую их стаю значительной численности, которая организованно перемещалась по обмелевшей речушке стройными колоннами по трое в ряд. Как-то этих тварей видели в полете — они взмыли с вершины одинокой голой скалы ночью и исчезли в вышине, шумно махая огромными крыльями и на миг заслонив яркий диск луны.
Похоже, горным чудовищам не было дела до людей; впрочем, их кознями объясняли загадочные исчезновения поселенцев — особенно тех, кто намеренно строил дома слишком близко к печально известным долинам или слишком высоко на склонах гор. Многие места в тех краях считались нежелательными для поселения, причем даже и после того, как повод для этого общераспространенного опасения давно позабылся. На иные окрестные горы люди смотрели с содроганием, хотя никто уже и не помнил, сколько поселенцев пропало в горных лесах и сколько домов сгорело дотла у подножия этих угрюмых зеленых часовых.
Согласно самым ранним легендам, инфернальные твари нападали лишь на тех, кто вторгался в пределы их владений, но вот более поздние поверья утверждали, что те выказывали любопытство в отношении людей и даже высылали тайные отряды слежения за поселенцами. Известны также рассказы о странных отпечатках когтей, что находили по утрам на оконных рамах фермерских домов, а также об исчезновении людей далеко от всем известных опасных мест. И еще рассказывали о странных жужжащих голосах, явно копирующих человеческую речь (якобы твари озвучивали ужасающие предложения одиноким путникам на пеших тропинках или проезжих дорогах в лесных чащах), и о детишках, насмерть перепуганных увиденным или услышанным в тех местах, где вековые леса вплотную подступали к жилищам. И наконец, в преданиях совсем недавнего прошлого — когда все прежние суеверия уже истерлись из памяти и люди вовсе перестали посещать те заповедные места — фигурируют дикие истории об отшельниках и обитателях уединенных ферм, которые внезапно подвинулись рассудком и будто бы продали душу богомерзким тварям. А в одном из северо-восточных округов в самом начале девятнадцатого века возникло даже поветрие обвинять эксцентричных и нелюдимых затворников в том, что они-де заключили союз с отвратительными тварями или стали их посланцами в нашем мире.
Что же до самих тварей, то тут описания, понятное дело, разнились. Обыкновенно их называли «те самые» или «те древние», хотя в разных местах к ним прилипали иные наименования, но не слишком надолго. Многие поселенцы-пуритане считали их порождением дьявола и на этом основании пускались истово строить теологические спекуляции. Те же, в чьих жилах текла кельтская кровь (а таковыми были нью-гемпширские потомки шотландцев и ирландцев, а также их родичи, прибывшие в Вермонт осваивать дарованные губернатором Уэнтвортом земли), связывали этих тварей со злыми духами келпи и болотными «маленькими человечками» и оберегали себя от их козней заговорами, передававшимися из поколения в поколение. Но самые фантастические домыслы на их счет распространяли местные индейцы. При всем различии древних сказаний у разных племен, они совпадали в некоторых важнейших деталях. Так, существовало единодушное мнение, что эти твари — не с Земли. В богатых на живописные подробности мифах пеннакуков рассказывается, что Крылатые прилетели с неба, с Большой Медведицы, и вырыли в земных горах глубокие шахты, где они добывают особые минералы, которых не найти нигде в других мирах. Они вовсе не поселились на Земле, говорят нам мифы, а просто выставили тут временные форпосты и регулярно улетают к своим звездам в северной части неба с обильной ношей добытых минералов. И уничтожают они лишь тех земных жителей, которые подбираются к ним чересчур близко или пытаются их выслеживать. Дикие звери сторонятся их из природного инстинкта, а не потому, что твари на них охотятся. Питаться земными растениями и животными Пришлые не могут, поэтому они принесли с собой свою пищу с далеких звезд. Подходить к их колониям опасно — вот почему молодые охотники, забредавшие в облюбованные тварями горы, пропадали навсегда. Столь же опасно слушать их ночное перешептывание в лесах, когда они жужжат по-пчелиному, пытаясь подражать человеческой речи. Им ведом язык всех людей — пеннакуков, гуронов, пяти ирокезских племен, — но у них самих, похоже, нет своего звукового языка, они в нем попросту не нуждаются: передают друг другу сообщения, меняя цвет головы.
Разумеется, все легенды и предания, как индейские, так и белых поселенцев, в течение девятнадцатого века полностью забылись, за исключением разве что редких древних суеверий. После того как жители Вермонта прочно обосновались здесь и начали строить дороги и поселения по четкому плану, они все меньше и меньше вспоминали о старинных страхах и запретах, которые учитывались при составлении этого самого плана. Большинство фермеров просто знали, что такие-то горные районы издавна считаются опасными, невыгодными для освоения или непригодными для проживания, и чем дальше от них держаться, тем лучше. Со временем вошедшие в привычку обычаи и соображения экономической выгоды столь глубоко укоренились, что поселенцам более не было смысла выходить за границы своих мест обитания, а запретные горы так и остались необитаемыми — скорее волею случая, нежели по умыслу. Если не принимать во внимание редкие вспышки панических страхов в тех местах, лишь суеверные бабульки да девяностолетние старички, вспоминая о юных годах, судачили о тварях, обитающих на дальних горах; но даже пересказывая шепотом древние предания, рассказчики соглашались, что теперь нечего бояться тварей: ведь те давно смирились с присутствием ферм и поселков, коли люди раз и навсегда оставили их в покое, не посягая на выбранные ими для обитания места.
Все это мне давно было известно из книг и устных преданий, собранных мною в Нью-Гемпшире; вот почему, когда после наводнения появились все эти нелепые слухи, я легко догадался, на какой благодатной почве они возникли, и поспешил разъяснить это моим друзьям. Забавно, что несколько особенно задиристых спорщиков продолжали настаивать, будто во всех этих нелепых сообщениях содержится изрядная доля истины. Эти упрямцы указывали на то, что все древние предания объединяет сходство общей канвы событий и деталей и что было бы крайне глупо безапелляционно судить о таинственных обитателях малоизученной вермонтской глухомани. Я заверял их, что все мифы повторяют хорошо известную, общую для всего человечества сюжетную структуру, что они возникли на ранних стадиях творческой деятельности человека и отражают одинаковые заблуждения, — но это не рассеяло их сомнений.
Было бесполезно доказывать таким оппонентам, что в сущности вермонтские мифы мало чем отличаются от универсальных легенд о персонификации природных явлений, благодаря которым древний мир населяли фавны, дриады и сатиры, а уже в современной Греции возникли легенды о калликандзарах, а в древнем Уэльсе и Ирландии — предания о троглодитах и землероях, жутких существах, обитающих глубоко под землей. Упрямцев не убедили мои рассуждения о схожей вере народов горного Непала в ужасного Ми-го или «мерзких снежных людей», что бродят по ледникам Гималайских хребтов. Когда я сослался на эти факты, мои оппоненты обратили их против меня, увидев в них намек на историческую достоверность старинных преданий и получив лишний аргумент в пользу реального существования диковинной расы древних обитателей Земли, вынужденных прятаться от господствующего на планете homo sapiens и, с большой долей вероятности, доживших в незначительной численности до относительно недавних времен, а то и сущих по сей день.
И чем усерднее я обличал теории моих друзей, тем с бо́льшим упорством они настаивали на их истинности, добавляя, что даже без свидетельств древних мифов недавние сообщения слишком недвусмысленны, подробны и объективны, чтобы от них можно было просто отмахнуться. Два-три самых отъявленных фанатика договорились до того, что сослались на древние индейские сказания, указывающие на внеземное происхождение таинственных тварей, и цитировали экстравагантные труды Чарльза Форта, уверявшего, будто посланцы иных миров из глубин космоса частенько посещали нашу Землю в прошлом. Большинство же моих противников, однако, были всего лишь романтиками, упрямо пытавшимися пересадить на реальную почву фантастические вымыслы о таинственных «маленьких человечках», которые популяризовал блистательный маэстро сверхъестественного ужаса Артур Мейчен.
II
Естественно, наши острые дебаты в конце концов дошли до прессы и были опубликованы в «Аркхем эдвертайзер» в форме переписки спорящих сторон; кое-какие из писем были затем перепечатаны в газетах тех районов Вермонта, где и возникли фантастические россказни в связи с недавним наводнением. «Ратлэнд геральд» посвятила половину полосы выдержкам из писем с обеих сторон, в то время как «Братлборо реформер» полностью перепечатал мой обширный историко-мифологический обзор, снабдив публикацию глубокомысленным комментарием своего обозревателя, пишущего под псевдонимом Пендрифтер, — тот всячески поддержал и одобрил мои скептические выводы. К весне 1928 года я стал в Вермонте чуть ли не местной знаменитостью, хотя никогда не посещал этот штат. Вот тогда-то я и начал получать от Генри Айкли письма с опровержениями моих взглядов. Эти письма произвели на меня глубокое впечатление и вынудили в первый — и последний — раз в жизни посетить этот удивительный край молчаливых зеленых гор и говорливых лесных ручьев.
Многое из моих сведений о Генри Уэнтворте Айкли было почерпнуто уже после моего посещения его уединенной фермы из переписки с его соседями и его единственным сыном, проживающим в Калифорнии. Генри Айкли был, как я выяснил, последним представителем старинного местного клана почтенных юристов, администраторов и земледельцев, однако именно на нем древний род резко уклонился от практических занятий в сторону чистой науки, и он многие годы уделил математике, астрономии, биологии, антропологии и фольклористике в Вермонтском университете. До той поры я никогда не слышал его имя, и он не слишком щедро делился автобиографическими подробностями в письмах, но из них мне сразу стало ясно, что это человек большого ума и эрудиции, с сильным характером, давно уже живущий затворником и посему мало искушенный в обычных житейских делах.
Несмотря на всю фантастичность высказанных Айкли идей, я с самого начала отнесся к нему куда более серьезно, чем к кому-либо из иных своих оппонентов. Во-первых, он, похоже, и впрямь сталкивался с конкретными явлениями — зримыми и осязаемыми, — о которых говорил; а во-вторых, его отличало подкупающее стремление облекать свои умозаключения в форму предположений и гипотез, как и подобает истинному ученому мужу. Он не старался убедить меня в чем-то, неизменно основывался в своих выводах исключительно на базе того, что считал неопровержимым свидетельством. Разумеется, первым моим порывом было объявить его гипотезы ложными, но при всем том я не мог не испытывать уважения к его интеллектуальным заблуждениям. И я никогда не был склонен, в отличие от его знакомых, объяснять взгляды Айкли, равно как и его безотчетный страх перед лесистыми горами вокруг его фермы, безумием. Я понял, сколь неординарен был этот мужчина, и сознавал, что факты, излагаемые им, порождены весьма странными и требующими изучения обстоятельствами, пусть даже и не связанными с теми фантастическими причинами, на которые он ссылался. Позднее я получил от него определенные вещественные доказательства, переведшие всё на совершенно иную — весьма странную! — почву.
Я не могу придумать ничего лучше, нежели полностью привести здесь длинное письмо, в котором Айкли поведал кое-что о своей жизни и которое сыграло поворотную роль в моих взглядах. Я более не располагаю этим посланием, но в моей памяти запечатлелось буквально каждое его слово; и я вновь хочу подтвердить, что не сомневаюсь в душевном здоровье автора. Вот это письмо. Дошедший до меня текст, замечу, был написан несколько старомодными затейливыми каракулями, выведенными рукой ученого отшельника, ведущего тихую уединенную жизнь и почти не поддерживающего связей с внешним миром.
п/я № 2
д. Тауншенд, округ Уиндем, Вермонт.
5 мая 1928 года
Альберту Н. Уилмарту, эск.,
на Солтонстолл-ст., 118,
в г. Аркхем, штат Массачусетс
Уважаемый сэр,
Я с большим интересом прочитал в «Братлборо реформер» (от 23 апреля 1928 г.) перепечатку Вашего письма касательно недавних сообщений о странных телах, замеченных в наших реках во время наводнения прошлой осенью, и о любопытных народных преданиях, с которыми они столь детально совпадают. Легко понять, почему у Вас — человека, никогда не бывавшего в наших краях, — возникла подобная точка зрения и по какой причине мистер Пендрифтер с Вами согласился. Такого же мнения обыкновенно придерживаются образованные люди как в самом Вермонте, так и за его границами; такова была и моя собственная позиция в юности (сейчас мне 57 лет), задолго до того, как научные изыскания общего характера и изучение книги Элайджи Давенпорта сподвигли меня исследовать некоторые здешние горы, куда никто не осмеливается заходить.
На это меня натолкнули странные древние сказания, которые я слышал от престарелых фермеров, не отличавшихся ученостью (теперь я убежден, что было бы лучше не браться за эти изыскания вовсе). Должен сказать, со всем должным смирением, что антропология и фольклор не чужды моим интересам. Я много занимался этими предметами в колледже и хорошо знаком с трудами признанных корифеев в данной области — таких, как Тайлор, Лаббок, Фрэзер, Катрефаж, Мюррей, Осборн, Кейт, Буль, Г. Эллиот Смит и др. Мне отнюдь не в новинку, что предания о скрывающихся расах стары как человечество. Я читал перепечатки Ваших писем, а также и тех, кто разделяет вашу точку зрения, в «Ратлэнд геральд» и, пожалуй, понимаю, в чем суть вашего диспута.
Пока же спешу заявить, что Ваши противники, боюсь, скорее более правы, нежели Вы, хотя представляется, что здравый смысл на Вашей стороне. Они даже более правы, нежели сами это осознают, — ибо, разумеется, руководствуются лишь теорией и не могут знать того, что известно мне. Если бы мои познания в данном предмете были столь же ничтожны, как их, я, подобно им, считал бы свои убеждения справедливыми и был бы целиком на Вашей стороне.
Как видите, мне весьма непросто перейти к предмету моего письма — вероятно, потому, что он меня страшит. Дело в том, что я располагаю определенными свидетельствами о жутких лесных тварях, живущих в горах, где никто не осмеливается ходить. Сам я не видел останки тварей, замеченные после наводнения, как о том писали в газетах, но лично встречал подобных существ при обстоятельствах, говорить о коих мне просто страшно. Я видел их следы и в последнее время встречал их в непосредственной близости от моего дома (я живу на старой ферме Айкли, южнее селения Тауншенд, на склоне Темной горы). Несколько раз в лесу я слышал голоса, которые не осмелился бы даже вкратце описать.
Однажды мне довелось слушать их настолько долго, что я даже записал производимые ими звуки при помощи фонографа и диктофона на восковой валик; постараюсь прислать Вам сделанную мной запись. Я воспроизвел ее на аппарате и дал послушать нашим старикам. Так вот, их буквально парализовал страх, когда они узнали голос, очень похожий на тот, о котором в детстве им рассказывали бабушки и даже пытались имитировать (о таком же жужжащем голосе в лесу упоминает Давенпорт). Я знаю, как большинство обывателей относится к человеку, который будто бы «слышал голоса», — но прежде чем делать выводы, просто прослушайте мою запись и поинтересуйтесь у кого-то из сельских стариков, что они об этом думают. Если Вы сможете найти этому другое объяснение — очень хорошо; но за этим стоит нечто неведомое. Ибо, как Вы сами знаете, ex nihilo nihil fit1.
Итак, цель моего письма не в том, чтобы затеять с Вами спор, но предоставить информацию, которую, я полагаю, человек Вашего склада ума сочтет весьма и весьма интересной. Но это в приватном порядке. Публично же я на Вашей стороне, ибо, как свидетельствует ряд вещей, людям нет нужды знать слишком много об этом деле. Мои собственные исследования теперь целиком и полностью носят сугубо приватный характер, и я бы не стал делать какие-либо заявления, могущие привлечь внимание широкой публики и побудить людей к посещению обследованных мною мест. Но правда — ужасная правда! — в том, что за нами постоянно наблюдают существа внеземного происхождения, чьи шпионы из числа людей собирают о нас сведения. От одного несчастного человека, который, ежели он был в здравом уме (а в этом мне сомневаться не приходится), служил у них шпионом, я почерпнул бо́льшую часть разгадки этой тайны. Потом он покончил с собой, но у меня есть основания полагать, что помимо него есть еще и другие.
Эти твари прибыли с другой планеты, они способны жить в межзвездном пространстве и перемещаться в эфире с помощью неуклюжих, но весьма мощных крыльев; ими довольно трудно управлять, вот почему эти крылья практически бесполезны для передвижения на Земле. Я остановлюсь на этом подробнее чуть позже, если Вы не сочтете меня безумцем, недостойным Вашего внимания. Они прилетают к нам ради добычи металлов в глубоких горных шахтах, и мне кажется, что я знаю, откуда они родом. Они не причинят нам вреда, если мы оставим их в покое, но никто не может предсказать, что произойдет, если мы будем проявлять слишком большое любопытство. Разумеется, армия вооруженных людей могла бы стереть с лица земли их горную колонию. Вот этого они и опасаются. Но если так случится, из космоса сюда прилетят их бесчисленные полчища. Они с легкостью смогут завоевать Землю и до сих пор не пытались этого сделать только потому, что это им не нужно. Они скорее оставят все как есть, лишь бы не предпринимать лишних усилий.
Я думаю, они хотят избавиться от меня — из-за моих открытий. В лесу на Круглом холме, что к югу отсюда, я нашел большой черный камень, покрытый полустертыми загадочными иероглифами; и после того, как я принес его домой, все изменилось. Если твари сочтут, что я узнал о них слишком много, они меня либо убьют, либо утащат с Земли на свою планету. Они привыкли время от времени умыкать с собой ученых, чтобы оставаться в курсе событий человеческого мира.
Итак, я подошел ко второй цели моего обращения к Вам: побудить Вас притушить разгоревшийся в прессе спор, а не раздувать его ради более широкой огласки. Местные жители должны держаться подальше от этих гор; чтобы отвадить их, нам не следует возбуждать любопытство публики. Бог свидетель, местных жителей и так подстерегает масса иных опасностей, исходящих от предпринимателей и торговцев недвижимостью, наводнивших Вермонт, и от орд дачников, спешащих захватить свободные участки земли и застроить горные склоны дешевыми коттеджами.
Буду рад получить от Вас ответ и попытаюсь отправить Вам экспресс-почтой фонографический валик с записью и черный камень (надписи на нем настолько стерты, что никакая фотография их не передаст), если Вы соизволите проявить свой интерес. Я говорю «попытаюсь», ибо думаю, что эти мерзкие твари способны вмешаться в ход событий. Есть тут у нас один тип по имени Браун, угрюмый и скрытный, он живет на ферме неподалеку от нашей деревни... Так вот: я полагаю, что он их шпион. Мало-помалу твари стараются пресечь все мои связи с внешним миром, потому что я слишком много узнал о них.
У них есть весьма удивительный способ выведывать все, чем я занимаюсь. Это письмо, возможно, даже не попадет к Вам в руки. Думаю, если ситуация ухудшится, мне придется переехать к сыну в Сан-Диего, в Калифорнию, хотя будет очень нелегко покинуть дом, где ты родился и вырос и где прожили шесть поколений твоего рода. К тому же едва ли я осмелюсь продать кому-нибудь дом именно теперь, когда эти твари взяли его на заметку. Похоже, они пытаются завладеть этим черным камнем и уничтожить фонографическую запись, но я, если смогу, им в этом воспрепятствую. Мои большие сторожевые псы всегда отпугивают тварей, потому как в здешних краях они все еще малочисленны и боятся разгуливать в открытую. Как я уже сказал, их крылья не приспособлены для коротких полетов над землей. Я вплотную подошел к расшифровке иероглифов на камне и надеюсь, что Вы, с Вашими познаниями в области фольклора, поможете мне восполнить недостающие элементы. Полагаю, Вам многое известно о страшных мифах, предшествующих периоду возникновения человека — а именно о властвовании Йог-Сотота и Ктулху, — на которые есть ссылки в «Некрономиконе». Как-то я держал в руках эту книгу и, как слышал, у Вас в университетской библиотеке под замком хранится один ее экземпляр.
В заключение, мистер Уилмарт2, хочу выразить убеждение, что с багажом наших знаний мы можем оказаться весьма полезными друг другу. Я вовсе не желаю, чтобы Вы каким-то образом пострадали, и должен Вас предупредить, что обладание камнем и записью представляет опасность; но я уверен, что Вы сочтете любой риск во имя знания оправданным. Я поеду в Ньюфан или Братлборо, чтобы отправить Вам все, что Вы сочтете желательным, так как тамошней почтовой службе доверяю больше, чем нашей. Должен заметить, что теперь я живу в совершенном одиночестве, ибо никто из местных не хочет наниматься ко мне на ферму. Они боятся тварей, которые по ночам подбираются близко к дому, заставляя моих псов беспрестанно лаять. Мне остается радоваться, что я не увлекся всеми этими вещами еще при жизни моей жены, ибо это свело бы ее с ума.
С надеждой, что Вы не сочтете меня чересчур назойливым и захотите связаться со мной, а не выбросите это письмо в мусорную корзину, приняв его за бред сумасшедшего, остаюсь
искренне Ваш,
Генри У. Айкли
P.S. Намерен сделать дополнительные отпечатки некоторых фотографий; надеюсь, они помогут проиллюстрировать ряд моих утверждений. Местные старцы находят их отвратительными, но правдоподобными. Вышлю их незамедлительно, если интересно.
Трудно описать чувства, охватившие меня при первом прочтении этого странного документа. По здравом рассуждении, подобные экстравагантные излияния должны были рассмешить меня куда сильнее, чем значительно более безобидные измышления простаков, ранее вызвавшие мое бурное веселье. Но что-то в тоне письма заставило меня отнестись к нему, как ни парадоксально, с исключительной серьезностью. Не то чтобы я хоть на секунду поверил в существование загадочных обитателей подземных шахт, прилетевших с далеких звезд, о чем рассуждал мой корреспондент; но, отбросив первые сомнения, я необъяснимым образом поверил в полное здравомыслие и искренность Айкли, как и в его противостояние с реально существующим, пускай и исключительным, сверхъестественным феноменом, для объяснения которого он призвал на помощь свое буйное воображение. Все обстояло совсем не так, как ему казалось, размышлял я; с другой стороны, эта тайна требовала тщательного расследования. Несомненно, его сильно взволновало и встревожило нечто, и едва ли его волнение и тревога были беспричинны. Он был по-своему конкретен и логичен, и главное — его повесть четко укладывалась, что особенно любопытно, в сюжеты древних мифов, в том числе самых невероятных индейских преданий.
Вполне возможно, что он на самом деле слышал в горах пугающие голоса и на самом деле нашел черный камень, но при этом сделал совершенно безумные умозаключения — вероятно, по наущению человека, которого счел шпионом космических пришельцев и который позднее покончил с собой. Легко предположить, что этот человек был не в своем уме, но, возможно, в его россказнях простодушный Айкли обнаружил крупицу очевидной, но извращенной логики, заставившей его — уже готового к подобным вещам благодаря многолетнему изучению фольклора — поверить в эти бредни. А отказ местных жителей наниматься к нему на работу, видимо, объясняется тем, что малодушные односельчане Айкли были, как и он, уверены: его дом по ночам подвергается нашествию жуткой нечисти. И что еще важно: собаки ведь лаяли!
И потом, упоминание про фонограф и записанные на нем голоса... У меня не было оснований не верить, что он сделал подобную запись в горах при тех самых обстоятельствах, о которых поведал мне. Но что это было: звериный вой, ошибочно принятый им за человеческую речь, или голос скрывающегося в лесу одичавшего человека? Размышления привели меня к черному камню, испещренному загадочными иероглифами, и я стал ломать голову над тем, что бы это значило. А потом задумался о фотоснимках, которые Айкли обещал мне переслать и которые его соседи-старики сочли столь устрашающе правдоподобными...
Перечитывая его каракули, я проникался убеждением: мои доверчивые оппоненты, возможно, имели для своего мнения куда больше оснований, чем мне ранее казалось. В конце концов, странные человекоподобные существа с признаками наследственного упадка и впрямь могут обитать в безлюдных горах Вермонта, хотя они, конечно, не являются теми рожденными на далеких звездах монстрами, о которых толкуют народные поверья. А если эти твари и впрямь существуют, то тогда находки странных тел в разлившихся реках едва ли можно считать сплошной выдумкой. Не самонадеянно ли было мое предположение, будто старинные сказания, как и недавние газетные сообщения, очень далеки от реальности? Впрочем, даже при возникших сомнениях мне было стыдно сознавать, что пищей для них послужило столь причудливое порождение фантазии, как экстравагантное письмо Айкли.
В итоге я ему написал-таки, выбрав тон дружелюбной заинтересованности и попросив сообщить мне больше подробностей. Через пару дней пришел ответ. Как Айкли и обещал, он сопроводил письмо несколькими фотоснимками сцен и предметов, иллюстрирующих его рассказ. Вытряхнув их из конверта и изучив, я испытал ужас от внезапной близости к запретному знанию: невзирая на размытость большинства снимков, они источали некую сатанинскую власть внушения, и власть эту лишь усиливал факт их несомненной подлинности — фото служили оптическим доказательством реальности запечатленных объектов и объективно передавали их вид без предвзятости, искажения или фальши.
Чем дольше я рассматривал фотоснимки, тем более убеждался, что моя легковесная оценка личности Айкли и его рассказа крайне безосновательна. Безусловно, изображения служили неоспоримым свидетельством присутствия в горах Вермонта чего-то такого, что по меньшей мере выходило за пределы наших знаний и верований. Самой жуткой казалась фотография отпечатка лапы — снимок, сделанный в тот миг, когда луч солнца упал на влажную землю где-то на пустынном высокогорье. С первого взгляда было ясно, что это не дешевый трюк: отчетливо видимые камушки и травинки служили точным ориентиром масштаба изображения и не оставляли возможности для махинаций с фотомонтажом. Я назвал изображение «отпечатком лапы», но правильнее было бы назвать это «отпечатком клешни». Даже сейчас я вряд ли смогу описать его точнее, чем сказать, что след походил на отпечаток гигантской крабьей клешни, причем направление ее движения определить было невозможно. След был не слишком глубоким, не слишком свежим, а размером походил на след ступни взрослого мужчины. В разные стороны от центра торчало несколько похожих на зубья пилы клешней, чье назначение меня озадачило: я не мог с уверенностью сказать, что этот орган служил для передвижения.
На другом снимке, явно сделанном с большой выдержкой в густой тени, виднелся вход в лесную пещеру, закрытый огромным округлым валуном. На пустой площадке перед пещерой можно было различить множество странных следов; рассмотрев изображение через лупу, я вздрогнул, поняв, сколь они схожи с отпечатком лапы на первой фотографии. На третьем фото виднелся сложенный из камней круг, напоминающий ритуальные постройки друидов; он располагался на вершине поросшего лесом холма. Вокруг загадочного круга трава была сильно вытоптана, хотя никаких следов — даже с помощью лупы — я не обнаружил. О том, что это глухое место вдали от обжитых районов штата, можно было судить по бескрайним горным грядам на заднем плане, что тянулись далеко к горизонту и тонули в дымке. Но если изображение лапы-клешни вызвало в моей душе некую невнятную тревогу, то крупный черный камень, найденный в лесу на холме, наводил на определенные мысли. Айкли сфотографировал камень, по-видимому, на рабочем столе в кабинете, ибо я заметил на заднем плане книжную полку и бюстик Мильтона. Камень, как можно было догадаться, находился перед объективом вертикально, обратив к зрителю неровную выпуклую поверхность размером примерно фут на два; но вряд ли в нашем языке найдутся слова для точного описания его поверхности или формы. Каким принципам внеземной геометрии подчинялась рука неведомого резчика — а у меня не было ни малейшего сомнения в искусственном происхождении этого каменного изваяния — я даже отдаленно не мог предположить. Никогда раньше я не видел ничего подобного; этот диковинный камень, несомненно, имел внеземное происхождение. Мне удалось разобрать немногие из иероглифов на его поверхности, и, всмотревшись в них, я пережил настоящий шок. Конечно, эти письмена могли оказаться чьей-то безобидной шуткой, ведь кроме меня есть немало тех, кто знаком с богопротивными строками «Некрономикона», принадлежащими перу юродивого араба Абдуллы Аль-Хазреда; но тем не менее я невольно содрогнулся, узнав некоторые идеограммы: насколько я знал из своих ученых занятий, они имели прямую связь с леденящими кровь кощунственными заклинаниями существ, пребывавших в безумном полусне-полубодрствовании задолго до возникновения Земли и иных миров Солнечной системы.
На трех из пяти остальных фотографий были запечатлены болота и леса со смутными приметами тайного обитания каких-то омерзительных тварей. Еще было изображение загадочной отметины на земле вблизи дома Айкли, которую, по его словам, он заснял на рассвете после той самой ночи, когда его псы разлаялись пуще обычного. След был очень нечетким, и по его виду невозможно было понять, что это такое, хотя он, пожалуй, был оставлен тем же отвратительным существом, что и отпечаток лапы-клешни, сфотографированный в безлюдном высокогорье.
На последнем фотоснимке я увидел жилище Айкли: фермерский дом белого цвета, в два этажа, с чердаком; выстроенный, верно, век с четвертью тому назад, с аккуратно подстриженной лужайкой и мощенной камнями дорожкой, которая вела к двери, покрытой изящной резьбой в георгианском стиле. На лужайке расположились несколько сторожевых псов, а на переднем плане стоял мужчина приятной наружности с коротко стриженной седой бородкой — по-видимому, Айкли, сфотографировавший самого себя, судя по проводу, соединенному с лампой-вспышкой в его правой руке.
Разглядев фотографии, я перешел к объемистому, написанному убористым почерком письму и на три часа погрузился в глубины несказанного ужаса. То, о чем в предыдущем послании Айкли упомянул лишь вскользь, теперь он излагал во всех деталях. Он приводил обширные цитаты из речей, слышанных им ночью в лесу; подробно описывал жутких розоватых существ, замеченных в сумерках, а также поведал ужасающую повесть о космических пришельцах, которую, опираясь на свои фрагментарные ученые познания, сложил из обрывков бессвязных речей безумного шпиона-самозванца, позднее покончившего с собой. Я едва не запутался в обилии имен и терминов, слышанных мною когда-то давно в связи со зловещими мифами: Юггот, Великий Ктулху, Цаттогва, Йог-Сотот, Р’льех, лемур Катуллос3, Бран, Ньярлатхотеп, Азатот, Хастур, Йан-Хо4, плато Ленг, озеро Хали, Бетмура5, Желтый Знак, Magnum Innominandum, — и перенесся за безымянные эры и непостижимые измерения, в универсум древнейшего потустороннего естества, о чьей природе безумный автор «Некрономикона» мог лишь строить догадки самого смутного свойства. Я узнал о бездне первобытной жизни, и о струящихся в ней потоках, и о текущем из одного такого потока крошечном ручейке, которому суждено было дать начало жизни на нашей Земле.
Мой мозг пришел в смятенье — если прежде я пытался подобрать загадочным вещам разумное толкование, то теперь начал верить в самые неестественные и неправдоподобные чудеса. Я получил массу важнейших свидетельств, многочисленных и ошеломляющих, и хладнокровный научный подход Айкли — подход, далекий, насколько возможно, от какого бы то ни было безумного фантазирования, истерического фанатизма и экстравагантного философствования, — сильно повлиял на мои мысли и суждения.
Отложив его жуткое письмо в сторону, я смог вполне понять причины обуревающих его страхов и сам уже был готов сделать все, что в моих силах, лишь бы удержать людей от посещения тех пустынных опасных гор. Даже сейчас, когда время несколько притупило остроту первых впечатлений, я сохраню в тайне некоторые вещи, о которых говорилось в письме Айкли: я не осмелюсь ни назвать их, ни попытаться описать словами. Я даже рад, что и письмо, и восковой валик с записью, и все фотографии пропали, — и лишь сожалею (по причинам, о которых скажу далее), что новая планета позади Нептуна все же была недавно открыта.
После прочтения письма Айкли я перестал участвовать в публичном обсуждении вермонтского ужаса. Я оставил аргументы моих оппонентов без ответа или дал невнятные обещания оспорить их в будущем, и постепенно наш спор забылся. Весь конец мая вплоть до первого июня я переписывался с Айкли; правда, время от времени наши письма терялись в пересылке, и нам приходилось восстанавливать в памяти их содержание и пересказывать заново. В целом же мы сопоставили свои заметки, относящиеся к малоизвестным ученым трудам по мифологии, и попытались выявить более четкую связь между вермонтскими ужасами и общим корпусом сказаний первобытного мира.
Во-первых, мы пришли к практически единодушному мнению, что эти твари и жуткие гималайские Ми-го принадлежат к одной и той же разновидности чудовищ. Мы также выдвинули ряд предположений об их зоологической природе, о чем я горел желанием рассказать профессору Декстеру в своем родном колледже, но Айкли строго запретил мне делиться с кем-либо нашими открытиями. И если сейчас я готов нарушить его запрет, так лишь по причине своей уверенности в том, что предупреждение об опасностях, таящихся в далеких вермонтских горах — как и на тех гималайских пиках, которые отважные искатели приключений с таким азартом планируют покорить, — в большей степени способствует общественной безопасности, нежели утайки на сей счет. Одним из важнейших совместных достижений обещала стать расшифровка иероглифов, выбитых на ужасном черном камне, — она могла дать нам ключ к тайнам более значительным и захватывающим из всех, что ранее были ведомы человечеству. Что ж, к ней мы были близки.
III
В конце июня я получил фонографическую запись, отправленную экспрессом из Братлборо, поскольку Айкли не был склонен доверять обычной почтовой службе округа. В последнее время он все отчетливее ощущал слежку за собой, и его опасения только усугубились после утраты нескольких наших писем; он сетовал на вероломство некоторых лиц, кого считал агентами затаившихся в горном лесу тварей. Больше всего подозрений у него вызывал угрюмый фермер Уолтер Браун, который жил в одиночестве в обветшалой хижине на лоне густого леса и которого частенько замечали околачивающимся без видимой надобности то в Братлборо, то в Беллоуз-Фоллс, то в Ньюфане и в Южном Лондондерри. Айкли не сомневался, что Браун был одним из участников подслушанной им в ночном лесу жуткой беседы, и как-то раз он обнаружил возле дома Брауна отпечатки лапы или клешни, что счел весьма зловещим знаком, поскольку рядом заметил следы от башмаков самого Брауна, которые вели прямехонько к отпечатку мерзкого чудовища.
Итак, запись была отправлена мне из Братлборо, куда Айкли доехал на своем «форде» по безлюдным вермонтским проселкам. В сопроводительной записке он признался, что лесные дороги внушают ему страх и теперь он ездит за покупками в Тауншенд только при свете дня. Никому не стоит стараться узнать больше о вермонтском ужасе, снова и снова повторял Айкли, — ничего не грозит лишь тем, кто живет на значительном удалении от этих загадочных необитаемых холмов. Он сам собирался вскоре переехать на постоянное место жительства к сыну в Калифорнию, хотя и признавался, что ему будет тяжело покинуть дом, где все напоминает о жизни нескольких поколений его семьи.
Прежде чем воспроизвести запись на аппарате, заимствованном в административном здании колледжа, я внимательно перечитал разъяснения Айкли. Эта запись, по его словам, была сделана в час ночи первого мая 1915 года у заваленного камнем входа в пещеру на лесистом западном склоне Темной горы, около болота Ли. В тех краях местные жители довольно часто слышали странные голоса, что и побудило его отправиться в лес с фонографом, диктофоном и чистым восковым валиком в надежде записать голоса. Богатый опыт фольклориста говорил ему, что канун первого мая — ночь шабаша ведьм, если верить темным европейским поверьям, — вполне подходящая дата, и он не был разочарован. Впрочем, стоит оговориться: с тех пор никаких голосов в том самом месте он ни разу не слышал.
В отличие от большинства других бесед, подслушанных им ранее в лесу, это был своеобразный обряд, в котором участвовал один явно человеческий голос, принадлежность которого Айкли не смог установить. Голос принадлежал не Брауну, а весьма образованному мужчине. Второй же голос оказался тем, ради чего Айкли и предпринял свою экспедицию: то было зловещее жужжание, не имевшее ни малейшего сходства с живым человеческим голосом, хотя слова проговаривались четко, фразы строились по правилам английской грамматики, а манера речи напоминала декламацию университетского профессора.
Фонограф и диктофон работали не безупречно, и конечно, большим неудобством было то, что голоса звучали издалека и несколько приглушенно, поэтому восковой валик сохранил лишь фрагменты подслушанного обряда. Айкли затранскрибировал все сказанные реплики, и, прежде чем включить аппарат, я бегло просмотрел его записи. Текст оказался скорее невнятно-таинственным, нежели откровенно пугающим, хотя, зная его происхождение и способ его получения, я все равно испытал невыразимый страх.
Приведу текст полностью, каким я его запомнил, — причем я вполне уверен, что точно заучил его наизусть, перечитывая и многократно прослушивая запись. Не так-то просто забыть нечто подобное!
(Неразборчивые звуки)
(Голос образованного мужчины)
...есть Госпожа Лесов, равная... и дары обитателей Ленга... и так, из кладезей ночи в бездну космоса и из бездны космоса к кладезям ночи, вечная хвала Великому Ктулху, и Цаттогве, и Тому, Кто не может быть Назван по Имени. Да пребудет с Ними вечно слава, да изобилие — с Черной Козлицей. Йа! Шаб-Ниггурат! Черная Коза и ее Легион Младых!
(Жужжание, подражающее человеческой речи)
Йа! Шаб-Ниггурат! Черная Коза, Легион Младых!
(Мужской голос)
И так случилось, что Госпожа Лесов, будучи... семь и девять, вниз по ониксовым ступеням... <вос>славляют Его в Бездне, Азатот, Тот, Кого Ты обучил всем чуде<сам>... на крыльях ночи за пределы бескрайнего космоса, за пределы.... Того, чьим младшим сыном является Юггот, одиноко скитающийся в черном эфире на самом краю...
(Жужжащий голос)
...ходи среди людей, найди свой путь там, в Бездне могут знать. Ньярлатхотепу, Державному Посланнику, должно поведать обо всем. И Он облечет себя в подобие людей, надев восковую маску и одеяние, что скроет его, и снизойдет из мира Семи Солнц, дабы осмеять...
(Человеческий голос)
<Ньярл>атхотеп, Державный Посланник, несущий странную радость Югготу сквозь пустоту, Отец Миллионов Предпочтимых, Ловец среди...
(Голоса обрываются — конец записи)
Вот какие слова я услышал, воспроизведя запись на фонографе. Дрожа от страха, я заставил себя нажать на рычаг и услышал скрип сапфирового наконечника звукоснимателя. Признаться, я обрадовался, когда до моего слуха донеслись обрывки первых невнятных слов, произнесенных человеческим голосом — приятным интеллигентным голосом, в котором можно было различить нотки бостонского говора и который, безусловно, не принадлежал уроженцу вермонтской глуши. Вслушиваясь в плохую запись, я отмечал полное сходство реплик с записями Айкли. Приятный голос с бостонским акцентом вещал нараспев: йа! Шаб-Ниггурат! Черная Коза лесов и ее Легион Младых!
Но затем я услышал другой голос. До сих пор у меня по коже бегут мурашки, стоит мне вспомнить, как он потряс меня, несмотря на то что после описания Айкли я был готов услышать что угодно. И все, кому я потом пересказывал содержание этой записи, пытались меня убедить, что это всего лишь дешевое надувательство или речи безумца. Имей они возможность своими ушами услышать те богомерзкие речи или ознакомиться с посланиями Айкли (особенно с подробнейшим вторым письмом), уверен, они бы отнеслись к этому иначе. Очень жаль, что я в свое время не ослушался Айкли и не продемонстрировал запись своим знакомым; об этом я особенно сожалею теперь, когда все письма пропали. Мне, посвященному в события, на фоне которых была сделана запись, и услышавшему ее собственными ушами, жужжащий голос внушил невыразимый ужас. Жужжание быстро сменяло человеческий голос в ритуальном диалоге, но в моем воображении оно звучало отвратительным эхом, несущимся сквозь многомерные бездны из невообразимых адовых глубин космоса. Минуло уже целых два года с тех пор, как я в последний раз прослушивал запись, но и сейчас при воспоминании об этом в моих ушах стоит это слабое, едва слышное жуткое жужжание и я испытываю тот же самый ужас, что объял меня тогда. Йа! Шаб-Ниггурат! Черная Коза лесов и ее Легион Младых!
Пускай я все еще отчетливо слышу тот голос, мне не хочется его анализировать, даже и для пущей точности описания. Он походил на монотонный гул омерзительного исполина-насекомого — неземного существа, как бы с усилием преображающего свои родные звуки в артикулированную человеческую речь. Причем я с полной уверенностью могу утверждать, что органы, производившие эти звуки, ни в малейшей степени не похожи на голосовые связки человека или на голосовой аппарат земных млекопитающих. С учетом ни с чем не сравнимых особенностей тембра, диапазона и обертонов я не могу поставить это существо в один ряд с человеком или другими земными животными. Его неожиданное звучание в первый момент ошеломило меня, и я дослушал запись до конца, находясь в состоянии отрешенного оцепенения. Когда же я услыхал более продолжительный пассаж, меня охватило куда более острое ощущение чуждости, нежели то, что я испытал при прослушивании предыдущего, более короткого, фрагмента. Запись внезапно обрывалась на середине фразы, которую декламировал с бостонским прононсом высокообразованный мужчина; но после автоматического отключения аппарата я еще долго сидел, бездумно уставившись в пустоту.
Вряд ли нужно говорить, что я многократно воспроизводил ту жуткую запись и затем дотошно описал и откомментировал услышанное, сравнивая свои заметки и записи Айкли. Бесполезно и жутко повторять сделанные нами выводы; скажу лишь, что мы сошлись на том, что нам удалось обнаружить ключ к происхождению ряда наиболее отвратительных древних ритуалов в различных религиях человечества. Мы также уяснили, что в непомерной древности возникли весьма сложные связи между таинственными внеземными тварями и некими представителями человеческого рода. Насколько широкое распространение этот альянс получил тогда и насколько он прочен сегодня в сравнении с прошлыми эпохами — об этом мы даже не догадывались, но могли строить на сей счет множество самых страшных теорий. Как мы предполагали, союз между человеком и безымянной силой времен глубокой древности проходил в несколько стадий. Богомерзкие твари, по нашему разумению, пришли на Землю с темной планеты Юггот, расположенной на самом краю Солнечной системы, но и она была лишь обжитой колонией страшной межзвездной расы, живущей далеко за пределами временно-пространственного континуума Эйнштейна, вне известного нам большого космоса.
Между тем мы продолжали обсуждать возможный способ доставки черного камня в Аркхем — причем Айкли считал нежелательным мой приезд к нему, на место его пугающих ночных открытий. По какой-то неведомой мне причине он опасался отправлять камень обычным маршрутом. В итоге он решил сам привезти его в Беллоуз-Фоллс и отправить экспрессом по Бостонско-Мэнской железнодорожной ветке, через станции Кин, Уинчендон и Фичбург6, даже невзирая на то, что для этого ему пришлось бы сделать большой крюк и ехать по безлюдным лесным и горным дорогам, а не прямиком по главному шоссе в Братлборо. По его словам, отправляя мне ранее посылку с фонографической записью, он заметил около почтового отделения в Братлборо незнакомца, чей внешний вид и поведение показались ему весьма подозрительными. Этот незнакомец о чем-то настойчиво спрашивал почтовых клерков и сел на тот самый поезд, в котором отправилась посылка с восковым валиком. Айкли признался, что волновался до последней минуты, пока не получил от меня известия о благополучной доставке записи.
Примерно в это самое время — во вторую неделю июля — в очередной раз затерялось мое письмо, о чем Айкли сразу же мне сообщил. После этого случая он попросил более не адресовать письма в Тауншенд и направлять всю корреспонденцию до востребования в службу почтовой доставки Братлборо, куда он обещал почаще наезжать либо в своем «форде», либо на междугороднем автобусе, который не так давно пришел на смену вечно опаздывающим пассажирским поездам. Я заметил, что в последнее время его беспокойство усилилось: он в мельчайших подробностях описывал участившийся лай собак безлунными ночами и свежие отпечатки клешней, появлявшиеся по утрам на дороге перед домом и на заднем дворе. Однажды он поведал мне о множестве свежих отпечатков клешней рядом с собачьими следами и в подтверждение своих слов приложил к письму жуткое фото. Это случилось сразу после ночи, когда псы особенно надрывно лаяли и выли.
Утром в среду восемнадцатого июля я получил от Айкли посланную из Беллоуз-Фоллс телеграмму. Он сообщал, что посылка с черным камнем отправлена по Бостонско-Мэнской ветке поездом № 5508, который уходит из Беллоуз-Фоллс в 12:15 по местному времени и прибывает на вокзал Норт-Стейшн в Бостоне в 16:12. По моим расчетам, камень должны были доставить в Аркхем приблизительно в следующий полдень; соответственно, все утро четверга я пробыл дома в ожидании посылки. Но ни в полдень, ни позднее посылку так и не принесли, а когда я телефонировал в штаб экспресс-почты, мне сообщили, что никакого отправления на мое имя не поступало. Тогда, уже встревожившись не на шутку, я заказал междугородний разговор с агентом почтовой службы вокзала Норт-Стейшн в Бостоне и не сильно удивился, узнав, что никакой посылки для меня у них нет. Поезд № 5508 прибыл накануне днем, опоздав всего на полчаса, но в почтовом багаже ящика на мое имя не сыскалось. Агент, правда, пообещал навести справки о пропавшей посылке, и вечером того же дня я отправил Айкли письмо, обрисовав сложившуюся ситуацию.
К моему удивлению, ответ из бостонского филиала не заставил себя долго ждать: уже на следующий день агент экспресс-почты сообщил мне по телефону о результатах своей проверки. По его словам, клерк, сопровождавший почту в поезде № 5508, вспомнил об инциденте, который мог бы объяснить пропажу: когда поезд во втором часу пополудни местного времени сделал остановку в Кине, штат Нью-Гемпшир, к нему обратился худой рыжеволосый мужчина со странным голосом, с виду — деревенский. По его словам, он ждал тяжелую посылку и беспокоился из-за того, что в поезде среди ящиков ее не оказалось и даже в книге записей почтовых отправлений она не значилась. Парень назвался Стэнли Адамсом, у него был очень необычный, густой, какой-то жужжащий голос, и почтовый клерк, пока его слушал, внезапно почувствовал странное головокружение и сонливость. Чем завершилась их беседа, клерк не помнил, но заверил, что его сонливость как рукой сняло, стоило поезду отойти от платформы. Бостонский почтовый агент добавил, что этот клерк работает в компании давно и прилежно, его правдивость и надежность не вызывают сомнений.
Тем же вечером я отправился в Бостон расспросить этого клерка лично, узнав его имя и адрес в конторе. Разговорившись с ним (он оказался добродушным и честным малым), я сразу понял, что ему нечего добавить к первоначальному изложению событий. Меня, правда, удивило, когда клерк заметил: встреть он того незнакомца снова, он вряд ли смог бы его узнать. Я возвратился в Аркхем и просидел до утра за письмами к Айкли, в главное управление почтовой компании, в полицейский участок и станционному начальству в Кине. Сомнений не было: обладатель странного голоса, который необъяснимым образом словно загипнотизировал клерка, сыграл в этом загадочном происшествии основную роль, и я надеялся, что смогу получить хоть какую-то информацию о том, как таинственный чужак ухитрился найти и присвоить мою посылку, — либо от сотрудников станции в Кине, либо из регистрационной книги местного телеграфного отделения.
Увы, я вынужден был признать, что мои розыски ни к чему не привели. Обладателя странного голоса и впрямь видели на станции в Кине утром восемнадцатого июля, и один местный житель даже припомнил, что да, вроде бы тот нес тяжеленный ящик; но его там никто не знал и не видел ни до, ни после этого. Он не заходил на телеграф, не получал никаких сообщений (иначе телеграфисты знали бы об этом), равно как и не было обнаружено никаких квитанций, свидетельствовавших о том, что черный камень прибыл с поездом № 5508 и был кем-то получен. Естественно, Айкли присоединился к моим поискам и даже лично съездил в Кин, чтобы расспросить людей возле станции. Но он отнесся к происшествию куда более фаталистически, чем я: похоже, пропажу посылки он счел зловещим знамением неизбежного хода вещей и уже не надеялся ее вернуть. Он говорил о несомненных телепатических и гипнотических способностях горных тварей и их агентов, а в одном из писем намекнул, что, по его мнению, камень уже находится далеко от Земли. Я же был в тихом бешенстве, ибо чувствовал, что мы упустили верный, пусть и зыбкий шанс узнать из полустертых иероглифов на камне удивительные и важные сведения. Этот эпизод еще долго тревожил бы меня, если бы последующие письма Айкли не ознаменовали собой начало совершенно новой фазы ужасной истории загадочных холмов, сразу же завладевшей моим вниманием.
Неведомые твари, сообщал мне Айкли в очередном письме, написанном сильно дрожащей рукой, начали осаждать его дом еще более решительно и агрессивно. Лай собак безлунными ночами теперь стал просто невыносимым, и были даже дерзкие попытки напасть на него на безлюдных дорогах в дневное время. Второго августа, когда он поехал в деревню, путь автомобилю преградило упавшее дерево — как раз в том месте, где шоссе углублялось в лесную чащу. Свирепый лай двух псов, сопровождавших его в поездке, выдал скрытное присутствие богомерзких тварей, и он даже не смел предположить, как бы все обернулось, не будь с ним собак. После этого случая, если ему надо было куда-то поехать, он брал с собой по крайней мере двух преданных мохнатых сторожей. Пятого и шестого августа случились новые дорожные происшествия: в первый раз выпущенная кем-то пуля оцарапала борт «форда», в другой — собачий лай сообщил о невидимом присутствии в лесной чаще мерзких тварей.
Пятнадцатого августа я получил взволнованное письмо, немало меня встревожившее; прочитав его, я подумал, что пришла пора Айкли наконец-то нарушить свой зарок молчания и обратиться за помощью в местную полицию. В ночь с двенадцатого на тринадцатое произошли ужасные события: за стенами его дома гремели выстрелы и свистели пули, и наутро он обнаружил трупы трех из двенадцати сторожевых псов. На дороге он увидел множество отпечатков клешней, среди которых заметил и следы башмаков Уолтера Брауна. Айкли телефонировал в Братлборо с намерением приобрести новых собак, но телефонная связь оборвалась, прежде чем он смог произнести первые слова. Тогда он отправился в Братлборо на автомобиле, и на телефонной станции узнал тревожную новость: кто-то аккуратно перерезал основной кабель там, где телефонная линия тянулась по безлюдным горам к северу от Ньюфана. Но он вернулся домой с четырьмя новыми волкодавами и несколькими коробками патронов для своего крупнокалиберного охотничьего ружья. Письмо было написано в почтовом отделении Братлборо, и я получил его без задержки.
К этому времени мое отношение к происходящим событиям изменилось: теперь они вызывали у меня не просто научный интерес, но и глубокое чувство тревоги. Я тревожился за Айкли, осажденного в уединенном доме, и немного за себя. Ведь теперь я был причастен к тайне странных обитателей вермонтских гор и просто не мог не думать о своей вовлеченности в опасную череду таинственных событий. Затянет ли меня трясина этой тайны, стану ли я ее жертвой? Отвечая на последнее письмо Айкли, я советовал ему обратиться за помощью к властям и намекнул вразумительно: если он не захочет ничего предпринимать, я смогу это сделать сам. Я написал, что готов ослушаться его запрета, лично приехать в Вермонт и изложить сложившуюся ситуацию представителям закона. В ответ, однако, я получил из Беллоуз-Фоллс короткую телеграмму следующего содержания:
ВЫСОКО ЦЕНЮ ВАШ ПОРЫВ НО НИЧЕГО НЕ МОГУ ПОДЕЛАТЬ
НЕ ПРИНИМАЙТЕ НИКАКИХ МЕР САМИ
ТАК МОЖЕТЕ ТОЛЬКО НАВРЕДИТЬ НАМ ОБОИМ
ЖДИТЕ ДАЛЬНЕЙШИХ РАЗЪЯСНЕНИЙ
ГЕНРИ АЙКЛИ
Но это ничуть не прояснило дела, скорее наоборот. После моего ответа я получил записку от Айкли, написанную дрожащей рукой и содержащую потрясающее откровение: он не только не посылал мне телеграмму, но и не получал моего письма, в ответ на которое она пришла. Спешное расследование, проведенное им в Беллоуз-Фоллс, обнаружило, что телеграмма была отправлена странным рыжеволосым мужчиной с необыкновенным голосом, «монотонно жужжащим». Клерк показал оригинал текста телеграммы, нацарапанный карандашом, но почерк был абсолютно незнакомым для Генри. Он обратил внимание, что в подписи была пропущена буква: А-Й-Л-И, без «К». Из этого можно было сделать вполне определенные выводы, но, будучи сильно всполошенным, Айкли не стал о них распространяться в письме. Помянул он о гибели еще нескольких собак и о покупке новых, а также о перестрелках, которые теперь постоянно случались в безлунные ночи. Он с неотвратимой регулярностью находил среди множества отпечатков клешней на дороге и во дворе позади дома следы Брауна и еще по меньшей мере одной или даже двух пар чьих-то башмаков. Дело, по словам Айкли, приняло совсем дурной оборот, и он намеревался вскоре перебраться в Калифорнию к сыну — даже вне зависимости от того, удалось бы ему продать старый дом или нет. Ему трудно было покинуть единственное место на земле, которое он считал своим родным, и он тянул время в надежде раз и навсегда отпугнуть непрошеных гостей и оставить попытки проникнуть в их тайны.
В ответном послании я вновь предложил Айкли содействие и повторил, что готов приехать к нему и помочь убедить власти в грозящей его жизни опасности. В очередном письме он, вопреки ожиданиям, уже не отвергал столь категорично предложенный план, но заявил, что хотел бы еще немного повременить, чтобы привести дела в порядок и свыкнуться с необходимостью навсегда покинуть дорогой его сердцу дом, к которому он относился с почти нездоровым благоговением. Люди всегда косо смотрели на его научные занятия, и было бы разумно не привлекать лишнего внимания к его внезапному отъезду, не возбуждая ненужных сомнений в его душевном здравии. По словам Айкли, он уже вдоволь натерпелся за последнее время и хотел бы по возможности капитулировать с достоинством.
Я получил от него письмо двадцать восьмого августа и тотчас ответил, постаравшись найти как можно более обнадеживающие слова. По-видимому, это подействовало на Айкли благотворно, ибо в очередном письме он не пустился в привычные описания ужасов; правда, не был он и излишне оптимистичным и выражал уверенность, что лишь благодаря полнолунию твари перестали тревожить его по ночам. Он надеялся, что в последующие ночи тучи не скроют яркую луну, и уклончиво сообщил о намерении снять меблированную комнату в Братлборо, когда луна пойдет на убыль. Я вновь написал ему ободряющее письмо, но пятого сентября получил от него новое послание, отправленное явно ранее моего. И на это письмо я никак не мог ответить в столь же ободряющем тоне. Ввиду важности сообщения хочу привести его здесь полностью. Итак, вот содержание письма.
Понедельник
Уважаемый Уилмарт,
направляю Вам довольно мрачный P.S. к последнему письму. Прошлой ночью все небо заволокло густыми тучами (но дождь так и не пошел) и луны не было видно. Ситуация заметно ухудшилась. Думаю, развязка уже близка, как бы мы ни надеялись на лучшее. После полуночи что-то шумно упало на крышу дома, отчего собаки всполошились и выбежали во двор. Я слышал топот их лап и лай, а потом одна ухитрилась запрыгнуть на крышу с пристройки. Там началась ожесточенная схватка, я услышал жуткое жужжание, которого мне никогда не забыть. А потом я почувствовал отвратительную вонь. И в этот самый момент по моим окнам начали стрелять, и я едва увернулся от пуль. Думаю, что основной отряд горных тварей подошел вплотную к дому, выбрав момент, когда часть собачьей стаи отвлек шум на крыше. Что там произошло, я не знаю, но боюсь, что твари теперь приноровились использовать для передвижения свои гигантские крылья. Я зажег лампу и начал палить в окна из ружья, стараясь направлять ствол повыше, чтобы не попасть случайно в собак. Поначалу я решил, что это помогло и опасность миновала. Но наутро я обнаружил во дворе большие лужи крови, а рядом с ними — лужи зеленоватого студенистого вещества, отвратительно пахнувшего. Я забрался на крышу; там тоже были студенистые лужи. Погибло пять собак. Боюсь, одну из них застрелил я сам, когда направил ствол ружья слишком низко: на спине у нее зияла пулевая рана. Сейчас я меняю оконные рамы, поврежденные выстрелами, и собираюсь поехать в Братлборо за новыми собаками. Не удивлюсь, если хозяин собачьего питомника считает меня сумасшедшим. Чуть позднее черкну еще пару слов. Думаю, буду готов к переезду недели через две, хотя сама мысль об этом меня просто убивает.
Извините, что пишу второпях!
С уважением, Айкли
На следующее утро — то есть шестого сентября — я получил еще одно письмо, на сей раз выведенное дрожащей, точно в лихорадке, рукой. Оно обескуражило меня настолько, что я места себе не мог найти. Попробую воспроизвести этот непростой и в высшей степени тревожащий текст по памяти.
Вторник
Тучи не рассеялись, луны опять нет; впрочем, она уже пошла на убыль. Я бы снова подключил в доме электричество и выставил прожектор, но уверен: стоит починить провода, как они их сразу же опять перережут.
Мне кажется, что я схожу с ума. Возможно, все, о чем я писал Вам ранее, — всего лишь дурной сон или плод помраченного рассудка. Раньше было плохо, но на этот раз хуже уже некуда. Они разговаривали со мной прошлой ночью мерзкими жужжащими голосами, и я просто не смею повторить то, что услышал. Эти голоса перекрывали собачий лай, но однажды, когда лай их заглушил, заговорил человеческий голос... Не ввязывайтесь в это, Уилмарт: все обстоит куда хуже, чем мы с Вами думали. Теперь они не позволят мне переехать в Калифорнию — они хотят забрать меня живым или в том состоянии, которое можно условно назвать «интеллектуально живым», и увезти не только на Юггот, но и еще дальше: за пределы галактики, а возможно, и за искривленный окоем космического пространства. Я заявил, что не соглашусь последовать туда, куда они намерены — или предлагают — меня забрать, но боюсь, теперь все бесполезно. Мое жилище стоит на отшибе, и они очень скоро придут сюда снова — либо днем, либо ночью. Я потерял еще шесть собак и отчетливо ощущал присутствие тварей на лесистых участках дороги, когда ехал сегодня в Братлборо. Напрасно я отправил Вам запись и черный камень! Уничтожьте восковой валик, пока не поздно. Черкну Вам еще завтра, если буду жив. Ах, если бы мне удалось снять комнату в Братлборо и перевезти туда свои вещи и книги! Если б мог, я бы сбежал отсюда, бросив все, но некая внутренняя сила удерживает меня здесь. Конечно, я могу тайком ускользнуть в Братлборо, где окажусь в безопасности, но я буду пленником и там. Думаю, теперь мне не удастся спастись от них, даже если я все брошу и попытаюсь бежать. Все слишком ужасно. Не ввязывайтесь в это дело!
Искренне Ваш, Айкли
Получив это жуткое письмо, я всю ночь не мог сомкнуть глаз, теперь уже вконец усомнившись в душевном здоровье Айкли. То, что он писал, было полным безумием, хотя манера изложения — принимая во внимание все предшествующие события — отличалась мрачной силой убедительности. Я даже не стал писать ему, решив дождаться, когда Айкли сыщет время ответить на мое предыдущее письмо. На следующий день его ответ пришел, и изложенные в нем самые свежие новости затмили все разумные доводы, приведенные мной в предыдущем послании. Вот что я запомнил из того текста, написанного в лихорадочной спешке нетвердым пером со многими помарками.
Среда
Получил Ваше письмо, но больше нет смысла что-либо обсуждать. Я сдался. Странно, что мне еще достает силы воли сражаться с ними. Мне не спастись, даже если я решу все бросить и сбежать. Они все равно доберутся до меня где угодно.
Вчера получил от них письмо — его принес почтальон, пока я был в Братлборо. Написано и отослано из Беллоуз-Фоллс. Сообщают, что намерены со мной сделать, — но я не могу этого повторить. Вам тоже следует опасаться! Уничтожьте запись! Ночное небо все в тучах, а от луны остался тонкий месяц. Если бы кто-то мне помог! Это могло бы укрепить мою силу воли. Но любой, кто осмелится прийти ко мне на помощь, назвал бы меня безумцем, не найдя веских доказательств моей правоты. Мне даже некого попросить приехать ко мне без всякого повода — ведь я ни с кем не поддерживаю связь уже многие годы.
Но Вы еще не знаете самого плохого, Уилмарт. Крепитесь, ибо Вам предстоит шок... Говорю как на духу, как перед Богом: я видел одну из тварей и дотрагивался до нее — точнее, до ее конечности. Боже, как это ужасно! Разумеется, она была мертва. Ее загрыз один из моих псов, и я нашел ее труп около псарни сегодня утром. Я попробовал сохранить тело в сарае, чтобы показать людям и убедить их в своей правоте, но через несколько часов она испарилась! От нее ничего не осталось. Вы же помните, что мертвых тварей, всплывших в реках, видели только в первое утро наводнения... Но вот самое страшное. Я попытался ее сфотографировать для Вас, но на проявленной карточке ничего не было видно, кроме сарая. Из чего же сделана эта тварь? Я видел ее и трогал ее, и все они оставляют следы на земле. Она явно материального происхождения — но что это за материал? И форму ее я не могу описать. Это был гигантский краб с туловищем из густого студенистого вещества, составленным, точно пирамида, из множества плотных колец или узлов, покрытых множеством щупалец в том месте, где у человека находится голова. А зеленое студенистое вещество является их кровью или живительным соком. И таких тварей на земле с каждой минутой становится все больше и больше.
А Уолтер Браун пропал — никто больше не видел его. Наверное, я подстрелил его из ружья, а эти твари обычно утаскивают с собой своих убитых и раненых.
Сегодня доехал до поселка без приключений. Но боюсь, они просто перестали меня преследовать, ибо уже не сомневаются в моей покорности. Пишу эти строки на почте в Братлборо. Может, это мое прощальное письмо — если так, то свяжитесь с моим сыном по адресу: Джордж Гуденаф Айкли, Плезант-стрит, 176, Сан-Диего, штат Калифорния, — но сами сюда не приезжайте! Напишите моему мальчику, если в течение недели от меня не будет никаких известий, и следите за новостями в газетах!
А теперь я намерен выложить свои последние два козыря — если мне хватит на это силы духа. Во-первых, попробую воздействовать на тварей ядовитым газом (у меня есть все необходимые химикаты, и я смастерил противогазы для себя и для собак), а потом, если и это не подействует, расскажу обо всем нашему шерифу. Меня могут, конечно, поместить в психиатрическую лечебницу, но это лучше, чем судьба, уготовленная мне этими чудовищами... Возможно, мне удастся уговорить власти обратить пристальное внимание на следы вокруг дома. Они едва заметны, но я нахожу их каждое утро. Впрочем, предполагаю, что полиция скажет, будто это я сам все подстроил, — ведь все считают меня чудаком.
Надо вызвать кого-нибудь из полиции штата и уговорить провести тут ночь и все увидеть своими глазами — хотя не исключаю, что твари об этом прознают и именно в эту ночь не станут мне докучать. Ночью они перерезают телефонные провода всякий раз, когда я пытаюсь вызвать подмогу; на телефонной станции считают все это весьма странным, и они могли бы подтвердить мои слова, если бы не подозревали, что я сам и порчу провода. Вот уже целую неделю я даже не пытаюсь вызвать мастера для восстановления телефонной связи.
Я мог бы убедить кое-кого из наших неграмотных стариков засвидетельствовать реальность этих ужасов, но у нас над ними только смеются... впрочем, даже старики давно уже обходят мой дом стороной, так что им ничего не известно о последних событиях. Вы самого никчемного из этих невежд фермеров не заставите подойти к моему дому ближе чем на милю! Почтальон рассказывал, как они отзываются обо мне и какие шуточки отпускают на мой счет. Боже! Если бы я мог его убедить в реальности всего этого! Возможно, стоило показать ему следы на дороге, но он разносит почту после полудня, а к этому времени следы уже исчезают. И даже если я сумею сохранить хоть один след, поместив над ним коробку или тазик, он, конечно же, сочтет, что это подлог или шутка.
Можно лишь пожалеть, что я жил таким бирюком и соседи не заходили ко мне в гости, как бывало прежде. Я никому не показывал ни тот черный камень, ни фотоснимки и не проигрывал запись — за исключением лишь малограмотных стариков: остальные сказали бы, что это розыгрыш, и подняли бы меня на смех. Надо показать кому-нибудь фотографии. На них отпечатки клешней вышли очень четко, хотя мне не удалось сфотографировать самих тварей. Как досадно, что никто не видел эту мертвую тварь сегодня утром до того, как она обратилась в ничто!
Но теперь мне все равно. После всего, через что я прошел, сумасшедший дом для меня ничем не хуже, чем любое другое место. Доктора помогут мне решиться на продажу дома, а это именно то, что может меня спасти.
Напишите моему сыну Джорджу, если от меня долго не будет вестей. Прощайте, уничтожьте запись и не ввязывайтесь ни во что.
Айкли
Честно говоря, это признание ужаснуло меня несказанно, породив самые мрачные мысли. Я не знал, что ему ответить, но все же нацарапал несколько беспомощных фраз ободрения и отправил письмецо заказной почтой. Помнится, я всячески советовал Айкли немедленно переехать в Братлборо и обратиться за защитой к местным властям, добавив, что приеду туда с фонографической записью и помогу доказать в суде его вменяемость. И еще я, кажется, написал, что пришло время предупредить людей об опасности, грозящей им с появлением этих тварей. Надобно сказать, что в ту минуту сильнейшего волнения моя собственная вера во все, что поведал мне Айкли, была почти полной и безоговорочной, хотя и промелькнула мысль, что неудачная попытка сфотографировать мертвое чудовище объясняется не столько капризом природы, сколько его собственной оплошностью.
IV
А днем в субботу, 8-го сентября, по-видимому опередив мою кратенькую записку, от него пришло еще одно письмо — аккуратно напечатанное на новенькой пишущей машинке и выдержанное в совершенно ином, на диво спокойном и умиротворенном тоне, причем Айкли радушно приглашал меня приехать. Это письмо стало неожиданным поворотным пунктом в развитии всей этой кошмарной драмы. Я приведу его по памяти и постараюсь (не без причины!) как можно точнее передать особенности его стиля. Судя по штемпелю на конверте, оно было отправлено из Беллоуз-Фоллс; на машинке был отпечатан не только сам текст, но даже и подпись, как это нередко делают люди, только-только овладевшие навыками машинописи. В тексте не было ни единой опечатки, что необычно для новичка, и я заключил, что Айкли и прежде пользовался пишущей машинкой — наверное, еще в колледже. Честно говоря, я прочитал это письмо с великим облегчением, хотя и не смог до конца избавиться от некоей смутной тревоги. Если Айкли сохранил здравый рассудок после всех описанных им ужасов, был ли он в здравом рассудке теперь, по факту избавления от своих наваждений? И помянутое им налаживание интеллектуального взаимопонимания — что он под этим подразумевал? Словом, все в этом послании говорило о радикальной смене настроения Айкли. Но вот содержание письма, точно восстановленного по памяти, которой я весьма горжусь.
Тауншенд, штат Вермонт
Четверг, 6 сент. 1928 г.
Дорогой Уилмарт,
с радостью должен успокоить Вас относительно всех тех глупостей, которые я Вам понаписал. Я говорю «глупости», подразумевая свое продиктованное страхом отношение к происходящему, а не описание определенных явлений. Эти явления реальны и безмерно важны; ошибкой было мое неправильное отношение к ним. Думаю, я упоминал, что мои странные визитеры уже предпринимали попытки вступить в общение со мной, и вот наконец-то прошлой ночью разговор с ними состоялся. В ответ на определенные звуковые сигналы я принял в доме посланца этих существ (спешу уточнить: человека). Он рассказал такие вещи, которые ни Вам, ни мне не могли даже в голову прийти, и ясно дал понять, насколько глубоко мы заблуждались относительно Пришлых и насколько неверно истолковали цель нахождения их тайной колонии на нашей планете. Похоже, все злонамеренные небылицы о том, что они предлагают людям и чего хотят достичь на Земле, — целиком и полностью результат невежественного непонимания их аллегорической речи (понятное дело, сформировавшейся на основе их культуры и интеллектуальных устоев, жутко далеких от самых смелых наших грез). Мои собственные умозаключения, признаюсь откровенно, были столь же ложны, как и любые догадки нашей невежественной деревенщины и диких индейцев. То, что мне представлялось постыдным и богомерзким, на деле вызывает благоговейный восторг, если не сказать — восхищение, и расширяет наши представления о мире. Мои прежние оценки были всего лишь проявлением извечной склонности человека ненавидеть, опасаться и сторониться всего необычного.
Теперь я могу лишь сожалеть о том вреде, который я причинил этим удивительным внеземным существам в ходе наших ночных стычек. Как жаль, что с самого начала я не догадался мирно и благоразумно побеседовать с ними! Но они не держат на меня злобы, ибо их эмоциональная организация весьма отличается от нашей. На беду, они выбрали в качестве своих агентов в Вермонте недостойные образчики рода человеческого — каким, к примеру, был ныне покойный Уолтер Браун. Это он заставил их отнестись ко мне с предубеждением. Вообще-то они никогда сознательно не причиняли людям вреда, но часто сами становились жертвами злонамеренных оговоров и преследований со стороны нас, землян. Поныне активен тайный культ грешников (такой человек, как Вы, обладающий глубокими познаниями в области мистической науки, поймет меня, если я скажу, что этот культ связан с Хастуром и Желтым Знаком), посвятивших себя выслеживанию и убиению их по указке чудовищных сил, господствующих в иных измерениях. Именно против таких воинственных выродков — а вовсе не против нормальных людей — направлены строгие меры предосторожности Пришлых. Случайно я узнал, что многие наши потерянные письма были украдены вовсе не Пришлыми, но эмиссарами жрецов этого греховного культа.
Все, что потребно Пришлым от человека, — это мир, невмешательство в их дела и неуклонно улучшающееся интеллектуальное взаимопонимание. Это последнее совершенно необходимо теперь, когда новейшие изобретения и механизмы расширяют наше знание и улучшают способы передвижения, что представляет возрастающую угрозу для тайных колоний Пришлых на нашей планете. Внеземные существа хотят, во-первых, лучше изучить человечество и, во-вторых, дать возможность избранным философам и ученым Земли узнать о них как можно больше. Благодаря такому взаимному обмену знаниями все невзгоды уйдут в прошлое и установится благоприятный modus vivendi7. Сама же идея об их стремлении поработить или уничтожить человечество просто смехотворна.
В знак такого улучшения взаимопонимания Пришлые выбрали меня — обладающего уже довольно значительным багажом знаний о них — своим главным агентом на Земле. Многое я узнал прошлой ночью (факты поразительного и многообещающего свойства!), и вскоре мне будет сообщено куда бо
