автордың кітабын онлайн тегін оқу Восходящие вихри ложных версий
Сергей Семипядный
Восходящие вихри ложных версий
Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»
© Сергей Семипядный, 2017
Оперуполномоченный уголовного розыска Гвидон Тугарин постоянно, независимо от «времени суток и влажности воздуха», ощущает себя вовлечённым в «движения криминальной атмосферы планеты».
Обладая «развитой способностью к умственным упражнениям, пульсирующим сознанием и деятельной совестью», он с неизменной самоотверженностью следует по маршруту отработки избранной версии совершения преступления, имеющей полное право быть опровергнутой в результате изобличения истинного преступника.
18+
ISBN 978-5-4485-2093-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Оглавление
- Восходящие вихри ложных версий
- Сближенные контрасты
- Покойница покидает морг. Версии похищения трупа
- И после смерти человека окружают люди
- Два оперуполномоченных и испуганный лжец в белой клетке больничной палаты
- Гвидон Тугарин в роли наёмного убийцы
- На службе у хозяина
- Порою тяжкие переживания озаряет ложный свет прозрения
- Пенсионер с собакой и человек, вооружённый пистолетом Макарова
- Гвидон Тугарин применяет методы личного сыска
- Скалыга, нечистая сила и Бог
- Портрет автора записки
- Гвидон Тугарин надевает маску художника и волокиты
- Многозубый смех пассажиров трамвая
- Как хороши, как свежи будут розы…
- В жанре войсковой операции
- Посланница умершей Екатерины Скалыги
- Взаимокасания прошлого и настоящего
- На счёт: Гос-споди благослови
- Полина, Лафонтен и…
- Изобличить потерпевшего
- Похищение водителя светло-розовых «Жигулей»
- Берегись, подлец! Поплатишься!!!
- Знакомство на поле брани
- Неформальное общение с потерпевшим
- Гвидон Тугарин остаётся под звёздами
- В эпизодической роли кромешника и костолома
- Оперуполномоченный, миротворец и мокрая курица одновременно
- Рэкетир Лёня курит «Приму»
- При знакомстве можно обойтись и без мордобоя
- Вторая попытка колеса с отметиной на протекторе
- Условный сигнал — выстрел
- Всплески активности неподвижного человека
- Контрольный спуск
- Человек без пуленепробиваемых очков
- Гибкость большого пальца левой руки
- Племенная ценность несвободного человека
- Резиновая женщина
- Затуши в сердце сей огонь любви водой рассудка
- Поддуев, Санёк и его дед с кухонным ножом
- Всё забулькано
- Фантом сжимающей авторучку руки
- В компании подвыпивших женщин
- Ошмётки ваты на подоконнике
- Сосуд для вечного хранения стреляных гильз
- В жарких условиях коммуникационного общения
- Тот, кого женщины берут сами
- Контрольный спуск
- Комбинация «Взлёт», оно же — эмпириокретинизм или детская болезнь крутизны в бандитизме
- Нетерпеливый клинок у горла
- Окровавленный нож, завёрнутый в тряпицу
- Превращение из вегетарианца в хищника
- Искажения пространства и времени
- Первая заповедь прикладной виктимологии
- Человек с пистолетом и собака на четвереньках
- Можно и на револьверах
Сближенные контрасты
Покойница покидает морг. Версии похищения трупа
На площади малого числа страниц автор может не успеть рассмотреть своего героя. Тем более если герой существо не бесцветное, а напротив — фигура незамкнутая, с развитой способностью к умственным упражнениям, пульсирующим сознанием и деятельной совестью.
В замочную скважину небольшого рассказа автор рискует разглядеть, без необходимой, впрочем, внутренней в том уверенности, не реально существующую в его воображении данность, а замороженную в туманистом ореольчике представлений и проявлений некую человекоподобную персонификацию, недопустимо лишённую элементов органических, иррациональных, таинственных. Он рискует увидеть нечто вроде до безумия конкретно мыслящего киборга, электромоточеловека — в глухой, лишённой воздуха самоулучшаемости трубе материальной жизни людей.
Удивительно ли, что внимательный сочинитель склонен отдать предпочтение романной форме повествования? В этом случае незачем спешить, можно спокойно послушать звуки часов, звонко выщипывающих секунды времени из пространства спящего человека.
Старый будильник, ранее коротко и пренебрежительно позвякивавший по утрам, самопроизвольно поправился и теперь, покряхтывая, дозванивает до конца. Гвидон Тугарин ещё не проснулся, но сон уж непостижимым образом утрачивает реальность и обращается в собственно сон, неожиданно обрывающийся и распадающийся на нелепые, несопоставимые осколки.
— Ха-ха! — восклицает обрадованный Гвидон. — А я-то уж подумал, что это всерьёз и надолго, как у Ленина НЭП… Да-а, после таких встрясочных снов начинают, надо полагать, рассасываться рубцы и спайки.
Гвидону собеседник не нужен, он говорит сам с собою.
Однако телефонный звонок, словно наглая черта жирного фломастера, подчёркивает настоящее. Так уж повелось — патологические эффекты эпохи отбрасывают цветные тени телефонных звонков.
— Тугарин, срочно в отдел!
Голос Хряпина полон тревожной значительности.
— А что случилось-то, Александр Петрович? За окном воскресенье. Вся физиология моя сопротивляется…
Тугарин опустился в кресло и приступил к водружению голых ног на журнальный столик. Соединённый с фривольной позой разговор с начальством Гвидон относил к методам модного ныне выдавливания из себя раба, к которым, между тем, себя лично никогда не относил. И телефонный вариант самоутверждающего общения с начальственными особами он почитал вполне освоенным. Вот и сегодня центральное зеркало трельяжа с услужливой достоверностью подтвердило это обстоятельство.
— А плевать на твою физиологию! — неожиданно рявкнул Хряпин. — Тут, понимаешь, покойники из морга уходят! Физиология! Без всякой физиологии улетучиваются. Чтоб через пятнадцать минут был здесь, физик паршивый!
— Какие покойники? Куда улетучиваются? — Тугарин смущённо покосился на свои вдруг побледневшие ноги.
— Куда-а-а, каки-и-ие! Труп Скалыги — несчастный случай вчера в гаражах был — выкрали из морга. Сегодня ночью. Давай быстрей! Отгуляешь как-нибудь.
— Не может быть! Кому он нужен!
Гвидон попытался вскочить на ноги, но зацепился правой ступнёй за столик, утратил равновесие и, прижав телефонную трубку к животу, упал на пол.
— Алло! Алло! — растерявши все признаки доминантности, кричал, лёжа на паласе, Гвидон. — Кто выкрал труп?
Вид расколотого аппарата объяснил звукосмысл ответного молчания и бросил серую тень досады на тревожный фон только что полученного сообщения.
— Чепуха!.. Недоразумение!.. Дурацкая шутка!..
Этими словами Гвидон отбивался от безумного роя элементов бессознательного. Но они, эти элементы, продолжали стремиться актуализироваться в поднебесье господствующих вершин сознания.
И всё-таки в отдел Гвидон Тугарин явился вооружённым убойной версией. В кабинете Хряпина, кроме самого Александра Петровича, он застал Маврина, который в это воскресенье дежурил от уголовного розыска, и следователя прокуратуры Василия Фёдоровича Переплешина.
— Василий Фёдорыч, повтори, пожалуйста, вкратце для Гвидона Антоныча. Это его тебе сегодня в помощь даю. А может, и в дальнейшем оперативная часть следствия на нём будет.
— Вкратце? Хорошо. Главный бухгалтер малого предприятия «Металлоид» Екатерина Борисовна Скалыга вчера была убита электротоком. Несчастный случай. Пошла утром в гараж, а там у них часть электропроводки, в районе ввода в гараж, не была заизолирована. А позавчера, как вы, наверное, помните, ветер был ураганный. Так вот, шест деревянный с антенной повело, и он завалился в сторону и прижал оголённые провода к металлическому козырьку гаража. Скалыга взялась только за навесной замок — её и шибануло. Соседи по гаражу «скорую» на всякий случай вызвали, но она, конечно, уже и не нужна была. Ожоги, разумеется, страшенные, и колготки от ступней и чуть не до колен расплавились. Осмотрели, в общем, место происшествия — думали ж, что убийство, — а труп отправили в морг. А сегодня звонят — трупа в морге нет. Всё обшарили — нет и всё, что ты будешь делать.
— А всё равно думаю, — Александр Петрович скептически покачал головой, — что-то там напутали. Сделать полную инвентаризацию. В морозилке, может… Там у них трупы — штабелем. Точнее, не штабелем, а навалом.
— Среди распотрошённых её тело могло затесаться, — высказал предположение Маврин. — Ну, среди готовых к выдаче родственникам.
— Нет, утверждают, исключено. Ещё вчера вечером пропажу обнаружили. Всё обыскали — нет, и как не бывало. Мы тоже не верили. Дежурный же ваш выезжал ночью. Где он, кстати?
— Дежурство сдаёт. Скоро подойдёт, — ответил Хряпин и предложил: — Давайте прикинем, кому это было нужно. У следствия какая версия? Может, имеем и не несчастный случай всё-таки?
— Да я уже семнадцать лет работаю — сроду такого не бывало, чтобы убийцы труп из морга выкрали.
— То, что такого у нас, Василий Фёдорыч, ещё не было, отнюдь не значит, что этого вообще не могло быть, — возразил Хряпин. — Кто, сами посудите, мог так сильно не желать вскрытия? Мне думается, именно тот, на кого могло пасть подозрение, получи мы результаты исследования.
— Но тут же не отравление — электротравма, — пожал плечами Переплешин. — Вполне типичная. Чего-то эдакого, что наводило бы на какое-то подозрение, не обнаружено. Ничего. Совершенно.
— Пропустить напряжение можно и через труп, — упорствовал Хряпин, но, впрочем, без особого энтузиазма.
— Маловероятно. Скалыгу видели за пятнадцать минут до обнаружения трупа, когда она, ещё живая и невредимая, шла в сторону своего гаража. А вообще-то в гараж обычно её муж ходит. Но в этот день он ногу подвернул, точнее, накануне, — вот она и пошла за машиной.
Тугарин участия в разговоре не принимал. Он сидел, скрестив руки на груди и вскинув голову, ждал, как поле под парами, своего часа. На звуки голосов коллег, выпускавших из губ своих хилые предположения, согбенные от неуверенности их творцов, Гвидон лишь нехотя скашивал глаза и неслышно усмехался уголком рта.
Бездвижный внешне, он, словно уголёк в ладонях, перекатывал в сознании огненное зерно взращённой им версии. Разве мало в последнее время пишут о такого рода бизнесе, как поставка за рубеж органов человеческого тела? А изготовление учебных пособий, выварка скелетов, например, — чем не бизнес? Это и вообще в каких угодно условиях организовать можно, вплоть до самой отсталой провинции. Невостребованных покойников, вполне вероятно, может и не хватить для этих целей.
И после смерти человека окружают люди
Хряпин пообещал в ближайшие дни не давать Тугарину свежих материалов. У него даже была мысль пообещать Тугарину, что заберёт он, Хряпин, у подчинённого своего, если очень уж потребуется, один-два материальчика, чтобы тот больше времени смог уделить необычному хищению. Мысль была — обещания не последовало.
Половину воскресного дня Гвидон провёл в морге, затем мотался по городу, разыскивая и опрашивая всех лиц, имевших или могущих иметь хоть какое-либо отношение к случившемуся. Результат был нулевым — ни малейшей зацепки.
Не нашёл Тугарин санитара Волкова, домой с работы не явившегося, поэтому оставалась некоторая надежда на него, на санитара Волкова. Быть может, он что-то важное сообщит, когда явится к Тугарину по оставленным на его имя повесткам, в квартире его и на работе.
А вечером, почти ночью, было принято решение временно не предавать огласке факт исчезновения из морга трупа. По предложению Тугарина. Хряпин поначалу воспротивился, однако Гвидон заявил, что не стоит исключать возможности, что к похищению тела погибшей Екатерины Скалыги мог иметь отношение кто-то из её близких.
— И что это даст? — прищурился Хряпин и принялся теребить усы.
— Посмотрим.
— Они потребуют труп для захоронения.
— Надо чтобы в морге сказали, что необходимо дополнительное исследование органов.
— А реагенты ожидаются из Москвы? — усмехнулся Хряпин.
— Из Австралии. Необходимо время.
В понедельник у Тугарина был муж пострадавшей, Михаил Ильич Скалыга, а потом две подруги потерпевшей, Фоменко и Кошелева. Скалыга взволнованно спрашивал, как ему быть в этой ситуации. Ведь на двенадцать часов назначен вынос тела. Всё подготовлено к погребению. И ресторан заказан. Родственники съехались. Об обстоятельствах несчастного случая ничего дополнительно не сообщил. «Если бы я знал!.. Но там у всех такая проводка, снаружи — голый провод».
Когда шла беседа с Кошелевой, в кабинет вошёл Хряпин. Он вошёл лишь затем, чтобы передать Маврину документы по факту разбоя, совершённого прошедшей ночью, однако, обнаружив напротив Тугарина интересную женщину, извлечь себя с равнодушной своевременностью из кабинета подчинённых не сумел и потому соблаговолил задержаться и даже задать Кошелевой несколько вопросов, светски легковесных.
Подруги Скалыги оказались подругами хоть и недавнего, но всё-таки прошлого — с того времени, как супруги Скалыги серьёзно занялись бизнесом, виделись они с Екатериной Скалыгой всё реже и реже.
— Катю месяца два я не видела, — сообщила Кошелева, — а Михаила и вообще чуть ли не полгода. Вчера, правда, он прислал какую-то девушку за ключами от их квартиры. Катя в последний свой приход ко мне забыла их, да так и не забрала потом. Я, когда обнаружила ключи, а обнаружила я их не сразу — через какое-то время, то и не догадалась, что это её. И она не зашла почему-то.
— Может, думала сначала, в другом месте оставила или потеряла, — предположил Тугарин.
— Может быть. А потом, возможно, некогда было.
Гвидон задал ещё множество вопросов, но всё без толку.
— Подруги, пусть даже и бывшие, а всё одни какие-то общие фразы, — недовольно сказал Тугарин после ухода Кошелевой. — Вот, например, Кошелева. Александр Петрович, тебе не показалось, что эта подруга Скалыги что-то темнит, что-то не договаривает. Как минимум. А? Ты видел, как она на вопросы отвечала? Обратил внимание? Все слова свои взвешивала, обдумывала всё самым тщательнЕйшим, как сказал бы Руслан Имранович, образом. Ой неспроста-а…
— Ну поговори с ней ещё раз, — прикуривая (он решил покурить в кабинете подчинённых), ответил Хряпин. — Только что это даст, не знаю. Хотя, конечно, женщина она внешне приятная. Я бы, пожалуй, разорился на один вечерок. А если серьёзно — может, она просто человек такой. Есть люди, у которых только под пыткой сведения получить… И интереса-то у них никакого — нет же, кряхтят, но молчат, как партизаны.
— Под пыткой или… вызвав на скандал.
— Что? Какой скандал? — не понял Хряпин.
— Спровоцировать ситуацию… Как в том анекдоте, «а твоя-то, а твоя-то…» Помнишь? Анекдот этот.
— Анекдот — это одно… Проще надо.
— А что? Когда поразмышляешь, обмозгуешь всё… Так даже интересней.
— Всё-то ты не туда думаешь! — привычно сдержанным жестом Хряпин коснулся роскошных усов.
— Куда — не туда?
— Красивая баба! А ты сидишь чурбаном деревянным! — Хряпин поднялся на ноги. — Будь я хотя бы на один раз меньше женат и будь у меня хотя бы на два ребёнка меньше… А-а!
— Да ну, — отмахнулся Гвидон. — И вообще она мне дурой показалась.
— Ду-у-ра! — передразнивая, Александр Петрович резко повернулся в сторону Тугарина. — Сам ты… Можно подумать, рядом с рассадником умных женщин вырос!
— Да нет, я — пас. И душевный настой жидковат, консистенция не та. Я и вообще-то, когда по следу иду, все половые признаки утрачиваю. Женщина или баба — ничего не понимаю.
— Когда я начинал, — Александр Петрович снова присел на стул и ласково тронул усы, — вот тогда были опера! У-у! Всё успевали. И работать умели. И водку пили. Ты пойми, подход к каждому нужен. С каждым надо поговорить на его языке. Ты вот говоришь — дура, а сам, я предполагаю, с самого начала какую-нибудь заумную ахинею при ней нести начал. Потому, может, и слова она обдумывала. Дурой показаться не хотелось. Всего-то. Необходима атмосфера лёгкости. Нужно человека поместить в такие условия, чтобы он говорил, говорил, и выговориться не мог. Пусть уж лучше он в десять раз больше скажет, чем какой-нибудь пустячок упустит.
Два оперуполномоченных и испуганный лжец в белой клетке больничной палаты
Вернувшись с обеда, Тугарин раздвинул шторы, чтобы посидеть минут пять под световым колпаком весеннего солнца. Этого не получилось.
— Гвидон, зайди ко мне срочно!
Голос Хряпина, пропущенный сквозь селектор, выглядит плоским.
— Нашёлся твой Волков, — услышал Тугарин радостную весть, войдя к Хряпину, однако тотчас же и по голосу, и по виду Александра Петровича понял, что сказано ещё не всё.
— Ну-ну!
— Сейчас созвонись со Шмеховым из линейного. Вот его телефон, — Хряпин двинул в его сторону вырванный из настольного календаря листок. — Ну а там — по обстановке. Лежит в первой городской, травма головы у него. С его слов, выбросили из электрички.
— Так я и знал! — воскликнул Тугарин, словно катапультированный взвиваясь над стулом и роняя только что полученную бумажку с записями.
Прямоугольного вида листочек календаря, неоднозначно раскладывая движения, устремляется к полу. Гвидон с азартом кидается ловить его и опрокидывает стул.
— Что ты знал?! — раздражается Хряпин. — Что стулья мои переломаешь?
— Да нет. Зачем же! — Тугарин поднимает стул и начинает говорить более осторожно. — Хотел сказать, что это косвенным образом подтверждает мою версию. И Волков каким-то образом причастен к преступлению. Возможно, важный свидетель. И его хотели убрать. Очень и очень похоже на правду.
— Не это ли называется: гнать факты кнутом по одной дороге? — Хряпин скептически скривился. — Ты вот что, антимонии тут не разводи, а езжай-ка в больницу и вытащи из ушибленного всё, что можно. Благо, он не в реанимации. Вперёд!
— Может, зайти подальше? С домашних начать… Попробовать…
— Да он же до дома не доехал! — перебил Хряпин. — Что они могут знать? С него начни. Только смотри у меня! А то там сестрички — покойника взволновать могут.
Трамвайная монотонность удлиняет расстояния. Удалённые расстоянием и молчанием соединённые точки единой системы координат имеют различную эмоциональную окраску и смотрятся антиподами.
Впрочем, Тугарин и не собирался связывать себя обетом молчания, он всего лишь уговорил себя не кормить Шмехова незрелыми плодами собственной версии случившегося с Волковым. Гвидон прекрасно понимал, что в точке пересечения двух кривых истина выглядит куда как убедительнее. А о чём поговорить, всегда найдётся. Незнакомые прежде, Тугарин и Шмехов, как, пожалуй, два любых произвольно соединённых опера бывшего Советского Союза, проблем в учреждении доверительного и почти что дружеского общения не обнаружили.
Впервые со времени их личного (не телефонного) знакомства Волкова разговор коснулся, когда трамвай подкрадывался к остановке «Больничный комплекс».
— И как часто у вас такие случаи? Вышвыривают человечков из электричек иногда? — спросил Тугарин.
— Да, иногда. Не часто, конечно. Мне кажется, пока что самое распространённое — это когда по пьянке кухонным ножом и в условиях кухни. Где жрут, там и бьют.
— Ты прав. Типично нашенское злодейство. Но сейчас, я бы сказал, появляется и кое-что иное. По сравнению с благословенной памяти застойными временами, — вроде как согласился, но, одновременно, и возразил Тугарин.
— А случаи бывают, — проговорил Шмехов и вплотную приблизился к Гвидону. — Недавно одного нашего парня выбросили, сотрудника нашего, — сказал и направился к выходу.
— Да ну! — удивился и не поверил готовый поверить Тугарин, пробираясь следом за Шмеховым.
— Ну да. Ехал пьяный да и поскандалил с какими-то. Пистолет вытащил. Да! Его и вытолкали, а как иначе! Зашуршал по щебёнке. Хорошо — оружие не отобрали. Да и поезд только-только с остановки тронулся. Лобное покрытие обновил частично, только и всего… Но электрички сейчас, большинство, с автоматическими дверями.
— А эта, на которой Волков ехал?
— Проверил, у этой — не автоматически закрывающиеся.
— Ясно. Значит… — Гвидон принял медитативную позу: голову опустил, руки сцепил за спиною. — Значит, всё-таки сбросили его с поезда.
— Я бы не спешил такой вывод делать, — покачал головой Шмехов, более последовательный эмпирик, нежели Тугарин. — Частенько бывает, когда не хотят кого-нибудь сдавать, валят всё на пресловутые электрички и вокзалы. Уж сколько случаев у меня было! Друг ножом пырнул, жена сковородкой голову проломила…
— Или боятся сказать правду! — смысловую напряжённость сказанного Гвидон обозначил воздетым кверху указательным пальцем. — И такой вариант очень вероятен. Особенно в наше время.
Шмехов шевельнул бровями — всё, мол, возможно. Молчаливое движение бровей Шмехова, с равнодушной небрежностью уронившее очевидную тень сомнения на высказывание Тугарина, обрело признаки гнетущей силы. Гвидон молчал, однако эмоциональный ущерб был налицо, и мужественно сдавливаемые эмоции грозили выбросить упругий горб веера ненужных слов. Бессловесное и неуклонное напряжение воли нарушало энергетическую структуру Гвидона Тугарина.
— Данный случай… отягощён… специфическими обстоятельствами.
Гвидон произносил эти слова и морщился — он был недоволен собою.
— Ему кто-то угрожал? — равнодушно произнёс Шмехов.
— Он был одним из нескольких человек, находившихся в городском морге в тот именно момент, когда оттуда исчез труп покойницы! — Тугарин говорил с неумолимо возрастающим воодушевлением. — Представляешь? Труп неживого человека! Волков или опасный для кого-то свидетель, или… участник преступления. И это однозначно! И ничуть не удивлюсь, если сейчас не застанем Волкова в живых! — заключил Гвидон, непроизвольно ускоряя шаг.
Шмехов и бровью не повёл (Тугарин был весь внимание), только судорога недовольства, это когда Гвидон прибавил шагу, сбежала по его лицу. Тормозные механизмы бесповоротно отказали. Тугарин, схватив Шмехова за руку, оттащил его к пыльным кустам акации и, размахивая свободной рукой и придерживая, как придерживают гремучую якорную цепь, рвущийся ввысь голос и энтузиазмом нейтрализуя возможные противоречия, выбросил звенья причинной обусловленности волнующих событий.
Спустя минуту Шмехов выглядел убеждённым идейным сторонником предложенной ему Тугариным эффектной конструкции, однако скоропалительная чувствительность обрушенных на него аргументов воздвигла энергетическую стену некоего нечистого побуждения. Шмехов догадался, что при случае он не без некоторого удовольствия полюбовался бы на явление внезапного краха столь шумного построения. И опустил глаза. Если произвести мыльный пузырь даже и очень и очень большим — всё равно не всякий поверит, что им можно играть в мяч.
А Тугарин уже приступил к озвучиванию давно его сознанием оформленного плана опроса Волкова, несложного по схеме, однако со многими подробностями, по мнению Шмехова, незначительными и ненужными.
— Ну, договорились? — заключил Гвидон почти утвердительно, лишь слегка изогнув произнесённое вопросительной интонацией. — Так и будем действовать. В кратчайшие сроки на режиме зависания.
Волков, немолодой мужчина похмельного вида, лежал вдоль правой стены палаты, почти напротив входа. Сквозь голубые глаза с приспущенными веками экзистенциальная тоска зримо изливалась на потолок больничного цвета. Из глубины и мрака внутренней бесконечности. Он словно бы застыл на излёте сверхчувственного созерцания и видел, кажется, в эту минуту нечто надземное, таинственное и непостижимое.
Он — биологическая оболочка личности, для которой, как будто, бурные события века утратили актуальность. Лишь гаммы жизненных коллизий, разбуженные повеявшей прохладой вечного холода, терзают стены храма совести. Эпически спокойное отношение к смерти не особенно охотно нисходит даже и на работников морга.
Впрочем, по заверению лечащего врача, травма Волкова не относится к разряду смертельно опасных.
— Только вот, — добавил врач, этакий Жванецкий в белом халате, — мучит нашего пациента одна, но пламенная страсть, именуемая в народе пагубным пристрастием. Выпить, знаете ли, любит. И очень тяжело переносит вынужденную трезвость.
На вопрос Шмехова врач сообщил, что в момент получения травмы Волков находился в средней степени опьянения.
Узнав, что посетители пришли к нему и что они из милиции, Волков заметно взволновался и как бы чуть смутился. Пока Тугарин и Шмехов брали стулья и усаживались около его кровати, Волков искоса поглядывал на них, и взгляды его имели оценивающий оттенок.
Прежде чем сесть, Тугарин сделал максимально строгое лицо и спросил:
— Так значит, вы, гражданин Волков, государство обмануть хотите? Уверяю вас, обмануть государство очень сложно.
— Да нет… Почему… — смертоносная, прямо-таки, бледность волнения окатила лицо Волкова. — Я правду говорил. Меня, ещё в «скорой» когда везли, спрашивали… — Волков говорил неуверенно, следя за своими руками, без видимой нужды оправляющими одеяло.
— А я утверждаю, что хотите обмануть государство, — продолжал настаивать Тугарин. — Вы хотите и вредность заработать, и, одновременно, здоровье сохранить. Разве не так? Вы для этого пошли работать в морг?
Поняв, что это шутка, Волков улыбнулся, не вполне радостно, сквозь завесу тягостных переживаний, и неожиданно для самого себя сказал:
— Соточку бы щас.
— Увы, — ответил Тугарин. — Из зоны комфорта вы выпали в зону воздержания. Вопрос. Выпали по собственной воле, или вас выбросили? Назовите их имена, клички, приметы — всё, что о них известно. Темнить не советую. Мы знаем больше, чем вы предполагаете. Итак, кто и за что — это раз, второе — укажите, пожалуйста, их координаты.
Таким образом, Гвидон с самого начала нарушил им же самим разработанный план разговора с Волковым. Тугарин и Шмехов намеревались вначале терпеливо выслушать ответ Волкова на простенький вопросик о том, что случилось, а уж потом задавать вопросы с подтекстом специального назначения.
И теперь Шмехов был недоволен. Он, конечно, предпочёл бы послушать вольное изложение потерпевшим версии происшедшего, неторопливо укладывая на весы своего опыта предлагаемые посылки. Необходимо время на то, чтобы энергия мысли соединилась с интуицией, этим внутренним центром чувств. К тому же довольно длительное и непродуктивное молчание Волкова наводило на мысль, что в безбрежном море речевых коммуникаций Тугарин избрал неверный маршрут.
— Но я же их и не знаю совсем, — заговорил Волков, взглядом отыскивая собеседника (выбор был небольшим), который был бы в наибольшей степени готов поверить его словам. — А за что? — Волков пожал плечами. — «Дай закурить!» — «Нету» — «Ну, получи с улыбкой!» И — понеслась… А их трое…
— Приметы их опишите, — предложил Шмехов.
— Ну, приметы… Молодые, здоровые… Один высокий такой, а другой, как бы это сказать… А второй такой… Даже и слова не подберёшь…
— А вы попробуйте, — сурово произнёс Тугарин. — Джуме Джумаевичу Джумаеву было ещё труднее изъясняться на языке человеков.
— А кто это?
— Человек, стаей волков воспитанный. С младых ногтей.
Тугарин и Шмехов долго и неутомимо опрашивали-расспрашивали Волкова. В результате совместных усилий словесные портреты преступников были составлены. Был и побочный результат — сохранение ряда старых и возникновение новых вопросов. Как у Тугарина, так и у Шмехова.
И Шмехов стал выяснять, подробно записывая, кто где стоял, как выталкивали Волкова из поезда и какие при этом действия совершал каждый из троих напавших на него. За какие части тела и одежды хватали потерпевшего и за что цеплялся сам Волков, не желавший, по всей видимости, расставаться с зыбкой почвой стремительно летящего электропоезда.
Гвидону познавательная ценность этих всех вопросов представлялась невысокой. Он ёрзал на стуле, предполагая ближайшую паузу заполнить мощью своего решающего вопроса. И данное словесное обращение, требующее ответа, уже коснётся непосредственно событий, происшедших в морге. И как не известно было Волкову, что Тугарин не из линейной милиции, которую могут интересовать лишь взаимоотношения между Волковым и железной дорогой, тем значительней должен был оказаться эффект от смещения разговора в пограничную плоскость морга.
— А теперь я хотел бы услышать от вас, — заговорил Тугарин, когда настало его время, — что именно вы видели из ряда вон выходящее на своём вчера, простите, на своём позавчера рабочем месте, в морге?
И с громким щелчком выбросил указующий перст к носу Волкова.
Волков, казалось, отшатнулся назад, что, впрочем, едва ли было возможно вследствие непреодолимо горизонтального положения больничной кровати. Кончик его носа, усеянный крупными порами, и лоб покрыли приплюснутые капельки испарины.
— Говорите, Анатолий Никифорыч. И никого не бойтесь, — не отводя глаз, ободряюще кивнул Тугарин.
Волков молчал. Замешательство его было ещё более глубоким, чем это можно было предположить минуту тому назад.
— Расскажите нам всё, что видели! — не отступал Гвидон. — Не бойтесь.
— Что же вы молчите? Вас спрашивают, а вы молчите и молчите! — присоединился к Тугарину Шмехов.
Волков с пристальным вниманием испуга следил за пришельцами и ничего не отвечал.
Гвидон Тугарин в роли наёмного убийцы
Миновала неделя. Были встречи с множеством людей. Одно за другим следовали какие-то невнятные, неоднозначные показания, в свете которых способна потускнеть сколь угодно яркая версия. Приходилось немало заниматься и другими делами. С переменным успехом. И с переменным ощущением низменной обыденщины, угнетающей эвристические формы мышления.
Во вторник Тугарин позвонил в офис «Металлоида», чтобы договориться с генеральным директором «Металлоида» Срезневым о встрече. Они уже дважды условливались о встрече, но оба раза безуспешно — один раз Тугарина не оказалось на месте, потом Тугарин не застал Срезнева, отбывшего на незапланированные переговоры с иностранцами.
На звонок Тугарину ответили, что Срезнева сегодня не будет, что он отдыхает. Затем секретарь понизила голос и сообщила:
— В Глеба Василича стреляли. Не знаю, могу ли об этом вам говорить, — Глеб Василич велел, чтобы никому, — но вчера Глеба Василича чуть не убили! Выстрелили прямо в окно! Но не попали.
— В окно не попали?
— В Глеба Василича не попали.
Справившись в дежурной части и установив, что стрельба по окнам квартиры Срезнева не зарегистрирована, Гвидон решил сходить после обеда к Срезневу домой.
В бежевом плаще, светло-коричневой шляпе и затемнённых очках, складных, имеющих не два, а пять соединений и одну неприметную надпись белого цвета «Ferrari», Тугарин неторопливо, но и не останавливаясь прошёлся мимо дома Срезнева. Действительно, нижнее стекло правой створки имело пулевое отверстие.
Гвидон проследовал до конца дома, перешёл на другую сторону двора и, дойдя до подъезда, прямо противоположного квартире Срезнева, вошёл в этот подъезд.
Откуда был произведён выстрел? Обонятельная активность достигла, кажется, наивысшей точки, как будто это было возможно — уловить запах сгоревшего сутки назад пороха.
Тугарин преодолел ступени первого после площадки нижнего этажа пролёта и попробовал открыть окно. Это ему не удалось. Он ухватился за рукоятки фрамуги поудобней и глубоко вдохнул воздух, однако состояние краски, давным-давно заполнившей щель между фрамугой и рамой окна, с мгновенной очевидностью явило тот факт, что окном этим очень давно никто не пользовался.
Гвидон расслабился. На выдохе его осенила мысль, что сначала следовало бы обнаружить место в квартире, куда вошла пуля, а уж потом нюхать подъезды, коль обнаружится в том необходимость. Поёживаясь от смущения, навеянного собственной оплошностью, Тугарин вышел наружу и направился к Срезневу.
Когда он входил в подъезд, где находится квартира Срезнева, ему показалось, что дверь, ведущая в подвал, негромко скрипнула. Гвидон остановился в полумраке тамбура и прислушался. Дверь подвала была приоткрыта, звуков же больше никаких он не услышал. Кошка, наверное, решил Гвидон и, открыв следующую дверь, стал подниматься на площадку первого этажа. Прежде чем позвонить, Тугарин снял очки, вынул футляр в форме присплющенной с двух сторон чёрной капли и уложил в него очки.
Несколько разнородных звуков неопределённой высоты, тесно наложившихся на кусочек времени, заставили его обернуться. В подъезд входил молодой парень в чёрной футболке и брюках цвета морской волны, волны светлой до лазури. Тугарин почему-то не слышал грохота закрывающейся наружной двери, хотя грядущий звук свободно отпущенной парнем двери внутренней достиг сознания Гвидона предэхом убеждённости в том, что привычка прикрывать за собою дверь давно уже вытеснена из культурного обихода жующегося поколения.
И одет парень не по погоде — в футболку.
Напряжённое созвучие неконтролируемых ассоциаций тенью безмолвного подозрения сгустило фон окружающего, однако Тугарин отвернулся от вошедшего и, продолжая правой рукой устраивать футляр с очками во внутреннем кармане плаща, левую руку устремил к кнопке звонка. А бодрое расположение духа, полагал он, явится одновременно с рабочим ритмом предстоящей беседы. Тугарин был уже, безусловно, в зоне ближнего будущего.
И в это время…
А сказать точнее, просто произошла замена одной пространственно-временной структуры другою. Гвидон Тугарин вдруг обнаружил себя у стены, в углу, с болезненностью текущего времени переживающим сильнейший удар в правое плечо, страдальчески сморщившимся от прострела левой руки (она ударилась о стену) локтевой судорогой и пытающимся стремительно осмыслить происшедшее.
Бесшумный взмах сильной руки убил проклюнувшуюся паузу, и Гвидон сломился пополам, выдыхая мучительный стон. Теперь он падал на грязный бетон лестничной площадки кооперативного дома, где среди мутных, утративших блеск плевков, раскинув поля, уже сидела злосчастная шляпа. Его всегда элегантная шляпа и… биологические выделения жизнедеятельности недочеловеков и их друзей — живой натюрморт безумного художника.
Гвидон не успел догадаться, что и его ожидает печальная участь шляпы, как был пойман за ворот плаща и заброшен в квартиру Срезнева, дверь которой неожиданно отворилась. Дверь открылась, хотя ему так и не довелось прикоснуться к кнопке звонка.
Гвидон Тугарин упал на скрипнувший паркетный пол. И в этот же пренеприятнейший миг кто-то с бесчувственной грузностью уселся ему на спину, стиснул запястья разметавшихся по полу рук и двуединым движением вывернул их за спину. Гвидон вскрикнул от боли и разрастающегося бешенства.
И услышал семенящий говорок, не вполне внятный и даже не стремящийся перекрыть его вопль:
— Кто тебя послал, падла? Говори! И быстро, быстро! Я кому говорю! Руки выверну. Ну!
Он пришёл сюда по собственной инициативе, уведомив о том Хряпина. Что тут такого? Может ли это быть служебным секретом?
— Быстро, быстро! Говори, если жить хочешь!
И снова боль обожгла плечи. Размышлять, как будто бы, некогда.
А может, и не стоит размышлять? Подлая привязанность к жизни, нарушающая внутреннюю свободу! Молчать! Гвидон Тугарин зажмурился, и слепое и горячее отчаяние подтвердило: молчать, чего бы это ни стоило!
Около лица скрипнул паркет. Гвидон открыл глаза и увидел чёрные, лаково блестящие туфли с огромными серебристыми кокардами инкрустации. Таких туфель Тугарин ещё не видывал.
Обутый в эти самые туфли нагнулся, обшарил Тугарина и под отчаянный скрип стиснутых зубов его совершил акт вивисекции — вырвал из кобуры любовно почищенный и нежнейшим слоем смазки покрытый «ПМ». Гвидон вдохнул, сколько смог, воздуху и заморгал глазами — такое унижение он испытывал впервые.
— У него и кабура оперативная, ты смотри! — сказал разоруживший Тугарина, сделав ударение на заменившей «о» букве «а» в слове «кобура».
— Отве-е-етите… За это-то уж вы ответите! — выговорил Гвидон.
— На кого работаешь-то? Рассказывай! — вновь зачастил сидящий на его спине парень.
— А вот когда местами поменяемся, тогда и будем разговаривать! — ответил Тугарин с мрачным едвалинеравнодушием в голосе.
И услышал голос обладателя туфлей с кокардами:
— Отпусти его, Павлик!
Притупившаяся за секунду до того боль дала новый всплеск, а потом уступила место двум обжигающим шарам, обездвижившим плечевые суставы.
— Я-то служу отечеству, как сейчас говорят! — поднимаясь на ноги, произносил Гвидон Тугарин в такт движениям осторожно разминаемых рук. — А вот ты кому, собачёныш, служишь-прислуживаешь? Этому?
Он говорил, вроде бы, презрительно, но в голосе его всё-таки проблёскивал призвук обиды.
— Ну да что тебе! — продолжал Гвидон. — Платили бы… Ещё лет несколько попрогибаешься, Павлик, — такие же, глядишь, штиблеты с бляшками справишь.
Словно бы не заметив, что Павлик произвёл угрожающий полушаг в его сторону и вопросительно посмотрел на хозяина, Гвидон недвусмысленно искривил губы и сделал вид, что внимательно осматривает эти разряженные, подобно ярмарочным коням, туфли, поскрипывающие узорно выложенным, натёртым паркетом, вороные свободные брюки над ними, материи тонкой и со струнами складок исключительно ломкими, однако, похоже, неуничтожимыми, а также — неуместно цветастую рубаху.
И только после этого окончательно выпрямил шею и, строго глядя между выжидающе выгнутых бровей франта, движением правой руки отстранил Павлика, а левую вытянул перед собою ладонью кверху.
— Прошу вернуть оружие, господин Срезнев.
— И фамилию знает, ты смотри! — усмехнулся Срезнев. — Молодец. Что же, третья попытка, думаешь, будет более удачной?
В произносимой насмешке сквозила ниточка неуверенности, однако брови со всей определённостью шевельнулись вправо. Отпрыгнув в сторону, Тугарин легко избежал ожидаемого удара — и услужливый кулак перестоявшего в напряжённой позе Павлика тяжело полетел мимо Гвидона, непреоборимо извлекая громилу из точки уверенного равновесия.
Павлик вцепился руками в висящее на вешалке кожаное пальто, мощной диагональю перечеркнув коридор, однако в следующее мгновение один конец вешалки, сорвавшись с привычного места, энергично клюнул его в затылок эллипсом чугунного узора. И тотчас вся конструкция вешалки целиком устремилась вниз, хороня под ворохом одежды и виновника своего низвержения, и Тугарина, успевшего втянуть голову в плечи и закрыть её руками. Неисследимые изгибы двух жизней теснейшим образом совпали.
— Одно из двух! — закричал Гвидон. — Да, или вернёте оружие, или же вам придётся убить меня!
Его голос (из-под груды одежды) звучал в ритме митингового пафоса — суровое спокойствие вновь оставило Тугарина. А ещё в звуковой объём шума торопливо расшвыриваемой одежды не укладывались, возвышаясь над ним, хотя и мужественно негромкие, однако насыщенные сдержанным страданием стоны пострадавшего Павлика. Он первым поднялся на ноги и, расставив в стороны руки, направился к Тугарину.
— Ы-ы-ы… Щас я… ы-ы-ыво возь-му… Щас… — говорил он, и рыдательные нотки уже начали разрывать слова.
Отступающий в угол, к двери, Тугарин уже перенёс центр тяжести тела на переднюю, левую, ногу, а правая его рука готова была нанести удар в скулу противника, когда Гвидон вдруг увидел перед собою окрашенное кровью лицо. Он посмотрел в глаза замедленно приближающегося к нему раненого и всё понял. Выбор должного способа действий у Павлика определялся отнюдь не сознательным разумом. Вненаходимость его была очевидной. И уже горячая струйка бежала вдоль сонной артерии.
Пытаясь обеими руками остановить напирающее на него тело, Тугарин закричал:
— Телефон здесь есть?! Нужно… срочно… «скорую»!
Голос приседающего под навалившейся тяжестью Гвидона звучал с натугой. Однако он выбрался-таки из-под Павлика, упрямо перебирающего ногами, и, убедившись, что тот относительно устойчиво утвердился в углу, обернулся к Срезневу.
— Телефон, говорю, где?
— Да подожди ты! — скривился и даже кистью с растопыренными пальцами прикрыл лицо Срезнев, старший товарищ или, что выглядит убедительней, шеф пострадавшего.
Тугарин уже и самостоятельно сориентировался и, сопровождаемый сумрачным, но не особенно внимательным глазком пистолета, прошёл к телефонному аппарату.
— Алло! «Скорая»? Вас беспокоит оперуполномоченный уголовного розыска Тугарин. Черепно-мозговая травма. Запишите, пожалуйста, адрес… Да, именно черепно-мозговая, пострадавший в шоке.
На службе у хозяина
Проводив бригаду «скорой помощи», Тугарин и Срезнев, молча глядя на бледное лицо Павлика, постояли возле дивана одну минуту, кляксой куцей шеренги отметив трагизм этой самой минуты, и дружненько убыли в соседнюю комнату.
Павлик был жив, и слёзы…
Да, когда ещё Тугарин и Срезнев, довольные, что рана оказалась не особенно опасной — ведь было даже признано возможным травмированного не госпитализировать, — стояли около него, злые эти слезы в любую секунду могли прорваться сквозь стиснутые веки Павлика.
Перспективы — принадлежность будущего. Утратив возможность материализации, мечтами они уже не становятся, они умирают. Надежды Павлика рухнули, с внезапным шумом и некрасиво до нелепости. Как обрушиваются со стен неприжившиеся вешалки. И если бы не ослабляющие эмоции, шумовой тугомотиной заполнившие упрятанную в марлевый кокон голову, Павлик уже сейчас, не возвышаясь до всечеловеческих масштабов мышления, поискал бы материальную основу будущего существования.
Виды бытия личности, пропущенные сквозь ушко отношений личной зависимости, далеко не всегда обретают цвета космической значительности, тёмной либо светлой. Будь даже отношения эти подлинно внутренними и до некоторой степени интимными. А если же в минуту решительную кто-то, имеющий на то основание, способен признать их не иными суть отношениями, как теми, которые с неприятной резкостью аттестуют в качестве денежно-торгашеских, то и говорить не о чём.
И можно с маниакальным тщанием хоронить глубинные структуры человека. Навал отказов может быть добросовестно внушительным. Всё равно ментальные силы, как правило, продолжают подспудно рефлектировать и изощряться в умствованиях, испуская едкий дымок привычных, направленных вовне мыслительных реакций. Текучий, но плотный их запах способен обрести — в беспощадных условиях ситуационного момента — вкус яда азиатского крайта.
Звонок в дверь выхватывает Павлика из забытья. Павлик, существо инстинкта (рефлекса ли), дёрнулся и едва не застонал от навалившейся на голову боли и бессердечно присоединившихся к ней недавних переживаний. Из пространства отрицательных и разрушительных мыслей голову уже не извлечь, однако если не двигаться, бдительность болезненных ощущений должна снизиться.
Надежда на спасительную неподвижность не оправдалась. Звонок прозвучал повторно, но звуков, которые спешили бы сопроводить устремлённые к двери шаги, не объявилось.
Павлик встал и побрёл открывать.
За дверью обнаружился мальчишка беспризорного вида.
— Чё не открываешь-то? Звоню, звоню… Делать мне больше нечего!
— Вот и я хотел спросить, чего ты, гадёныш, названиваешь! — зарычал Павлик, и новая волна злости взметнулась на уровень больной головы.
Павлик потянулся, чтобы ухватить «гадёныша» за куртку, готовый, кажется, скомкать его между ладонями своих ручищ да и зашвырнуть подальше от дверного звонка.
Но парнишка ловко отскочил в сторону и закричал:
— Грабли свои убери! Я по делу! Я послание принёс!
Непривычное слово «послание». Членораздельные элементы человеческой произносимой речи не спешат оформляться узнаваемыми понятиями.
— Какое ещё послание?
Мальчик потрясает свёрнутым вчетверо листком бумаги.
— Вот. Не видишь?
— Давай.
Павлик вытянул перед собою руку. Могло показаться, что он хочет принять «послание». В действительности же он намерен был схватить почтальона за шкирку, чтобы в его присутствии ознакомиться с содержанием записки. Однако движение руки Павлика было излишне плавным и не особенно точным — вспугнутый пацанёнок сумел сместиться в сторону на расстояние лёгкого отскока.
— Без паники! — кричит мальчишка. — Прошу оставаться на местах!
Он кладёт записку прямо на лестничную площадку и убегает.
— Стой! — вскрикивает Павлик.
— Ау-дую-дуй, нервная публика! — слышится уже из-за дверей подъездных.
Павлик схватил записку и пробежал её глазами со всей возможной быстротой. Буквенные изображения отыскали подвластные им звуки и сложились в слова. Слова мгновенно расположились на однозначном фоне общего смысла. Да, истерзанная его голова соображала вполне сносно — необходимо надлежало гонца изловить и вытряхнуть из него информацию о сопутствующих обстоятельствах. И понимая, что бег не то что противопоказан ему — это прямо-таки запретная форма активности, Павлик заспешил к выходу из подъезда. Погоня началась.
Павлик бежал, кривясь от боли и стремясь обеспечить всемерно плавное и сугубо параллельное земле перемещение головы. Тем не менее, линия, вдоль которой перемещался его головной мозг, часто ломалась, постреливая зигзагами болевых ощущений.
Несмотря на бесшумность побежки обутого в хлопчатобумажные носки Павлика мальчик очень скоро обнаружил преследование и припустил вдоль дворовой диагонали. Чтобы сохранить надежду догнать его, Павлику пришлось увеличить скорость. Расстояние между ними постепенно сокращалось, и Павлику показалось даже, что мальчишка и не очень-то хочет убежать от него.
Когда звуки громкого дыхания преследователя уже не могли не касаться ушей преследуемого, мальчик остановился, повернулся и закричал, привлекая внимание прохожих:
— Чего ты пристал к человеку?! Чего тебе надо, бандюга?!
— Да ты не кричи, братан! Чего развопился-то? Ты мне скажи только, кто тебя послал. С запиской-то. Скажешь? По-хорошему.
— Да не велели мне говорить! — отмахнулся пацан. — Сказали — записку сунуть и бежать что есть мочи.
— Даю сотню. На три жвачки по тридцать рублей.
— Сам жри по тридцать. Я ещё такой блевотины не едал!
— Твои условия?
— Две сотни на жевачки по полтиннику. И на курево семьдесят семь рваных.
— А ты скажешь — большой дяденька в тёмных очках, и больше ничего не помню. Да?
Когда Павлик возвращался в квартиру Срезнева, ноги его вдруг воспламенились чрезмерной чувствительностью, и он, не скупясь, обкладывал матом каждый из камешков, обнаруженных на тротуаре беззащитными ступнями. А голова раскалывалась от испарений зловонных мыслей. Виной тому — материальная жизненная обстановка сегодняшнего времени, безжалостно смявшая остатки и без того уж давно поскромневших планов. Тень плоской рассудочности ложилась на всё новые и новые секунды размышлений, постулируя силуэт достаточно определённого решения.
Решение это Павлику не нравилось. Однако ему казалось, что энергии на поддержание некогда избранной программы поведения у него уже не осталось. Кроме того, деловитому и трезвому, экономически мыслящему и прозаически настроенному Павлику было не до сложных фокусов рефлексий — он хотел как можно скорее вырваться из неуюта пограничной ситуации. И он уже знал, что достаточно проклюнуться ошибке… И не обязательно даже ей расцветать букетом последствий. Ошибка холопа не подлежит забвению. Невинная халатность, извинительная неосторожность могут вольно произрастать лишь на пустырях госсектора, но не в оазисах коммерческих структур. А им — только всё самое лучшее. Дерьма-с не держат. И — по дешёвке. Платить не любят. Капитал же ведь должен работать!
Ну а шефа всё равно пришьют, раз уж решили убить его.
— Ты куда это слинял? — вопросом встретил Павлика Срезнев. — Дверь открытой оставил. Ну, ты даёшь!
Срезнев провожал собравшегося уходить Тугарина. Они стояли у входной двери. Павлик молча протянул записку. Срезнев очень долго читал её, неоднократно перечитывая некоторые слова и фразы.
— Откуда? — спросил Срезнев, думая о том, стоит ли показывать записку Тугарину.
— Пацан лет десяти позвонил. Я вышел, а он на площадку бросил её и бежать.
— Догнал?
— Нет, — ответил Павлик. Нейролингвистические воздействия последних времён не прошли бесследно. — Я выбегаю, а он уже ого-го где…
— Топчет кромку горизонта, — подсказал Тугарин.
— Да, топчет горизонт, — повторил за ним Павлик.
