Оглавление

Как стать резидентом иностранной разведки

«Вы нам нужны на роль резидента ЦРУ». Эти слова прозвучали предельно буднично. Настолько ровно произнесены они были, что Готовцев ушам своим не поверил. И отреагировал соответствующе. Однако предчувствие, что отныне жизнь его изменится кардинально и навсегда, как позднее он отметил, было.

А случилось это в субботу, день для кого-то едва ли не праздничный, для Готовцева же — будничный, рабочий. Он обедал в кафе, мало чем отличающемся от обыкновенной столовой прошлых времён, когда к его столику приблизился мужчина с подносом в руках.

— Не помешаю? У вас свободно? — спросил он.

— Да, пожалуйста, — махнул кистью руки Готовцев.

Против того, чтобы этот мужчина или кто-либо другой присел за его стол, он возражений не имел, ибо, как и любой, пожалуй, из посетителей кафе-столовой, к этому был готов.

Готовцев продолжал есть бифштекс (про себя он окрестил бифштекс «котлетой с мясом»), периодически выпуская взгляд из околотарелочной зоны и позволяя ему равнодушно скользнуть по лицам двух — трёх произвольно отобранных едоков. На соседа же в течение этих нескольких минут он не обронил ни одного более или менее прямого взгляда.

— А вы, смотрю, любите остренькое, — произнёс сидящий напротив Готовцева.

Готовцев посмотрел на соседа по столику, потом на свою правую руку, которой он только что потряхивал, добавляя перцу в пресное тесто бифштекса, затем пожал плечами и поставил перечницу на стол. Гладкое белое лицо, чёрная кожаная куртка, яркое пятно галстука под подбородком. Лет тридцати — тридцати пяти. Поддерживать разговор с незнакомцем Готовцев не собирался и потому преспокойно положил в рот порцию пищи.

— А вы, Михаил Петрович, не особенно-то общительны, как я понимаю, — прозвучало несколько иронично.

Готовцев, забыв прожеваться, запихнул в рот изрядный кусок бифштекса и молча уставился в незнакомое улыбающееся лицо. А лицо это оказалось не просто белокожим, а бабье-кошачьим, физиономией белесой кошки. А над верхней губой — не усы и даже не усики, а пушок, как у подростка. Неприятный тип. Хотя бы уже потому, что вмешивается в процесс поглощения пищи.

— С кем, простите, имею честь?.. — наконец выговорил Готовцев, ещё более к этому времени раздражившийся, потому как сидящий напротив него тип («кошкотип») издевательски молча ожидал, пока Готовцев прожуётся. — Необременительно ли будет пояснить, кто вы такой и что вам надо. И откуда меня знаете. Вот лично я впервые вас вижу. И если бы я хоть раз вас видел хоть где-нибудь, то вашу кошачью… физиономию запомнил бы на всю жизнь! Будьте уверены!

— Успокойтесь, Михаил Петрович. Я вовсе не хотел вас обидеть. Михаил Петрович! Что вы, в самом деле?! — запожимал плечами собеседник.

Действительно, надо бы умерить голос. И чего разошёлся? Готовцев, подвергнув себя насилию, принял вид человека, готового выслушать собеседника.

— Ну и?..

— Я, извините, не представился. Я из городского отдела ФСБ, — заговорил «кошкотип» и чуть привстал. — Чистяков Владимир Николаевич. Мне необходимо поговорить с вами.

— Кагэбэ, что ли?

— Да, в общем-то. КГБ — ФСК — ФСБ.

— У вас имеется удостоверение?

— Да, конечно. Я предъявлю. Позднее, если не возражаете, — ответил Чистяков. — Хотел предложить вам… Когда закончим обедать, конечно. Предложить прокатиться. Познакомлю вас с одним товарищем. Он из Москвы.

— Прокатимся. Ладно, — согласился Готовцев, к этому времени почти совершенно успокоившийся.

У него имелись вопросы к Чистякову, однако задавать их почему-то не хотелось. Вероятно, потому, что было обещано знакомство с «товарищем из Москвы», который, возможно, хотя бы внешне окажется человеком менее неприятным.

И не так уж и велик у человека запас условно-рефлекторных ответов на изменения окружающей среды. Пошёл дождь — хочется в конуру, подул ветерок, выглянуло солнышко — появляется стремление жить в движении, перемещаясь в пространстве, чтобы оказалось возможным чёрную точку потенциальных возможностей развернуть в огромность палитры звучных событий.

Он сказал «да». Он согласился сделать всё, что потребуется, он дал согласие выполнять всё, что будет велено, и — в соответствии с инструкциями, которыми, как ему сказали, его будут снабжать по мере необходимости.

Готовцев имел возможность сказать «нет». Но слово «нет», как правило, чёрного цвета, в нём не сыщешь оттенков лимонно-жёлтого или кораллового, не обнаружишь и пятнышка бриллиантового красного или цвета красной киновари, нет и точечки, даже одной-единственной, цвета луговой зелени или зелени сосны — один лишь могильно-чёрный мрак.

А предшествовал этому следующий разговор.

— Михаил Петрович, мы, должен вам сообщить, поинтересовались вашей личностью, — заговорил Чистяков, полуобернувшись с водительского кресла к Готовцеву. Познакомить с находившимся в салоне «Волги» и теперь сидящим рядом с Готовцевым «товарищем из Москвы», сытеньким и усатеньким, он, конечно же, забыл. — Дело, знаете ли, такого плана, что обратиться к кому попало мы просто не имели права. Дело государственной важности, знаете ли. Да. Поэтому прошу вас быть с нами откровенным и…

Готовцев непроизвольно дёрнулся.

— От меня требуется откровенность? — с заметной жёсткостью в голосе спросил он. — Так я и знал!

Лицо Чистякова стало огорчённым и чуть растерянным. Он коротко глянул на «товарища из Москвы» и собрался продолжить, однако в этот момент сидящий слева от Готовцева «товарищ из Москвы» повернулся к Готовцеву и, прервав молчание, заговорил. С отрывистой напористостью, решительно, энергично подёргивая щёточкой усиков.

— Меня зовут Анатолием Иванычем. Вы, очевидно, не жалуете наши органы (Нет, почему же! — хотел возразить Готовцев, однако Анатолий Иванович жестом руки остановил его), но, Михаил Петрович, употребив слово «откровенность», Владимир Николаич вовсе не имел в виду стукачество. Речь о другом. Вы похожи на одного человека — в этом всё дело. И как раз поэтому мы собирались предложить вам исполнить одну роль.

— Вы ведь творческий человек! — торопливо вставил Владимир Николаевич.

— Сложную роль, — продолжил Анатолий Иванович, строго нахмурив брови. — Не всякому она по силам. Ошибки исключаются. Дело касается разоблачения сети зарубежных агентов.

— На дворе не восьмидесятый, а середина девяностых, — усмехнулся Готовцев. — Неужели кто-то ещё занимается иностранными агентами?

— Не ещё, так уже, — со значением произнёс Анатолий Иванович и ещё сильнее нахмурил брови. — Так вы согласны? Я спрашиваю: вы согласны в принципе? Или вы считаете, что деятельность по разоблачению действий зарубежных разведок в принципе не нужна?

— Нет, я так не считаю, — ответил Готовцев, отметивший про себя, что слова «в принципе» собеседником произнесены были дважды. Причём оба раза — с нажимом.

— Вы согласны, что у разных стран интересы — разные? То, что выгодно одной, то… Понимаете, да?

— Ну-у… да.

— Если согласитесь на наши предложения, то знайте, что от вас потребуется максимальная собранность, ответственность, исключительная продуманность действий.

— Но… — начал Готовцев.

Он хотел сказать, что не может гарантировать компетентности, не будучи профессионалом, однако Анатолий Иванович угадал его мысли и вновь жестом остановил его.

— Не торопитесь. Думать и прорабатывать детали будут другие. От вас же, прежде всего, будет требоваться неукоснительное следование инструкциям. И, одно из главных, — не совершать непродуманных поступков, не посоветовавшись с нами. Работа будет оплачена.

— Хорошо оплачена! — вскрикнул Чистяков.

— Я смогу купить квартиру? — приподнял брови и округлил глаза Готовцев.

— Нет, конечно. Дело-то государственное, — ответил Анатолий Иванович.

— Государство? — хмыкнул Готовцев. — Этот нарост ещё функционирует? На комбинате, например, очередь на жильё уж который год не двигается.

Анатолий Иванович потрогал свои усы, словно проверяя их на колючесть.

— Однако стоимость даже однушки… — Анатолий Иванович, замолчав, обратил взор на Чистякова.

— Цены у нас далеки от московских, естественно, — пожал плечами Владимир Николаевич.

— Но машину купите, — встряхнул головой Анатолий Иванович, словно вдруг на что-то решившись. И, пристукнув кулаком по своему колену, добавил: — И — не убитую.

Готовцев вскинул удивлённо брови, затем повернул голову и посмотрел на Чистякова. И обнаружил, что тот удивлён только что прозвучавшим в салоне автомобиля заявлением не меньше него.

— В хорошем состоянии? Может, аж девяносто девятую? Похоже, это что-то из области… — скептически начал Готовцев.

— Нет! — перебил его Анатолий Иванович. — Можете мне поверить. Будут деньги! — И он, для пущей убедительности, по-видимому, предпринял попытку въерошить щёточку начавших седеть усиков.

— Однако вы сказали о роли, которую… Одно дело — заунывно читать собственные стихи… — Готовцев с грустной улыбкой посмотрел на «усачей», как он про себя окрестил собеседников. На того и на другого.

Анатолий Иванович успокаивающе похлопал Готовцева по его нервно сжимающей левое колено руке.

— Да, предстоит исполнять определённую роль, однако требоваться тут будет не актёрское мастерство, а как раз то, о чём я только что говорил: собранность, ответственность и другие аналогичные качества.

— Но, надеюсь, не роль же иностранного шпиона мне придётся играть, если соглашусь? — спросил Готовцев, улыбаясь абсурдности такого предположения. Он только теперь заметил, что они уже не стоят около столовой, а куда-то едут.

— Нет. Вы правы. Но лишь отчасти, — быстро откликнулся Анатолий Иванович. И широко и добродушно улыбнулся.

А затем последовало это заявление «товарища из Москвы» о том, что Готовцеву предлагается исполнить роль резидента ЦРУ. Готовцев, ошеломлённый, было уж, рассмеялся (откачнулся назад, приоткрыл рот, издал даже какой-то звук), однако что-то во взгляде Анатолия Ивановича остановило его. Он понял: это не шутка. А что же тогда?

— Ваши документы, пожалуйста! — неожиданно даже и для себя потребовал Готовцев, став предельно серьёзным, и протянул руку, сначала в сторону Анатолия Ивановича, потом — пред очи обернувшегося Владимира Николаевича. И вновь вернул её — ладонь кверху — к лицу Анатолия Ивановича. — Ну-с!

Владимир Николаевич, притормозив, поспешил сунуть руку под куртку, однако Анатолий Иванович остановил его, выбросив вперёд руку и легко коснувшись плеча коллеги. Затем он неторопливо вынул своё удостоверение и предъявил его Готовцеву. Ознакомившись с представленным на его обозрение документом, Готовцев призадумался.

— Если решитесь, позвоните по этому, вот, телефону, — услышал он голос Анатолия Ивановича и увидел вручаемый ему золотистый прямоугольничек визитки. — Вечерком, с восьми до десяти. Сегодня или завтра. Или послезавтра. Но не позднее.

— Хорошо, товарищ полковник. Надумаю — позвоню. Или господин полковник?

— Анатолий Иваныч, Михаил Петрович. Называйте меня Анатолием Иванычем. Владимир Николаич, здесь, не доезжая до проходной, остановите. Ну, всего хорошего, Михаил Петрович!

— А…

— Подробности — потом. Если сговоримся. Но, Михаил Петрович, никому ни слова о нашем разговоре. В любом случае. Тут ничего, надеюсь, объяснять не надо. Даже жене говорить не следует.

— А если не позвонит? — спросил Чистяков после ухода Готовцева.

— Позвонит, — ответил Анатолий Иванович. — Не сегодня, а завтра. Если обстановка в семье такова, как вы её обрисовали…

— И всё-таки?

— Подготовьте другой вариант повторного выхода на Готовцева. Только он. Времени у нас в обрез. Боюсь, к первой встрече с Фээм так и так опоздаем.

Анатолий Иванович ошибся, ибо не успели они отъехать, как Готовцев вернулся и, нагнувшись к приопущенному стеклу правой передней дверцы, выкрикнул:

— Согласен! Я согласен! Я живу… Я живу тяжело. Словно что-то зацепило и тащит по жизни волоком — и след неглубок, и бока ободранные. Бескрылая приземлённая повседневность сушит мозг и растягивает, словно резиновый шарик, сердце. Да, я согласен! Я буду согласен. Если… сумма меня устроит.

— Ну и отлично, — произнёс Анатолий Иванович с некоторой неуверенностью в голосе. — Вы в десять уже дома?

— Да, завтра, около десяти.

— Вот и договоримся, когда и где встретимся.

— Если договоримся, — кивнул Готовцев. Затем, резко выпрямившись, развернулся и ушёл.

Чистяков бросил на Анатолия Ивановича встревоженный взгляд.

— Время. Да, времени не остаётся, — вздохнул Анатолий Иванович.

Этапы персональной эпохи перемен

Сдав дежурство, Готовцев вышел за ворота комбината и направился в сторону дома. Однако вскоре свернул влево и пошёл, ускоряя шаг, в направлении центра города. Домой явился лишь спустя три часа. В коридоре его встретила жена Ирина.

— Где ты был? — подозрительно его осматривая, проговорила она.

Готовцев глянул в сторону кухни.

— Он не там?

— Он у себя. Успокойся. И обувь поставь на место. Сколько раз можно говорить?

— Ладно-ладно. Смотри. Видишь? — Готовцев запихивает туфли в обувной шкафчик.

— Сын поговорить хотел по поводу квартиры. Ты же знаешь, на каникулах ему хотелось бы…

— Знаю, — невольно сцепив зубы, перебил Готовцев. — И тебе прекрасно известно…

— У тебя есть деньги нанять кого-то? Или всё я должна? Ты даже обещал, помнится.

— Так получилось… — выдавил из себя Готовцев. — Ну, не могу я туда…

— А вообще-то, решение мы принимали вместе. И куртку повесь как следует. Кстати, какой-то Владимир Николаич два раза звонил.

— Что он сказал? — Готовцев вешает куртку на плечики.

— Что он мог сказать? Просил позвонить. Кто он и что у вас за дела, я хотела бы знать?

— Случайно познакомились. Дело своё хочет… Ну, компаньона ищет.

— Среди сторожей? Понятно.

— Что тебе понятно?

— Наобещал человеку, а потом… — Ирина преградила Готовцеву путь в ванную. — Какое дело-то?

— Да коммерция — что ещё!

Готовцев проскользнул мимо жены и попытался закрыть за собою дверь, однако Ирина сунула руку в дверной проём и превентивно взвизгнула:

— Ой-ой!

— Отойди! — приказал Готовцев.

— Чуть руку не оттяпал же! — Ирина вошла в ванную. — Что вы там продавать собрались? И какой из тебя продавец, извини за выражение?

— Пока просто треплемся.

— Ты же трус.

Готовцев хмуро глянул на жену и отвернулся.

— Ты не понимаешь.

— Да уж где мне.

— Мне умыться…

Готовцев левой рукой поднял валяющийся на дне ванны шланг душа и, одновременно с этим, другой рукой перебросил рычажок на смесителе вправо.

— Кто он такой? — не отстаёт Ирина.

Готовцев открыл кран холодной воды, и несколько десятков струек воды выскочили из дырочек рассеивателя, почти вплотную приближенного к бедру Ирины.

— А-а-а! — завопила Ирина.

— Прости, — сказал Готовцев.

— Ты специально! — Ирина выбежала из ванной комнаты.

— Может, и специально, — пробормотал Готовцев. — Подумаешь, преступление. А совать свой нос…

Спустя полчаса, улучив момент, Готовцев вынул из кармана куртки золотистую визитку и позвонил по начертанному на ней синей пастой местному номеру. Другие два, типографски исполненные, были тщательно зачёрканы той же синей авторучкой. Отозвался Анатолий Иванович.

— Не хотелось бы, чтобы нас с вами видели вместе, — поздоровавшись, сказал полковник. — Поэтому предлагаю встретиться в кинотеатре.

— В кинотеатре?! — вырвалось у Готовцева.

— Да. А что вас смущает?

Но Готовцев уже протащил через проектор памяти коротенькое воспоминаньице о последнем посещении кинотеатра — десяток или дюжина зрителей в огромном зале — и поспешил согласиться:

— Идёт. В кинотеатре так в кинотеатре.

— Кинотеатр «Луч», сеанс на шестнадцать часов. Устроит?

— Буду.

— Михаил Петрович, вы придите, пожалуйста, чуть пораньше, посмотрите, нет ли знакомых. В зал входите среди последних и садитесь где-нибудь в сторонке и повыше, а я присоединюсь к вам, — проинструктировал Готовцева Анатолий Иванович и попрощался.

В течение последующих часов Готовцев неоднократно обращался мыслями к предстоящей встрече в кинотеатре «Луч». Возникали предположения и о розыгрыше. Состряпать удостоверение — это проще простого. Купи корочки соответствующие и оформляй их хоть на полковника, хоть на генерала. Печать? Так он ведь печать-то и не разглядывал. Может быть, там значится какое-нибудь ТОО или ООО, которых сейчас хоть пруд пруди. Вот только кто способен столь основательно всё подготовить, что даже ввести в заблуждение его, Готовцева, отнюдь не лопуха? И эти двое — типичные гэбэшники. На «Волге». Знакомые графоманы для розыгрыша подобного масштаба, пожалуй, мелковаты.

Да и не осталось никого. Это он… Да, он, Михаил Готовцев, один из немногих, кто держался так долго. Будучи к тому же не прозаиком, а поэтом. И «пускай поэт в картине утопии опишет всеобщую человеческую любовь существующей…» Но это сделает не поэт Готовцев. Он вышел из дому. Теперь он вряд ли когда-либо создаст нечто нежное, романтическое, ласкающее уродливо-сильную душу современного читателя.

«Вышел из дому» — это так, ну, образное выражение, что ли, относящееся к переменам в его жизни, имевшим место пару месяцев тому назад. А из дому он выходил и прежде. По утрам. Работая дворником там же, где и проживал в течение целого ряда лет. Почти столько же работая, сколько и проживал. Он убирал вокруг двух домов, потом шёл на планёрку и выслушивал всё, ему непосредственно адресованное. В необходимых случаях кивал и улыбался. Он выучил наизусть время выхода в телеэфир очередных порций сериалов, которыми увлекались его коллеги, преклонных лет тётеньки по преимуществу. Старушки уважали его. А он наблюдал за ними и вспоминал свою бабушку, думая, что когда-нибудь он напишет о ней книгу. Не сейчас, а когда окончательно станет прозаиком. Когда состарится, возможно. Пожилые женщины спрашивали, смотрел ли он вчерашнюю серию. Нет, честно отвечал Готовцев и добавлял, лукавя: не получилось, мол. И выслушивал пересказ серии. Не слушая, однако что-то всё-таки улавливая. То, что пробивалось сквозь маску рассеянности, удобную для него и не очень оскорбительную для рассказчика.

Однако всё изменилось после того, как в их квартире поселился двоюродный дед жены, обыкновенный с виду старик, способный убить взглядом негасимый огонь жизни в душе не сумевшего себя защитить. Ну и ладно. Разве ж обязательно видеть глаза всматривающегося в тебя человека? И пускай лёгкое давление прохладного ветерка сдувает пыль с наружной поверхности век, с благоразумной своевременностью чуть прикрытых. Пускай.

Однако холодное сияние стариковского взгляда мелькнуло в родных глазах жены, вдруг ставших чужими. Может, показалось? Да нет, кажется. Он напрягся и вспомнил, что она только что сказала. Да, всё так. И Готовцев сменил работу. Спустя двое суток, в течение которых старался ни о чём не думать. А когда возвращался домой со свежезаполненным и ловко заламинированным удостоверением, хотелось прыгать от радости или просто бежать вприпрыжку, так как предстоящая зарплата была почти вдвое больше прежней. До родного подъезда радости не хватило. Готовцев купил водки и напился. Впервые за последние несколько лет. Будучи впущен в коридор квартиры (он очень долго скрёбся в дверь и сильно устал), Готовцев не стал подниматься с четверенек, а вывалил из карманов всё содержимое и постарался отодвинуть от ключей, авторучки, записной книжки и прочего столь же неважного коричневые «корочки» с надписью «Охранное агентство».

— Что это? — спросила Ирина.

Готовцев недоумённо закинул голову навстречу нависшей над ним супруге и увидел, что она хочет пнуть его ногой — словно сквозь туман увидел (но расстояние-то близкое) — и сдерживается только потому, что никогда этого не делала прежде.

— Р-рбота нов-вая, — выдохнул Готовцев и почувствовал себя в безопасности. Он перестал удерживаться на передних ногах и прижался щекой к Земле, защитившейся от его неблагозвучного дыхания тремя слоями многоквартирного дома.

Среди ночи Готовцев проснулся и долго смотрел прямо перед собой, ожидая, что серый потолок цветным сном опустится вниз и спрячет его от вязкого мрака похмельного всеощущения вины. И вытащит его голову из болезненных тисков, колюче облапивших оба виска с заходом на теменную часть черепной болванки.

Выпить кофе, чтобы хотя бы чуть-чуть расширить кровеносные сосуды мозга. А сон всё равно уже не одолеет взбудораженный болью мозг. Готовцев поднялся и осторожно унёс разламывающуюся голову на кухню. Кофе и в самом деле помог. Вот только сон ушёл куда-то очень далеко. Наплевать. Он полежит до утра, а затем сделает зарядку и примет контрастный душ. И отправится охранять периметр производственного монстра, полуживого и попритихшего в постперестроечные годы, однако по-прежнему опасного. Сутки через двое. Может, и не засосёт и не высосет. Может, не высушит, как, например, бывшего друга Андрюху, музыканта и скульптора в прошлом, а ныне сталевара, способного производить внятные звуки лишь после смягчения внутренностей спиртосодержащим горячительным.

А то, что со временем и оружие выдадут… Ничего, он никого не убьёт и сам не застрелится. Надо быть сильным. Сутки его нет, затем отсыпной. Остаётся всего лишь тридцать шесть часов, шестнадцать из которых — ночное время, которым м