автордың кітабын онлайн тегін оқу  Терзания совести

Август Стриндберг

Это было через две недели после Седана, то есть в половине сентября 1870 года. Геолог прусского геологического бюро, в то время лейтенант запаса фон-Блейхроден, сидел без сюртука за письменным столом в клубном казино, помещавшемся в лучшей гостинице маленькой деревушки Марлотт.

Свой военный мундир с жестким воротником он сбросил на спинку стула, где тот и висел теперь, вялый, безжизненный, точно труп, судорожно обхватив своими пустыми рукавами ножки стула, как будто защищаясь от нападения. У талии виднелся след, натертый портупеей, левая пола лоснилась от ножен, а спина была запылена, как столбовая дорога. По вечерам господин лейтенант-геолог, по кайме своих изношенных брюк с успехом мог бы изучать третичные отложения почвы, а по следам, оставленным на полу грязными сапогами ординарца, решить, — прошли ли они эоценовую или плиоценовую формацию.

По существу фон-Блейхроден был более геолог, чем военный; в данную же минуту он просто писал письма.

Сдвинув на лоб очки, он остановился с пером в руке и смотрел в окно. Перед ним расстилался сад во всем своем осеннем великолепии: ветви яблонь и слив клонились до земли под бременем роскошных плодов; оранжевые тыквы грелись на солнце рядом с колючими серовато-зелеными артишоками; огненно-красные томаты, обвиваясь вокруг своих подпорок, подползали к белоснежным головкам цветной капусты; подсолнечники, величиной с тарелку, поворачивали свои диски к востоку, откуда солнце появлялось в долине. Маленькие леса георгин белых, как только что выбеленное полотно, пурпуровых, как кровь, грязновато-красных, как свежее мясо, ярко-желтых, пестрых, пятнистых — представляли целую симфонию красок. За георгинами шла аллея, усыпанная песком и охраняемая двумя рядами гигантских левкоев; бледно сиреневые, ослепительные, голубовато-белые, золотисто-палевые, — они уходили далеко в перспективу, замыкавшуюся темной зеленью виноградников, с целым лесом подпорок и наполовину скрытыми в листве, красневшими гроздьями. А там, вдали, белесоватые стебли не сжатых хлебов, с налитыми колосьями, печально склонившимися к земле, с растрескавшейся кожицей, при каждом порыве ветра возвращавшие кормилице-земле то, что получили от нее; зрелая нива, точно переполненная грудь матери, которую дитя перестало сосать. А в глубине, на заднем плане темнели верхушки дубов и буковые своды леса Фонтенебло, очертания которого вырисовывались тончайшими фестонами, точно старые брабантские кружева; косые лучи заходящего солнца золотыми нитями пробивались сквозь их узор. Несколько пчел вились вокруг цветов; красношейка щебетала на яблоне; резкий запах левкоев доносился порывами, точно из внезапно открываемой двери парфюмерного магазина.

Лейтенант сидел, задумавшись, с пером в руке, очарованный прелестью картины: — «Какая чудная страна», — думал он, и мысль его невольно переносилась к пескам его родины, с ее чахлыми, низкими соснами, простиравшими к небу свои корявые ветви, как бы умоляя пески не затопить их.

Чудная картина, обрамленная окном, время от времени, с равномерностью маятника, затенялась ружьем часового, блестящий штык которого пересекал ее посредине; солдат делал поворот у большой груши, усеянной прекрасными «наполеонами». Лейтенант подумал было предложить часовому переменить место, но не решился. Чтобы не видеть сверкающего штыка, он отвел глаза влево, в сторону двора. Там желтела стена кухни без окон, увитая старой узловатой виноградной лозой, которая была привязана к ней, точно скелет какого-нибудь млекопитающего в музее; лишенная листьев и гроздьев, она была мертва и, точно к кресту крепко пригвожденная к подгнившим шпалерам, стояла, вытянув свои длинные жесткие руки, как бы пытаясь схватить в свои призрачные объятия часового, когда тот делал поворот недалеко от нее.

Лейтенант отвернулся, и взор его упал на письменный стол. На нем лежало недописанное письмо к его молодой жене, с которой он обвенчался четыре месяца назад, за два месяца до начала войны… Рядом с французской картой генерального штаба лежали: «Философия бессознательного» Гартмана и «Парерга и Паралипомена» Шопенгауера.

Лейтенант порывисто встал из-за стола и несколько раз прошелся по комнате. Это был зал, служивший местом сборищ художников, в настоящее время обратившихся в бегство. Стены были украшены их произведениями, — воспоминаниями о чудных днях, проведенных в прекрасном гостеприимном уголке, столь великодушно открывшем чужестранцам свои художественные школы и выставки. Здесь были друг подле друга танцующие испанки, римские монахи, морские берега Нормандии и Британии, голландские ветряные мельницы, норвежские рыбачьи деревушки и швейцарские Альпы. В углу зала приютился ореховый мольберт и, казалось, старался укрыться в тень от угрожавших ему штыков. Над ним висела палитра, с пятнами полузасохших красок, имевшая вид бычачьей печени в окне мясной давки. Огненно-красные береты, любимый головной убор художников, выцветшие от пота, дождя и солнца, висели на вешалке.

Лейтенант чувствовал себя здесь неловко, как будто он забрался в чужую квартиру и каждую минуту ждал возвращения изумленного хозяина. Он скоро прекратил свою прогулку и сел докан