Глава I: Родословная
Федор Высотин
На рубеже детства и отрочества мне навсегда врезалась в память одна фраза, которую иногда бросали мне сверстники. Надо сказать, что в тот период во мне проснулось большое любопытство ко всему, что я видел в жизни, и желание высказывать то, что я слышал или узнавал. Хотелось бы думать, что во мне зарождались тогда черты характера и мышления, необходимые в журналистике: любознательность и желание поведать об усвоенном, излить эмоции. А тогда это выливалось больше в хвастовство своими, прямо скажем, малыми еще познаниями и в желание поспорить с мальчишками, чтобы подтвердить свое «всезнайство».
Вот в таких перепалках иногда я и слышал: «Вы, Бурехины, все такие — семерых переспорите!»
Бурехины — это прозвище шло за маминой семьей, которое сама она не любила. Не знаю, почему. Она говорила: «Пусть нас называют Макаровы, а не Бурехины». Макаровы — это прозвище по папиной линии.
Как-то спросил маму, почему нас спорщиками называют. Она посмеялась:
— Госенька, да это идет от моего деда Федора Высотина. Только вот по батюшке-то его отчество я запамятовала — припомню — скажу.
— А почему говорили, что он «семерых переспорил?, — спрашиваю маму.
— А спорщик был большой. Да ты у Гриши пораспроси. Он и сам в деда пошел, любил со стариками разговаривать о прошлом. Бывало, приедет из Архангельска-то и все вечера со стариками в разговорах.
Мамин брат и мой дядя Гриша был человек пытливый и въедливый, он вознамеривался даже докопаться до происхождения фамилий — Высотины по их с мамой линии и Галкины по линии папы. Ничего не узнал, но о Федоре Высотине мне кое-что рассказал. И про его любовь к спорам.
Федор Высотин, по словам дяди Гриши, был человеком сметливым, хитроватым и с чувством юмора. Во второй половине ХIХ века на севере (Архангельская губерния) крестьяне жили общинно. Там не существовало крепостного права. Север осваивали лихие новгородские мужики, часто не ладившие с общими правилами, за что получили прозвище ушкуйников. Свои пашни, покосы, выруба общины периодически перераспределяли между семьями в зависимости от изменения количества едоков и трудоспособных. Все решали, хотя и не без шума, но в пределах своей общины. Труднее было проводить границы между другими общинами, то есть деревнями, и оценивать качество земель, связанное с налогообложением.
Община, в которую входила деревня Чистое Туймино (ныне — Филимоновская), где жили и Высотины, и Галкины, постоянно конфликтовала с деревнями Плоское и Усть-Подюга по поводу границы их земель. Федора Высотина и отправляли всем миром решать эти споры, да не прогадать дело. А он где хитростью, изворотливостью, напористостью, а где и подкупом землемеров умел защитить интересы своей общины. Вот и получил прозвище «Семерых переспорит».
Еще одну фразу сохраняли долго в своей памяти старики. Это о том, как Федор Высотин улаживал дело с землемерами, оценивавшими качество земли, а от качества зависели подати государству. Довольный сделками он рассказывал односельчанам:
— Идем с землемером-то по поляне или урочищу. Он-то уж устал и ноги мокрые, я ему: ты постой тут, один пробреду и тебе крикну, что за земля. И кричу: записывай: стою на мокре, худа землица — болотина. А сам-то стою на сухе и на ус мотаю, на что-нибудь да пригодится. А в книгу землемерскую пишем — болотина.
Так плодовитые земли выдавались за болота. Крестьяне радовались снижению податей и поили его. Как-то в Усть-Подюге он пировал неделю или больше. А сам Федор это так рассказывал:
— Попировал я и решил домой воротиться. С горы-то смотрю на деревню: думал, пока я пировал, мужики хоть крыши на домах-то переберут. А то ведь срам один. Нет, смотрю, не починили. Худы крыши. И говорю себе: я еще пойду, попирую, может изменится что-нибудь в Чистом Туймине.
Если удастся продлить это родовое повествование, мы можем рассудить, осталось ли что от характера и привычек Федора Высотина в последующих поколениях. Так же как и от второго прадеда — Капитона Рудакова.
Наследники Федора Высотина
А теперь, чтобы не прерывалась связь времен, продолжим рассказ о преемниках Федора Высотина.
Его сын Степан Федорович Высотин, вопреки колючему и хитроватому отцу, был, по свидетельству мамы и трех ее братьев Григория, Андрея и Аркадия, человеком мягким, незлобивым, спокойным и уравновешенным. И, судя по всему, не очень приспособленным к нелегкой крестьянской жизни тех лет, когда хоть в общине, хоть на отрубах практически все зависело от физической силы, от ручного труда, а значит, от количества работающих. А северная земля, приполярная природа и климат неблагодарны. Тем более в условиях натурального хозяйствования. И ранее там трудно выживали поморы и охотники, а землепашцам без лесного и морского промысла была просто беда.
Наши предки, по нынешнему административному делению, жили в Вельском районе, который был в южной части Архангельской губернии — в непосредственной близости к нынешней Вологодской области где-то на широте Великого Устюга. В советское время административные деления переиначивались, и наш дядя Гриша больше называл пространство от Белого моря до вологодской границы не губернией, а Северным краем. И работал он в комитете комсомола Северного края.
Лесов и болот там, верно, много. Хороших почв — мало. Еще в двадцатые годы там частично использовалось подсечное земледелие, когда расчищалась от леса поляна, засеивалась сначала льном, потом два-три года почва родила другие культуры и истощалась, забрасывалась на произвол природы. Что такое — спилить вручную деревья, выкорчевать их без техники, взрыхлить сохой — это тяжелейший труд. Труд, результаты которого исчезают уже через три года.
Степан Федорович надорвался и умер, оставив пятеро детей — старшему сыну — Ивану было 14 лет. Через два года и он от непосильного труда умер. И осталась в нищете семья из пяти человек. Бабушка Евфросинья Гавриловна пережила мужа лет на пятнадцать и успела понянчиться с моими братьями Валей и Борей (первый родился в 1930-м году, второй в 1931-м). Мама отзывалась о ней с большой нежностью и сочувствием. Наша мама — Вера Степановна Галкина (в девичестве Высотина) родилась в 1905 году, дядя Григорий Степанович Высотин 1908 года рождения и через каждые два года появлялись Андрей Степанович и Аркадий Степанович Высотины.
Когда мама и папа рассуждали, бывало, о прошлой жизни, то мама ее ругала, расстраивалась уже от самого упоминания о единоличном хозяйствовании. Папа, наоборот, защищал прошлое, потому что его семья жила получше — отец его Павел Маркович Галкин был практичным и работящим, страшно любил лошадей, держал по несколько коров, другой скот. Семья его, естественно, много работала, как и все, но не голодала. Поэтому Павел Маркович одним из последних вступил в организованный в Филимоновке колхоз, да и то после того, как единоличникам создали невыносимые налоговые условия.
Мама же видела в советской власти избавление от нищеты. Общинная система не позволяла умереть с голоду, но не более. А братья мамы оказались восприимчивы к тому, что нарождалось и навязывалось северной деревне, как, впрочем, и на других широтах великой России.
Дядя Гриша — Григорий Степанович Высотин
Дядя Гриша в свои семнадцать лет вступил в комсомол, потом стал ответственным секретарем волостного комитета ВЛКСМ с хорошим окладом. Закончил лесные курсы, которые, видимо, давали какие-то знания по технологии рубки, вывозки и сплава леса, а также по разделке древесины. Не могли же в те годы учить посадке северного леса. Государству север давал только древесину в основном на экспорт. Через некоторое время Григорий вошел в уездный комитет. В начале 30-х годов работал в Котласском райкоме, отличился на сплаве леса по притокам Северной Двины и был замечен Северным крайкомом ВЛКСМ, куда и переведен был в качестве инструктора. Поработал даже сотрудником краевой молодежной газеты «Северный комсомолец». Но тут началась чистка политических рядов в связи с покушением на Кирова и наш Григорий Степанович оказался весной 1935 года в первых же списках подследственных.
Высотин Григорий Степанович
Пока он шел по политической лестнице, то был уверен в себе, хорошо одевался, купил в Филимоновке дом на всякий случай (единственный дом в деревне с винтовой лестницей прямо из нижней комнаты в мезонин). Привозил в деревню сундуки книг — в основном труды Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, теоретиков социализма. Наша семья их бережно хранила и только в годы войны, когда не было сухих дров, то на растопку печей и на цигарки самосада пошли и классические труды. Ни чью душу они не согрели, зато помогали держать в тепле голодные и тщедушные наши тела.
Прошел Григорий Степанович следственные изоляторы (они отняли у него два года до суда), тюрьмы, воркутинские лагеря, поселенческие поселки, которые быстро возникали в лесах и также быстро пустели, оставляя остовы бараков и могилы. В свой деревенский дом Григорий Степанович вернулся через 18 лет — после смерти Сталина. Вернулся уже с семьей, которой обзавелся на поселении.
Со временем я расскажу, возможно, о лагерных приключениях дяди Гриши, а сейчас упомяну о трех обвинениях, предъявлявшихся ему после ареста. Поскольку он был молод и красив, то, естественно, общался с архангельскими девушками. А жил он какое-то время в гостинице, под названием, если я не ошибаюсь, «Север». По словам дяди Гриши, к нему в номер время от времени заходила, пряча лицо в воротник богатой шубы, дочь одного из местных начальников. Вторую такую шубу имела дочь норвежского консула в Архангельске. И вот дяде Грише впаяли обвинение в связях с норвежской разведкой. Другое обвинение — троцкизм — предъявлялось ему потому, что он общался с признавшимися троцкистами. Третье — в защите кулаков. Последнее обвинение основывалось на том, что он, как один из молодежных организаторов лесосплава по притокам Северной Двины, слал в руководящие архангельские органы письма и телеграммы с просьбой улучшить обеспечение сплавщиков резиновыми сапогами, одеждой и питанием. Его обвиняли в пособничестве кулакам, потому что среди сплавщиков было много ребят из раскулаченных семей.
В детстве я еще застал сплав леса по нашей любимой реке Вели и помню, в каких тяжеленных условиях работали сплавщики, «купаясь» в холодном паводке и разогреваясь одним кипятком у костра.
Жена дяди Гриши — тетя Нюра была из Коми АССР — с круглым всегда румяным лицом, раскосыми темно-коричневыми глазами. Григорий Степанович с юности до зрелого возраста сохранял почти детские мягкие русые волосы, тонкий с горбинкой нос. Их дети — Юра, Володя и Света — в юности были очень красивы. Старший Юра имел цыганское темноватое лицо с коричневыми горящими глазами. Сильный физически и бесшабашный по характеру он с подросткового возраста начал попадать в неприятные истории. Не дослужив армейский срок, оказался в тюрьме. Потом началась его беспутная жизнь. Также беспутно кончилась, и остался дедушке и бабушке его сын Вадик. Они усыновили мальчика, вырастили. Но и Вадик пошел по скользкому пути. Попадал в тюрьму за хулиганство, за кражи, за угон автомобилей. Как погиб, неизвестно. Дяде Грише и тете Ане только пришло милицейское извещение о смерти.
Второй сын — Владимир сохранил черты отца со светлыми волосами, некоторой бледностью в лице и очень живой характер. Он до военного призыва попал в хулиганскую историю, провел два года в колонии, поднаторел в зековском жаргоне и со стороны казался завзятым хулиганом. После отсидки он в деревне почти не жил, уехал в городок Березники Кировской области. И там при каких-то странных обстоятельствах утонул, когда с компанией веселились и выпивали на берегу.
Светлана — натуральная блондинка с соломенными волосами, коричневыми красивыми глазами и тоненькой фигурой, кажется, унаследовала все лучшее из внешнего облика родителей. После десятилетки она уехала в Смоленск и вместе с подругами детства поступила в училище при алмазной фабрике, на которой и работала на обработке алмазов. Вышла замуж за спокойного и доброго Геннадия Ласточкина. У них два сына, уже давно обзавевшиеся семьями. Я один раз бывал у них, возвращаясь на машине в 1992 году из польской командировки.
Умер Григорий Степанович, отметив свое 80-летие. Тетя Нюра была значительно моложе его, но ушла из жизни несколько раньше.
Не могу не сказать в этом разделе о том, как долго и с какими надеждами Григорий Степанович ждал реабилитации. Он не просто ждал этого торжественного момента, возможно, надеясь, что его позовут к политической деятельности. Мне даже казалось, что он, проживший в лагерях и ссылочной глуши лучшие свои годы, немного зациклился на прошлом и готов был со старым организационным багажом снова включиться в общественную жизнь. По крайней мере, он меня настойчиво уговаривал воскресить комсомольскую жизнь в деревне, открыв избу-читальню, организуя политбеседы, субботники и прочее. Я заканчивал тогда среднюю школу, готовился поступать в университет и уклончиво отвечал, что до основания разрушенную деревню уже не воскресить трем-четырем комсомольцам, а изба-читальня при общедоступном радио и кино, уже получавшем развитие телевидении и разнообразной печати — анахронизм. Мои доводы на него не действовали.
Его отрезвил и помог избавиться от иллюзий ответ на многочисленные заявления о реабилитации. Только в 1963 году — через десять лет после освобождения — он получил эту бумажку по почте. Привожу полностью: РСФСР
Верховный суд
11/1.63 г. №965–ис. 2. Москва, К-289, пл. Куйбышева, д. 3/7
Справка
Постановлением Президиума Верховного Суда РСФСР от 24 октября 1962 г. приговор Северного областного суда от 29 марта 1937 г. в отношении Высотина Григория Степановича, 1908 г. рожд. отменен и дело производством прекращено за отсутствием состава преступления.
Гр-н Высотин Г. С. по настоящему делу реабилитирован.
Зам. Председателя Верховного Суда РСФСР
А. Орлов
Исковерканная судьба человека стоила такой вот казенной и холодной справочки. Будто Верховный Суд даже недоволен, что не найдено состава преступления. Это очень болезненно отразилось на Григории Степановиче, на его характере, на отношениях с людьми, в том числе с самыми близкими ему. Почему-то сыновья, подрастая, начали конфликтовать с отцом. Дело доходило до драки с Вадимом. Они жаловались на жадность отца, на то, что он не дает им денег. Григорий Степанович действительно неплохо зарабатывал на сборе сосновой живицы. Но разве это повод для молодых здоровых мужиков, способных зарабатывать себе на жизнь?
Дядя Гриша в молодости был авторитетен и в семье и среди тех, с кем работал. Он уговорил подросшего брата Андрея, уже впрягавшегося в крестьянский труд, пойти учиться на помощника машиниста и тот, став в последствии хорошим машинистом, гордился этим и любил щегольнуть: «В старые бы времена меня не машинистом называли, а механиком». У него и его семьи была обеспеченная жизнь. Нашей семье дядя Андрей охотно давал деньги взаймы. На его деньги я ездил в Ленинград сдавать вступительные экзамены в университет.
Потом они оба помогали брату Аркадию Степановичу в учебе.
Мама Вера Степановна Галкина, в девичестве Высотина
Мама, Вера Степановна, как старшая из детей, рано впряглась в работу и хозяйство. Читать и писать научилась в конце двадцатых годов при ликвидации неграмотности.
Все они до своей старости с большой любовью говорили о своей матери Ефросинье Гавриловне. Они ценили, что она не вышла второй раз замуж, чтобы не вводить в дом чужого для них человека. Хотя мужчины в доме, конечно, не хватало. В тех условиях это было самое достойное поведение, ценившееся в общественном мнении. Видимо, от матери взяли ее дети честолюбие, самостоятельность в задумках и поступках, а постоянный тяжелый труд был образом их жизни. Все сыновья задумывались над тем, чтобы не застрять навечно в деревне. И не застряли.
Галкина Вера Степановна
Тяжкий труд, бесконечные заботы о детях и переживания, по всей вероятности, сказались на здоровье Ефросиньи Гавриловны. По словам мамы, она постоянно жаловалась на головную боль. Доходило до потери сознания. По некоторым симптомам, у нее была гипертония и стенокардия. От них и умерла, не дожив до шестидесяти лет. Кое-что из своих болезней она, возможно, оставила по наследству: Мама умерла в 76 лет от третьего инфаркта, моя сестра Фаина скончалась в 58 лет от инсульта. У меня гипертония сказалась в 45 лет. Впрочем, любая смерть причину ищет.
Немного о лагерных похождениях дяди Гриши
Боюсь сейчас сказать точно об образовании моих дядей. Но когда я узнал, что великий маршал Жуков закончил только церковно-приходскую школу и двое шестимесячных кавалерийских курсов, то уже ничему не удивляюсь. Григорий Степанович выбился в комсомольские вожаки на местном уездном уровне, не требовавшем большой грамотности. Дальнейшее продвижение по иерархии зависело от способности к самообразованию. Курсы по лесному делу по-настоящему ему пригодились только в лагерях где-то около Печоры. Лагеря были переполнены людьми с интеллигентным прошлым, а на севере нужно было на пустом месте строить бараки, то есть рубить и сплавлять к месту лес, распиливать и обтесывать бревна. Нормы выработки давались с учетом количества работавших, но не их физических возможностей и профессиональных навыков. Дядя Гриша рассказывал, что среди руководителей строительства предприятия были люди из зэков. Один из них — бывший профессор Ленинградской лесотехнической академии — приметил его сметку и знание лесной работы, поставил бригадиром. Иногда бригада под присмотром двух-трех стрелков отправлялась на поиски строительного леса и мест его сплава. Дядя Гриша учил людей, как делать силки из конского хвоста для ловли птиц, крючки из застежек солдатских шинелей для удочек. И скудный зэковский рацион обогащался дичью и рыбой.
Не то, что о рефрижераторах, о холодильниках в те годы не слыхали, и летом на баржах из Архангельска иногда привозили живой скот на мясо для начальствующего состава. Дядя Гриша рассказывал, что он как-то предложил начальнику лагеря оставить несколько коров на зиму для молока. Инициатива не была наказуемой (наказуемым он уже был). В лесочке за пределами лагеря, чтобы спрятать от глаз проверяющих, срубили хлев, избушку для скотника, на зиму заготовили сено и семьи начальников были с молоком и сметаной. Там же хранили в бочках лесную ягоду. Скотником опять же был Григорий Степанович.
«Несколько раз, — рассказывал он, — прибежит в избушку посыльный от начальства, протягивает узелок с сухим пайком, пакет и путевку — срочно уходить в другой лагерь и вернуться через десять дней. Я уж знал: приехал очередной следователь из Архангельска со списком подследственных. Опять что-то шьют. Уходил от греха подальше».
Андрей Степанович и Аркадий Степанович Высотины
Второй дядя — Андрей Степанович выучился на машиниста паровоза. Сам себя он называл механиком. Считал, что это выше чем просто машинист. И действительно — паровоз — это не трактор и не автомобиль, на железной дороге надо многое знать, кроме устройства локомотива. До войны и в первые ее годы он работал на дороге Москва — Архангельск. Первые мои воспоминания о сладостях связаны с приездами дяди Андрея. Видимо, не часто я видел конфеты, если на всю жизнь запомнилась стеклянная банка с насыпанными в нее конфетами в красивых фантиках. Мама доставала банку из стеклянного шкафа и говорила: «Ну-ко, съедим еще по одной. Угощение дяди Андрея».
Во время войны дядю Андрея перевели на работу на Дальний Восток, на узловую станцию Могоча Читинской области. Оттуда изредка приходили от него письма. Там он женился на молодой женщине, переселенке из Украины тете Анне. У нее была дочка Женя и позднее родились еще две дочери — Галя и Зоя, а также сын Боря. В конце 40-х его семья переехала на узловую станцию Кулой Северной железной дороги — 75 километрах от поселка Солгинского. Тетя Анна — жена Дяди Андрея — пережила мужа, дочь Галю и сына Бориса. Сейчас Евгенийя Андреевна с мужем Владимиром живут в Пскове. Младшая из детей — Зоя закончила ленинградский железнодорожный институт, вышла замуж за однокурсника, они строили Байкало-Амурскую магистраль. Как-то Евгения и Зоя позвонили, сказали, что они под Москвой, где семья Зои обосновалась после БАМа. Муж Зои привез их к нам, но сам не вошел даже в квартиру. Мы посидели вечер за столом, я проводил их на метро и больше никаких контактов не было — телефон Зои я потерял. О Борисе я еще непременно напишу. К сожалению, — все в прошедшем времени, он умер в конце 80-х, не дожив до 40 лет.
Аркадий тоже получил образование на каких-то курсах и еще до армии был назначен директором молокозавода. Это только громко звучит. У него была работница, с которой он крутил сепаратор и ворочал фляги, а также столяр, сколачивавший ящики для масла и прочей продукции завода. Потом Аркадий руководил каким-то промышленным кооперативом в районном городе Вельске. Там жил в достатке, пока не забрали в армию. Принимал участие в финской компании. Сохранились фотокарточки, где он в шлеме, знакомом по гражданской войне. Не успел дослужить действительную, как началась Отечественная война, которая застала его где-то в присоединенной Прибалтике, в артиллерийском полку. Всю войну и два года после нее об Аркадии ничего не было слышно. Оказалось — попал в плен в первые же дни нападения фашистов. Рассказывал позднее, что как раз перед нападением разбирали и отправляли в мастерские пушки, часть ремонтировали и смазывали на месте. У артиллеристов не было на руках стрелкового оружия и защищаться от немцев им было нечем. Взяли их в плен, что называется, голыми руками. А после войны еще четыре года работал в Челябинской области, как заключенный — наказание за плен. Аркадий Степанович имел определенную организаторскую жилку и до шестидесятых лет работал мастером на лесозаводе. Рано умер, видимо, сказались на сердце годы плена. Его старший сын Вася, получив какое-то образование, переехал в Северодвинск, работал на заводе. Младший — Саша, кажется, остался в поселке Солгинском.
Капитон Рудаков и Арсанофий Капитонович Рудаков
Пройду пунктиром по судьбе родственников из папиного семейства. Никаких документальных источников нет. Церковные книги, в которых велись записи о крещении и отпевании, недоступны, если даже где-то сохранились. Опять сошлюсь на рассказы дяди Гриши, а он, в свою очередь, тоже что-то помнил по рассказам стариков, живших над его поколением. Почему-то дядя Гриша знал прапрадеда по папиной линии, но не знал своего прапрадеда. Возможно, это связано с тем, что старики по папиной линии жили, как правило, дольше и у них было больше шансов остаться в памяти.
Итак, прапрадед по папе — Капитон Рудаков. Он тоже оставил след в местной истории, прослыл чернокнижником. Такое и прозвище получил. Сельский мужик естественно был крещен, наверняка не был атеистом, но, вероятно, особо не чтил священников, как в свое время Лев Николаевич Толстой. Словом, религиозный вольнодумец. Перед смертью отказался от покаяния и причастия, а потому похоронен был за пределами освященного кладбища.
Местная молва утверждала, что он набрался ереси от чтения черной книги. Но после смерти прапрадеда никакой крамольной книги не нашли. Видимо, ее и не было. Возможно, он сам ссылался на некую книгу, как оправдание за вольнодумство. Никто бы все равно не поверил, что полуграмотный мужик в северном захолустье может собственной головой дойти до еретических умозаключений. Остается думать, был он человеком строптивым и не богобоязненным.
Его сына и моего прадеда Арсанофия Капитоновича Рудакова я немного помню. Мы с мамой ходили в соседнюю деревню Якушевку на летний праздник Петров день и я с некоторым страхом поглядывал на строгого совсем седого старика. Мне казалось, что он на всех сердит. Дом у него был добротный, большой — с высокой летней избой и подызбицей для зимы. А подызбица была не меньше большинства обычных деревенских домов. Тут следует пояснить, что подызбицы специально делались небольшими, приземистывми, с небольшими окнами, чтобы зимой были теплыми и не требовали много дров. В праздники в доме Асанофия Капитоновича были вкусные угощения. За столом мне мама подмигивала, чтобы хорошо ел, не стеснялся. Но я все время оглядывался на сурового старика — он меня пугал и завораживал.
У него было несколько сыновей и две дочери, одной из которых была моя бабушка Александра Арсанофьевна. Она вышла замуж за деда Галкина Павла Марковича и тем самым мы получили фамилию Галкины. Фамилия мне нравится. Звучит, как Пушкины — совсем по-русски.
Бабушка Александра Арсанофьевна Галкина (Рудакова)
Бабушка Александра Арсанофьевна унаследовала от отца долгожительство, прожила 93 года. Когда я в свои 63 года поехал в невропатологический центр при Боткинской больнице провериться по поводу своих нервов и психологического дискомфорта, невропатолог, прищурившись, изучал меня и расспрашивал не столько о моих болезнях, сколько о болезнях отца, матери, дедушек и бабушек. В конце сказал: «Не забивайте себе голову страхами. Судя по всему, вы многое взяли у той бабушки, которая прожила больше 90 лет. У вас хорошая родословная. Вот и живите на здоровье.
Бабушка Александра Арсанофьевна пережила мужа где-то лет на тридцать с лишним. Но так и не увидела в глаза паровоза, ни разу не бывала в поликлинике или больнице. Ходить ей было вообще трудно, она, полусогнутая, худая — кожа да кости, — все дни лета проводила в огороде, зимой пряла и вязала. Держала мелкую живность. С ней жили то дочь Авдотья с дочерьми, то сын Иван с семьей. Когда те получали квартиры в поселке, она оставалась одна в своем большом высоком доме, который нелегко было отапливать холодными зимами. Папа и его брат Иван, конечно, помогали, но бабушка до последних дней оставалась самодостаточной в своей неприхотливой жизни.
Полуслепая, без зубов, неграмотная, не бывавшая даже в молодости далее церкви, что находилась в деревне Усть-Подюга в 6 километрах, она сохраняла непонятную любознательность. Когда я после работы в газете и поступления в МГУ приехал на летние каникулы, мои однокашники ни разу не полюбопытствовали о характере моей профессии, о которой они, конечно, ничего не знали. Меня это даже немного задевало, хотелось все-таки похвастать мало знакомой специальностью. А вот бабушка обрадовалась моему приходу, спросила, о чем говорят в Москве про пенсии, потом поинтересовалась:
— Я услышала, Госенька, что ты газету пишешь, дак, все и ждала, штобы рассказал, как ее пишут-то? Неужто каждую буковку выводят? Ведь мелкие-то больно, да и написаны угловато. И ведь не одну, а несколько делают. Расскажи, кормилец.
Я ей рассказывал, она качала головой, дивясь человеческой изобретательности.
Неторопливость Александры Арсанофьевны вошла в семейные предания. До колхозов все семьи чуть свет шли на сенокос каждая на свою пожню. Он появлялась к обеду с едой, увязанной в узелок. Правда, и вечером она могла косить до заката, удивлялась, как время летит.
Дед Павел Макарович Галкин
Муж Александры Арсанофьевны и наш дедушка — Павел Маркович Галкин, был прямой противоположностью бабушке. Павел Маркович слыл завзятым лошадником, любил быструю, бесшабашную езду. У него всегда стояло во дворе несколько лошадей и несколько коров. По классификации времен колхозного строительства их двор относился к середнякам. Для раскулачивания не было причин, все в семье были в рабочей поре, со стороны никого на работу не нанимали.
Особенно любил Павел Маркович извоз. До революции и в 20-е годы не существовало ответвления на Котлас от железной дороги, ведущей из Москвы на Архангельск. На северо-восток нужно было перебрасывать продовольственные и промышленные товары, обратно — пушнину и все, чем был северный край богат. Вот тогда Павел Маркович и запрягал по сильной и выносливой лошади в двое розвальней (сани с крепкими березовыми разводами по бокам, чтобы воз не заваливался на сторону) и отправлялся на пару месяцев, а то и на всю зиму в дорогу, которая начиналась в Коноше и заканчивалась в Котласе, а то и дальше.
Судя по всему, он хорошо зарабатывал на извозе, и лошади у него всегда были ухожены, упитаны, сбруя добротная. Только вот домой привозил немного и частенько возвращался с наживы (так называли тогда поездки на заработки) под большим хмелем и домашние удивлялись, как он в таком виде не замерз, нашел дорогу домой. А он, протрезвев, подсмеивался, мол, надо иметь таких лошадей, как у него, чтобы всегда, куда надо привезли. Никогда не жалел о потраченных деньгах, да и не хвастался, как погулял на воле.
Возможно, оставалось у северных людей, кроме типично русских еще и северные черты — безбоязненность глухих заснеженных дорог, авантюризм, чтобы бросаться в одиночку в небезопасный извоз, устраиваться на ночевки, где придется, не страшиться лихих людей в чужом краю. Те, кто только думал о больших заработках, о накоплении копеечки к копеечке, не шли на подобные риски и не сорили деньгами на разгул в незнакомой среде. В этом осталось что-то от новгородских ушкуйников, тех сорви-голов, которые не всегда были в ладах с общими порядками и частенько сбивались в ватаги, чтобы проникать все дальше на северо-восток, славившийся пушниной, дичью, рыбой и глухими местами, где можно было жить по-своему, без надзора и указчиков.
У Александры Арсанофьевны и Павла Марковича Галкиных было два сына — мой отец Александр и Иван, а также две дочери — Авдотья и Зинаида.
Дети Павла Макаровича и Александры Арсанофьевны
Папа был самым многодетным. У дяди Ивана и его жены — тети Шуры — двое — сын Анатолий и дочь Тамара, которые обзавелись благополучными семьями. Дети разъехались по дальним сторонам. Дядя Иван прошел отечественную войну, дослужился до лейтенанта. Был не раз ранен и контужен. Последствием контузии осталась глухота. Сам он говорил тихо, внимательно смотрел при этом на собеседника, видимо, пытаясь по губам определить слова собеседника, и часто кивал в знак того, что понимает. Но мы не раз убеждались, что понимал не все, и старались говорить громко на ухо. Чтобы побольше зарабатывать, дядя Иван, не имевший хорошей рабочей специальности, шел на работу, которая лучше оплачивалась. Сначала это был горячий цех — в котельной, потом цех по производству так называемой стекловаты — минерального утеплителя для деревянных блоков, из которых возводили невысокие дома. Он недолго пережил папу, умершего 24 марта 1979 года. Больше всех плакал не по-мужски у его гроба. Они всегда хорошо относились друг к другу, никогда не ссорились. Жена дяди Вани — тетя Шура верховодила им, частенько ругала, пользуясь несколько скрипучим громким голосом, а он всем видом показывал, что не слышит ее.
Авдотье повезло меньше — она одна воспитывала двух дочерей — Галю и Нину. Муж ее погиб на войне. Повзрослев, дочери уехали в какой-то целинный совхоз и пригласили туда мать. В дальнейшем должны были оказаться на территории Казахстана. Об их дальнейшей судьбе не известно.
Зина еще до войны вышла замуж за парня из соседней деревни Плоское. Детей у них не было. Хорошего житья тоже. Степан по болезни не служил в армии. Он любил похвастать своей родней, особенно братом, который в его глазах был большим руководителем — председателем сельсовета.
