Анатолий Ярмолюк

Зеленоглазая моя погибель

Герой повести — священник приходского православного храма отец Евгений. Он считает себя глубоко верующим человеком и добропорядочным семьянином. Но однажды в храме, где он служит, появилась некая таинственная женщина-прихожанка. И отец Евгений увлекся этой женщиной. Да так, что, в конце концов, отрекся от сана, ушел из церкви и даже — из семьи. И стал сожительствовать с той женщиной.

Однако же счастья с чужой женщиной бывший священник так и не обрел. И женщина также не чувствовала себя счастливой. Мучимые совестью, они решили расстаться. Но — непросто расстаться в случае, если вас соединила греховная страсть. Наверно, это еще сложнее, чем расставаться, когда вы искренне любите.

Сможет ли бывший священник разорвать греховные отношения с женщиной? Сумеет ли он начать жизнь сначала? Или, может, этого и не нужно? Может, наоборот, нужно попытаться вымолить прощение у Бога, и грех превратить в благодать?

И герой повести приступает к поиску ответов на эти непростые вопросы. Чем закончатся эти поиски — спасением души или окончательной ее погибелью?..

«А егда ещё был в попех, прииде ко мне исповедатися девица, многими грехами обременена, блудному делу и малакии всякой повинна; нача мне, плакавшеся, подробну возвещати во церкви, пред Евангелием стоя. Аз же, треокаянный врачь, слышавшее от нея, сам разболевся, внутри жгом огнём блудным. И горько мне бысть в тот час…»

«Житие протопопа Аввакума»

Если, скажем, вы — житель городка П-ска (или, например, вы — его гость), и если вам, допустим, пожелается посетить здешний храм Вознесения Христова, то вам никоим образом не миновать паперти при сем храме. Никоим, говорю, образом… ни-ни! Даже и не предполагайте!

Потому что — таково здесь благорасположение маршрутов. Сначала, значит, — трамвайная и впритык к ней автобусная остановки. Затем вы переходите дорогу, ступаете на тротуарчик, сходите с тротуарчика, и здесь-то собственно и начинается паперть, а далее уже — высокое церковное крыльцо с синими перилами, золотистые церковные двери… ну, в общем, вам понятно, не так ли? И, говорю, никаким иным маршрутом, как только через паперть, вы в храм не попадете: ни в обход, ни с тылу, ни с торца…

Итак, паперть. Суетное, скорбное и, некоторым образом, философическое пространство. Так вот. Когда вы будете проходить по паперти, и уже совсем вознамеритесь ступить на церковное крыльцо с синими перилами, не забудьте перед тем взглянуть направо. Именно направо, а не налево, прошу это учесть самым обстоятельным образом!

Ибо — как раз справа от церковного крыльца я, автор сих строк, и располагаюсь. Вторым, считая от края ступеней. Первым, значит, располагается Динозавр, а вторым, акцентирую это обстоятельство повторно, ваш покорный слуга.

Дальше, за мною, ерзает на стылом осеннем ветру иной прочий бедовый народец, но это большей частью — всяческий второстепенный и малозначительный народец. Главные здесь — мы, то есть Динозавр, а затем уже и я.

Так что, говорю, обратите на нас с Динозавром свое благосклонное внимание и не обделите нас своими милостями, прежде чем ступить на синее церковное крылечко. Ведь очень может оказаться, что эти ваши милости будут единственным добрым делом во всей вашей суетной и малоосмысленной жизни.

Тем и оправдаетесь перед Судией. «А что хорошего, — спросит у вас Судия, — вы сотворили за вашу бесталанную жизнь? Ну же, припоминайте, окаянные!» «А вот, Господи, — припомните вы, — однажды, проходя по паперти храма Вознесения Христова, что в городке П-ске, мы подали милостыню двум нищим — Динозавру и Мальцеву-Пальцеву. Ну, тем самым, которые справа от церковного крылечка…» Мальцев-Пальцев — это как раз и есть я, ваш покорный слуга, который восседает всегда вторым справа от церковного крыльца, а о Динозавре я уже упоминал. «Ну, так…» — скажет на это Судия, да и ничего больше Он не скажет, потому что — о чем еще говорить? Не о чем говорить, ибо когда-то вы и вправду подали милостыню двум церковным нищим — Динозавру и Мальцеву-Пальцеву.

Вы, значит, подали, а Он, Судия, ваш поступок зафиксировал и занес в свои справедливые скрижали.

Тем, говорю я, и оправдаетесь.

Вот увидите, что так оно и будет.

Итак, вы уже уразумели, что я — нищий с паперти при храме Вознесения Христова, что в городке П-ске, и кличут меня соответственно — Мальцев-Пальцев.

Но в этом своем рассказе я буду говорить не о себе. И даже — не о Динозавре. Вы рассудите сами: кто мы с Динозавром такие, чтобы нам быть главными действующими лицами в каких-то повествованиях? Мы — церковные нищие, понятно вам? И по этой самой причине жизнь наша — маловразумительная, убогая и на события бедная. Нет в нашей жизни никакой многозначительности, и, соответственно, морали и философии также не имеется. А коль нет ни многозначительности, ни морали, ни философии, то, стало быть, и никакого внятного рассказа о такой жизни сочинить невозможно.

Об этом однажды мне сказал самолично Динозавр. Знаете, кем был Динозавр в своей прежней жизни? Эге! Он в своей прежней жизни всякие университеты превзошел и защищал философские диссертации, понятно вам? Не знаю, от кого он их защищал и какая в том была надобность, но — защищал. И, я так думаю, защитил. Со всей неистовостью своего философического темперамента. Уж будьте в том уверены. Это уже потом, впоследствии, благодаря суровым житейским обстоятельствам он стал тем, кем он есть на данный момент своего бытия, то есть Динозавром, нищим с паперти, и опростился, и жизнь его стала маловразумительной и на примечательные события бедной.

Так что нечего нам, двум нищим с паперти, рассказывать о своей текущей жизни. Да.

А лучше я расскажу вам о жизни нашего церковного батюшки, или, выражаясь торжественным штилем, лучше я поведаю вам о житии настоятеля храма Вознесения Христова, что в городке П-ске, отце Евгении.

Добрый он человек, наш отец Евгений. Между прочим, ни при каком другом городском храме нашего брата нищего встретить почти невозможно. Невзирая на наличие папертей. То есть — паперти имеются, а нищие на них — отсутствуют. Ибо строжайше запрещено. Чтобы, значит, они своим маловразумительным и гнусным видом не бросали тень на храм Божий и не поселяли в душах приходящих богомольцев ехидной злобности. А вот при том храме, в коем настоятель батюшка Евгений, нашему брату-нищему полное раздолье и благоволение судеб. Попрошайничай — хоть и полные сутки напролет! А все потому, что таково распоряжение бати. Он, понимаете ли, так и сказал: коль при храме имеется паперть, то на ней обязаны присутствовать и нищие. Потому как — полагается. Такова неискоренимая христианская традиция. И — повод для проявления милосердия со стороны всякого, проходящего по паперти. А главное в жизни — это как раз и есть милосердие. Ибо именно по нашим милосердным делам и судит о нас Господь.

Так, значит, изъяснился некогда батюшка Евгений, так он распорядился, и это его распоряжение неукоснительно исполняется. Убедитесь сами, если того желаете.

Итак, я намерен поведать вам о житии настоятеля храма Вознесения Христова батюшки Евгении. Или, вернее сказать, об одном только эпизоде его жития.

Это, доложу я вам, весьма скорбный и многозначительный эпизод, и философия из него проистекает соответственная. Так мне сдается. И Динозавру тоже так сдается. Да.

Между прочим, именно Динозавр и подбил меня описать этот вышеупомянутый горестный эпизод из жизни батюшки Евгения.

— Вот, — помнится, сказал мне Динозавр, — в наличии сам батя. Вот — скорбный эпизод из его жизни. Вот мы — свидетели и даже некоторым образом участники того эпизода. А вот — мораль и философия. А вот тебе — тетрадка и авторучка. То есть — все на виду и под рукой. Садись и пиши.

— Пиши лучше сам, — помнится, не согласился я. — Из меня — какой писака? Что и умел, то позабыл благодаря горестям моей жизни, а и умел-то не шибко много. А ты, видишь ли, в своей прежней жизни всякие университеты превзошел…

— Не смеши меня до такой невероятной степени, — помни

...