Вячеслав Вячеславович Денисов

Первые деньги

Мелодрама

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

Иллюстратор Неизвестный художник

© Вячеслав Вячеславович Денисов, 2019

© Неизвестный художник, иллюстрации, 2019

Каждый человек — хозяин своей судьбы! Каким бы тернистым ни был путь к достижению заветной цели, необходимо верить в светлое будущее и смело идти вперёд, не опасаясь никаких преград и невзгод, не забывая при этом ни о чести и ни о совести…

12+

ISBN 978-5-4496-0991-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Первые деньги

Сейчас я депутат городского Совета. Далеко не последний человек в Мурманске. Глядя на меня со стороны, даже невозможно поверить, что с самого рождения моя жизнь была сплошным кошмаром. Я родился в семье алкоголиков и, по всей вероятности, грехи моих родителей, вместе с их дурными генами, должны были перейти ко мне по наследству. Теперь, когда меня по-настоящему начали уважать не только мои друзья, но и закоренелые враги, я часто думаю о том, что привело меня к вершине славы, о которой даже не мог и мечтать, когда был ещё тихим, забитым ребёнком. Мой отец часто распускал руки. Он бил мою мать и нередко я ощущал его побои на собственном теле. Я часто прогуливал школьные занятия. Постоянно считая меня неисправимым второгодником, никто даже не догадывался, что все мои прогулы были из-за пьяных выходок моего разбушевавшегося папаши.

Но больше всего меня унизили в школе. Мои учителя, которые относились ко мне довольно-таки сносно, сами того не желая, преподали урок, который я не забуду до самой своей смерти. И всё-таки, я им благодарен. Да! Я благодарен за то, что они научили меня жизни!

Я уже не помню, в каком именно году это было, но точно знаю, что в то время я учился в восьмом классе. Тогда было обязательное восьмилетнее образование и поэтому, мои благодетели, терпели моё присутствие на своих уроках, с единственной мыслью, что в конце учебного года выпроводят меня за ворота школы и снимут с себя всякую ответственность за моё дальнейшее воспитание. У моих друзей было горячее время: первые свидания, первая любовь и первые поцелуи в тёмных подворотнях. Я не был исключением из правил. У меня тоже была девочка, которая мне очень нравилась. Но никто и никогда, даже не догадывался о моих сокровенных чувствах к этому милому созданию.

Она всегда была опрятной и носила накрахмаленный белый фартук, с таким же бантиком на густых каштановых волосах. Её большие глаза были слегка наивными и весёлыми. Озорная улыбка не сходила с её конопатого личика. Однако мне нравились её конопушки, и я готов был расцеловать каждую из них в отдельности. Однажды мне удалось украсть её фотографию, и я мог смотреть на её часами, давая волю своему воображению.

У меня никогда не было денег и даже мало-мальски приличной одежды. Я не мог пригласить её в гости, потому что стеснялся пьяных родителей. Мне не на что было сводить её в кино или купить ей мороженое. Я был вынужден скрывать свои чувства, но от этого, моя любовь к ней только усиливалась.

А теперь представьте, какого мне было, когда в присутствии этого божественного создания, была проведена общешкольная линейка, где я был виновником данного мероприятия.

Я держал перевязанные шнурками ботинки и аккуратно уложенную школьную форму. Вместо гордости, я испытывал жуткое чувство стыда и унижения. Моя мать, больная чахоточная женщина, со слезами на глазах говорила благодарственную речь, которую мои учителя слушали с непритворным восторгом, будто, подарив мне эти вещи, они совершили, что-то светлое и беспредельно великое. Может, я и был бы им благодарен, если бы не знал, что всё это несколько лет валялось позабытым у завхоза в каком-то шкафу, а теперь, чтобы не выкидывать за ненадобностью, решили отдать мне, как самому малоимущему из трудной семьи. Я ещё не одевал эти ботинки, но уже видел, что они на размер меньше моей ноги и прежде чем я смогу их разносить, вынужден буду до кровавых мозолей стереть свои ноги. Костюм тоже был маловат и, одев его, я буду выглядеть как клоун из цирка-шапито. Я уже был в том возрасте, когда отлично понимал, что мне дают обыкновенное, никому не нужное барахло. Я старался не поднимать взгляда на своих одноклассников, которые, в отличие от взрослых, понимая моё тягостное мучительное состояние, тоже пытались не смотреть в мою сторону.

Больше всего мне было стыдно перед Галей Кочаловой. Я действительно любил её и хотя ни разу не писал ей записок, и тем более не получал от неё, я всё-таки считал её своей девочкой. Она была, пожалуй, единственным человеком, внимательно следившим за каждым моим движением. Мне казалось, что она, как никто, понимала всю тяжесть моей душевной боли. В тот момент я презирал свою униженную мать и презирал учителей.

— Вот, Макарушка, — сказала завуч школы, когда моя мать закончила свою благодарственную речь, — ты должен ценить нашу заботу. Хотя ты очень плохо учишься, школа всё равно думает о тебе и помогает твоей маме. Носи на здоровье эту форму вместе с ботиночками и помни, что мы, учителя, желаем тебе добра и хотим, чтобы за нашу бескорыстную заботу ты порадовал нас прилежным поведением и положительными отметками. Скажи, Макарушка, — она посмотрела на меня и высокопарно произнесла: — ты обещаешь нам… Я имею ввиду, твоих учителей и школьных товарищей, что ты будешь серьёзнее относится к урокам?

— Буду… — с трудом выдавил я поникшим голосом.

— Что значит, буду? — не удовлетворившись моим ответом, переспросила завуч, своим видом напоминающая старуху Шапокляк. — Мы подарили тебе новенькие ботиночки и совсем приличную форму. Ты должен громко сказать, что обещаешь лучше учиться и успешно закончить восьмой класс…

Она взглянула на мою мать и сказала:

— Конечно, мы не сможем взять его в девятый класс. Макарушке нужно будет устроиться в ПТУ. Нашей стране нужны рабочие всех профессий! Может он станет знаменитым слесарем или… — Она запнулась на полуслове. — Ну, впрочем, главное, чтобы стал хорошим человеком… Теперь другие времена и мы не обязаны с ним мучиться до получения среднего образования. Ну, так вот… — Она снова посмотрела на меня, обдав взглядом гремучей змеи. — Скажи, Макарушка, громко, чтобы все слышали, что ты порадуешь нас своим поведением…

— Обещаю! — почти выкрикнул я, пересиливая собственную злость, под скованное молчание одноклассников.

— Вот и умница! — воскликнула она и, снова обратившись к моей матери, сказала: — Это ещё не всё, Мария Ильинична. На педсовете школы мы решили, что Макару будет предоставлено бесплатное питание. Вы же знаете, как сейчас всё дорого стоит, но вашего сына мы не обидим. У нас все равны! Мы понимаем, что вам, Мария Ильинична, очень тяжело воспитывать троих детей, ведь ваш муж нигде не работает и семье не помогает… Впрочем, это тема другого разговора… Я хочу сказать, что ваш сын, с завтрашнего дня, может подходить к нашей буфетчице, и она будет выдавать ему, как говорится: и первое, и второе, и третье… Конечно, школе это встанет в копеечку, но мы не позволим, чтобы у нас, хоть один ребёнок оставался голодным. Всё, как говорится, для детей! Для нашего будущего поколения! Чтобы наши дети росли добрыми и отзывчивыми людьми, такими же, как их учителя!

Я с трудом дождался, пока закончилась эта торжественная линейка. Небрежно сунув свою обновку матери в хозяйственную сумку и, сказав ей, что скоро приду домой, остался убирать класс. Я не был дежурным, но мне было стыдно идти рядом с матерью, измождённой и уставшей, которой, ради видимого благополучия семьи, приходилось ежедневно перед кем-нибудь унижаться. Я стеснялся её, но при этом всё-таки любил и жалел. К сожалению, я не мог помочь ей как в силу своего несовершеннолетия, так и за неимением хоть какой-то, самой захудалой профессии.

Я неторопливо поставил парты на попа и пока девчонки подметали пол, стёр с доски мел.

— Макра! Ты завтра с нами в столовую пойдёшь? — спросил мой дружок Мишка Ершов — рыжеволосый крепыш, победитель школьных соревнований по бегу на лыжах на длинные дистанции.

— Не знаю… Наверно не пойду… — нехотя ответил я.

— Ну и зря! — сказал он. — Тебе на шару такая лафа обломилась! Я бы нажрался от пуза…

— Ты видел, как завуч выпендривалась? — грубо ответил я. — Будь её воля, она бы и телевидение пригласила. Нет! Я не пойду. Не хочу их подачек. Лучше с голоду сдохну.

— А костюм оденешь? — не унимался Мишка.

— Костюм? — озадаченно произнёс я.– Костюм матери отдам. Пусть братишке перешьёт. Он ещё глупый, ему хоть какая, но радость будет…

— А сам в рваных штанах ходить будешь — спросила Галинка.

Моё лицо зарделось алым румянцем. Если бы она знала, какие чувства наполняли мою душу. Она даже не представляла, что я страдаю от любви к ней, а ещё больше от того, что вынужден скрывать эту любовь.

— И ничего они у меня не рваные, — ответил я смущённо. — Почти новые. Мать летом покупала…

Я солгал, потому что мне было трудно признаться, что эти брюки нам отдала соседка, чьё великовозрастное дитя отказывалось носить такой устаревший фасон, с клешами на обеих штанинах.

— А ты, Макра… — встрял Мишка.– Всё равно приходи в столовую, а не то завуч, сама твою котлету за обе щеки стрескает…

— Не нужны мне их подачки! — твёрдо заявил я. — В вечернюю школу пойду. Работать буду

— Ты и работать? — усомнилась Галя.

Её личико помрачнело. Мне показалось, что я ей не безразличен.

«Не может быть! Не может быть! — стучало в моих висках. — Зачем я ей нужен? Может и не урод вовсе, но ведь сын алкоголиков…»

— На батю нельзя надеяться, — отогнав от себя странные мысли, ответил я. — Матери помочь необходимо, да братишек вырастить. Мать у меня пашет как двужильная, а из нищеты выбраться не может. Мой дед всё о хорошей жизни мечтал, мать мечтает, а теперь и мне иной раз мерещится, что вся жизнь дерьмо! Брошу я школу!

В Галинкиных глазах я прочитал испуг. А может это мне только померещилось?

— Не хочу, чтобы завуч своими подачками попрекала… — возбуждённо сказал я.

— Макар! — прощебетала Галинка притихшим голосом. — Да, не обращай ты на неё внимания. Если хочешь, я с тобой заниматься буду. Помогу по математике и русскому? С физикой Мишка поможет…

— Я задачки, классно решаю… — подхватил Мишка, — В два счёта научу. Физичка тебе пятёрку всё равно не поставит, но четвёрку получишь…

— Почему не поставит? — изумился я. — Хуже других что-ли? Или совсем тупой?

— Да нет, Макра… — начал оправдываться он. — Ты здесь ни при чём. Она привыкла, что ты двоечник. Если на пятёрку расскажешь, то она тебя на дополнительных вопросах завалит. У неё свои любимчики есть.

Он почесал в затылке и серьёзным тоном сказал:

— Тебе не поставит. Точно. Нечего метаться…

— А вот возьму и всё выучу! — запальчиво выкрикнул я. — Пусть только попробует пятёрку не поставить!

Моя душа ликовала. Я не мог поверить, что лучшая отличница в классе, девчонка, которая не дружит ни с одним мальчиком, и которую я люблю, вдруг будет со мной заниматься. Значит, мы будем чаще встречаться! Значит, я буду рядом с самим близким и дорогим для меня человеком.

Я хотел что-то сказать, но в это время в класс ворвался мой младший братишка Антон. Он ещё не ходил в школу и должен был пойти в первый класс на следующий год. Его глазёнки были напуганы, а сам взъерошенный, словно за ним только-что гналась свора диких собак.

— Макра! Папка мамку убивает! — завопил он таким зычным громким голосом, что его крик наверно был слышен на верхних этажах школы.

Ребята сразу притихли. Я не спеша взял портфель, хотя в моей душе всё кипело от стыда перед одноклассниками, и от страха за свою мать. Стараясь выглядеть абсолютно спокойным, я негромко произнёс:

— Чего расшумелся? Иду я…

— Он её кулаками… Бежим! У мамки кровь… Она плачет… — на одном выдохе выпалил Антон.

— Да иди ты, — подтолкнул я его, и посмотрев на ребят сказал:

— Ну, я пошёл. До завтра. Потом поговорим о дополнительных занятиях…

Я вытолкнул братишку из класса и не давая ему больше ничего говорить, вывел на улицу.

— Что случилось? — спросил я на крыльце школы. — Чего на всю школу разорался?

— Бежим! — затараторил Антошка. — Папка её по лицу, кулаком! Потом ногами. Мамка на полу лежит, плачет. Он сказал, что убьёт…

Антон готов был расплакаться, но я погладил его по белобрысой голове и подал портфель.

— Иди потихоньку, а я бегом… — сказал я и опрометью помчался домой.

Когда я вбежал в квартиру, отец сидел на кухне и смолил беломор. Мать прикладывала к разбитым губам мокрое полотенце.

— Он тебя ударил?! — в гневе выкрикнул я.

Может я никогда бы не осмелился выступить против отца, но это был для него очень не благоприятный момент. Школьная подачка, Галкино предложение… Антошкин крик всё это перемешалось в моей голове. Я никогда не был таким озлобленным и никогда ненавидел так отца, как в ту минуту.

— Защитник объявился! — косо глядя на меня буркнул он. — А ну, марш отсель, выродок недоношенный.

Почему не доношенный, я не понял, но сжал кулаки, готовый в любую минуту нанести ему удар и метил прямо в челюсть.

Отец видимо понял мои намерения.

— Что? Гадёныш! Мне угрожать? — взревел он.– Пошёл вон, выродок!

— Я тебя убью! — выкрикнул я, схватив табуретку, замахнулся на него.

— Ах, ты, стервец, — заорал он и, схватив со стола большие ножницы бросил их в меня. Я успел увернуться, но всё же почувствовал острую боль в правом плече. Было не очень больно, но очень обидно.

Я размахнулся табуреткой и со всего размаха ударил отца. Он схватил меня за шиворот и со всей силы швырнул в дальний угол комнаты.

— Всё равно убью! — злобно произнёс я, не думая о боли в плече и затылке, которым ударился о стену.

— Ах, ты гадёныш, — заорал разъярённый отец.

Он хотел наподдать мне увесистых тумаков. Мать решительно схватила пустую бутылку. Размахнувшись, она ударила его по голове. Отец слегка закачался и как подкошенный рухнул на пол. За его левым ухом потекла кровь.

— Что же я наделала? — запричитала испуганная мать. — Да, я же его убила, окаянного…

Она наклонилась над отцом, но заметив, что он начал шевелиться, ещё раз ударила его кулаком по спине. Я отбежал в сторону и поднял брошенные отцом ножницы. В тот момент я приготовился отразить любое его нападение. Мне уже было всё равно, убью я его или нет.

— Машенька… — еле слышно пробормотал наш деспот, — Ты зачем меня ударила? Мне же больно…

— А мне не больно? — превозмогая нервную дрожь, ответила она, но тут же склонилась над отцом. — Да у тебя осколок стекла торчит за ухом. Давай вытащу…

— Ой, больно мне… Больно… — пьяно зарыдал отец.

— Макарик, тащи вату, — сказала мать, мельком посмотрев в мою сторону. — И йод не забудь. В ванной, на полочке…

— Больно мне, Машенька! Больно… — не переставая вопил отец.

Он был таким жалким и несчастным, что я как-то сразу простил ему все обиды и оскорбления. Вспомнив о боли в плече, я снял рубаху.

— Ох, батюшки! — запричитала мать. — Ещё и сына искалечил. Иди сынок, перебинтую… Она смазала йодом мою рану и заклеила пластырем.

— Ну, вот, теперь мои мужики в бинтах, — сказала она и, улыбнувшись своими распухшими от побоев губами, обратившись непосредственно к отцу, весело заявила:

— Ты прекрати, меня бить! У меня, вон какой защитник вырос. Вдвоём-то мы тебя быстро скрутим. Мы ведь, вдвоём-то, и изувечить можем…

— Больно мне… — опять запричитал отец.

— Приляг на диван. Вдруг сотрясение? — заволновалась мать. — Не тошнит? Может врача вызвать?

— Что я скажу? — захныкал он. — Баба меня ударила?!

Он с трудом поднялся и, проходя мимо меня, похлопал по плечу, но осторожно, чтобы не задеть мою рану.

— Молодец, сынок! Теперь чувствую, что мужиком растёшь. Всё правильно! За мать надо заступаться, — сказал он. — Я помню, своему батьке… Твоему деду… Как влепил промеж глаз… Молодец, настоящий мужик…

— Во как притих, — окончательно расхрабрившись, проговорила мать. — Верно говорят, что пока мужа не ударишь, уважать не будет.

— Чего подрались-то? — насупившись, спросил я.

— Так ведь у твоего батяньки не заржавеет, — ответила мать. — Ему лишь бы кулаки почесать…

— Врёт она! — возразил отец.

Он прилёг на диван и запрокинул голову.

— Хотела уксусной эссенцией отравиться. Жизнь ей, видишь ли, такая надоела. Завуч твоя, ее, видишь ли, обидела. Ну, я и врезал ей, чтоб мозги на место встали. А всё из-за тебя паршивца…

Он посмотрел на меня недобрым взглядом.

— На кой чёрт, нажаловался в школе, что тебе носить нечего?

— Я не жаловался… — оправдываясь, произнёс я. — Они сами…

— Чего сами-то? — недовольно буркнул отец.

— Его ещё и кормить будут бесплатно, — вставила мать.

— Зачем это? — спросил он. — Ломоносов на хлебе с квасом вырос и ничего. Даже учёным стал. Ну, да ладно. Ходи, побирайся, если стыда нет!

— Может зря пацана совестим? — предположила мать. — Может и впрямь, они сами… Тебе должно быть стыдно, что ребятам одеть нечего. Все деньги пропиваешь…

— А ты за ворот льёшь… — огрызнулся отец. — Взрослый уже, сам зарабатывать должен. Я в его годы у родителей ни копейки не клянчил. Пять классов кончил и ничего, хватает. С утра и до позднего вечера в колхозе… Потом на собственном дворе… Мне ведь их синусы и косинусы за ненадобностью… Деньги считать умею и сколько взять сдачи, тоже знаю. Мне высшая математика ни к чему.

— Да как же он заработает? Не в деревне живём! В городе. Пацан ведь ещё. Кто же его на работу возьмёт?

— Сейчас не то время, что раньше. Захочет, может грузчиком устроится. На отца руку поднимать, так больно здоров! Нечего на нас надеяться. Я на государство напахался! Хватит!

Мать вдруг встревоженно стала оглядываться по сторонам.

— Где же мальчишки? — спросила она, ища глазами младших детей.

— Антон, наверно в коридоре стоит? Я ему свой портфель отдал. Домой идти боится, — сказал я.

— А Васька где? Васька дома был…

— Не знаю! — растерянно ответил я и вместе с матерью стал искать младшего брата.

— Да вот же он! — воскликнула она.– Ну-ка, вылезай из под кровати…

— Она протянула руку и, вытащив братишку, взяла его на руки.

— Вот хитрец, как батька забушевал, так под кровать юркнул, — одобрительно сказала она. — Хорошо, что не в холодильник залез.

На прошлой неделе, в соседнем доме, девочка в холодильнике от родителей спряталась. У них «ЗИЛ». Дверцы захлопнула, а открыть не смогла. Те, когда проспались, уже поздно было. Задохнулась бедняжка. Васятка прижался к её груди и, глядя на разбитые губы, спросил:

— Бо-бо?

— Бо-бо, сыночек, бо-бо… — ответила мать и тут же гордо сказала: — Твоему папаньке, тоже бо-бо… И Макару, бо-бо… Всем бо-бо… Ах, какие вы у меня молодцы…

Она посмотрела на отца глазами строгого прокурора.

— Скоро мои защитники подрастут, тогда ты и слова не пикнешь!

— Сама, только что хотела их сиротами оставить, — буркнул он.

— И не хотела вовсе, а токма тебя попугать…

— За это и получила…

Мать не стала с ним спорить, а посмотрев на меня сказала:

— Сходи, глянь, где Антон. Зови его домой. Скажи, что мы уже помирились. Пусть идёт не боится…

— Ох, больно мне… — вновь простонал отец и тут же добавил: — Я же тебя бутылкой по голове не бил…

— Ишь, какой умный! — взъерепенилась мать. — На свои кулачищи посмотри! У самого кулачищи, как пудовые гири. Как по башке вдаришь, так в ушах звенит!

Она более дружелюбно посмотрела на мужа и снисходительно спросила:

— Может, дать похмелиться? У меня есть чуток, ещё давеча припрятала… Пойдём, выпьем по рюмочке, за мировую… А ты, Макра, иди, приведи Антошку…

— А вы здесь, опять не подерётесь? — с опаской глядя на отца, спросил я. — Только за дверь, а у вас снова мордобой начнётся…

— Не подерёмся, — буркнул отец. — Пусть глупости не делает. Ишь, цаца какая! Жить ей расхотелось… Я её бутылкой не бил… Пусть сама стекла собирает… Весь пол усыпан…

— Соберу стёкла. Долго что-ли, веником? — спешно ответила она и посадив Василя на диван, пошла за вином, который спрятала где-то в кладовке, за кучей не глаженого белья.

— На улице погуляю, — предупредил я.

— Смотри, чтобы не позже двенадцати был дома! — строго сказала мать.

Я встретил Антона в коридоре. Он был напуган, но я его успокоил и сказал, чтобы он положил мой портфель возле моей кровати. Я долго гулял по городу. Заглядывал в продуктовые магазины, сглатывая слюну, смотрел на приятно-пахучую колбасу и на наши мурманские сосиски, которые хоть и были вкусными и редко появлялись в магазинах, всё же мне приходилось пробовать очень и очень редко.

На углу возле городской бани, я увидел фургон, который разгружали двое грузчиков. Я подошёл к ним и некоторое время с интересом наблюдал за их работой.

— Что уставился? — спросил один из них. — Помог бы лучше!

Недолго думая я взял коробку с лимонадом и отнёс её в магазин. Уже через полчаса я вспотел, всю мою одежду можно было отжимать, но я не хотел уходить. Я видел, как содержимое фургона постепенно убавлялось. Хотя я и понимал, что это происходит благодаря взрослым, которые перетаскивали увесистые ящики, но знал, что здесь, есть и частица моего труда.

Работящий… — похвалил меня один из грузчиков.

— За такую добросовестность и заплатить не мешало бы, — подсказал другой. — Он нам здорово помог…

Теперь, спустя много лет, иногда вспоминая этих людей, я вижу только расплывчатые их очертания, но так и не могу вспомнить ни их внешности, ни их цвета волос и даже не помню как они выглядели и во что были одеты.

— Я просто так помогаю, всё равно делать нечего, — ответил я бесхитростно, даже не