«Пленница» — произведение неординарного французского писателя Марселя Пруста (фр. Valentin Louis Georges Eugene Marcel Proust; 1871–1922).*** «Пленница» — пятый роман из цикла «В поисках утраченного времени». В этой части Марель Пруст размышляет о любви. Может ли принести это чувство счастье? Автор считает, что искусство, природа выше любви, особенно если она безответна. Цикл «В поисках утраченного времени» включает в себя семь романов: «По направлению к Свану», «Под сенью девушек в цвету», «Германт», «Содом и Гоммора», «Пленница», «Беглянка», «Обретенное время». Марселя Пруста удручает, что его окружают, в большинстве своем, люди циничные, лицемерные, бездуховные. На страницах своих произведений он пытается обрести «утраченное время» — время искренности, душевной чистоты, духовного совершенствования. Ведь мы все жили в таком времени — в детстве. Неужели настоящие чувства и эмоции навсегда остались там?
Кітаптың басқа нұсқалары1
Пленница
·
3.2K
Пікірлер2
👍Ұсынамын
🔮Қазыналы
💡Танымдық
🎯Пайдалы
💞Романтикалық
🚀Көз ала алмайсың
Красоты следует искать не столько в самих произведениях, сколько в занимаемой позиции по отношению к ним.
Вот еще на одну ступеньку ближе ко времени не утраченному, но обретённому. Пятая книга Пруста "Беглянка" не сразу впустила меня в своё сознание, не сразу показала мне свой ритм и свои откровения. Перевод Франковского после четырёх книг в переводе Баевской, на доли секунды показался чуть сложнее и более громоздким, но я быстро его освоил, в то время как содержание путало меня, водя кругами по тропинкам ревности главного героя, который множил их своим повествованием, уничтожая не только себя, но и меня.
В этой книге всего две сюжетных линии: главная это заточение Альбертины главным героем, а может быть, заточение главного героя, ибо Альбертина может сбежать, но вот Марсель не может избавиться от своих мыслей, от своей ревности к Альбертине и её влечению к другим (да-да) женщинам; и вторая часть, а точнее ответвление от первой - это история про Паламеда (он же господин де Шарлюс), его любви к (да-да) мужчине - музыканту Морелю, предательство последнего после хитро построенной речи госпожи Вердюрен.
Я долго не мог понять зачем Марсель так изводит себя ревностью, представляя себе возможности Альбертины к измене с женщиной в каждой позе, в каждом взгляде, в каждой её свободной минуте, в каждом доме, комнате. И тут дело, с одной стороны, в непонимании главным героем тайны однополой любви Альбертины, а с другой стороны в странной любви Марселя к Альбертине. Именно ревность, её воплощения и проявления снова и снова возвращали в него страсть, необходимость обладания Альбертиной, контроля над ней. Через описание проявления этой бесконечной ревности, автор выдает огромное множество глубоких мыслей о зависимости, усложнении своей жизни. Именно эта часть произведения мне показалась самой насыщенной выводами, размышлениями. Она как личный психотерапевт, позволяет взглянуть на свою жизнь через жизнь героев и разобраться в себе, вывернуть себя наизнанку, разрушить себя и собрать по-новому. Мы сами усугубляем свои болезни. "Природа по-видимому способна посылать нам только очень непродолжительные болезни. Но медицина выработала искусство их затягивать". В роли медицины, конечно же, выступают люди. Мы сами уничтожаем себя, своей ревностью, своей злобой, своими мыслями, порой углубленными и направленными не в то направление, не в того человека. Мы сами смещаем свой фокус, размазываем четкость и простоту жизни, усложняем, а потом умираем от перегрузки. Мы самоубийцы своего счастья, палачи своей жизни. Сами выносим себе приговор и сами же приводим его в действие. Падает гильотина. Мы мертвы.
Господин де Шарлюс, герой, показавшийся мне свободным и независимым от чужих мнений и взглядов, в этот раз оказывается застигнутым врасплох, неподготовленным к ответу, неспособным держать удар семейства Вердюренов, которые у меня с самого начала ассоциировались со змеями, которые исподтишка способны уничтожить даже самого сильно соперника. Но при этом Пруст на примере их гадкой игры показывает, что даже они способны на такую благодетель, которая спасает жизнь проигравшегося Саньета. И вот тут Пруст озвучивает нам грубейшую нашу ошибку, когда мы вычёркиваем из жизни обидевшего нас человека. Человек, причинивший нам зло, сделает это еще не раз, ибо он такой, но убирая его из своей жизни, мы закрываем для себя знание о его добродетели, которая непременно есть у него в чем-то другом. Часто отъявленный злодей способен совершить такое добро, на которое не способен добрый человек. Да, он негодяй, а кто из нас не ошибался? Мы все живем эту жизнь в первый раз.
А еще очень интересно провести аналогию с самим собой, путешествуя по воспоминаниям своей жизни, отследить, что больше всего вас будоражит, какие события, какие встречи, или даже какие запахи и вкусы, звуки и мелодии пробуждают в вас воспоминания и образы. Ведь у Пруста это не просто отдельно взятые картинки из жизни, это цепочка воспоминаний, запущенная сложным механизмом, состоящим из мельчайших, порой совершенно несущественных деталей, которые собираясь воедино, создают целую жизнь.
Вот еще на одну ступеньку ближе ко времени не утраченному, но обретённому. Пятая книга Пруста "Беглянка" не сразу впустила меня в своё сознание, не сразу показала мне свой ритм и свои откровения. Перевод Франковского после четырёх книг в переводе Баевской, на доли секунды показался чуть сложнее и более громоздким, но я быстро его освоил, в то время как содержание путало меня, водя кругами по тропинкам ревности главного героя, который множил их своим повествованием, уничтожая не только себя, но и меня.
В этой книге всего две сюжетных линии: главная это заточение Альбертины главным героем, а может быть, заточение главного героя, ибо Альбертина может сбежать, но вот Марсель не может избавиться от своих мыслей, от своей ревности к Альбертине и её влечению к другим (да-да) женщинам; и вторая часть, а точнее ответвление от первой - это история про Паламеда (он же господин де Шарлюс), его любви к (да-да) мужчине - музыканту Морелю, предательство последнего после хитро построенной речи госпожи Вердюрен.
Я долго не мог понять зачем Марсель так изводит себя ревностью, представляя себе возможности Альбертины к измене с женщиной в каждой позе, в каждом взгляде, в каждой её свободной минуте, в каждом доме, комнате. И тут дело, с одной стороны, в непонимании главным героем тайны однополой любви Альбертины, а с другой стороны в странной любви Марселя к Альбертине. Именно ревность, её воплощения и проявления снова и снова возвращали в него страсть, необходимость обладания Альбертиной, контроля над ней. Через описание проявления этой бесконечной ревности, автор выдает огромное множество глубоких мыслей о зависимости, усложнении своей жизни. Именно эта часть произведения мне показалась самой насыщенной выводами, размышлениями. Она как личный психотерапевт, позволяет взглянуть на свою жизнь через жизнь героев и разобраться в себе, вывернуть себя наизнанку, разрушить себя и собрать по-новому. Мы сами усугубляем свои болезни. "Природа по-видимому способна посылать нам только очень непродолжительные болезни. Но медицина выработала искусство их затягивать". В роли медицины, конечно же, выступают люди. Мы сами уничтожаем себя, своей ревностью, своей злобой, своими мыслями, порой углубленными и направленными не в то направление, не в того человека. Мы сами смещаем свой фокус, размазываем четкость и простоту жизни, усложняем, а потом умираем от перегрузки. Мы самоубийцы своего счастья, палачи своей жизни. Сами выносим себе приговор и сами же приводим его в действие. Падает гильотина. Мы мертвы.
Господин де Шарлюс, герой, показавшийся мне свободным и независимым от чужих мнений и взглядов, в этот раз оказывается застигнутым врасплох, неподготовленным к ответу, неспособным держать удар семейства Вердюренов, которые у меня с самого начала ассоциировались со змеями, которые исподтишка способны уничтожить даже самого сильно соперника. Но при этом Пруст на примере их гадкой игры показывает, что даже они способны на такую благодетель, которая спасает жизнь проигравшегося Саньета. И вот тут Пруст озвучивает нам грубейшую нашу ошибку, когда мы вычёркиваем из жизни обидевшего нас человека. Человек, причинивший нам зло, сделает это еще не раз, ибо он такой, но убирая его из своей жизни, мы закрываем для себя знание о его добродетели, которая непременно есть у него в чем-то другом. Часто отъявленный злодей способен совершить такое добро, на которое не способен добрый человек. Да, он негодяй, а кто из нас не ошибался? Мы все живем эту жизнь в первый раз.
А еще очень интересно провести аналогию с самим собой, путешествуя по воспоминаниям своей жизни, отследить, что больше всего вас будоражит, какие события, какие встречи, или даже какие запахи и вкусы, звуки и мелодии пробуждают в вас воспоминания и образы. Ведь у Пруста это не просто отдельно взятые картинки из жизни, это цепочка воспоминаний, запущенная сложным механизмом, состоящим из мельчайших, порой совершенно несущественных деталей, которые собираясь воедино, создают целую жизнь.
Дәйексөздер42
Но несмотря на богатство этих произведений, в которых наряду с действием, наряду с индивидуальностями, являющимися не только именами действующих лиц, отведено место созерцанию природы, я поражался, как все же они всегда отличаются — хотя и чудесной неполнотой, и как эта неполнота свойственна всем великим произведениям XIX века, — эпохи, когда самые крупные писатели, закончив свои книги, бросали на них взгляд рабочего и судьи одновременно и извлекали из этого самосозерцания некую новую красоту, более высокую и внешнюю по отношению к произведению, ретроспективно сообщая ему недостающие единство и величие. Даже если не останавливаться на Бальзаке, задним числом усмотревшем в своих романах какую-то Человеческую Комедию, а также на Гюго и на Мишле, назвавших не связанные между собой стихотворения и статьи Легендой веков и Библией человечества, — разве нельзя все же сказать, что последний так хорошо воплощает XIX век, что наибольшие красоты Мишле следует искать не столько в самих его произведениях, сколько в позиции, которую он занимает по отношению к ним, не в «Истории Франции» и не в «Истории революции», а в предисловиях к этим книгам? Предисловиях, то есть страницах, написанных впоследствии, на которых автор обозревает свои произведения, прибавляя там и сям несколько фраз, являющихся не столько предосторожностью ученого, сколько каденцией музыканта. Другой музыкант — тот, что восхищал меня в эту минуту, — Вагнер, доставая из стола написанную им раньше прелестную пьесу с тем, чтобы ввести ее в качестве ретроспективно необходимой темы в произведение, о котором он не думал, когда сочинял ее, затем, написав первую мифологическую оперу, а вслед за ней вторую, третью и четвертую, и заметив вдруг, что им создана тетралогия, испытал должно быть почти такое же опьянение, как и Бальзак, когда, бросив на свои произведения взгляд сразу и человека постороннего и отца, найдя в одном из них чистоту Рафаэля, а в другом евангельскую простоту, автор «Человеческой комедии» внезапно сообразил, когда они предстали ему в ретроспективном освещении, что они очень выиграют, будучи соединены в цикл, где повторяются одни и те же действующие лица, и благодаря такому сочетанию прибавил к своему творению лишний мазок кисти, последний и самый прекрасный.
Я чувствовал, что жизнь моя с Альбертиной, когда я не был ревнив, была для меня сплошной скукой, а для нее, когда я бывал ревнив, — сплошным мучением.
приглашая меня в настойчивой, жестокой и безуспешной форме пуститься на поиски прошлого, Альбертина была скорее похожа на великую богиню Времени.
