Дождь лил с таким видом, будто говорил: «Вы думаете, я перестану? Я не перестану»
— Преступление есть продукт общества
В чем же виноват был Фирсов? Неужели только в своей семье да берлинском дипломе? В правильной речи и хорошем костюме?
Все когда-нибудь уже было. Все на что-нибудь непременно похоже, — заметил Крачкин. — Люди всегда одни и те же. И при царизме, и при советской власти.
Утром, едва явившись на службу, Зайцев обнаружил, что кабинет его не пустовал.
— Что — что? — с невинным видом переспросил он. Крачкин ненавидел Розанову ненавистью мужчины, чья молодость пришлась на то время, когда дамы носили большие шляпы, корсеты и сапожки на шнуровке.
Здесь, под защитой книг, всегда пахло старостью: старым деревом, старой бумагой, но не разлагающейся, дешевой, пыльной, а благородно желтеющей.
Убитая — Сиротенко Наталья, 1894 г. р., служащая.
Веронезе — художник, который ее написал, — презрительно пояснил он.
Такая банальная фамилия — и такая броская красота. Зайцеву казалось, что такие красавицы никогда не грустят и не теряются, а, гордо задрав подбородок, несут себя сквозь жизнь, позволяя другим поспешно убирать препятствия с королевского пути.
