I

Рек слово Агамемнон, зарыдал,

Разбил золотоструйный кубок о стол,

Тогда и речь свою он не узнал,

И ссребрился Иакове-апостол.

На яствах кольца змей позапеклись.

Не хватит просфиры и для келейных,

Виждь, розочки червовые сплелись

На чермных полотенцах юбилейных.

Распятие поправший Иисус

Явился из темничного подвала,

Волошковый венец усеял гнус,

Сквозь черен каждый змейка проползала.

И разве не ко Господу леса

Дощатые чрез очи возвивалисъ,

И разве не теряли голоса,

Во вретищах цари не предавались?

В лазоревой протлели купине

Юродивые, ставшие изветом.

Пусть нощно возрыдают обо мне

Муравушка-плакун со горицветом.

Зело пустое ль небо точит пляс

Цесарок над умолкшей окариной,

Плач мира сердце славское потряс,

Гортань ожгло погостной крестовиной.

Замкнул сон вежд тяжелых навсегда

Соль слез и юровые небосклоны,

Меж уст сиротских мертвая вода

Стоит, сребрясь пред ликом Персефоны.

Пред ней кровавокудрый лицеист

И достохвальный Дант, в жемчужной течи

Кружится имманентный сребролист,

Не воскрешая и загробной речи.

Огромный, чернорадужный букет,

Как в кактусе, в душе навек раскрылся,

Но вырвался один цветок на свет,

Ночным огнем он тотчас осветился.

Возлюбленные чада отпоют

Призорам христарадно славословья,

Им венчики точащие скуют

Апостольские темные сословья.

Ах, краски смерть размыла до костей,

Хранимы ли слова эдемской силой,

И Господь сам не ведал сих страстей,

Склоняясь над сыновнею могилой.

Смотри, за Богом гончие летят,

Волочатся вослед им живодеры,

У смертушки из персти всё хотят

Достати четверговые поборы.

Замученные крики приглушив,

Из твердых гробов молча мы вставали

И ангельский лелеяли пошив,

И каверные чарки выпивали.

Родные воздымали на Звезду

Слезами изукрашенные лики,

И Боже в самом нищенском роду

Изыскивал всецарские языки.

Я к зеркалу боялся перед смертью

Приблизиться: тогда бы мертвый взор,

Мираж разъяв, золоченною твердью

Прожег очей живых огнеупор.

Червлены ль эти гробные веревки,

Черны ль, зерцало-брутто их взовьет,

Елико смерти нашей полукровки

Алкают, аще в серебре киот.

И чем утешить призраку живущих,

Удел его — молчание, печать

Для уст, к небесным царствиям зовущих,

Готова, стоит истинно молчать.

Нам ангелы Господние ни слова

Здесь молвить не велят, молчи, пиит,

Пусть жизни лихосорная полова

Над лотосами царственно горит.

Пускай одни алеющие маки

Апостолы взирают, невода

Полные выбирая, нежат зраки,

Богата рыбой мертвая вода.

Рыбачить здесь и можно, а притронный

Коллегиум божественных теней

Решит, кому речи, кому уронный

Рейнвейн алкать и красных ждать коней.

Живым одне лишь мраморники, зренье

Их слабо, разве гений отличить

Способен адоцветное горенье

И столпников бессмертью научить.

Нельзя венец терновием упрочить,

Молчи, молчи, доколе сам живой

И в мертвых только значен, муз порочить

К чему, нам возместят Эдем с лихвой.

Тот контур, угль чернивший ломким светом,

Годами отражался, вообще

Чтоб не пропасть, чтоб зреть на свете этом

Сосуд Пандоры в лазерном луче.

Только пепел превыше золы,

В нети нас позовут отобедать,

Хлебоимно содвинут столы —

Царских яств должно всяку отведать.

Бледноогненной солью рядно

Изукрасив, орут зазывалы,

В наших веждах высотных давно

Отражаются разве подвалы.

Ничего боле не ужаснет,

Чем сие до костей пробиранье.

Кровь гнилая вотще полоснет

В многослезное это собранье.

Скорбь убийц по иным временам

Потушили, иначе с чего бы

Стали дарствовать столпники нам

Во десницах спирт ангельской пробы.

Не сыскать воям жалкой родни,

Ратных маршей не помнят музыки,

И те слезы — ты их не храни,

Затекут пусть в червовые лики.

Аз, Господе, реку со черных домовин,

Гробов нощных, иным достались благокрасны,

Эти агнцы не ждут-заждались окарин,

Им и трубы Твое, и псалмы немогласны.

Все склоняется тать над испрахшей сумой,

Иль неможно доднесь и любови низринуть

Бледных перстов жалких, в юродие немой

Удушавших царей, сребро юдам откинуть.

Были перси белы у безмужних невест,

А теперь и уста до костей пробелели,

Оглянися, Отец, нету ныне окрест

Ни живых, ни мертвых, посвященных во Лели.

Ах, над нами зажгли юровую Звезду,

Пусть лучом воспронзит некупельные лета,

Их ложесен и усн опознай череду,

Нищих татей, оне удостойны извета.

Те ж к Тебе, Господь свят, пировати пришли

Бойны чада, отвек изалкавшие жажды,

Ангелы Твои что копия занесли —

Не убить, не убить преугодников дважды.

Как свилися вольно змеи в райских цветках,

Прежде в царствии грез немятежно блажили,

Только ныне молчим, пряча персть в рушниках,

Правда, святый Господь, а ведь мы и не жили.

Богородицы лик украсили Звездой,

Сон-цветочки вия по сребристом окладе,

Нету ангелов здесь и поят нас водой,

Ах, из мертвых криниц занесли ее, чаде.

Иисус почернел и не имет венец,

И Его голова преклоняется нице,

Узреть что восхотел двоеперстный Отец,

Мало ль крови течет в неборозной кринице.

Смертоприсный венок мы Христосу плели,

Исплели изо слез, тяжко траченых кровью,

А и боле ничем не посмели-могли

Притолити в миру жажду бойных любовью.

В каждой розе сидит гробовая змея,

И не видим уже мы ни Бога, ни Сына,

То ли алчут оне, то ли мука сия

Должна гробно зиять до святого почина.

Это иноки днесь подошли ко столам,

Страстотерпцы одне и невинники сиры,

Их неможно забыть копьевым ангелам,

Коль не пьют мертвых вин — отдавайте им лиры.

Не боятся огня восковые шары,

А на перстах у нас кровь и слезы срамные,

Велико Рождество ан для всех мишуры

Не хватает, Христос, где ягняты гробные.

Геть днепровской волной в черной пене дышать,

Кровь худу изливать на местечек сувои,

Розы-девки, равно станут вас воскрешать,

Так скидайте рядны пред всетаинством хвои.

Тех ли ждали в чаду, мы, Господе, пришли,

Залетели птушцы в обветшалые сени,

Али тонкий нам знак до Звезды подали,

Во трапезной же мы преклонили колени.

Ничего не узрим на вечере Твоей,

Пусть сочельник лиет в мессы нощные снеги,

Мы до маковки все унизаны лишь ей,

Искрим — белы птенцы в огне Божией неги.

К престолу Вседержителя венки

Возложим и оденемся в ливреи,

И кровию отмоем рушники,

Подаренные нам на юбилеи.

Мы станем падшим ангелам служить,

Исполним на века предназначенье,

В лакейских и кладовках будем жить

И там внимать Господнее реченье.

Любовью расплатились по счетам

И заняли холопам щедрой славы.

Ко тратным неотбеленным холстам

Днесь выйдем — всетемны и величавы.

И вот они, иные времена,

Пророчествуют жалкие калики.

Высокие забыты имена.

Во плесени купаются владыки.

Привнесена во храмины хула,

Слезами позалили злато-струны,

Убийц от поминального стола

Не оторвать и силою коммуны.

Пал Китеж-град, в Арзрум и Эривань

Лишь стража тьмы приличественно входит.

Персты на пересылках не порань,

Пусть под столами яства знать находит.

Где крест наш и венец — в золе они,

Сверкают разве адские цесарки,

Губители холодные одни

По кругу погребному водят чарки.

Алмазы это жалкое питье

Наружу исторгнет, а мы их бросим,

Трапезничайте, ироды, жнивье

Гортензии завьют, ужо искосим.

А косы наши острые давно

Свивает золотушная терница,

Любили чернозвездное вино:

Так будет вам вельможная темница.

На раменах у нас кресты лежат,

Иль снять сии горящие распятья,

Кривицкий василек елику сжат,

Искритесь, херувимские обьятья.

Сколь чарки соалмазные мелки

И чашечный фаянс августом значен,

К трапезным ледоносные цветки

Снесем, хоть каждый пламенем охвачен.

Не дичи ли у августа просить,

Мы были в мире нищими царями,

Начнут по венценосным голосить,

Синицы всех отыщут за морями.

Когда величье эра узнает

И ангелы над безднами летают,

Лишь царственный юродивый не пьет,

Кащеи золотые лишь считают.

Алмазы не к вину, а ко венцам,

Идут они высокому сословью,

Бесплодным небожемчугов ловцам

За них не рассчитаться даже кровью.

Жемчужную сукровицу Звезда

Пресветит двоелучием холодным

И патина зерцальная тогда

Отпустится эпохой нищеродным.

Нас только смерть поднимет на щиты

И завернет в холстинные знамена,

И к высям — во бесславие тщеты —

Мы взденем перебитые рамена.

Мы и мертвые будем во злате гореть,

Погасить ли святые огни,

Голубки залетят, а и нам умереть

Невсебранно в Христовой тени.

Разольется великая мгла на дворах,

Только мы и пребудем светлы,

Страшно это мытарство о черных юрах,

Где сребрение тягостней мглы.

Диаменты нам бросят и цвет-васильки,

И увидит Господь со Креста,

Как мы истемна желтые вьем лепестки,

Наша смерть золота, золота.

Пока еще земная длится мука,

В седой воде горит реальный свод,

У жизни есть надмирная порука,

Которую ничто не разорвет.

И к вьющемуся золоту простора

Сквозь требник черноблочной пустоты

Сгоняет неизбежность приговора

Последние тяжелые мечты.

Накат небес, загробных кущ темнее,

И черный снег, поставленный сгорать

Меж бездн столпом, — чем ближе, тем страшнее

Держаться за пяту и умирать.

Днесь трагик перед взором Мельпомены

Робеет, и клянут материки

Не видевшие огнеликой сцены

Чердачники, парчовые сверчки,

Да на подмостках спят ученики

Пред серебристым взором Мельпомены;

Днесь листья попадаются в силки

Кустов, а жизнь рождается из пены

И к телу приколачивает явь,

И в опере поют басами черти,

И ты в душе оплаканной оставь

Все, должно тлеть чему и после смерти.

Оставь, как оставляют навсегда

В миру по смерти красной упованья,

Теперь сочится мертвая вода

Меж губ и ложно молвить дарованья

Огонь и святость боле не велят,

Пусть лгут еще певцы и словотворцы,

Им славу падших ангелов сулят,

А мы, Фауст, преложим разговорцы

Пустые, хватит этого добра

В изоческих юдолях, за надежды

Оставленные дарствовать пора

Черемников, ссеребренные вежды

Потупим и зерцальницы в желти

Свечной преидем благо, адской флоры

Церковные боятся, но прости

Сим юношам и старцам, Терпсихоры

Иль Талии не знавшим, им одно

Сияло богоданное светило,

А мы и четверговое вино

Пили, и благоденствовали, мило

Нам это вспоминание, церковь

За утварями свет подлунный прячет

От регентов своих, лазурью кровь

По требе не становится здесь, плачет

О юноше Иуде весело

Божественная Низа, льются вина

В огнях превоплощенные, зело

Балы, балы гремят, нам середина

Земной и бренной жизни тех огней

Свеченницы явила, в изголовье

Оне стояли морно средь теней

Юродствующих висельников, совье

Полунощное уханье прияв

За вечности символ, мы о порфирах

Зерцала перешли, убогий нрав

Главенствует в аду, на мглы гравирах

Теснятся огнетечия химер,

Альковные блудницы воздыхают

О царственных томлениях, манер

Искать ли здесь приличных, полыхают

Басмовых свеч завитые круги,

Чурные ворогини зло колдуют

Над гущею кофейной, сим враги

Духовные, в окарины и дуют,

Иосифу сколь верить, без числа

Кружащиеся нимфы, хороводниц

Вниманием балуют ангела,

Упавшие с небес высоких, сводниц

Вокруг точатся мрачные чреды,

Кого для панн сиреневых отыщут

Оне теперь, нетеневой среды

Тяжелые смуроды, лихо свищут

Разбойные соловки тут и там,

О Шервуде забудь попутно, рядом

Пеют унывно ведемы, к хвостам

Русалок льнутся черти, неким ядом,

Живым пока неведомым, оне

Их поят и лукавые скоринки

Отсвечные в глазницах прячут, вне

Кругов огнистых гои вечеринки,

Померкнувшие фавны говорят

На странном языке, мертвой латыни

Сродни он, божевольные горят

Порфировые донны, герцогини

С кровавыми перстами веретен

Барочные кружевницы на прочность

Испытывают адскую, взметен

К замковым сводам пламень, краткосрочность

Горения желтушного ясна

Гостям, текут хламидовые балы

Фривольно, ядоносного вина

Хватает рогоимным, а подвалы

Еще хранят бургундские сорта,

Клико с амонтильядо, совиньоны

Кремлевские, арома разлита

Вкруг свечниц золотящихся, шеньоны

Лежат мелированные внутри

Столешниц парфюмерных, примеряют

Урочно их чермы и упыри,

Личин замысловатость поверяют

Гармонией чурной, еще таким

Бывает редкий случай к верхотуре

Земной явиться с миссией, каким

Их огнем тлить, в перманентном гламуре

Блистают дивно, Фауст, отличи

Цесарок адских, те ж творят деянья

Расчетливо, каморные ключи

Гниют внизу, а шелки одеянья

Запудривают бедные мозги

Певцов, глядят на броши золотые

И верно покупаются, ни зги

В балах не видно, где теперь святые,

Где требницы высокие, горят

Одних черемных свечек средоточья,

И чем царевны мертвых укорят

Мужей иль женихов еще, височья

Давно их в терни, серебром персты

Порфировым и цинками увиты,

Певцам бывает мало высоты,

Но присно достает бесовской свиты

Внимания и милости, от мук

Сих баловней камен легко избавить,

Реакция быстра на каждый звук

Небесный, всуе черемам картавить

Негоже, им дается за пример

Хотя б и твой сюжетик, друг полночный,

А дале тишина, узнай химер

Меж пигалиц рождественских, урочный

Для каждого готовится пролог

Иль в требе мировой, иль с небесами

Равенствующий, юности за слог

Платить грешно, а святость голосами

Барочных опер высится туда,

Где быть и должно ей, но те пифии

Свергают времена и города,

Их узришь, в бесноватой дистрофии

Никак не различить оскал тигриц,

К прыжку вобравших когти, злобногласных

Пантер черногорящих, дьяволиц

Холодных, с адским замыслом согласных,

Одну я мог узнать пред Рождеством,

Сквозь хвои мишуру она глядела

Из матового зеркала, с волхвом

О чем-то говорила или пела

По-своему, хрустальные шары,

Сурьмой и златом вдоль перевитые,

Тисненые глазурью, до поры

Взирая, мигом очницы пустые

Засим в меня вперила, жалость к ней

Мне, друг мой, жизни стоила, однако

Печаль не будем длить, еще огней

Заздравных ждут нас течива, Лорнако,

Итурея, Тоскана ль, Коктебель,

Немало дивных местностей, где спрячут

Нас мертвые камены, эту бель

Височную легко узнать, восплачут

Утопленные ангелы, тогда

Явимся во серебре и порфирах,

Нам в юности безумная Звезда

Сияла, на амурах и зефирах

Давно кресты прочатся, таковы

Законы жизни, планов устроенье

Влечет демонов, истинно правы

Не знавшие бессмертия, троенье

Свечное и патиновых зерцал

Червницы зрим, Фауст, нас флорентийский

Ждет красный пир, еще не премерцал

Взор ангела Микеля, пусть витийский

Горчит отравой бальною язык,

Цыганские бароны бьют куферы

Серебряные эти, но музык

Боятся фьезоланские химеры

И дервиши Себастии, певцы

Лигурии и сирины Тосканы,

Елику наши бойные венцы

Сиим не по размерам, возалканы

Одне мы, аще много в червной тьме

Злоизбранных, стооких и безречных,

По нашей всепорфировой сурьме

Лишь смертников узнают неупречных.

Как цвели мы, Господь, во разорном саду,

Как хотели отраву изжить,

И приветить начальную Гостью-Звезду,

И Христосу всечинно служить.

Ах, давно эти мраки горят для иных,

Где ж серебро их нощных огней,

Не осталось искры от веночков земных

И от всех не осталось теней.

Слезы вылием ниц, а и будем тлести,

Мародеры не сносят крестов,

Нас добили на самом исходе пути —

Меж багряных и черных цветов.

Сотни жаб в изумрудной проказе

На концерты сбежались, ярясь.

И антоновки падают наземь,

Циклопической коркою — в грязь.

Серпень грязь эту щедро омоет,

Коемуждо здесь оды слагать,

Хор демонов ли с жабами воет,

Бойной кровию их и пугать.