Оглавление

Продолжение книги «Грибники. Предпочтения ведьминой книги».

Предыстория второй книги: Грибники — 2. Станция забытых людей.

От автора: все события в книге являются выдуманными. Все совпадения случайны. Все географические названия являются условными топонимами альтернативного мира и не обладают полным набором признаков реально существующих.

Все стихи, если не указан иной автор, придуманы автором этой книги.

Все картинки и коллажи в тексте созданы нейросетью и обработаны автором.

Пролог

В один из снежных февральских дней родители решили сделать Ромке подарок: сводить в кино и в торговый центр, поесть мороженого. Надо было только подождать на улице, пока они соберутся, и Ромка терпеливо гулял, разглядывая себя в стёклах припаркованных машин. Он знал, что снежками в машины кидать нельзя, и это знание делало мир скучным.

— Мальчик, ты не потерялся? — пробубнил чей-то трубный голос сбоку от него. Слишком далеко, чтобы испугаться.

Ромка быстро обернулся. По другую сторону ряда машин стоял огромный плечистый дядька в чёрной куртке. Лицо дядьки поверх светлой бороды было щекастым и красным от мороза, однако шапки на голове не наблюдалось, торчала только причёска, короткая, с выбритыми висками, делавшая голову дядьки похожей на перевёрнутую щетку для обуви — мама заставляла Ромку чистить такой сапоги.

— Нет, — ответил Ромка. — Я здесь живу. Сейчас родители придут.

Его научили всем говорить, что сейчас придут родители. Это чтобы Ромку никто не украл.

— В этом подъезде? — спросил огромный мужик.

— Угу.

На левой стороне румяного лица мужика блестела каплями мутная, синеватая буква «В» с остренькими петельками. Словно из двух равнобедренных треугольников, поставленных боком, один на другой. Как раз недалеко от того места, где начиналась, собственно, сапожная щётка.

— А я слышал, в этом подъезде ведьма жила, — сказал мужик, оглядывая окна. — Это правда? В семнадцатой квартире.

Ромка озадаченно поморгал. Семнадцатая квартира с недавнего времени принадлежала им, но ни о какой ведьме Ромка не слышал.

— Не знаю, — сказал он честно. — У родителей спросите.

Проследив движение от сугроба, он увидел, что дядек прибавилось. Подошедший, правда, был не такой огромный. Худой и немножко согнутый, он носил синюю вязаную шапку и шерстяное пальто. Нос из-под шапки торчал тонкий, и руки из-за плохой осанки казались длиннее, чем были.

— Так мы, — пробубнил ему огромный дядька, — ничего не найдём, Тейваз.

— Найдём, — отозвался согнутый.

— А тебе ночью грибы часто снятся? — теперь уже он заговорил с Ромкой.

Ромка помотал головой.

— Не часто. Мне самолёты снятся. И яблоки.

В следующий момент дверь подъезда отворилась, выпуская Ромкиных родителей; оба дядьки сразу сделали вид, что рассматривают висящую на дереве птичью кормушку. Эту кормушку Ромка собрал с отцом. И чтобы было ясно, для кого, надписал: «для хороших птичек». Это чтобы плохие птички не ели. Сейчас в кормушке лежали чёрные семечки.

— Простите, — обратился согнутый дядька по имени Тейваз к Ромкиным родителям. — А вы случайно не из семнадцатой квартиры?

Снежинки падали на ресницы тяжелых век Тейваза, и он часто моргал.

— Допустим, — ответил отец, замерев с ключом от машины.

— Видите ли, — потупился Тейваз, — там жила моя троюродная сестра. Мы дружили в детстве. Я не видел ее двадцать лет… подумал… вдруг от неё остались какие-то вещи… и они вам не нужны, а выбросить жалко. Я бы взял на память.

— Как звали вашу сестру? — спросила Ромкина мама.

— Роза, — ответил Тейваз. — Роза Авдеевна. Мы с ней немного похожи…

Петля каштановых волос Тейваза выбилась из-под шапки. Синяя, направленная вверх стрелка, изображённая на его лице, стремилась прямо в эту петлю.

У ведьмы, предположил Ромка, была такая же стрелка? Он слышал, что женщины рисуют на лице стрелки. А мужчины — нет. Возможно, Тейваз родился с этой стрелкой, и она сделала его похожим на сестру-ведьму.

— Нам сейчас некогда, — холодно ответила Ромкина мама. — А если вы родственник предыдущей владелицы квартиры, обратитесь в официальные органы. Возможно, она вам что-нибудь завещала.

Родители усадили Ромку в машину, пристегнули и уже собирались было сесть сами, как Тейваз буквально взмолился:

— Подождите… пожалуйста, подождите… скажите, у вас в квартире ничего странного последнее время не происходит?

Ромкины родители переглянулись.

— Бачок в туалете протекает, — сказала Ромкина мама. — Хотите починить?

И, не дождавшись ответа, села на заднее сиденье рядом с Ромкой. Ромкин отец занял водительское место и захлопнул дверцу.

— Я говорил, мирным путём ничего не получится, — пробасил мордоворот с обувной щеткой на голове. — Только время потеряли.

— Умолкни, Беркана, — Тейваз поморщился и глядя вслед отъезжающей машине, обреченно пробормотал: — Нет повести печальнее на свете… чем повесть о протекшем туалете…

— Ты что-то придумал? — спросил Беркана. — Ты осторожней. Помнишь, как в прошлый раз…

— В прошлый раз мы действовали грубо, — поморщился Тейваз. — Позор, тоска. Печальный жребий наш. Боюсь, на этот раз, чтобы сорвать аплодисменты, придется выходить на сцену.

Запахнув полы пальто он поёжился — от сырого городского воздуха немели не только руки и лицо, но даже шея и колени.

Тейваз и Беркана стояли на четвёртом этаже, перед дверью семнадцатой квартиры и медлили.

— Звони, — сказал Беркана. — Вдруг там кто-то есть.

— Собаки не слышно, — отметил Тейваз.

И осторожно нажал на звонок. Задерживаться здесь не стоило — вдруг их кто-то увидит. А этого не хотелось.

За дверью послышались шаги и девичий голос спросил:

— Кто там?

Беркана посмотрел на Тейваза. Тот скрипнул зубами, на мгновение закрыл глаза, потом сказал:

— Открой, я ключи от машины забыл.

Беркана ухмыльнулся: голос был очень похож на голос Ромкиного отца.

Звякнула цепочка, щёлкнул замок.

Тейваз отступил чуть вбок; дверь отворилась, явив им девочку лет двенадцати.

Ухватив ее за плечи, Беркана прижал ее руки к телу, а Тейваз всадил в шею шприц и нажал на поршень. Все это заняло доли секунды — девочка даже не успела удивиться.

— Готово, — похвалил их обоих Беркана, когда глаза девочки закрылись, и она повисла на его могучих руках. — Куда ее?

— Сложи на диван. Осторожно. Мы же не злодеи какие-нибудь.

Тихо притворив за собой дверь, налетчики вошли в квартиру.

— И чего ты не взял, когда предлагали, — ворчал Беркана, натягивая латексные перчатки и открывая дверцы шкафов. — Сейчас бы уже все было тип-топ.

— У меня было плохое предчувствие, — ответил Тейваз. На его руках перчатки болтались. Беркана явно брал размер, на свои руки глядя.

— А сейчас оно у тебя хорошее?

— А сейчас мне не до предчувствий.

Обыскав все шкафы и стеллажи, перебрав изрядное количество русской классики и сонников, налетчики утомились.

— Вот дерьмо! — выругался Тейваз. В голосе его было искреннее отчаяние.

— Сколько у нас времени? — спросил Беркана.

— Минут через двадцать пора сваливать, пока малая не проснулась. Она, правда, ничего помнить не будет, но второй раз ей лучше нас не видеть… Выходит, книжку всё-таки Алька взяла, а до неё добраться трудно.

— А это… вообще сколько времени осталось?

Тейваз поморщился.

— Максимум полгода.

— Ну… я в таких ситуациях обычно молюсь.

— Прекрасно! — съязвил Тейваз. — Мы за чёрной магией пришли, а он молится.

— Ты как хочешь, а мне помогает.

Тейваз пожал плечами.

— Начинай, если умеешь.

Тейваз молиться не умел. Его последняя надежда только что с ним попрощалась, и никакой благодарности небесам он не ощущал. Хотелось все бросить и уехать на острова.

— Пойдем ещё в той комнате проверим, — сказал он, указывая на поворот налево по коридору.

Ту самую комнату, где когда-то нашли мертвую Розу Авдеевну, и где теперь на диване спала девочка.

На столике осталась открытая тетрадка с домашним заданием, на компьютере — какая-то беседа. Видимо, девочка делала уроки и отвлеклась на поговорить.

Беркана осторожно закатал до половины лежащий на полу ковёр.

— Зырь че тут, — сказал он шепотом.

Тейваз отвлёкся от чата.

На старом паркете выделялось огромное темное пятно овальной формы, словно Роза растеклась кислотой и прожгла дерево. Поверх пятна паркет пытались циклевать, но до конца эту идею так и не воплотили.

— Интересно, — сказал Тейваз. — Ковёр, конечно, другой, но смотри…

Он провёл пальцем в перчатке по краю пятна и предъявил Беркане белый сыроватый пух. Понюхал.

— Грибом пахнет, — сказал он. — Это проросток… То есть, она практиковала. Но тут ему сырости не хватает, он сухой.

Пока Беркана увлечённо рассматривал след на полу, Тейваз взял ручку и некоторое время решал математические примеры в тетрадке, идеально копируя почерк спящей на диване девочки.

— Ну что, идём? — пробасил Беркана, расправляя ковёр. — Я помолился. Чтобы нам найти.

Тейваз с неохотой отложил ручку и кивнул. Унитазный бачок у них течёт. Как же. Может, где в ящиках и сеточки лежат. Только Тейвазу сеточка уже не поможет.

…Оказавшись на лестничной площадке, они едва успели захлопнуть за собой дверь, когда с верхнего этажа показалась тетка в чёрном платке.

— Вы к Ладожским? — спросила она.

— Нет, — смело возразил Тейваз, — мы к Розе. Она здесь больше не живет?

— Так уж почти год как померла, — махнула рукой соседка. — Опоздали вы.

— Жаль, — вздохнул Тейваз. — Я ей книжку когда-то давал… так и не вернула.

— Интересную книжку?

— Очень. И очень важную для нас, — заверил ее Беркана.

— А самые интересные книжки мы на верхний этаж отдали, — поведала соседка. — Косенковым. У них дочка есть, Кристина, помоги ей Аллах, так она книжки любит…

Налетчики переглянулись. Тейваз перехотел на острова.

— Уважаемая госпожа…

— Зухра.

— Уважаемая госпожа Зухра, не подскажете ли вы нам номер квартиры? — попросил он самым приятным из своих голосов.

…В квартире Косенковых было тихо. На звонки никто не открыл, и выждав немного, Тейваз достал отмычки.

Однако едва он успел вставить их в замок, как лифт, дотоле спокойно катавшийся мимо, остановился на их этаже.

— Наверх! — скомандовал Тейваз.

Они взлетели на пролет выше.

Из лениво открывшихся дверей вышли белобрысая девушка и чернявый мужик, от которого, по мнению Тейваза, тянуло «практикой». Вкупе с «иллюзорным коконом» — так они это у себя в сообществе называли. Иллюзорный кокон такого уровня означал, что мужик этот мог быть вовсе не чернявым, и даже вовсе не мужиком, а какой-нибудь паранормальный единицей из видений почившей Розы.

— …у него, как у гендиректора Эйзенвилля, теперь тоже есть сейф, — рассказывал мужик. — Там, правда, пока ничего не лежит, кроме творений твоего магического хрониста. Как думаешь, он не соблазнится заглянуть?

— А ключ у меня, — беспечно сказала девица.

И действительно вынув связку ключей — которых было довольно много — стала отпирать квартиру.

Когда дверь за ними захлопнулась, Беркана тихо спросил:

— Позвоним?

— Спятил? — унылым тоном проскрипел Тейваз. — Их двое. И один таков, что против него я бы и тебя не поставил. Лучше посмотри в сети, что такое этот Эйзенвилль, и кем там работает этот мужик. На нем виден отпечаток долгой и странной истории.

Часть 1. Прошедшее время

Глава 1. Уголовник

— Ты меня знаешь, Раунбергер. Виновен он или нет — это не мое дело. А за твои деньги я его не только оправдать, я его и канонизировать могу. В житие святых вписать.

Невысокий человек в сером костюме и роговых очках выдал голосом четко отмеренную иронию. Даже улыбнулся, показав мелкие белые зубы.

— Спасибо, Аарончик, — тепло ответил ученый.

Его любовь к миру казалась на первый взгляд более нервической, чем истинной, но на второй взгляд получалось, что все-таки да, мир, даже в самых однообразных своих проявлениях, ученому нравился.

— В житие, наверно, пока не надо, — улыбнулся он. — Ему для этого умирать придётся, а он мне пока живым нужен.

— Что-то умеет? — сухо поинтересовался Шнайдер. Адвокат, прозванный за глаза «ретроградным Меркурием» главным смыслом любого человеческого бытия считал доступный функционал: этот пекарь, этот парикмахер, этот философ (философию он считал сильно полезной, пусть бы даже и не наукой), следовательно, работа над его положительным юридическим статусом оправдана и похвальна.

— Сашка сказал, он пилот, механик и вроде как даже телохранитель, — пояснил Раунбергер. — Но для последней функции его придётся сначала откормить.

Он припомнил свой первый и пока единственный визит к одному из обвиняемых в этом громком деле — другу детства и однокласснику Саши Эстерхази — давно потерянному, а теперь вдруг отыскавшемуся при очень неприятных обстоятельствах.

Он помнил, как его провели в обширное и довольно сырое помещение с сугубо металлическим интерьером.

— Здравствуйте, вы Джафар? — уточнил он, устраиваясь через стол от заключённого, не очень похожего на те фото, которые ему показывал Саша. На картинках был приятный смуглый мужчина, с блестящими чёрными волосами и ясным взглядом. То, что Раунбергер увидел перед собой, напоминало свои прежние фото разве что носом, чьи прямые контуры были знакомы каждому школьнику по изображениям египетских фресок. И даже на нем резко выделялся каждый хрящ, неприятно гармонируя со столь же заметными швами на бритом черепе. Глаза заключённого запали, левый слезился, губы побледнели и потрескались, а скулы торчали так, что казалось, бледная кожа на них присохла, как у мумии.

— А вы, стало быть, Эйзен Раунбергер, — сказал тот медленно и не очень внятно. — Что ж, вам делает честь… ваша милость к падшим.

Голос у него был довольно низкий.

— Насколько я знаю со слов Саши, вы как раз не падший.

— Это как посмотреть, — Джафар медленно моргнул и вытер рукой под левым глазом. — Но вы наверняка сюда не за моими выводами пришли, правда? Вы хотите сделать свои. Выяснить, не ошибся ли наш общий друг в оценке степени моей вины в произошедшем. Что ж, спрашивайте.

Теперь Джафар смотрел на Эйзена прямо, и тот поразился живости его взгляда. Потенциальный клиент Шнайдера был так истощён, что не мог долго держать руки на весу — приходилось класть их на стол. Но выражение глаз — теперь это было видно — оставалось ясным и чутким.

— Расскажите мне, как было дело, — попросил Эйзен. Он догадывался, что Джафар столько раз в деталях излагал эту историю, что ощутит к нему, Эйзену, глубокую неприязнь, но Джафар только обреченно кивнул, понимая, что без этой экзекуции встреча теряет смысл.

— Изначально нас… было восемь, — узник говорил неровно, с длинными паузами. — Я, Каримов Ильнур с женой, Рогов, Астанин, Синьков, Пономарева и Кронис. Ильнур, начальник нашей экспедиции, нанял меня в качестве техника для проверки состояния законсервированных секретных объектов. Следовало… оценить степень их пригодности к дальнейшему использованию. Почему это не сделали летом, не спрашивайте. Любая степень… секретности предполагает волокиту, поэтому, запланировав поездку на июль, ведомство… пока прогнало документы по инстанциям, смогло выпустить нас… только в январе. Отказаться мы уже не могли, и таким образом оказались заложниками вечной неприязни бюрократов друг к другу. Срок был — два с половиной месяца, еды дали на месяц, обещали через пару недель подвезти оставшуюся провизию. Но так и не привезли. Расформирование и слияние ведомств… и концу месяца уже никто за нас не отвечал. Проект по восстановлению старой техники посчитали убыточным и закрыли, ну а чтобы вывезти нас, денег не было.

— Вы тогда знали об этом?

— У нас, конечно же, была связь. Кое-как узнали, говорим, заберите. Нам ответили, что мы должны лично прийти с заявлением, заодно и затребовать выплату неустойки.

Эйзен приложил ладонь к глазам.

— Какой бред…

Джафар кивнул.

— Если бы хоть кто-то догадался оставить родственникам генеральную доверенность, возможно, все сложилось бы иначе. А у меня родственников здесь не было. Каримовские пошли разбираться, но это оказалось нелегко. Тем временем месяц прошёл, продукты заканчивались. Эйзен… у вас ведь свой бизнес?

— Ну да…

— Я так и подумал. Ну а нас угораздило работать на аппарат. Мы изо всех сил экономили продукты, но к марту они закончились. Ильнур умел охотиться, я тоже старался, хотя и не умел. Учился у него. Однажды он ушёл один и не вернулся. Мы жили в двух зимовьях, по четверо. В нашем жили Ильнур с женой, я и Дина Пономарева. Жена Ильнура, ее звали Кассиопея, гречанка по происхождению, была метеорологом. И, как ни странно, увлекалась астрологией. По ней выходило, что ее муж ее жив… Дина и Роман Астанин ушли искать Ильнура; я и Андрей Кронис тоже искали. Может быть, звёзды и благоволили к Ильнуру, но погода об этом не знала. Мы с Андреем в итоге, хоть и обмороженные, вернулись; вторая партия — нет. Так мы потеряли первых троих. Я продолжал охотиться на всех, Андрей не охотился, потому что ногу повредил. С этого момента мы голодали… в полную силу. Через две недели Рогов и Синьков, жившие в другом доме, пришли ко мне и предложили, как они выразились: «сократить число едоков и увеличить количество еды» за счёт Крониса. Я послал их и хотел забрать Андрея, но они как раз в это время… убили его. И перестали пускать нас с Касси в свой дом. Стало ясно, что они точат нож и на нас тоже… я продолжал делиться с ними едой, но им этого было мало… конечно же. Да и нам тоже… Рогов и Синьков совершенно обезумели, стучали к нам каждый вечер. Грозили выбить окна, но ещё немного боялись меня. Однажды, когда меня не было, они забрали Касси… Когда я вернулся, она уже находилась у них и явно… не а целом виде. Ну, как они мне показали через окно, и я… не помню, как я не умер. Наверно, из-за общей апатии. Кроме того, остановила мысль, что если я потеряю сознание, эти уроды получат еще немного… хитов. И я… заставил себя развести огонь.

Джафар замолчал, глядя в стол.

— А через неделю… прибыли спасатели. Прочие подробности вы знаете из материалов дела. Не знаю, в чем я смог убедить вас этим рассказом… разве что в том, что я не потерял память. В этом месте меня обычно спрашивают, не странно ли, что из второго дома выжил только я. Я отвечаю, что не странно. В армии меня учили выживать, правда, не теми способами, что Рогов и Синьков. А ещё меня учили убивать, судейская коллегия об этом, к сожалению, знает. Так что, — Джафар развёл дрожащие от слабости руки, набранные, казалось, из одних суставов и сухожилий, — на ваше усмотрение… господин Раунбергер.

Тут он посмотрел с таким вызовом, что Эйзену захотелось сбежать. То ли от чужих эмоций, то ли от стыда за систему, к которой он практически не имел отношения.

Эйзен вздохнул, стиснул пальцы и тоже посмотрел в стол.

— Джафар, — выговорил он наконец, — я нанял вам хорошего адвоката.

— Судя по вашему виду, вы обеспеченный человек, так что надежда у меня есть, — ровно сказал Джафар. — Но… что вы дальше со мной собираетесь делать? Я ещё какое-то время не смогу быть благополучным и спокойным гражданином нашего… славного общества. У вас на меня какие-то планы?

— Мне нужен лётчик и техник.

— Но… зачем платить так дорого? Я не уникален в своей профессии.

Эйзен оторвался от изучения исцарапанного линолеума и снова посмотрел Джафару в глаза. Правый глаз у того был нормальный, карий, а левый, воспалённый, словно кто-то неравномерно осветлил. Видно это было лишь при определенном освещении.

— Вы не уверены в своей цене? — спросил Эйзен.

— Я не знаю, что мне потребуется, когда я отсюда выйду. И каким я стану. В тюрьме легче, тут ты занят выживанием. А вот покинув ее… не уверен, захочу ли я вообще жить. Иногда воля и комфорт становятся тяжелым испытанием, — Джафар улыбнулся.

— Всё-таки, Джафар, я вас отсюда заберу, — кивнул Эйзен, словно соглашаясь с некими своими мыслями. — Что бы вам ни понадобилось — у меня это есть. Чем занять — найду. У нас там тоже… много старой техники. Но снабжение не в пример лучше. И люди.

Джафар прикрыл глаза и медленно кивнул. Видно было, что разговор утомил его, и он рад его окончанию.

*

Это было в самом начале лета, а шестого сентября Саша Эстерхази привез оправданного Джафара прямо домой к Эйзену Раунбергеру.

В сочетании гости выглядели странно: толстый веселый сибарит и все ещё сильно худой вчерашний узник, слабо реагирующий на внешние раздражители.

— Слушай, я тороплюсь, — выдохнул Саша. — Вот тебе Яшка, его все ещё надо откормить и отдохнуть. Этот процесс нас изрядно потрепал.

— Я видел, — вздохнул Эйзен. Из любопытства он посетил пару заседаний и до сих пор испытывал отвращение к собственным воспоминаниям. Правда, в целом не жалел. В некий момент, когда стало совсем уж мерзко, Джафар, казавшийся всего лишь апатичной, полумёртвой декорацией к происходящему, отыскал его взглядом; взгляд был больным, недоверчивым и странным: так смотрят не на человека, а на фатум. Но Эйзену привиделась в нем надежда; а внушать людям надежду он любил. В эти моменты ему чудилось, что он испытывает ее сам.

В молодости, ещё работая бескорыстным учёным, Эйзен мечтал осчастливить и спасти все человечество, пока не убедился, что оное желает совсем другого. Спасённым человечество, как оказалось, быть не хочет и счастливым тоже. Не ты первый ошибаешься в людях, сказал ему тогда Саша. Узник же, несмотря на общую измотанность, оказался редким образцом человека сознательного и спасённым стать не отказался.

*

— Здесь у меня джакузи, — Эйзен кивнул на огромную мраморную купель с форсунками. — Нужный объем воды на нашу высоту подается примерно полдня. По завершении мы включаем подогрев, потом питание для насосов, потом уже наливаем воду.

И проделал все означенное.

— Минут двадцать она греется и льется сюда. Все, что нужно, находится на полках… Джафар?

Джафар замер в одной позе, разглядывая бортик ванны. От звука своего имени он вздрогнул.

— Да… спасибо, господин Раунбергер…

— Потом приходите к ужину. Вам, как я понимаю, только лёгкую пищу?

— И соки можно… Эйзен…

— А?

— Раз уж я тут… в качестве… сомнительной ценности домашнего питомца… можно просто «Яша» и на «ты».

— А меня тогда «Лёша», — улыбнулся Эйзен. — И прошу тебя, не надо нивелировать собственную ценность и свободу. Моя финансовая состоятельность вовсе не равнозначна моему властолюбию.

— В зале суда ты держался иначе, — заметил Джафар, смерив его взглядом.

— В зале суда, равно как и с деловыми партнерами я изображаю избалованного ублюдка, — объяснил Эйзен, похлопав Джафара по костлявому плечу. — В целях собственной безопасности.

— У тебя высокий IQ? — последовал неожиданный вопрос.

Эйзен задумался.

— Когда я ещё в лаборатории работал, был 185…

— А у меня — 158, — сказал Джафар. — Так что все-таки именно я тут буду домашним животным, если не возражаешь.

Эйзен не ответил. Саша предупреждал, что с Джафаром будет сложно, что в ответ на любое одолжение этот человек чувствует себя униженным и сам себя за свою гордость ненавидит.

Но все же, все же его нужно было вытащить, думал Эйзен, когда рассматривал своего нового питомца за столом.

Тот был спокоен и рассудителен; но время от времени в нем что-то словно вспыхивало — то ли страх, то ли вдохновение, то ли неверие пополам с восхищением.

— Ты ведь учёный? — спросил Джафар, проглотив последний кусок котлеты. — Я могу завещать тебе мой труп, хочешь? Мне приятно будет думать, что он не пропадёт.

— Ты мне лучше себя в живом виде предоставь, — сказал Эйзен. — Больше пользы.

Он до сих пор не привык к мысли, что умрет не завтра, понял Эйзен. Он похож на заблудившегося ребёнка, которому страшно думать о будущем, и он хочет препоручить это будущее случайному заинтересованному лицу. Иначе, как ему кажется, будущее может не состояться.

— Что? — тут же спросил Джафар, вглядываясь в его лицо, словно надеясь прочитать мысли.

Эйзен взял у него тарелку и направился к мойке.

— Ты не умрешь, Яша, — сказал он тоном, какой использовали для разговоров о будущем в старых советских фильмах. — Ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра.

— Джафар смутился, но потом поделился новой идеей.

— Постараюсь, — сказал он. — Нет… Хочешь, я поклянусь в этом? Я не умру, чтобы вернуть тебе моральный долг.

Теперь уже смутился Эйзен.

— Я тебе из без клятвы верю, — сказал он, определяя тарелку сушиться.

— Нет-нет, не отказывайся, — попросил Джафар, поднимаясь со своего места и становясь напротив Эйзена. — Это нужно больше даже мне, чем тебе…

— Хорошо, — сказал Эйзен. — Говори.

— Я клянусь, — подумав, сказал Джафар, — что стану служить тебе столько, сколько ты пожелаешь, и никогда не предам твоих интересов. Ты можешь располагать мной, моими навыками и умениями во имя всего, что сочтешь нужным… если это не будет нарушением закона и или интересов законопослушных граждан.

Эйзен погладил Джафара по голове — чуть обросшей с весны и все ещё мокрой после ванны. Здорово ж они его перемололи, подумал он с горечью. До сих пор не понимает, на каком он свете, и остались ли в мире прежние ценности.

Но с другой стороны… у прочих и этого понимания не остаётся.

— Я принимаю твоё служение, — сказал он.

Малодушно захотелось куда-нибудь отсюда телепортироваться, однако дальнейшие события показали, что ритуал, который он посчитал сентиментальной глупостью, на самом деле оказался одним из самых правильных его шагов в общении с Джафаром.

*

Следующие три дня бывший узник проспал, и даже для того, чтобы покормить, Марии Семеновне приходилось его будить. Откуда эта милая женщина знала, как обращаться с истощенными людьми, Эйзен предпочёл не вникать — знает, и хорошо. Ему меньше хлопот.

— Отец у меня из Каира, — рассказал Джафар, когда обрёл силы для праздной беседы. — Мама была из Москвы. По профессии она была египтологом, но как только защитилась, ушла преподавать в школу. Только раз в экспедицию съездила, после чего, собственно, я и родился. В детстве я учил стихи на трех языках. Русский, арабский, английский. Она умерла, когда мне было семнадцать. Так моя культурная жизнь закончилась.

— Сашка говорил, ты владеешь какими-то древними китайскими техниками?

— Да, немного. Меня китаец учил. Тоже странная история…

Джафар хотел ещё что-то сказать, но вместо этого поморщился и помассировал виски. Сосредотачиваться ему все ещё было трудно.

— Господин Раунбергер, — обратилась к Эйзену Мария Семёновна, — хватит его допрашивать. Человек отдыхать должен.

— Конечно, — легко согласился Эйзен. Ему казалось, что он должен приложить все силы, чтобы искупить вину объективной реальности перед Джафаром. Только вот не очень понятно было, как именно, поэтому Эйзен выбрал оптимальный вариант — не навязываться.

По истечении двух недель Джафар приобрёл человеческий цвет и нормальную реактивность. И только теперь стало окончательно понятно, чего стоили ему судебный процесс, и их разговоры, и все принятые им решения. Он по-прежнему много спал и часто ел, но уже смог отказаться от поддерживающей терапии, назначенной ему ещё в заключении.

— Я думаю, что осилил бы путь в долину и обратно, — сказал он как-то за завтраком. — Хочу понять, с чем придётся иметь дело.

— Быстро ты восстанавливаешься, — с некоторым сомнением восхитился Эйзен. — Уверен? Может, пока просто погуляем в окрестностях?

Ему очень не хотелось на исходе пути вверх тащить человека на себе. Он, конечно, весил не так уж много, но и сам Эйзен отнюдь не был атлетом и никогда не стал бы им по чисто медицинским причинам.

— Давай попробуем, — настоял механик. — Если я не дойду обратно, можешь меня бросить на дороге.

— Я не для того тебя столько времени реанимировал, чтобы бросать на дороге! — рассмеялся Эйзен. — Ладно, готовься, через час выходим. По пути обратно захватим Сашку, пусть он тебя тащит в случае чего.

*

— Здесь у нас Ан-2, две штуки, двухместный ангар и гаражи. Изначально они строились для ЗИЛов, но вон в тот отлично влезает автобус. Автобуса у нас нет. Бенц вместо него, но он в Прилесье стоит, не здесь.

— А ЗИЛы?

— ЗИЛы есть, три штуки и одна «газель». Летом они нормально едут через хребет, ну а когда распутица, то увы.

— Что с самолетами?

— Сейчас оба законсервированы. Я думаю, если один пустить на запчасти, второй полетит. И тогда нам оформят разрешение на полеты аж до областного центра.

Джафар кивнул.

— А там что?

— Топливный сарай.

— Близковато.

— Не мы строили.

— А вон там? — Джафар кивнул на заросший пустынной флорой участок, за которым темной стеной вставал лес. — Обрыв и река?

— Да. Это, — Эйзен сделал паузу, соображая, стоит ли на этом этапе знакомства Джафара с посёлком вводить его в курс местных достопримечательностей, — странное место… Пустошь, такыр. И очень старые ворота внутрь горы… Ворота с большой буквы, как имя собственное. Наше самое странное место.

— Можно посмотреть?

— Посмотреть-то можно, — вздохнул Эйзен. — А ты осилишь?

— Не знаю, — Джафар долго, сощурившись, смотрел на лес. — До сего момента я думал, что отвык испытывать любопытство. Но раз это странное место… есть желание там побывать. Впрочем, если ты против…

— Нет-нет! — обрадовался Эйзен. — Пойдем. Оттуда и вторая дорога к моему дому есть, она короче. Но вертикальнее.

*

— Здесь когда-то был тоннель, известный по местным легендам и по описанию каких-то шведских исследователей. Те его называли «барриоль» — видимо, барьер. Федералы его закрыли сразу после войны, в конце 50-х. Говорят, кто-то ходил в него и нормально возвращался, а кто-то прямо при входе и пропадал. Я узнал у местных, что дабы войти без потерь, нужно возле черты — там линия на полу нарисована — встать и сосчитать до трех, после этого можно двигаться дальше. По выходе с другой стороны — поле. Не то, которое положено, и через которое мы к моему дому подъезжали, а другое. Другое поле, другое небо. Вложенное в гору пространство. Иногда там видно дождь, когда здесь ясно, и наоборот. Вдалеке вроде как город, но мы доходили только до его края. Когда насекомых в поле ловили. Они там похожие на наших, но немного другие… Словом, чертовщина.

— Мы туда заглянем? — спросил Джафар. — Я когда-то слышал о подобных местах. Теперь хочу увидеть.

Когда-то. Ну конечно, у него ведь была своя жизнь. Когда он был тем человеком с фотографии. Нормальным, живым и энергичным. Впрочем, в нем и сейчас жизни больше, чем он сам может выдержать.

— Да ты на ногах не стоишь уже, — подколол его Эйзен.

— Это правда, — Джафар с облегчением сел на корягу. — Но ведь мое состояние не навсегда.

— Главное, без меня туда не суйся, — предупредил Эйзен. — Хватит с меня одного пропавшего человека…

— Пропавшего?

— Видишь ли, эта местность принадлежит моей жене, Асе, — нехотя сказал Эйзен. — Ася пропала год назад… В лесу. Полгода назад я прекратил ее искать.

Эйзен отвернулся. Он впервые смог говорить об Асе ровно и складно, однако по окончании фразы эмоции подкрались и захлестнули. Требовалось время, чтобы их одолеть.

— Саша упоминал, что ты пережил… тяжелую потерю, — осторожно сказал Джафар, как только понял, что Эйзен готов его слушать. — Однако деталей он не уточнял. Значит, это ваша с ней фотка. На камине. Ася красивая. А вот ты там выглядишь… обычно. Не так изысканно, как сейчас.

— Ася всегда хотела, чтобы я выглядел так, как сейчас, — резко сказал Эйзен. — Но я не соглашался. Потом начал и втянулся. Сашка надо мной мстительно ржал, потому что я первый в институтские годы прикалывался над его фамилией. Ну, мы вместе учились. Он же и назвал меня герцогом, когда я получил доверенность на владение этой долиной. А теперь…

— Теперь твой имидж имеет другой смысл? — осторожно спросил Джафар.

— Теперь он вовсе не имеет смысла, — Эйзен повернулся и посмотрел на Джафара с вызовом. — Но люди видят меня из завидуют ей. Асе. Несмотря на то, что она, скорее всего, умерла. Я двинутый?

— Похоже, — кивнул Джафар. — Но будь ты нормальным, меня бы здесь тоже не было, правда? Завести себе наемника с сомнительной репутацией может только герцог, получивший свой титул от известного приколиста Сашки… Скажи, мое общество правда отвлекает тебя от скорби?

— Правда, Джафар, — криво улыбнулся Эйзен. — Но про мои мотивы не надо мне рассказывать, хорошо? Прояви немножко такта, что ли. Этот навык пригодится тебе в дальнейшем.

Джафар пожал плечами.

— Прости. Впредь буду послушным. — Секунду он пребывал в смирении, а потом насмешливо уточнил: — Ведь я не могу тебя ослушаться, правда?

— Ты сам поклялся мне служить, — парировал герцог. — Я правда, не понял, распространяется ли это на образ мыслей и свободу суждений. Лучше бы нет, потому что холуйства я не люблю. Так что спорить со мной можно. Но культурно и без идиотских провокаций.

— О, — Джафар поднял ладони, — прости еще раз. Уповаю на твое терпение. После цугундера эмпатия несколько… заедает. Я осознаю, что часть моей натуры превратилась в паскудного уголовника, и он противен не только тебе. Но нары так быстро не забываются.

— Да ладно тебе, — тихо сказал Эйзен. — Это пройдет.

— Несомненно. Ведь ты теперь будешь меня воспитывать.

Любопытно, подумал Эйзен. Ребёнок закончился. Начался подросток. Сколько ему? Двадцать семь? Судя по скорости восстановления, жизнь бьет его не в первый раз, но возможно, в первый раз с таким пристрастием.

…Прихватив Эстерхази, они вернулись к себе глубоким вечером, и Джафар устал так, что с трудом поднялся к себе в комнату и сразу заснул, придвинув к постели включённый на полную мощность обогреватель.

— Одержимый придурок, — ругался на него Эйзен, переключая обогреватель на более щадящий режим. — Он мне дом сожжет.

— Похоже, мой товарищ тебе зашёл, — тихо заржал Эстерхази.

— Да, я от него в полном восторге, — кивнул Эйзен осторожно выходя и затворяя дверь. — Не было, что называется, печали…

— Ты только при нем такое не говори, — попросил Саша. — Он обижается.

— Это я тоже заметил, — вздохнул Эйзен.

*

Ещё через пару недель Джафар уже шатался по комнатам, соображая, чем себя занять. Так он начал чинить все, что поломалось с момента постройки дома. Четыре выключателя, два водяных насоса, свет в лаборатории, вытяжку там же, дверь шкафа, гриль в плите, ограду клумбы и дистанционное управление воротами. На нижнем ярусе он расчистил себе место для тренировок и пропадал там по два часа в день.

Самым пугающим из его свойств было умение подкрадываться незаметно, и Эйзен часто вздрагивал, когда работал в гостиной за ноутбуком, а Джафар оказывался у него за спиной.

В один из дней он стоял примерно так же, ничем не обнаруживая своего присутствия, пока вдруг не произнёс:

— Подожди… Не закрывай.

— Что? — вздрогнул Эйзен и уже в который раз укорил себя за нежелание работать в кабинете. Туда, по крайней мере, Джафар вежливо не проникал.

— Новости посмотреть хочу, — объяснил Джафар.

— А. Э… Тут пишут, что Карин Файоль, известная французская меценатка, умерла от запущенной пневмонии…

— Странно.

Эйзен обернулся.

— Почему?

— Она никогда ничего не запускала.

— Вы были знакомы?

Джафар сел на край соседнего стула, не отрывая взгляд от экрана. Его левый глаз теперь выглядел вполне здоровым, если не считать чуть осветлённой с краю радужки.

— Наша часть стояла в Найроби, — начал вспоминать он. — Карина там возглавляла гуманитарную миссию. Спасала детей. Своих у нее не было, муж давно умер… Найроби — дерьмовое место. Все наши либо сидели на местной наркоте либо развлекались неуставным образом. Я уходил от них тренироваться туда, куда никто не совался… как раз возле этой гуманитарной миссии. Карина месяц ходила мимо, потом вдруг спросила, играю ли я в шахматы. Я тогда молодой был, дерзкий… Мне хоть шахматы, хоть карты, как ни назови, лишь бы в приличном обществе. Французского, правда, почти не знал, а на английском она сначала не очень понимала, что это не я ей одолжение делаю, а она мне. Потому что Африка — не страна, а проклятие. Просыпаешься утром, а мысли через одну — непристойные. Но с местными общаться — верная гибель… Так вот, Карина мне и пересказала эти легенды, про людей, через тоннели как у вас попадавших в странные места. Когда человек хочет выйти с другой стороны горы, а пещера выводит его к морю. Карина собирала странности. Как ты сказал? Вложенное пространство? Эти идеи ее очаровывали. Она говорила, что видела много такого… аномального… Но вдруг пневмония? Нет…

— Интересный ты человек, Яша, — после долгой паузы сказал Эйзен. — Значит, говоришь, Файоль…

Соскользнув со стула, он открыл одну из нижних ниш серванта. Вытащил, коробку, покопался в ней и, добыв три конверта, передал их Джафару.

— Можешь вспомнить свой французский. Она писала Аське, когда мы еще за те Ворота и не заглядывали. Зашли, чтобы отписаться ей, мол, ничего там нет, кроме эндемичной мелкой фауны… увидали, что они куда-то не туда ведут. Как и те, про которые пишет она… Яша?

— Да…

Джафар отвлекся от созерцания знакомого почерка на конвертах и осторожно вытащил первое письмо. Быстро прочел, затем вытащил второе и третье.

Аккуратно упаковав их обратно, он встал.

— Ты пока не убирай, ладно? Я пойду на воздух… тут душновато.

Проводив его взглядом, Эйзен сел на пол посреди писем, обхватил руками колени и долго смотрел на дверь. Очень, очень занятный человек этот Джафар, думал он.

Гулять вокруг Эйзеновского дома было особенно негде, поэтому Джафар просто ходил по круговой дорожке, беспрерывно гоняя перед глазами одни и ту же строчки, переведённые им приблизительно так: «Очень признательна Вам за быстрый ответ. В наших краях мне особенно не с кем обсуждать эти темы, кроме одного, очень приятного человека из военных. Но и его подразделение скоро покинет наши края; боюсь, мы больше с ним не увидимся. Иногда мне почему-то кажется, что он как-то связан с этими таинственными местами Земли. Он еще многого не знает о себе, но я чувствую, что его путь рано или поздно приведёт его к тем же вопросам, что когда-то появились передо мной. Найдёт ли он другие ответы?»

— «Il s’appelle Jafar», — повторил механик и остановился. — Конечно, он не знал, что его затянет в ваши фантазии, ma chérie…

Глава 2. Моральный долг

Близились холода. Зима в Забайкалье — явление особое. Долгая, ветреная и малоснежная, она тем не менее очень красива.

Предполагая, что белые равнины будут навевать Джафару не самые приятные воспоминания, Эйзен, находясь дома, отвлекал его, как мог. Даже иногда проигрывал ему в шахматы. Джафар в целом играл неплохо, и Эйзен подозревал, что он действительно на своей лётной базе не только собирал двигатели и волочился за дамами, но и на самом деле играл. Однако просчитывать девять вариантов на семь ходов вперёд одновременно он все-таки не мог, поэтому Эйзен выигрывал чаще. Зато Джафар был весьма неплох, как спортивный тренер. В некий день, поразмыслив и позанимавшись вместе с Эйзеном, он раскритиковал его ежедневный комплекс упражнений, назначенный в незапамятные времена каким-то врачом, и предложил ему свой, более простой и эффективный.

— У тебя, — объяснил он Эйзену, когда они после тренировки встретились за завтраком, — довольно инертный разум и не очень здоровое сердце, следовательно, нагрузки нужно давать легкие, но долгие, а не такие, чтобы переключаться каждые три минуты. Это утомительно и малоэффективно. Я вижу, что ты устаёшь быстрее, чем мог бы.

— А себе ты какие нагрузки даёшь? — поинтересовался Эйзен. Он только что видел, сколько Джафар может стоять на одной руке.

— Разные. Но тоже не сплошь, а циклами. И очередность их, надо сказать, запутана, как ацтекский календарь.

Эйзен улыбнулся.

— Хочешь сказать, тебе никогда не лень?

— Иногда лень, конечно. Но в некоторых случаях самодисциплина помогает не спятить. А бывает, что и не умереть.

Тут Джафар с сомнением поднял бровь, словно сомневаясь; то ли в наличии у себя нужного уровня самодисциплины, то ли в пользе собственного существования.

*

В феврале, мрачном и ветреном, Джафар все же не удержался. Его начали мучить сомнения в себе и тяжёлая бессонница.

— Это должно было вернуться, — смутившись, признавал он. — Любое дерьмо, которое пережил человек, догоняет его через определенные промежутки времени. Я перестаю понимать, где добро, где зло. Очень неприятно.

— Хочешь, будем ездить в город? — предложил Эйзен. — Я иногда бываю там по делам, но можно и просто так.

Джафар согласился и даже некоторое время посещал психотерапевтов — один от него отказался сразу, а второй направил к психиатру. Пару недель пропив таблетки, Джафар почувствовал себя ещё хуже и окончательно уверился в том, что его тип нервной системы устроен иначе, чем у большинства людей.

— Мне почти каждую ночь снится, что я в зимовье, — сказал оно как-то Эйзену. — Там нефтяная вышка… и она со мной разговаривает. Уходи, говорит. Ты ничего не сможешь сделать. Тебя убьют. Ты переродишься.

— Так и говорит, переродишься? — насторожился Эйзен.

— Да. Но вышка не знает, во что именно. А потом я вижу тебя… и понимаю, что ты уже не человек. Ты протягиваешь руку и вырываешь мое сердце. Но я живу дальше. Я беру ведро и иду за снегом… В этом такая острая, такая печальная обреченность, что я просыпаюсь… и некоторое время мне кажется, что ничего не кончилось. Это душит и напрочь лишает сил.

Уже через неделю Джафар совершенно перестал общаться: приходил, ел, односложно отвечал и возвращался к себе в комнату, где лежал и смотрел в стену.

Как-то на рассвете Эйзен проснулся от ощущения сильной тревоги. Едва открыв глаза и посмотрев на балкон, он увидел Джафара, сидящего на перилах. Тот смотрел вниз и при этом все сильнее отклонялся назад. Несмотря на холод, на нем были только льняные штаны, в которых он обычно спал, и больше ничего.

Вскочив, Эйзен за секунду оказался на балконе и схватил Джафара за руку.

Тот выровнялся и рассеянно произнёс:.

— А… Доброе утро. Прости.

— Яшка, ты спятил?

— Нет… Мне почему-то показалось, что это удивительно здравое решение.

Эйзен втащил Джафара к себе в спальню и усадил на постель. Тот был абсолютно безвольным и безучастным.

— Не пугай меня так, — жалобно попросил Эйзен. — Ты же клятву давал, помнишь? В ней не было пункта о том, чтобы я собирал твои мозги по ущелью.

— Не было, — согласился Джафар. — Прости. Ты только не подумай, что я манипулирую и развожу тебя на эмоции. Меня действительно накрыло так, что я не мог справиться. Я понимаю, что это морок, и я должен его просто пережить, но когда каждый предмет, на который ты смотришь, тебе ненавистен… устаешь сопротивляться. Хочется выключить мир. Единственный способ это перенести — смотреть на один и тот же предмет. Тогда есть шанс привыкнуть.

Устроившись на ковре перед Джафаром, Эйзен слушал. За свою жизнь он видел много людей, выдернутых событиями из стабильного психического состояния, и понимал, что первый шаг к исцелению — это их выслушать.

Однако Яша, в отличие от самого Эйзена, разговорчивостью не отличался, поэтому, обозначив главное, замолчал.

Этот сеанс облегчил ему жизнь примерно на несколько дней, а затем прежнее состояние вернулось. И Эйзену приходилось опять и опять вытаскивать его разговорами, потому что ничего другого его гость в этот момент не мог.

Через некоторое время герцог почувствовал, что его собственная психика, пребывая в состоянии непрерывной тревоги, начинает давать сбои. Он срывался на управляющих, на Марию Семеновну, на ее мужа Николая Васильевича, работавшего у него садовником, даже на Сашу, когда встречал его в долине — словом, ощущал себя последней тварью.

В некую ночь привиделось ему, что он держит гостя над пропастью, а когда Эйзен проснулся и сел на кровати, снова был рассвет. Взглянув на их с Джафаром общий балкон, Эйзен увидел, что его сон превратился в явь.

Выскочив, он только и успел, что просунуть руку сквозь перила и схватить клятвопреступника за запястье.

Дальше, коченея от холода, он действительно держал над его пропастью и матерился, глотая слёзы.

Повисев, Джафар поднял вверх лицо. Он был как обычно ночью по пояс раздет, и Эйзен подумал, что если эта тварь не расшибется насмерть, то воспаление легких схватит точно.

— Отпусти, — попросил Джафар. — Я сам заберусь обратно.

Проглотив слёзы, Эйзен покачал головой.

— Если ты сейчас упадёшь, — сказал он, — я последую за тобой. Клянусь. Мне в общем-то, тоже терять нечего. Может, даже раньше долечу до земли.

Джафар поднял вторую руку и зацепился за перила. Затем, легко подтянувшись, встал на ноги с той стороны.

Эйзен продолжал его держать, пока они не оказались в комнате.

Закрыв балконную дверь, Эйзен притянул Джафара к себе и ударил его ладонью по лицу, вложив в этот удар всю накопившуюся досаду.

Тот отлетел на кровать и сжался, закрывшись руками.

— Только не по голове, — попросил он.

— Хорошо, — злобно прошипел Эйзен и снял со стены хлыст для лошадей.

Это была одна из немногих вещей, оставшихся от Аси. Сначала он просто забыл его выбросить, а потом подумал, вдруг когда-нибудь снова купит лошадь.

Теперь, вот, пригодился.

— Природа, — шипел он в бешенстве, — миллионы лет… потратила на то… чтобы создать… такую сложную… тонко отрегулированную… приспособленную к жизни систему… как ты… но твоя… неблагодарность…

— Эйзен…

— Я тебе сдохну, — продолжал тот, охаживая конским хлыстом плечи и спину; не очень сильно, но следы оставались. — Я тебя и в аду достану, я стану худшим твои кошмаром…

— Эйзен, — прошептал Джафар. — Тебе потом… Ай… будет стыдно.

— Не будет! — прорычал Эйзен и напоследок вытянул его неблагодарного суицидника вдоль спины в полную силу, как профессиональная служба исполнения наказаний.

Джафар дернулся и перекатился на другую сторону кровати, чтобы избежать удара; но герцог уже бросил хлыст.

Постепенно бешенство его отпускало, действительно сменяясь раскаянием.

Однако посмотрев на Джафара, он заметил, что тот истерически смеётся.

— Вот уж не думал, — выдохнул он, — что ваша светлость одарит… раба своего… такой милостью. Что подумает почтенная Мария Семёновна, если услышит мои крики? Что мы практикуем девиации? Но мы… о, господи… мы не договорились о стоп-слове!

— Угу, — мрачно кивнул Эйзен, поднимая хлыст и вешая его обратно на стену. — Ты как-то не учёл это обстоятельство, отправляясь на прогулку вниз. И одеться потеплее забыл. Дебил ты, Яша. В следующий раз это будут розги.

Джафар осторожно сел, опершись на руку.

— Ты очень сильно, — сказал он уже всерьёз, — меня удивил.

Эйзен покосился на него с обидой.

— А ты мне, гад, простыню испачкал. Вот что скажет Мария Семёновна, увидев на ней два длинных кровавых пятна…

Джафара снова обуяла истерика.

— Она купит тебе женские прокладки…

Эйзен отвесил ему легкий подзатыльник.

— Лучше мазь от геморроя. Я намажу тебя ей целиком, чтобы ты исчез.

— Да я так и хотел…

— Это был неправильный путь.

Джафар всхлипнул и поёжился.

— Холодно у тебя тут, — сказал он с укором.

— Да что ты, б… дь, говоришь! — воскликнул Эйзен, хлопнув себя ладонями по бёдрам. — Холодно, с… ка, ему, цветочку египетскому! На балконе ему не холодно было, а дома вдруг начал мерзнуть!

— А простыню я постираю, — смиренно пообещал Джафар. — Прямо сейчас… заодно и согреюсь.

— Только сам в воду не лезь, — со вздохом напутствовал его Эйзен. — И не забудь, у тебя ещё вон там ссадины. От балконных перил, они чугунные. Вот ведь послал Господь идиота на мою голову…

Пока Джафар был в ванной, герцог налил себе полстакана коньяка и выпил его залпом, роняя слёзы в стакан.

Сначала Ася. Теперь этот. Почему им всем не терпится умирать раньше времени? Неужели, думал Эйзен, я так плох, что рядом со мной людям перестаёт хотеться жить?

*

Следующие дни Джафар вёл себя смирно, постоянно извинялся и пытался быть полезным во всем.

Он вернулся к тренировкам; иногда даже пытался что-то готовить на кухне и играл с Марией Семеновной в «виселицу».

Видя такое усердие, Эйзен как-то снова взял его с собой в поездку.

Выбраться пришлось далеко, в Хоринск; и по очень странному поводу.

Близился конец марта, снега таяли, птицы щебетали, и вся природа ликовала, что пережила зиму, готовилась расцвести и умножиться.

Даже давно забытый абонентский ящик в Хоринске вспомнил своего хозяина и прислал уведомление: мол, удивительно, господин Раунбергер, но на ваше странное имя во мне лежит пакет. Возьмите, мол, на всякий случай, вдруг там что ценное.

Машину — пятилетний «фокус», обычно стоявший в гараже возле Прилесья — вёл герцог. Всю дорогу Джафар бездумно глядел на окрестности и молчал, погрузившись настолько глубоко в размышления, что даже не сразу понял, что приехали.

Эйзен запарковался между зданием местной почты и полицией. Когда выходили, кругом было относительно пусто, только какой-то подвижный старичок разбивал тростью на лужах ледовые пузыри.

Унылая темноволосая девушка за стойкой выдала пакет, взяла подпись.

— Это тоже от Карины, — впервые за все время подал голос Джафар. Голос его был сиплым и замирающим; Эйзен в который раз подумал, что француженка оставила в душе механика неизгладимый след.

— Ничего себе!

Заинтригованные, они вскрыли бандероль прямо на почте. Послание содержало папку с бумагами и украшенную непонятным орнаментом серую тетрадь, а поверх всего лежало письмо от Карин Файоль.

«Уважаемый месье Раунбергер!

Если вы получите это послание, то меня, скорее всего, уже не будет в живых. Из всех моих знакомых, с кем я общалась по поводу барьеров и порталов, вы показались мне человеком наиболее порядочным и искренне заинтересованным в этой теме. Поэтому я решила передать вам все, собранное мной. Здесь самые достоверные свидетельства аномалий и странных явлений, сопровождающих появление и функционирование этих мест.

За свою жизнь я встречала много людей, сект, тайных обществ и прочих образований, близких к этой теме, но все они как наследники меня не устроили, потому что скатились в бестолковые иерархические склоки и делёж финансирования. Люди есть люди. То есть, животные. Что бы там не выдумывали впавшие в гордыню представители нашего вида, а Дарвин был прав, и божественной искры из нас удостоились лишь немногие.

Мне показалось, что вы из их числа. В любом случае, других наследников у меня нет.

С глубоким уважением, Карин Файоль.

P.S. Я знаю, Россия — огромная страна, но если когда-нибудь вам встретится некий господин Ингра, вы можете доверить ему любую роль в ваших исследованиях. Ручаюсь, ему можно доверять. Наше совместное фото прилагаю».

На фото действительно прилагались сильно молодой Джафар и элегантная дама лет сорока на фоне живописных развалин и цве