Оглавление

Пролог

— На прошедшем сегодня заседании Центрального комитета КПСС утверждены новые меры по укреплению трудовой дисциплины на производстве. Согласно опубликованным нововведениям, у борьбы с тунеядством и прогулами теперь появится надежная законодательная база. Так, например, за каждый пропущенный без уважительной причины рабочий день у сотрудника будет вычтен день из трудового отпуска, а опоздание на три и более часа — считаться прогулом. Руководители на местах считают, что эти меры будут способствовать росту социалистического…

— Толя, выключи ты эту балабольню! — раздраженно фыркнул белобрысый матрос, копошащийся около недокрашенного противопожарного щита. Высокий и худой Анатолий, чуть поморщившись, отложил швабру, потянулся к черному, блестящему на солнце «Альпинисту», стоящему на балке у переборки, и крутнул верньер настройки. «Альпинист» взвизгнул, зашипел, затрещал; гулкий, тягучий голос диктора программы новостей сменился музыкой — пела какая-то француженка. Анатолий глянул на белобрысого, тот поднял вверх перемазанную красной краской руку с оттопыренным большим пальцем — отлично!

На море сегодня было особенно тихо. Грузовое судно ТК-17, старое, послевоенной постройки, поржавевшее и заметно ободранное, побитое временем, двигалось прямым курсом на базу 03—11. Сверху лупило северное солнце, обычно скупое зимой и неожиданно такое щедрое сейчас, во время августовских штилей. Анатолий задрал голову вверх, выставив острый как костяшка кадык: на небе ни облачка. Загремело ведро с грязной водой, и за борт хлынул мутный поток.

— Кирюх, чего ты там возишься с этой краской? Раз-два мазнул, и дело в шляпе… — Анатолий подошел к белобрысому, все еще ковыряющемуся около противопожарного щита. Багор, ведро-конус и прочие причиндалы были сняты с крючьев и валялись поодаль, чуть перекатываясь туда-сюда в такт движению судна.

— Ох, и разгильдяй же ты, Толян, — хмыкнул Кирюха, выпрямляя спину и с хрустом потягиваясь. — Ведь чтоб покрасить, того-этого, надо сначала старую краску ободрать. Шпателем или ножиком. А то получится еще хуже, чем было: глянь, тут же все в лохмотьях.

— Да какой смысл красить эту старую лайбу! Ее давно в утиль надо списать. На металлолом. Одна ржавчина вокруг, даже бабе своей показать стыдно…

— Старпом сказал, что в конце квартала выделят средства на покраску вкруг. А ржавчина — она на любом судне есть, того-этого, куда же без нее.

— Знаешь, Кирюх, сколько консервную банку ни крась, она от этого «Москвичом» не станет. Старпом наш еще с прошлого года всех завтраками кормит, а как до дела — «нет снабжения»…

— Чем трепаться, — перебил Кирилл, — лучше собери-ка вон тот мусор да выкинь.

Анатолий, недовольно поморщившись, сходил за совком. Сметая в него просыпавшийся песок и мелкие ошметки некогда красной, а теперь уже давно побуревшей краски, он неожиданно застыл на месте, вглядываясь куда-то вдаль, вперед по курсу.

— Кирюх… Гля-ка, чего это?

— Ну, что еще? Ты так и будешь тут, того-этого, ворон ловить? — недовольно пробурчал Кирюха, выглядывая из-за переборки в направлении, куда показывала тощая как палка рука напарника. — Е-кэ-лэ-мэ-нэ, что это за…

Над водой, прямо по курсу ТК-17, лежала шапка какого-то рыхлого белесого то ли дыма, то ли тумана. До его кромки было около трех сотен метров. Туман простирался вширь, насколько хватало глаз, и определить размер этой шапки было сложно. Кирюха закинул кисточку в ведерко с краской, — на выскобленную палубу брызнули алые кровавые капли, — и метнулся в рулевую.

— Тащ старш… — начал было он, запрыгнув в проем настежь распахнутой двери.

— Вижу, вижу, Полыхаев, не слепой. — Коренастый, приземистый рулевой недовольно махнул ладонью в сторону двери. На его почти наголо выбритом загривке мелко блестели бисеринки пота — в рулевой рубке было жарко, а насквозь проржавевшие механизмы откидных окон, по-видимому, не работали. — Что это? Дым?

— Никак нет. Запаха гари не чувствуется, — ответил Кирилл, переводя дыхание. — Скорее всего, это какой-то туман.

— Туман? — вскинул редковатые брови рулевой. — Откуда взяться туману здесь, над водой, в это время и при такой погоде?

— А я знаю? — выпалил Кирилл, и тут же исправился: — Данных нет.

— «Данных нет», — устало передразнил рулевой, вытирая лоб тыльной стороной ладони. — Тоже мне, «Дым над водой» Дип Пурпле. — Он умолк и продолжил, чуть касаясь ходового рычага, вглядываться в грязноватое стекло, пытаясь разобрать, что за диковина встретилась им на пути.

Кирилл обвел глазами тесную рубку. Масляная краска, которой когда-то давно были покрыты стены, теперь пошла буграми и кое-где отслаивалась, на переборках и в районе заклепок виднелись желтые ржавые потеки, и завершал картину потрепанный деревянный стул с почти отломанной спинкой, держащейся, по-видимому, на единственном болте. За спиной рулевого висели две репродукции — цветной портрет Андропова, вырезанный, по-видимому, из «Огонька», во всю страницу, и какая-то глазастая бабенка с призывно оголенными плечами и спиной. Сочетание этих ужасающе разных по смыслу картинок было настолько неестественным и абсурдным, что поневоле вызывало раздражение. Кирилл попытался отвести глаза в сторону, чтобы не видеть соблазнительные плечи, и наткнулся на сердитый взгляд рулевого:

— Чего стоишь-то, Полыхаев? Иди работай дальше, нечего тут доступ воздуха перекрывать. Жара-а…

Кирилл небрежно козырнул и вышел обратно на палубу. Здесь стало заметно свежее, и чем ближе подходил ТК-17 к туманной шапке, тем ощутимее холодало. «Ишь ты, «жара-а», — неприязненно поморщился Кирилл, вспомнив потный загривок рулевого. — «Будет тебе прохлада, хоть залейся».

Он еще раз внимательно всмотрелся в непроглядную бело-серую дымку, но, не найдя там, по-видимому, ничего примечательного, решил вернуться обратно на бак, к недокрашенному противопожарному щиту. Какая-то странная тревога одолевала матроса, покалывая в затылок. «Хрен знает, что это за облако, или дым, или пар, или черт-те что», — пробормотал он, не решаясь повернуться к туманной шапке спиной и почти пятясь в сторону кормовой палубы.

Возле ведерка с алой краской, на ящике с песком, широко расставив ноги в коротковатых, не по росту, форменных брюках, сидел долговязый Толик и курил. Увидев Кирилла, он быстрым движением выщелкнул недокуренную сигарету за борт.

— О, так вот кто тут все задымил! — усмехнулся Кирилл, вновь берясь за кисть; он, похоже, хотел спрятать волнение, но получилось не очень убедительно.

— Это американцы! — выдал Толик. Для пущего эффекта он звонко хлопнул ладонью по полупустому ящику, на котором сидел.

— Что ты несешь, того-этого, при чем тут американцы? — поморщился Кирилл, орудуя кистью.

— Я те точно говорю! — не унимался тот, потрясая поднятым вверх указательным пальцем, как древком флага. — Эта пигалица-то, Саманта Смит, это все из-за нее! Привезла тут… как его… метеорическое оружие, вот и начались у нас туманы и всякие извержения, да метеориты посыпались.

— «Климатическое», — на автомате поправил Полыхаев.

— Да хоть истерическое! — хмыкнул Толик. — И «спит» тоже американцы открыли. Я не удивлюсь, если и «спит» этот она к нам сюда завезла!

— Балда ты, Толик, — вздохнул Кирилл, — СПИД половым путем передается.

— Чего?

— Ну, переспать надо… Подружиться, так сказать, организмами. Трали-вали на сеновале… А она ж козявка еще, эта Саманта. Какой тут СПИД. Кстати, — он круто поменял тему, стараясь отвлечь не в меру болтливого товарища от конспирологических теорий, — что за картинка у рулевого за спиной висит?

— Да этот, новый-то, Андропов…

— Да не он! Рядом.

— А, голая девка? Терехова. Актриса. Баская бабенка, ага. Че, понравилась? — Толик плотоядно хохотнул.

— Да как-то не к месту она там…

— Кирюха, голая девка — она везде к месту, — авторитетно начал Толик и внезапно осекся.

— Ты чего?

— А туман-то, гля.

Да, он уже окружил ТК-17 со всех сторон — плотный, слоистый, белесовато-розоватый сверху и серый снизу, он словно всосал судно и заполнил собой все углы и закоулки. Корабль вошел в туман, как десертная ложка в плотный кисель; леера, битенги и другие металлические предметы на палубе мгновенно покрылись мелкими каплями росы. Даже звуки, которые еще минуту назад были хорошо слышны, — плеск легких волн, скрип снастей и урчание дизеля, — теперь звучали как-то приглушенно, словно через верблюжье покрывало, какие выдавали морякам Севморфлота в холодное время года.

— Ладно, черт с ним, с туманом. Тарасенко пойдет по приборам. Надо работать, Толян.

— Поработаешь тут, — проворчал Толик. Он собрал все ошметки старой краски в ведро и побрел, подволакивая ноги, к борту, чтобы незаметно выбросить их вон. «Альпинист» по-прежнему что-то неразборчиво курлыкал, но французская певица уже давно уступила место какому-то унылому актеру, который, по-видимому, почти засыпая от скуки, начитывал радиоспектакль; голос актера едва прорывался через шипение и треск, — то ли батарейки садились, то ли качество радиосвязи внезапно ухудшилось. Кирилл макнул было кисть в ведерко, чтобы пройтись по щиту на второй заход, как неожиданно послышался топот, и из тумана выскочил Толик. Глаза его были вытаращены, костлявые кулаки сжимались и разжимались, а худая грудь под тельником шумно ходила ходуном.

— Кирюх… Там, за бортом… Три… Три трупа! — выпалил он.

— Что ты несешь, какие трупы? — вскинулся Полыхаев.

— Я те зуб даю! Там, у правого борта… Катер… А на палубе три тела лежат… Мертвые, не шевелятся.

Кирилл, не ответив, вновь бросил кисть и метнулся к правому борту. Ухватившись запачканными краской ладонями за мокрые от росы леера, он осторожно выглянул наружу, словно опасаясь, что из воды и взаправду выскочат трое мертвецов и набросятся на него.

— Вон там, ближе к носу, — жарко пропыхтел Толик в ухо. Кирилл присмотрелся. На волнах, почти вплотную к борту, покачивался маленький бело-синий катерок-полуглиссер. Он был весь в пятнах ржавчины, зарос какими-то водорослями, кормовые банки частично разломаны. На палубе катера лицом вверх лежали трое мужчин.

— Трупы, — гробовым шепотом выпалил Толик.

— Эй вы, на катере! — выкрикнул Кирилл и замахал рукой. — У вас все в порядке?

Ему никто не ответил. Тела на палубе так и остались неподвижны.

— Ну, точно трупы, — уверенно констатировал Толик.

— Да что ты заладил «трупы, трупы». Гони к старшому, доложи, того-этого. А я попробую их сострунить да пришвартовать как-то.

* * *

— Начбазы на связи. Слушаю! — Худой, словно высушенный степными ветрами человек в аккуратно выглаженном кителе с тремя звездами на погонах ухватил трубку задребезжавшего телефона и прижал ее к уху.

— Это Тоня. Тут такое дело… Я даже не знаю, как сказать. — Голос связистки звучал растерянно и чуть дрожал.

— Говори, как есть, Тонечка.

— Григорий Юрьевич… Они, кажется, нашлись.

— Нашлись?! — Четко очерченные седоватые брови на лице капитана взметнулись вверх; он сразу понял, о ком речь.

— Нашлись, — повторила Тоня. — На катере. На том самом. Грузовое судно ТК-17 взяло его на буксир, и идет к нам. Я… Я… — Она осеклась.

— Живые? — коротко спросил Григорий Юрьевич. Вместо ответа Тоня чуть всхлипнула.

— Так, Антонина. А ну-ка соберись. Тебе сейчас нельзя волноваться.

— Но ведь они же нашлись, Григорий Юрьевич! Нашлись! Надо позвонить Сергею Ивановичу и Володиной жене… А что до меня, — зачастила Тоня, — у меня ведь всего лишь третий месяц срока, не беспокойтесь, все норма…

Начбазы, не дослушав, рявкнул «Я сам!» и хлопнул рукой по рычагу телефона. В наушнике что-то захлебнулось, пискнуло и мерно загудело. Григорий Юрьевич с полминуты постоял, глядя на черную телефонную трубку, подстреленной вороной лежащую на лакированном столе возле небольшой рамки с фотографией улыбающейся женщины с учебником немецкого языка в руках.

Капитан шумно вздохнул и с силой потер лицо руками. Правая ладонь оказалась увечной, похожей на клешню, с тремя пальцами вместо пяти.

— Н-да-а… Вот черт… Вот ведь черт! — выпалил он и в сердцах саданул ботинком по тяжелому стальному ящику-сейфу, стоящему подле стола. Солнечный свет заливал полупустой кабинет начальника базы, печатая желтые квадраты на давно не крашеном полу. Григорий Юрьевич вновь потер лицо и, открыв старую потрепанную записную книжку, нашел нужную страницу. Хлопнув по рычагу телефонного аппарата, он накрутил «восьмерку» и, после гудка, — уже давно забытый номер.

— Добрый день. Столовая? Можно, пожалуйста, Юлию, э-э-э, Федотову. В бухгалтерии работает. Да-да, она самая. По личному. — Он шумно сглотнул, отведя трубку от лица, и принялся ждать. В наушнике слышался какой-то дребезг, по-видимому, шум столовых приборов, но усталому капитану казалось, что это лязг снастей какого-то очень старого корабля.

— Алло! Юлия Петровна? Это Юркаускас. Как какой?… С базы 03—11. Да-да. — Он чуть помолчал. — Помните, я вам говорил, что они обязательно найдутся? Да… Это было давно. И я тоже потерял надежду, но… Но мне вот буквально только что сообщили. Они нашлись.

— Живые? — чуть слышно прошептала трубка.

Григорий Юрьевич закрыл глаза и беззвучно вздохнул.

Глава 1
Мария Селеста

— Эй, Петрович! Сигаретка есть?

Шершавый, некогда покрашенный синей масляной краской металл парапета приятно холодил ноющий локоть правой руки мичмана. Когда-то, в годы послевоенной молодости, Иван Петрович на спор нырял с борта сторожевого катера Севморфлота СССР в ледяные воды сурового Белого моря; из всей компании таких же сорванцов-юнг, служивших тогда срочную, только ему одному посчастливилось раскроить локоть и почти все предплечье о торчащий из борта катера какой-то обломок болта или заклепку, и теперь, спустя почти тридцать пять лет, травма давала о себе знать, — впрочем, как и всегда в межсезонье или при перемене погоды. Но сентябрьское небо сегодня было на редкость чистым и пронзительно-голубым, как бывает только ранней осенью, когда большинство лесных пожаров уже отгорели, а местные угольные ТЭЦ еще не пущены.

Иван Петрович, облокотившись о парапет причала военно-морской базы Севморфлота 03—11, молча глядел в серо-зеленые, сегодня почти малахитовые воды Баренцева моря. Этот неспокойный, мятежный пейзаж уже давно стал для него ежедневной рутиной, и когда пришло время уйти на заслуженную флотскую пенсию, Иван Петрович, крепко подумав, все же отказался, несмотря на бурные возражения жены Натальи — «А на даче-то кто копать будет — Брежнев, что ли?». Здесь, на пирсе технического причала Морских частей погранвойск, мичман чувствовал какую-то щемящую родственность, какую-то общность с бескрайним океаном, как Крис Кельвин с его Солярисом, чувствовал пульс, дыхание воды, ее бессонную, бесконечную, безграничную то ли любовь, то ли умиротворение; это внезапное родство не отпускало его, тянуло сюда каждый день, и Иван Петрович совершенно точно знал — он любит свою работу.

«Нынче почти штиль», — привычно отметил для себя мичман. Все так же поскрипывал пирс, все так же тихонько шипели гребни мелких волн, разбиваясь о камни, все так же гортанно вскрикивал в настежь открытом окне узла связи динамик рации, и прибывшая в начале лета по распределению из института связистка Тонечка привычно отвечала «Это три-одиннадцать, прием». На горизонте, сегодня поразительно чистом, ясно-синем, как Натальины глаза, серебрилась какая-то легкая пелена — то ли тучки, то ли дым.

— Петрович! Закемарил, что ли?

Мичман досадливо поморщился. Витек, грузчик-разнорабочий, слегка раздражал его — то ли своей вечной хитрой ухмылочкой, то ли масляно блестящим левым глазом, который, в отличие от правого, желтоватого и испещренного красными прожилками, никогда не двигался, то ли бледными наколками на беспокойных пальцах левой руки, складывающимися в слово «ВИТЯ».

— Угомонись, Витек. Чем вымачивать якоря, лучше бы набросы с пирса убрал. Как на прошлой неделе штормило — насыпало водорослей, мусора всякого, уже сколько дней лежит. — Иван Петрович достал из кармана слегка помятую пачку «Памира». Сам он курил в последние годы очень редко: Наталья со свойственным ей усердием принялась за его здоровье, стоило только перешагнуть пятидесятилетний рубеж, и Иван Петрович смирился — ему была приятна такая активная, хоть порой и докучающая забота. Сейчас, почти год спустя после смерти жены, он по-прежнему выкуривал едва ли пару сигарет в день, — то ли из уважения к ее памяти, то ли, стыдно признаться, из опасения, что, встреться они, когда придет время, на том свете, Наталья хорошенько пропесочит его, как нередко бывало за тридцать лет брака.

— Да почищу я, почищу! Че ты заводишься, мичман? У меня еще в доках работы невпроворот. Как разгрузили «пять-ноль-восемь», так и минуты присесть нет, носишься, как савраска без узды.

Иван Петрович не ответил, вновь отвернувшись к парапету и примостив больной локоть так, чтобы касаться им холодного металла поручня. Заявления Виктора Малых о трудовых победах можно было смело делить на два, а то и на три. Володя Горбунов как-то заметил, что в один из дальних складов Витек ныряет уж чересчур часто. Беглый осмотр выявил, что горе-работяга организовал там «шхеру», тайный штаб — Володя обнаружил лежанку из списанных морфлотских матрацев, банки из-под консервов и початую бутылку водки. Был большой шум, начбазы в очередной раз грозился уволить Витька по статье, но ограничился выговором, после которого Витек три недели ходил как шелковый — начальник базы Юркаускас, по-армейски жесткий, прошедший почти всю войну от Ворошиловграда до Варшавы, мог пригвоздить человека к стене одним взглядом.

— А кстати, Петрович. Тоня-то наша, она ж незамужняя? — Витек, смоля сигарету короткими, суетливыми затяжками, тоже пристроился на парапет. Ветер донес запах легкого перегара, и мичман инстинктивно поморщил нос, шевельнув седыми усами.

— Тебе-то что с того, Витек?

— Ну, как «что». Я мужчина свободный, — Витек дурашливо приосанился, — Антонина тоже, что ж нам мешает-то?

— Вроде есть у нее какой-то ухажер, — задумчиво протянул Иван Петрович, пригладив редеющие волосы на висках; на затылке давно уже блестела лысина, но мичман отказывался брить голову наголо «под фантомаса», с пренебрежением отзываясь о современной моде: «Словно какие-то бильярдные шары на плечах».

— Да ну? Видел его?

— Ну, видеть не видел… Так, разговорились с ней как-то, да сама и рассказала. Хорошая она девушка, Тоня. Куда тебе, обалдую, до нее. — Мичман слегка улыбнулся, одними лишь глазами: Тоня ему нравилась; в минуты, свободные от работы, они иногда болтали обо всяких мелочах, и Иван Петрович полушутя-полусерьезно называл ее дочкой. Тоня смеялась и картинно отмахивалась: «Иван Петрович, если я ваша дочь, то тогда ваш неуловимый Сережка — мой брат, получается? Не-не-не, не в этой жизни, упаси боже!»

— Вода, вода, кругом вода-а… Да не, брешет она, — убежденно констатировал Витек. — Что это за хахаль такой, что даже ни разу к подруге на работу не заявился.

Иван Петрович вновь поморщился.

— Хорош балагурить, Витек. Докурил — иди дело делай, нечего время тянуть. Тоже мне, герой-любовник.

Витек, что-то обиженно бурча себе под нос, ушел в сторону доков. Из окошка кабинета узла связи вновь донесся выкрик рации и легкий, ясный, как велосипедный звонок, голос Тонечки: «Это три-одиннадцать, прием».

* * *

— Иван Петрович!

— Да, Тонечка, бегу!

Стукнула рама, и в окно кабинета связи выглянула Антонина — худенькая, черноволосая, улыбчивая, с ямочками на щеках и модными нефритовыми клипсами на мочках ушей. Бело-голубое легкое платье в легкомысленную полоску не скрывало округлостей ее фигуры. Тонины темные, слегка раскосые глаза, казалось, ничего не отражали, — ни синевы осеннего неба, ни малахитовой глади волн. В таких глазах и утонуть недолго, порой ловил себя на мысли мичман. Из белого пластикового ящика радиоточки на стене Тониного кабинета слышалась приглушенное пение — «я был словно мальчишка глуп, мне казалось, что схожу с ума-а».

— Тут Григорий Юрьевич Вас вызывает.

— Ох ты ж. Хорошо-хорошо, передай, уже бегу.

Из окна послышалось Тонино «Да, он сейчас подойдет» и стук трубки телефона, положенной на рычаг. Тоня вновь выглянула в окошко. Отошедший было от окна мичман, вдруг что-то вспомнив, обернулся:

— Кстати, Серега не звонил?

— Нет, Иван Петрович.

— Вот ведь обалдуй, — он досадливо сморщился. — Совсем запропал, ни ответа, ни привета. — Сергей, сын Ивана Петровича и Натальи, после смерти матери перестал выходить на связь с отцом; пара звонков из Ленинграда и Куйбышева — и с тех пор уже почти полгода тишины, ни письма, ни телеграммы.

А репродуктор все выводил: «без тебя, без твоей любви богатства всей земли мне будет ма-ало-о»… «Эх, Наташенька», — тихонько вздохнул мичман, слушая песню, словно вплетавшуюся бронзовой магнитофонной лентой в синеву тихого сентябрьского дня над мелкими барашками волн студеного Баренцева моря.

* * *

— Поступил сигнал о постороннем судне в непосредственной близости от транспортных линий нашей базы.

Григорий Юрьевич Юркаускас, уперев серые, жилистые руки в большой, по-довоенному массивный письменный стол, внимательно разглядывал пожелтевшую от времени бумажную карту. На ней тонкими карандашными пунктирами когда-то красного, а теперь бледно-кирпичного цвета были нанесены размашистые линии. Форменный китель с двумя звездами на погонах — капитан второго ранга — болтался на высоком, под два метра, худом, каком-то словно высушенном теле Григория Юрьевича как на вешалке. Письменный стол был почти пуст, не считая карты, черного телефона с затертым диском и селектора связи, монотонно помигивающего двумя желтыми лампочками по очереди. Почти пуст был и сам кабинет капитана — кроме огромного стола, пары старых, видавших виды деревянных стульев и окрашенного тусклой серо-синей краской железного ящика-сейфа можно было отметить разве только портрет Ленина на стене да репродукцию Айвазовского напротив окна, — впрочем, такие портреты и репродукции украшали почти все кабинеты здания управления.

— Что за судно?

— Нет информации. Вот в этом секторе, — капитан указал пальцем в левый верхний край карты, — борт 12—07 попал в туман.

— Туман? Сейчас? В сентябре? — Мичман, подняв очки на лоб, внимательно изучал карту.

— Да, именно сейчас. Я сам удивляюсь. Не должно быть там никакого тумана. Но оснований не доверять полученной информации нет, — сухо отчеканил Григорий Юрьевич. — Двигаясь в условиях недостаточной видимости, борт 12—07 едва не наткнулся на незнакомый корабль.

— Опознавательные знаки?

— Надписи на борту есть, но прочитать их не удается. Кормового флага нет. На радиовызовы по гражданским и военным каналам судно не реагирует, молчит.

— Чертовщина какая-то, Гриша, — хмыкнул Иван Петрович.

— Есть немного, — выдохнул капитан, проведя ладонью правой руки по жесткой щетине на подбородке. На кисти не хватало двух пальцев, отчего она слегка напоминала скрюченную инопланетную клешню. — Ребята с 12—07 сообщают, что корабль… Как бы это сказать… Странный.

— Странный?

— Незнакомый. Мы, говорят, таких не видели. И это не какое-то современное советское или там, к примеру, норвежское судно, а что-то более старое. Ну, конечно, не парусник Петра Первого, но… 12—07 сообщает, что на борту много различных надписей на неизвестном языке. Абракадабра какая-то. Ни на латиницу, ни на русские буквы не похоже. И корабль такой… Ободранный. Потрепанный. Как будто в сотне штормов без ремонта побывал.

Иван Петрович пригладил волосы на висках. Юркаускас негромко кашлянул и вновь перешел на официальный тон.

— 12—07 задерживаться не стал, пошел прежним курсом. Твоя задача — взять малый патрульный катер, выдвинуться в сектор Б-114, — капитан вновь направил палец на карту, — и выяснить, что это за «Мария Селеста» такая. Лейтенант Горбунов выведет «Аист». Я уже распорядился, чтобы снабженцы заправили его топливом и наполнили запасные канистры. Бери своего подшефного Малых и приступай. Постарайтесь вернуться до темноты. Экипируйтесь потеплей — мало ли что. Оружие на всякий случай тоже возьмите, две единицы, тебе и Горбунову. И держите связь с базой.

— Добро.

Мичман вышел. Юркаускас проводил его настороженным взглядом, устало опустился на шаткий стул, жалобно застонавший под его весом, зажмурил глаза, потер виски. Свалиться с приступом гипертонии не входило в его сегодняшние планы. Он открыл выдвижной ящик стола, достал пузырек темного стекла и вытряхнул из него маленькую белую таблетку.

* * *

— Антонина, что вы делаете сегодня вечером? — дурашливо рисуясь, Витек выписывал кренделя ногами под окном кабинета связиста.

— А тебе какая разница? — весело прозвенело из окна.

— Да вот, думаю, не хотится ли пройтиться-с…

— С тобой, что ли? Держи карман шире!

— Экая бойкая девка! — одобрительно хмыкнул Витек. — Люблю таких.

— Люби себе, любилка, да где-нибудь подальше отсюда! — в голосе Тонечки появилось плохо скрываемое раздражение.

— Че ты ломаешься? Я нормально с тобой говорю. Че, раз комсомолка, то с простым парнем уже ни-ни?

— Вот именно, комсомолка. И у меня уже есть парень. Тоже, между прочим, комсомолец, чтоб ты знал.

— Малых! — послышался сердитый окрик. Витек вздрогнул, но тут же расслабился — приближался Иван Петрович, в руках его был коричневый кожаный саквояж с помутневшими от времени латунными застежками — пухлый, изрядно потертый и явно тяжелый. Стекла очков мичмана сердито сверкали. — Витек, ты опять к Тоне подкатываешь? Сколько тебе говорено…

— Да к ней на кривой козе не подкатишь! — нагловато парировал Витек, делая недвусмысленный жест пальцами.

— Ну-ка, цыц! — Иван Петрович хлопнул Витька по рукам. Тот как-то сразу сник, сгорбился, даже как будто стал меньше ростом. — Собирай обмундировку, выезжаем, надо до темноты успеть.

В окне появилась любопытная Тонина макушка.

— Что сказал Григорий Юрьевич? Отправил искать бригантину?

— Бригантину? — заинтересовался Витек. Тоня не обратила на него внимания.

— Да, Тонечка. Ну, то есть, не бригантину, а неопознанное судно.

— Лучше бы — бригантину! — Тоня, улыбнувшись, мечтательно прикрыла глаза. — Представляете, быстроходный фрегат! С белыми как снег парусами и названием «Мечта».

— Разберемся, что там за фрегат! — Витек повернулся на каблуках и, чуть сутулясь, направился на склад. Мичман сурово посмотрел ему вслед.

— Одолел он меня, Иван Петрович, просто сил никаких нет! — Тоня, слегка закатив глаза, жалобно вздохнула. — Проходу не дает, Тоня то, Тоня се, а поехали-ка до Мурманска, а пойдем-ка в кино на «Пиратов ХХ века»… Ну скажите вы ему, а?

— Да уж говорил. Толку никакого. Не верит он в твоего Васю, дочка, не верит. Придумала себе ухажера, говорит. Может, у тебя хотя б фотокарточка есть?

— Васина? Эм-м… Н-нет. — Тоня отвела глаза и вновь вздохнула.

— Так позови его как-нибудь сюда, на базу. Пропуск сорганизуем. Глядишь, поговорит по-мужски с Витьком — тот и угомонится.

— Да мой Васенька придет — от этого вашего Витька и мокрого места не останется!

— Тем более зови, — усмехнулся мичман.

— Не могу, — чуть помолчав, ответила Тоня. — Он в тайге, железную дорогу строит. Добровольцем вызвался, от комсомольской ячейки.

— Странно это, Тонечка. Уехать от любимой женщины в тайгу и не оставить ей своей фотокарточки.

Тоня промолчала в ответ. Со стороны склада приближался Витек. Он сменил засаленную парусиновую робу на черные непромокаемые брюки, тельняшку и темную суконную тужурку со множеством карманов, набитых, без сомнения, чем-то нужным. Из под тужурки весело выглядывали яркие оранжевые края спасательного жилета — современного, с баллончиком автоматического надувания. На форменном кожаном поясе висели короткая кирка-молоток и шестивольтовый фонарь «Заря». В руках у Витька было четыре небольших бумажных пакета — суточные сухпайки.

— Эка ты экипировался. Зачем тебе пайки, Витек? В кругосветку собрался на бригантине? — покачав головой, хмыкнул мичман.

Из окна кабинета связиста послышалось приглушенное хихиканье.

— Зачем-зачем. Мало ли, пригодятся. Все по уставу. Сам сказал — «собирай обмундировку». Я все предусмотрел. Я хозяйственный! — чуть повысив голос, почти выкрикнул Витек, чтобы Тоня, спрятавшаяся в кабинете, наверняка услышала. — Ну что, Петрович, двинули? Где Володька запропастился?

Глава 2
Борт к борту

Двигатель «Аиста» покашливал, подхрипывал, заикался, но все же работал. Приезжие мотористы, командированные весной из Мурманска, проверяли его и так, и эдак, но бело-синий «Аист», словно заранее зная о приезде спецов с Большой земли, будто бы оживал, брал себя в руки и все проверки проходил без замечаний. «Ребята, но ведь дохлый он! Так вот уйдешь километров на пятьдесят и застрянешь, а потом ищи тебя, свищи! Да и дизеля жрет немерено!» — ругался завгар порта Макарычев, по прозвищу «Макар», низенький, круглый и суетливый. Он, активно жестикулируя короткими полными руками, размахивая ими, как ветряная мельница, чуть ли не на коленях умолял мотористов все же перебрать злополучный ЗД-20 «Аиста», но те только отмахивались: не положено, — двигатель работает исправно, а что расход великоват, так топлива в стране хватает.

— Володя, сбавь малость обороты, а то опять перегреем! — Иван Петрович внимательно прислушивался к нестабильному стенокардическому кряканью дизеля.

— Хорошо, мичман, будь-сделано! — послышалось из кабины.

Иван Петрович, докурив, выщелкнул окурок в волны. Сняв с коленей старый саквояж, он поднялся и, широко, по-морфлотски, расставляя ноги, перешел с кормы к открытой задней двери рубки. Внутри, у штурвала, сидел Володя Горбунов — молодой, статный, чуть щеголеватый парень в идеально отутюженных форменных брюках и спасжилете поверх тельняшки. Его слегка длинноватые волосы были привычно взъерошены, лихой вихор на затылке воинственно топорщился кверху. Рядом с Володей, на правом сиденье, сгорбившись, притулился Витек, лицо его было бледным.

— Малых, ты чего такой смурной?

— Мутит меня, мичман. Сколько раз уже говорил нашему кап-два, не отправляй меня в море, я уж лучше на берегу поработаю, — отозвался Витек. — Морская болезнь, слыхал?

Иван Петрович усмехнулся.

— Какая морская болезнь? Так и скажи, принял лишку вчера, а сегодня страдаешь. Я этот винный дух еще с утра от тебя почуял.

— Вот вечно ты, Петрович, принижаешь человека. — Витек обиженно отвернулся.

Володя улыбнулся:

— Ладно, матрос, не вешай носа. На обиженных воду возят, а на таких, как ты, — целый океан!

— Какая скорость, Володя? — мичман указал пальцем на приборную доску.

— Указатели хандрят. Не поймешь. Двенадцать?

— Думаю, узлов восемь-десять, не больше.

— Так мы до вечера идти будем. А ведь надо еще успеть вернуться обратно к вечерней смене.

— До бригантины километров тридцать пять — сорок, судя по карте. — Иван Петрович взял у Витька с колен засаленную карту. Близоруко прищурившись и сдвинув очки в роговой оправе с кончика носа поближе к глазам, он провел пальцем вдоль нарисованной карандашом линии.

— Почему «бригантины»? — удивился Володя.

— А, Тонечка так назвала. Хорошо бы, говорит, это оказалась бригантина с названием «Мечта».

— Тонька баба горячая, — оживившись, отозвался Витек.

— Что ты имеешь в виду? — с холодком переспросил Володя.

— Ну как что. Титьки, зад, все при ней. Зажать бы ее в форме одежды номер ноль да в тихом месте…

— Я т-те зажму! — вскинулся мичман. — Ты ей уже давно проходу не даешь со своими шуточками. Тоже мне, Олег Попов.

— А че я? Нормально общаемся…

— Витек, — спокойно сказал Володя. — Если я еще раз услышу от Антонины, что ты к ней подваливаешь, — хоть одно слово, — я тебя к битенгу фалом за яйца привяжу. И оставлю на ночь подумать о своем поведении.

— Че ты? Че катишь-то на меня? Пошутил же я. — Витек заметно скис и вновь уставился в пол.

Володя, отвернувшись к стеклу, одной рукой подруливал по ветру. На его скулах играли желваки. Иван Петрович смотрел на него с легкой улыбкой — горячий и вспыльчивый, порой не в меру яростно борящийся за вселенскую справедливость лейтенант Горбунов был из тех, кто, как говорится, располагает к себе. В мореходном училище на него наверняка заглядывались девчонки.

— Володя, а как Юля-то твоя?

— Жива-здорова, — чуть помедлив, ответил тот.

— Свадьбу-то когда играть будете?

— Да, там такое дело… — Горбунов сделал неопределенное движение бровями. — В общем, до этого еще дожить надо. Ты не волнуйся, Петрович, как только все решим — я тебя первого приглашу пить, да не шило какое-то, а настоящий армянский коньяк.

— А меня? — отозвался Витек.

— И тебя. Если будешь себя хорошо вести.

— Володя, глянь по носу. Что-то странное.

Впереди, в нескольких километрах от катера, над водой лежала шапка тумана — плотного, белесого, как клейстер, совершенно непроглядного. Как будто кто-то одним махом выпотрошил перьевую подушку прямо на сине-серую гладь моря. Определить, какого размера эта туманная шапка, было довольно сложно, — она постоянно двигалась, меняла форму, словно живая. Как-то неестественно это выглядело, ненормально, — ясный предвечерний небосвод, совершенно без единой тучки, без единого облачка, что большая редкость для Баренца, почти ровная глядь моря вокруг, и посреди всего этого безмятежного пейзажа — огромный туманный купол на волнах.

— Че это? Дым? — Витек приподнялся с места, всматриваясь в купол.

— Туман. Дым в такую погоду шел бы кверху, — отозвался Володя. — Зимой над Кольским порой бывает туман, да не просто туман — туманище, врагу не пожелаешь. Плотный, мокрый, до костей пробирает! Видимость — буквально метра три-четыре. Хаживал я…

— Начнем с того, — перебил мичман, — что при сегодняшних метеоусловиях вообще не должно быть никакого тумана. Во всяком случае, я за свою жизнь такого вообще ни разу не видал.

Хотя нет, видал, — внутренне поправил себя Иван Петрович. Летом сорок второго он, приписав себе два года, попал на сторожевой корабль СКР-19, бывший «Дежнев». Холодной августовской ночью немецкий крейсер «Адмирал Шеер» в компании нескольких эсминцев и подводных лодок совершил прорыв в районе Диксона. Корабль, на борт которого буквально тремя неделями ранее поднялся юнга Иван Павловец, получил несколько огромных, больше метра, пробоин, вода срывала трюмные перегородки. Младший командный состав поставили к орудию, хотя с борта опасно накренившегося и вздрагивающего, как от боли, СКР-19, вести огонь было непросто. Все ждали отмашки командира Гидулянова. «Шеер», этот гигант, вооруженный по последнему слову военной немецкой мысли, произвел серию залпов по ледоколу «Александр Сибиряков», не оставив тому никаких шансов. «Сибиряков», словно подломившись, клюнул носом и начал погружаться в воду. Вскоре от него осталась только шапка дыма на бурлящих волнах. Раненому юнге некогда было рассматривать гибель «Сибирякова», приспешники «Шеера» вели ожесточенный обстрел «Дежнева», но чудовищный дымный купол, оставшийся от тяжелого советского ледокола, прошитого залпами громадных 280-миллиметровых орудий «Шеера», запомнился Ивану Петровичу на всю жизнь. То был первый его настоящий бой, и юнга с тех пор часто видел его во сне — этих ребят, с которыми он едва-едва только успел сдружиться, эти заплаты на бортах — после боя с «Шеером» СКР-19, получив более пятисот пробоин, каким-то чудом дошел своим ходом до Дудинки, его отремонтировали, и до самого конца войны он нес службу в составе Севморфлота. Иван Петрович еще много лет после войны носил в кармане маленькую желтую фотографию юной кудрявой девушки с адресом на обороте, — фотографию, которую передал ему тяжело раненый пулеметчик Коля Волчек с наказом, если что, сообщить о его гибели. Коля выжил, но встретиться с ним больше не довелось — юнгу Павловца перевели на другое судно, и от тех страшных событий на СКР-19 у него остались лишь тяжелые воспоминания, осколки в правом подреберье и эта желтая, выцветшая фотография. Иван Петрович все хотел узнать, дожил ли Волчек до победы, и уже после войны отправил фотографию и коротенькое письмо по адресу, указанному на обороте, но ответа так и не получил.

— Три-одиннадцать запрашивает Бекас-два, прием! — звонкий голос Тонечки из рации прервал воспоминания мичмана. Шапка тумана, расстилающаяся над водой перед катером, казалось, вдвое выросла в размере — «Аист» понемногу приближался к ней, натужно кряхтя дышащим на ладан дизелем. Становилось заметно прохладнее — то ли от того, что солнце уверенно двигалось к горизонту, то ли от близости этого туманного облака, то ли от какого-то нехорошего, гнетущего предчувствия. Иван Петрович заметил, что и Володя, и Витек слегка поеживаются, и это успокоило его — волноваться вместе все-таки куда приятнее, чем поодиночке.

— Бекас-два на связи, прием, — слегка бравурно ответил Горбунов, сняв со стойки микрофон рации. — Что случилось, Тоня?

— У нас-то все хорошо, Володя, а вот у вас… — в динамике послышался какой-то шум, а затем раздался голос Григория Юрьевича, начальника военно-морской базы:

— Бекас-два, это Юркаускас. Доложите обстановку. Прием.

— Та-ак, — протянул Володя. — Приближаемся к сектору Б-114. Впереди, то есть, гм, по носу… Как бы это сказать. Туман. Шапка тумана над водой.

— Туман? — голос Юркаускаса звучал устало, удивление едва сквозило в его словах. — Не дым?

— Гарью не пахнет, — рассудительно ответил Горбунов. — Видимость в этой каше неважная. Будем наощупь двигаться, если не рассеется. Странный какой-то туман, — чуть помолчав, добавил он. — Прием.

— При такой погоде его не должно быть, да, — согласился Юркаускас. — Да и вообще в это время года.

— Я не об этом. Обычный туман не так выглядит. Просто дымка, как облако, лежащее на земле. А этот — постоянно движется, словно кто-то перемешивает его ложкой, как молоко в стакане с какао. И он не белый, а какой-то сизо-серый. Непонятного цвета. — В голосе Володи читалось легкое недоумение.

— Бекас-два, задача простая, — чуть помолчав, продолжил Юркаускас. — Обнаружить неопознанное судно, выяснить его название и принадлежность, нанести местоположение на карту. Наладить связь с экипажем по рации, мегафону или с помощью световых сигналов. В случае отсутствия контакта подняться на борт и исследовать судно. Постоянно держать радиосвязь с базой. Оружие при себе, но применять в крайнем случае. Вопросы? Прием.

— Вопросов нет. Прием, — спокойно ответил Володя; казалось, размеренный тон Юркаускаса и четко отданные им команды вселили в него уверенность.

— Я пока остаюсь на базе, буду… — связь внезапно стала ухудшаться, и голос Григория Юрьевича с трудом пробивался через помехи и шум. — В любом случае… пшшш… Антонина вызовет… шшшш…

— Три-одиннадцать, прием, прием! Помехи на основном радиоканале. Перехожу на резервную частоту. — Володя перещелкнул черный клювик верньера рации на одно деление влево. — Три-одиннадцать, прием!

Но в динамике рации слышались только похрипывания и пощелкивания, голос Юркаускаса пропал. Володя пощелкал переключателем туда-сюда, меняя частоты, но везде был все тот же монотонный шум, треск, словно и не было никакой базы с ее узлом связи, и Тоня не сидела за столом у сине-серой коробки стационарной рации. «Аист» остался в одиночестве — без голоса и без связи с внешним миром.

В этот момент катер вошел в дымку.

* * *

Мотор приглушенно клокотал. Все звуки, голоса в этом тумане звучали так, словно в уши вложили два куска пропитанной «левомеколем» ваты — так делают при отите. Видимость оказалась не такой уж и плохой — на расстоянии десятка метров еще можно было различить стальную рябь волн. Команда «Аиста» примолкла. Катер малым ходом продвигался в слоистой дымке. Попытки включить носовой фонарь приводили лишь к тому, что серое марево, казалось, сгущалось прямо перед катером. Заметно стемнело и похолодало.

— Странный туман, — нарушил тишину Витек. Его обычная развязность уступила место осторожности, он стал как будто ниже ростом, сжался и пристально, как затаившийся зверь, всматривался в белесый морок вокруг катера.

— Да. Необычный, — согласился Иван Петрович, снимая очки и протирая их носовым платком.

— Снаружи как будто плотная оболочка, а внутри он более разреженный. И постоянно перемешивается, — добавил Володя. — Здесь, в пределах этой туманной шапки, словно бы свой микроклимат, что ли. Эх, взять бы образец для исследования…

— Давайте уже найдем эту чертову лайбу, сделаем все, что приказано и свалим подальше от этого микроклимата, — в голосе Витька слышалось раздражение.

— Покойно, Малых, покойно. Не егози. — Мичман открыл свой саквояж и достал оттуда вязаный джемпер. Витек, оглянувшись, удивленно цокнул языком:

— Ого, Петрович. Да ты запасливый. Может, у тебя там и подушка с одеялом есть?

— Всякое бывало, — неопределенно ответил мичман, натягивая джемпер поверх тельняшки. — Когда столько лет на флоте, всегда держишь под рукой эн-зе. Мало ли что приключится. — Он осторожно, оберегая ноющий локоть, надел китель поверх джемпера и защелкнул саквояж.

— Где же эта посудина?! И как мы свяжемся с базой, когда ее найдем? Три зеленых гудка в тумане? А вдруг это шпионы какие? Куда мы с вашими двумя пистолетиками против них?!

— Остынь, Витек, не наводи панику, — усмехнулся мичман.

— Да брось, Малых, ну какой шпион может ходить на допотопном ободранном судне? Это скорее корабль-призрак. Слыхал о таком? — Володя обернулся и исподтишка подмигнул Ивану Петровичу.

— В смысле «призрак»? — напрягся Витек.

— Ну, знаешь, есть такие суда, которые уже много лет дрейфуют по морям, без команды и без курса. Между прочим, многие их видели. Считается, что такие плавучие гробы полны скелетов или призраков погибших на борту людей.

— Обзовись! Сам видел, что ль?

— Видеть не видел, но свидетельств полно. Есть и фотографии, и рассказы очевидцев. Про «Летучий Голландец» слыхал? — Володя явно ерничал, но встревоженный Витек не замечал этого.

— «Летучий Голландец» — это же байка, да?

— Может, и байка. Это еще в XVIII веке было. А вот «Оранж Медан» — уже в наше время. Что, тоже не слыхал?

— Че это?

— Вот представь. Послевоенное время. В водах недалеко от Малайзии раздается сигнал «SOS». Два сообщения — «Оно придет за мной, остальные уже мертвы» и «Все, я умираю» — по рации. Ну, само собой, окрестные корабли кинулись на пеленг, искали «Оранж» несколько часов, наконец одно судно — кажется, британское, — его обнаружило. Пытались связаться по рации, с помощью световых сигналов, но ответа не было. Бортанулись, высадили на «Оранж» пяток человек, те заходят в рубку и видят — на полу лежит капитан и несколько членов экипажа. Все мертвые. Ну, понятное дело, пошли по кораблю, смотреть, вдруг кто выжил — но нет, всем крантец. Лежат на палубе, словно защищаясь, все перекореженные, заиндевелые уже, а на лицах ужас застыл. И собака стоит, замороженная, в такой позе, словно рычит на кого-то.

— Володя, хорош байки травить. Видишь, у Витька уже корчи начались, — укоризненно прервал Горбунова мичман.

— А вдруг это он и есть, этот «Оранж»? — опасливо спросил Витек.

— Не, это точно не он. Когда британцы исследовали судно, в трюмах что-то рвануло. Столб огня, натурально, дым, щепки… Томми не стали геройствовать и дали стрекача обратно к себе на шип. Потом на «Оранже» бабахнуло еще несколько взрывов, и он пошел ко дну. А британские моряки, которые высаживались на нем, в течение года все сошли с ума.

— Негоже, Вовка, на борту такие страсти рассказывать, плохая примета, — испуганно сказал Витек. Руки его слегка вздрагивали, порою он прижимал правую ладонь к груди, и Горбунов поймал себя на мысли, что Малых, скорее всего, носит нательный крестик.

— Володя, Витек прав. Завязывай сочинять. — Иван Петрович укоризненно покачал головой.

— Да не сочиняю я. Это правда. В литературе описано. — Володя как будто слегка обиделся.

В этот момент воздух прорезал отдаленный, но громкий скрежет.

— Снасти скрипят, — определил мичман. — Глядим во все глаза, он где-то рядом.

— «Оранж»? — переспросил Витек.

— Сам ты «Оранж»! — огрызнулся Горбунов. — Бригантина Тонькина.

— Цыц, балабоны! — голос Ивана Петровича был необычайно напряжен и строг. — Отключить говорильню и включить зенки!

Наступила тишина, сопровождаемая только приглушенным бормотанием дизеля «Аиста», работающего на самых малых оборотах. Катер плавно двигался во влажной, вязкой полутьме, раздвигая носом туман. Видимость существенно снизилась — на расстоянии пяти-семи метров уже невозможно было что-то разглядеть, во все стороны расстилался беспроглядный сизо-серый студень тумана. Мичман и Витек, стоя на корме, вертели головами, пытаясь различить источник скрежета; Володя, сидя в рубке, напряженно вцепился в штурвал и исследовал окрестности по носу катера. Слышалось звяканье цепей, скрип каких-то металлических частей таинственного судна, но дымка надежно скрывала его. Погода тем временем внезапно начала портиться — набежавший холодный ветер рвал хлопья тумана, перемешивал его, покачивая «Аист», экипаж которого зябко ежился, несмотря на плотное обмундирование — опытный Юркаускас не зря потребовал одеться как следует.

Вдруг катер резко вильнул, Иван Петрович и Витек едва удержались на ногах, в последний момент успев ухватиться за поручни не крыше рубки, из которой послышались крепкие ругательства.

— Твою мать, чуть было не въехал в него! — Володя, заглушив двигатель, выбрался на кормовую палубу «Аиста».

Мичман и Витек обернулись к левому борту. Буквально в паре-тройке метров от катера возвышался когда-то давно крашенный белой краской, а сейчас ободранный, в ржавых потеках борт незнакомого корабля. Дымка тумана словно расступилась вокруг таинственного судна, и экипаж «Аиста» смог рассмотреть его.

Это была совсем не бригантина и отнюдь не военный корабль. Здоровенная гражданская посудина, старая, проржавевшая, метров тридцати пяти — сорока в длину, заметно перекошенная на левый борт, поскрипывая, плавно качалась на волнах. Помятые алюминиевые поручни-леера, опоясывающие палубы, были местами оторваны от креплений и висели плетьми, царапая металл обшивки и касаясь волн. Сиротливо висящие концы заржавленных якорных цепей постукивали о борта. В носовой части судна возвышалась рыже-серая рубка. На ее наружных стенах просматривались нарисованные темные бублики — места для размещения спасательных кругов, и прямоугольник пожарного щита. Стекла окон рубки были целы, хоть и в потеках грязи. Здесь, вблизи судна, было слышно, что оно словно живет своей жизнью — похрустывает, постанывает в такт качке, бормочет о чем-то своем.

Володя спустился в рубку «Аиста» и включил рацию. Пощелкав переключателями, он несколько раз произнес в микрофон: «Три-одиннадцать, прием! Три-одиннадцать, это Бекас-два. Прием!» и, не получив ответа, вновь вышел на палубу. В руке у него был гудок-ревун.

— Связи с базой нет, ребята. — Он передал ревун мичману.

— А с ним? — Иван Петрович тряхнул головой в сторону старого судна.

— Хм, да я понятия не имею, на какой волне связываться с этой посудиной.

— Попробуй на гражданских. Вряд ли это военное корыто.

Володя вновь спустился в рубку и принялся колдовать над рацией. Вокруг «Аиста» и таинственного корабля сгущался мрак.

— Хреново, что сейчас не июнь, — тихонько сказал Витек. — В такой темноте мы мало что увидим.

— Ну да, полярный день был бы нам на руку, — согласился мичман, отщелкивая с пояса «Зарю». Он направил фонарик на рубку корабля и просигналил несколько раз: АА, АА, АА.

— Чего делаешь, Петрович?

— Условный световой сигнал, вызов незнакомого судна. Международный код.

— Солидно, — с уважением ответил Витек. — Это как?

— Да все просто. Морзянка. Только не звуком, а вспышками. Смотри: короткая — длинная, короткая — длинная. Попробуй посигналь своим фонарем. — Витек тоже отщелкнул «Зарю» с пояса, направил на корабль и неумело помигал. Мичман тем временем несколько раз крякнул ревуном те же сигналы — АА, АА, АА.

Из рубки выбрался Горбунов, вид у него был раздосадованный.

— Нет связи. По всем частотам пробовал, и гражданским, и военным. И с базой также связи нет. Чертовщина какая-то.

— Я послал условные световые сигналы — они тоже без ответа, — слегка важничая, ввернул Витек.

Ему было приятно и лестно, что мичман не отмахнулся от него и доверил ответственное дело — кодовый световой вызов. Старая привычка чуть что ощетиниваться на окружающих выработалась у Витька еще с детдомовского детства и надежно укрыла его коркой недоверия и обособленности, коркой крепкой и непробиваемой, оберегающей, как ему казалось, от всех бед. Но он не мог не признаться себе, что сейчас, в атмосфере какой-то гнетущей неопределенности, будучи отрезанным от берега и связи, ему хотелось быть частью команды, быть своим. Вот опытный Петрович, он все знает, он старый морской волк. Вот крепкий и сильный Володя, он, если что, отобьет, защитит… Витек внутренне ухмыльнулся: тоже мне, Малых-жертва коллективизма. Как в стаде — если овца одинока, волк как пить дать слопает ее, а если овец два десятка, то шансы выжить существенно возрастают.

— Ну, че дальше-то делать будем?

— Швартуемся к кораблю — и на борт, — ответил мичман. — Володя, возьми оружие на всякий случай.

— При себе, — коротко ответил Горбунов, похлопав по кобуре с «АПС-кой», закрепленной справа на поясе. Он вынул из рубки кошку на крепком тросе и, привязав свободный его конец к швартовной утке «Аиста», забросил ее на борт корабля.

Глава 3
Новобранец.
Воздух в банке

Володя Горбунов закончил Архангельское мореходное училище в 1978-м, два года назад. Как-то так получилось, что его, тогда еще совсем зеленого салагу, заприметил преподаватель навигации Фокин и, как говорится, сосватал своему старому другу и соратнику Юркаускасу. «У парня хваткие мозги, Гриша. Бери его в оборот, не пожалеешь». Фокин выбил деньги из бухгалтерии, чтобы организовать Володе проезд до Видяево, и договорился с местной военчастью о ночлеге.

После завтрака невыспавшегося Горбунова вызвали в переговорную, которая оказалась большим и почти пустым залом с высокими потолками и настежь раскрытыми, чисто вымытыми окнами, через которые в помещение лился упоенный гомон птиц. Со стены смотрели увеличенные фотокопии портретов Ленина и Брежнева, — один с хитрецой в испещренных морщинками уголках глаз, другой — с приподнятой, словно бы в легком удивлении, пышной левой бровью. За тяжелым дубовым столом, увенчанным хрустальным «комиссарским» графином, стоял, уперев руки в худые бока, долговязый человек при полном параде, с погонами кап-три на плечах. Он протянул Володе через стол ладонь, похожую на клешню — на ней недоставало двух пальцев:

— Юркаускас. Григорий Юрьевич. Начальник базы Севморфлота 03—11.

— Горбунов. Владимир. — Володя чуть подумал и добавил. — Семенович. Архангельская мореходка, выпуск 4—0178 в звании лейтенанта. А что за база 03—11? Никогда не слышал.

Рукопожатие сухой капитанской «клешни» оказалось на удивление крепким. Юркаускас, дежурно улыбнувшись одними губами, указал Володе на деревянный стул.

— Вот и хорошо, что не слышал. База, конечно, засекречена. В составе — причалы, несколько складов и судоремонтных доков. В основном задачи нашей базы заключаются в принятии и отправке грузов для нужд арктического флота, в том числе опасных и секретных. Я сам отбираю людей, которые будут нести службу на 03—11. За вас, Горбунов, поручился человек, которому я всецело доверяю. — Юркаускас цепко посмотрел на Володю, почти не мигая, словно в его черные как смоль глаза был встроен рентгеновский аппарат.

— Я отлично учился, и по теоретической части…

— Это неважно, — перебил Юркаускас. — У вас есть хорошие качества, я это вижу. Вы целеустремленны, настойчивы и принципиальны, у вас острое чувство справедливости. Но есть и плохие, к сожалению. Вы честолюбивы, например. А это — черта, недостойная комсомольца и моряка советского флота. Вы ведь комсомолец, Горбунов?

— Да, конечно.

— Я знаю о вашей прошлогодней драке, кстати. Что там произошло?

— Если вы знаете об этом событии, то мне незачем…

— Я хотел бы услышать версию, как говорится, от первоисточника, — вновь перебил Григорий Юрьевич.

— Да что там рассказывать. Перец один, из «семьдесят восьмых», драил постоянно салаг из низов…

— Отставить жаргон!

— Ну, один парень, из старших, задирал курсантов-первогодок. То в гальюне, — простите, в туалете головой в унитаз макнет, то учебный якорь полировать зубной щеткой заставит. Короче,