Дикий шиповник каким-то непостижимым образом пробивался сквозь все изгороди, а Томми, толстый черно-белый кот, на удивление всем взял да и народил семерых котят, изрядно озадачив знатоков.
Оскверненная душа всегда становится местом пыток.
И Кона — единственного, кто остался, чтобы помочь им всем. Нельзя даже вспоминать о нем. Я не знала, не могла знать, как сработает этот быстрый ум, что извлечет для себя из нового поворота событий. Кон, если это подходило Кону, мог работать, как раб на галере, и творить чудеса, но если нет — один Кон знал, что он сделает.
Лиза... — Стоило мне заговорить, как она обо всем догадалась — я прочла это у нее по глазам. Я кивнула. — Да, боюсь, это правда. Всего лишь несколько минут назад... Но не могли бы вы все равно подняться? Страшно не хочется... покидать его вот так...
Лиза не ответила. Глаза ее скользнули по моему лицу со свойственным ей странным, вопросительно-оценивающим выражением, потом — по лицу Жюли. Затем она молча кивнула и неторопливо зашагала к лестнице. Думается, в тот миг, наперекор всему, я испытывала искреннюю и глубокую радость, что вернулась. Мое одиночество — это одно дело, а дедушкино — другое. И то, что он сам его создал, ничего не меняло. Конечно, он страдал меньше, а Кон давал ему немало... но не будь меня здесь и сейчас, никто в Уайтскаре не оплакивал бы его...
Адам, — с отчаянием произнесла я. — Я ничего не могу поделать. Я так чувствую. Жизнь продолжается, ты меняешься и уже не можешь вернуться назад. Приходится жить, как получится. Ты же сам знаешь.
— Да, конечно, — ответил он без всякой трагедии в голосе, как будто кончая самый обычный разговор. — Но умереть было бы гораздо легче. До свидания.
Он вышел в калитку и, не оборачиваясь, зашагал через поле.
Кон, не бери ты в голову, — начала я. — Жюли расстроена, потому что они с Дональдом поссорились и она его не застала. Она не всерьез. Держу пари, она ничего подобного и в мыслях не держит.
— Опыт мне подсказывает, — бесстрастно отозвался Кон, натягивая сапог, — что, будучи в расстроенных чувствах, люди обычно говорят именно то, что думают. Жюли выразилась на удивление прямо и недвусмысленно, ты не находишь?
Нет. Она уехала в Ньюкасл с Биллом Фенвиком.
Адам вскинул глаза:
— И вас это беспокоит. Почему?
— Потому что Кону это придется не по душе, — твердо объявила я. — А Кон... человек импульсивный.
— Что за нелепость! — проговорил он с теми же интонациями, что и прежде, но чуть менее убежденно.
— Любая ситуация, граничащая с насилием, по сути своей нелепа, до тех пор, пока вдруг не выйдет из-под контроля, и тогда — бамс! — и ты в гуще событий, которые, казалось бы, случаются только в воскресной прессе.
— А как же насчет этого... Ситона, так, кажется?
— Это совсем другое дело. Дональд увезет Жюли из Уайтскара, они поселятся в Лондоне и шесть месяцев в году будут проводить в палатке на каких-нибудь раскопках. Как сами можете себе представить, Кон только порадуется. Причем чем дальше, тем лучше: Узбекистан, например, или пустыня Лоп, если, конечно, римляне и туда забредали. Я лично понятия не имею.
— А сама Жюли хочет уехать?
— Спит и видит, — весело заверила я. — Не волнуйтесь, я, почитай что, все устроила. Я же сказала, что пригляжу за Жюли. — Я поймала взгляд собеседника и рассмеялась. — Да в чем дело?
— Это... сплошное безумие, и сам я безумен не меньше. Вот что значит поступать по велению инстинкта, а не разума. Наверное, для женщин это в порядке вещей, но я-то к такому не привык, и мне это не по душе. И ведь никаких свидетельств тому, что здравый рассудок еще при мне. Посудите сами: я не знаю, кто вы; не знаю, что вы затеяли; я готов поклясться, что затеяли вы недоброе, — но в силу неведомых причин я склонен предоставить вам свободу действий.
— Я же объяснила вам, кто я такая и что здесь делаю.
— Да, объяснили. Вы были со мной честны — в этом, по крайней мере. И поставили меня в такое положение, что я, похоже, вынужден смотреть сквозь пальцы на ваши затеи, хотя черт меня дери, если соглашусь на большее. Должно быть, дело в том, что я очень ценю старого мистера Уинслоу и, как ни странно, готов довериться вам в отношении Жюли, а только они двое и имеют значение. Признаюсь прямо, до вашего приезда я гадал, как оно там сложится в Уайтскаре после смерти мистера Уинслоу. Вы говорите, что «заботитесь» о ее интересах. Ну так что ж, до тех пор, пока с Жюли ничего плохого не случится, мне все равно, чем закончится ваша распря с Коннором. Если вы все-таки сумеете выгадать свой «скромный доход», я роптать не буду.
Да. Ну вот я и пришел. До сих пор вы оказывались правы во всем, мисс Грей, но что происходит сейчас? Вы как-то поразительно спокойно все восприняли, не правда ли? Или вы всерьез воображаете, что я не испорчу вам игру?
Я засунула руки поглубже в карманы.
— Не имею ни малейшего представления, что вы предпримете. Возможно, завтра же отправитесь в Уайтскар и расскажете дедушке все, что узнали сегодня ночью. Скажете, что она все-таки мертва и что Кон все эти годы нянчит свои обиды и вынашивает замыслы, как бы заполучить Уайтскар себе... и ждет не дождется дедушкиной смерти. И можете добавить еще, что Жюли подумывает о замужестве и что работа ее мужа вынудит ее уехать далеко от Уайтскара.
Воцарилось молчание.
— Сука, — наконец проговорил Адам Форрест без малейшего признака гнева.
— Я так и думала, что вы сумеете взглянуть на дело с моей стороны.
Кон, улыбающийся мне на дорожке, его тихий шепот, каким шепчут влюбленные или заговорщики. Да, Кон научил меня, как разыграть эту партию.
— Разве не лучше для всех будет оставить все как есть? — мягко закончила я.
— Хорошо что-либо или дурно, не зависит от того, сколько людей от этого страдает. А то, что вы затеяли, дурно.
Пожалуйста, давай не будем ворошить прошлое! Мне этого не вынести! Все кончено, ты сам знаешь это не хуже меня. Все кончилось восемь лет назад и... и лучше нам это забыть. Все-все забыть... — Я сглотнула. — Вот я забыла, честное слово, забыла. Для меня это больше ничего не значит. Знаешь, люди ведь меняются. Люди всегда меняются. Ты сам изменился. Разве нельзя... просто оставить это, Адам? Я пришла сегодня не потому, что надеялась... что хотела... — Я замялась, отчаянно подыскивая слова. — Я знала, что ты теперь испытываешь то же, что и я. Я пришла сегодня только для того, чтобы мы могли... могли...
Ты ничего не могла поделать. Когда влюбляешься, тут уж никто ничего не поделает. — Жюли преподнесла сие обветшалое клише так, словно это была универсальная панацея, все еще запечатанная и сверкающая полиэтиленом. — Дальнейшие действия — вот что важно. Я именно то и подразумевала, когда сказала, что знаю, что ты пережила трудные времена. То есть я имею в виду, коли уж влюбишься в женатого человека, так совершенно ничего нельзя предпринять, правда?
Похоже, для Жюли влюбиться было событием столь же понятным и неподвластным собственной воле, как заразиться во время эпидемии. А то, что наступает такой момент, когда воля сознательно отступает и дает желанию зеленый свет, было для моей юной кузины так же незнакомо, как и знание, что, не сдайся воля, желание свернуло бы в сторону и жизнь в конце концов снова потекла бы тихо и мирно.
— Можно только взять и уйти, — продолжала Жюли. — Вот и все, что тут поделаешь. Я знала, почему ты сбежала, и считала, что это чудесно с твоей стороны. Знаешь, я столько плакала.
— Вот уж незачем было, — произнесла я сухим, закаменелым тоном.
Жюли хихикнула:
— О, для меня в том возрасте все это было вовсе не трагедией. Печально, да, но и прекрасно, как в волшебной сказке. Лежа в постели, я постоянно придумывала счастливый конец, только ни один из них не мог сбыться, потому что это означало бы, что она — я имею в виду, его жена — должна умереть. А какой бы жуткой она ни была, всегда ведь чистой воды надувательство, когда в романах убивают персонаж, который мешает счастливому концу. И наверное, в те дни для меня все это было больше как в книге, чем как то, что реально произошло с людьми, которых я знаю. Очень тебе тогда было плохо, да?
— Да.
— Я вот с тех пор иногда задумываюсь, — сказала Жюли, — не взваливает ли жизнь на всех нас слишком уж много. Как подумаешь... ну ладно, пустяки. Ты не сердишься, что я тебе сказала? Мне хотелось, чтобы ты знала, что мне известно... Вот и все. Если хочешь, не будем больше об этом говорить.
— Не важно. Все прошло.
