Оглавление

Что будет дальше?

Напомню, в 2020-м редакция журнала «Нация» при поддержке АНО «Институт развития интернета» полгода создавала и публиковала в Сети проект «Соль земли. Люди, ради которых стоит узнать Россию». Это были истории 50 современников: врачей, предпринимателей, фермеров, уличных художников, чьи дела и поступки вызывают у нас уважение и восхищение.

Ровно год назад мы издали книгу со всеми 50 историями, она доступна на «ЛитРесе», AliExpress и Amazon. Наши авторы с текстами «Соли земли» выиграли несколько престижных конкурсов, в начале этой осени привезли из Сочи статуэтку от Союза журналистов России за лучший текст 2020 года.

А еще впервые в истории «Нации» (журналу 10 лет в следующем году) мы решили попробовать свои силы и в главном конкурсе в области развития общественных связей, совершенно непрофильном для нас, — и выиграли с «Солью земли» Гран-при «Серебряного Лучника» -Юг, а затем стали дипломантами XXIV Национальной премии «Серебряный лучник». Несколько экспертов в нашей номинации «Продвижение государственных и общественных программ» спросили во время защиты проекта об одном и том же: «Будет ли продолжение?» Мы пообещали (потому что сами этого хотели).

Сейчас у вас в руках книга с лучшими текстами проекта «Соль земли. Второй сезон». И наверняка снова будут какие-то приятные последствия для авторов и героев второго сезона.

А что будет дальше, в 2022-м, спросите вы. Что-то да будет (сохраним интригу). Точно можем обещать, что снова расскажем что-то хорошее и важное о России. Потому что, ну а как иначе, мы играем за сборную по здравому смыслу именно в этой стране.

Главный редактор журнала «Нация» Андрей Бережной

Доктор Женя, основатель центра медпомощи для бездомных: «Все люди добрые внутри. Надо только разбудить это»

По паспорту он Евгений Косовских. Но в Челябинске больше известен как доктор Женя. В 2017 году Евгений впервые выехал на своей «Ладе Калине» к теплотрассе, чтобы лечить живущих там бездомных. А сегодня он директор «Другой медицины»: это первый в стране проект по оказанию медицинской помощи людям, которые живут на улице.

Опыт, наработанный в Челябинске, перенимают подобные проекты из других городов России и за рубежом.

В день нашей встречи доктор Женя был «после смены». Спал в эту ночь часа три. Тем более, местный реабилитационный центр доставил в «Другую медицину» несколько десятков своих подопечных: было так шумно и людно, что попугай Сирена прокричался на несколько дней вперед. И при мне уже ни на что не реагировал, тихо спал в клетке.

Попугай — отказник, его пригрели из сострадания. Впрочем, многое в этой клинике делается из сострадания. Например, ремонт — руками волонтеров на деньги меценатов. Да и само помещение в начале 2019 года администрация города отдала «Другой медицине» в аренду безвозмездно.

Доктор Женя провел для меня подробную экскурсию. В «Другой медицине» все непривычно. Раньше про такое говорили: «Сделано для людей». Приемный покой, комнаты отдыха для волонтеров и бездомных (уровень приличного хостела), санузел с душем для пациентов, библиотека, столовая для сотрудников, холл, где местные «домашние» бабушки занимаются йогой и учатся в Школе здоровья.

Когда помещение только отдали «медицине для бездомных», эти же бабушки, рассказывает доктор Женя, «приходили с граблями». Кричали, что не допустят у себя под боком рассадник туберкулеза и «вообще-то у нас — дом высокой культуры».

«Другая медицина» располагается в спальном районе, на первом этаже обычной хрущевки (раньше здесь была поликлиника). Пока я ждала Евгения, наблюдала, как пьяный мужик тащит с мусорки старый шкаф, трое других распивали прямо на детской площадке, ну, и, в целом, вокруг не Дворцовая площадь. Но доктор Женя считает расположение клиники удачным: многие их пациенты из этого района.

Так вот, бабушки покричали-покричали и успокоились. А теперь и сами ходят в клинику на приемы к узким специалистам в «дни домашних» и носят бездомным носки и провиант.

Главное, ради чего все это было затеяно, — лечебный кабинет с хорошим стоматологическим и хирургическим оборудованием. За стеклянными дверцами шкафов — экспресс-тесты на ковид, тесты на наркотики, дорогущие французские кремы от аллергий, дерматитов, салфетки для лечения ожогов и так далее. Косовских с гордостью говорит, что такому ассортименту завидуют врачи больниц «для домашних». Многое для них просто в диковинку. А секрет прост: «Другая медицина» не стесняется рассказывать о себе производителям медпрепаратов и оборудования и те часто присылают свою продукцию для лечения бездомных бесплатно.

— А это что такое? Суперлинза какая-то космическая…

— Операционная лампа, которую мы купили на президентский грант: выиграли 3 млн рублей. Когда люди сидели по домам, бездомных как-то не учитывали, а их же не очень-то проконтролируешь. А если разнесут вирус по подвалам и подъездам? Я написал заявку на программу профилактики ковида среди бездомных людей, и мы выиграли этот грант. Купили много чего в наш смотровой кабинет и вот эту лампу: она очень нужна, когда приходится накладывать швы. К примеру, когда подшиваешь ушко.

— Что, простите, подшиваешь?

— Оторванное ухо. Частая, к слову, история. А операции мы делаем вот на этом уникальном столе. В Нижнем Новгороде есть завод, который производит медицинское оборудование и конструкции. Мы позвонили и сказали, что хотим универсальный стол с большим функционалом. А они говорят: «Да был у нас где-то необычный проект, который не заказывают». И всего за 58 тысяч рублей мы получили операционный стол. Легким движением руки он превращается (доктор Женя нажимает что-то снизу, стол поднимается, потом складывается) … превращается в хирургический стол, гинекологическое кресло, родильное кресло, каталку и реанимационную кровать.

— Были случаи беременностей и родов?

— Да, но не у бездомных. Мы же еще работаем с женщинами, про которых теперь говорят: «С низкой социальной ответственностью». Но мы их называем просто девушками. Часто у них нет документов и помощи ждать неоткуда. Многие из них гражданки Казахстана, это наши соседи. Была у нас женщина с нормальной социальной ответственностью, но которая 23 года прожила в России с советским паспортом. При этом родила троих детей, работала на рынке. Недавно получила серьезную травму глаза. Нужно глаз спасать. Без документов очень дорого и почти невозможно. Сейчас мы ее отправили к уполномоченному по правам человека, чтобы ускорить процесс получения гражданства и навести порядок в документах.

— До того, как начать лечить людей, вы лечили зверей. Родители — ветеринары?

— Нет. Мама работала на заводе, но почему-то все всегда бежали к нам домой с большими и мелкими неприятностями. А вот бабушка по отцу, да, работала в селе медсестрой и ветеринарным фельдшером. И когда я приезжал к ней, мы сначала носились по селу, делали прививки детям, а потом шли на ферму и осматривали телят. Бабушку все уважали, и я смотрел на нее с восхищением. В подростковом возрасте понял, что тоже хочу заниматься ветеринарией. Окончил крутую ветеринарную академию в городе Троицке нашей области: по уровню образования она на третьем месте после Москвы и Питера.

— А как вы стали человеческим доктором?

— Десять лет проработал ветеринарным хирургом: в Калининграде, в обеих столицах, а потом приехал в Челябинск, потому что мою супругу, балерину, распределили сюда. Но людьми начал заниматься тоже из-за животных. К нам на инъекции своего котенка принесла бабушка. У самой старушки был сильнейший приступ бронхиальной астмы, ингалятор почему-то не помогал. Она задыхалась. Мы замерили ей давление и предложили сделать укол с лекарством. У меня, говорит, тонкие вены, в больнице часто не могут попасть. А у моих тогдашних пациентов — котят, щенков вены вообще чуть толще нити, для меня это не проблема. Ввели раствор эуфиллина и дексаметазона — бабушка вдохнула полной грудью. Ну, думаю, слава богу…

Поступил в медицинский колледж, учился на фельдшера. В нашей группе все уже были взрослые люди, получали второе образование. Нас любили преподаватели, и мы их любили, сдружились. Как-то наша заведующая съездила на семинар по волонтерству: «Жень, надо и нам что-то такое придумать». Я написал доктору Лизе через фейсбук, мы договорились встретиться, но потом случилась эта трагедия (доктор Лиза, Елизавета Глинка, погибла в авиакатастрофе в декабре 2016 года. — «Нация»). Я решил: буду делать сам как могу. Только получил права, купил подержанную «Ладу Калину», а еще бинты, антимикробные мази, лекарства первой необходимости, носки, мыло — и поехал вместе с сотрудниками благотворительного фонда «Пища жизни» к месту, где кормили бездомных. В первый раз они не приняли меня, решили, что все это для чиновничьих отчетов. Но во второй раз двое уже сами подошли со своими проблемами, а дальше заработало сарафанное радио.

Мой проект развивался, присоединялись люди, которые тоже хотели помогать, а потом встал вопрос, что нам нужна зарегистрированная организация: так просто легче работать. В июне 2019-го я получил красный диплом фельдшера и в этот же день оформил бумаги на «Другую медицину».

— Обычно о мотивах такой помощи говорят высокими словами. А вот если без пафоса, как вы сами себе это объясняете?

— Вы про служение и добрые сердца? Сам не люблю такого. Но я не знаю, как ответить. Если скажу, что жалко, ну да, всем жалко. Как можно объяснить, почему мы помогаем людям в ДТП? Просто останавливаемся и включаемся в помощь.

Наверное, настало мое время этим заниматься. Первый мотив — я это умею. Есть и второй, о котором не очень люблю говорить… Когда я работал в поликлинике, дверь ко мне некоторые посетители открывали с ноги, кричали, что и как я им должен, требовали волшебную таблетку от всего. А я думал, почему должен все это терпеть? При этом меня на участке любили, потому что я не спешил, мог с одним больным проговорить полчаса. И я решил: лучше буду помогать тем, кому это действительно нужно, и не в системе.

Когда я помогаю бездомному, уверен, что он будет благодарен за каждый бинт и примет мою помощь с уважением. Есть, что называется, отдача — и не только от бездомных, я стал встречать множество людей, которые хотят сделать мир лучше.

— Много ли бездомных, для которых жизнь на улице — осознанный выбор?

— Нет, таких всего 2—3 из ста. Это хиппи, которые потеряли связь с реальностью. У нас есть Кирилл, ему 34 года, он именно такой. У него хорошая мама, которая помогает нам с пенсии, а мы помогаем Кириллу. Мама бывший преподаватель, и выбор сына, который стал отшельником, для нее большая боль. Он не наркоман, не алкоголик, просто вольный человек, ему так нравится. К счастью, я для него авторитет, мои рекомендации по здоровью он исполняет. Сейчас Кирилл живет с девушкой. Она пострадала на работе: разбирали станок, вылетела деталь, попала в глаз. Это же бездомные, понятно, что техникой безопасности там и не пахло. Такие люди как расходный материал. Они и сами себя называют «разовой акцией».

— Читала вашу книгу «Другая медицина». Там есть глава «Истории бездомных». Боль и ужас, если честно. Тут же вспомнила, как у нас в Ростове в социальном приюте жил артист балета из Санкт-Петербурга. Спился, опустился на дно. Кто-то из ваших подопечных был с особенным прошлым?

— Профессор-историк. Недавно его не стало. У него была деменция. Семьи часто боятся или стесняются таких родных. А он безобидный был, собирал, сдавал картон, на это и жил. У него и прозвище было Картонщик. Был еще преподаватель университета. Дочка его погибла, он жил в коммуналке с внучкой. Та привела своего мужчину в дом, дед почувствовал, что мешает молодым, и ушел. Где-то скитался, раз в месяц приходил домой, получал пенсию, половину отдавал внучке и опять уходил. Я, конечно, был удивлен позицией его родных. В итоге он погиб.

Да, к несчастью, наши пациенты часто погибают. Кто-то замерзает, кого-то убивают. Был случай, бездомного прилюдно пытались сбросить с моста. Прохожая вмешалась, привезла его к нам. Одно время подростки обливали бездомных воспламеняющейся жидкостью и поджигали. И снимали на телефон — для хайпа. Многие наши пациенты сами приходили с ожогами, мы оказывали первую помощь и отвозили в больницу. Там им тоже не очень рады, приходится договариваться, надавливать… Это такая сложная тема — судьбы людей на улице. Средний возраст наших подопечных — 30—45 лет. Самый рабочий возраст, далеко не все потеряно, многих можно вернуть в нормальную жизнь. Я говорю об этом в больших кабинетах при каждом удобном случае. Но там, как правило, не задумываются о бездомных, просто предпочитают не видеть того, что происходит.

— Какому количеству людей вы помогли с момента создания «Другой медицины»?

— Уже около двух тысяч человек. И если раньше мы их искали, добивались доверия, то теперь они нас знают, сами ищут на выездах и приходят сюда, в клинику. Сейчас мы боремся за то, чтобы город выдавал им разовые проездные. Пусть даже их стоимость будет сниматься с «Другой медицины». Но нуждающийся человек должен иметь возможность к нам добраться.

— Какие врачи у вас работают?

— Терапевт, лор, невролог, дерматовенеролог, хирург, сосудистый хирург, фтизиатр, кардиолог, онколог, инфекционист, стоматолог, офтальмолог, врач ультразвуковой диагностики, эпидемиолог и психиатр. Они все волонтеры, это надо подчеркнуть. К примеру, наш офтальмолог на основном месте — заведующая отделением. Она осматривает пациента у нас и может в случае необходимости забрать к себе в больницу.

У нас много волонтеров — и не только из России. Но больше всего мне нравится, что у нас много студентов-практикантов. Пятый курс университета, а они не знают, как кровь из пальца взять, хотя через год уже пойдут лечить людей. Они лечат — одна ошибка, другая, пугаются и уходят в медпредставители, в фармацевты. Получается, государство зря потратило деньги. А проблема — в отсутствии практики. Мы учим азам в полевых условиях. Ну, и еще: врач, который прошел у нас практику, никогда потом не выгонит бездомного из приемного покоя. Поэтому я постоянно говорю: давайте нам студентов. Они вырастут в правильных врачей.

— Меняется ли отношение к бездомным в обществе?

— Год от года меняется в лучшую сторону. Это мы видим и в реальном мире, и по соцсетям. Люди пишут: «У меня сегодня день рождения, если хотите сделать мне приятное, перечислите деньги на лечение бездомных». Бабушки наши, которые приходили с граблями, теперь несут банки с консервацией и теплые вещи для них. Был случай, полицейский, молодой парень, разгонял бездомных, что пришли к нам, ждали на улице. А потом стал нашим волонтером и его семья тоже. Все мы внутри добрые, просто нужно разбудить это.

— Героиня первого сезона «Соли земли», сирийка Жоржина Дейр-Атани, которая кормит бездомных в Москве, рассказывала, что в отношениях с ними нельзя показывать слабость. Это так?

— Когда ты поработал на «скорой» (я же работал санитаром и медбратом), тебе угрожали ножом, пытались взять в заложники, характер сам собой вырабатывается. И вот на улице у меня пациент, которого вчера выпустили из тюрьмы. Сидел за убийство. Если скажешь ему резкое слово, он даст тебе по голове и все закончится. Но я всегда внутри спокоен, я ему доверяю, и он мне доверяет. И я говорю ему «вы». Когда сделали перевязку, он сказал: «Спасибо, ко мне так очень давно никто не относился».

— Бездомные сочиняют о себе истории, которые далеки от реальности. Вас это не коробит?

— Нет. Кто-то рассказывает, что служил в Афганистане, жертва войны, кто-то — что пережил большую личную драму. Они это делают для того, чтобы их не обижали. Чтобы пожалели. Они, как маленькие дети во взрослом теле. Начинаешь разбираться, оказывается, что он просто забухал, потерял документы, потерялся, а потом привык так жить. Ну, на что тут обижаться?

— В Челябинске зимой злые морозы. Как ваши подопечные их переживают?

— Мы научили их готовить сани летом. Раньше каждую зиму принимали кучу обморожений. Причем еще в процессе лечения некоторые из них понимали, к чему все идет, и просили, а можно меня похоронить не в общей яме, не в пакете? Мы же и этим занимаемся. Готовы хоронить за свой счет. Но по закону мы «третьи лица», с чего это мы должны хоронить? Раньше это было большой проблемой, ругались с моргом, с загсом. Но теперь, когда нас в городе уже знают, стало легче.

Так вот, мы решили заняться профилактикой. Договорились с бабушками, выделяем им «оборудование»: шерстяные нитки, спицы, крем для рук, а они вяжут носки. Летом, когда люди делают ремонт и выбрасывают старые ковры, линолеум, бездомные утепляют ими свои жилища.

Еще на зиму выдаем им мобильники, договариваемся с «Магнитами», «Пятерочками», заправками, чтобы пускали их заряжать телефоны.

Они нам звонят: «Есть нечего, замерзаю, помогите!» И мы едем и везем еду, одеяла, теплую одежду. Друзья и родственники уже боятся приглашать меня в гости: если вижу добротный неходовой свитер, обязательно выпрошу для бездомных.

— Они вас как-то благодарят за помощь?

— Конечно. Мне на день рождения один наш подопечный принес торт. Правда, просроченный, но уж какой смог раздобыть. И ведь сам бы съел его с большим удовольствием, они очень любят сладкое, особенно шоколад. И мы на всех конференциях рассказываем: шоколад уменьшает тягу к алкоголю… Открытки, письма пишут с благодарностями.

Мы связующее звено между их миром и миром большим. И мы показываем, что можно вернуться к нормальной жизни, ведь многие возвращаются. Была такая показательная история. Сделали перевязку одному больному. Через неделю прихожу, он весь грязный, а бинт все такой же белый. Я спросил: «Как такое возможно?» — «А я просыпаюсь, все вокруг серое, грязное, а рука белая. И я захотел, чтобы белого было больше. Можно у вас чистую одежду попросить?»

Человек, который живет в ужасных условиях, привыкает к ним. А тут ты говоришь: можно жить лучше — и показываешь как. И он изменяется. Уже документы хочет сделать, выйти из коллектора, работу найти. Но мы, когда помогаем, об этой стороне не думаем, это сопутствующее. Наша главная задача, чтобы он не умер от простой инфекции, от занозы в XXI веке.

автор Светлана Ломакина/фото автора

«Шаурма за пятерки»: владелец кафе угощает детей за хорошие оценки. А кого не вызвали в школе, тех тестирует сам

Челябинцы акцию поддержали и морально, и материально.

В начале прошлого года соцсети облетела история о том, что в челябинском кафе детей за хорошие оценки угощают шаурмой. В кризисные времена, когда хозяева заведений экономят даже на салфетках, затея кажется удивительной. Что это вообще такое: пиар-ход или свой способ сделать мир чуточку лучше?

Оказавшись с оказией в Челябинске, репортер «Нации» отправилась в прославившуюся на всю страну необычную шаурмичную.

…Пока шла, вспоминала свой дневник с пятерками по русскому, тройками по физкультуре и кафе «Ивушка» через дорогу от школы. Там готовили замечательные пирожки с ливером и сочники с творогом. Но бесплатно в «Ивушке» могли дать только подзатыльник. Ностальгия накатила потому, что дорога к «Шаурме за пятерки» (так прозвали в Сети челябинское заведение) тянулась по рабочему району. Все здесь, на улице 32-й годовщины Октября, напоминало мое советское детство: добротно сколоченные заборы, автомастерские, мужики в затертых масляных комбинезонах, белье, развешенное во дворах.

Кормит детей хозяин заведения Оганнес Оганнисян. Ему 29 лет, у него есть пятилетняя дочка и небольшой бизнес — кафе при автомойке, где можно съесть шашлык, люля-кебаб, крылышки и, конечно, шаурму со свининой или курицей.

С шаурмой за пятерки получилось вот как.

— У нас тут рядом школа, и после занятий дети по дороге заходили ко мне в кафе, спрашивали пирожки, самсу. Это им по карману, но у меня выпечки нет. В январе прошлого года я увидел, как трое ребят собирают по карманам мелочь на шаурму (150 рублей она в меню у нас). Я не то чтобы очень богатый и понимаю, что весь мир не спасти, но меня эта картина задела — захотелось их угостить. Но надо же учитывать и воспитательный момент: не просто дать, а чтобы они эту шаурму заслужили. И я спросил: «Как вы учитесь?» — «В основном, четыре-пять, редко тройки». — «Если принесете дневники, где в один день будет три хороших оценки, пятерки и четверки, дам шаурму бесплатно». Они и пришли с дневниками уже на следующий день. А потом как начали ходить! (Смеется.)

Сарафанное радио в Металлургическом районе Челябинска работает даже лучше, чем интернет. Первые счастливчики похвастались одноклассникам, те — соседнему классу, потом новость разнеслась по всей школе, перебросилась на другие. Поток отличников и хорошистов не иссякал.

Средний возраст постоянных посетителей — 10—13 лет. «Старшаки» стесняются носить в кафе дневники.

— Предполагаю, близился финансовый крах. Какая сумма уходила на детей ежедневно?

— Ну, не такая большая, на самом деле. В среднем тысяча рублей в день. Но вы бы видели, сколько радости у них от этой шаурмы, сколько разговоров, гордости даже! Я получал свои дивиденды в моральном смысле. И мне понравилось это, что они зажглись, стали готовиться к урокам. Руки же тянут, наверное, чтобы в обед получить свою шаурму. Я решил написать в интернете (у нашего кафе есть группа), что сделал акцию «Бесплатная шаурма за три хороших оценки в день». Люди начали расспрашивать, тоже не верили сначала, а потом присылали с дневниками детей. Так появились очереди.

А в новости мы попали случайно: в час пик — это когда в школе заканчиваются занятия в первой смене, у меня тут была взрослая посетительница и увидела, как пришли толпой дети и протягивали мне дневники, я проверял, взамен давал шаурму. Она поговорила с детьми, со мной — и позвонила в агентство новостей. Так о нас узнали во всем городе, а потом и в стране. Но я не против, мне бы хотелось, чтобы наш опыт повторил еще кто-то.

— Повторили?

— Звонил парень из Махачкалы, спрашивал, насколько это затратно. Ему и хочется тоже попробовать, и боится, что дорого будет. А я ему сказал: брат, решай сам, в деньгах, может, чуть не доберешь, но на душе будет хорошо.

— Я знаю, что люди за вашей спиной раздобыли номер карты и стали присылать деньги «на шаурму за пятерки».

— Да. Новость уже разлетелась по всем каналам, но я про это долго не знал. Потом мне показали обсуждения: как люди благодарили и предлагали деньги. Я был тронут, написал: спасибо, но не надо. Мы справляемся. Но все-таки нашли мой номер, и начали капать — 100 рублей, 150, 200. Люди будто бы покупали у меня для детей шаурму.

— Знаете, бывает «подвешенный кофе» — это когда посетитель платит за лишнюю чашку для другого человека. А у вас, получается, «подвешенная шаурма».

— Ну, да. Так набралось около 60 тысяч рублей. На половину суммы я купил подарки и отнес в детский дом, есть тут у нас по соседству. А на остальные — продукты для шаурмы, так и разошлись.

— Какая у вас, вообще, шаурма?

— Главная ее особенность в том, что у меня все свежее и если заказчик не любит лук, а дети многие не любят, или не ест помидоры, я это не кладу. Мясо сам жарю на гриле. Детям даю шаурму с курицей: она легче переваривается. Далее капуста, помидоры, огурцы, лаваш. И соус. В него идут сметана, майонез, свежие и соленые огурцы и чеснок. Все это разбивается в блендере. Получается не очень жирно.

— Шаурма все-таки не самое легкое блюдо.

— Смотря как приготовить, можно сделать даже вегетарианскую: лаваш, овощи, легкий соус. От шаурмы точно меньше вреда, чем от сетевого фастфуда.

Как только раздача шаурмы приобрела массовый характер (в кафе начали ходить классами), начались и аферы с манипуляциями. Кто-то из детей жалобно заглядывал в глаза Оганнесу и рассказывал, как тянул на уроке руку, но его проигнорировали. Кто-то предлагал вот прямо здесь, у гриля, «прочитать по ролям этого Пушкина». А самые уверенные в себе просят шаурму авансом, в счет будущих достижений, которых не может не быть.

— Они такие хитрые! Такие умные! Иногда такие истории плетут — я вижу, что обманывают, но, если красиво сочиняют, делаю исключение и вручаю шаурму за талант, а не за пятерки.

— А сами себе ставят оценки?

— Это обязательно. Как-то пришел целый класс отличников, я их рассадил, накормил, а потом мне позвонила учительница и сказала: проверяйте у них не бумажные дневники, а электронные, там они не могут сами себе нарисовать пятерки. И я научился пользоваться электронным дневником, а в обычном, мы так договорились со школой, тоже расписываюсь. А то раньше по несколько человек с одним дневником приходили.

— За что еще можете дать шаурму, кроме таланта?

— Если искренне говорит, что вот он учил, а ему не поставили оценку. Тогда свои вопросы задаю, если отвечает, тоже даю шаурму. Вопросы простые, но не все взрослые знают на них ответ. Вот скажите, кто придумал русские буквы?

— Кирилл и Мефодий, два брата.

— Вы входите в 10% людей, которые это знают. Правда, мало кто знает. Мне хочется, чтобы дети помнили своих просветителей, знали, как выглядит их флаг, что означают его цвета. Это они, кстати, знают лучше, чем взрослые.

— А вы хорошо учились в школе?

— Нет (смеется), я любил только физкультуру. И так жизнь сложилась, что в первый класс пошел в Челябинске, потом переехали в Ереван, потом опять Россия. Отслужил в Армении в армии, а в России выучился на кулинара, работал в холодном цеху, потом делал шаурму. Я хотел быть летчиком, если честно, но надо было зарабатывать на жизнь. Так что все, что я знаю, это уже после школы, когда добирал знания сам.

— Наверное, к вам ходят такие же ребята, у которых не очень богатые родители?

— Я сам никогда не лезу в душу и не расспрашиваю о личном. О школе, оценках, интересах могу поговорить, о семье — нет, чтобы не ставить ребенка в неловкое положение, если там не очень ситуация. Если вижу, что школьник голоден, накормлю. Но все равно нужен стимул, чтобы он не думал, что это халява. У нас тут есть один парень. У него нет родителей, бабушка, кажется, его воспитывает. Он местный хулиган. И когда я только начал акцию, он приходил посмеяться, не очень уважительно разговаривал со мной. А его одноклассники ходили ко мне и ходили, зарабатывали свою шаурму. Так вот он раз пришел, второй, а на третий уже стал нормально разговаривать. Я ему сказал, что надо что-то менять в жизни; чтобы тебя начали уважать, надо что-то делать. Вот хотя бы заработать первые три хорошие оценки.

— Заработал?

— Да, я вижу, как он меняется. И не только он. У детей должен быть стимул, и я стараюсь тоже, насколько могу, дать им этот стимул. Наша же история самая обыкновенная, раньше, может, на нее бы и внимания никто не обратил. А сейчас не верят: думают, что это маркетинговый ход, что я с этого что-то имею. Спрашивают, зачем это нужно? Не понимают. Сейчас кризис, жизнь все сложнее, люди закрытее, им трудно все это принять. Мы тоже не богачи: я открывал еще одно кафе в центре и через два месяца закрылся, не потянул аренду. Но в моей семье, в семье моего компаньона, хозяина автосервиса Самвела Погосяна, всегда было принято помогать ближнему. А если это дети, то вообще, какой разговор. Но давать надо, еще раз повторю, не за просто так, чтобы не сели на шею.

— Благодаря телешоу «Наша Russia» все мы знаем, насколько сурова жизнь в Челябинске. Вы что на это скажете?

— Так и есть. У нас зимой та-акой мороз! Я иду и смотрю, как дети бегут в школу, падают в снег, играют там — и думаю: так играть могут только челябинские дети. Тут буквально 200 км отъедешь до Екатеринбурга — и люди уже другие, говорят по-другому, одеваются иначе, все у них мягче. А у нас так. Вот еще все спрашивают, как тут можно жить, заводов же вокруг полно, воздух грязный. Но мы же живем как-то.

— Сурово живете, но по-доброму.

— Получается, так.

В кафе зашли мальчик и девочка. Артем и Маша, одноклассники, обоим по 11 лет. Учатся в соседней школе. Хорошист Артем — частый клиент Оганнеса. Маша признается, что учится похуже. Зашли узнать, будет ли шаурма за пятерки и в этом учебном году (я попала в Челябинск в конце августа), получили от Оганнеса утвердительный ответ.

— А вы не пытались хитрить? — спросила я у детей.

— Ну-у… Если честно, — признался Артем, — друг мне предлагал: давай у него брать за пятерки, а в школе продавать за деньги. Но я сразу отказался. Потом он говорит: «А давай сами дома делать шаурму и продавать, тут вон какие очереди». Я заработал шаурму, мы ее разобрали, переписали все продукты на листочек и пошли в магазин, посчитать, сколько это стоит.

— И сколько получилось по деньгам?

— Ой, там курица, овощи, майонез… Все же надо целиком покупать, очень дорого. Рублей пятьсот. Я от этой затеи отказался. И больше мы с ним не виделись все лето. Но, думаю, помиримся. Он, наверное, успокоился уже. Должен же понимать. Три хорошие оценки в день — это реально. А бизнес… Ну, рановато нам пока.

автор Светлана Ломакина/фото автора

Главный в России по белендрясам

Иван Хафизов собрал в своем музее 20 тысяч наличников

Музей Хафизова виртуальный, в нем 20 тысяч фотографий наличников: обоконок, украсов, нарезников и белендрясов. Чтобы собрать их, фотограф за 14 лет побывал в 400 (!) городах страны. И чем дальше, тем сильнее он влюбляется в этот удивительный исконно российский промысел. Влюбитесь и вы.

— В детстве я всей этой красоты не видел. Мы никогда не жили в деревянных домах, у меня не было бабушки в деревне. Родился я в Казани, сейчас живу в Москве.

Первые наличники снял в июле 2007 года. 14 лет уже этим занимаюсь, самому удивительно. Я работал в IT, в большой компании на госконтрактах, обучал пользованию программами. Это была командировка на завод в город Энгельс (до революции Покровская слобода). Работа на заводе кончалась в 14 часов: гудок — и все расходятся. Еду на маршрутке, и по дороге — все домики, домики, и все с цветными окошками. У меня тогда в голове слова «наличники» даже не было — просто «цветные окошки». Я вышел и начал их снимать; снимал для фотобанков иногда, они только появились — микростоки, куда фотографы сливали все, что не пригодилось заказчикам.

Приехал, выложил в фотобанк коллаж из окошек. Думаю, классные же окошки! Был смешной момент: чтобы фото легко нашлось (стоки ведь все иностранные), я поставил ключевые слова: энгельс, старые европейские окна. Энгельс же по западную сторону от Урала, тут я не вру — Европа. А спустя 5 лет, мне присылают открытку из Германии с моим коллажем и надписью «Окна старой Европы» (смеется).

Потом была командировка в Нижегородскую область, город Навашино. Там я спросил у ребят, где у вас красивые окошки? Они говорят: ну, в Навашино ты ничего не найдешь, давай отвезем тебя в село Дедово. И там я уже целенаправленно ходил, долго снимал. Но я и в Навашино нашел свои окошки. В 1950-е годы там слилось несколько деревень, и я неожиданно обнаружил наличники, не поверите, с элементами конструктивизма!

И тогда я понял, что наличники все принципиально разные. Решил заехать в Муром, это уже Владимирская область. Там тоже была история. Спрашиваю: «Муром рядом?» — «Да, 27 км. На автобусе до Оки, а там паром или мост понтонный». Ну, ок, доезжаю. Перешел через понтон. Погулял по Мурому, поснимал наличники. Прихожу вечером на станцию, и выясняется, что автобус ходит два раза в сутки и эти два раза уже были. Никаких блаблакаров нет, и в итоге шел я из Мурома пешком. Часа четыре. В дороге встретил странного такого ходока: идет издалека в Нижний Новгород, до Нижнего километров двести! А он босой. Прямо человек из прошлого. Такой странной компанией мы и шли.

Как найти наличники? Ну, сегодня довольно просто. Смотришь спутниковую карту, и все по крышам понятно. Где крыши рыжие, ржавенькие, там и окошки нужные прячутся. Но сейчас я просто сообщаю в инсте, куда еду, и люди мне пишут заранее: «А вот у нас в этом районе еще остались». Сложно с большими городами: вот, скажем, в Самаре я бы сам, без подсказок, долго искал. Хотя домики с резными наличниками есть везде, в центральной части России их прям много. А вот на юге почти нет: это же степи, дерева мало и дома не срубные, а мазанки.

Если едешь по маленьким городам в России, надо наглости побольше. Это у нас любят. Я поначалу осторожно: «Извините, мне бы тут окошко снять». — «Какое окошко? Иди отсюда!» А надо с напором: «Мне для музея!» — «А мы не хотим». — «А вы не имеете права не хотеть». Я как-то у деревенского полицейского спрашиваю: «В этом есть что-то незаконное?» — «Незаконное? Нет. Подозрительное есть».

Советую в таких путешествиях возить с собой удлинитель: в маленьких гостиницах часто только одна розетка и та в ванной. А тебе нужно зарядить телефон, фотоаппарат, часы, комп. Я всегда вожу с собой удлинитель на 6 дырок. «Доширак» вожу упаковками, потому что в деревнях в принципе нет нигде общественной едальни. Ну, и чайник, чтобы согреть кипяток. Хотя кипяток можно попросить в любом доме — дадут. В основном у нас люди радушные. Ну, и самое важное — надо улыбаться.

Больше всего сейчас послевоенных наличников. Самым старым, которые я видел на жилом доме, было лет 150, это в основном в Нижегородской области, старше нет. Много 120-летних. А самая большая часть, как ни странно, это советский период, был просто всплеск деревянной архитектуры. И по старой памяти приглашали мастеров, которые учились у дореволюционных деревщиков.

Вообще наличники появились в конце XVII века, и, как я понимаю, появились они из каменной архитектуры, итальянской в основном. Если копнуть поглубже, выяснится, что в камне наличники были уже в XIV—XV веках. В камне они к нам и проникли: есть церковь Вознесения в Коломенском с такими наличниками, есть колокольня Ивана Великого в московском Кремле, на ней тоже наличники и тоже классицизм.

Что интересно, тогда же, в XVII веке, появилась флемская резьба, она пришла к нам из Германии («флемиш» — это «пламя» по-немецки), пришла через Белоруссию, туда приезжали артели резчиков, и это многое изменило. Вот все резные иконостасы, которые сейчас известны и которыми мы гордимся, именно той, флемской резьбы. А до этого они были совсем иные: если посмотреть Покрова на Нерли, другие древние храмы, то там иконостасы тябловые — это, по сути, просто полка, на которую ставились иконы. Резьба на них очень скромная — неглубокая порезка на торце этой доски и только.

В России наличники возникли с прикладной целью. До XVII века окошки были крошечные: 30 см и то по длинной стороне. В них вставляли слюду, бычий пузырь, промасленную тряпку — у кого что. У бедных крестьян зимой вообще была льдина вместо окна, а летом ничего. Но в XVII веке появляются стекольные заводы и оконный проем увеличивается.

Правда, первый стекольный завод в России делал больше не окна, а посуду, в основном склянки для аптек. И только в конце XVII века заводов, выпускающих окончины, становится больше и окна входят в обычную жизнь. Тут возникает проблема — щель между оконной коробкой и проемом в срубе. Вот первые наличники заделывали эту щель и так и назывались — нащельники. То есть, во-первых, надо закрыть щель, во-вторых, отбить воду с крыши. А уж потом, от хорошей жизни, как говорится, начинается украшательство.

И сначала наличники, они совсем простые. Вот те, витиеватые, это конец XIX — начало XX веков. Тогда и лобзик, изобретенный, вообще-то, в XIII веке, становится популярным, а лобзики и привносят в наличники этот ажур. И тогда же, к концу XIX века, появляется большая потребность в способе выделиться: происходит промышленная революция, появляется новый класс — буржуазия. Одним из способов выделиться для них становится украшение домов резьбой.

Крестьяне догоняют, для них-то это тоже способ сделать свой дом богаче и не хуже, чем у других. И еще одно явление происходит — исход резчиков, которых промышленная революция лишила доходов: пропало деревянное судоходство. На Волге в середине XIX века было около 20 000 деревянных судов, все они были украшены резьбой. А уже через 20 лет почти все их заменили пароходами железными. И резчики расходятся по всей стране и занимаются украшательством домов. Они просто переквалифицировались.

Встречались ли наличники в Турции? О, вы прямо зрите в корень. Я в Стамбуле был крайне удивлен, что некоторые турецкие деревянные кварталы похожи на какую-нибудь Астрахань или Самару. Но в этом, наверное, нет ничего удивительного, если прикинуть, что резчики перемещались как раз по Волге, Волга впадает в Каспийское море, а там и до Босфора недалеко. У восточной резьбы глубокие корни, конечно, и она «перекрестным опылением» влияла на нашу культуру. Все взаимосвязано. Когда я был в Сибири, мне рассказывали, что богатые золотопромышленники Томска хотели себе дворцы не хуже столичных и отправляли резчиков учиться в Петербург и Италию.

Конечно, в каменной архитектуре Италии нет слова «наличники», там есть тяги, портики, и итальянцы очень сильно удивляются, что наши резные наличники произошли от итальянских: «Нет! У нас такого нет! Это просто похоже!» А наши почему-то обижаются: «Нет, резные наличники — это исконно русское! Спокон веков! Еще с дохристианских времен!» Как будто от этого они стали хуже (смеется). Все друг на друга влияли, в этом нет сомнений.

Архитекторы надо мной посмеются за такое упрощение, но я скажу так: каменная архитектура у нас очень европейская, а европейская архитектура — она очень итальянская. Ведь в России с 1762 года существовала комиссия под управлением графа Бецкого, которая создавала образцовые фасады для губернских городов. То есть была, грубо говоря, книжка с фасадами, которую делали профессиональные столичные архитекторы с образованием… угадайте, каким? В Италии учились в основном. И, конечно, эти книжки упирались в правила классицизма целиком и полностью.

С самим словом «наличники» тоже интересная история. Есть хорошая книга питерского профессора Сыщикова, он собрал все термины, касающиеся деревянного зодчества, потрясающий труд. Так вот, у этого понятия есть несколько корнеобразующих слов. От слова «лицо» — обналичка, обличковка, от слова «окно» — обоконье, наоконник, надоконник. От слова «резать», конечно, — выреза, обреза, нарезники, или от «красота» — украсы. Есть странные по морфологии слова — уральское белендрясы, например, которое связано с глаголом белендрясничать — ерундой заниматься. «Чего там дед делает?» — «Да белендрясничает».

Думаю, в наличники еще вложено языческое начало. Раньше считалось, что злые силы не могут проникать сквозь материю, но могут пробираться по ее краю, и поэтому край сорочки, воротник обшивался обережным орнаментом, и также украшался край окна, край водосточной или дымоходной трубы, вход в дом.

Кроме России наличники сегодня можно встретить в Белоруссии, на Украине, отчасти в Литве, Турции, Северном Казахстане. Но можно сказать, что это наша особенность, здесь они распространены наиболее широко. Иногда, кстати, этому способствовали пожары, города-то деревянные горели. Иногда сгорало разом полгорода. И его начинали отстраивать заново.

Есть иркутская книга «Город и дерево, искусство и ремесло», где хорошо описан такой процесс: когда Иркутск погорел в 1879 году, созвали артельщиков, резчиков и строителей со всех окрестных городов и деревень. И чтобы дело шло быстрее, придумали то, что мы сейчас назвали бы ГОСТом: установили три стандартных размера окон, которые до этого вырезали кто во что горазд. Под эти три размера можно было купить наличники прямо на рынке. Ну, то есть, чего ты там заказываешь, вот, бери, мы уже нарезали. В Иркутске послепожарные наличники прям видно: они более простые, типовые, без хитростей.

Интересно, откуда мастера брали узоры. Вот, например, в 1870-х годах выходил журнал «Мотивы русской архитектуры», где пропагандировали русский стиль, одним из основателей его считается Иван Ропет. По его зарисовкам, сейчас он зовется псевдорусским, или петушиным стилем, строили здания в Москве, Петербурге, Красноярске, Орле, Калуге, Костроме, наличники прям узнаваемые.

А крестьяне иногда копировали узоры с упаковки мыла или чая. Был такой граф Бобринский, который критиковал подобный поворот и сетовал, что народное искусство умирает, что оно упало до вульгарного стиля. Раньше ведь народные резчики вдохновлялись орнаментом из церковных книг, византийским, тысячелетним. А тут вдруг мыло… Ну, что поделать.

Я общался с резчиками советской эпохи, которые брали свои узоры с обоев и рисунков на женском белье.

Однажды в Ижевске, в Удмуртии, там для наличников характерны «сережки» -свесы, их чаще всего два, но встречаются и три, я вдруг встретил один дом, где свесов было восемь. Там, где три свеса, стоит хозяйка и говорит мне с таким апломбом: «А вы знаете, что количество „сережек“ означает гостеприимство хозяев? Это не просто так финтифлюшки. Вот у моего отца их три!» Я спрашиваю: «А чего у ваших соседей их восемь?» — «Ну-у, эти-то просто выпендриваются».

Много я читал в Сети, что кони — это такой древний символ, они везут в колеснице солнце по небосводу и поэтому часто изображаются на наличниках. Не выдержал, посчитал, сколько у меня коней. Всего-навсего три. Из 20 тысяч. То есть кони встречаются даже реже, чем лица людей! А лица на наличниках встречаются очень-очень редко. У меня их 8 или 9.

Есть наличники в Старице, Тверская область, где изображен усатый-бородатый дядька и несколько женских лиц. По одной легенде, это купец, хозяин дома, и его семья. А по другой, поскольку дом построен в 1918-м, это Николай II — якобы в память о расстреле. Но мне кажется, что в 1918 году в Старице еще не знали о расстреле царской семьи…

В Бурятии, в Улан-Удэ, стоит дом, где на наличниках четыре мужских лица, причем все разные. Большого мастерства был резчик. Головы маленькие, размером сантиметров семь. Там говорят, что это резчики сами себя вырезали. В Иваново были два дома с лицами, но один уже разобрали, хотя это же уникальная история и всякий раз такая радость и находка!

Я как-то с региональным чиновником общался с глазу на глаз и говорю: «Такие дома встречаются только у вас. Почему вы их не сохраняете?» Он говорит: «Ну, во-первых, я только сейчас от вас узнал, что они есть у нас и больше нигде». Но отношение у него тут же изменилось. Он просто не знал. Очень часто люди не знают, что это высокой ценности объект.

Доска о том, что это памятник архитектуры, не работает как охранная грамота. Вот есть в Архангельской области, в селе Черевково, совершенно потрясающий дом купца Гусева. Удивителен он тем, что, вообще-то, чем севернее, тем наличники проще: климат суровый, световой день короткий — просто некогда резать. Но этот Гусев сделал дом, где невероятно пластичная, практически лепная резьба, ни на что не похожая. Там дом и амбар. На доме висит табличка, что это памятник деревянного зодчества. Так вот, сегодня часть дома покрашена одним цветом, часть — другим. У амбара выбиты окна.

Сохранять надо по-другому — рассказывать об этом и делать это модным, интересным. Вот конструктор «Макет наличника» — одна из таких идей. Мы вместе с резчиком Валентином Яковлевым придумали, как собрать наличник своими руками, и создали такой деревянный лего, масштаб 1:12. Выбрали 6 моделей из разных регионов России, в каждой от 170 до 280 деталей. Я сам их тестировал: собирал, красил. В общем, долго шел к идее. И наконец, в прошлом году свершилось. Помог краудфандинг на «Планете», мы собрали даже больше, чем ожидали. Значит, все не зря. И этот конструктор, возможно, со временем поможет сделать так, чтобы число наличников не уменьшалось.

Настоящий полноразмерный наличник стоит сейчас около 20 000 рублей. Можно найти наличники и за 5—7 тысяч, но для этого нужен дедушка, деревенский резчик. Он скажет: «Вот материала я сейчас закуплю, за 2 недели одно окно сделаю». И через два месяца с любовью, не торопясь, сделает вам 5 окон. Выйдет это примерно 40 тысяч, копейки. Но где искать такого дедушку, я не знаю.

Легче найти молодых ребят в областном центре, у которых стоит лазерный станок. Те же 5 окон выйдут в 150 тысяч. Но зато они будут предсказуемы по срокам и с оплатой безналом. И третий вариант: найти какую-нибудь условную «Спецпроектреставрацию». Шлешь им обмеры и чертежи, они говорят: не вопрос. У них все будет в лучшем виде: часть сделана на станках, часть вручную, но один наличник будет стоит 85 000 рублей.

На сайте все снятые мной наличники уже не помещаются, да, их 20 тысяч. Сайт хостится в Голландии, нужны руки и время, чтобы его перенести, я уже год как собираюсь… Сколько было экспедиций, невозможно подсчитать. Городов около 400. А что считать экспедицией? Мы недавно со съемочной группой канала «Культура» ездили через Ивановскую область в Нижегородскую, заехали в Ковернино на пару часов, там очень красивый резной дом. Сняли и уехали. Считать это экспедицией?

Региональные музеи с наличниками есть. В Мышкине, в Томске. Маленький музей есть в Киржаче. Года два назад открылся Музей тульского наличника, там тоже классные ребята. В Архангельске создается, я не был пока, в Черноисточинске — называется «Вычурны балясины». Мы все, конечно, знаем друг о друге, мир наличникофилов не очень велик.

Простые люди реагируют по-всякому. Был смешной разговор на выставке, женщина взяла мой календарь, и такая: «Ой, какие наличники, как красиво!» Переворачивает страницу: «Ага». Третью: «Так, и тут наличники? Что-то у вас, кроме наличников, ничего. Это ж скучно». И ушла. Не зашло человеку.

Коллаж с цветными окошками так и продается до сих пор на фотобанках. Большинству без разницы, какие там окошки. Я как-то встретил мои окошки Костромы с надписью «Не уничтожайте старую Рязань!». Я бы, конечно, выслал им Рязань, мне не жалко.

Иногда находишь там, где не ждешь. Я ехал в Тульскую область, в глубинку, потом подумал, а чего у меня Малоярославца нету? Я знал, что Малоярославец был сожжен почти дотла во время Великой Отечественной войны, и я туда ехал галочку поставить: был, искал, нету. Но оказалось, что там полным-полно резьбы: в 1950-х артель взялась и отстроила дома.

А какая Шуя в Ивановской области умопомрачительная оказалась! Ой, это представьте, что вы уже были во многих российских городах и вдруг, не зная ничего, попадаете в Санкт-Петербург. И ходите в шоке: ого! Он какой-то другой совсем, крутой. Вот Шуя такая. Промышленность ее миновала, и это спасло город. А вот в Вологде, «где резной палисад», я не нашел почти ничего.

Сейчас у меня много лекций по стране, а потом я хочу в Барнаул попасть, там очень крутой деревянный модерн. В октябре поеду в Йошкар-Олу и Космодемьянск, там тоже классная резьба. Вторую книгу хочу сделать про Поволжье (первая — «Наличники Центральной России»). И там, конечно, должен быть самый «мед», мед деревянный, застывший на солнце. Прямо очень красивая резьба… Знаете, я заметил, что трудно описывать наличники, не используя слова «ажур» и «кружево».

автор Ольга Майдельман/фото Иван Хафизов

Чистомэн, супергерой из Копейска: «Да, велика Россия. Но и в ней однажды кончится место для свалок»